Добро пожаловать на форум «Клуб любителей детективов» . Нажмите тут для регистрации
ПАСТОР ИЗ ВЕЙЛЬБЮ ｢PRÆSTEN I VEJLBYE｣ 1st ed: Nordlyset bd. 10, 1829 Series: Uncollected Переведено по изданию: “The Lock and Key Library The Most Interesting Stories of All Nations: North Europe”, Julian Hawthorne, 1909. Перевод: Дмитрий Шаров Редактор: Ольга Белозовская © “Клуб Любителей Детектива”, 26 апреля 2010 г. |  |
! |
Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями. Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации. ВНИМАНИЕ! В ТОПИКЕ ПРИСУТСТВУЮТ СПОЙЛЕРЫ. ЧИТАТЬ ОБСУЖДЕНИЯ ТОЛЬКО ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ САМОГО РАССКАЗА. |
- Предисловие | +
- Библиография | +
КРИМИНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ (ИЗ ДНЕВНИКА ОКРУЖНОГО СУДЬИ ЭРИКА СЁРЕНСЕНА, ЗАВЕРШЁННОГО ДВУМЯ ЗАМЕТКАМИ ПАСТОРА В ОЛСЁ)
|
➊ ДНЕВНИК ЭРИКА СЁРЕНСЕНА. |
Во имя Иисуса! Ныне я, недостойный, стал милостью Божией судьей этого округа. Да дарует мне Высший Судия мудрость и честность, дабы я исполнил свою трудную задачу с подобающим смирением! “Надеющийся на Господа будет безопасен”, так сказано в книге Притчей Соломоновых.
…
Нехорошо, когда человек живет одиноким. Теперь, когда я могу обеспечить жену, я смотрю вокруг в поисках помощницы. О дочери пастора из Вейльбю я слышал от всех, кого ни спрашивал. После смерти матери она содержала отцовский дом с мудростью и экономией, и, поскольку она и ее брат-студент были единственными детьми, с кончиной старика ей полагалась крупная сумма денег. … Сегодня у меня был Мортен Брус из Инговструпа и пытался подарить откормленного теленка, но я помню слова Моисея: “Проклят, кто берет подкуп”, и ответил ими Мортену. Мортен по природе раздражителен и хвастлив, но хитер, когда торгует, и я не хочу иметь с ним никаких отношений, помимо тех, что вынужден буду иметь по должности.
…
Помолившись Богу и спросив совета у своего сердца, я теперь уверился, что йомфру
…
Едва ли я сам понимаю, почему, но нахожу Мортена Бруса пренеприятнейшим человеком. Каждый раз, видя его, я словно вспоминаю дурной сон, но ощущения столь расплывчаты и слабы, что не могу сказать, видел я этого человека во сне или нет. Быть может, это предчувствие кошмара, кто знает?
Он был здесь опять и предложил мне пару лошадей — красивых лошадей — за невероятно низкую цену. Это, пожалуй, странно. Я знаю, сам Мортен заплатил за них семдесят талеров, но хочет уступить мне за столько же, хотя они стоят всю сотню, если не больше. Неужели он предлагает взятку? Видно, Мортен замышляет судебный процесс, но я не возьму его лошадей.
…
Сегодня я ходил в Вейльбю к пастору. Человек он прекрасный, богобоязненный, но иногда вспыльчив и властен. Да и деньги любит, в чем я мог убедиться. Когда я приехал, крестьянин просил пастора простить ему часть десятины. Шельма, конечно, но ведь и сумма невелика. А пастор кричал на него, как я не кричал бы на свою собаку, и чем дальше, тем больше.
У всех у нас свои недостатки, и пастор показал себя, накричавшись, с лучшей стороны, приказав дочери подать крестьянину бутербродов и добрую кружку пива. Дочка, без сомнения, обаятельна и умна. Она встретила меня со скромным дружелюбием, и мое сердце билось так, что я не мог ничего ответить. Мой управляющий служил у пастора три года. Расспрошу его — слуги часто говорят правду без обиняков.
…
Удивительное открытие! Мой Расмус рассказал мне, что несколькими годами ранее Мортен Брус приходил в Вейльбю ухажером, но был изгнан. И хотя пастор принимал его, богача, с удовольствием, да вот дочка и слышать о Мортене не хотела. Серен, конечно, убеждал ее согласиться, но увидев, насколько Метте ненавидит жениха, сдался и дал ей волю поступать по–своему. “С ее стороны это не было высокомерием, — отметил Расмус, — Метте столь же скромна и проста, сколь хороша и прекрасна, а к тому же знает, что ее отец происходит из таких же крестьян, как и Брус”.
…
Теперь я знаю, для чего были предназначены инговструпские лошади. Чтобы ослепить судью и увести его в сторону с узкой тропы праведности! Богач Мортен Брус жаждет отобрать пастбища и торфяные болота у бедняка Оле Андерсона. На это и семьдесят талеров не жалко – хорошая сделка. Но нет, мой милый Мортен, вы еще не знаете Эрика Серенсена! “Не суди превратно тяжбы бедного своего”.
…
Сегодня утром ко мне зашел господин пастор Серен из Вейльбю. У него теперь новый кучер, Нильс Брус. Хозяин Инговструпа — его брат. Нильс ленив и дерзок, и пастор хотел, чтобы я лентяя посадил под арест, но не представил нужных свидетелей. Я посоветовал избавиться от Нильса как-нибудь по-другому, или же подождать, пока не произойдет перемен к лучшему. Поначалу пастор вспылил, но потом спокойно выслушал меня и поблагодарил за добрый совет. Конечно, он склонен к насилию, но всегда способен прислушаться к голосу разума, так что мы расстались добрыми друзьями. Пусть йомфру Метте не услышит об этом ни слова!
…
Вчера я провел в Вейльбю чудеснейший день. Пастора я не застал, но йомфру Метте приняла меня с большим дружелюбием. Когда я приехал, она пряла у двери, и мне показалось, что она покраснела, увидев меня. Вряд ли я поступил вежливо, столь долго не решаясь заговорить. Сидя в суде, я не могу остановить поток слов, а решив задать там вопрос, недолго над ним раздумываю, но, когда вижу эту девушку, становлюсь туп, как самый последний воришка. Наконец, я решился заговорить с ней о деле Оле Андерсона, о его торфяниках и лугах, и сам не знаю, как беседа перешла с луга на цветы. Одно слово о розах, фиалках и ромашках, и она повела меня в сад показывать свой цветник. Так прошло время, пока господин Серен не вернулся домой. Тогда она оставила нас и вернулась только принести ужин.
Когда она стояла на пороге, пастор заметил мне (а мы говорили о последней свадьбе, нашумевшей в округе): — Не находите ли вы, что пришло время задуматься о священном институте брака?
Йомфру Метте, услышав это, покраснела как маков цвет, но отец рассмеялся, проговорив:
— Вижу, дочь моя, вы слишком долго стояли у печи.
