Добро пожаловать на форум «Клуб любителей детективов» . Нажмите тут для регистрации
КРАСНАЯ ГЛИНА ｢RED CLAY｣ 1st ed: ‘Murder for Love’, 1996 Series: Uncollected Edgar Winners: 1997 г. Переводчик: Виктор Краснов Редактор: Ольга Белозовская © ‘Клуб Любителей Детектива”, 26.12.2021 г. |  |
Подробная информация во вкладках
В лучах августовского солнца украшенный колоннами фасад нашего окружного суда мелко подрагивал, как отражение в подернутой рябью воде. Листья кленов безвольно свисали с ветвей, а флаг Северной Каролины на металлическом шесте совсем поник. Жара в округе Деверо стояла уже несколько недель. Такую погоду называют ‘собачьими днями’, что связано со звездой Сириус, но никто из нас этого не знал. Мы думали, имеется в виду, что в такие дни ни одна нормальная собака не выйдет из тени на улицу — только сумасшедшая
Когда распахнули двери, полицейские и адвокаты закрыли руками лица, чтобы заслониться от яркого солнца. Все замешкались на пороге, словно знойный воздух не позволял людям выйти из здания суда. Стелла Дойл шла последней. Ее поддерживал за локоть помощник шерифа, который проводил Стеллу до патрульной машины, оранжевой, как свечи на Хэллоуин. Машина пока увезет Стеллу, а присяжные будут решать, что же произошло два месяца назад в Ред-Хиллз. Это был единственный дом в графстве, достаточно большой, чтобы иметь собственное имя. Возможно, именно там Стелла Дойл застрелила насмерть своего мужа, Хью Дойла.
Убийство Дойла всколыхнуло город. Оно затмило собой все другие события вплоть до не произошедшего еще покушения на Джона Ф. Кеннеди. Выйдя из здания суда и чувствуя, как жар от раскаленного асфальта тротуара проникает сквозь подошвы наших ботинок, мы терпеливо стояли и ждали, когда миссис Дойл признают виновной. Журналисты тоже ждали, потому что, в конце концов, она была не просто убийцей, застрелившей самого богатого человека, которого мы знали. Она была Стеллой Дойл. Она была кинозвездой.
Я почувствовал, как папина рука сжала мое плечо. Папа притянул меня к себе и сказал:
— Послушай, Бадди, если, когда ты вырастешь, кто-нибудь когда-нибудь спросит тебя: ‘Доводилось ли тебе видеть самую красивую женщину из тех, что создал Бог?’, ты ответишь: ‘Да, мне повезло, и ее звали Стелла Дойл’.
Папа повысил голос — так, чтобы все вокруг его услышали.
— Ты расскажешь, что ее красота была такой ослепительной и яркой, что она спалила весь стыд, которым пытались со всех сторон окутать Стеллу. И огонь ее красоты опалил лица ее обидчиков.
Папа произнес эти странные слова, глядя на высокие ступени крыльца, откуда выводили полноватую женщину в черном платье, которую поддерживал под руку помощник шерифа. Люди вокруг нас смотрели в ту же сторону. Кто-то хихикнул.
Так и не поняв, что же имел в виду мой отец, я смущенно прошептал:
— Папа, она же убийца. Все знают, что она напилась и убила мистера Дойла. Она выстрелила ему в голову из пистолета.
Папа нахмурился.
— Ты этого точно не знаешь.
— Все говорят, что она пила и буянила, — продолжал я, — и даже не позволила его родителям жить с ней в одном доме. Она заставила его выгнать собственных маму и папу.
Папа посмотрел на меня и покачал головой.
— Бадди, я не желаю слышать от тебя эти мерзкие сплетни.
— Хорошо, сэр.
— Она не убивала Хью Дойла.
— Хорошо, сэр.
Его хмурый взгляд напугал меня; это было не совсем обычно. Я шагнул ближе и взял папу за руку. Я не испытывал особой симпатии к этой женщине, которую мой папа считал красавицей. Однако я всегда доверял отцу. И, полагаю, с того самого момента я почувствовал к Стелле Дойл нечто похожее на то, что чувствовал к ней и мой отец. Хотя, конечно, тогда она значила для меня гораздо меньше, чем того заслуживала. А папа никогда не разделял моей склонности к отображению вещей в их символической форме.
Ступени судебного крыльца были выложены широкими, неровными каменными плитами. Когда миссис Дойл спустилась вниз, гул толпы стих. Не сговариваясь, люди отступили назад, расчистив возле оранжевой патрульной машины полукруг. Репортеры нацелили свои камеры. Женщину вели так быстро, что ее туфля зацепилась за выбоину в каменной плите, и она чуть не упала на помощника шерифа.
— Да она пьяна! — крикнула рядом со мной какая-то баба деревенского вида, в цветастом платье, подпоясанном куском крашеной веревки.
Эта баба и ребенок, которого она держала на руках, были прямо-таки эталоном бедности.
— Посмотрите на нее! — крикнула баба. — Посмотрите на ее платье. Она думает, что все еще где-то там, в Голливуде.
Женщина, стоявшая рядом с ней, кивнула в знак согласия.
