Э. Феррарс ‘... и другие истории’

[Клуб любителей детектива]

РАССЛЕДОВАНИЯ ДЖОНАСА П. ДЖОНАСА И ДРУГИЕ ИСТОРИИ by ЭЛИЗАБЕТ ФЕРРАРС  О Р И Г И Н А Л Ь Н О Е  Н А З В А Н И Е:  THE CASEBOOK OF JONAS P. JONAS AND OTHER MYSTERIES  П Е Р В О Е  И З Д А Н И Е: Crippen & Landru, September 17th 2012  Ф О Р М А Т:  Авторский сборник рассказов  © Переводы выполнены специально для форума ‘КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ДЕТЕКТИВА’  ПЕРЕВЕДЕНО ПО ИЗДАНИЮ: ‘The Casebook of Jonas P. Jonas and Other Mysteries’, 2012  П Е Р Е В О Д: Эстер Кецлах ｢псевдоним｣  РЕДАКТОР-КОРРЕКТОР: Ольга Белозовская  Подробнее о первых изданиях рассказов во вкладке ‘библиография’. Данные о дате публикации на форуме во вкладке конкретных рассказов.    В Н И М А Н И Е !  В  Т О П И К Е  П Р И С У Т С Т В У Ю Т  С П О Й Л Е Р Ы.  Ч И Т А Т Ь  О Б С У Ж Д Е Н И Я  П О С Л Е  П Р О Ч Т Е Н И Я  Р А С С К А З А !

• ATTENTION!
   Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
   Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
• САМОУБИЙСТВО
    Джимми Марстон, семи лет от роду, первым заметил два огненных глаза, сверкающих сквозь кусты у входа в заброшенную каменоломню. Джимми привык считать каменоломню своей собственностью и ревниво двинулся вперед, чтобы выяснить, в чем дело.
     Парнишка крался очень тихо, ему казалось: есть что-то очень странное в машине, оставленной с зажженными фарами в конце старой проселочной дороги. В конце концов, ведь только-только начинало темнеть.
     Но, хотя он приближался очень осторожно, на самом деле совсем не был напуган и, подойдя к машине, очень хорошо разглядел неподвижно скорчившееся за рулем тело. И лишь затем Джимми охватил ужас.
    С криком он помчался домой, и то, что родители смогли понять из рассказанной им истории, заставило отца броситься к каменоломне, а потом (потрясенного почти так же, как его сын) — в полицию. Какая-то женщина, так он сказал сержанту Буллеру, проехала до самого конца старой дороги, ведущей к каменоломне позади их коттеджа, и там почти отрезала себе голову.
    
    Всего часом раньше в соседнем городе Бертрам Уайльд, адвокат, пришел в полицейский участок, чтобы сообщить об исчезновении своей жены. Вначале он смущенно извинился, что беспокоит полицию, когда супруга в любой момент может вернуться. Но она болела гриппом, объяснил мужчина, и сильно страдала от депрессии, которая так часто сопутствует этой болезни.
    — Вот, почему я так встревожился, — сказал он. — У нее все еще была высокая температура, когда я утром уходил из дому, и я был уверен, что она не собирается вставать с постели. И все же, когда я пришел домой, чтобы приготовить ей обед (потому что сейчас у нас нет домашней прислуги), жены не было. Должно быть, она ушла из дому вскоре после меня. Доктор Джеймс сообщил, что звонил ей около десяти часов, чтобы справиться о самочувствии, но ему никто не ответил. Особенно странным и тревожным кажется то, что она... она, похоже, не оделась. Она взяла свою шубку, но, кроме этого, насколько я могу судить, была одета только в ночную рубашку и домашние тапочки.
    В ночную рубашку, домашние тапочки и шубку (все сильно запачкано кровью) была одета мертвая женщина в каменоломне.
    Она оставила в машине записку для своего мужа. Там было написано: “Мне так жаль, Берти, но это сильнее меня. Ты всегда был так добр ко мне, но это уже не имеет значения”.
    
    — Вот, что мы имеем, — сказал сержант Буллер инспектору Уайли. — Дело ясное, бедняжка покончила с собой в приступе депрессии.
    Однако инспектору Уайли дело совершенно не показалось ясным. Он не понимал, зачем Дженнифер Уайльд понадобилось ехать к каменоломне, чтобы перерезать себе горло, когда у нее под рукой была газовая плита, что гораздо удобнее. Кроме того, он не доверял запискам о самоубийстве, написанным на таких маленьких клочках бумаги.
    — Мне больше нравится, когда у таких записок имеется явное начало, середина и конец, — сказал он. — А эта могла быть вырвана из письма о чем-то совершенно другом. И потом эти горящие фары. Зачем их включили? Было уже светло, когда она отправилась к каменоломне, не так ли?
     Немного подумав, он прибавил:
    — Думаю, я пойду и поговорю с этим доктором.
    
    Доктор Джеймс рассказал ему не слишком много. Он только подтвердил, что миссис Уайльд страдала от вирусной инфекции, и это привело к тяжелой депрессии. Однако от других людей Уайли вскоре узнал много интересного, главным образом о докторе Джеймсе.
    Молодого и привлекательного доктора видели с миссис Дженнифер Уайльд так часто, что это могло вызвать скандал. Он многократно навещал ее, когда она была больна или думала, что больна. И обычно, когда ее муж был у себя в офисе. Одна из ее подруг поделилась с Уайли предположением, что причиной самоубийства миссис Уайльд стала накалившаяся обстановка. Другая подруга думала, что Дженнифер решилась уйти от мужа, а потом вдруг поняла, что вопреки ее надеждам доктор Джеймс вовсе не собирается рушить свою карьеру из-за небольшой интрижки.
    С возникшими подозрениями против доктора (показавшегося Уайли человеком уравновешенным, но достаточно безжалостным, чтобы решиться убить женщину, ставшую для него опасной) инспектор отправился к Бертраму Уайльду.
    
     Скорбящий муж, нервный сутулый мужчина лет пятидесяти, как и следовало ожидать, выглядел потрясенным. Ломая руки, он сказал Уайли:
    — Я не должен был жениться на ней. Я хотел, чтобы она была счастлива. Я думал, что смогу сделать ее счастливой. Но мне следовало знать, что этого не случится. Бедная Дженнифер, я был слишком стар для нее. Мне следовало бы знать это.
    Инспектор подумал, что адвокат все знает про доктора Джеймса, но из-за шока от своей потери не способен сейчас думать о мести или хотя бы испытывать гнев. Не похоже было, что он подозревает доктора в убийстве. Но и доктор не пытался навести подозрения на мужа.
    
    Не зная, что подумать, Уайли вернулся к размышлениям о зажженных фарах автомобиля.
     — Почему она оставила их включенными? — снова спросил он сержанта Буллера. — Зачем она вообще их включила? В то утро ведь не было тумана?
    — Ну, а зачем убийце нужно было включить и оставить фары? — спросил Буллер. — Это кажется последним, что он бы сделал.
    — Это верно, — сказал Уайли. — Допустим, ее убил доктор. Предположим, он хотел, чтобы ее не нашли до тех пор, пока мы уже не сможем определить, сколько часов или даже дней она была мертва. Он мог положить ее в машину, поставить машину в свой гараж, дождаться сумерек и отвезти ее к каменоломне. Тогда ему пришлось бы включить фары, чтобы не рисковать, что его остановят за нарушение правил. Но как он мог забыть их выключить? Если бы он хоть раз оглянулся через плечо, когда уходил, то увидел бы, что они сияют, точно два маяка. То же самое можно сказать и о муже: если он сделал это ночью накануне...
    Уайли резко остановился. Он только что нашел ответ на свой вопрос. Очень легко забыть выключить фары автомобиля, когда они стали практически невидимыми.
    
    На следующий день муж жертвы был арестован за убийство жены. Уайльд выглядел почти счастливым, рассказывая, как застал жену, сочинявшую прощальное письмо (из этого-то письма он и вырезал предполагаемую предсмертную записку), и как он убил ее. Но история с горящими фарами озадачила его точно так же, как и Уайли.
    Бертрам Уайльд отправился к каменоломне ранним утром, в темноте, а когда взошло солнце и свет фар стал почти не виден, позабыл, что он вообще включал их. И поэтому оставил фары включенными. А когда опять стало темно, они послужили ярким сигналом для Джимми Марстона.    Публикация на форуме: 13 июля 2021 г.
• ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ СОБЫТИЙ
    Когда в редакции ‘Ивнинг Геральд’ Питеру Хэссоллу поручили написать серию статей о забытых убийствах, они, разумеется, не ожидали, что он решит загадки, годами ставившие в тупик полицию. Описать, какое влияние оказали убийства на людей, среди которых они произошли — вот и все, чего от него хотели. Действительно ли все случившееся давно забыто, или его все еще обсуждают? И если верно последнее, то что именно теперь об этом говорят? Есть ли у свидетелей убийства свои теории о том, что произошло пять, десять или даже пятнадцать лет назад? Хэссоллу предоставили самому выбирать эти забытые убийства, и он без колебаний решил, что первым делом возьмется за убийство доктора Джозефа Армиджера в деревне Ньютон-Сен-Дени.
    Он сделал это потому, что доктор Армиджер был единственным из жертв, с кем Хэссолл прежде встречался. Это случилось около семи лет назад, на маленькой вечеринке в Борнемуте, устроенной друзьями Хэссолла, к которым он приехал на уик-энд. Доктор Армиджер в то время был директором научного центра Совета по сельскохозяйственным исследованиям в Борнемуте, но он как раз собирался уйти на покой и в тот вечер очень много говорил о своей отставке, и говорил об этом без всяких страхов и сожалений, которые охватывают многих людей на таком жизненном рубеже. Это был низенький человечек, тощий, очень аккуратный, энергичный, с быстрыми и нервными движениями, красным, резко очерченным лицом, редкими седыми волосами и дружелюбными, живыми манерами.
    Друзья рассказали Хэссоллу, что дружелюбие Армиджера длится ровно до тех пор, пока никто ему не возражает, однако, если нечто подобное происходит, он в тот же миг готов взорваться, и это внушает опасения. Армиджер (так он сказал Хэссоллу), уже купил коттедж в Ньютон-Сен-Дени, где намеревался жить вместе с сестрой и где собирался вырастить самый прекрасный сад. Он снова и снова говорил о своих планах начет этого сада. В то время Хэссолл не обратил особого внимания на его слова, потому что в комнате находилась очень красивая молодая женщина, и он с куда большим удовольствием побеседовал бы с ней. Но когда примерно два года спустя он прочел об убийстве Армиджера, он припомнил тот вечер в Борнемуте и подумал: ‘Интересно, насколько далеко продвинулся Армиджер в создании своего чудесного сада? Удалось ли ему чего-нибудь добиться или два года — слишком короткий срок, чтобы стал заметен какой-нибудь результат? А может, эти два года после его выхода на пенсию и вовсе были потрачены впустую? ’
    Смерть Армиджера казалась совершенно нелепой, жестокой и бессмысленной трагедией. Однажды летом он вышел поздно вечером, чтобы бросить несколько писем в почтовый ящик возле своего коттеджа, когда на него набросился какой-то неизвестный (или неизвестные) и он был забит до смерти. Полиция пыталась собрать информацию о банде мотоциклистов, которых видели в тот вечер, когда они с дикой скоростью промчались через деревню. Но хотя их выследили, доказать вину кого-либо из них не удалось. Какие бы подозрения не питала полиция на их счет, в конце концов расследование пришлось прекратить. Других подозреваемых не нашли, и газеты бросили писать об этом деле.
    