Думаю, скоро я последую совету доброго человека и испробую свою судьбу, во имя Божие. Подозреваю, пастор намекнул, что не возражает против меня в качестве зятя. А йомфру Метте? Благоприятствует ли мне ее румянец?
…
Бедняк Оле Андерсон отстоял свои пастбища и торфяники от богача Мортена Бруса, так что богач на меня зол. Перед вынесением приговора он встал и пожал руку Оле Андерсену. При словах “во имя справедливости” он оглянулся вокруг и, словно уверенный в победе, издал громкий до непристойности возглас. Он был уверен, я знаю, потому что сам слышал его слова: “Ужасно выйдет, коли победит этот ублюдок”. Услышав решение, Мортен закрыл глаза и стиснул губы, побелев как стена, но, сдержавшись, у выхода из зала суда подошел к победителю:
— С удачной сделкой, Оле Андерсон. Без торфяника я не обнищаю, и коровам в Инговструпе сена хватит. Из здания я услышал громкий смех и взмахи кнута.
Нелегко быть судьей. С каждым процессом у тебя на одного врага больше. Ах, как сохранить хотя бы приязнь друзей! “Хвала тому, кто переносит беды, потому что сознает волю Бога”.
...
Вчера был самый счастливый день в моей жизни. В Вейльбю состоялась наша помолвка.
— “Отдаю я служанку мою в недро твое”, — произнес мой тесть из Книги Бытия.
Слова эти тронули мое сердце, ибо он словно вручил мне главное сокровище, каким только обладал здесь, на земле, и просил меня всегда заботиться о полученном даре (да поможет мне Бог!). Я никогда бы не подумал, что этот строгий, зачастую резкий человек может говорить так мягко и проникновенно. Слезы стояли в уголках его глаз, и губы тряслись, будто он сдерживался от рыданий. Моя подруга рыдала как ребенок, когда он заговорил о ее покойной матери. И когда он сказал: “Отец и мать оставят тебя, но Господь пребудет с тобой вечно”, я тоже зарыдал, я подумал о моих дорогих родителях, взятых Господом в небесные жилища. Теперь же я должен буду заботиться о моих детях. И когда торжество закончилось, я получил от моей нареченной первый поцелуй. Господи, благослови ее! Она будет любить меня вечно. За ужином и после него все мы веселились. Пришли многие родственники покойной пасторши. Из родственников Серена не было никого, они живут далеко, у Скагена. Завершив ужин, мы до рассвета танцевали, не давая еде и вину пощады. Пришлось учесть присутствие пасторов из Люнгбю, Олсе и Хюллестеда, но мой будущий тесть оказался сильным человеком и легко не отставал от соседей за столом в количестве выпитого. Я чувствовал, что он старается немного подпоить и меня, но предотвратил это.
Через шесть недель состоится свадьба. Господи, благослови нас!
…
Нехорошо, что мой будущий тесть вынужден держать у себя этого Нильса. Дерзкий Нильс – достойный соперник своего брата. По мне, чем скорее он получит свой заработок и уберется, тем лучше. Но добрый пастырь упрям, и считает, что Нильс должен отработать все оговоренное время. На днях он слегка ударил кучера по уху, так что тот воскликнул, что заставит его заплатить за это. Пастор рассказал мне это наедине. Я заговорил с Нильсом, но он не удостоил меня ответа. Боюсь, он упрям и злопамятен по природе своей. Моя милая также умоляет отца выгнать парня, но пастор не прислушивается к голосу разума. Не знаю, что старик будет делать, когда Метте переедет ко мне. Она знает, как все обустроить легко и удобно, и не дает ему беспокоиться. У меня будет добрая жена, “виноградная лоза на доме моем”.
…
Как я и думал, все обернулось худо. Но есть в этом и хорошее. Нильс сбежал сам. Пастор немало разгневался, но я, по секрету, рад, что он избавился от этого опасного человека. Брус, вероятно, будет пытаться отомстить, но в нашей стране есть закон и правосудие, чтобы это предотвратить.
Вот как все произошло. Пастор отправил Нильса что-то выкопать в саду. Через некоторое время, придя проверить работу, он обнаружил, что Нильс, опершись на лопату, грызет орехи, и даже не начал копать. В ответ на брюзжание пастора Брус возразил, что нанимался не в качестве садовника, за что получил знатную оплеуху. Бросив лопату, он нагло обругал хозяина, и тогда пастор, окончательно потеряв самообладание, схватил лопату и несколько раз ударил слугу. Он не должен был этого делать; лопата — опасное оружие, особенно в руках такого сильного человека, как пастор, несмотря на его годы. Нильс упал на землю замертво, но, когда испуганный пастор наклонился к нему, вдруг вскочил, перепрыгнул изгородь и убежал в лес.
Такова грустная история, рассказанная мне тестем. Моя Метте очень обеспокоена. Она опасается, что Нильс может порезать коров, поджечь дом или навредить как-то еще. Но да не случится этого, помоги нам Бог!
…
Еще три недели, и моя любимая покинет дом отца ради моего. Она была здесь, осмотрела дом и хозяйство, понравившись всем, похвалившим ее скромность. Она жалеет лишь о том, что должна оставить отца, и я уверен, что он будет скучать по ней. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы заменить ему потерю, я отдам ему мою дорогую Гертруду. Она прекрасная хозяйка и еще бодра для своего возраста.
Моя любимая — ангел. Все, кто ее знают, говорят мне, что я невероятный счастливец. Хвала Господу!
…
Странно, куда же делся Нильс? Может быть, он сбежал из страны? Так или иначе, это пренеприятное дело. Среди крестьян тайный ропот и слухи, без сомнения, распространяемые из Инговструпа. Нехорошо, если они дойдут до пастора. Было бы лучше, если бы он последовал моему совету, но не мое дело учить слугу Божьего, человека гораздо старше меня. Досужие сплетни скоро закончатся. Завтра съезжу в Вейльбю и узнаю, слышно ли там что-нибудь.
Ювелир сделал по моему заказу чудесный браслет. Я уверен, что порадую мою милую Метте.
…
Мой уважаемый тесть расстроен и совсем упал духом. Злые языки передали ему глупые слухи, гуляющие по округе. Так, Мортен Брус, как передают, заявил:
— Я заставлю пастора вернуть мне брата, даже если придется вырыть его из-под земли. Нильс может быть где угодно, возможно, в Инговструпе. Безусловно, он исчез, и никто не знает, где он может находиться. Моя бедная Метте очень обеспокоена и тревожится. Ее мучают кошмары и предчувствие чего-то ужасного.
