Добро пожаловать на форум «Клуб любителей детективов» . Нажмите тут для регистрации
ПРОПАВШИЙ БЕЗ ВЕСТИ ｢MISSING IN ACTION｣ 1st ed: ‘Ellery Queen’s Mystery Magazine’, Nov 2000 Series: Special Constable Frank Bascombe Edgar Winners: 2001 г. Переводчик: Виктор Краснов Редактор: Ольга Белозовская © ‘Клуб Любителей Детектива”, ??.04.2022 г. |  |
Подробная информация во вкладках
Во время войны бывает, что люди пропадают, но обычно это не касается девятилетних мальчиков. Кроме того, война только началась. 20 сентября 1939 года около трех часов дня в мою дверь постучала Мэри Критчли, прервав тем самым мой послеобеденный сон.
Была среда, и при обычных обстоятельствах я бы в средней школе Сильверхилла рассказывал пятиклашкам о Шекспире (неблагодарная, прямо скажем, задача). Однако Министерство начало там строительство бомбоубежища, поэтому школа была на неделю закрыта. Мы даже не знали, откроется ли она снова, потому что планировалось, что всех детей эвакуируют в более безопасные районы сельской местности. Я бы, конечно, обеими руками голосовал за то, что лучшая школа для учителя — это школа без учеников, но наше мудрое правительство поручило нам, свободным от своих обязанностей учителям, решать такую сложную интеллектуальную задачу, как подготовка продовольственных карточек для Министерства продовольствия
Все это было лишь малой частью хаоса, который, казалось, повсеместно царил в то время. Не хаоса войны, который я помнил по окопам Ипра в 1917 году, а хаоса правительственной бюрократии, пытавшейся подготовить страну к неизбежному.
Как бы то ни было, мне ‘посчастливилось’ стать специальным констеблем
— Миштер Бэшкомб! Миштер Бэшкомб! — восклицала Мэри. — Наш Джонни. Пропал беж вешти. Вы должны помошь!
На самом деле меня зовут Бэскомб. Фрэнк Бэскомб. Но Мэри Критчли слегка шепелявила, поэтому я простил ей неправильное произношение. Тем не менее, когда половина городских детей еще бегала по улицам, а другая половина стояла на переполненных железнодорожных перронах, сжимая в руках картонные коробки с противогазами, и готовилась сесть в поезда, направлявшиеся в такие загородные убежища, как Грейторп, Килсден и Бежвешт, я подумал, что, возможно, Мэри Критчтли чересчур остро реагировала на ситуацию. И не могу сказать, что меня обрадовал ее визит, когда я только-только задремал.
— Он, наверное, играет где-то со своими приятелями, — сказал я.
— Только не мой Джонни, — отозвалась Мэри, утирая слезы с глаз. — Не ш того времени... Ну, вы жнаете...
Я знал. Мистер Критчли (для друзей просто Тед) служил в Королевских Военно-Морских Силах задолго до начала войны. Он оказался на авианосце ‘Отважный’, который всего три дня назад был потоплен немецкой подводной лодкой у юго-западного побережья Ирландии
Я знал юного Джонни Критчли. Считал его серьезным мальчиком, хотя и довольно наивным. (Согласитесь, многие в таком возрасте еще смотрят на мир через розовые очки.) Джонни доверял всем, даже незнакомым людям.
— Ш тех пор, как мы получили новошти о корабле Теда, Джонни был не в том наштроении, чтобы играть ш приятелями, — продолжала Мэри Критчли.
Это я мог понять. Джонни был единственным ребенком в семье, и он боготворил своего отца. Но я все еще не знал, что конкретно мне надо было делать.
— Вы поспрашивали вокруг?
— А что же, по-вашему, я делала, когда в двенадцать чашов он не пришел, как обычно, домой? Я шпрашивала всех на улице. В пошледний раж его видели у канала около одиннадцати чашов. Его видел Мориш Ричардш. Что мне делать, миштер Бэшкомб? Шначала Тед, а теперь... теперь мой Джонни!
Женщина разрыдалась.
Мне удалось ее немного успокоить, после чего я вздохнул и сказал, что сам поищу Джонни. Надежды на то, что мне все же удастся вздремнуть, не осталось.
День был чудесный. Солнечный и теплый. С трудом верилось, что идет война. В лучах послеполуденного солнца даже наши узкие улочки с тесно стоявшими кирпичными домами выглядели весьма привлекательно. По мере того как удлинялись тени, свет солнца становился похож на расплавленное золото. Сначала я проверил все пустыри, где дети играли в крикет и футбол, и где, как угорелые, носились собаки. Мне попалось несколько солдат, которые рыли траншеи там, где планировалось строить бомбоубежища. Один вид этих длинных темных борозд в земле вызвал у меня дрожь. За траншеями тянулись к небу воздушные шары заграждения, похожие на игривых поросят оранжевого и розового цвета. Я поговорил с солдатами, но они не видели Джонни. Как и никто из игравших рядом детей.
Через некоторое время я направился к заброшенным домам на Галлиполи-стрит. Два года назад хозяин пытался сдавать эти дома внаем, но они были совершенно непригодны для проживания; даже не годились для размещения солдат. По совести, эти небезопасные строения должны были быть снесены, однако я думаю, что старый скряга втайне надеялся, что в них попадет бомба, чтобы он мог потом потребовать страховку или компенсацию от правительства. Двери и окна в этих домах были заколочены досками; но дети, как известно, изобретательны, и даже мне не составило труда снять пару плохо закрепленных листов фанеры и пробраться внутрь. Я пожалел, что у меня нет с собой фонарика, так что мне пришлось довольствоваться тем небольшим количеством света, который проникал через щели. Каждый раз, когда я делал шаг, вокруг меня поднимались облака пыли, что было совсем нехорошо для моих бедных легких.