— Если бы я убила своего мужа, — проворчала она, — ко мне не прибежали бы богатенькие адвокаты, чтобы отмазать меня от тюрьмы, — и она с силой прихлопнула муху, севшую ей на локоть.
Потом все замолчали и просто пялились на женщину в черном. Казалось невероятным, что шикарная миссис Дойл пала на самое дно.
Опершись на сильную загорелую руку молодого помощника шерифа, миссис Дойл наклонилась проверить каблук своей туфли. Черные туфли, черные платье и сумочка, широкополая черная шляпа — от всего этого веяло шиком, богатством и... смертью. На мгновение миссис Дойл застыла в неподвижном раскаленном воздухе, а затем поспешила вниз, увлекая за собой помощника шерифа прямо к распахнутой дверце оранжевой патрульной машины. Мой папа шагнул вперед так быстро, что промежуток между нами заполнился людьми прежде, чем я успел последовать за ним. Я стал протискиваться, орудуя локтями, и увидел, что папа держит в одной руке свою соломенную шляпу, а другую протягивает к убийце.
— Как ты, Стелла? Я Клейтон Хейз.
Женщина обернулась, и я увидел выбившиеся из-под шляпы золотисто-рыжие волосы. Потом ее рука, сверкнувшая большим бриллиантом на пальце, сняла темные очки. Я понял, что имел в виду папа. Стелла Дойл была прекрасна. Ее глаза были цвета темной сирени. Ее кожа отражала солнечный свет, как внутренняя часть перламутровой раковины. Она не была похожа на других хорошеньких женщин. Ее просто не с кем было сравнить. Я никогда не видел ничего подобного.
— Ну почему, Клейтон! Господи, прошло столько лет.
— Да, прошло много лет, — сказал мой папа и пожал Стелле руку.
Она задержала его руку в своей.
— Ты выглядишь так же, как и раньше, — промолвила она. — Это твой мальчик?
— Да, это Бадди. У нас с Адой их шестеро: трое моих и трое ее.
— Шестеро? Неужели мы такие старые, Клейтон? — она улыбнулась. — Мне говорили, что ты женился на Аде Хэкни.
Помощник шерифа прочистил горло.
— Извини, Клейтон, нам надо двигаться.
— Секунду, Лонни. Послушай, Стелла, я хочу, чтобы ты знала. Мне очень жаль, что ты потеряла Хью.
На глаза Стеллы навернулись слезы.
— Он сам это сделал, Клейтон, — выдохнула она.
— Знаю. Я верю, что ты этого не делала. Желаю тебе удачи.
Стелла смахнула с ресницы слезу.
— Спасибо.
— Я это буду говорить всем и каждому.
— Спасибо, Клейтон.
Мой папа склонил голову, потом выпрямился и одарил Стеллу успокаивающей улыбкой.
— Если мы с Адой можем тебе чем-то помочь, не стесняйся, звони. Слышишь?
Стелла поцеловала моего отца в щеку и села в патрульную машину. Оранжевый автомобиль медленно двинулся сквозь толпу зевак. Камеры репортеров чуть ли не упирались в боковые стекла.
Желтушного вида мужчина с трубкой во рту сбежал по ступенькам крыльца и присоединился к журналистам, стоявшим возле нас.
— Присяжные послали за едой, — сказал он. — Ничего не поделаешь, по-другому никак, — он скинул с себя пиджак и сунул его под мышку. — Господи, какая жара.
Молодой репортер с жиденькими и влажными от пота волосами пожал плечами.
— Все думают, что Голливуд — это Вавилон, а она — блудница
— Это уж как повернется, — ухмыльнулся мужчина с трубкой. — Она родилась в бедной лачуге в шести милях отсюда. Хоть в шляпе, хоть без шляпы, но она одна из них. И что с того, что она застрелила мужа? Он ведь все равно умирал от рака. А она была классной актрисой и стоила всего того попкорна, который люди съедали в кинотеатрах, когда смотрели ее фильмы.
Теперь, когда Стеллу Дойл увезли, люди снова в полной мере ощутили жару и разошлись по разным местам, где могли спокойно сидеть в тенечке до самого вечера и ждать решения присяжных. Мы с папой пошли по Мэйн-стрит к нашему мебельному магазину. Еще у папы была мясная лавка. Но он не любил возиться с мясом. Поэтому лавкой управлял мой старший брат. А папа сидел в большом кресле-качалке посреди спальных гарнитуров из красного дерева и обеденных столов из клена, читал или разговаривал с друзьями, которые заглядывали к нему в магазин. На самом деле кресло-качалка было таким же товаром, как и столы, но папа сидел в нем уже долгое время, и оно стало просто ‘папиным креслом’. Потолочные вентиляторы с тихим шелестом гоняли воздух в торговом зале, а папа отвечал на мои вопросы о Стелле Дойл.
Он рассказал о том, что Стелла Хиббл выросла в маленьком трехкомнатном домике, стоявшем на обочине шоссе 19. Фундамент дома был сложен из бетонных блоков, утопленных в красную глину. Стены были деревянными; крышу покрывали листы жести. На улице, возле покосившегося крыльца, были выставлены на всеобщее обозрение артефакты неудавшихся свершений и бесплодно прожитой жизни: холодильник без дверцы, проржавевший насквозь автомобиль, какие-то другие непонятные обломки — все то, что как бы говорило водителям, проезжавшим по шоссе: ‘Мечты не сбываются’.
