Добро пожаловать на форум «Клуб любителей детективов» . Нажмите тут для регистрации
ПОДВОХ ｢THE CATCH｣ ПЕРВОЕ ИЗДАНИЕ: “ Greatest Hits: Original Stories of Hitmen, Hired Guns, and Private Eyes”, 2005 г. РАССЛЕДОВАТЕЛЬ ｢INVESTIGATOR｣: ПРЕМИЯ ЭДГАРА: 2006 г. Переводчик: В. Краснов ■ Редактор-корректор О. Белозовская © ‘Клуб Любителей Детектива”, ??.03.2023 г. |  |
Подробная информация во вкладках
— Двести баксов? Шутите, да?
— Сотня сейчас, остальное, когда все будет сделано.
— Вы же не всерьез?
— Хотите заплатить больше?
— Я слышал, это стоит около пяти тысяч или что-то в этом роде.
— Да? И где же вы такое слышали?
— Наверное, в кино. Или где-нибудь еще.
Мейсону потребовалась секунда, чтобы навскидку оценить этого человека. Широкие расправленные плечи, подтянутая талия, твердый взгляд. Одет в дорогой темно-синий костюм. На ногах дорогие, до блеска отполированные кожаные ботинки. Волосы с проседью подстрижены в стиле милитари. Льдисто-голубые глаза с небольшими мешками под нижними веками, как будто он немного недосыпал. Пятьдесят девять, а может быть, шестьдесят лет. Сказал, что он биржевой брокер. Вероятно, зарабатывает полмиллиона в год. Маникюр, массаж, арендованный “Порше”, молоденькие подружки. Квартира с видом на океан, обставленная вычурной хромированной мебелью. Для этого человека двести баксов равносильны чаевым официанту.
— Кто-то берет пять тысяч, кто-то больше, — сказал Мейсон. — Художники-вымогатели. Рисковые мошенники. Насколько трудно нажать на спусковой крючок? Двести долларов. Я беру столько уже сорок лет. Это моя ставка.
— Ну, а риски, на которые вы идете? Тюрьма, смертная казнь. Это, конечно, звучит как-то банально...
— Думайте обо мне, как об универсальной альтернативе. Тот же товар, но по сниженной цене.
— Странно, — сказал мужчина в темно-синем костюме. — Очень странно.
— Если хотите заплатить больше, то у меня есть несколько телефонных номеров. Ребята будут рады принять ваши наличные.
На экране допотопного телевизора шла игра “Рискуй!”
Мейсон сидел в кресле с зеленой вельветовой обивкой. Горела одна лампа. Она освещала огромную картину маслом, изображавшую Иисуса с поднятыми вверх руками, как будто он призывал к вознесению на небеса.
Картина принадлежала давно усопшей супруге Мейсона. И Мейсон хранил это полотно как напоминание о жене и ее нелепой вере.
— А ваши родные знают, чем вы занимаетесь? — спросил мужчина в темно-синем костюме, указывая на дом напротив, где жил сын Мейсона со своей женой-анорексичкой и тремя малолетними сопляками.
Мейсон пожал плечами, а мужчина глубоко вздохнул.
— Значит, как мои дела? – пробормотал Мейсон.
— Что, простите?
— Вы хотите знать, как протекает моя жизнь?
— Да нет, я просто пытаюсь разобраться. Кто вы такой, и во что я ввязываюсь. Каким опасностям я себя подвергаю. Вы такой спокойный, потому что занимаетесь этим постоянно. Но для меня это большой риск.
— Я уже вам говорил, — сказал Мейсон, — что никогда не был в тюрьме. Меня ни разу не арестовывали и не приводили в зал суда. Если этого недостаточно, то скатертью дорога.
— Но я же вас нашел. А ведь я обычный человек. Что помешает копам сделать то же самое? Они могут вас выследить.
Мейсон на это только улыбнулся. Все те люди, которых он ликвидировал… Черт возьми, да копы должны вручить ему ключи от города!
— Я только хочу сказать, что с такой репутацией, как у вас, я бы на вашем месте брал гораздо больше, — мужчина засунул руки в карманы своих отлично сшитых брюк. — Я бы поднял цену по крайней мере до двух-трех тысяч.
— Ну, так купите пистолет, — усмехнулся Мейсон, — и сами займитесь этим бизнесом.
