Добро пожаловать на форум «Клуб любителей детективов» . Нажмите тут для регистрации
СЛУЖАНКИ ｢THE MAIDS｣ ПЕРВОЕ ИЗДАНИЕ: ‘The Mystery Writers of America Presents: Blood on Their Hands’, 2003 РАССЛЕДОВАТЕЛЬ ｢INVESTIGATOR｣: Uncollected ПРЕМИЯ ЭДГАРА: 2004 г. Переводчик: Виктор Краснов Редактор: Ольга Белозовская © ‘Клуб Любителей Детектива”, 05.07.2022 г. |  |
Подробная информация во вкладках
Когда на пастбище несколько коров упало замертво, Мари просто рассмеялась.
— Это ужасно, — сказала я, не понимая, что происходит. — Бедняжки… Теперь дети могут остаться на завтрак без молока.
Мари бросила на меня злобный взгляд.
— И почему это у отпрысков Бенуа каждый день должно быть молоко? А у моих детей есть такая роскошь? Ничуть не бывало. Их только секут и заставляют приносить хозяевам то, что мы для них выращиваем. Если дети Бенуа умрут, как эти коровы, мне будет все равно. И тебе, Луиза, тоже должно быть все равно. У тебя на спине еще не зажили следы от побоев хозяйки.
Мы с Мари говорили на языке, который был родным у нас дома, в Западной Африке. В особняке же от нас требовалось говорить только по-французски, поэтому я с опаской огляделась и поспешила прочь, переваривая в голове идеи, которые мне подкинула Мари.
Желать смерти детям этого дома было неправильно, вы согласны? Я была католичкой и не смела думать о таких вещах. И все же на моей спине и в моей душе остались рубцы — следы злобы нашей госпожи. И в жизни моей было много неприятностей, источником которых были исключительно хозяин и хозяйка, которые всегда стремились только к собственному обогащению и комфорту.
Просила ли я, чтобы меня в шестилетнем возрасте похитили у моих родителей и увезли на Гаити (или Испаньолу, как называли этот остров испанцы)? Просила ли я, чтобы меня заставляли работать как домашнюю рабыню в течение долгих восемнадцати лет? Просила ли я, чтобы меня выдали замуж за раба Мишеля Бенуа, жестокосердного человека и одного из тех, кто помогал присматривать за рабами на полевых работах? Или чтобы у меня отобрали двух моих детей и продали их на соседнюю плантацию? Нет. Все это было по желанию тех, кто мною владел. Так что Мари, яростная приверженка вуду-священника Раса Барберы, не сильно меня шокировала своими фантазиями.
Я принесла на кухню ведерко с утренним молоком. Пусть бы это стало последним молоком, которое они выпьют. У меня было много вопросов к Мари по поводу того, что она сказала. Но также мне предстояло сделать много работы. Каждый день перед завтраком я должна мыть пол на кухне и помогать кухарке. После того как семья просыпалась, я должна была подавать еду, а затем во дворе разводить огонь под чаном для кипячения воды. Потом я должна была снимать постельное белье и класть его в большое корыто, в котором я практически ежедневно стирала все простыни и наволочки. Потом нужно было нагреть на плите утюг и выгладить белье так, чтобы, ложась вечером спать, хозяйка ощущала всю свежесть и благоухание простыней.
Так начинается мой трудовой день, который заканчивается ближе к полуночи, когда мой муж — если он пожелает — будет всячески издеваться надо мной. После этого у меня остается еще около шести часов (единственное время в течение суток), когда я предоставлена сама себе, да и то в эти часы я просто валюсь от усталости и сплю мертвым сном.
Сзади ко мне подкралась Анджелина и стянула с моей головы шапочку, позволив моим непослушным волосам вырваться наружу. Я обернулась, изображая на лице милую улыбку. Могла ли я ее шлепнуть? Могла, если бы хотела, чтобы меня подвесили к дереву за кухней. Я видела, как к этому дереву подвешивали других — таких же, как я, — чернокожих девушек, которые вели себя дурно или просто непочтительно.