    Приехав пять лет спустя в Ньютон-Сен-Дени, Питер Хэссолл вовсе не думал, что сможет раскрыть то давнее убийство. Он полагал, что виновны в нем были парни из шайки мотоциклистов. Однако ему было любопытно — какую память оставил по себе в деревне этот самоуверенный маленький человечек? Был ли он здесь все еще слишком новым человеком, чтобы медлительные деревенские жители полностью осознали его присутствие, или ему удалось навязать себя их сообществу, как он, конечно же, и рассчитывал? Живет ли его сестра по-прежнему в их коттедже? Что она думает о его убийстве?
    Последнего Хэссолл так и не узнал, потому что мисс Армиджер умерла уже год назад и была похоронена на деревенском кладбище. О ней, похоже, остались только смутные воспоминания, однако соседке казалось, будто она слышала, что старая леди умерла от инсульта. Коттедж после ее смерти продали, и люди, жившие в нем теперь (молодая пара с несколькими маленькими детьми), ничего не знали об Армиджерах. Сад, который должен был стать таким прекрасным, засадили овощами, с трудом пробивающимися сквозь крапиву и сорняки. Викарий и доктор появились в деревне уже после смерти Армиджеров. Хозяин ‘Кареты и лошадей’ сказал, что помнит мистера Армиджера, что тот время от времени заглядывал к нему выпить пинту пива, что его смерть — скверное дело, из тех, что приносят дурную славу всей округе, и что полиция не приняла достаточно суровых мер против тех хулиганов. Один или два человека в деревне, к которым Хэссолл обратился с расспросами, сказали примерно то же самое. Но в целом он был обескуражен. Тут не было драмы, которую он мог бы описать; никаких личных деталей о жертве, ничего, что можно было бы превратить в историю. Его собственные воспоминания об Армиджере, похоже, были более живыми, чем то, что помнили о нем люди, среди которых он прожил два года. Огорченный Хэссолл уже начал думать, что самое лучшее — оставить Армиджера в забвении, в каком тот и пребывал, и перейти к следующему убийству в его списке.
    И тут, в одно прекрасное утро, он встретил Эверарда Крэбба.
    
    Они встретились в ‘Карете и лошадях’, когда Хэссолл уже решил, что сдается и, когда выпьет пива и съест свой сандвич, отправится обратно в Лондон. В баре не было никого, кроме них двоих и хозяина, который то уходил, то возвращался, чтобы выполнить их заказы, но по большей части оставлял Хэссолла и Крэбба одних. Крэбб сидел на табурете возле барной стойки. Это был тихий, потрепанный мужчина лет сорока, с нервным, изрезанным глубокими морщинами лицом, редкими каштановыми волосами и глубоко посаженными внимательными голубыми глазами. Он несколько минут наблюдал за Хэссоллом, прежде чем заговорить с ним.
    Потом он сказал:
    — Доброе утро. Меня зовут Крэбб... Эверард Крэбб.
    В мозгу Хэссолла негромко звякнул колокольчик. Он почувствовал, что уже слышал это имя, но не мог вспомнить где.
    — Доброе утро. Меня зовут Питер Хэссолл, — ответил он.
    — Я слышал, вы расспрашивали про доктора Армиджера, — сказал Крэбб.
    Хэссолл удивился, услышав, что мертвеца назвали ‘доктор Армиджер’. В деревне, как правило, отказывались именовать его ‘доктор’, поскольку полагали, что этот титул принадлежит только представителям медицинской профессии.
    — Да, но я не слишком далеко продвинулся в этом направлении, — сказал он.
    — Вы же не из полиции? — спросил Крэбб. — Нет, ведь прошло уже столько времени.
    — Нет, я писатель. Я собираюсь написать серию статей о забытых убийствах.
    — А-а, так я и подумал. Вы так и выглядите. Возможно, я могу чуть-чуть помочь вам. Боюсь, не слишком много. В то время у меня были кое-какие теории, однако не было ничего, что можно было бы назвать доказательствами. Но если вам интересно... — он с надеждой замолчал, одинокий человек, вероятно, отчаянно нуждавшийся в ком-то, с кем можно было бы поговорить.
    Хэссолл не думал, что из этого может получиться что-то стоящее, но он никуда не спешил, а стакан Крэбба был пуст. Предложив угостить его выпивкой, он узнал, что Крэбб предпочитает двойной виски.
    Взяв в руки свой стакан, Крэбб продолжил:
    — Я не очень долго жил тут, когда все это случилось. Только три или четыре года. Всего ничего для такого места, как это. И я был едва знаком с Армиджером. Но по округе ходили сплетни, и все знали, что он считает себя замечательным садовником. Насколько было известно, он никогда прежде не занимался садоводством, пока не приехал сюда, однако он полагался на книги и науку. Он когда-то был директором какого-то сельскохозяйственного исследовательского центра, вы, вероятно, об этом знаете, и собирался показать нам пару-тройку фокусов. Конечно, старики смеялись над ним. Они были уверены, что никто ничему не сможет научить их. Но это его нисколько не волновало, и он принялся за дело. Он оказался очень усердным работником, все они признали это, и вскоре на месте обычной капустной грядки у него появилось кое-что, выглядевшее очень многообещающее. Разумеется, он не беспокоился о том, сколько денег он тратит. Он заказывал дорогие сорта растений и все виды удобрений, и тому подобное, и не обращал внимания на все советы, которые ему давали. При любой возможности он готов был часами читать вам лекции о том, что вам самим следует делать. Очень самоуверенный человек.
    — Иными словами, его не любили, — заметил Хэссолл.
    — Ну, не совсем так, не совсем так. Он, в сущности, не сделал никому ничего плохого. То есть, пока у него не украли его гвоздики. С этого-то и начались все неприятности. Кажется, они были какие-то особенные, какого-то очень необычного сорта. Я встретил его на следующий день после того, как это случилось, и он был вне себя от ярости. Кто-то забрался ночью к нему в сад и выкопал все, что он только что посадил. Он сказал, что отомстит. Но тут, как вы понимаете, он столкнулся с трудностями. Потому что, если у половины людей по соседству в их собственных садах тоже растут гвоздики, как вы узнаете, которые из них ваши? Возможно, их гвоздики совсем не такие замечательные, как ваши, но как вы сможете отличить одни от других, пока они не распустятся? Я сказал ему об этом, а он пробормотал: ‘Просто подождите, и увидите’, и пошел прочь, бормоча что-то себе под нос. Мне не понравилось, как это прозвучало, но что я мог поделать? На самом деле я не думал, что он что-нибудь предпримет.
    — Мне говорили, что у него был бешеный нрав, — сказал Хэссолл.
    — Ох, это уж точно, — согласился Крэбб. — Но он также был человеком терпеливым, а это опасная смесь, как вы понимаете. Это делает вас мстительным человеком. Злопамятным и мстительным, — он отпил немного виски. — Он был именно таким, как оказалось. Мы все думали, что он забыл об этой истории, но в действительности он просто ждал ежегодной выставки цветов в деревне, чтобы увидеть, кто принесет гвоздики. И там он сразу узнал свои. Во всяком случае только одни гвоздики были нужного сорта и цвета. И они завоевали первый приз. Впрочем, его это уже не интересовало. Он просто хотел узнать имя человека, который принес их. Это был Альберт Риддл. Он работал в гараже, который вы проезжали, когда приехали в деревню, и так вышло, что он был ближайшим соседом Армиджеров. И ночью после выставки Армиджер пробрался в сад Риддлов и вылил несколько ведер

  гербицидов*

  (от лат. herba — трава и caedo — убиваю) — химические вещества, применяемые для уничтожения растительности

  на их салат, горох и бобы. Очень качественных гербицидов (ведь такой человек, как Армиджер, знал о них все), сделавших землю, которую ими обработали, на четыре года бесплодной.
    — Но как кто-то мог знать, что это сделал именно он, если он проделал все это ночью? — спросил Хэссолл.
    — Его видели, — сказал Крэбб. — Двое парней, возвращавшихся поздно ночью с танцев в городе, видели, как все произошло. Они не поняли, что делает старый Армиджер, поливая посреди ночи огород Риддла, и им не пришло в голову остановить его. Но когда все, что росло в огороде у Риддла, почернело, сморщилось и погибло, и он однажды вечером как следует напился здесь и устроил скандал, крича, что, должно быть, у кого-то в деревне дурной глаз, потому что он никогда не видел ничего подобного, они рассказали ему, что видели, что делал Армиджер. И Риддл, как Армиджер до него, поклялся отомстить. Я встревожился гораздо больше, чем когда о мести говорил Армиджер, потому что, когда Риддл напивался, он мог быть очень буйным. Он не раз попадал в

  магистратский суд*

  суд первой инстанции Великобритании, рассматривающий незначительные уголовные дела, а также некоторые категории гражданских дел