Я решил, что Джонни мог провалиться в подвал или как-то иначе застрять в одном из этих домов. Лестницы внутри были прогнившими, и ранее уже не один отчаянный подросток рисковал тут переломать себе ноги. Полы были не лучше. Я вспомнил, как пару недель назад одному четверокласснику из Сильверхилла наложили более пятнадцати швов, когда он ногой напоролся на обломок гнилой доски, и деревянные щепки вонзились ему глубоко под кожу.
Я осторожно прошелся по внутренним помещениям, позвал Джонни по имени, но ответа не получил. Прежде чем уйти, я еще некоторое время постоял, прислушиваясь, не раздастся ли где-то хриплое дыхание или всхлипывание.
Ничего.
После трехчасовых поисков по окрестностям передо мной встали новые трудности. Электрический свет отключали в семь сорок пять вечера, так что у меня оставалось еще около полутора часов, но если Джонни не было ни в одном из обычных мест, где гуляли наши ребятишки, то я просто не знал, где еще искать. Я поговорил с другими мальчиками, но никто из друзей Джонни не видел его с тех пор, как семья получила известие о гибели Теда. Джонни Критчли, казалось, растворился в воздухе.
В половине седьмого я зашел к Морису Ричардсу, пригласившему меня на чашечку чая. Я был рад дать возможность моим ноющим ногам немного отдохнуть. Мы с Морисом знаем друг друга очень давно. Оба пережили Первую мировую. Морис вернулся без руки, а я — со шрамами на лице и с хроническим кашлем из-за горчичного газа, просочившегося через мою защитную маску во время Третьей битвы при Ипре
Морис включил радиоприемник, а затем, ловко управляясь одной рукой, разлил по чашкам чай. По радио передавали семичасовые новости: несли какую-то чушь о том, что мы клянемся сражаться, пока не победим врага. В тот момент был самый разгар информационной войны, и чем более красочно звучали формулировки, тем больше чиновники верили в то, что они все делают так, как нужно. Конечно, уже была пара незначительных воздушных стычек, да и ‘Отважный’ потопили, но все основные боевые действия происходили в Польше, которая для большинства людей была так же далека, как Луна. Некоторые умники уже начали называть происходящие события ‘Скучной Войной’.
— Фрэнк, ты слушал вчера вечером Томми Хендли?
Я покачал головой. Новая радиопрограмма Томми Хендли под названием ‘Снова тот человек’ наделала много шума. Я никогда не был поклонником подобных шоу. Назовите меня снобом, но по вечерам я предпочитаю посидеть с хорошей книгой в руках, а не слушать шутки Томми Хендли.
— У него была миниатюра о работе Министерства Ухудшений и Управления по Идиотизму, — продолжал Морис. — Я чуть не лопнул от смеха.
— Очень жизненно, — с улыбкой ответил я.
В последнее время возникло так много всяких мутных министерств, управлений и департаментов, вовлеченных в поистине абсурдные занятия, — и все это, конечно, для общего блага, — что я и сам подумывал о написании сатирической антиутопии. Действие происходило бы в ближайшем будущем, которое было бы слегка завуалированной версией настоящего. Правда, пока все, что у меня было, — это отличная идея для названия: я бы поменял местами последние две цифры текущего года, так что вместо ‘1939’ получилось бы ‘1993’. (Ну, я и правда решил, что это хорошая идея!)
— Послушай, Морис, — сказал я. — Дело касается юного Джонни Критчли. Его мать сказала, что ты был последним, кто его видел.
— Точно, — ответил Морис. — Недавно она расспрашивала о нем. Все еще не объявился?
— Нет.
— Тогда есть повод для беспокойства.
— Я тоже начинаю так думать. Что он делал, когда ты его видел?
— Просто шел вдоль канала, мимо свалки старого Вудрафа.
— И все?
— Да.
— Он был один? — спросил я.
Морис кивнул.
— Он что-нибудь говорил?
— Нет.
— А ты ему что-нибудь сказал?
— Не было причины. Он выглядел задумчивым. Просто смотрел на воду. Руки держал в карманах. Я слышал, что случилось с его отцом. Парень, должно быть, сильно переживает.
— Это точно. Ты видел кого-нибудь еще? Или что-нибудь подозрительное?
— Нет, ничего такого. Хотя...
— Что?
— Возможно, ничего особенного; но сразу после того, как я увидел Джонни и начал переходить через мост, я столкнулся с Колином Гормондом. Ну, с тем парнем, который немного... ты знаешь.
Колин Гормонд. Да, я его знал. И это не было хорошей новостью. Напротив, новость была из ряда вон плохой.
Единственным полицейским, которого смогли выделить для этого дела, оказался детектив-сержант Лонгботтом, крупный, грубоватый на вид мужчина с явной хромотой и бровями кроманьонца. Лонгботтом был туп как пробка. Сомневаюсь, что он смог бы найти свою собственную задницу, даже если бы кто-то прибил к ней табличку. Но именно таких недотеп проклятая война оставила нам в глубоком тылу. Не считая, конечно, хороших людей, каким, например, был я.
На сержанте Лонгботтоме был коричневый костюм с отливом и галстук средней школы Сильверхилла. Я терялся в догадках, откуда он взял этот галстук. Вероятно, отобрал у школьника, которого поймал за кражей сладостей в магазинчике на углу. Пока мы беседовали в гостиной Мэри Критчли, Лонгботтом своими розовыми пальцами-сосисками непрерывно теребил воротничок. Его лицо раскраснелось от жары, на густых бровях выступил пот, капли которого стекали по щекам.