— Вы рано встали, мисс Анджелина, — сказал я по-французски двенадцатилетней девочке. — Хорошо спали?
— Мы сегодня с мамой едем в Кап-Франсуа покупать новые красивые платья. Из Франции приплыл корабль с последними новинками.
Девчонка явно радовалась перспективе обзавестись шикарными нарядами.
Конечно, она была красивым ребенком с огненно-рыжими волосами, но характер у нее был вспыльчивый. Родители Анджелины беспокоились о том, что их дочь в будущем может остаться без мужа, если не укротит свою буйную натуру. Я слышала, как они это обсуждали. Я свободно слушаю все, о чем говорят в доме, поскольку ко мне относятся, как к предмету мебели, и попросту не обращают на меня внимания.
— В новом платье вы будете прекрасны, — заявила я, но почему-то вдруг вспомнила слова Мари о детях, умирающих, как те коровы, и вспомнила, как ни странно, без всякого сожаления. — Увидимся позже, за завтраком.
После завтрака хозяйка сказал, что я еду в город вместе с ней и ее дочерьми — Анджелиной и восьмилетней сестрой Анджелины, Бриджит. Так как я вела себя вполне благопристойно, меня должны были назначить личной горничной мадемуазель Анджелины, поскольку ее прежняя чернокожая горничная на прошлой неделе умерла от желтой лихорадки. Я присела в реверансе в знак благодарности моей хозяйке, хотя не могу сказать, что я действительно была ей благодарна. Новая должность означала, что я буду в течение дня помогать девочке переодеваться, буду купать ее; и все это — в дополнение к моим обычным обязанностям. Такова была здешняя жизнь.
|
✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏ |
Я сидела на козлах кареты, рядом с кучером Андре, которого еще в юном возрасте привезли сюда из Конго. Мы проехали мимо того места, где погибли коровы. Сегодня за завтраком хозяин сказал своей жене, что такая же чума обрушилась на многие плантации. Мадам не обратила на это особого внимания, так как никогда не любила говорить о делах. Мертвых коров, кстати, сжигали, чтобы не заразить остальную скотину.
В смерти есть определенная прелесть, потому что тем, кто умирает, больше не нужно работать. После того как у меня забрали двух моих детей, я научилась самостоятельно делать аборт. Мы, служанки, часто это обсуждаем. Мы не хотим, чтобы наших детей постигла наша собственная участь. Так что, возможно, для животных смерть — это тоже благо? Не знаю. Наверное, это могли бы нам разъяснить священники во время воскресной службы, хотя я не понимаю ни их, ни языка, на котором они говорят в церкви,
Сидя на высоких козлах, я жарилась под палящим солнцем Гаити, и меня безжалостно трясло, так как вся дорога была в камнях. Мне снова пришла на ум мысль о том, что дети Бенуа могут вдруг умереть — и меня это совсем не покоробило. Мой собственный младший сын умер вскоре после того, как его продали хозяину соседней плантации. Его забили до смерти. В этом не было ничего необычного; и никто об этом даже не вспоминал, кроме меня.
|
✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏ |
Я помогала Анджелине и Бриджит примерять новые платья. Один раз Анджелина пнула меня, недовольная тем, что я, видите ли, не очень ловко застегивала пуговицы. Так мы переходили от одного магазина к другому. Наконец, когда все наряды были куплены и уложены в карету, хозяйка с девочками отправилась в гостиницу обедать. Я, конечно же, не успела взять с собой ни еды, ни питья, и теперь торчала на открытом солнце — там, где в ожидании своих хозяев слонялись и другие рабы. В конце концов, нам же надо было где-то находиться? Мы ведь не какие-то невидимки.
Ко мне подошел кучер Андре.
— Иди присядь на ступеньку кареты, — начал уговаривать он. — Там хоть немножко есть тени.