Мужчина отвернулся от Мейсона, посмотрел на Иисуса, перевел взгляд на телеэкран, а потом обратил свой взор на пустую птичью клетку. Клетка тоже была наследием жены Мейсона, который ненавидел птиц. Неужели они могут кому-то нравиться? Это все равно, что любить редиску с перьями. Но его жена обожала мерзких тварей. Ее сердце было разбито, когда это щебечущее, клюющее, гадящее существо подохло. Целую неделю плакала, не вылезая из постели. Мейсон сохранил клетку по той же причине, по которой держал и картину с Иисусом. Как память о том, другом времени, о той, другой жизни, когда его жена заботилась о птице, заботилась о Мейсоне и об их мальчике. О мальчике, который теперь жил в особняке площадью десять тысяч квадратных футов, и который позволил Мейсону бесплатно проживать в маленьком домике у бассейна.
— Просто чтобы вы были в курсе, — сказал мужчина. — Я узнал ваше имя от чистильщика обуви в вестибюле моего дома.
— Я должен быть удивлен? Значит, так это работает?
— Это потрясающе, — продолжал мужчина. — Я как бы намекнул, что хочу избавиться от одного человека, и сделал так, чтобы мои слова прозвучали как шутка. Сказал как раз тому парню – сомнительному типу. Звучало так, будто я дурачился. А вчера он сообщил мне ваше имя и адрес. Прошептал сведения, пока наводил блеск на мои ботинки.
— Из уст в уста, — заметил Мейсон. – Лучший способ для киллера.
— Итак, я полагаю, вы хотите знать, кого я хочу убить?
— Либо так, либо я пойду и пристрелю кого-нибудь наугад.
Мужчина попытался улыбнуться, но его улыбка получилась какой-то кривоватой. Он уселся на подлокотник кресла и с минуту наблюдал за игрой “Рискуй!” на телеэкране. Мужчину звали Арнольд Чалмерс — подходящая кличка для какого-нибудь персонажа из черно-белого фильма с участием Богарта
На заднем дворе внук Мейсона играл с соседским мальчишкой. Сорванцы перебрасывали друг другу футбольный мяч и о чем-то ругались. Вечно эти пронзительные детские крики. Да уж. Его сын и эта анорексичка — не самые лучшие родители.
По правде говоря, Мейсон тоже не был хорошим отцом. Капризный и раздражительный; большую часть времени хмурый и угрюмый. Особых радостей не было. Профессиональный спортсмен с напряженным графиком игр и тренировок. Постоянные перелеты из Майами в другие города и обратно. Воспитанием сына занималась жена. Он получал двести баксов плюс командировочные. Неплохая зарплата для начала шестидесятых, когда он был еще совсем молод.
Однако Чалмерс был прав. Мейсону следовало бы запросить по меньшей мере тысячу, а может, и пять или даже десять. Но он был упрям и по старой привычке брал всего две сотни. Забавным было то, что в наши дни, когда подобная сумма казалась просто смешной, а моду задавали какие-то белобрысые панки из Одессы и Гданьска, покрытые татуировками и размахивавшие своими девятимиллиметровыми пушками, такой старикан, как Мейсон, сумел заработать определенный авторитет. Ретро-знаменитость. Его имя ходит в кругах, в которых он никогда не вращался. Легенда. Диковинка. Но ведь то, что он делал, не требовало никаких особых навыков; и вдруг люди обращаются с ним так, как будто он рок-звезда.
Он никогда не был на вторых ролях. В прежние времена, когда Майами-Бич был зимней игровой площадкой для мафии, у Мейсона было полно работы. В какой-то момент все стало настолько рутинным, что он даже приобрел себе проездной билет. Катался в Нью-Йорк туда и обратно. Некий Гумба хотел, чтобы замочили его зятя: парень, видите ли, изменял дочери этого Гумбы. Или надо было укокошить букмекера, утаивавшего деньги от выигрышей. Потом, бывало, звонит босс собачьих бегов в Майами и дает Мейсону адрес кого-то, кого нужно проучить где-нибудь на Лонг-Айленде. Возмездие и еще раз возмездие. Туда и обратно, туда и обратно. Международный аэропорт Майами — Ньюарк или Ла Гуардия
Чалмерс вытащил свой бумажник, порылся в нем и извлек две пятидесятидолларовые купюры. Протянул их Мейсону.
— Положите на телевизор, — сказал Мейсон.
Он взял пульт и начал переключать каналы, отыскивая то, что он собирался смотреть после “Рискуй!”. В последнее время он запоем смотрел “Сайнфелд”
— Вот, значит, как, — промолвил Чалмерс. — А пересчитывать вы не будете?
Гость ухмыльнулся, довольный своей дурацкой шуткой.
Увидев, что Мейсон не собирается улыбаться в ответ, Чалмерс встал, подошел к птичьей клетке и заглянул внутрь. В клетке все было по-прежнему: точно так же, как в тот день, когда птица умерла. Та же газета в качестве подстилки; скорлупки, птичье дерьмо, маленькие пластмассовые качельки.