Однако Дора Хиббл, мать Стеллы, все равно верила в мечты. Дора была хорошенькой девушкой. Она вышла замуж за фермера и не чуралась никакой тяжелой работы, хотя не могла похвастаться особо крепким здоровьем. Работать вместе с мужем приходилось для того, чтобы элементарно не разориться. Однако по вечерам миссис Хиббл любила листать журналы о кино. Она искренне верила, что романтические отношения существуют, и желала их, если не для себя, то хотя бы для своих детей. Дора Хиббл умерла в двадцать семь лет, когда рожала своего пятого ребенка. Стелле было восемь. Через приоткрытую дверь спальни она наблюдала, как лицо ее матери накрыли тонким одеялом. Когда Стелле было четырнадцать, ее отец погиб во время аварии на одном из перерабатывающих предприятий Дойла-старшего. Хью Дойл-младший, ровесник и моего отца, и Стеллы, влюбился в нее, когда ей исполнилось шестнадцать лет.
— Ты тоже ее любил, папа?
— Да. Все мы, мальчишки, сохли по Стелле, кто раньше, кто позже. Меня это тоже не миновало. Мы тогда учились в седьмом классе. На День Святого Валентина я купил большую коробку ‘Уитменс’
— Почему вы все сохли по ней?
— Наверное, потому, что если ты не был влюблен в Стеллу Хиббл, ты должен был чувствовать себя настоящим изгоем.
Вероятно, здесь было что-то, схожее с ревностью.
— Но разве ты не любил маму?
— Понимаешь, это было еще до того, как мне посчастливилось познакомиться с твоей матерью.
— А ты ее встретил, когда она ехала на поезде, и ты сказал своим друзьям: ‘Эта девушка как раз для меня. Я на ней женюсь’.
— Точно, сэр. И я был прав по обоим пунктам.
Папа откинулся на спинку кресла-качалки и положил руки на подлокотники.
— А Стелла еще была влюблена в тебя уже после того, как ты встретил маму?
Папа наморщил лицо так, как будто был готов рассмеяться.
— Нет, сэр, ничего подобного. Она влюбилась в Хью Дойла, и он ответил ей тем же. Но Стелла мечтала уехать, чтобы сделать карьеру в кино. Хью не смог ее удержать, и, сдается мне, она тоже не смогла заставить его понять, что же ее влекло в Голливуд.
— И что ее туда влекло?
Папа улыбнулся.
— Ну, не знаю, сынок. Что заставляет тебя желать куда-то уехать? Ты вечно твердишь, что хочешь отправиться то туда, то сюда. То в кругосветное путешествие, то на Луну. Мне кажется, ты даже больше похож на Стеллу, чем я.
— Думаешь, она была не права, что хотела сниматься в кино?
— Не знаю.
— И ты думаешь, она его не убивала?
— Да, сэр, я так думаю.
— Но кто-то ведь его убил.
— Знаешь, Бадди, иногда люди падают духом, теряют интерес ко всему и не могут жить дальше.
— Ты про самоубийство?
Кресло качалось взад-вперед. Папины каблуки в такт стучали по полу.
— Именно. А теперь скажи мне, чего ты тут высиживаешь? Почему бы тебе не взять велосипед, не смотаться на бейсбольное поле и не посмотреть, кто там сейчас?
— Я хочу послушать про Стеллу Дойл.
— Хочешь послушать. Ну ладно. Тогда пойдем, купим нам кока-колы. Не думаю, что в такую жару кто-то притащится сюда за комодом или кроватью.
— Тебе надо было продавать кондиционеры, папа. Люди бы их покупали.
— Точно. Покупали бы.
В общем, папа рассказал мне всю эту историю. По крайней мере свою версию. По его словам, Хью и Стела были созданы друг для друга. Так же считали и все прочие горожане, ведь столько денег и столько красоты просто должны были сблизиться. Уверенный в себе Хью Дойл, как никто другой, подходил красотке Стелле. Но даже Хью не смог ее удержать. Он еще только собирался в университет, куда, как сказал ему отец, он должен поступить до того, как женится на Стелле, когда она уволилась из салона красоты, где работала, села в автобус и укатила в Калифорнию. Она прожила там шесть лет, прежде чем Хью опомнился и бросился за ней.
К тому времени все юные барышни в графстве вырезали фотографии Стеллы из журналов о кино и читали о том, как ей повезло в жизни, как она вышла замуж за крупного режиссера, как потом развелась с ним и вышла замуж уже за талантливую кинозвезду, и как этот новый брак тоже распался — даже еще быстрее, чем первый. Фотографы не ленились ехать до самых Фермопил
В тот год, когда ‘Лихорадка’ (лучший фильм с участием Стеллы) демонстрировался в кинотеатре на Мэйн-стрит, Хью Дойл полетел в Лос-Анджелес и вернул Стеллу домой. Он повез ее в Мексику, чтобы развести с бейсболистом, за которого она вышла замуж после развода с талантливой кинозвездой. Потом Хью сам женился на ней, посадил ее на океанский лайнер и они отправились в кругосветное путешествие. Два года их не было в Фермопилах. В графстве только и разговоров было об этом двухлетнем медовом месяце, а отец Хью признался некоторым своим друзьям, что ему противен образ жизни сына.