…
Господи, смилуйся над нами! Я пребываю в таком ужасе и потрясении, что едва в силах держать перо. Уже сто раз оно выпало из моей руки. Мое сердце так бьется, а в голове такой туман, что не знаю, с чего начать. Все случилось мгновенно, точно удар грома. Я не чувствую хода времени, день и ночь для меня неотличимы от дня, ибо внезапная вспышка молнии разрушила весь величественный замок моих надежд и желаний. Почтенный слуга Божий, отец моей невесты в тюрьме! В тюрьме по подозрению в убийстве! Да, есть надежда, что он невиновен, и я хватаюсь за нее, как за соломинку хватается утопающий. Страшные подозрения лежат на нем, и я, несчастный, должен судить его, а его дочь – моя невеста! Сжалься над нами, Спаситель! Я не могу больше.
Это ужасное событие случилось вчера. За полчаса до рассвета ко мне пришел Мортен Брус, сопровождаемый Йенсом Ларсеном, батраком с фермы Вейльбю, и вдовой тамошнего пастуха с дочерью. Мортен Брус заявил мне, что подозревает пастора Вейльбю в убийстве своего брата Нильса. Я возразил ему, что слышал такие слухи, но считал их простой сплетней, ведь сам пастор уверил меня, что Нильс убежал.
— Если бы это было действительно так, — сказал Мортен, — если бы Нильс действительно собирался сбежать, он бы в первую очередь рассказал об этом мне. Но все не так, эти добрые люди вам докажут, и я требую, чтобы вы выслушали их как слуга закона.
— Подумайте о том, что вы творите, — возразил я. — Подумайте хорошенько, вы, Мортен Брус, и вы, добрые люди. Вы бросаете страшное обвинение на уважаемого священника с незапятнанной репутацией, на слугу Божьего. И если вы не сможете ничего доказать, а я подозреваю именно это, то ваши обвинения будут дорого вам стоить.
— Священник или не священник, — вскричал Брус, — а написано: “Не убий!”. И еще написано, что у властей меч справедливости один для всех. У нас в стране есть закон и есть порядок, и убийца не должен избежать наказания, даже если окружной судья – его зять.
Я сделал вид, что не заметил его колкостей, и продолжил:
— Все будет так, как вы сказали. Кирстен Мадс, что вы знаете по существу о том, в чем Мортен Брус обвиняет пастора? Говорите правду, и только правду, как сказали бы перед судом Божьим. Закон требует, чтобы позднее вы повторили свои показания под присягой.
И женщина рассказала следующее. В тот день, когда Нильс Брус якобы бежал из Вейльбю, она с дочерью шла вскоре после полудня по проселочной дороге мимо пасторской усадьбы. Услышав, что ее кто-то зовет, она увидела Нильса Бруса, смотрящего на них через садовую изгородь. Предложив дочери орехов, он сказал собеседницам, что пастор отправил его копаться в саду, но он не собирается воспринимать это серьезно и предпочитает полакомиться орехами. В этот момент открылась дверь в сад, и Нильс заметил: — Сейчас меня будут бранить.
Он отошел от изгороди, и вскоре женщины услышали в саду шум ссоры, услышали ясно, но не могли ничего увидеть, поскольку изгородь была очень высока. Услышали же они крик пастора:
— Я накажу тебя, собака! Ты рухнешь мертвый к моим ногам!
Затем раздались звуки нескольких пощечин и злобные проклятия Нильса. Ответа от пастора не последовало, но Кирстен с дочерью расслышали глухие удары и увидели, что над изгородью два раза промелькнул черенок лопаты. В саду стало очень тихо, вдова с дочерью испугались и поспешили к своим коровам в поле.
Дочь дала точно такие же показания, слово в слово. Я спросил их, не видели ли они, как Нильс Брус покинул сад. Но они ответили, что не видели, хотя несколько раз возвращались посмотреть.
Это в точности соответствовало рассказанному мне пастором. Не было странным, что женщины не видели выбежавшего из сада Нильса, поскольку он направился в лес, расположенный со стороны усадьбы, противоположной дороге. Я заметил Мортену Брусу, что это свидетельство никак не доказало факт совершения убийства, тем более что сам пастор рассказал мне все в точности так же, как описали эти женщины. Но Брус горько усмехнулся и предложил мне выслушать третьего свидетеля, что я и сделал.
Йенс Ларсен заявил, что, возвращаясь поздно вечером из Толструпа (насколько он помнил, не в вечер исчезновения Нильса Бруса, а на следующий вечер), он огибал сад пастора по своему обычному маршруту с восточной стороны. Из сада раздался шум, как если бы кто-нибудь копал землю. Поначалу Йенс испугался, так как время было позднее, но луна светила ярко, и он решил, что посмотрит, кто это работает в саду в неурочный час. Йенс снял деревянные башмаки и раздвинул ветки изгороди, сделав лаз. В саду был пастор в обычном домашнем платье и с белым колпаком на голове. Он деловито стряхивал комья земли с лопаты. Больше ничего видно не было. В это время пастор начал разворачиваться в сторону изгороди, и Ларсен, опасаясь быть замеченным, поспешно выскользнул и убежал домой. Хотя я был несколько удивлен, что пастор работал в саду в столь поздний час, но не увидел в этом заявлении ничего, дающего повод для подозрения в убийстве. Я строго предупредил истца, посоветовав ему не только отказаться от обвинений, но и положить конец слухам в приходе. На это Мортен возразил:
— Не раньше, чем увижу, что схоронил в своем саду пастор.
— Будет слишком поздно, — заметил я. — Вы играете в опасную игру, опасную для вашего здоровья и благополучия.
— Долг перед братом призывает меня, — ответил он, — и я требую, чтобы власти не отказали мне в содействии.
Моя должность заставила меня согласиться. В сопровождении обвинителя и его свидетелей я направился в Вейльбю. На сердце у меня была тяжесть, не столько от страха, что мы можем найти в саду останки исчезнувшего слуги, столько из-за удивления и огорчений, которые я должен был вызвать у пастора и своей невесты. Пока мы ехали, я размышлял, насколько жестоко закон позволит мне наказать клеветников. Но Боже праведный! Увы! Какое страшное открытие ждало меня!
Я хотел найти возможность поговорить с пастором наедине, подготовив его к происходящему. Но, как только я въехал в ворота, Мортен Брус пришпорил своего коня и прискакал к двери дома в тот момент, когда пастор открыл ее.
— Люди говорят, что вы убили моего брата и зарыли его в саду, — крикнул он в лицо пастору. – Я пришел к окружному судье искать справедливости.
Бедный пастор был столь потрясен и поражен, что не мог вымолвить в ответ ни слова. Спрыгнув с повозки, я обратился к нему:
— Вы слышали обвинения. Моя должность обязывает меня исполнить требования этого человека. А ваша честь требует, чтобы правда стала известна, а рты клеветников были заткнуты.
— Очень трудно, — наконец начал пастор, — для человека в моем положении обелить себя от таких подозрений. Но идемте. Мои дом и сад для вас открыты.
Мы прошли через дом в сад, по пути встретив мою невесту, пораженную присутствием Бруса. Я успел только поспешно прошептать ей:
— Не бойся, милая. Твои враги идут на свою погибель.