— Ну, ладно, — сказал Чалмерс. — Вот деньги. И в чем же подвох?
— Подвох? — переспросил Мейсон.
— Ну ведь есть же какой-то подвох, не так ли?
Мейсон наблюдал, как на телеэкране Джерри Сайнфелд целыми ложками запихивал кукурузные хлопья в свой самодовольный нью-йоркский рот, в то время как его подруга Элейн разглагольствовала о каком-то своем новом ухажере. Тут же рядом, на диване сидел Джордж (лучший друг Джерри) и подстригал ногти на ногах. Мерзкое зрелище. И вообще все они мерзкие. Мейсон живо представил, как расстреливает их одного за другим, заставляя пока еще ждущих своей участи смотреть на бойню. Правда, иногда они вызывали у него смех. Забавные персонажи, хотя и жутко раздражающие.
— Я бы не стал называть это подвохом, — сказал Мейсон.
— Господи! — всплеснул руками Чалмерс. — Двести долларов! За этим точно что-то кроется.
— Я не социопат, — промолвил Мейсон. — Вот и вся уловка.
— Да? И что это должно означать?
— У меня есть совесть. Я вам не какой-нибудь робот, которого включают, он идет и стреляет в человека, потом приходит домой, съедает тарелку спагетти и безмятежно спит восемь часов. Раньше я таким был, но теперь — нет.
— Я все равно не понимаю.
Новая подружка Сайнфелда с важным и даже торжественным видом вышла из спальни. Эта высокая деваха одета в сильно обтягивающую блузку с глубоким вырезом, который эффектно демонстрирует ее огромные титьки. Джерри знакомит ее с Элейн, которая окидывает взглядом девицу, отходит на пару шагов и начинает говорить что-то о женском бюсте. Ей никак не остановиться. В течение следующих двух-трех минут все, что вылетает изо рта Элейн, касается только сисек. Современный телеэфир просто переполнен непристойностями. “Сайнфелд” был из разряда тех шоу, которые никогда не стала бы смотреть его жена, которая считала, что мораль в Америке находится в полнейшем упадке. Жена Мейсона родилась в одном из захолустных шахтерских городков в Западной Вирджинии, где отношение к морали всегда было старомодно-консервативным. Все семьдесят два года своей жизни его жена видела вокруг то, что убеждало ее в мысли: Америка катится в ад. И все годы, которые они прожили в супружестве, она думала, что Мейсон продает медицинское оборудование.
— Стало быть, у вас есть совесть? И что это меняет?
— То, что вы должны меня убедить.
— Убедить вас убить этого человека?
— Типа того. Я должен знать, что он сделал. Должен увидеть все вашими глазами.
— Господи!
— Не нравятся мои условия? Тогда забирайте деньги и уходите.
— Вы хотите, чтобы я умолял вас, унижался? Мне что, встать на колени?
— Я всего лишь хочу сказать, что у меня имеются угрызения совести. Единственный способ заставить меня делать то, что я делаю, — убедить меня в том, что это необходимо.
Мужчина с полминуты смотрел на Мейсона, потом вздохнул и направился к двери. Открыв ее, он бросил на Мейсона прощальный взгляд, вышел на улицу и скрылся в сумеречном свете.
Своевольный Тодд, внук Мейсона, за что-то накричал на своего приятеля, и оба мальчика с воплями помчались к домику у бассейна. Тодд распахнул дверь, просунул внутрь вспотевшую голову и о чем-то визжал секунд десять; потом захлопнул дверь и бросился обратно. Это его игра. Орать на “страшилу”. Так он называет своего деда. Не “дедушка”. Не по имени, которое в младенчестве ему трудно было выговаривать. Нет, Мейсон был “страшилой”.
Мейсон вернулся к “Сайнфелду”. Серия почти закончилось, а он уловил только контуры сюжета. Сисястая подружка Джерри, шутки Элейн о ее груди. Джордж и Крамер, которые благоговейно замолкали, оказавшись рядом с этой женщиной. Не самый смешной эпизод из тех, что Мейсон видел раньше.
Когда начался последний рекламный ролик, дверь снова открылась. Вернулся Чалмерс. Он покачал головой, словно не мог поверить, что опять оказался в этом дурдоме.
— Речь о моем сыне, — сказал Чалмерс. – Я хочу, чтобы вы убили моего сына.
— Неплохое начало.
До этого аккуратно уложенные, волосы мужчины теперь были взъерошены, как будто пару минут назад он сжимал голову в ладонях. И вид у него был довольно жалкий.