Я согласилась, и пока я сидела на ступеньке, обмахиваясь рукой, он достал из своей сумки немного бататов
Через некоторое время я решила, что уже скоро должны вернуться хозяйка с дочками, поэтому я поднялась на ноги и заговорила с Андре.
Я затронула тему моего последнего разговора с Мари.
— На многих плантациях умирают коровы и овцы, — сказала я. — И в семьях у белых людей тоже есть смерти. Как ты думаешь, мы, черные рабы, тоже можем умереть от этой ужасной болезни?
— Нет, — уверенно ответил Андре. — Это не та болезнь, от которой должны страдать чернокожие. Болеют только белые и их животные. Это болезнь от жадности, а жадность не заразна — так говорят священники вуду. Тебе надо пойти послушать их.
Поскольку я была католичкой, то, надо сказать, побаивалась культа вуду. Тем не менее мне было любопытно.
— Ваши священники все вам объясняют? — спросила я.
— Не только они. С нами говорит и предводитель маронов Франсуа Макандаль
— Вот как! — воскликнула я.
Я слышала, как супруги Бенуа говорили о крестьянских восстаниях на их родине. Говорили с неодобрением. Конечно, я знала и о маронах — непокорных рабах, которым пришлось бежать далеко в горы. Был ли у них свой собственный вождь?
— Священник говорит, что Бог французов жесток, поэтому и французы поступают жестоко, а вот духи, которым поклоняемся мы, полны любви и сострадания. Те из нас, кто молится перед алтарем в храме вуду, с любовью относятся ко всем, кто желает нам добра. Французы немилосердны, и нам нет нужды терпеть их издевательства. Мы можем взывать к мести.
Андре ощерился, обнажив пустые места там, где у него не было зубов — то ли из-за побоев, то ли просто потому, что зубы у него выпали из-за скудного питания.
Я улыбнулась.
— Хунганы и мамбо
|
✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏ |
Мне было о чем подумать по дороге домой, когда мы проезжали мимо полей с сахарным тростником, мимо хлопковых плантаций и земель, где росло индиго
По мере того как наша карета все больше удалялась от города, усиливалось зловоние смерти. Павшие овцы лежали на полях, как беспорядочно разбросанные бревна. Хозяйка, скорее всего, была напугана этим зрелищем. Да и запах вряд ли ей нравился. Вдалеке я заметила языки пламени и густой черный дым. Когда мы подъехали ближе, я увидела, что горит особняк одного из плантаторов. Дом уже догорал. Вокруг стояли рабы. Они смеялись, и никто не бежал за водой, чтобы пытаться потушить пламя. Где же были хозяин плантации, хозяйка и их дети? Умерли от чумы?
Я вздрогнула и очнулась от своих мыслей, только когда мы подъехали к кованым железным воротам особняка Бенуа. Андре помог мне спуститься на землю, хотя при этом он определенно рисковал. То, что он не сразу бросился открывать дверцу кареты для нашей хозяйки и ее дочек, могло ему дорого стоить.
|
✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏ |
Я хорошо знала требования, предъявляемые к рабам. Наши хозяева установили правила, которым мы должны были следовать, и в этих правилах говорилось, что рабы не должны устраивать собрания — ни днем, ни ночью. Мы не должны были петь, кроме как во время работы в поле. И на Гаити нигде не было слышно барабанов. Рабам иметь барабаны было категорически запрещено.
Из разговоров хозяина с его друзьями я узнала, что в колонии существовали и другие правила. Был, например, кодекс ‘Code Noir’
Как я уже говорила, я католичка, и поэтому всегда ходила на службу в костел вместе с семьей хозяев. Будучи достаточно набожной, я умела отличать добро от зла, а мне всегда говорили, что практика вуду — это серьезное зло. И вдобавок строгие запреты заставляли меня бояться наказания. После того как я гладила белье горячим утюгом, этот же утюг иногда использовали, чтобы прижечь кожу рабыне, которая дурно себя вела. В других случаях провинившегося раба обливали медом и распластывали на земле, где его нещадно кусали насекомые. А еще бывало… О, сколько жестоких наказаний существовало! Возможно, священники вуду правы. Возможно, их Бог, Иисус, не столь хорош, поскольку поступки белых порой отвратительны.