Мортен Брус направился к изгороди в восточной части сада. За ним последовали с лопатами работники фермы, которых позвал помочь сам пастор.
Обвинитель стоял и смотрел, пока мы подходили к нему. Затем Мортен указал на одну точку.
— Похоже, что в последнее время землю здесь рыхлили, — объявил он. — Начнем здесь.
— Сразу начинаем работу! — сердито скомандовал пастор.
Землекопы принялись за работу, но их темп не удовлетворил Бруса, раздраженно схватившего лопату и с жаром принявшегося копать. Всего лишь нескольких взмахов было достаточно, чтобы увидеть, что почва была нетронута на протяжении многих лет. Все мы, за исключением Бруса, обрадовались, пастор же был счастлив. Он неприкрыто радовался своей победе, говоря обвинителю:
— Ну что, ничего не можете найти, клеветник?
Брус не ответил. Задумавшись на несколько минут, он крикнул:
— Йенс Ларсен, на каком месте вы видели пастора с лопатой?
Ларсен стоял в стороне, сложив руки и наблюдая за работой. Услышав Бруса, он словно пробудился от тумана, огляделся и указал на угол сада в нескольких метрах от нас.
— Я думаю, что там, — сказал он.
— Что ты, Йенс! — сердито воскликнул пастор. — Когда это я здесь копал?
Не обратив на него никакого внимания, Мортен Брус подозвал работников в угол сада, о котором шла речь. Земля там была засыпана сухими капустными стеблями, поломанными сучьями и прочим мусором, который Брус поспешно отмел в сторону. Работа закипела вновь.
Я стоял рядом с пастором, спокойно рассуждая по поводу наказания, которое мог бы вынести подлому обвинителю, когда один из работников вдруг крикнул: “Иисусе Христе!”. Мы обернулись — в рыхлую землю была наполовину зарыта шляпа.
— Мы нашли ее! – вскричал Брус. — Это шляпа Нильса; я узнаю ее где угодно!
Кровь у меня застыла в жилах. Все мои надежды рухнули.
— Копайте! Копайте!! — кричал кровожадный обвинитель, работая так рьяно, как только мог.
Я посмотрел на пастора. Он, страшно бледный, широко открытыми глазами смотрел на жуткое место. Еще один вскрик. Из-под земли показалась рука, словно бы приветствуя землекопов.
— Смотрите сюда! — завопил Брус. — Он протягивает ко мне руку! Подожди немного, брат Нильс! Скоро ты будешь отомщен!
Вскоре был обнаружен все тело. Это был пропавший кучер. Его лицо было неузнаваемо, поскольку уже началось разложение, его нос был сломан и сплющен ударом. Но все предметы одежды, включая рубаху, на которой было вышито имя пропавшего, были хорошо известны стоявшим вокруг. В ухе находилось свинцовое кольцо, которое, как всем нам было хорошо известно, Нильс Брус носил уже много лет.
— Теперь, священник, — воскликнул Мортен Брус, — подойди и положи руку на этого мертвеца, если осмелишься!
— Всемогущий Боже! — вздохнул пастор, устремив взор на небеса, — Ты мне свидетель, что я невиновен. Я ударил его, признаю, и горько жалею об этом. Но он убежал. Один только Всеведущий Бог знает, кем ты был здесь похоронен.
— Йенс Ларсен тоже знает, — продолжал кричать Брус, — и я могу найти куда больше свидетелей. Судья! Пойдемте со мной, чтобы допросить его слуг. Но прежде всего я требую, чтобы вы арестовали этого волка в овечьей шкуре!
Боже милостивый! Как я мог сомневаться дальше? Правда была ясна всем нам. Но от потрясения и ужаса я готов был провалиться сквозь землю. Я уже собирался приказать пастору следовать за мной, когда он сам, бледный и дрожащий, как осиновый лист, обратился ко мне.
— Призраки против меня, — сказал он, — но это работа дьявола и его прислужников. Существует Высший судия, который докажет свету мою невиновность. Что ж, судья, я буду ждать свою судьбу в оковах. Позаботься о моей дочери. Помни, что она твоя невеста.
Едва он произнес эти слова, как я услышал крик и звук падения позади себя. Это была моя любимая, лежащая без сознания на земле. Поначалу я подумал, что она мертва, и только Бог знает, что бы я ни отдал, дабы лежать мертвым рядом с ней. Я поднял Метте на руки, но отец забрал ее у меня и понес в дом. Мне следовало осмотреть рану на голове убитого. Она была неглубокой, но череп был, несомненно, проломлен, и, очевидно, удар нанесли лопатой или чем-то подобным.
Затем все мы вошли в дом. Моя невеста пришла в чувство. Упав мне на шею, она заклинала меня именем Божьим помочь ее отцу в страшной путанице, в которую он попал. Она умоляла меня в память о нашей обоюдной любви разрешить ей сопровождать его в тюрьму, на что я согласился. Я сам со скорбным сердцем проводил арестованного до Грено. Никто не проронил ни слова за время печального пути. В глубокой тревоге расстался я с Квистами. Труп был положен в гроб. Завтра он будет похоронен по всем канонам на церковном дворе Вейльбю. А я завтра должен официально допрашивать свидетелей. Господи, будь милостив ко мне, несчастному!
…
Если бы я никогда не получил эту должность, на которую, дурак, стремился попасть с такими усилиями! Когда почтенный слуга Божий предстал передо мной, скованный по рукам и ногам, я почувствовал то же, что почувствовал, должно быть, Пилат, когда привели к нему Христа. Я вспомнил, как моя любимая — Господи, дай ей здоровья, она лежит в Грено в горячке, бедняжка — шепнула мне:
— Ничего не делай против доброго человека!
…
Господи, если бы он был невиновен, но я не вижу никакой надежды! Три первых свидетеля повторили под присягой свои показания слово в слово. Затем показания дали два батрака с фермы и доярка. Мужчины в роковой день находились на кухне, и, поскольку окна были открыты, слышали весь спор между Нильсом и пастором. Так же, как и вдова, батраки слышали, что слова пастора “ты рухнешь мертвый к моим ногам!”. Затем они рассказали, что пастор был очень вспыльчивым и, гневаясь, не задумывался, что находилось у него в руке. Однажды он ударил одного из них кувалдой, которую держал.
Девушка показала, что в ночь, когда Йенс Ларсен, по его словам, видел пастора в саду, она не спала и слышала скрип садовой двери. Выглянув в окно, она увидела пастора в халате и ночном колпаке, направляющегося в сад. Что он там делал, она видеть не могла, но примерно через час снова слышала скрип двери.