— Вы не шокированы? Ведь человек желает смерти собственному сыну.
— Для меня это не первый случай, — пожал плечами Мейсон. — И даже не второй, и не третий.
Где-то неподалеку, за стеной домика надрывались мальчишки. Старались перекричать друг друга. Мерзкие маленькие ублюдки.
— Вот фотография, — сказал Чалмерс.
Он достал из кармана пиджака снимок и протянул его Мейсону. Мейсон велел положить фото на подлокотник своего кресла. Не то, чтобы он волновался об отпечатках пальцев или какой-то другой ерунде, типа ДНК. Он просто не любил прикасаться к вещам, если в этом не было необходимости.
Чалмерс положил фотографию на подлокотник, повернув ее так, чтобы она хорошо была видна Мейсону, затем отступил назад.
На снимке Чалмерс в плавках обнимал за плечи молодого человека. Позади виднелось озеро и другие отдыхающие на пляже. Молодому человеку было лет тридцать-тридцать три. Он был одет в шорты и футболку с надписью “Budweiser”
— Он умственно отсталый? — спросил Мейсон.
— Неспособен к обучению.
Чалмерс отвернулся от Мейсона и уткнулся взглядом в телевизор, по которому бесконечным потоком шла реклама.
— Значит, из-за того, что он дебил, он должен умереть?
Чалмерс медленно обернулся. Выражение его лица изменилось. Оно стало сосредоточенным. Лицо делового человека. Жесткий взгляд. Предложение сделано, и другого не будет.
— Вы пытаетесь меня разозлить?
Мейсон сунул руку под подушку и извлек “Ругер” 22-го калибра с длинным цилиндрическим глушителем.
Он положил пистолет на колени и смотрел, как вытягивается лицо Чалмерса. Обычно “Ругер” и производил такой эффект: дыхание сбивается, глаза стекленеют.
— Он умственно отсталый, — сказал Мейсон. — Тридцать лет вы с этим мирились, а теперь надоело? В этом все дело? Он нарушает ваш стиль. Ваши холостяцкие амбиции. Как только девушки о нем узнают, это их сразу отталкивает?
— Да ну вас к черту! — махнул рукой Чалмерс и снова направился к двери.
Потом он вспомнил о фотографии, повернулся, подошел к креслу и забрал снимок.
— Просветите меня, — все тем же ровным голосом произнес Мейсон. — Что в вашей жизни изменилось? Почему вам вдруг стало невыносимо жить с этим жалким созданием? С вашим сыном?
— Он изнасиловал девушку.
Мейсон несколько секунд подумал, затем кивнул.
— Да. Это может многое изменить.
— Изнасиловал, а потом сбросил ее с моста.
— Здесь, в Майами?
— В Лодердейле
— Этого не было в новостях, — сказал Мейсон. – Я всегда смотрю новости, и там ничего не говорили об изнасиловании и девушке, упавшей с моста.
— Я успел туда вовремя добраться, — объяснил Чалмерс.
— И вы это скрыли. А девушку похоронили.
Чалмерс глубоко вздохнул и посмотрел на фотографию, где он стоял в обнимку со своим сыном. Два человека, по венам которых течет одна кровь. Но Мейсон знал, что это ничего не значит. Взять, например, его собственного сына. Или внука. С таким же успехом они могли быть откуда-нибудь из Гданьска, несмотря на то, что Мейсон их знал, понимал и даже заботился о них.
— Его имя Джулиус, — сказал Чалмерс. — Я зову его Джулс.
— И вы похоронили девушку. Вдвоем.
— Это сделал я, — промолвил мужчина. — Я вырыл яму. Я положил в нее девушку. А Джулс просто стоял и жаловался на свой пенис. Что он у него сильно зудел. Изнасиловал, убил, но беспокоился только о том, что она заразила его какой-нибудь болезнью. Лобковыми вшами или чем-то еще. Пока я там копался в потемках, он ныл, что у него колет между ног.
— Вам хотелось огреть его лопатой. Ударить прямо по лицу.
Чалмерс поднял глаза и спокойно посмотрел на Мейсона.
— Вы что, играете в какую-то игру?
— Да, вы правы. Это игра, — сказал Мейсон. — Она вам нравится?
Он взял в руку “Ругер”, открутил на пару оборотов глушитель, а потом снова затянул резьбу.
— Ладно, значит, мы на мосту. Вы копаете, а Джулс ноет о лобковых вшах.
— Это все, — развел руками Чалмерс.
Мейсон покачал головой.