  , так что это были не пустые слова. Поэтому я подумал, что кто-то должен предупредить Армиджера.
    — Что вы и сделали, — сказал Хэссолл.
    — Да, и вот тогда-то я и узнал о гербицидах, — отозвался Крэбб. — Он рассказывал мне об этом, посмеиваясь. Сказал, что он сам работал над их созданием, и сказал, что это послужит Риддлу уроком. Только мисс Армиджер встревожилась, когда я объяснил им, что за человек был этот Риддл, и сказала, что ей хотелось бы, чтобы ее брат научился иногда забывать и прощать. Но он торжествовал победу и сказал, что у него имеется еще пара трюков в рукаве, если Риддл доставит ему еще какие-нибудь неприятности. И в ту же ночь он их получил. Риддл пробрался в его сад и срубил очень красивую березу, которая там росла. Армиджер посадил несколько молодых деревьев, когда переехал в коттедж, но та береза была единственным большим деревом, которое у него было. И вот утром она лежала в траве, срубленная под корень.
    — Кто-нибудь видел, как это случилось? Или как они узнали, что это сделал Риддл? — спросил Хэссолл.
    — Нет, никто ничего не видел, — ответил Крэбб. — Но кто еще мог сделать такое? Понимаете, тут была чистая злоба. Если бы дерево украли, можно было подумать, что это цыгане забрали его, чтобы распилить на бревна и продать. Но в том, что его просто оставили лежать, было что-то вызывающее. Все поняли, что это был Риддл.
    — А что сделал Армиджер?
    — Ничего.
    Хэссолл поднял брови:
    — Разве это было в его характере?
    — Нет, разумеется, нет, к этому-то я веду, — сказал Крэбб. — Это было совершенно не в его характере, и мне виделось в этом что-то очень тревожное. Как я уже вам сказал, Армиджер был человеком очень терпеливым, а также мстительным и злопамятным. И я особенно беспокоился, воспоминая, как он сказал, что у него есть еще один-два трюка в рукаве. Я чувствовал, что он припас для Риддла кое-что такое, что тому совсем не понравится, возможно, кое-что гораздо худшее, чем полив сада гербицидами. Но ничего не происходило, пока в сад не влезли свиньи.
    — Свиньи? — удивился Хэссолл. — Армиджер запустил каких-то свиней в сад к Риддлу?
    — Да, так все решили.
    — Мне кажется, это совсем не похоже на Армиджера. Не его стиль.
    — Точно! Именно так я сразу и сказал. Но никто не стал меня слушать. Хозяином свиней был человек по имени Дикин, ему принадлежало поле за коттеджем Риддла. Дикин жил в лачуге посреди поля, выращивал овощи на продажу и держал несколько кур и свиней. И вот, однажды ночью свиньи повалили забор вокруг сада Риддла, вырвали с корнем большую часть того, что там еще оставалось и растоптали все остальное. Сад был полностью уничтожен. И все говорили, что это Армиджер сломал забор и позволил свиньям попасть внутрь.
    — Однако вы этому не верили.
    — Нет, как вы и сказали, это было не похоже на Армиджера. Он был человеком утонченным, изощренным и коварным. Если бы все розы Риддла внезапно завяли, или все его яблоки вдруг опали с яблонь, или случилось бы еще что-нибудь в этом роде, я мог бы подумать, что за этим стоит Армиджер. Но я всегда полагал, что свиньи сами залезли в сад Риддла. Была там среди них одна старая свинья, а старые свиньи, как вам вероятно известно, очень драчливы, очень зловредны и весьма опасны. Я думаю, виноват во всем был сам Риддл, не следивший как следует за своим забором. Но он (и это очень важно), был уверен, что в ответе за все Армиджер. Он не хотел слушать никаких доводов. Он пылал гневом. Он снова поклялся, что отомстит. И всего неделю спустя Армиджера нашли мертвым, с разбитой головой, возле почтового ящика.
    В этот момент хозяин, который мешкал за барной стойкой, выискивая себе какую-нибудь мелкую работу: то полировал стаканы, то перекладывал сандвичи под стеклянным колпаком, словно он хотел слышать, что говорят друг другу двое мужчин, перехватил взгляд Хэссолла и незаметно подмигнул ему.
    Хэссолл не подал виду, что заметил это.
    — То есть вы хотите сказать мне, — заметил он, — что это Риддл убил Армиджера, а вовсе не парни на мотоциклах?
    — Нет, нет, вы не должны делать таких поспешных выводов, — быстро ответил Крэбб. — Все, о чем я рассказал вам, — просто последовательность событий. Вполне возможно, что Риддл не убивал Армиджера, какие бы ужасные угрозы он не изрыгал, так же, как вполне возможно, что Армиджер не впускал свиней в сад Риддла.
     — Рассуждая логически, я уверен, что вы правы. Но что подумали все остальные?
    Крэбб глубокомысленно покачал головой.
    — Боюсь, должен признаться, что на самом деле я мало что об этом знаю. Так вышло, что в то время я чувствовал себя не слишком хорошо, я почти не выходил из дому. Вирус, как сказал доктор. В то время в деревне многие заболели.
    — Вот чего я не понимаю, — сказал Хэссолл. — Если вы рассказали мне правду, почему полиция не заинтересовалась ссорой между этими двумя? Они совсем не подозревали Риддла?
    — Может, и подозревали. Я не знаю. В любом случае они не нашли никаких доказательств.
    — Выходит, грубая сила одержала победу над интеллектом. Знаете, мне это кажется очень печальным.
    — Ну, я не был бы в этом так уж уверен... — Крэбб замолчал. Глядя вдаль, он постучал пальцем по своему стакану, привлекая внимание Хэссолла к тому, что тот пуст.
    Хэссолл снова наполнил стакан.
    — Так что вы хотели сказать? — спросил он.
    — Видите ли, всего через несколько дней после смерти Армиджера Риддл тоже умер, — сказал Крэбб. — Разве это не странно?
    — Ну, не знаю. Люди иногда умирают, не так ли? А в смерти Риддла было что-то странное?
    — На первый взгляд — ничего. Он подхватил вирус. Я ведь говорил вам, в деревне тогда многие заболели. По правде говоря, он подхватил какую-то инфекцию, которая то уходила, то возвращалась, за несколько недель до смерти Армиджера. И, похоже, он никак не мог избавиться от нее. Проблемы с желудком, боли в суставах и тому подобное. Все как у меня, только гораздо хуже. Старый доктор Тернер, который еще практиковал здесь в то время, сказал, что это вирус. Так они в наши дни говорят всякий раз, когда не могут поставить диагноз, не так ли? И они дают вам пилюли, а если те не подействуют, они дадут вам новые, уже другого цвета, и, в конце концов, вы, вероятно, поправитесь сами, как это всегда и бывает. Но Риддл не поправился. Ему постепенно становилось все хуже и хуже. И чем хуже ему становилось, тем хуже делался его нрав. Свиньи, пробравшиеся в его сад, стали последней каплей. В последние дни своей жизни он был похож на маньяка. У меня нет никаких доказательств, убил ли он Армиджера, или не убивал. Но я знаю, что он был в ужасном состоянии и был способен на все.
    Хэссолл озадаченно поглядел на Крэбба. Тот ответил ему ясным внимательным взглядом, словно хотел проверить, какой впечатление произвела на Хэссолла его история.
    — Но вы намекаете, что в состоянии Риддла каким-то образом виновен Армиджер? — спросил Хэссолл. — Вы же сами подхватили этот вирус. Вы ведь не думаете, что Армиджер утроил так, что вся деревня заразилась какой-то таинственной инфекцией?
    — Разумеется, нет.
    — Тогда, что вы имеете в виду?
    Крэбб, задумчиво нахмурившись, поглядел на то, что осталось от его виски.
    — Как я уже раньше сказал, это просто последовательность событий. Возможно, это просто последовательность событий и ничего более. Но я много думал об этом деле, и иногда я не могу отделаться от мысли, что между этими событиями есть определенная связь. Но прежде я должен кое в чем признаться. Я украл огурец из сада Риддла.
     — Огурец? — в первый момент Хэссолл спросил себя: сколько Крэбб успел выпить до того, как он сам пришел в ‘Карету и лошадей’?
     — Да, огурец с грядки, — ответил Крэбб. — Такого сорта, какой можно выращивать в открытом грунте. В тот год было жаркое лето, как вы, возможно, помните, и огурцы у Риддла уродились особенно хорошо. Это были одни из тех немногих растений, которые не уничтожили ни свиньи, ни Армиджер со своими гербицидами. Но, видите ли, Риддл был мертв, и жаль было, чтобы огурцы попусту пропадали.
    — Одну минуту, — сказал Хэссолл. — Когда это было? Сколько времени прошло после смерти Риддла?
    — Это было вечером после похорон. Некоторые из нас были там, а потом мы зашли сюда, немного выпить, но одна кружка влекла за собой другую, как случается, когда у вас мрачное настроение, а так всегда бывает после похорон. И к тому времени, когда мы ушли отсюда, мы все порядком поднабрались. По-моему, нас было человек пять. Я припоминаю, что мы начали петь какой-то гимн, когда двинулись домой, и были настроены весьма благочестиво. И мы шли мимо коттеджа Риддла, который, как мы знали, был пуст, потому что его жена уехала погостить к сестре. И там были эти огурцы, такие пузатые и красивые, и такие соблазнительные. И мы могли видеть их с дороги, потому что сад от дороги отделяла только низкая каменная стена. И кто-то, может, даже это был я, предложил нам перебираться через ограду и угощаться, что мы и сделали. Я принес свои огурцы домой, и мы с женой в тот же вечер положили несколько из них в салат. А на следующее утро оба мы свалились с этой инфекцией.
    — Мистер Крэбб, — перебил хозяин, — я говорил вам, у меня самого была такая же инфекция, а я не ел никаких огурцов.
    — Случайное совпадение, — теперь голос Крэбба звучал уже не так четко, как вначале. — Ваша инфекция была совсем другая. Она могла прийти откуда угодно. Люди все время то приезжают сюда отовсюду, то уезжают. Вы могли подцепить ее от кого-то из них. Однако пока мы с женой не доели все эти огурцы, мы не начали поправляться. Это факт.
    — А как насчет тех четверых, что вместе с вами пели гимны после похорон и угощались огурцами? — спросил Хэссолл. — Они заболели?
    Крэбб погрозил ему пальцем.
    — Заболели, заболели. Я как раз собирался рассказать вам об этом. Все они на следующий день слегли с тем же самым вирусом. Но в то время никто из нас ничего такого не подумал. Мы принимали пилюли доктора Тернера, и постепенно нам стало лучше. И я, наверно, не задумался бы снова об этом деле, если бы не зашел однажды помочь мисс Армиджер с ее садом. Конечно, ей самой было с ним не управиться, он заглох и одичал. Вот я и предложил, что приду и подстригу ей лужайку. Косилка стояла в садовом сарае. Я зашел туда за ней. И там, на полке, я увидел две вещи: опрыскиватель и банку с каким-то

  инсектицидом*

  (от лат. insectum ‘насекомое’ + лат. caedo ‘убиваю’) — химические препараты, предназначенные для уничтожения вредных насекомых