Когда все свидетели высказались, я спросил несчастного, собирается ли он признаваться, или, быть может, желает сказать что-либо в свою защиту. Скрестив руки на груди, пастор сказал:
— Да поможет мне Бог, я буду говорить правду. Мне нечего сказать сверх того, что я уже сказал раньше. Я ударил покойного лопатой. Он упал, но вскоре вскочил и убежал из сада в лес. Что могло случиться с ним там, и как он мог оказаться похороненным в моем саду, я не знаю. Если Йенс Ларсен и моя служанка говорят, что видели меня в саду, либо они лгут, либо дьявол ослепил их. Я вижу, несчастный, что не могу обратиться за помощью ни к кому на земле. Будет ли Тот, что на небесах, также молчать или нет, я должен покориться Его непостижимой воле.
С глубоким вздохом он опустил голову.
Некоторые из присутствующих заплакали, по комнате пошел ропот, что, возможно, пастор невиновен. Но это было лишь минутное сочувствие, вызванное его поведением. Мое сердце свидетельствовало в его пользу. Но сердце судьи не должно противиться его разуму и совести. Рассудок заставил меня объявить, что пастор убил Нильса Бруса, но, без сомнения, сделал это без какой—либо подготовки или намерения. Я продолжил, что знал о привычке пастора угрожать Брусу. Мол, тот “попомнит сказанное, когда вовсе не будет этого ждать”. Но знал и то, что пастор бы не выполнил своих угроз и осудил сделавшего подобное. Каждый человек цепляется за свою жизнь и честь так долго, как только может. Поэтому и пастор упорствует в своем отрицании.
Жестокосердный Мортен Брюс, злой по природе и воспламенившийся ненавистью после гибели брата, стал рассуждать о средствах заставить запирающегося грешника сознаться. Нельзя мне помогать этому человеку, избави Бог! К тому же что это, как не проверка физической и духовной силы или слабости? Признавшийся под пытками или отправившийся к праведникам – оба равны. Добытое силой признание не может быть честным. Нет, прежде я должен отодвинуть судейское кресло и оставить мою печальную должность.
Ах, моя бедная дорогая подруга! Она потеряна в этой жизни для меня настолько же, насколько пламенно я ее полюбил.
…
Сегодня я выдержал жестокое испытание. Когда я сидел один, размышляя над этим страшным делом, в котором мой жребий мешал совершению правосудия, дверь открылась, и дочь пастора, — я более не могу называть ее своей невестой, — вбежала и бросилась к моим ногам. Я поднял ее, обнял, и мы вместе молча плакали. Я первым смог взять себя в руки.
— Я знаю, что ты скажешь, милая. Ты хочешь, чтобы я спас твоего отца. Увы, Бог в помощь нам, смертным, я не могу этого сделать! Скажи мне, милая, скажи мне честно, веришь ли ты, что твой отец невиновен?
Она сложила руки на сердце и разрыдалась:
— Я не знаю! Но он не мог похоронить его в саду, — продолжила она через несколько минут. — Этот человек мог скончаться в лесу от удара. Это могло случиться…
— Но, милая, — заметил я, — Йенс Ларсен и доярка видели твоего отца в саду в ту ночь.
Она покачала головой и ответила:
— Зло ослепило их.
— Иисус не позволяет злу, — сказал я, — так завладеть христианскими душами.
Дочь пастора еще раз горько заплакала.
— Милый, скажи мне, — продолжила она после паузы, — скажи мне все откровенно. Если Господь не пошлет просветления в этом злосчастном деле, какой приговор ты должен вынести?
Она с тревогой смотрела на меня, ее губы дрожали.
— Если бы я не верил, — медленно начал я, — что кто-либо на моем месте может быть более суровым, чем я, то я бы с радостью отказался от своей должности и вынесения приговора. Но я не могу скрывать от тебя, что Господь, наш повелитель, и наши законы требуют не мягкого приговора, а жизнь за жизнь.
Она упала на колени, потом вскочила и отошла на несколько шагов, словно бы боялась меня, и крикнула:
— Ты хочешь казнить моего отца? Ты хочешь убить свою невесту? Смотри! Взгляни на это! – Она подошла ближе и протянула руку с обручальным кольцом к моим глазам. — Видишь это обручальное кольцо? Что мой отец сказал, когда ты надел это кольцо на палец? “Отдаю я служанку мою в недро твое”! Но ты, ты рассек сталью недро мое!
Каждое сказанное ей слово вонзалось в меня.
Милое дитя! — промолвил я. — Не говори так. Ты рвешь мое сердце пылающими клещами. Чего ты хочешь от меня? Чтобы я отпустил того, кто попирает законы Божеские и человеческие?
Дочь пастора в волнении подняла свой взор к небесам.
— Я могу сделать только одно, — продолжил я. — Если это неверно, Господь простит меня. Когда суд подойдет к концу своему и его жизни, не будет иного выхода, кроме бегства во время перевозки. И если ты сможешь устроить побег, я закрою на это глаза. Я ничего не увижу и не услышу. Как только твой отец был арестован, я написал твоему брату в Копенгаген. Поговори с ним, подкупи тюремщика. Если тебе не хватит денег, все мое принадлежит и тебе.
Когда я закончил, ее лицо покраснело от радости, и она бросилась мне на шею.
— Бог благословит тебя за эти слова! Если мой брат приедет, он будет знать, что делать. Но куда мы поедем? — Ее руки удрученно опустились вниз. — Даже если мы найдем убежище в другой стране, я тебя никогда больше не увижу! — Она заговорила так жалобно, что мое сердце почти разрывалось.
— Любимая! — воскликнул я. — Я найду тебя везде, куда бы ты не скрылась! Если денег будет недостаточно, чтобы поддержать нас, я найду для всех нас работу. Я умею работать топором и мотыгой.
Метте вновь обрадовалась и расцеловала меня. Мы помолились о благополучном исходе нашего предприятия и расстались с радостным сердцем. Я тоже надеялся на лучшее. Пока она не пришла, тысячи сомнений терзали меня. Слабые руки мои не могли сдвинуть с места высоких гор невероятных трудностей. Нет, нет! Из этой темноты один путь, и тогда черная ночь станет светла, как день.
Еще два новых свидетеля. Боюсь, они не принесли ничего хорошего, с таким выражением на лице сообщил об их приходе Брус. Сердце у него каменное, не могущее чувствовать ничего, кроме злобы и горечи. Я чувствую себя так, как если бы они пришли свидетельствовать против меня самого. Господи, укрепи мое сердце!
…
Все кончено. Он признался.
Шло заседание суда, и заключенный был приведен выслушать показания двух новых свидетелей. Эти люди показали следующее.
В ту ночь они шли по дороге, проложенной между лесом и домом пастора. Человек с большим мешком за спиной вышел из леса и направился в сторону сада. Они не могли видеть его лица, но в ярком лунном свете была хорошо видна его фигура, в свободной зеленой одежде, напоминающей халат, и в белом колпаке. Человек исчез в отверстии забора пасторова сада.
Едва первый свидетель закончил свое выступление, как пастор ужасно побледнел и прошелестел едва слышным голосом:
— Мне плохо.
Ему подали стул. Брус, повернувшись к соседу, громко воскликнул:
— Это поспособствует восстановлению его памяти!