— Это, правда, все! — настойчиво повторил мужчина. — Он убил девушку. Не знаю, понимал ли он, что делал, или нет. Может, у него на душе кошки скребут. Хотя я так не думаю. Но я боюсь, что ему это может понравиться. Насиловать девушек и убивать их. И он будет это делать снова и снова. И в какой-то момент я не сумею этого скрыть.
— Значит, парня поймают, — Мейсон снова положил “Ругер” себе на колени. — Он сядет в тюрьму, и проблема будет решена. Вы сэкономите двести баксов, и вам не придется жить с чувством вины за то, что вы убили своего собственного сына.
Было слышно, как снаружи в бассейне плескались мальчишки. Завтра в школу, но они могли купаться и до десяти, и до одиннадцати вечера, прежде чем анорексичка или беспечный сын Мейсона позовут их спать.
На улице уже стемнело, но горели прожекторы, освещавшие задний дворик. Иногда его сын и анорексичка забывали выключать прожекторы, оставляли их гореть всю ночь, и тогда свет от них прорывался в спальню Мейсона, проникая сквозь планки хиленьких жалюзи. В такие ночи Мейсон лежал, смотрел на полоски света и думал о том, что сказала бы его жена. Она не стала бы жаловаться, что свет мешает ей спать. Нет, она бы рассуждала о потраченных впустую деньгах. Как минимум десять долларов за весь этот свет, горевший всю ночь. Людям ее возраста приходилось сильно потрудиться, чтобы заработать эти десять долларов. Занятие шитьем, присмотр за детьми — все это давало гроши, которые ей кое-как удавалось откладывать. А тут, смотрите, какое расточительство. Нелепые прожекторы без всякой причины горят всю ночь.
Мейсон не скучал по своей жене. Он не скучал по ее птице; и если бы что-то случилось с его собственным сыном и внуками, то, черт возьми, он бы тоже не стал по ним скучать. Все они были недотепами. Мальчишки орали в бассейне, стараясь перекричать друг друга. А его толстый, ленивый сын хоть на секунду отставил свой коктейль, чтобы выйти и посмотреть, что это они там кричат? Никогда. Ни разу. Они в этот момент могли тонуть или подвергаться домогательствам проходивших мимо извращенцев.
— Я не хочу, чтобы мой сын попал в тюрьму.
— Вы не против его убийства, — сказал Мейсон, — но не хотите, чтобы какой-нибудь большой черный парень подобрался к заднице вашего сына. В этом дело?
— А вы грубиян.
— Мне платят не за деликатность и вежливость.
Чалмерс несколько секунд смотрел на телеэкран, где начинался еще один сериал, действие которого происходило в Нью-Йорке. “Друзья”
Чалмерс уселся в кресло под изображением Иисуса, поднял обе руки и пальцами пригладил волосы на голове.
— Я не хочу, чтобы мой мальчик попал в тюрьму.
— Это мы уже знаем. Но нам пока не ясно, почему для него тюрьма — это хуже, чем смерть.
— Что вам еще нужно? Разве недостаточно того, что он убил ту девушку?
— Я только начинаю проникать в ваши чувства, ощущать ваше страдание. Итак, вы роете яму, закапываете мертвую девушку, а ваш сын в это время просто стоит и чешет себе промежность. Ну, что ж, дело становится чуть более понятным.
— Я заплачу вам пятьсот долларов. Черт побери, я дам хоть десять тысяч. Мне все равно. Только не надо больше никаких вопросов, ладно?
— Ваше сопротивление — хороший знак. Снимем еще один-два слоя с вашей души, и можно будет заключать сделку.
— Послушайте, может, вам лучше и меня пристрелить? Прямо здесь, прямо сейчас. Давайте! Заберете все мои деньги, избавитесь от моего трупа. Никто не знает о том, что я здесь. Вам все сойдет с рук.
— Вы этого хотите?
— Не знаю. Возможно.
— Сделайте мне одолжение, Чалмерс. Прежде чем мы двинемся дальше, встаньте и снимите эту картину.
Чалмерс несколько секунд пристально смотрел на Мейсона, потом повернул голову и взглянул на Иисуса.
— Эту?
— Эту.
Чалмерс поднялся с кресла и снял картину с крючка. Негромко охнул. Рама была тяжелее, чем казалась.
Он поставил картину на пол, прислонив к телевизору.
— И что дальше?
— Стена, — сказал Мейсон.
Чалмерс посмотрел на стену. Дырки размером с кулак в гипсокартоне, засохшая кровь, несколько фрагментов костей, волосы.
— Господи!
Чалмерс отшатнулся и бросил на Мейсона дикий взгляд. Он ожидал, что на него будет направлено дуло “Ругера”. Однако пистолет по-прежнему лежал на коленях Мейсона.