Утром следующего дня Мари шепнула мне (на нашем родном языке), что вечером я могу прийти на церемонию вуду.
Мне стало интересно, с чего это вдруг Мари предложила мне такое.
— Тебе кто-то сказал обо мне? — спросила я.
Во мне даже шевельнулась ревность. А вдруг они с Андре были близки? Вдруг они были любовниками? Прощайте, платья, которые он бы мне купил.
— Мы должны знать, на кого можем положиться, — сказала Мари. — Кухарке доверять нельзя. Она стара и болтлива, — Мари покрутила головой по сторонам, высматривая, не подслушивает ли нас кто-нибудь. — В полночь, — прошептала она. — На краю болота. За конюшнями.
Мне об этом и думать было нельзя. Истинному католику нет места на церемонии вуду. Честно сказать, я дико боялась. Хотя там наверняка был бы Андре. И многие другие. Могли нас всех за это распять или повесить? Вполне могли бы. Это не казалось таким уж невероятным.
В общем, когда незадолго до полуночи я шла по тропинке к болоту, все внутри меня кричало, что я должна немедленно повернуть назад. Я была католичкой, и мне этого было достаточно, хотя многие из тех, кто был католиком по воскресеньям, также исповедовали еще и вуду. Но других привезли сюда уже взрослыми. Они практиковали вуду на своей далекой родине. Я же была слишком молода, чтобы знать о деяниях лоа
Когда я прибыла на место церемонии, там было тихо. Горел небольшой костер. Несколько рабов с плантации двигались в танце. Среди них были и Мари с Андре — единственные из тех, кто работал в особняке. Танцевали без звука, поскольку нам было запрещено петь и стучать в барабаны.
Некоторые стояли на коленях или лежали на земле. Их тела содрогались в конвульсиях. Я решила не садиться на землю, потому что мое платье должно было оставаться чистым. Разница между домашними и полевыми рабами как раз и заключается в одежде. Мы не носим лохмотьев. Нельзя оскорблять хозяев своим внешним видом.
Андре заметил меня и улыбнулся. Потом подошел, взял за руку и увлек в общий круг танцующих. Стала ли я теперь последователем вуду? Католические священники сказали бы, что я поступаю дурно.
Однако я не чувствовала себя виноватой. Я была довольна, как бывает довольна моя хозяйка, когда отправляется на бал в Кап-Франсуа. Никогда раньше мне не было так хорошо.
|
✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏ |
За танцами последовало выступление священника, со слов которого я поняла, что домашний скот вовсе не был поражен какой-то болезнью. Животные были отравлены. Вождь маронов Франсуа Макандаль передал рабам некое смертоносное растение, чтобы они разбрасывали его в тех местах, где пасся скот. А на многих крупных плантациях по всему острову этот яд добавляли даже в еду хозяевам и их домочадцам. Так что неудивительно, что мы, чернокожие, были в безопасности. Смерть косила только белых. И Андре это знал. Я была крайне удивлена.
Пробираясь обратно к покрытой тростником хижине, которую я делила с Мишелем Бенуа (хозяин дал ему свою фамилию, обозначив тем самым принадлежавшую ему собственность), я размышляла о том, насколько правильно или неправильно убивать белых. Католические священники могли бы сказать, что это шло вразрез с пожеланиями их Иисуса, но священник вуду сказал, что Бог чернокожих решительно одобрил бы это.