— Значит, он пропал после ланча? — уже в третий раз спросил детектив-сержант.
Мэри Критчли кивнула.
— Он вышел примерно в половине одиннадцатого. Прошто прогулятьшя. Шкажал, что вернетша в двенадцать. Когда же пробило три чаша… ну… в общем, я побежала к миштеру Бэшкомбу.
Лонгботтом скривил губы, посмотрел на меня и хмыкнул.
— Мистер Бэскомб. Специальный констебль. Полагаю, вы понимаете, что ваша должность не дает вам никаких реальных полицейских полномочий?
— На самом деле, — пожал плечами я, — мне казалось, что это делает меня вашим начальником. В конце концов, вы ведь не специальный сержант.
Он посмотрел на меня таким взглядом, словно готов был немедленно ударить. Возможно, он так бы и поступил, если бы в комнате не было Мэри Критчли.
— Попридержите язык. Просто отвечайте на мои вопросы.
— Слушаюсь, сэр.
— Вы говорите, что искали этого парня где только можно?
— Там, где он обычно бывал.
— И не нашли никаких его следов?
— Как вы думаете, стали бы мы посылать за вами, если бы это было не так?
— Я вас предупредил. Молчите. И отвечайте на вопросы. Этот, как его… Морис Ричардс. Он был последним, кто видел парня?
— Мальчика зовут Джонни. И ответ на ваш вопрос ‘Да’, насколько нам известно.
Я сделал паузу. Рано или поздно Лонгботтом должен был обо всем узнать, и если я ничего не скажу, то Морис наверняка все расскажет. Чем дольше мы будем молчать, тем хуже будет потом.
— Там рядом в то время был кое-кто еще. А именно Колин Гормонд.
Мэри Критчли ахнула.
Сержант Лонгботтом нахмурился, облизал кончик карандаша и что-то нацарапал в своем блокноте.
— Мне нужно с ним переговорить, — сказал он.
Потом сержант повернулся к женщине.
— Вам знакомо это имя, мэм?
— Я знаю Колина, — поспешил вмешаться я.
Лонгботтом пристально посмотрел на Мэри Критчли, у которой мелко задрожала нижняя губа, затем медленно обернулся ко мне.
— Расскажите мне о нем.
Я вздохнул. Колин Гормонд был чудаком. Многие говорили, что он просто умственно отсталый, но я никогда не видел реальных доказательств этого. Колин жил один и почти не общался с местными жителями. Для некоторых это было достаточным основанием считать его дурачком.
А потом дело коснулось детей.
По какой-то причине Колин предпочел водить компанию с местными детишками, а не со взрослыми. Как по мне, так в этом нет ничего особо странного, но в сложившейся ситуации это должно было выглядеть подозрительно. Особенно если следователем выступает человек с чуткостью и пониманием сержанта Лонгботтома.
А что делал Колин? Он, например, сопровождал мальчиков на тренировки по крикету, иногда играл вместе с ними. Или угощал каштанами, когда наступал их сезон. Иногда он покупал детям сладости и мороженое, и даже дарил им книжки, шарики и комиксы.
Насколько мне было известно, Колин Гормонд ни разу даже пальцем не тронул ни одного ребенка, ни в гневе, ни из дружеского расположения. Однако некоторые родители — в первую очередь Джек Блэкуэлл, отец одного из приятелей Джонни, Ника, — поговаривали, что это неправильно и неестественно, когда мужчина, которому уже наверняка за тридцать, если не за сорок, проводит так много времени, играя с маленькими детьми. Должно быть, у него не в порядке с головой, или он что-то замышляет, намекал Джек Блэкуэлл. И, как обычно, когда кто-то распускает подобные слухи, недостатка в желающих верить им не было. Сержант Лонгботтом относился как раз к числу подобных верующих. Не знаю почему, но я вдруг почувствовал странную потребность защищать Колина.
— Колин наш, местный, — пустился я в объяснения. — Живет здесь уже много лет. Играет с ребятами. Детям он нравится. И выглядит совершенно безобидным.
— Сколько ему лет?
Я пожал плечами.
— Трудно сказать. Где-то около сорока.
Сержант Лонгботтом приподнял густую бровь.
— Около сорока? И он играет с детьми?
— Изредка. Как школьный учитель или руководитель детского кружка.
— Он что, учитель?
— Нет.
— Руководитель детского кружка?
— Нет. Послушайте, я просто хочу сказать, что...
— Я прекрасно понимаю, что вы хотите сказать, мистер Бэскомб. А теперь послушайте то, что хочу сказать я. У нас имеется зрелый мужчина, который, как мы знаем, любит общаться с детьми, и он находился рядом с тем местом, где пропал ребенок. Вам не кажется это подозрительным?
Мэри Критчли громко вскрикнула и залилась слезами. Сержант Лонгботтом не обратил на нее никакого внимания. Вместо этого он сосредоточил весь свой яд на мне — мягкотелом либерале, защитнике растлителей малолетних.
— Так что вы можете сказать по этому поводу, мистер специальный констебль Бэскомб?
— Только то, что Колин дружил с детьми, и у него не было причин причинять кому-либо из них вред.
— Дружил... — усмехнулся Лонгботтом, с трудом поднимаясь на ноги. — Благодарение Господу, что вы не настоящий полицейский, мистер Бэскомб, — добавил он с глубокомысленным видом. — Благодарение Господу!
— И что вы собираетесь делать? — спросил я.