— Что это? — спросил Чалмерс, в уголке рта которого появилась полоска слюны. — Вы здесь казните людей? Это комната для убийств?
— Звучит жутковато.
— Клиенты приходят, чтобы вас нанять, а вместо этого вы их убиваете.
— Прямо там, где вы стоите. Десять или двенадцать. Я не веду подсчетов.
— Но зачем?
— Они меня об этом просят. Иногда прямо умоляют.
— Господи! Это какое-то безумие. Вы сумасшедший!
— Некоторые приходят, рассказывают свою историю; я над ними измываюсь, пока они не выблюют все наружу. А потом — бинго, они просят меня сделать это. Они умоляют. Ну… не всегда умоляют. У разных людей это работает по-разному.
— И как это работает со мной?
— Пока не знаю. Мы с вами еще не дошли до края. Мы как бы остановились на том, почему вы предпочли бы, чтобы ваш сын умер, а не сел в тюрьму.
— Все. Я отсюда ухожу, — сказал Чалмерс.
— Никто вас не держит.
Чалмерс опять уставился на стену, словно пытаясь сосчитать количество дыр. Это был ненадежный способ выяснить, сколько человек нашли здесь свою гибель, потому что иногда требовалось больше одного выстрела. Мейсону неприятно было это признавать, но порой он промахивался. Так что дыр, определенно, должно было быть несколько больше, чем жертв.
— Во что вы были одеты?
— Одет?
— Мы возвращаемся к могиле для той девушки. Что на вас было надето?
— Черт возьми, я не помню. Какое это имеет значение?
— Я пытаюсь представить картину. Пытаюсь встать на ваше место, влезть в вашу кожу. Все прочувствовать.
— На мне был костюм, — сказал Чалмерс. — Черный.
— Вы носите Армани?
Чалмерс сглотнул.
— Откуда вы знаете?
— У меня на такие дела наметан глаз. Сам я не любитель модной одежды, но некоторые ребята, с которыми я общался в молодости, хорошо одевались. Итак, вы в черном костюме от Армани за пять-шесть тысяч долларов. Потеете, как свинья. Рядом сын, ноющий из-за своего зудящего члена. Готов поспорить, что вокруг летали тучи комаров.
— Немного. Да и не кусали особо.
— Вы слишком сосредоточились на деле. Устраняли последствия убийства, совершенного вашим сыном. Поэтому и не чувствовали комариных укусов.
— У меня от лопаты волдыри выскочили на ладонях. Вот это я помню.
— Волдыри полопались, пошла кровь, не так ли?
— К чему ведут ваши вопросы?
— Там были вы, а не я, — промолвил Мейсон. — Я не знаю, к чему это все ведет.
На телеэкране симпатичная, но явно пустоголовая блондинка пыталась приготовить что-нибудь на ужин в честь Дня благодарения. Но она неверно прочитала рецепт. Результат мог быть весьма забавным. Возможно, жена Мейсона была права. Мир катился в ад. Люди желали нанять других людей, чтобы те убивали их умственно отсталых сыновей, в то время как огромная телеаудитория смеялась над девушкой, не умевшей готовить.
— Я похоронил девушку. Потом мы с Джулсом поехали домой, приняли душ, переоделись, и я заказал пиццу.
— Пиццу!
— У Джулса небольшой список блюд, которые он любит.
— Привередливый мальчик.
— Отголосок его инвалидности. У него мало радостей в жизни.
— Как и у многих из нас, — заметил Мейсон.
Чалмерс оглянулся на стену позади себя.
— Что вы делаете с телами?
Сказав это, Чалмерс отвернулся от стены и в упор посмотрел на Мейсона.
— Впрочем, — тут же спохватился он, — это не мое дело.
— Я пользуюсь тачкой, — сказал Мейсон. — Отвожу их к моей машине, кладу в багажник. В Глейдсе я облюбовал один небольшой канал. Никаких лопат. Я слишком стар, чтобы копать. Зато в этом канале водятся аллигаторы.
— Никого не нашли?
— Насколько я знаю, нет.
Чалмерс опять уселся в кресло. Казалось, мужчина за несколько минут стал более грузным, чем был до этого.
— Итак, вы с Джулсом поедаете пиццу. И он по-прежнему продолжает чесаться?
— Да, чешет промежность, как и раньше, — кивнул головой Чалмерс.