Заключенный не слышал этих слов, но, показав на меня, сказал:
— Веди меня в тюрьму. Я буду говорить с вами там.
Его желание было исполнено.
Мы сразу отправились в Грено. Пастор сидел в повозке с надзирателем и стражником, я ехал вместе с ними. Когда дверь камеры открылась, моя невеста поправляла постель отца, а на стуле возле кровати висел роковой зеленый халат. Любимая встретила меня с радостным криком, посчитав, что я пришел, чтобы освободить ее отца. Бросив все, она кинулась на шею старика и целовала его в слезы, потекшие по его щекам. Он был не в силах разубедить ее и отослал в город, чтобы кое-что купить. Но прежде чем уйти, она подошла ко мне, положила мою руку себе на грудь и спросила:
— Добрая весть?
Чтобы утишить свою боль и смятение, я поцеловал ее в лоб и произнес:
— Дорогая, с тех пор как я услышал, что стряслось, меня это все время терзает. Но теперь все будет так, как захочет твой отец.
Она ушла. Увы, увы! Какая ужасная перемена произошла с той поры, когда это невинное дитя жило без забот и любило доброго пастыря. Ныне она в жуткой тюрьме из печали и страдания, наполненной страхом, тревогой и несчастьем.
— Садись, дорогой друг, — сказал пастор, когда мы остались одни.
Он сел на кровати, уставившись в пол невидящими глазами. Наконец он повернулся ко мне, дрожащему, как если бы должен был услышать собственный приговор – да так оно и было.
— Я большой грешник, — вздохнул пастор. – Только Господь знает, насколько большой. Его наказание гнетет меня здесь, дабы я мог войти в Его милость там.
Он постепенно успокоился и не спеша начал рассказ:
— С самого детства я был горячего и жестокого нрава. Я никогда не мог вынести противоречий и всегда готов был нанести удар. Но я редко давал волю ярости. И никогда не было у меня ненависти к кому-либо из людей. С тех пор, как подростком я убил за пустячную обиду нашего старого доброго сторожевого пса в один из припадков гнева, я не переставал сожалеть об этом. Позже, учась в Лейпциге, я позволил себе увлечься настолько, чтобы серьезно ранить одного из противников в наших фехтовальных поединках. Только милосердная судьба спасла меня тогда от участи убийцы. За эти грехи я теперь наказан, но наказание особенно тяжко, когда я старик, священник, служитель Владыки мира и отец! О, это глубочайшая рана! Он вскочил и в отчаянии всплеснул руками. Я хотел его утешить, но не смог найти слов, чтобы успокоить такую печаль.
Пересилив себя, пастор вновь сел и продолжил:
— Вам, моему другу и теперь — моему судье, я признаюсь в преступлении, которое, как мне кажется, я совершил, хотя и не чувствую, чтобы сделал это.
Я вскочил, пораженный этими словами, поскольку ожидал услышать исповедь раскаяния.
— Послушайте внимательно то, что я сейчас скажу вам. Я ударил этого несчастного лопатой, он упал, а затем убежал — все это я помню с полным сознанием. Но что было дальше? Четверо свидетелей видели, что я принес его тело и закопал в своем саду — и теперь, наконец, я вынужден поверить, что так оно и было. И у меня есть свои причины для этого. Три или четыре раза за свою жизнь я ходил во сне. Однажды, — возможно, это было девять или десять лет тому назад, — я должен был на другой день служить панихиду по человеку, умершему смертью внезапной и страшной. Я не мог найти подходящих слов, как вдруг вспомнил высказывание одного древнегреческого философа: “Не называй человека счастливым, пока тот не умер”. Я вспомнил, что та же мысль была по-другому выражена в Священном Писании. Я искал и искал ее, но так и не смог найти. Наконец, очень устав, я пошел спать и спал очень крепко. На следующее утро я сел за свой стол, где, к своему удивлению, обнаружил листок бумаги со словами из книги Сираха: “Прежде смерти не называй никого блаженным”, а далее надгробную речь, короткую, но столь безупречную, какой я никогда не сочинял. И все это было написано моей собственной рукой. В комнате никто не мог побывать, потому что я сам задвинул засов в двери, а зайти через окно было невозможно. Дело было зимой, и рама крепко примерзла. Тогда я понял, что речь не мог написать никто, кроме меня. Прошло полгода, и в таком же состоянии я ночью вошел в церковь и забрал облачение, которое, как я хорошо помнил, перед тем осталось висеть на стуле в алтаре.
— Поэтому, дорогой друг, — продолжил пастор, — когда последние свидетели дали сегодня показания, я вдруг вспомнил свои ночные скитания и, кроме того, вспомнил забытый мной до этого факт — на другое утро после того, как было зарыто тело, я нашел свой халат в зале, а не в спальне. Меня это удивило, так как я всегда вешал его на спинку стула возле моей кровати. Несчастная жертва моего насилия должна была умереть в лесу от раны, и во сне я, должно быть, увидел это и пошел принести тело. Так должно быть. Я не знаю других объяснений. Господи, помилуй мою грешную душу.
Он вновь замолчал, закрыв лицо руками и горько плача.
Я онемел от изумления и неопределенности. Я всегда подозревал, что жертва погибла на том же месте, где была похоронена, хотя и не понимал, как пастор мог похоронить днем тело, оставшись незамеченным. Но я думал, что, возможно, оно было слегка прикрыто землей и ветками, а работа была завершена ночью. Пастор имел достаточно силы духа, чтобы сделать это. Когда последние свидетели рассказали свою историю, я отметил возможное противоречие и надеялся, что оно даст лазейку для спасения. Но, увы, все это было слишком правдиво, и вина пастора была, несомненно, доказана. Человек вполне способен сделать такое во сне, так же как вполне возможно, что человек с проломленным черепом может преодолеть некоторое расстояние, прежде чем упасть и умереть. История пастора носила на себе печать правды, хотя несомненно, что он пытался таким образом сохранить свою честь.
Заключенный несколько раз прошел взад и вперед по комнате, затем остановился передо мной и серьезно сказал:
— Вы уже услышали здесь, в стенах тюрьмы, мою исповедь. Вот ваши уста, которые должны вынести мне приговор. Но что говорит ваше сердце?
Я едва мог произнести следующие слова:
— Мое сердце невыразимо страдает. Я бы охотно увидел его разбитым, если бы мог спасти вас от позорной смерти. Я не смел упомянуть ему о своей последней надежде — побеге во время перевозки.
— Это невозможно, — ответил он. — Моя жизнь кончена. Моя смерть должна послужить предостережением для других. Но обещайте мне, что не оставите мою бедную дочь. Я думал передать ее вам, — он вытер слезы, — но, увы, эта нежная надежда исчезла. Вы не можете жениться на дочери осужденного убийцы. Но обещайте мне, что будете следить за ней, как второй отец.
В глубокой печали и слезах я держал его руку в своих.