Но когда супруги все-таки вернулись домой, Хью с головой ушел в дела производства, и прибыль перерабатывающих предприятий Дойлов поползла вверх. Отец Хью признавался тем же своим друзьям, что не ожидал от сына такого усердия. Однако после смерти отца Хью пристрастился к спиртному, и Стелла в этом отношении от мужа не отставала. Их вечеринки становились все более дикими и все чаще сопровождались драками. Поползли разные слухи. О том, что у Хью появилась другая женщина. О том, что Стелла лечилась в психиатрической клинике. И, наконец, о том, что Дойлы собираются разводиться.
И вот в одно июньское утро, еще до наступления дневной жары, горничная по дороге на работу в Ред-Хиллз наткнулась на человека, лежавшего поперек дорожки, ведущей к конюшням. Это был Хью Дойл, одетый в костюм для верховой езды. В его голове, сбоку, зияло пулевое отверстие. Неподалеку от его руки, затянутой в перчатку, полиция обнаружила пистолет Стеллы, уже нагревшийся на солнце так сильно, что к нему едва можно было прикоснуться. Повар засвидетельствовал, что накануне Дойлы весь вечер грызлись как кошка с собакой, а мать Хью подтвердила, что ее сын хотел развестись со Стеллой, но она не желала давать ему развод. В результате Стеллу арестовали.
Стелла заявила, что она невиновна. Однако пистолет был ее, она была прямой наследницей Хью, и к тому же у нее не было алиби. Суд над Стеллой длился почти так же долго, как и утомившая всех августовская жара.
Мимо крыльца, где мы отсиживались, ожидая, когда станет попрохладнее, прошел сосед.
— Присяжные все еще совещаются, — сказал он.
Мама помахала ему рукой, потом оттолкнулась ногами от пола, и мы с ней стали несильно раскачиваться на скамейке-качелях, подвешенных к балке, закрепленной под крышей крыльца. Мама тоже согласилась ответить на мои вопросы о Стелле Дойл.
— Да, — сказала она, — все считали Стеллу красавицей. Но я никак не думала, что она ненормальная.
— Но если они с папой нравились друг другу, почему вас всех никогда не приглашали в их дом и все такое прочее?
— Они с твоим папой просто ходили в одну школу, вот и все. И потом, это было давно. Дойлы не стали бы приглашать таких, как мы, к себе в Ред-Хиллз.
— Но почему? Семья папы когда-то была очень богатой. Ты сама мне говорила. И сегодня, около суда, папа подошел к миссис Дойл. Прямо у всех на глазах. Он ей сказал: ‘Если мы можем тебе чем-то помочь, не стесняйся’.
Мама усмехнулась.
— Ты ведь знаешь, что твой папа может предложить помощь любому, кто, по его мнению, оказался в беде — хоть белому, хоть черному. Так уж он устроен. Дело не в какой-то особенной Стелле Дойл. Просто твой папа — очень добрый человек. Помни об этом, Бадди.
Исключительная доброта была отличительной чертой в характере моего папы. Она заменяла ему и деньги, и амбиции — и мама часто напоминала нам об этом. В своем муже она усматривала всю ту доброту, которую, как ей казалось, она никогда не могла позволить сама себе. Мама, которая не умела ни читать, ни писать, которая с девяти лет была вынуждена работать на сигаретной фабрике, пока однажды, когда она достаточно подросла, папа не женился на ней, была бойцом по жизни. Она хотела, чтобы ее дети добились большего, чем их папа. И все же, в течение многих лет после его смерти она приносила с чердака пожелтевшие от времени бухгалтерские книги, где были сделаны записи по просроченным и неоплаченным счетам на общую сумму более чем 75000 долларов. Папа никогда не требовал возврата денег от людей, попавших в беду. Проводя морщинистым пальцем по строчкам с именами и суммами долгов, мама вздыхала — одновременно с гордостью и раздражением — и качала головой, словно порицая глупую щедрость папы.
Через окно гостиной до меня доносились звуки пианино: мои сестры разучивали тему из ‘Квартиры’
Вот папа подошел к крыльцу. В руках у него был сверток из блестящей вощеной бумаги. В таких свертках папа каждый вечер приносил домой мясо.
— Только что вынесли вердикт! — радостно крикнул он. — Невиновна! Присяжные вернулись сорок минут назад. Ее уже отпустили домой.
Мама взяла у папы сверток с мясом, а его усадила на качели рядом с собой.
— Так-так, — сказала она. — Значит, ее отпустили.
— Ада, во-первых, как я говорил с самого начала, не надо было вообще устраивать это судилище. Все оказалось именно так, как говорили ее адвокаты. Хью поехал в Атланту, встретился там с доктором, узнал, что у него рак, вернулся и покончил с собой. Стелла даже не знала, что он болен.
Мама похлопала папу по колену.
— Ладно, ладно. Не виновна.
Папа с отвращением поморщился.
— Можете себе представить, кое-кто на Мэйн-стрит сейчас недоволен тем, что Стелла на свободе?! Адель Симпсон вела себя просто возмутительно!