  . Но даже тогда до меня еще не дошло. В конце концов, инсектицид — довольно обычная вещь для многих окрестных садоводов. Однако позднее я почему-то начал размышлять об этом. Я подумал про все эти штуки, что рассказывают про инсектициды. Вы знаете, было время, когда пивовары распыляли их на свой хмель, пока не выяснилось, что, если вы выпьете восемьсот галлонов пива, это может убить вас...— он уныло поглядел в свой почти пустой стакан.
     — Вы слишком много размышляете, мистер Крэбб, — сказал хозяин. — А не пойти ли вам сейчас домой перекусить? Ваша миссис должно быть уже ждет вас.
    — Так и есть, она уже ждет, — Крэбб допил свой стакан и поднялся на ноги. Он не совсем твердо стоял на них. — Приятно было побеседовать с вами, мистер... мистер?..
    — Хэссолл, — сказал Хэссолл. — Но, погодите минутку. Что, в конце концов, заставило вас думать, будто Армиджер опрыскал ядом огурцы Риддла?
    — Опять вы делаете поспешные выводы! — воскликнул Крэбб. — Разве я сказал, что он это сделал?
    — Вы на это намекали.
    Крэбб покачал головой.
    — Все, что я рассказываю вам, просто последовательность событий. Вы можете делать с этим все, что пожелаете, только не ссылайтесь на меня. Могу я надеяться, что вы не будете ссылаться на меня, а? Я всегда считал все, что я говорю, своей сугубо личной интеллектуальной собственностью.
    — Очень хорошо, — согласился Хэссолл. — Но каким было следующее событие в этой последовательности?
    — Ну, хорошо. Что-то заставило меня подумать, что будет лучше отнести эту бутылку инсектицидов моему другу-химику и попросить его сказать мне, что это такое. И он сказал, что в бутылке был некий химикат, называемый фторфосфонат, смертельный для таких насекомых, как тли, а в достаточно больших количествах и для человека, хотя совершенно безопасный для растений. И знаете, что я тогда сделал? Я снова забрался в сад к Риддлу, срезал все оставшиеся огурцы и сжег их. Просто чтобы подстраховаться, понимаете, а не потому, что я всерьез думал, что с ними что-то не так. Вот так и закончилась вся эта история.
    — И у вас не осталось абсолютно никаких реальных доказательств чего бы то ни было.
    — Ни крошки, приятель, ни крошки! — Крэбб внезапно улыбнулся Хэссоллу с выражением величайшего счастья на лице. — Ну, я действительно должен идти.
    — Но вы в самом деле верите, что Армиджер постепенно травил Риддла этими огурцами? — спросил Хэссолл.
    — Я редко рассказываю о том, во что верю, — с гордым видом ответил Крэбб. — Это мое личное дело.
    — И все-таки, как насчет миссис Риддл? Армиджер имел что-то против нее, или его просто не волновало, если она умрет?
    — Миссис Риддл не ела огурцов. Она говорила, что они вызывают у нее расстройство желудка. Я помню, когда мы с женой пригласили ее однажды к нам на чай, она даже не притронулась к нашим сандвичам с огурцами. Она была в полной безопасности.
    — Но почему вы не пошли в полицию с вашими подозрениями? — спросил Хэссолл. — Об этом не было сказано ни слова ни на дознании, ни позже, не так ли?
    — Ну, они же ведь оба умерли, и Армиджер, и Риддл, правда? — сказал Крэбб. — И ни мисс Армиджер, ни миссис Риддл не стали бы счастливее от мысли, что жили с убийцей. Обе они — очень милые старые леди. Никто не хотел расстраивать их. Зачем же было что-то говорить? Кто бы от этого выиграл? Ну, а теперь — до свидания, мистер Хэссолл. Очень приятно было поболтать с вами.
    
     Сосредоточившись и с величайшей осторожностью ставя одну ногу перед другой, тихий, потрепанный мужчина направился к двери. Когда она закрылась за ним, Хэссолл сказал:
    — Эверард Крэбб? Кажется, я знаю это имя, но не могу вспомнить, где его слышал.
    — Он писатель, как и вы, — сказал хозяин. — Пишет истории про убийства. Я иногда читаю их, когда под рукой нет ничего лучше. Они неплохие, но, насколько я могу судить, совершенно неправдоподобные.
    — Вы слышали историю, которую он только что рассказал мне?
    — Ну, он не всегда рассказывает в точности одно и то же. Не удивлюсь, если однажды он сделает из этой истории книгу.
    — Есть во всем этом хоть слово правды?
    Хозяин принялся стирать несуществующее пятно с отполированного до блеска прилавка, внимательно глядя вниз, на то, что он делал.
    — Это правда, что оба они умерли, мистер Армиджер и мистер Риддл, — сказал он. — И умерли почти одновременно, один за другим. И правда, что старых леди очень любили, и все сочувствовали им. Конечно, теперь мисс Армиджер уже умерла, но миссис Риддл все еще живет в деревне.
    — И поэтому вы все собрались и решили оставить свои подозрения при себе, — сказал Хэссолл. — Все, кроме Эверарда Крэбба.
    Хозяин принялся еще усерднее полировать свой прилавок.
    — Видите ли, никто не обращает на него внимания, и он это знает, — сказал он. — Он не имел в виду ничего плохого. У него, на его же беду, просто слишком буйное воображение. Ему известно ровно столько же, сколько и всем остальным. Мистер Риддл умер от инфекции. А бедного мистера Армиджера убили хулиганы. В этом нет никаких сомнений. Сначала — бессмысленное насилие, а потом они покрывали друг друга, поэтому никому не смогли предъявить обвинение. Полиции следовало бы обойтись с ними гораздо суровее.      Публикация на форуме: 14 сентября 2021 г.
• НАПРАШИВАТЬСЯ НА НЕПРИЯТНОСТИ
    Мистер Пьер нахмурился, увидев перепуганное лицо своей секретарши, неожиданно возникшее у него за спиной в зеркале.
    — В чем дело, Морин? — его тихий голос с легким иностранным акцентом прозвучал резко, хотя искусные пальцы продолжали все так же размеренно накручивать лиловые волосы его старейшей клиентки на бигуди. — Ты же не хочешь сказать, что тебе опять нездоровится? У нас слишком много работы, чтобы давать тебе еще один выходной.
    — Ах, нет, нет, мистер Пьер. Это опять те люди. Те детективы!
    — Ох, — он часто удивлялся, зачем вообще нанял эту девчонку. Ее бледное лицо было таким глупым, и выбрать для волос этот светлый оттенок было ошибкой: он совершенно не шел ей. — Ну ладно, скажи им, что я выйду к ним через минутку.
     — Но что мне делать с ними, мистер Пьер? Я же не могу оставить их там, среди всех этих леди. Кто-нибудь ведь может догадаться, кто они такие.
     — Отведи их в мой кабинет.
    
    Когда она убежала, он закончил укладывать волосы клиентке. Мистер Пьер отодвинул ее стул, подвел к фену, помог удобно устроиться под ним с журналом VOGUE, а потом быстро оглядел свой салон. Все было в порядке. Пригладив густые темные волосы, он, раскланиваясь, прошел мимо дам, ожидающих в приемной, и вошел в свой кабинет.
    Там была Морин и те два крупных крепких мужчины, что приходили в прошлый раз.
     — Им опять нужна Линда! — визгливо закричала она. — Я сказала им, что она еще не вернулась с обеда. Я сказала, что она не вернется до половины третьего.
    — Ш-ш-ш, Морин, иди обратно на ресепшен, — сказал мистер Пьер. Он повернулся к старшему из двух мужчин. — Итак, опять неприятность. Та же самая неприятность?
    Иностранный акцент почти исчез из его голоса.
    — Хуже, мистер Джонс, — сухо сказал инспектор Фраер. — Теперь уже не просто ограбление. На этот раз у нас убийство.
    Лицо мистера Пьера превратилось в непроницаемую маску, как у тех дам, что проходили косметические процедуры в его салоне. Он нащупал стул.
    Детектив продолжал:
    — Это миссис Кэллоуэй с фермы Эпплкрофт на Дин-роуд, мистер Джонс. Одна из постоянных клиенток мисс Линды Джарвис, не так ли?
    Мистер Пьер ошеломленно кивнул.
    — Она была записана вчера на три часа дня к мисс Линде, но не пришла, — произнес он трясущимися губами. — Она позвонила и отменила свой визит. Я сам ответил на ее звонок. Я не понимаю, почему вы пришли к нам. Говорю вам, мистер Фраер, она не пришла.
    — Поэтому ее и убили, — сказал инспектор.
    — Я не понимаю.
    Второй мужчина терпеливо объяснил:
    — Видите ли, мистер Джонс, если бы она явилась сюда, то, вернувшись домой, она всего лишь обнаружила бы, что ее украшения украдены, как это случилось с двумя другими женщинами, которые делали прическу у Линды Джарвис. С теми двумя женщинами, о которых мы расспрашивали ее в прошлом месяце. Но миссис Кэллоуэй отменила свой визит и осталась дома. Поэтому грабитель вопреки своим ожиданиям обнаружил, что дом не пуст. Он наткнулся на миссис Кэллоуэй и разбил ей голову молотком. Уборщица нашла ее тело сегодня утром.
    Мистер Пьер почувствовал, что его сейчас вырвет. Комната закружилась у него перед глазами.
    Немного придя в себя, он пробормотал:
    — Я не понимаю, почему вы обвиняете в этом мисс Линду.
    — Я не сказал, что мы обвиняем ее. Я говорю лишь, что у нас было два ограбления за месяц, оба раза дома никого не было, оба раза леди ушли из дому, чтобы сделать прическу в салоне у мистера Пьера и оба раза они были клиентками Линды Джарвис, которая недавно начала встречаться с безработным по имени Фред Бенсон. Может быть, она передавала ему информацию, а может быть, и нет.
    