Я всегда старалась вести себя так, чтобы угодить этому могущественному Иисусу, который после моей смерти примет меня на небесах, но теперь я стала в этом сомневаться. Ведь если Иисус принадлежал только белым людям, а лоа — рабам, то, возможно, мне больше подходят боги чернокожих? Сама я этого не знала. Можно, конечно, спросить католических священников, будет ли их Бог любить меня, черную, так же, как он любит белых людей. Но я уже интуитивно понимала, что такого просто не может быть. Французы меня не любили, так почему же меня должен любить их Бог? И это несмотря на то, что я с шести лет посещала костел и каждую неделю принимала святое причастие.
Я вошла в хижину очень тихо. Если бы Мишель спал, я бы его даже не разбудила. Но нет, он меня поджидал, и стоило мне лечь, как он резко спихнул меня с кровати на пол. Потом он сел, потянулся ко мне, запустил руку в мои волосы и сильно дернул. Он тряс меня так, что у меня помутилось в голове. И хотя на мои глаза навернулись слезы, это было не так плохо, как могло быть. Он хотя бы не бил меня кулаками.
За все время экзекуции Мишель не произнес ни слова. Вскоре он заснул, а я отодвинулась подальше, чтобы он не мог до меня дотянуться. Спать на твердом земляном полу было неудобно, но я кое-как пристроилась и тоже провалилась в сон.
|
✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏ |
В течение следующих двух недель я еще несколько раз была на церемониях вуду. Боялась я уже меньше, но, тем не менее, все еще испытывала робость. А вдруг нас поймают…
В сообществе вуду меня приняли как сестру. Мы танцевали, и, как бы я ни уставала от дневной работы, на ночных церемониях я чувствовала себя сильнее.
Я не питала иллюзий по поводу своего будущего и понимала, что в конце концов умру или от лихорадки, или от побоев Мишеля. Я не думала, что в нашей жизни что-то может измениться. Ну, погибнет еще несколько коров и лошадей. Ну, взамен купят новых. Все будет идти своим чередом. Я постепенно состарюсь. Вот и все.
|
✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏ |
— Ты должна сделать это ради всех нас, — прошептала мне однажды утром Мари.
Она вложила мне в руку маленькую деревянную коробочку и жестом велела положить ее в карман фартука. Я спрятала коробочку. Мари одобрительно кивнула.
— Не прикасайся к содержимому пальцами, — предупредила она. — Иначе ты умрешь.
Я, конечно, очень удивилась. Это было то самое ядовитое растение, о котором говорили на церемониях вуду. И мне доверили его хранить. Я сильно разволновалась.
Мари нахмурилась и заглянула в другие комнаты, чтобы убедиться, что нас не подслушивают. Мы, правда, говорили с ней на языке нашего племени; но все же…
— Ты единственная, кроме поварихи, кто имеет непосредственный доступ к еде хозяев. А повариха не с нами. Мы не можем ей доверять.
Тут до нас донесся шорох шелкового платья, и мы с Мари расстались. Я не совсем понимала, что я должна была делать. Ясно было одно — мне доверяли. Мне, а не кухарке. Я была причастна к вуду, хоть и была католичкой. Правда, как католичка, я не должна была отравлять семью хозяев, поскольку заповедь гласит ‘Не убий’. Вроде бы так.
Я была твердо убеждена, что не должна отравлять семейство Бенуа, что Иисус, во имя которого я крестилась, не захочет, чтобы я это делала. Я должна придумать способ сказать ‘нет’ последователям культа вуду.
Деревянная коробочка, казалось, обжигала меня прямо через ткань фартука. При каждом моем шаге коробочка слегка подпрыгивала. А вдруг яд вырвется наружу и отравит меня? В тот день я от волнения даже разбила тарелку. Повариха пожаловалась хозяйке, а та больно ударила меня по лицу.
— Ты, глупая черномазая! Ну почему я должна возиться с такими тупыми неграми в этой богом забытой стране?
Так сказала мадам.
О, если бы она вдруг обнаружила в моем фартуке деревянную коробочку, меня похоронили бы заживо. Весь день мне было не по себе, и после работы я сразу легла спать, спрятав деревянную коробочку за входной дверью нашей хижины. Эту дверь Мишель оставил открытой, чтобы в лачугу проникал свежий воздух. Однако ночью я обязательно уйду из дома, потому что Мишель снова меня избил. Он не христианин и не поклонник вуду. Он только выполняет приказания Пьера Бенуа.