— И ты этим удивлен? — спросила мама и покачала головой, будто поражаясь папиной наивности.
Разговаривая о суде, мои родители склонили головы друг к другу и перешли на шепот, в то время как в гостиной мои сестры молотили на пианино бесконечные вариации ‘Палочек для еды’
Прошло еще несколько недель, и папу пригласили в Ред-Хиллз. Папа разрешил мне поехать вместе с ним. Мы захватили с собой корзинку с колбасным печеньем
Как только папа въехал в огромные белые ворота, я понял, что деньги могут менять даже погоду. В Ред-Хиллз было прохладнее, чем в прилегающей местности; и трава здесь была зеленой и сочной, а не пожухлой, как за высокой оградой снаружи. Чернокожий мужчина в темном костюме впустил нас в дом, а затем провел по широкому коридору в большую комнату, окна в которой были закрыты ставнями — очевидно, от жары. Миссис Дойл сидела в кресле почти такого же цвета, как ее глаза. Она была в брючном костюме и наливала в бокал виски из бутылки.
— Спасибо, Клейтон, что приехал. Приветик, Бадди. Надеюсь, я не оторвала вас от серьезных дел?
Папа рассмеялся.
— Я мог бы уехать на неделю, а покупателей так мало, что они этого даже бы не заметили.
Мне вдруг стало неловко от признания папы, что дела у него идут неважно.
Стелла сказала, что, вероятно, мне нравятся книги, и что, может быть, я не буду возражать, если они оставят меня здесь почитать, пока она ненадолго уведет моего папу. На стенах комнаты висели белые полки, заполненные книгами. Я ответил, что не возражаю, хотя на самом-то деле я был против. Мне нравилось быть в обществе Стеллы. На эту женщину хотелось смотреть и смотреть; пусть даже костюм ее был помят, а лицо распухло от жары, выпивки и пережитого горя.
Они оставили меня одного. На белом пианино в серебряных рамках стояло несколько фотографий Стеллы Дойл. Ее красивые глаза следили за мной с большой картины, висевшей над каминной полкой.
Через некоторое время они с папой вернулись. Одной рукой Стелла прижимала к носу салфетку, а в другой держала вновь наполненный бокал.
— Прости, милый, — сказала она мне. — Твой папа был так добр. Мне нужно было просто с кем-то поговорить о том, что со мной приключилось.
Она поцеловала меня в макушку, и я почувствовал касание ее теплых губ.
Мы последовали за Стеллой по широкому коридору и вышли на крыльцо.
— Клейтон, прости располневшую старую клюшку, которая поплакалась тебе в жилетку.
— Ну что ты такое говоришь, Стелла.
— У тебя ведь даже мысли не возникло о том, что это я его убила. Господи, спасибо тебе.
Папа взял Стеллу за руку.
— Только будь теперь осторожна, — сказал он.
Потом Стелла вдруг обхватила себя руками за плечи и начала раскаиваться из стороны в сторону. Слова вылетали из ее уст, как порывы ветра.
— Я могла бы надрать задницу этому ублюдку! Почему он мне ничего не сказал? Уйти из жизни… Грохнуть себя из моего пистолета… Чуть не запихнуть меня в газовую камеру… И не сказать ни слова! Вот ведь козлина!
Ее сквернословие, должно быть, потрясло моего папу так же сильно, как и меня. Папа сам никогда не ругался; тем более ему не доводилось слышать таких слов от женщины.
Однако он кивнул головой и сказал:
— Ну, Стелла, прощай. Наверное, мы больше не увидимся.
— О Господи, Клейтон, да я вернусь. Мир не настолько огромен.
Она стояла на верхней ступеньке крыльца, и в ее фиалковых глазах блестели слезы, о которых так любили писать киножурналы. На щеке Стеллы, как след от пощечины, пылало пятно после укуса москита.
Когда мы отъезжали от дома, Стелла помахала нам рукой, в которой был зажат бокал с выпивкой. Несколько льдинок вылетели из бокала и сверкнули в воздухе, как бриллианты.
Папа оказался прав. Больше они со Стеллой не встречались. Из-за диабета у папы отказали ноги, но он уже и до этого почти никуда не ходил. Его можно было увидеть либо дома, либо в магазине. Он часами сидел в кресле-качалке и охотно разговаривал со всеми, кто проходил мимо.
А вот я увидел Стеллу Дойл снова. В первый раз это было двенадцать лет спустя, в Бельгии. Я действительно добился большего, чем мой папа.
В Брюгге вдоль каналов располагаются небольшие ресторанчики, с открытых террас которых можно рассматривать проплывающие мимо прогулочные катера. Однажды вечером Стелла Дойл сидела за столиком на такой террасе. Стелла была одна. Я увидел, как она встала, перегнулась через железные перила и выбросила в канал кубики льда из своего бокала. Я плыл в катере, полном туристов. Стелла нам помахала. Туристы помахали ей в ответ. С ее последней фотосессии прошло уже много лет, и она, вероятно, махала просто по привычке. Для туристов, проплывавших мимо, Стелла в белом платье на фоне темного интерьера ресторана была лишь еще одним объектом среди других достопримечательностей Брюгге. Для меня же она была памятью о доме. Я вытянул шею, пытаясь как можно дольше не терять Стеллу из виду, и быстро спрыгнул с катера на ближайшей остановке.