Детектив-сержант посмотрел на часы и нахмурился. Либо он пытался понять, что показывают ему на циферблате маленькая и большая стрелки, либо он просто щурился из-за слабого зрения.
— Я поговорю с этим Колином Гормондом. Больше мы ничего сегодня сделать не успеем. А завтра утром мы первым делом обследуем канал.
Лонгботтом подошел к двери, но затем обернулся и, показав пальцем на окна, сказал:
— И не забудьте, мэм, повесить плотные шторы. Иначе вам придется отвечать за нарушение правил по защите от воздушных налетов.
Мэри Критчли снова разразилась потоками слез.
Даже нежный утренний свет не мог облагородить канал, который проходил через весь город, как открытая канализационная труба, где среди маслянистых пятен, радужно мерцавших на солнце, плавали промышленные отходы и бытовые отбросы. На одной стороне канала находилась свалка Иезекииля Вудрафа. Вудраф был слегка эксцентричным стариком. Раньше он ходил по улицам с лошадью, запряженной в небольшую тележку, и кричал: ‘Старое железо собираю!’ Но теперь у правительства были свои идеи по поводу использования металлолома (предположительно, для производства самолетов), и бедный старый Вудраф потерял возможность зарабатывать себе на жизнь. Он уже отправил старушку Нелл (ту самую лошадку) на живодерню, где она, вероятно, вносила свою лепту в обеспечение военных действий в виде костного клея, которым, очевидно, склеивали детали самолетов. А на свалке громоздились обломки старой мебели, напоминая потерпевшую поражение и разрушенную военную крепость.
С другой стороны канала берег круто поднимался вверх к задним фасадам домов, расположенных вдоль Канал-роуд. Люди, жившие там, видимо, считали этот участок земли своей собственной помойкой. Над старыми мешками и бумажными пакетами, набитыми бог знает чем, кружили тучи мух и ос. Несколько погнутых велосипедных ободов и сломанная детская коляска довершали картину.
Я стоял и наблюдал, как Лонгботтом руководил прочесыванием русла канала — медленным и трудоемким занятием, в результате которого на поверхность была извлечена масса ненужного хлама, но только не тело Джонни Критчли.
Я был крайне напряжен, ожидая в любой момент услышать, как один из полицейских в лодке крикнет, что они его нашли, и увидеть маленькое, жалкое тело, всплывающее на поверхность воды. Я не думал, что Колин Гормонд сделал что-то с Джонни. Как и Морис; хотя сержант Лонгботтом к моему приятелю тоже относился с подозрением. Но я опасался, что, находясь в расстроенных чувствах, Джонни сам мог прыгнуть в канал. Он никогда не казался мне склонным к самоубийству, но мне доподлинно не известно, приходят ли мысли о суициде в голову девятилетним детям. Все, что я знал, это то, что Джонни был расстроен из-за гибели своего отца, и то, что в последний раз его видели бредущим вдоль канала.
В общем, я просто стоял рядом с сержантом Лонгботтомом и остальными. Солнце поднималось выше, становилось теплее, а тело Джонни все еще не было найдено. Где-то через три часа полицейские прекратили поиски и отправились завтракать яичницей с беконом в кафе ‘У Бетти’ на Чедвик-роуд. Меня они с собой не позвали, чему я был даже рад. Я не хотел есть и не жаждал компании. Я постоял еще немного у канала, глядя на грязную воду и думая о том, было ли это хорошим знаком, что тело Джонни пока не найдено. Потом я решил пойти поболтать с Колином Гормондом.
— В чем дело, Колин? — мягко спросил я. — Ты можешь мне все рассказать.
Однако Колин продолжал стоять ко мне спиной в темном углу своей тесной гостиной. Он прижал руки к лицу, издавал какие-то жуткие сопящие звуки и качал головой. Снаружи был солнечный день, но плотные шторы на окнах по-прежнему были задернуты, и между их краями не пробивалось ни лучика света. Я уже пробовал включить электрический свет, но либо Колин выкрутил лампочку, либо у него ее попросту не было.
— Да будет тебе, Колин. Это глупо. Ты меня знаешь. Я мистер Бэскомб. Я не причиню тебе вреда. Расскажи мне, что случилось.
Наконец Колин успокоился и вышел из угла своей забавной шаркающей походкой. Кто-то говорил, что у него косолапость, а кто-то полагал, что в детстве ему делали много операций на ногах, но никто точно не знал, почему он так ходит. Когда Колин сел и прикурил сигарету, огонек спички осветил его большой нос, блестящий лоб и водянистые голубые глаза. Той же спичкой он зажег свечу на столе рядом с собой, и тогда я увидел синяки: под глазом и на левой щеке. Сержант Лонгботтом. Ублюдок.
— Ты ему что-нибудь сказал? — спросил я, беспокоясь о том, что сержант Лонгботтом мог выбить из Колина какое-то признание.
Колин скорбно покачал головой.
— Ничего, мистер Бэскомб. Честно. Я ничего не мог ему сказать.
— Колин, ты вчера видел Джонни Критчли?
— Видел.
— Где?
— У канала.
— Что он делал?
— Стоял и бросал в воду камни.
— Ты с ним разговаривал?
Колин помолчал и, прежде чем ответить, отвернулся от меня.
— Нет.
На меня напал небольшой приступ кашля, поскольку сигаретный дым плохо действовал на мои загазованные легкие. Прокашлявшись, я сказал:
— Колин, ты чего-то не договариваешь. Лучше все мне расскажи. Ты ведь знаешь, что я тебе не враг, и что я могу оказаться единственным человеком, который сможет тебе помочь.
Колин посмотрел на меня умоляющим взглядом.