Утром Мари бросала на меня многозначительные взгляды. Коробочка снова была у меня в кармане фартука. Мне, собственно, и негде было больше держать свои личные вещи, которых у меня, в общем-то, и не было, за исключением старой деревянной расчески, которую я постоянно носила в кармане, хотя у нее не хватало многих зубьев, и она с трудом расчесывала мои волосы.
|
✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏ |
Ночью я снова пошла на церемонию вуду. Куда мне еще было идти в поисках мира и успокоения? В этот раз нас посетил вождь маронов — Франсуа Макандаль. Он сам подошел ко мне во время танца и стал шептать мне на ухо горячие слова. Он назвал меня прекрасной, умной женщиной, которая поможет чернокожим на Гаити заявить о своих правах, прежде чем белые люди полностью нас уничтожат, как они сделали это с индейцами, которые жили на острове раньше. Где теперь были те индейцы? Сгнили в мусорных ямах белых? Я была прекрасной, умной женщиной. И для нашего народа оставался только один выход.
Домой меня провожал Андре.
— Я боюсь, что белые меня накажут, — призналась я ему.
— Они будут мертвы и ничего не смогут сделать, — начал успокаивать меня Андре. — А мы все убежим и станем маронами.
— Но как я смогу убежать, — колебалась я.
— Мы все убежим, — повторил Андре, притягивая меня к себе, когда мы проходили в тени конюшен. — Давай мы с тобой будем держаться вместе.
|
✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏ |
На следующий день, забрав у доярок ведерко с молоком, я отправилась на кухню, но остановилась, не доходя до двери. Осторожно, краем фартука, открыла деревянную коробочку. Внутри был серый порошок. Будет ли от него молоко выглядеть испорченным? Я сыпанула чуть-чуть порошка в молоко, потом закрыла коробочку и положила ее обратно в карман фартука. Ничего страшного. Молоко не будет отравлено. Я ведь не высыпала туда весь порошок.
Когда я поставила молоко на полку в кладовой, оно выглядело как обычное парное молоко, белое и пенистое. Но я не положила в него достаточно яда, так что хозяева и их домочадцы, вероятно, отделаются легким недомоганием. Возможно, это было и к лучшему. Ведь я католичка и не должна убивать. А Франсуа Макандалю я могла бы сказать, что неудача с отравлением произошла не по моей вине. И мы с Андре все равно могли бы уйти к маронам.
Хозяин спустился в столовую рано, и я подала ему кофе с большим количеством молока.
— Кофе чересчур белый, — проворчал он. — И наверняка теплый, а не горячий.
— Сожалею, сэр. Вы будете пить? Или я могу принести вам другую чашку?
Я вернулась на кухню, заглянула в кладовую, где стояло молоко, а потом вернулась в столовую.
— Кофе закипает, сэр. Принесу его сию минуту.
Хозяин рукой подпирал свою грудь, а на его лице было какое-то странное выражение.
— Вам нехорошо, сэр? Может, позвать мадам?
Он покачал головой, и я рискнула остаться на месте, всем своим видом изображая беспокойство, а на самом деле просто наблюдая за ним. Через пару мгновений мой хозяин стал заваливаться на бок и, наконец, рухнул на пол. Или яд был слишком сильным, или здоровье хозяина оказалось очень слабым.
Я побежала за Бланш, личной горничной хозяйки.
— Поспеши наверх и скажи госпоже, что хозяину стало плохо. Пусть мадам немедленно спустится.
Возвращаясь на кухню, я прошла мимо лежавшего на полу хозяина. Месье Бенуа не шевелился.