Когда я нашел тот ресторан и поднялся на террасу, Стелла кричала на хорошо одетого молодого человека, который, склонившись над столиком, говорил что-то успокаивающее по-французски. Похоже, они ссорились из-за позднего прибытия этого молодого человека. Внезапно Стелла отвесила мужчине звонкую пощечину. Он сердито замахал руками, потом развернулся и ушел, прижимая к щеке белую бумажную салфетку. Меня покоробило то, что я увидел. Молодой человек был едва ли старше меня. Я стоял, не в силах вымолвить ни слова, пока ее пристальный взгляд не вынудил меня сделать шаг вперед и произнести:
— Миссис Дойл? Я Бадди Хейз. Как-то раз я со своим отцом, Клейтоном Хейзом, приезжал к вам в Ред-Хиллз. Вы позволили мне взглянуть на ваши книги.
Стелла снова села и наполнила свой бокал.
— А, ты тот самый паренек. Боже Всемогущий, сколько же мне лет? Неужели сто? — она отхлебнула вина и усмехнулась. — Такой же бродяга, как и я? Надоело месить нашу красную глину? Присаживайся. Как ты тут вообще оказался?
Стараясь говорить спокойно и равнодушно, я поведал ей о том, что путешествую на деньги колледжа, которые получил в качестве премии за победу в журналистском конкурсе, куда я представил свое эссе о процессе по делу об убийстве.
— Не о моем ли процессе? — спросила Стелла и засмеялась.
К столику подбежал официант в аккуратном черном костюме. Посмотрев на тарелки с нетронутой едой, он покачал головой.
— Мадам, ваш друг уже ушел?
— Я оказала ему посильную помощь, — ответила Стелла. — И, кстати, выяснилось, что он вовсе не был моим другом.
Официант перевел печальный и укоризненный взгляд на форель, лежавшую на блюде.
— Как насчет еще одной бутылки этого же вина и огромного ведерка со льдом? — спросила Стелла.
Официант принялся уговаривать нас пройти во внутренний зал ресторана.
— Les moustigues, madame!
— Я просто позволяю им меня кусать, — отмахнулась Стелла.
Официант удалился.
Сидевшая передо мной Стелла была достаточно стройной и элегантно одетой. И хотя ее руки и шея покрылись морщинками, но глаза и золотисто-рыжие волосы остались все такими же. Она все еще была самой красивой женщиной из тех, что создал Бог. Женщиной, о которой мой отец говорил, что любой мужчина, не испытывавший к ней влечения, был бесчувственным чурбаном. Женщиной, ради чести которой мой отец отвернулся от всего города Фермопилы.
Благодаря папе я вступил в подростковый возраст, мечтая тоже бороться за честь Стеллы Дойл. Мы словно вместе снимались в ее фильмах; поражали присяжных ее ярким талантом. Я излечил Хью Дойла, скрывая свою благородную любовь к его жене. И вот теперь я сидел на террасе ресторанчика в Брюгге и пил с ней вино. Я, первый из Хейзов, поступивший в колледж и получивший денежную премию. Я сидел рядом с кинозвездой.
Стелла докурила сигарету и бросила окурок в темную воду канала.
— Ты на него похож, — сказала она. — На своего папу. Жаль, что он страдает от диабета.
— Я похож на него внешне, но думаю совсем иначе, — ответил я.
Стелла сунула в ведерко со льдом пустую бутылку из-под вина.
— Тебе нужен весь этот большой мир, — сказала она. — Так иди и бери его, милый.
— Именно этого не понимает мой отец.
— Он добрый человек, — промолвила Стелла и медленно поднялась на ноги. — Я думаю, Клейтон захотел бы, чтобы я отвезла тебя в твой отель.
Все четыре крыла ее “Мерседеса” были помяты.
— Когда я немного выпью, — сказала она, — между мной и этим долбанным миром должна быть крепкая машина.
Огромный автомобиль подпрыгивала на залитой лунным светом улице.
— Знаешь что, Бадди? Хью Дойл подарил мне мой первый “Мерседес” однажды утром в Париже. Перед завтраком. Он держал в руке ключи, как чертов нарцисс, который он сорвал накануне во дворе. А еще он подарил мне вот это, — она помахала рукой, и на ее пальце сверкнул огромный бриллиант. — Одним рождественским утром эта чертова штуковина оказалась привязанной к моему большому пальцу на ноге.
Стелла запрокинула голову и улыбнулась звездам, как будто Хью Дойл был там, в вышине, и украшал небо алмазами.
— У него была красивая улыбка, Бадди. но он был сукиным сыном.
Машина резко остановилась на обочине возле моего отеля.
— Не опоздай на свой завтрашний поезд, — сказала Стелла. — И послушай меня, не надо возвращаться домой. Поезжай лучше в Рим.
— Не думаю, что у меня есть на это время.
Она посмотрела мне в глаза.
— Не спеши. И ничего не бойся, милый.