— Я только окликнул его. С моста.
— И что было дальше?
— Ничего. Клянусь.
— Он тебе ответил?
— Нет. Он только посмотрел в мою сторону и покачал головой. Я понял, что он не хотел играть. У него был грустный вид.
— Он только что узнал, что его отца убили.
И без того водянистые глаза Колина наполнились слезами.
— Бедный мальчик.
Я согласно кивнул. Возможно, Колин тоже подумал о своем отце. Мало кто об этом знал, но мистер Гормонд-старший был убит на той же кровавой войне, которая оставила меня с больными легкими и лицом, покрытым шрамами.
— Что было дальше, Колин?
Колин помотал головой и вытер глаза тыльной стороной ладони.
— Ничего, — ответил он. — Был такой чудесный день, что я просто пошел дальше гулять. Я был в парке, смотрел, как солдаты роют траншеи. Потом купил сигареты и вернулся домой, чтобы послушать радио.
— Что было после этого?
— Я оставался дома.
— Весь вечер?
— Весь вечер. Иногда я хожу в ‘Белую розу’, но...
— Что ‘но’, Колин?
— Ну… мистер Смедли… вы его знаете, представитель Комитета по защите от воздушных налетов.
— Да, я его знаю.
— Он сказал, что мои шторы недостаточно плотные, и он меня оштрафует, если я не куплю что-нибудь более подходящее.
— Это мне понятно, Колин.
Качественная светонепроницаемая ткань быстро стала и дефицитной, и дорогой. Неудивительно, что Колина при покупке такой ткани обманули в первую очередь.
— Ладно, — сказал я, — вот тебе кое-что на расходы.
Я достал из кармана несколько шиллингов. Колин пристыженно отвернулся, но я положил деньги на стол, и Колин не сказал, чтобы я забрал их обратно. Я понимал, какой удар по его гордости наносит моя благотворительность, но я ничего не знал об источниках дохода Колина. Я ни разу не видел, чтобы он просил милостыню, но у меня было такое чувство, что он выживает благодаря случайным подработкам и в основном перебивается с хлеба на воду.
Я поднялся на ноги и сказал:
— Спасибо, Колин.
В дверях я немного задержался, не зная, как лучше сформулировать мысль, которая только что пришла мне в голову. Наконец, я решился.
— Возможно, Колин, будет лучше, если ты воздержишься от прогулок, пока не найдут Джонни. Ты ведь знаешь, на что способны некоторые из наших людей.
— О чем это вы, мистер Бэскомб?
— Просто будь осторожен, Колин. Это все, что я хочу сказать. Будь осторожен.
Он безразлично кивнул головой, и я ушел.
Когда я закрывал входную дверь Колина, я заметил Джека Блэкуэлла, стоявшего со скрещенными на груди руками на пороге своего дома. Вокруг Джека собралась небольшая толпа местных жителей. Тени от фигур людей причудливо пересекались на мощеном тротуаре. Все поглядывать в сторону дома Колина. И когда люди увидели, что я выхожу на улицу, они устремились прочь, кроме Джека, который сначала окинул меня с ног до головы мрачным взглядом и только потом зашел в дом, хлопнув дверью. Холодок прополз у меня по спине, и когда я вернулся домой и взял в руки книгу, я никак не мог сосредоточиться на тексте.
К следующему утру, когда с момента исчезновения Джонни прошло уже больше тридцати шести часов, настроение на улице начало меняться к худшему. Я по собственному опыту знаю, что нет ничего более печального и опасного, чем эмоции толпы. В конце концов, даже армия — это просто сборище обычных людей, пусть они и организованы в той или иной степени. Как вам известно, я был на Ипре, и вы вряд ли откроете для меня что-то новое в плане военной организации. Поэтому, когда я услышал на улице приглушенные голоса, увидел тут и там небольшие группки людей, Джека Блэкуэлла, сновавшего от двери к двери, как политический агитатор, я решил, что мне нужно что-то сделать. При этом я вряд ли мог рассчитывать на помощь сержанта Лонгботтома.
Важный вывод, который я усвоил и во время военной службы, и за годы работы школьным учителем, состоял в том, что если есть возможность, то нужно прежде всего нейтрализовать главаря. То есть Джека Блэкуэлла. Джек был неприятным типом, и у нас случались с ним стычки из-за того, что его сын Ник не только учился хуже всех в классе, но еще и издевался над другими ребятами. На мой взгляд, юный Ник был из тех бездельников, кого, вероятно, следовало топить при рождении. Пустая трата кожи, сухожилий, тканей и костей. И нетрудно было понять, почему он таким получился. Старший брат Ника, Дэйв, уже заработал долгий тюремный срок за то, что во время ограбления до полусмерти избил ночного сторожа. И даже армия не смогла найти предлога, чтобы освободить его и завербовать на службу — убивать немцев. Миссис Блэкуэлл не раз появлялась на улице с синяками на лице. Чем скорее Джек Блэкуэлл получит призывную повестку, тем лучше станет всем вокруг.
Я перехватил Джека между домами Дикинсов и Келли. По его грубому ‘Чего вам нужно?’ было ясно, что разговаривать со мной он не желает. Но я был настроен решительно.
— Доброе утро, Джек, — приветствовал я его. — Не правда ли, прекрасный день для прогулки?
— А вам-то какое дело?
— Говорю просто из вежливости. Что вы задумали, Джек? Что вообще происходит?
— Вас не касается.
— Снова вернулись к старым трюкам? Источаете яд?
— Не понимаю, о чем вы.