— У вас есть новости от моего сына? — продолжил он. — Я надеюсь, что его можно будет держать в неведении относительно этого ужасного дела, пока все не будет кончено. Я не могу видеть его сейчас. — Пастор закрыл лицо руками, затем отвернулся и прислонился лбом к стене, рыдая, как ребенок. — А теперь, дорогой друг, расстанемся, чтобы не встречаться снова вне зала правосудия. Окажи мне в память о дружбе последнюю услугу, она не займет много времени. Я стремлюсь к смерти, и надежда моя лишь на Господа. Да перейду я в лучшую жизнь из этой, где меня ждут лишь страдание и позор. Теперь иди, мой добрый, отзывчивый судья. Пошли за мной завтра, чтобы огласить приговор, и пошли сегодня за моим братом во Христе, пастором из Олсе. Он подготовит меня к смерти. Господь с тобой.
Он протянул мне руку, отведя взгляд. Я покинул тюрьму, пошатываясь и вряд ли осознавая, что делаю. Я хотел уехать домой, не встречаясь с его дочерью, но столкнулся с ней у ворот тюрьмы. Должно быть, она прочла грядущий смертный приговор на моем лице, потому что побледнела и схватила меня за руку. Глядя на меня с мольбой во взоре, она не могла ничего произнести.
— Бегите! Бегите! Спаси своего отца!
Вот все, что я мог сказать.
Я пришпорил коня и как-то добрался домой.
Уже завтра!
…
Приговор оглашается.
Обвиняемый был спокойнее, чем судья. Все присутствующие, кроме его злейшего врага, были поражены почти до слез. Некоторые шептали, что наказание слишком сурово, оно лишает жизни одного, а счастья и покоя – троих.
Да будет Господь милосерднее меня, бедного грешника, карающего своих друзей.
…
Она была здесь. Она нашла меня больным в постели. Побег невозможен. Он не хочет бежать. Тюремщик готов помочь, рыбак, прежний возлюбленный ее матери, согласен перевезти их в Швецию. Но он отказывается, он стремится под меч справедливости, чтобы через кровь свою и Иисусову обрести царство праведников. Она ушла, оставив меня все в том же положении, в молчании. Господи, будь милостив к бедной девушке. Как она переживет страшный день? Я болен душой и телом, я не могу ни помочь, ни утешить. От брата вестей нет.
Прощай, невеста моего сердца! Прощай в этом нетерпимом мире, пока мы не встретились в ином. Быть может, скоро… Я чувствую, что смерть близка, быть может, она придет до того, как меня призовет моя должность.
— Прощай, сердце мое! – сказала она мне. – Я ухожу без проклятий, ведь ты всего лишь выполнил свой суровый долг, но теперь прощай, нас не должны видеть вместе.
Она благословила меня. Да благословит меня Господь скорее войти в жизнь вечную!
Господи! Куда ей идти? Что у нее осталось? Ее брата все нет – а завтра, на Вороний холм…
Здесь внезапно кончается дневник Эрика Серенсена. Сколь верные, столь и подробные сведения о завершении этих ужасных событий записаны пастором из Олсе. Читатель вправе сомневаться в подлинности этих документов, но, по крайней мере, не сомневайтесь в истинности самой истории, которая, увы, лишь печальная правда. Память об этих событиях еще жива в округе, и именно они стали причиной изменений в порядке уголовного судопроизводства. Теперь дело подозреваемого в убийстве рассматривается в нескольких инстанциях, прежде чем будет вынесен окончательный вердикт. Знатоки права, без сомнения, уже поняли, в какую эпоху происходит действие рассказа.
|
➋ ЗАПИСКИ ПАСТОРА ИЗ ОЛСЕ |
На семнадцатый год моего служения в окрестностях произошло ужасное событие, приводившее всех, кто слышал о нем, в ужас и потрясение, и навлекшее стыд и позор на наше святое призвание. Почтенный Серен Квист, пастор в Вейльбю, убил своего слугу в припадке ярости и зарыл тело в своем саду.
На суде он был признан виновным согласно многочисленным показаниям свидетелей, а также его собственному признанию. Он был приговорен к смертной казни, и приговор был приведен в исполнение в присутствии нескольких тысяч человек в местности, известной как Вороний холм, в нашем приходе Олсе.
Осужденный просил, чтобы я навестил его в тюрьме. Должен сказать, что я никогда не давал Святых даров лучше подготовленному или более раскаявшемуся христианину. Он глубоко постиг, что был рабом плотской похоти и сыном гнева, но Господь смирил его и погрузил в бездну несчастий, дабы он мог спастись через милость Христову. Он сохранил свою смелость до конца и пришел на место казни, полный силы и веры в жизнь вечную, кои он приобрел в заключении в свои последние дни. И там он говорил собравшимся о гневе и его ужасных последствиях, и об ужасных несчастиях, к коим гнев привел его самого. И сказал он из Плача Иеремии: “И в негодовании гнева Своего отверг священника”. Затем он снял верхнюю одежду, завязал глаза и сложил руки на груди. Когда я произнес: “Брат, будь верен. Ныне же будешь со Спасителем нашим в Раю”, топор упал на его шею.
Единственным, что делало горькими его мысли о смерти, была судьба его детей. Сын еще не приехал, поскольку был не в Копенгагене, как мы полагали, а в Лунде. Он прибыл вечером того же дня, как его отец понес наказание за свои преступления. Дочь его, страдавшую тем больше, что приговор был вынесен ее женихом, я взял в свой дом в то утро, когда она была скорее мертва, чем жива, потеряв отца, о котором с детской лаской заботилась в тюрьме.
Вернувшись после исполнения самых тяжелых обязанностей в моей жизни, я нашел несчастную успокоенной и предложил заняться приготовлениями к погребению. Нам было разрешено похоронить тело по христианскому обряду при условии, что все будет сделано в тайне. Она больше не плакала, но молчала. Молчал и я. Что я мог ей сказать? И разве не одолевали и меня черные мысли?
Тележка с телом прибыла в мой дом, и вскоре во двор въехал верхом молодой человек. Сын бросился на безжизненное тело отца. После он обнял сестру, и оба некоторое время плакали в тишине. В полночь мы провели тихую службу за упокой души пастора из Вейльбю, и тело было погребено у входа в церковь Олсе. Простой камень, на котором я вырезал крест, стоит до сих пор, напоминая прохожим о грехе несчастнейшего человека.
На другое утро двое его детей исчезли. С тех пор о них никто не слышал. Бог знает, в какой отдаленный уголок мира они отправились, чтобы скрыть свой позор и свое горе. Окружной судья очень болен, и маловероятно, чтобы он оправился. Я сам подавлен печалью и безумием. Должно быть, смерть стала бы лучшей наградой всем нам. Да дарует нам Господь мудрость и милость Его!
…
Неисповедимы пути Господни!