Потом она сунула руку в карман моего пиджака. Луна осветила ее волосы, и мое сердце бешено заколотилось, чуть не прорываясь сквозь ткань рубашки. Я подумал, что Стелла сейчас меня поцелует. Но она убрала свою руку и сказала:
— Когда вернешься домой, передай привет Клейтону. Пусть у него и серьезные проблемы с ногами, но твой папа — счастливый человек. Ты должен это знать.
— Я не совсем понимаю… — пробормотал я.
— О, я тоже этого не понимала, пока не стала намного старше тебя. И пока мои чертовы родственнички не попытались швырнуть меня в газовую камеру. Ладно, тебе пора спать. Прощай… красная глина.
Ее серебристый “Мерседес” уплыл в ночь. В кармане пиджака я обнаружил приличную пачку французских банкнот. Этих денег должно было хватить, чтобы доехать до Рима. Также в кармане оказалась маленькая коробочка, перевязанная лентой, явно подарок, который Стелла решила не дарить молодому человеку в прекрасном костюме, почему-то опоздавшему на встречу с ней. На черной бархатной подкладке лежали мужские наручные часы в корпусе из золота.
Очень красивые часы, и я до сих пор смотрю по ним время.
В Фермопилы я вернулся только на похороны. Это был худший из августовских ‘собачьих’ дней. Папа умер на больничной койке, которую принесли в наш дом и поставили в спальне рядом с его и маминой большой кроватью.
К тому времени, когда мы, по очереди берясь за лопату, начали засыпать могилу, комки красной глины уже почти засохли. Преподобный Баллистер сказал речь, подчеркнув, что Клейтон Хейз был ‘добрым человеком’. Позади группы маминых родственников я увидел женщину в черном, которая отвернулась и пошла по травянистому склону к машине — к “Мерседесу”.
После похорон я ехал по шоссе, и мне казалось, что все жители округа Деверо только и были заняты тем, что вспоминали моего папу. Работник бензоколонки, протирая лобовое стекло моей машины, без конца перечислял папины достоинства. Женщина, продавшая мне бутылку бурбона, рассказала, что с 1944 года она должна была папе 215 долларов, а когда в 1966 году она возвращала ему деньги, он совсем уже позабыл об этом.
Я ехал по шоссе и видел, что фундаменты жалких лачуг под жестяными кровлями теперь были залиты бетоном и превращены в автостоянки. Где-то здесь было погребено место рождения Стеллы Дойл — первой любви моего папы.
За белыми воротами Ред-Хиллз вся трава перед домом была такой же выжженной, как и за оградой. Краска на больших белых колоннах вздулась пузырями и облупилась. Мне пришлось долго ждать, прежде чем пожилой чернокожий слуга, которого я уже видел двадцать лет назад, открыл входную дверь.
Из глубины темного коридора послышался голос Стеллы:
— Джонас! Впусти его.
На белых полках стояли все те же книги. На пианино — те же фотографии. Когда я вошел в комнату, Стелла как-то странно нахмурилась. Я подумал, что она, должно быть, ожидала кого-то другого или просто не узнала меня.
— Я Бадди Хейз, сын Клейтона.
— Я знаю, кто ты.
— Я видел, как вы уходили с кладбища.
— Я знаю, что ты это видел.
Я протянул ей бутылку.
В память о моем папе мы прикончили весь бурбон. Ставни на окнах, затенявшие комнату, скрывали в полумраке несколько грязных бокалов, разбросанных по полу, и саму Стеллу Дойл, сидевшую в своем сиреневом кресле. На подлокотниках кресла я заметил обожженные следы от потушенных сигарет. Позади Стеллы большой портрет на стене свидетельствовал о том, что Время — самая бессердечная вещь из всего сущего. Волосы Стеллы Дойл поседели, и теперь у нее была короткая стрижка. Только ее глаза остались прежними; они были все так же красивы, и даже заметно опухшее лицо их не портило.
— Я вам кое-что принес.
— Что?
Я отдал ей тонкий, дешевый, пожелтевший от времени конверт, который нашел в папином столе вместе с другими его письмами и бумагами. На конверте аккуратным почерком было написано карандашом: ‘Клейтону’. Внутри находилась дурацкая валентинка. На открытке была изображена Бетти Буп
— Он, наверное, хранил это с седьмого класса, — сказал я.
Стелла кивнула.
— Клейтон был добрым.
Ее сигарета выпала из пепельницы на пол. Когда я подошел, чтобы поднять окурок, Стелла сказала:
— Доброта похожа на удачу. Это как с деньгами или внешностью. Клейтону в этом смысле повезло.
Она подошла к пианино и взяла еще льда из стоявшего там ведерка. Одним кусочком льда она протерла кожу вокруг своей шеи, а затем бросила его в свой бокал.
— Знаешь ли, в Голливуде мне сказали: ‘Что это за фамилия — Хиббл? Какая-то деревенщина. Мы не можем его использовать’. Тогда я сказала: ‘Используйте фамилию Дойл’. То есть я взяла себе фамилию Хью еще за шесть лет до того, как он за мной приехал. Потому что я знала, что он приедет. В тот день, когда я покидала Фермопилы, он мне орал: ‘Ты не можешь иметь и то и другое сразу!’ Он продолжал кричать, когда автобус уже отъезжал. ‘Ты не можешь делить меня с чем-то еще!’ Он хотел разбить мне сердце из-за того, что я пожелала уехать.