Он хотел идти дальше, но я схватил его за руку. Джек пристально на меня посмотрел, однако ничего не сделал. Уже неплохо. В моем возрасте и с моими легкими я не продержался бы в драке и десяти секунд.
— Джек, — сказал я, — не лучше ли вам всем потратить время на поиски несчастного парня?
— На поиски? Не смешите. Вы знаете не хуже меня, где этот парнишка.
— Где же? Где он, Джек?
— Вы знаете.
— Нет, не знаю. Скажи мне.
— Он мертв и закопан. Вот так вот.
— Где, Джек?
— Точного места не назову. Если его нет в канале, значит, он закопан где-то неподалеку.
— Может, так оно и есть. Но вы этого не знаете. Вы не уверены. И в любом случае вы не знаете, кто его мог закопать.
Джек вырвал свою руку из моей слабеющей хватки и усмехнулся.
— Я знаю больше, чем вы, Фрэнк Бэскомб. Возвращайтесь лучше к своим книгам!
Он повернулся и зашагал прочь. У меня почему-то возникло ощущение, что я сделал только хуже.
После моей маленькой стычки с Джеком Блэкуэллом я оказался в безвыходном положении. Я знал, что полицейские будут продолжать искать Джонни. Они будут задавать вопросы, обыскивать пустыри — так что я пока мало чем мог им помочь. Чувствуя себя бессильным, я спустился к каналу, к свалке Вудрафа.
Иезекииль Вудраф как раз был среди руин своего почившего в бозе бизнеса, и я решил поговорить со стариком. При этом я держался на расстоянии, поскольку даже в такой жаркий день, какой был сегодня, Вудраф был одет в пальто и черные шерстяные перчатки с отрезанными пальцами. Старик не отличался щепетильностью в вопросах гигиены, поэтому я встал так, чтобы ветер дул не на меня, а в другую сторону.
— Доброе утро, Иезекииль, — приветливо сказал я. — Насколько я понимаю, позавчера где-то здесь бродил юный Джонни Критчли.
— Так говорят, — пробормотал Иезекииль.
— Вы его видели?
— Меня здесь не было.
— То есть вы его не видели?
— Полиция уже задавала вопросы.
— И что вы им сказали?
Старик указал на другую сторону канала, где виднелись задние фасады жилых домов.
— Я был там, — сказал он. — Даже в такое трудное время люди иногда выбрасывают что-то ценное.
— Но вы все-таки видели Джонни?
Вудраф немного помолчал, а потом с неохотой произнес:
— Ну... да.
— На этой стороне канала?
Вудраф кивнул.
— В какое время это было?
— У меня нет часов. Но это было вскоре после того, как там прошел тот сумасшедший.
— Вы имеете в виду Колина Гормонда?
— Да, его.
Итак, после того, как Колин уже ушел, Джонни все еще был у канала. Лонгботтом, очевидно, знал об этом, но все равно избил Колина. Настанет день, и я найду способ поквитаться с сержантом. Ветер слегка изменил направление, и на меня пахнуло застарелым потом и даже кое-чем похуже.
— Что делал Джонни? — спросил я.
— Делал? Да ничего не делал. Просто шел.
— Куда?
Вудраф показал пальцем.
— Туда. В центр города.
— Он был один?
— Да.
— И никто к нему не подходил?
— Никто. Ну, я, например, никого больше не видел.
Я решил, что ничего больше не узнаю от Иезекииля Вудрафа, поэтому пожелал ему всего хорошего. Не могу отрицать, что мне не приходило в голову подозрение, что старик мог иметь какое-то отношение к исчезновению Джонни, хотя не знаю, по какой причине у меня появилось такое ощущение. Каким бы странным ни казался Вудраф, ни разу не возникало слухов о том, что он чрезмерно интересуется маленькими мальчиками, и мне не хотелось делать поспешных выводов, как это практиковал Джек Блэкуэлл. И все же я лишь временно отодвинул свои подозрения на задний план.
В небе послышался гул: над городом пролетал истребитель. Я проводил самолет взглядом, жалея о том, что не я сижу в кабине пилота. Я с молодости мечтал быть летчиком. По каналу двигалась баржа, заполненная солдатами, и я отошел в сторону, чтобы дать дорогу лошади, которая шла по берегу и тянула эту баржу. Вместо благодарности лошадь навалила возле моих ног кучу дымящегося навоза, запах от которого перебил бы даже зловоние Иезекииля Вудрафа.
Я рассеянно пошел в том направлении, в котором, по словам Иезекииля, двигался Джонни, — в сторону центра города. В моей голове эхом отдавались презрительные слова Джека Блэкуэлла о моей неспособности найти Джонни. ‘Возвращайтесь к своим книгам’, — сказал он. Это было то дешевое оскорбление, которого и можно было ожидать от такого идиота, как Джек Блэкуэлл. Тем не менее это было обидно. Не было смысла напоминать ему о том, что мне довелось двое суток пролежать под телами моих мертвых товарищей. Не было смысла рассказывать ему о молодом немецком солдате, которого я застал врасплох и проткнул штыком, после чего вращал стальное лезвие до тех пор, пока оно не обломилось где-то у него между ребрами. Джек Блэкуэлл был слишком молод, чтобы участвовать в минувшей войне, но если в мире существует хоть какая-то справедливость, то он, черт возьми, должен поучаствовать в этой.
Канал выходил к железнодорожному вокзалу. Я пересек узкий мост, пробрался сквозь толпы эвакуируемых и оказался на центральной площади. Причитания Мэри Критчли до сих пор не давали мне покоя. ‘Миштер Бэшкомб! Миштер Бэшкомб!’ Рыдания бедной женщины до сих пор звучали в моих ушах.