    Дверь распахнулась.
    — Я слышала, что вы сказали! — закричала стройная золотоволосая и очень рассерженная девушка. Ее голубые глаза яростно сверкали. — Ни я, ни Фред Бенсон не имеем с этим ничего общего!
    — Ш-ш-ш, Линда, — сказал мистер Пьер, вернувшись по привычке к своему французскому акценту. Одновременно он, как это часто бывало с ним раньше, поймал себя на мысли: ‘Когда же химики найдут какое-нибудь средство, чтобы сделать любые волосы похожими на ее?’ — Бога ради, говори потише и закрой дверь.
    Она вошла, но дверь не закрыла и голос не понизила.
    — Мне жаль, что миссис Кэллоуэй умерла, — сказала она. — Она была милая, и обращалась со мной, как с человеком. Но не пытайтесь втянуть в это Фреда. Он не работает потому, что пострадал в автомобильной аварии и все еще не совсем оправился. Фредди — взломщик! Господи, — да он не знал бы с чего начать!
    — Не знал бы, даже если бы вы подсказали ему, мисс Джарвис? — спросил инспектор
    — Я?! — у нее перехватило дыхание. — И что, по-вашему, я должна была ему сказать?
    — Когда миссис Кэллоуэй не будет дома. Потому что она будет здесь делать у вас прическу.
    Мистер Пьер заметил страх в глазах девушки. Он был чутким человеком, и это расстроило его.
    — Но мисс Линда знала, что она не придет сюда, — сказал он.
    — Это правда, — с жаром откликнулась девушка. — Она отменила свой визит. Мистер Пьер сказал мне об этом перед тем, как я ушла обедать. А обедала я с Фредом. Если бы он был вашим взломщиком, разве я не сказала бы ему об этом и не предупредила бы, чтобы он не ходил туда?
    Детективы некоторое время помолчали, а потом обратились к мистеру Пьеру:
    — Когда миссис Кэллоуэй позвонила? Вы говорили, что сами приняли ее звонок.
    — Да, верно... это было примерно в час дня, — сказал мистер Пьер. — Она сказала мне, что простудилась и решила остаться дома, поэтому я вычеркнул ее имя из журнала, куда записываю клиентов, и назначил на ее время у Линды другую леди, которая как раз позвонила несколько минут спустя.
    — Думаю, мне стоит взглянуть на этот журнал, — сказал инспектор Фраер.
    
    Сняв трубку телефона, стоявшего у него на столе, мистер Пьер попросил Морин принести журнал записи клиентов. Когда она вошла, он открыл журнал на нужной странице и показал детективам зачеркнутое имя миссис Кэллоуэй и другое имя, написанное сверху.
    Инспектор Фраер задумчиво изучил эти записи.
    — Почему на этот звонок ответили вы, мистер Джонс? — спросил он. — Почему не ваша секретарша?
    — Потому, что она ушла обедать. Она... — он запнулся. Он посмотрел на Морин и увидел, как она по-дурацки открыла рот.
    ‘К сожалению, — подумал он, — вряд ли химики когда-нибудь придумают средство, которое сможет придать ее лицу хотя бы тень той живости и ума, какие отражаются на лице Линды’.
    — Мисс Линда не уходит на обед до половины второго, — продолжил он. — Вот почему, прежде чем она ушла, я смог сообщить ей, что миссис Кэллоуэй отменила свой визит. Но Морин уходит обедать в половине первого. Поэтому она ничего не знала про эту отмену, пока не пришла с обеда. А тогда она сразу прибежала ко мне и сказала, что ей нездоровится, и она хотела бы пойти домой. И я ее отпустил.
    — Благодарю вас, именно это мне и нужно было узнать, — сказал инспектор Фраер.
    Он быстро повернулся к Морин.
    — Вы здорово не любите мисс Джарвис, не так ли? Фред Бенсон гулял с вами, пока не встретил ее. Вот почему вы всегда выбирали именно ее клиенток и рассказывали про них своему брату, брату, который уже отбыл срок за вооруженный грабеж.
    — Я... я не знаю, о чем вы говорите, — сказала Морин.
    Но она знала. Мистер Пьер понял это по тому ужасу, который на мгновение отразился на ее невыразительном пустом лице.
    Возможно, из-за своей впечатлительности именно в этот момент он вспомнил о леди, которую оставил сидеть под феном. И он бросился вон из комнаты, чтобы заняться ею.    Публикация на форуме: 5 июня 2021 г.
• ОРУДИЕ ПРАВОСУДИЯ
    Когда Френсис Лили прочла в столбце некрологов ‘Таймс’, что Оливер Дарнелл, возлюбленный муж Джулии, скоропостижно скончался у себя дома, она сложила на столе перед собой руки, уронила на них голову и отчаянно разрыдалась. Любой, кто увидел бы ее в эту минуту, решил бы, что она оплакивает потерю дорогого друга. В действительности же это были слезы облегчения, исцеляющие и прекрасные. Она, наконец, свободна. Над ней больше не висит никакая угроза. Или так ей показалось в первый момент, пока она не обдумала ситуацию.
    Едва сделав это, она резко выпрямилась, решительно вытерла глаза и села, глядя перед собой — смуглая, угловатая, привлекательная сорокалетняя женщина, охваченная новым мучительным страхом. Когда человек умирает, его адвокат или душеприказчики, или кто-нибудь еще должны будут разобрать его бумаги, а где-то среди этих бумаг они найдут те ужасные фотографии. И только бог знает, что тогда случится. По крайней мере с Оливером Френсис знала, на каком она свете. Пока она платила ему каждый год по две тысячи (которые было не так уж трудно найти), она могла чувствовать себя в относительной безопасности. Но если кто-то другой найдет те фотографии и вздумает послать их Марку, ее мужу, тот немедленно разведется с ней (чего он давно хотел) и, конечно, получит опеку над их двумя детьми. Этого нельзя допустить. Она должна что-то придумать, и придумать немедленно.
    К счастью, она всегда умела соображать быстро. Не прошло и нескольких минут, а она уже знала, что делать. Или, по крайней мере, что стоит попытаться сделать. Позвонив Джулии Дарнелл, она сказала:
    — Это Френсис, Джулия. Я только что прочла про Оливера. Мне так жаль. Я едва смогла поверить этому. Что-то с сердцем, да? У него ведь всегда были какие-то проблемы с сердцем, правда? Послушай, дорогая моя, пожалуйста, будь со мной откровенна: может быть, ты хочешь, чтобы я приехала? Я имею в виду, если ты сейчас одна, и я могу чем-нибудь помочь. Я приеду на похороны, но я могла бы приехать прямо сейчас и остаться на несколько дней, если с тобой нет какого-нибудь другого друга.
    Джулия, обливаясь слезами, поблагодарила. У нее самой родных не было, а родственники Оливера ей никогда не нравились. И хотя соседи, по ее словам, были очень добры, фактически она осталась совсем одна. И поскольку они с Френсис были такими старыми подругами, она и представить себе не могла, что кто-то другой мог бы лучше помочь ей справиться с ужасным одиночеством и тяжестью утраты. Разумеется, Джулия ничего не знала о недолгом романе Френсис с ее мужем, или о том, что он дополнял свои не слишком большие заработки в качестве художника, рисующего очень абстрактные картины, доходом от шантажа. Поэтому ее привязанность к Френсис была искренней и ничем не омраченной. Пообещав приехать ближе к вечеру, Френсис позвонила Марку в его офис, сказала ему, что случилось, и что она, наверно, на несколько дней уедет. С детьми никаких проблем не было — они были в своей школе-интернате. Сложив чемодан, она отправилась в Дорсет, в коттедж Дарнеллов.
    
    К тому времени в голове у нее уже сложился план. Утром в день похорон она собиралась, проснувшись, объявить, что подцепила какой-то вирус и чувствует себя слишком плохо, чтобы выходить из дому. Потом, в то единственное время, когда она может быть уверена, что коттедж будет совершенно пуст, она сможет быстро обыскать его и найти фотографии. Вероятно, они где-то в студии Оливера, куда не было доступа посторонним, и даже Джулии не разрешалось там ничего трогать или хотя бы вытирать пыль. Конечно, если их там нет, если, например, Оливер держал их в банке, тогда Френсис ничего не останется, кроме как вернуться домой и ждать самого худшего. Но, если ей повезет, думала она, она сумеет отыскать их.
    К несчастью, ее план провалился, потому что утром в день похорон именно Джулия проснулась совершенно больной. У нее была температура 102, она жаловалась на боль в горле и могла говорить только хриплым шепотом. Френсис вызвала врача, который дал Джулии какой-то антибиотик и сказал, что она, разумеется, должна оставаться в постели и не выходить на улицу даже ради похорон мужа в такое морозное февральское утро. Джулия, с ярким лихорадочным румянцем на пухлых, обычно бледных щеках, горько плакала и причитала:
    — Но все эти люди придут сюда на ланч... Френсис, что мне делать с ними? Я не могу отослать их...
    Потому что Джулия настаивала, что приехавших издалека родственников Оливера и тех соседей, которые окажутся достаточно любезны, чтобы прийти на похороны, нужно пригласить потом к ней домой на ланч. И они с Френсис провели накануне большую часть дня, занимаясь приготовлением и сервировкой холодных закусок, салатов, сыров и запаса довольно плохого белого вина для того, что, по мнению Френсис, должно было стать отвратительной маленькой вечеринкой. Однако мысль об этом ланче, похоже, утешала Джулию.
    Снова быстро все обдумав, Френсис сказала:
    — Не беспокойся. Я приму их вместо тебя. Я пойду на заупокойную службу, но не пойду на кладбище. Я сразу из церкви вернусь сюда и все приготовлю для твоих друзей, когда они вернутся. Теперь просто лежи спокойно, а я обо всем позабочусь.
     Она дала Джулии лекарство, которое оставил ей доктор, а также приготовила для нее кружку горячего молока, в которую бросила две таблетки барбамила, найденные ею в шкафчике в ванной комнате. Этого почти наверняка будет достаточно, чтобы Джулия уже спала к тому времени, когда Френсис вернется из церкви. И хотя на поиски у нее будет не так много времени, как она надеялась, ей еще может повезти.
    
     Людей в церкви было немного. Мужчина, севший рядом с Френсис, шепотом заговорил с ней, пока не принесли гроб и не появился викарий. Он сказал, что он — майор Сауэрби, и что его жена страшно сожалеет, что не смогла прийти, но она подхватила какой-то вирус и больная лежит в постели.
     — Ужасно много людей в деревне заболело из-за этого, — сказал он. — Это правда, что бедная миссис Дарнелл тоже с этим свалилась?
    — Боюсь, что так, — сказала Френсис.
    — Такая трагедия для нее. Очень печально. Она и Оливер были так преданы друг другу. Конечно, я не понимал его живописи, но Изабель, моя жена, которая разбирается в таких вещах куда лучше, чем я, говорит, что он заслуживал гораздо большего признания. Великая верность себе, так она говорит, и такая искренность...
    — Ох, как это верно, — согласилась Френсис, с нежной печальной улыбкой. И подумала, что, по-своему, это была чистая правда. Оливер неизменно был верен идее использовать любую женщину, которая оказалась настолько глупа, чтобы плениться его необыкновенно привлекательной внешностью и поверить ему.
     Едва служба закончилась, она поспешила покинуть церковь, и, предоставив остальным скорбящим отправляться на кладбище, сама зашагала по улице, ведущей к коттеджу Дарнеллов.
    