Стелла подошла к пианино и посмотрела на фотографию, где освещенный солнцем стоял и улыбался Хью Дойл в белой, расстегнутой на груди рубашке.
— Но я смогла получить и то, и другое, — продолжала она. — В этом мире у меня были только две по-настоящему важные вещи: главная роли в картине ‘Лихорадка’ и Хью Дойл. Я ничего не знала о раке, пока мои адвокаты не выяснили, что Хью ездил к тому врачу в Атланту. Тогда-то и удалось убедить присяжных, что это было самоубийство.
Она улыбнулась.
— Ну, конечно, получилось все не так легко и просто. Но нам удалось развернуть процесс на сто восемьдесят градусов. Я думаю, твой папа был единственным человеком в городе, который не верил в то, что я виновна.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать услышанное.
— Он и меня убедил в этом, — наконец, промолвил я.
— Думаю, он сумел убедить многих. К твоему папе прислушивались.
— Значит, вы убили своего мужа.
Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга. Потом я покачал головой.
— Почему?
Стелла пожала плечами.
— Мы поругались. И оба были пьяны. Я застала его с моей горничной. Они трахались. Я чуть с ума не сошла. Короче, много причин... или ни одной. Но это точно не было холодной местью.
— И вы не признали своей вины.
— А что бы это дало? Хью уже был мертв. И я не собиралась позволить его чванливой матери сунуть меня в газовую камеру и прикарманить деньги.
Я снова покачал головой.
— Господи. И вы никогда не испытывали угрызений совести?
Она откинула голову назад и погладила рукой горло. Лучик солнечного света, пробившись в щель между ставнями, осветил лицо Стеллы Дойл так, словно это была не она, а один из ее экранных персонажей.
— Ах, милый, не верь ты этому, — проворковала Стелла.
В комнате воцарилась тишина.
Я встал, опустил пустую бутылку в корзину для мусора и сказал:
— Папа говорил мне, что был в вас влюблен.
Тихий смех Стеллы колокольчиком прозвенел в сумраке комнаты.
— Думаю, я тоже была в него влюблена.
— Папа еще говорил, что любой мужчина, не испытывавший к вам влечения, был бесчувственным чурбаном. И я хочу сказать, что я отлично понимаю, что он имел в виду.
Я уже был готов попрощаться.
— Подойди ко мне, — сказала Стелла.
Я подошел к ее креслу. Она протянула руку, наклонила мою голову к себе и поцеловала меня в губы — крепко и долго.
— Пока, Бадди.
По моей щеке скользнули ее пальцы. На одном из них сверкнул огромный бриллиант.
|
✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏ |
Бульварные газеты и телеканалы смаковали эту новость несколько дней. Обнаружились старые фотографии. Фото с судебного заседания соседствовали со снимками из глянцевых журналов. Драматическая смерть престарелой кинозвезды стоила того, чтобы послать фотокорреспондента в Фермопилы, Северная Каролина. Журналист сделал несколько снимков: обугленные руины, которые когда-то были особняком Ред-Хиллз; фасад похоронного бюро; цветы на крышке гроба.
Мне позвонила сестра и рассказала, что на коронерском дознании, которое проходило в здании суда, было много народу. Говорили, что Стелла Дойл умерла во сне; незатушенная сигарета подпалила ее матрас. Однако бродили слухи, будто ее тело было найдено у подножия лестницы, как будто она пыталась спастись от огня, но упала. Поговаривали также, что она была пьяна.
Стеллу похоронили рядом с Хью, на семейном участке Дойлов, недалеко от того места на методистском кладбище, где покоились и мои родители. Вскоре после ее кончины один из кабельных телеканалов весь вечер крутил фильмы с ее участием. Я выкроил время и решил еще раз посмотреть ‘Лихорадку’.
— Бадди, — сказала моя жена, — ты меня извини, но это самая сопливая из всех сопливых мелодрам, какие я когда-либо видела. Проститутка продает свои драгоценности, покупает лекарства, чтобы бороться с эпидемией, но потом умирает, заплатив тем самым за свое прошлое; и только после этого город понимает, что она была святой. Ну что, я не права?
— Права.
— Ты знаешь, я никак не могу понять, действительно ли она плохая актриса или, наоборот, очень хорошая. Это как-то странно.
— По правде говоря, — ответил я, — мне кажется, она была намного лучшей актрисой, чем о ней думали другие.
Моя жена отправилась спать, а я еще полночи смотрел фильмы. Я сидел в старом папином кресле-качалке, которое привез с собой на север после его смерти. Наконец, уже ближе к рассвету, я выключил телевизор. Лицо Стеллы вспыхнуло последний раз на экране и исчезло. Вообще, прием был ужасным, а экран слишком маленьким. Кроме того, последний фильм был черно-белым и не передавал цвет глаз Стеллы. Тот цвет, который поверг меня в шок, когда она впервые повернулась ко мне у крыльца здания суда. Был жаркий августовский день. Мне было десять, а мой отец вышел из толпы вперед и взял Стеллу за руку. Тогда ее глаза были сиреневыми, а соломенная шляпа моего папы сияла на летнем солнце, подобно рыцарскому шлему.