Остановившись возле темного фасада почтового отделения, я посмотрел на статую Черного Принца
Было уже позднее утро. На железнодорожном перроне пахло паровозной сажей и перегретым машинным маслом. Вокруг меня толпились дети, пытавшиеся выяснить, куда им нужно идти. У всех ребят в руках были бирки с именами и картонные коробки с противогазами. Взрослые — по большей части временно безработные школьные учителя и местные волонтеры — направляли детей в нужные очереди, готовившиеся садиться в вагоны, а имена отмечали в планшетах галочками.
Несмотря на то что я не был ни эвакуируемым ребенком, ни волонтером, мне удалось купить билет, и в итоге я оказался в одном купе с суровой женщиной в коричневой униформе и мужчиной в гражданской одежде, с усами щеточкой и большим количеством бриолина на волосах. Похоже, эти двое несли ответственность за нескольких ребятишек, тоже находившихся в купе. Дети волновались, поминутно вскакивали с сидений, и я едва ли мог их за это винить. Они отправлялись в чуждую для них сельскую местность, где им придется жить с незнакомыми людьми, вдали от своих родителей, и, одному Богу известно, сколько времени. Эта мысль, несомненно, пугала ребят.
Несмотря на открытое окно, воздух в купе был неподвижным и спертым. Когда мы, наконец, тронулись, движение вызвало легкий ветерок, и стало немного легче. На стене напротив меня висел плакат с изображением набережной в Скарборо
Потом мы добрались до сельской местности, где запахи травы, сена и навоза вытеснили городскую вонь. Я видел приземистые фермерские дома, заборы, сложенные из камней, пасущихся овец и коров. Вскоре мы въехали в длинный гулкий туннель. Дети захныкали. А еще позже я с удивлением разглядывал многочисленные армейские автоколонны, петлявшие по узким дорогам. Также мы миновали один большой аэродром, на котором буквально кипела жизнь.
В целом наше путешествие заняло чуть больше двух часов. С десяток ребятишек высадили на маленькой сельской станции и повели в деревенскую ратушу, где их ждали мужчины и женщины, которые должны были о них заботиться. Я последовал за детьми. Все выглядело более цивилизованно, чем при некоторых других системах эвакуации, которые, как я слышал, больше походили на старинные рынки рабов, когда фермеры отбирали для себя только физически крепких парней, а местные высокопоставленные лица увозили в свои дома лишь красиво одетых мальчиков и девочек.
Я подошел к одному из волонтеров — привлекательной молодой женщине — и спросил, есть ли у нее какие-либо сведения об эвакуированном по имени Джон (или Джонни) Критчли. Женщина посмотрела в свои записи и отрицательно покачала головой. Собственно, этого я и ожидал. Понятно, что Джонни вряд ли находился бы здесь под своим собственным именем. Я обрисовал свою проблему женщине-волонтеру, которая сообщила мне, что ее зовут Филлис Ригби. Длинные волнистые волосы Филлис были перехвачены желтой лентой. От женщины приятно пахло свежими яблоками.
— Не понимаю, как такое могло случиться, — сказала она. — Мы стараемся быть очень внимательными. Хотя… в любом случае все идет немного хаотично.
Филлис на мгновение задумалась, а затем передала свои бумаги другому волонтеру.
— Пойдемте, — сказала она мне. — Я помогу вам обойти дом за домом. Видите ли, эвакуированных пока было не так уж много. Гораздо меньше, чем мы ожидали.
Я согласно кивнул. Мне уже доводилось слышать о том, что многие родители не спешили эвакуировать своих детей.
— Не все еще понимают, что происходит, — сказал я. — Погодите. Поле первого воздушного налета детей будет так много, что на всех не хватит места.
Филлис улыбнулась.
— Бедняжки. Для них это, должно быть, такое потрясение…
— Разумеется.
Выйдя из деревенской ратуши, мы с Филлис направились по адресам тех семей, которые были отмечены в ее блокноте. В этом селении насчитывалась, возможно, пара сотен домов; и менее пятидесяти процентов из них приняли эвакуированных. Тем не менее мы изрядно попотели, обивая пороги каждого жилища. Собственно, утомился один лишь я, поскольку такая беготня, похоже, была в характере Филлис. По дороге мы болтали о том о сем. Я рассказывал ей о своей работе в школе, а она поведала мне о своем муже Томасе, который служил в Королевских ВВС и обучался на летчика-истребителя. После примерно часа безрезультатных поисков мы зашли в коттедж, где жила Филлис, чтобы освежиться чашкой чая, а затем снова отправились в путь.
Наконец, уже ближе к вечеру, нам улыбнулась удача.
Мистер и миссис Дуглас, приютившие у себя Джонни Критчли, на вид казались приятной парой супругов. Им было грустно услышать, что они не могут оставить мальчика у себя еще на некоторое время.
— Его тут нет, — сказал Джонни, когда мы с ним и с Филлис шли на станцию. — Я везде искал... но не смог его найти.
Я покачал головой.
— Извини, Джонни. Ты ведь знаешь, что у твоей мамы небольшой дефект речи. Поэтому, прежде чем я ехать сюда, мне пришлось спросить ее, что именно она тебе сказала. По ее словам, она тебе сказала, что твой отец пропал без вести. И в ее устах это могло прозвучать как ‘пропал беж вешти’, или ‘пропал в Бежвеште’, не так ли? Поэтому ты и приехал сюда? Чтобы найти своего отца?
Джонни опустил голову.
— Мне жаль, — сказал он дрогнувшим голосом. — Я не мог понять, почему она не поехала его искать. Теперь она, наверное, злится на меня?