    Войдя в дом, она остановилась, прислушавшись. Все спокойно. Похоже, барбамил сделал свое дело и Джулия заснула. Просто, чтобы удостовериться, Френсис подошла к подножию лестницы и тихонько позвала:
    — Джулия...
    Ответа не было. Она мгновение подождала, потом, скинув пальто, бросила его в кресло и быстро прошла по коридору в студию Оливера. Очень скоро ей нужно будет накрывать на стол для гостей Джулии. Но сначала — поиски. Открыв дверь студии, она вошла, и только тогда поняла, почему в доме было так тихо. Джулия в своем пеньюаре лежала посреди комнаты. Ее голова представляла собой ужасное кровавое месиво, а рядом с ней на полу лежал тяжелый молоток.
    
    Френсис не была совсем уж бессердечной. Кроме того, была от природы законопослушным человеком. Первым ее побуждением, когда она увидела изувеченное тело на полу, было позвонить в полицию. Но потом, как это обычно с ней бывало, в голову ей пришла другая мысль. Ей все еще отчаянно нужно было найти фотографии, а едва полиция прибудет в дом, у нее уже не будет возможности отыскать их. Это чрезвычайно усложняло положение. Прежде всего, откуда полиции знать, что это не Френсис убила Джулию, когда та, наполовину одурманенная снотворным и полусонная, услышала какой-то шум в студии мужа и спустилась вниз, чтобы узнать, в чем дело? Если Френсис сейчас вызовет полицию, подумала она, у нее могут быть большие неприятности.
    Однако, если она этого не сделает и займется поисками фотографий, вскоре у нее на руках окажется остывающее тело, и рано или поздно ей придется объяснять, почему она не сообщила о нем несколько часов назад. И делу ничуть не поможет то, что она почти наверняка знает, кто был убийцей. Этот вирус — очень удобная штука, а миссис Сауэрби, которая не пришла в церковь и не знала, что Джулия больна, могла рассчитывать, что дом будет пуст. Оглядывая студию, где все ящики были выдвинуты, а бумаги, письма, наброски и блокноты валялись на полу, Френсис задумалась: успела ли та женщина, прежде чем произошло убийство, найти фотографии или письма, которые, по-видимому, давали Оливеру власть над нею, или она по-прежнему в ужасе, что их отыщет кто-то другой?
    Но, даже если она их не нашла, она вряд ли теперь вернется, зная, что в дом вот-вот прибудет дюжина гостей. Вытащив ключ из двери студии, заперев ее снаружи и убрав ключ в карман костюма, Френсис прошла на кухню и принялась готовить ланч.
    Она достала из холодильника все, что они с Джулией приготовили накануне, выложила в хрустальные салатницы разнообразные салаты, креветки с рисом и перцем, огурцы в сметане, салат из капусты и все остальное, разложила на тарелках ломтики холодной индейки, мясной рулет и ветчину и поставила все это на стол в столовой. Френсис достала столовое серебро и бокалы, вытащила пробки из бутылок с вином. Едва все было готово, как прибыли первые гости.
    
     Это были викарий Артур Крэддок и его жена. Он был изящным, довольно симпатичным мужчиной, чей голос, когда он читал псалмы, выбранные Джулией для описания сомнительных достоинств Оливера, оказался неожиданно мощным и внушал благоговение. Но любое благоговение, какое он мог внушить, исполняя свои профессиональные обязанности, в более обыденной обстановке, к сожалению, сводила на нет его жена, добродушная на вид, крупная, энергичная женщина, очень любившая командовать. Она с порога ошарашила Френсис, заявив, что хотела бы подняться наверх, чтобы сказать пару слов бедной Джулии и сообщить ей, как великолепно все прошло и как сильно им всем ее не хватало.
    — Но как же инфекция? — пробормотала Френсис. — Я слышала, в деревне она повсюду, и я уверена, Джулия не хотела бы, чтобы вы рисковали заразиться здесь.
     — Я никогда не болею, — отвечала миссис Крэддок. — Спросите моего мужа. Знаете, когда мы были в Индии некоторое время назад, я ухаживала за больными бубонной чумой и нисколько не пострадала. Я уверена, что смогу немного подбодрить Джулию.
     — Ну, может быть, чуть позже, — сказала Френсис, к которой вернулось присутствие духа. — Несколько минут назад я заходила взглянуть, как она, и видела, что она заснула. Доктор дал ей что-то успокоительное. Он сказал, что ей нужен покой, и я уверена, что он прав. Я знаю, что она толком не спала уже несколько дней. А сейчас она выглядит такой умиротворенной, поэтому я думаю, нам не стоит беспокоить ее.
    — Ах, нет, конечно же, нет, — согласилась миссис Крэддок. — Кто это был? Доктор Боллинг? Прекрасный человек. Великолепный образец старого доброго семейного врача, которому вы действительно можете довериться.
     Она позволила отвести их с мужем в столовую. Едва они успели взять по бокалу вина, как дверной колокольчик снова зазвонил, и Френсис оставила их, чтобы встретить новых гостей.
    Это были брат и кузен Оливера, и тот знал, так он однажды сказал Френсис, что оба они не любили его. Потом прибыл майор Сауэрби. Понемногу столовая заполнялась, приглушенные голоса, которыми все говорили поначалу, постепенно становились все громче, пока в комнате не стало так же шумно, как на обычной дружеской вечеринке. Все с аппетитом ели приготовленные закуски, пили вино, и вокруг воцарилось немного шокирующее, по мнению Френсис, веселье, время от времени умеряемое только чувством вины, когда кто-то оказывался настолько бестактным, чтобы напомнить остальным, что угощение, которое они едят, является ‘пирогом поминным’.
    Раскрасневшийся брат Оливера заметил:
    — Джулия всегда была замечательной хозяйкой. Жаль, что она не может сейчас присоединиться к нам.
    — Должно быть, ей пришлось немало потрудиться, чтобы приготовить все это, — сказала миссис Крэддок. — Но, я полагаю, для нее это было благом: отвлекало ее от горестных мыслей. Я хочу ненадолго подняться к ней и рассказать ей, как все мы беспокоимся о ней. Потому что, я уверена, от шума, который мы сейчас подняли, она уже должна была проснуться. Я только на минутку загляну к ней, принесу тарелку с закусками и, может быть, бокал вина, хорошо?
    — Как раз то, что нужно, — сказал майор Сауэрби, — Хотя виски, наверно, было бы ей еще полезнее. Я дал своей жене доброго крепкого виски перед тем, как ушел в церковь, и сандвич. Она сказала, что сандвич, это все, что она способна съесть. Разумеется, я настоял, чтобы она осталась в постели. Она была так расстроена, что не сможет прийти на похороны, но ясно было, что она не в состоянии это сделать. Дело в том, знаете ли, что она очень интересовалась Оливером. Однажды она позировала ему для портрета, а потом уговорила меня купить его. Ну, на самом деле я не собирался этого делать, потому что никто не догадался бы, что там изображена Изабель. Все эти квадраты и треугольники... Но она сказала, что это хорошая работа, а она куда больше меня понимает в таких вещах.
    Миссис Крэддок накладывала на тарелку креветки и рис, приговаривая:
    — Интересно, любит ли она огурцы? Некоторым они не нравятся...
    Добавив ломтик индейки и маленький кусочек ветчины, женщина потянулась за бутылкой вина, чтобы наполнить бокал для Джулии.
    Несказанно перепугавшись, Френсис в отчаянии выхватила тарелку и бокал из рук жены викария и, резко бросив:
    — Я возьму их, — шагнула к двери.
    И пока миссис Крэддок все еще смотрела на нее, пораженная ее грубостью, она взбежала вверх по лестнице и бросилась в открытую дверь спальни Джулии.
    
     Там, в тишине, она впервые по-настоящему ощутила весь ужас ситуации. Она стоит тут, а в руках у нее еда и вино для женщины, чье остывающее тело с разбитой головой лежит в комнате внизу. Словно загипнотизированная, она не могла отвести взгляд от пустой кровати со смятыми подушками и откинутым одеялом. Френсис залпом выпила вино, сожалея, что у нее нет чего-нибудь покрепче. Потом она спустилась вниз и поставила тарелку с нетронутой едой на обеденный стол.
     — Джулия выпила вино, но не стала ничего есть, — сказала она миссис Крэддок. — Я дала ей еще одну таблетку, которую оставил для нее доктор. Ей очень хотелось спать. Я думаю, нам действительно лучше оставить ее в покое.
     Раздосадованная, что ей помешали творить добро, жена викария вскоре ушла, увлекая за собой мужа. А вслед за ними, один за другим удалились и остальные гости. В доме, наконец, снова стало тихо и спокойно.
    
    Слишком тихо, слишком пусто. Последний час стал для Френсис самым худшим кошмаром из всего, что ей когда-либо пришлось пережить, но, по крайней мере, толпа гостей с их пустой болтовней отвлекла ее от мрачных мыслей. Теперь она больше не могла прятаться от них. Нужно было найти фотографии, и нужно было что-то делать с трупом, лежавшим в студии. Когда она посмотрела на стол, заставленный фарфором, винными бокалами и тарелками с остатками пищи, у нее вдруг возникла нелепая идея, что она могла бы вымыть посуду, прежде чем попытаться разобраться с убийством. Но осознав, что это глупо и что она просто хочет отложить то, что должна сделать, Френсис осушила стакан виски, села во главе стола и постаралась сосредоточиться.
    Прежде всего, фотографии. Она должна взять себя в руки, вернуться в студию и поискать их. То, что она сделает потом, будет до некоторой степени зависеть от того, насколько поиски будут успешны. Она с трудом могла думать о том, что будет, если она ничего не найдет. С такими ужасными уликами на руках Марк наверняка сможет получить опеку над детьми, когда потребует развода, которого он так желает. А она никогда не смирится с этим. Было совершенно нестерпимо не только лишиться счастья видеть двух милых девочек, но и позволить Марку восторжествовать над ней.
    Она подумала о фотографиях, на которые Оливер всего один раз позволил ей взглянуть; о том, какими ужасающе откровенными они были; и о том горьком удовлетворении, с каким Марк будет рассматривать их. В своем роде это были великолепные фотографии. Возможно, Оливер не был выдающимся художником, но как фотограф он был весьма искусен, а также невероятно изобретателен. Когда он делал эти снимки, она и не подозревала, что в комнате была камера. И когда он рассказал ей, как он все проделал, она едва не рассмеялась, до того это было умно. Но теперь она должна их вернуть. Она должна это сделать прежде, чем сможет думать о чем-то еще.
    