Снова оказавшись в кладовой, я заглянула в ведерко. Молоко выглядело, как обычно, и пена уже осела. Я слышала, как на кухне кухарка стучит сковородками, и думала, что же будет дальше. Я ведь не собиралась убивать хозяина. И порошка сыпанула совсем мало. Позже я помолюсь и принесу свои извинения Иисусу.
Чтобы немного успокоить свои нервы, я решила выйти во двор. Мне пришло в голову, что в течение нескольких последующих минут я должна держаться подальше от хозяина — пока хозяйка не оправится от первоначального потрясения.
Во дворе я увидела Мишеля.
— Эй, лентяйка, я же стучал в дверь. Ты что, не слышала? Пойди скажи хозяину, что я пришел по его приказу.
Мишель вскинул ладонь, чтобы дать мне пощечину, но я вовремя отскочила в сторону.
— Ужасное дело, Мишель. Хозяину стало плохо. У него белая чума.
— Не ври. Это невозможно.
Я заломила руки.
— Это правда.
Не в силах сдержать нервозную улыбку, я вдруг поняла, что в кои-то веки мне удалось сбить с Мишеля его спесь. Ведь теперь он должен будет беспокоиться о своем собственном положении на плантации.
— Бедный Мишель, — добавила я. — Надеюсь, на тебе это не сильно отразится.
Я не могу сказать, о чем он подумал, потому что мой муж всегда умел хорошо скрывать свои мысли, но предполагаю, что настроение у него резко испортилось.
— Не говори глупостей, иначе я тебя отделаю.
Он сделал вид, что собирается меня ударить, но я знала, что во дворе он меня бить не будет. Если бы это увидела хозяйка, она отругала бы Мишеля за пустую трату времени.
— Бедный Мишель, — повторила я. — Мне так тебя жаль. Но в любом случае я принесу тебе чашечку молока.
Я побежала в кладовую, налила полчашки молока и снова поспешила во двор, пока Мишель не ушел, не дождавшись моего угощения. Если бы Иисус хотел, чтобы мой муж умер, Мишель пил бы молоко, в котором яда было бы достаточно, чтобы он испустил дух. Но может быть, ему просто станет очень-очень плохо.
Мишель схватил своей мощной черной рукой хрупкий фарфор, и я вдруг вспомнила, как однажды кулак этой самой руки врезался мне в лицо и сломал кость под глазом. Я машинально провела пальцами по шраму на щеке, но быстро убрала руку и ободряюще улыбнулась. Мишель выпил молоко, которого в чашке было, в общем-то, не так уж много.
Я забрала у мужа чашку, отнесла ее на кухню и положила в мусорное ведро, утопив под яичной скорлупой и кофейной гущей, чтобы больше никто случайно не стал из нее пить. Повариха как раз занялась приготовлением обеда.
Скоро полдень, а я все еще не одела Анджелину. Девочка, наверное, в ярости. Я снова вышла во двор.
— О, мой бедный Мишель, — воскликнула я.
Мой муж лежал на земле и задыхался. Он не умер сразу, как хозяин. Я так и думала, что здоровьем он был сильнее. Возможно, он даже выживет.
— Тебе нехорошо?
День с утра был ясным, но сейчас несколько облаков закрыли солнце. Хотелось бы верить, что жара немного спадет, и наш путь в горы к маронам станет легче.
Мишель, казалось, больше не дышал. Я протянула руку и сильно ущипнула его за плечо. Мне хотелось знать, жив он или мертв, и таким способом можно было это определить. Поскольку Мишель даже не шелохнулся, я предположила худшее и потащила его тело под навес, где хранились не слишком скоропортящиеся продукты. Мне казалось бессмысленным оставлять мертвеца лежать на виду у всех.
— Иисус да простит меня! — сказала я вслух. — Согласись, Мишель, ты был плохим человеком. Неужели ты думал, что наказание никогда тебя не настигнет?
Я пошла в дом, в столовую, где вокруг хозяйки и тела хозяина собралась небольшая толпа.
— Какой ужас, — проронила я, стараясь придать голосу дрожь. — Это чума?