Одна из девчонок-соплячек, то ли четырнадцати, то ли пятнадцати лет (Мейсон так и не смог вспомнить) включает музыку в своей спальне. Окно открыто, и рэп из гетто, этот дерьмовый хип-хоп начинает громко “бумкать”. Мальчишки в бассейне кричат, чтобы она убавила звук. Дети пререкаются. Девчонка визжит, юнцы орут; музыка становится только громче. И где же их папаша с мамашей-анорексичкой? Ни хрена их рядом нет.
— Я сказал Джулсу, что он должен показаться психиатру. Ему надо было взять под контроль свою новую похоть.
— Похоть? Вы это так называете?
— Лучшего слова не подобрал. Я же не психиатр.
— Значит, это только началось? Ни с того ни с сего? Ему тридцать, и он только сейчас начал сексуально возбуждаться?
— Насколько я знаю.
— Ничто этому не способствовало?
— О чем вы?
— Я лишь задаю вопросы. Ничего не утверждаю.
— Вы полагаете, что к этому могли привести какие-то мои поступки? И что я несу ответственность за то, что творит мой сын? Мой взрослый сын. Мои привычки встречаться с разными девицами повлияли на то, что он пошел и изнасиловал ту девушку?
Мейсон перевел взгляд на дыры в стене. Вот маленький фрагмент блузки, застрявший в одном из отверстий с рваными краями. Мейсон вспомнил. Она была адвокатом. Встала на колени. Умоляла, сложив руки вместе, как будто Мейсон был Папой Римским. Миловидная женщина. Мейсон заставил ее подняться на ноги. Заставил ее посмотреть ему в глаза. Заставил ее перестать плакать. Заставил ее расправить плечи. И уже потом…
— Если Джулс попадет в тюрьму, все это станет достоянием общественности. Это будет крупный скандал. Люди, которых я представляю, в большом авторитете. Вам известны их имена. Владельцы компании круизных лайнеров. Вы понимаете, о ком я говорю. Я же буду полностью разорен. Мой бизнес во многом строится на доверии. Разве кто-то отдаст мне в управление свои сбережения, если узнает, что в моей семье нелады с психическим здоровьем?
— То есть ваш парень должен умереть, чтобы защитить ваш бизнес?
— Он может снова изнасиловать и убить. Еще одну невинную девушку. Это меня заботит в первую очередь. Ну и, конечно, если быть до конца честным, деньги тоже играют роль. У меня есть определенные обязательства.
— Долги. Или что-то в этом роде.
— Алименты жене, закладные... Разные обязательства. Как у всех нормальных людей.
— А Джулс получает пулю в голову.
— Все, забудьте об этом! Я ухожу. Можете в меня стрелять. Но я отсюда ухожу.
Однако Чалмерс даже не поднялся с кресла. Другие тоже всегда оставались на месте.
— И вот пицца съедена. Что дальше?
— Не помню.
— Помните. Этот день вы не сможете забыть.
— У меня была назначена встреча. Я ушел.
— Оставили сына дома, одного, с кровью на руках, и ушли на свидание.
— С чего вы взяли, что это было “свидание”? Я ушел на встречу.
— С женщиной.
— Ладно, ладно. На свидание. Для меня это было важно. Я в ту женщину был влюблен.
— А теперь уже нет.
Чалмерс покачал головой и повернулся к телевизору. На экране завершалась серия “Друзей”. Закадровые зрители хохотали до упаду над этим дурацким рецептом суфле. Бедная, глупая актриса-блондинка.
— Джулс, — тихо произнес Чалмерс, наблюдая за телешоу. — Тем вечером он последовал за мной. Дождался, пока я уйду из квартиры Шейлы, вломился и изнасиловал ее.
— Понятно. Но было что-то еще. Нечто худшее.
— Откуда вы знаете?
— Так всегда бывает. И что это было?
— У Шейлы была записывающая камера видеонаблюдения. Уходя на работу, она включала ее, чтобы убедиться, что няня не издевается над ее ребенком.
— Ясно, — сказал Мейсон. — Значит, у нее есть запись с изнасилованием. И теперь она вас шантажирует. Грозит обратиться в полицию, и вашей карьере придет конец.
Чалмерс уставился на Мейсона широко раскрытыми глазами.
— Господи, да откуда вы все это знаете?
— Я уже не молод и повидал всякое. Существует не так много способов серьезно досадить другому человеку.
— Я посылал ей по десять тысяч в месяц.
Мейсон кивнул.
— Десять тысяч. Неплохая сумма.
— Для меня это накладно. Как и все остальное. Алименты, например. Да и рынок сейчас нестабильный.
— Разве убийство Джулса это исправит?
Чалмерс наклонился вперед, уперся локтями в колени и серьезно посмотрел на Мейсона. Глаза цепкого торговца. Расчет на мужское взаимопонимание.