    Она вернулась в студию. Не смотреть на тело Джулии, темнеющую кровь и смертоносный молоток оказалось легче, чем она думала. Заперев дверь на ключ (на случай если кто-нибудь, например миссис Крэддок, эта благонамеренная любительница совать свой нос в чужие дела, вздумает вернуться), она принялась методично обыскивать ящики и шкафы. К своему удивлению она почти сразу нашла фотографии, не только снимки, но и негативы. Они оказались в коробке, стоявшей в шкафу, который, как она подумала, женщина, обыскивавшая студию до нее, еще не открывала.
    Она нашла несколько других фотографий того же характера. От облегчения у нее закружилась голова. Чувствуя, что готова разрыдаться, как тогда, когда прочла о смерти Оливера, она рассматривала фотографии, пытаясь угадать, которая из трех изображенных там женщин Изабель Сауэрби? Френсис ничего о ней не знала, если не считать того, что ее муж считал, что она не выглядит так, словно вся состоит из квадратов и треугольников. Но ни одна из женщин на фотографиях так не выглядела. Они были скорее округлыми, чем угловатыми. И две из них казались слишком юными, чтобы кто-то из них мог быть женой майора Сауэрби, хотя в таких вещах никогда ничего нельзя знать точно. Девушки их возраста иногда выходят замуж за шестидесятилетних мужчин. Однако Френсис подумала, что убийцей Джулии, скорее всего, была третья женщина, примерно того же возраста, что и она сама, крупная, с пышной грудью, довольно полная, с жестоким и страстным выражением лица. В самом деле пугающая женщина, несомненно, способная на убийство. Френсис еще несколько минут рассматривала ее лицо. Потом положила обратно в шкаф ее фотографии и негативы; а свои собственные и снимки двух молодых женщин отнесла в гостиную, положила в камин и разожгла в нем огонь.
    Негативы вспыхнули, полыхнули ярким пламенем и исчезли, наполнив комнату едкой вонью. Фотографии, скручиваясь по краям, горели медленнее. Но, когда она поворошила их кочергой, разгорелись, пока не превратились в кучку пепла. Она глядела на них, присев на корточки, пока не погасли последние искры. Потом встала и прошла к телефону.
     Теперь у нее был план, или некое подобие плана. Это была рискованная игра, но что ей еще оставалось? Взяв телефонную книгу, она нашла Сауэрби и набрала их номер.
     К ее радости, ей ответил женский голос. Френсис не стала называть себя.
    — Я нашла то, что вы искали, — мягко сказала она.
    Последовало молчание. Френсис вдруг услышала, как колотится ее сердце. Вот минута, когда она узнает, выиграла она или проиграла. Возможно, ее догадка ошибочна.
     Миссис Сауэрби могла оказаться невинной больной женщиной, которая весь день пролежала в постели с гриппом. И если так, Френсис придется придумывать новый план. Тогда окажется, что с ее стороны было сущим безумием не вызвать полицию сразу же, едва она обнаружила труп Джулии. Если бы только она знала, как просто будет найти фотографии, она бы так и сделала, и у нее осталось бы достаточно времени, чтобы уничтожить их до прибытия полиции. Но теперь не имело смысла думать о том, что она могла бы тогда сделать. Было уже слишком поздно. Она ждала.
    Наконец голос в трубке едва слышно спросил:
    — Кто вы?
    Френсис судорожно вздохнула. Итак, она оказалась права. Ее план сработал.
    — Подруга Джулии, — сказала она. — Я думаю, вам лучше приехать сюда как можно быстрее.
    — Что вам нужно? — спросил голос.
    — Ваша помощь, — сказала Френсис.
    — Я не могу прийти. Я больна.
    — Советую вам побыстрее поправиться.
    — Но я не могу. Мой муж и слышать не захочет о том, чтобы я вышла из дому.
    — Это ваша проблема. Я могу немного подождать здесь, но не слишком долго.
    Снова молчание. Потом голос в трубке сказал:
    — Ладно. Я посмотрю, что можно сделать.
    На другом конце линии повесили трубку. Френсис сделала то же самое, заметив, что рука, сжимавшая трубку, стала липкой от пота и на трубке остались влажные следы. Он задумалась: может ли это оказаться важным, но решила, что нет. Вскоре ей предстоит сделать еще один звонок, который объяснит ее отпечатки пальцев на телефоне.
    
    Ей пришлось ждать целый час, прежде чем зазвонил колокольчик у входной двери. Дневной свет уже сменился ранними февральскими сумерками. Пока ждала, она сняла с Джулии пеньюар и ночную рубашку и надела на нее трусики и лифчик, джинсы и свитер. Это было кошмарное предприятие. В самом разгаре этой работы ее охватила дурнота, и она вынуждена была уйти в гостиную, чтобы прийти в себя. Но она боялась дожидаться, пока придет другая женщина, которая могла бы помочь ей: вдруг тело так окоченеет, что переодеть его станет невозможно. Она не знала, сколько должно пройти времени, прежде чем наступит rigor mortis. Нужно было решить, что делать с молотком и окровавленной одеждой, которую она сняла. Она не задумывалась об этом, пока не начала раздевать Джулию. Но, в конце концов, она связала все в узел, отнесла его в гараж и положила в багажник машины Дарнеллов. Потом она вернулась обратно в дом и стала ждать.
    
    Когда в дверь, наконец, позвонили, и она открыла, на пороге стояла именно та женщина, которую она ожидала увидеть. Ее догадка про фотографии оказалась верной. Изабель Сауэрби была женщиной средних лет, крепкого телосложения, высокой, с густыми темными волосами до плеч, внимательными темными глазами и пухлыми губами. На ней были брюки и куртка из овчины.
    Глядя на Френсис с глубокой неприязнью она спросила:
    — Что теперь?
    — Мы инсценируем самоубийство, — ответила Френсис.
    — Я не понимаю, — сказала другая женщина. — Если вы так много знаете, почему вы не выдали меня?
    — Потому, что я сама замешана в этом. Я совершила ошибку, не позвонив в полицию сразу, как только обнаружила тело. Я хотела найти несколько моих фотографий, которые были у Оливера, и я не подумала, как трудно будет объяснить, каким образом мне удалось ‘не найти’ Джулию сразу, как только я вернулась из церкви. А потом стало уже слишком поздно. Так что у меня почти такие же неприятности, как и у вас. И я думаю, самое лучшее, что мы можем сделать, это положить Джулию в ее машину и столкнуть ее с обрыва в море. Самоубийство из-за временного умопомешательства, вызванного смертью мужа. Я не могу устроить все это сама, потому что она слишком тяжелая, чтобы я могла поднять ее. Мне нужна помощь.
    — Ладно, как скажете, — ответила Изабель Сауэрби. — Но сначала отдайте мне фотографии.
    — Потом, — сказала Френсис.
    — Нет, сейчас, или я не стану помогать вам.
    — Потом, — повторила Френсис.
    Они настороженно и неприязненно смотрели друг на друга. Изабель Сауэрби пожала плечами.
    — Тогда давайте займемся этим, — сказала она. — Я отправила мужа в гольф-клуб, чтобы он развеялся после похорон, и он какое-то время пробудет там и немного выпьет. Но скоро он вернется домой, а нам совсем не нужно, чтобы он начал задавать мне вопросы.
    — Как вы вошли в этот дом сегодня утром? — спросила Френсис. — Я все думаю об этом.
    — Задняя дверь была не заперта, как я и предполагала. Мы здесь редко запираем двери.
    — И вы поторопились уйти, когда услышали, что я вхожу в дом.
    — Да. А теперь, давайте займемся делом.
    
    К этому времени стало уже почти совсем темно, а двери гаража с улицы были не видны. Никто не мог увидеть, как они отнесли тело Джулии из дома к машине, уложили его на сиденье рядом с водителем, прикрыли ковриком, а сами забрались внутрь и двинулись в сторону побережья. За руль села Изабель Сауэрби, потому что она знала дорогу. Она осторожно вела машину по извилистым тропинкам, пока, наконец, они не добрались до вершины скал и не увидели впереди темную пучину моря.
     Остановив машину у самого края обрыва, Изабель с Френсис вышли и вдвоем переложили тело Джулии на водительское сиденье. После этого им оставалось только снова завести мотор, снять машину с ручного тормоза, захлопнуть дверцы и отступить назад, пока автомобиль медленно двинулся к краю пропасти, мгновение покачался, а потом нырнул вниз. Звук, с которым машина ударилась о камни внизу, показался им таким оглушительным, что Френсис подумала, что он должен был разнестись на многие мили вокруг.
    Однако не было никаких признаков того, что кто-то еще услышал его. Темнота вокруг них оставалась безмолвной. Пешком они отправились в долгий обратный путь.
     Они не разговаривали друг с другом по дороге, пока не добрались до коттеджа Дарнеллов. И только тогда Изабель Сауэрби сказала:
    — Не знаю, что я скажу мужу. Он должно быть давно уже вернулся из гольф-клуба.
    — Вы что-нибудь придумаете, — сказала Френсис. Она подумала, что майора Сауэрби нетрудно будет обвести вокруг пальца. — Вы всегда можете сказать, что в бреду бродили по округе.
     — По-моему, именно этим я и занималась, — ответила Изабель Сауэрби. — А теперь, отдайте мне фотографии.
     Френсис отвела ее в гостиную и показала кучку пепла в камине.
    — Я сожгла их.
    Изабель Сауэрби недоверчиво уставилась на нее, а потом вдруг истерически расхохоталась.
    — Какой же дурой я была! — воскликнула она. — Я всегда была дурой. Мне вообще не нужно было сюда приходить!
    — Но мне нужна была ваша помощь, поэтому, естественно, я решила не говорить вам об этом, — продолжала Френсис.
    — А там в самом деле мои фотографии? Вы действительно уничтожили их?
    — Вместе с моими собственными. На вашем месте я как можно скорее вернулась бы домой. Потому что я собираюсь позвонить в полицию и сообщить им, что Джулия пропала.
     Все еще смеясь, Изабель Сауэрби повернулась и пропала во тьме.
    
     Френсис прошла к телефону, позвонила в полицию и поведала им, что она очень беспокоится, потому что только что обнаружила, что миссис Дарнелл, у которой был сильный жар и которая находилась в шоковом состоянии после смерти мужа, пропала. Ее машины тоже нет на месте. Френсис сказала, что она только что обнаружила это, потому что после ланча, устроенного в доме после похорон, она так устала, что пошла в свою комнату, прилегла и заснула, а едва проснулась, пошла в комнату миссис Дарнелл посмотреть, как она, и обнаружила, что там пусто. Она сказала, что ей точно известно, что миссис Дарнелл была у себя комнате примерно в полвторого, когда она принесла ей кое-какой еды и вина. И миссис Дарнелл выпила немного вина, но от еды отказалась. Но в какое время та встала и ушла из дому, Френсис не знает, потому что крепко спала. Она ничего не слышала. В доме могло случиться все, что угодно, а она бы ничего не заметила.
     Человек, ответивший на ее звонок, сказал, что вскоре кто-нибудь заедет к ней. Положив трубку, Френсис достала щетку и совок, собрала пепел и спустила его в унитаз. Затем, чувствуя, что действительно устала, как она и сказала по телефону раньше, она принялась убирать в столовой. Она как раз приступила к мытью посуды, когда явился полицейский.
    