Мне вдруг пришла в голову мысль, что сам Иисус использовал меня как орудие своей мести. Разве их Бог не был Богом гнева? Ну, конечно. Все предельно ясно и совершенно логично.
— Бедная мадам, — прошептала я.
Меня охватило странное чувство усталости, и захотелось прилечь. Убийство людей может быть совершено без применения физической силы, но оно подавляет морально.
Глаза хозяйки встретились с моими. Лицо мадам было белым, как китайский фарфор.
Я отогнала других рабов от тела и помогла госпоже сесть на стул.
— Принесу вам кофе, — предложила я. — Для вас день будет длинным.
Признаться, я в этом сомневалась и подумала о том, что было бы правильным, если бы все проблемы моей хозяйки тоже поскорее закончились? Будет ли этой женщине в радость жизнь без мужа? Но в любом случае, мне не было дела до чувств и интересов мадам. Я просто старалась выполнить то, о чем меня просили предводитель маронов и Бог.
Молоко по-прежнему выглядело, как обычно. Я добавила в кофе госпоже столько сахара, сколько она любила. Не знаю почему, но мне вдруг показалось, что в тот момент, когда я протягивала ей чашку, она чуть было не сказала мне ‘Спасибо’. Нет, она этого, конечно, не сделала, но я все равно невольно кивнула головой — как бы в знак благодарности.
Мадам послала одного из рабов-мужчин за врачом, хотя тот факт, что хозяин мертв, должен был быть для нее совершенно очевиден.
— Чума, госпожа, — сказала я, постаравшись придать своему лицу горестный вид. — Его поразила чума.
Мне не хотелось видеть, как она умирает, поэтому я вернулась в кладовую и налила три стакана молока, по одному для каждого из детей — двух девочек и мальчика. Я поставила стаканы на поднос и понесла молоко в спальни. Проходя через столовую, я увидела, что хозяйку начало тошнить. Яд, содержавшийся в молоке, не утратил своей силы, хотя уже и убил двух человек. Поднявшись наверх, я первым делом отнесла молоко сыну Бенуа, Анри.
— Завтрак немного запаздывает, молодой господин. Подкрепитесь пока молочком.
Потом я пошла к девочкам. Анджелина была в ярости.
— Где ты ходишь, лентяйка? Я еще не принимала ванну.
Она ударила меня по руке обратной стороной расчески. Ударила дважды. Но я даже не обратила на это внимания, поскольку мои мысли были заняты совсем другим.
— Я не права, мадемуазель, и я молю Иисуса Христа, чтобы он простил меня.
После этих слов Анджелина успокоилась, отвернулась и выпила молоко.
Получается, что я покорно подчинилась призыву, посланному мне Богом… или дьяволом.
Внизу в некотором замешательстве столпились домашние рабы. Хозяйка — как и ее муж — тоже лежала на ковре. Мертвая.
Мари подошла ко мне, и мы обнялись. Мне сразу стало тепло и спокойно.
— Пойду займусь остальными, — сказала Мари.
Когда она вышла из комнаты, я снова поднялся наверх. Хотела убедиться, что все дети мертвы. Девочки и мальчик лежали бездыханными, как те несчастные коровы в поле. До чего же быстро и эффективно действует яд вуду!
Я подошла к туалетному столику Анджелины и взяла с него расческу с серебряной ручкой. На ее место я положила свою старую деревянную гребенку — в знак того, что я не воровка.
Когда я снова спустилась вниз, в доме уже был Андре. Мы кивнули друг другу, признав тем самым, что наша работа была завершена. Рабы с плантации сожгут дом Бенуа дотла, а вместе с ним тела всех членов семьи и тело надсмотрщика Мишеля. Мы с Андре уйдем в горы, чтобы заявить права на собственный участок земли и начать его обрабатывать.
|
✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏ |
Прошли годы. Я не стала возражать, чтобы мои — теперь уже взрослые — сыновья присоединились к священнику Букману
Спокойный