— Я подумал, что если Джулс будет мертв, и это будет явным убийством, то она испугается. Увидит, на что я способен.
Мейсон пожал плечами, взял пульт и переключился на CNN. Голодающие в Африке. Животы раздуты, вокруг глаз роятся мухи. Дети, похожие на дряхлых стариков. Сквозь кожу просвечивают кости.
— Да, полагаю, с некоторыми женщинами такое могло бы сработать.
— Но и не только для того, чтобы ее напугать. Я и правда беспокоюсь о том, что еще может сотворить Джулс. И другого выхода я не вижу.
— Двести баксов. Выгодная сделка. Сэкономит вам целое состояние.
— Дело не в деньгах.
— Дело никогда не в деньгах.
Внук Мейсона, этот маленький сопляк, снова постучал в дверь, распахнул ее, просунул внутрь голову и, прикрыв свои глазки-бусинки, выл о чем-то нескольких секунд. Потом захлопнул дверь и убежал домой — в особняк, в котором непутевый сын Мейсона и его жена-анорексичка давно похоронили себя заживо.
Чалмерс через плечо оглянулся на стену.
— Я не хочу умирать.
— Да я ни в чем вас не убеждаю, — заметил Мейсон.
— У меня еще есть дела, которые мне нужно сделать; места, где я хочу побывать. У меня есть интересы. Я не склонен к самоубийству.
— Это хорошо. Каждый должен ради чего-то жить.
В Африке голодающие дети жили в лагерях за колючей проволокой. Матери прижимали младенцев к груди. Женщины словно готовы были сами умереть, лишь бы их дети смогли прожить еще несколько дней. Ни одного мужчины. Все мужчины были зарублены или расстреляны из автоматов представителями другого племени. Одно племя против другого. Женщины, кормящие грудью детей. Голодающие. Младенцы в агонии. Мухи...
— Можете повесить Иисуса обратно на стену.
Чалмерс испытующе посмотрел на Мейсона, потом поднялся и повесил картину на стену, прикрыв полотном рваные дыры и кровавые полосы.
Поправив картину так, чтобы она висела ровно, Чалмерс отступил назад.
— Вы верующий? — спросил он.
— Превращение воды в вино? Воскрешение из мертвых? Да, конечно.
Чалмерс отвел взгляд от изображения Христа и уставился на пустую птичью клетку.
— Ваша птица умерла.
— Я ее терпеть не мог. Пернатая тварь. Но моей старухе она нравилась. Для меня же было счастьем, когда, наконец, эта птаха свалилась замертво.
Чалмерс тяжело вздохнул и бросил быстрый взгляд на картину с Иисусом.
— Если вы ненавидели птицу, то почему просто не свернули ей шею?
— Я похож на человека, который убивает попугайчиков?
Чалмерс внимательно посмотрел на Мейсона и снова глубоко вздохнул.
Потом он скривил лицо так, словно неожиданно наступил на гвоздь. Когда черты его лица разгладились, Чалмерс уже выглядел совсем по-другому. Увереннее. Спокойнее.
Еще раз окинув медленным взглядом жалкую комнатку Мейсона в домике у бассейна, Чалмерс достал бумажник, перебрал купюры, вынул еще две пятидесятидолларовые банкноты и положил их на телевизор.
Мейсон молчал. Другие иногда тоже так делали. Никогда не знаешь, как все в результате обернется. Это было именно то, что поддерживало интерес Мейсона: неспешные разговоры, некие сюрпризы в завершение встречи.
— Оставьте себе, — сказал Чалмерс. — Вы это заслужили.
— Я ведь никого не убил.
— Я как раз это и имею в виду.
— Две сотни за час беседы, — усмехнулся Мейсон. — Меня могут арестовать за проведение психотерапии без лицензии.
По телевизору шла реклама. Темноволосая женщина с пухлыми губами стояла в дверном проеме и строила глазки своему мужу, который наконец-то принял нужное лекарство и теперь снова мог эффективно работать своим пенисом. Достижение современной науки! Жаль, что ученые не смогли изобрести таблетку для тех облепленных мухами и умирающих от голода младенцев.
— Знаете, что, — сказал Чалмерс, — вы не будете против, если я как-нибудь привезу сюда Джулса? Просто поговорить, не более того.
Сказав это, Чалмерс отрицательно покачал головой. Он словно со стороны услышал свои собственные слова. Нелепая идея. Зачем он вообще упомянул об этом?
Чалмерс поднялся и направился к двери.
Уже на пороге он услышал, как Мейсон сказал ему вслед:
— Почему бы и нет? Привозите вашего парня. Послушаем его версию.
Спокойный