На тридцать восьмом году моего служения и на двадцать первый год после того, как несчастный брат мой по службе, пастор в Вейльбю, был обезглавлен за убийство слуги, в один прекрасный день к двери моей пришел нищий. Это был пожилой человек с седыми волосами и костылем. Он выглядел печальным и нуждающимся. Никого из моих слуг не было, и я сам прошел в кухню и дал ему ломоть хлеба. Я спросил его, откуда он. Он вздохнул и ответил:
— Особенно ниоткуда.
Тогда я спросил, как его зовут. Он вздохнул еще глубже, огляделся вокруг, словно бы в страхе, и ответил:
— Когда-то меня звали Нильс Брус.
Я был поражен и сказал:
— Господи, помилуй нас! Это плохое имя. Это имя человека, убитого много лет назад. На что человек вздохнул еще глубже и ответил:
— Для меня было бы лучше, если бы я умер. С тех пор, как я покинул страну, мне было худо.
При этом волосы зашевелились у меня на голове, и я задрожал всем телом. Мне казалось, что я могу опознать его, так же как казалось, что я видел Мортена Бруса передо мной во плоти, хотя я кинул землю на его могилу три года назад. Я отступил и совершил крестное знамение, ибо истинно я думал, что видел перед собой привидение.
Но мужчина сел в углу у камина и продолжил говорить:
— Преподобный отец, мне сказали, что мой брат Мортен умер. Я пришел в Инговструп, но новый владелец прогнал меня. Жив ли мой старый хозяин, пастор в Вейльбю? И тогда пелена спала с моих глаз, и я увидел это страшное дело во всей истинности. Но потрясение ошеломило меня, и я не мог говорить. — Человек с жадностью откусил хлеб и продолжил: — Да, во всем был виноват брат Мортен. А у старого пастора было много проблем?
— Нильс! Нильс! – закричал я в ужасе душевном, — на твоей совести чудовищный черный грех! Из-за тебя этот несчастный сложил голову под топором палача!
Хлеб и костыль вывалились из его рук, и сам он чуть было не свалился в огонь.
— Да простит тебя Бог, Мортен! – простонал он. – Господь знает, что я не хотел ничего подобного. Да простится мне мой грех! Но вы просто пугаете меня! Я пришел издалека и ничего не слышал. Когда я спросил в Вейльбю, есть ли там священник, мне сказали, что есть.
— Это новый пастор, — ответил я. – Не тот, которого убили вы и ваш грешный брат.
Он всплеснул руками и громко воскликнул, и тогда я узнал, что он был орудием в руках этого дьявола Мортена. Поэтому я попытался утешить его и отвел в свой кабинет, чтобы он мог успокоиться достаточно, дабы рассказать мне подробности сатанинского плана.
Вот его история, как он ее поведал.
Брат его Мортен, истинный сын Велиала
— Дай ему ударить тебя еще раз, — сказал Мортен. — И тогда приди ко мне, и он расплатится с нами за это.
Вскоре в саду произошла ссора, и Нильс прибежал в Инговструп. Встретившись со своим братом в лесу, он рассказал ему, что произошло.
— Никто не видел тебя на пути сюда? – спросил Мортен.
— Думаю нет.
— Хорошо, — сказал Мортен, — теперь мы его напугаем, чтобы он не забыл этого с неделю.
Он осторожно отвел Нильса в дом и спрятал его на остаток дня. Когда все домашние уснули, братья выползли и направились в поле, где за несколько дней до того был похоронен человек одного с Нильсом возраста, комплекции и внешности. (Он повесился — одни говорили, что из-за жестокого обращения с ним Мортена, у которого он служил, другие – что из-за несчастной любви.) Они выкопали труп, хотя Нильс не любил работать и протестовал. Но Мортен был сильнее, и Нильс сделал все, как было приказано. Братья отнесли тело в дом. Затем Нильсу приказали снять с себя всю одежду по частям, даже рубашку, и надеть их на покойника. Даже свинцовую серьгу, которую он много лет носил, вдели в ухо трупа. Когда все было сделано, Мортен взял лопату и нанес по трупу два удара — в нос и в висок. Тело спрятали в мешок и держали весь следующий день в доме. На следующую ночь его перенесли в лес рядом с Вейльбю. Несколько раз Нильс спрашивал у брата, к чему все эти приготовления. Но Мортен ответил:
— Это мое дело. Делай, как я скажу, и не задавай вопросы.
Когда они подошли к опушке леса Вейльбю, Мортен сказал:
— Принеси мне одежду, которую пастор носит чаще всего. Если сможешь, тот зеленый халат, в котором я его часто видел по утрам.
— Я не осмелюсь, — сказал Нильс, — он держит его в своей спальне.
— Что ж, тогда я осмелюсь сам, — ответил Мортен. – А теперь иди и не показывайся здесь снова. Вот мешок с сотней талеров. Они помогут тебе, пока ты не найдешь работы в какой-нибудь другой стране. Иди туда, где тебя никто не видел, и возьми новое имя. Никогда не возвращайся обратно в Данию. Передвигайся ночью и прячься в лесу днем, пока не уйдешь отсюда достаточно далеко. Здесь пропитание, которого тебе хватит на несколько дней. И помни, никогда не показывайся здесь снова, если дорожишь своей жизнью.
Нильс повиновался и с того дня ни разу больше не видел брата. Он нажил много неприятностей, был солдатом, потерял свое здоровье на войне и, наконец, после долгих испытаний и страданий, смог вернуться на родину. Это был, как мне показалось, рассказ несчастного человека, и я не мог сомневаться в его истинности.
Только теперь стало ясно, что мой несчастный брат во Христе стал жертвой ненависти своего дьявольского врага, заблуждения судьи, свидетелей и своего доверчивого воображения.
О, что за человек, который смеет судить своих ближних! Один Бог истинный судия. Лишь тот, кто дает жизнь, может дать смерть! Лишь Он вознаграждает нас за муки, понесенные нами, жизнью вечной!
Я не нашел в себе сил огласить обвинение против сломленного кающегося грешника, тем более что окружной судья еще жив, и было бы жестоко дать ему понять его ужасную ошибку.
Вместо того я постарался, сколь мог, дать бедняку христианское утешение, и убедительно посоветовал ему не раскрывать своего имени и не рассказывать своей истории кому-либо в округе. На этих условиях я предоставлял ему кров, пока не смог бы обеспечить постоянное убежище в доме своего брата, вдали от этих мест.
На другой день было воскресенье. Когда я вернулся с вечерней службы из отдаленного прихода, мой нищий исчез. А вечером следующего дня его история стала известна всей округе.
Преследуемый угрызениями совести, Нильс приехал в Росмер и дал судье знать о себе, как об истинном Нильсе Брусе. Услышав жуткую правду, судья слег с ударом и умер до конца недели. Но уже во вторник утром Нильс Брус был найден мертвым на могиле Серена Квиста, покойного пастора из Вейльбю, у дверей церкви Олсе.