Я похлопал Джонни по плечу и сказал:
— Не думаю. Скорее, она будет рада тебя видеть. Кстати, как тебе удалось затесаться в группу эвакуированных?
Джонни утер глаза рукавом куртки.
— На вокзале было полно народу... Потом я увидел парня, которого знал по игре в крикет.
— Оливер Брэдли, — сказал я.
Мальчик, под именем которого был зарегистрирован Джонни.
— Да. Он учится в школе в Бродхилле.
Я кивнул. Хотя я никогда не слышал об Оливере Брэдли, эту школу я знал; она находилась в нескольких милях от нашей.
— Продолжай.
— Я спросил, куда он едет, и он сказал, что его отправляют в Бежвешт. Это было очень кстати.
— Но как тебе удалось уговорить его поменяться с тобой местами?
— Он не хотел меняться. Сначала не хотел.
— Как ты его убедил?
Джонни продолжал смотреть себе под ноги.
— Это стоило мне полного набора сигаретных карточек
Я улыбнулся. Нечто подобное я и предполагал.
— И я взял с него клятву, что он никому ничего не скажет, а просто пойдет домой и заявит, что ему не хватило места, и что он поедет со следующей группой. Мне нужно было время, чтобы найти папу... Вы ведь понимаете?
— Понимаю.
Мы прибыли на станцию. Джонни уселся на скамейку, а мы с Филлис стояли рядом в лучах послеполуденного солнца и тихо переговаривались. Наши тени медленно удлинялись. Слышалось громкое пение птиц и стрекотание кузнечиков — звуки, которые редко можно услышать в городе. Я часто размышлял о том, как хорошо было бы переселиться в такую вот сельскую местность. Возможно, в ближайшие годы, когда я уйду на пенсию, я смогу осуществить мою мечту.
Наконец подошел поезд. Я поблагодарил Филлис за ее помощь и сказал, что желаю ее мужу всего наилучшего. Когда состав тронулся, Филлис помахала нам рукой.
Когда, держа Джонни за руку, я вел его по нашей улице, уже наступило время обязательного затемнения. Необычное ‘приключение’ сильно утомило мальчика. В поезде большую часть времени он провел, погрузившись в сон. При этом голова Джонни покоилась на моем плече. Раз или два он во сне звал по имени своего отца.
Как только мы свернули за угол, я почувствовал, что что-то не так. Для меня это было привычно: внезапный холодок словно обдал мой затылок. Из-за того что на улице было темно, я с трудом мог что-либо разглядеть, но у меня сложилось отчетливое впечатление, что вокруг дома Колина Гормонда скапливаются какие-то движущиеся тени.
Я ускорил шаг и, подойдя ближе, услышал, как по толпе собравшихся здесь людей пробежал шепоток: они увидели Джонни. Затем тени начали редеть, растворяясь, как дым, в ночном воздухе. Откуда-то с радостным криком выскочила Мэри Критчли и порывисто обняла своего сына. Я отпустил руку Джонни. Я слышал, как Мэри, всхлипывая, благодарила меня, но не мог здесь долго задерживаться.
Первое, что я заметил, приблизившись к дому Колина: окно было разбито, а штора затемнения наполовину оборвана. Потом я увидел, что входная дверь была приоткрыта. Я беспокоился, что Колин мог пострадать, однако из вежливости постучал и позвал его по имени.
Ответа не последовало.
Я толкнул дверь и вошел в дом. Внутри было совершенно темно. У меня не было с собой фонарика, и я знал, что свет у Колина не работает, но я вспомнил о спичках и свече на столе. Я зажег свечу и, держа ее в руке, пошел вперед.
Мне не нужно было особо вглядываться. Если бы у меня не было свечи, я бы просто на него наткнулся. Сначала я увидел его лицо, примерно на одном уровне с моим. Покрытые пеной губы посинели, а вниз от левой ноздри протянулась струйка уже засохшей крови. Половинка шторы, скрученная в импровизированную петлю и обвивавшая его шею, была прикреплена к крюку, ввинченному в перекладину над кухонной дверью. Когда я отступил назад и присмотрелся внимательнее, я увидел, что пальцы его ног находятся примерно в трех дюймах от пола. И рядом не было ни опрокинутого стула, ни отброшенного табурета.
Совершенно безобидный Колин Гормонд, друг местных ребятишек. Мертв.
Я почувствовал, как во мне одновременно закипают гнев и ощущение вины. Да, я был виноват. Мне не следовало так поспешно мчаться в Бежвешт на поиски Джонни. Или надо было хотя бы взять Колина с собой. Я понимал, в какой опасности он находится; ведь перед отъездом я разговаривал с Джеком Блэкуэллом. Как я мог быть настолько глуп и беспечен, чтобы бросить Колина на произвол судьбы?
Возможно, Колину каким-то образом удалось повеситься, не вставая для этого на табурет? Нет, это очень сомнительно. Но независимо от того, действительно ли Джек Блэкуэлл или кто-то другой приложил руку к гибели Колина, все они, на мой взгляд, были виновны в том, что довели несчастного до подобного финала. Кроме того, если Джек или кто-то другой повесил Колина, то должны остаться улики: шерстинки, отпечатки пальцев, следы ног, что угодно. И даже чертов сержант Лонгботтом не сможет это игнорировать.
Спотыкаясь, я вышел на улицу и направился к телефонной будке на углу. Вокруг не было ни души. За спиной я услышал, как одна из дверей — дверь дома Джека Блэкуэлла — тихо закрылась, словно Джек решил, будто сильный грохот может разбудить мертвеца, а мертвецу, возможно, есть что рассказать.
Сердитый