     После этого все пошло на удивление гладко. Полиция очень быстро нашла разбитую машину на камнях у подножия скал. А в ее багажнике — молоток, окровавленную ночную рубашку и пеньюар. Они также нашли на руле отпечатки пальцев, которые, как они позднее выяснили, принадлежали миссис Сауэрби. И они нашли несколько крайне непристойных фотографий миссис Сауэрби в шкафу, в студии Оливера. К тому же случилось так, что майор Сауэрби сильно встревожился, когда, вернувшись из гольф-клуба, обнаружил, что его жены нет дома. Он позвонил нескольким друзьям, чтобы узнать, не у них ли она, и таким образом, сам того не желая, лишил ее какой-либо возможности придумать алиби. Изабель сочинила какую-то нелепую историю о том, что ее позвала миссис Лили, чтобы она помогла ей избавиться от трупа Джулии Дарнелл, которую убила именно миссис Лили, а вовсе не она. Но этой истории никто не поверил. Были некоторые сомнения, могла ли она сама перетащить тело. Но она была крупной, полной сил женщиной, и полицейские решили, что это ей вполне по силам. И ей предъявили обвинение в убийстве. Френсис оставалась в коттедже Дарнеллов, пока шло расследование. А потом, когда ее присутствие больше уже не требовалось, позвонила Марку и отправилась домой.
    
    Ведя машину, она, что бывало с ней редко, начала анализировать свое поведение. Она не очень хороший человек, решила она. Кое-кто мог бы даже сказать, что она вела себя просто отвратительно. Она не может винить Марка за то, что он хочет расстаться с ней и жениться на той маленькой пухлой женщине, в которую он был до безумия влюблен последние пять лет. И если бы только он отказался от своих прав на детей, Френсис спокойно позволила бы ему уйти. Но дети были единственными, к кому она испытывала глубокую и постоянную любовь. Или то, что она принимала за любовь. Не то чтобы ее волновало: будет ли им лучше с ней, чем с Марком, или кого из родителей сами девочки любят больше. Даже в своем теперешнем настроении она не задумывалась над этим. Она просто знала, что они принадлежат ей, они были ее собственностью, расстаться с которой было совершенно невыносимо.
     И какой бы отвратительной она ни была, разве не оказалась она орудием правосудия? Разве она не устроила так, чтобы убийцу Джулии арестовали, не впутав в эту историю ни себя саму, ни тех двух глупых молодых женщин, чьи фотографии она так великодушно сожгла? Ни к одной из них не пристанет никакая грязь. Ничего из всего этого не выплеснется на детей и не причинит им вреда. Пострадает только виновная. Так с чего бы ей осуждать себя? Умиротворенная и довольная собой, она ехала домой к Марку.      Публикация на форуме: 10 июня 2021 г.
• РОДИТЕЛЬСКИЕ ПРАВА
    Рей Бэгсток не убивал миссис Мойру Крейн. Преступление, которое он задумал совершить, было совершенно иного рода. Впрочем, сам он вовсе не считал это преступлением. Он полагал, что таким образом он просто исправляет вопиющую несправедливость. Ни о каком убийстве он никогда не помышлял, даже в те долгие дни, когда ненависть к Люсиль поглощала все его мысли, чем бы он ни занимался. И все же, когда один из ее квартирантов с верхнего этажа обнаружил миссис Крейн мертвой, против Рея нашлось достаточно косвенных улик, и это до смерти испугало его.
    
    Миссис Крейн владела домом, стоявшим в узком переулке Дилингфорда, маленького городка, расположенного милях в пятнадцати от Оксфорда. Она жила на первом этаже, выставив в окне объявление, гласившее: ‘Постель и завтрак’. И постели, и завтраки, которые она предлагала, были не слишком соблазнительными. Однако они были дешевыми, а городок, где они находились, по мнению Рея, вполне годился для его планов. Миссис Крейн была дородной краснолицей старухой. Она интересовалась своими жильцами, любила приглашать их к себе и выпивать вместе с ними.
    
    Вот почему так случилось, что полиция обнаружила отпечатки пальцев Рея на стакане, стоявшем у нее на столе, а также на кочерге, которая проломила ей череп. На самом деле это произошло потому, что, когда он выпивал с ней, она попросила его помешать угли в камине. Потому что, хотя у всех ее жильцов были газовые плиты со счетчиками, жадно глотавшими десятипенсовики, сама она все еще предпочитала газу или электричеству уголь. А мистер Патель, индус, живший в комнате над ней, слышал, как открылась и закрылась дверь, и поклялся под присягой, что это произошло, когда Рей входил в ее комнату, хотя в действительности он тогда уже уходил.
    Уходил в крайнем раздражении, поскольку подумал, что, пока он выпивал со своей хозяйкой, все его планы на день рухнули. Однако важность ошибочных показаний мистера Пателя была не в этом. Просто его слова ввели полицию в заблуждение насчет того, кто был у миссис Крейн, когда ее убили. В действительности убийство произошло, когда Рей уже ушел из дому, а не тогда, когда он сидел в ее комнате. Убили ее, вероятно, в 2:27, потому что именно столько показывали часы, стоявшие у нее на каминной полке, которые, как и множество других предметов, были разбиты. Предполагалось, что это произошло во время лихорадочных поисков денег, которые, как сообщила полиции квартирантка, обнаружившая тело (старая школьная учительница на пенсии, жившая в этом доме уже больше пятнадцати лет), насколько ей было известно, старуха прятала в своей комнате.
    Разумеется, когда полиция обыскала помещение, никаких денег не нашли. Они обнаружили только отпечатки пальцев Рея на стакане и на кочерге. И у них были показания под присягой мистера Пателя, что в 2:10 он слышал, как открылась и закрылась дверь у миссис Крейн.
    На самом деле, если бы не убийство, эта задержка обернулась бы для него большой удачей. При обычных обстоятельствах он расценил бы ее как невероятное везение. Потому что, если бы он ушел из дому в четверть второго, как собирался, он не заметил бы в дальнем конце улицы Люсиль, переходившую через дорогу. А ведь именно для того, чтобы найти Люсиль, он и приехал в Дилингфорд. Он проследил за ней от Финчли до Бирмингема, потом до Оксфорда, а там получил относительно надежные сведения, что она, вероятно, в Дилингфорде. Но, если бы он не заметил ее вдалеке, когда шел к рыночной площади, ему, возможно, понадобилось бы несколько дней, а то и недель, чтобы разыскать ее.
    
    Люсиль направлялась в супермаркет в дальнем конце площади. Рей поспешил за ней. Однако у входа он остановился, задумавшись: стоит ли идти за ней внутрь или лучше подождать, пока она выйдет на улицу? Важно было, чтобы она не знала, что он нашел ее. В конце концов Рей надел темные очки, поднял воротник куртки и, понадеявшись, что борода, которую он отпустил после того как она покинула его, поможет ему остаться неузнанным, вошел в магазин. Ведь там мог быть и другой выход, которым она может воспользоваться. И тогда он потеряет ее. Взяв проволочную корзину и стараясь выглядеть так, словно собирается что-нибудь купить, он пробирался сквозь толпу покупателей, высматривая Люсиль.
    Поскольку была суббота, в магазине было очень многолюдно, но спустя минуту он заметил ее у прилавка с овощами и фруктами. Она складывала в свою тележку лук, морковь, цветную капусту и яблоки. Потом она купила пачку стирального порошка, хлеб, пироги со свининой, молоко с длительным сроком хранения и большой пакет замороженных чипсов. Потом, уже возле выхода, она взяла еще две бутылки виски. ‘Выходит, она пьет по-прежнему, — подумал он. — Две бутылки виски на выходные — многовато даже для нее’.
    Хотя, возможно, она запасается на всю неделю. Быть может, она старается ходить в магазин как можно реже, только если ей удается найти кого-то, кто сможет посидеть с детьми, пока ее не будет. Если она, вообще, пыталась кого-то найти. Это была одна из тех вещей, которые он должен выяснить. Так похоже на нее было просто запереть дверь и понадеяться, что дети не подожгут дом и не сгорят заживо, пока ее не будет. Ему стало интересно — на что она тратит деньги?
    
    Он стоял позади нее в очереди к кассе. Между ними было всего три или четыре человека. Это было рискованно — стоять так близко, но она не смотрела по сторонам. Люсиль почти не изменилась с тех пор, как он видел ее в последний раз. Она по-прежнему была такой же стройной и все еще была одета то самое пальто, которое было на ней в день, когда она получила развод и опеку над детьми. Только ее великолепные золотисто-рыжие вьющиеся волосы, тогда свободно спадавшие на плечи, теперь были скрыты под старым шарфом. Он знал, что шарф старый, потому что прежде тот принадлежал ему. Так может быть, несмотря на эти две бутылки виски, на самом деле у нее не так уж много денег? Конечно, с тем, что он платил ее адвокату (а иногда и не платил), далеко не уйдешь. Разумеется, она могла найти работу. Но в этом случае, что она делает с детьми? Все опять возвращалось к этому. Вот что ему необходимо выяснить. Что она с ними делает?
     Она выкатила свою тележку наружу. Рей на мгновение испугался. Она явно купила слишком много, чтобы нести все это в руках — так, может быть, снаружи ее ждет машина? Тогда он снова ее потеряет: мало надежды, что у самого магазина ему удастся быстро найти такси. Но потом он увидел, что она перекладывает свои покупки в сумку на колесиках, которую оставила у дверей. Люсиль собиралась идти домой пешком, он сможет идти следом за ней на небольшом расстоянии и узнать, где она живет. Он заплатил за несколько покупок, которые приобрел, чтобы не вызывать подозрений, и вышел на улицу.
    Рей наблюдал, как она шла по тротуару, остановилась, чтобы взглянуть на витрину небольшого магазина готового платья, и немного постояла, разглядывая ее, но заходить внутрь не стала. Однако потом она зашла в аптеку, которая находилась по соседству. На этот раз Рей не последовал за ней. Народу там было немного, и нечего было бояться, что она может исчезнуть. Примерно через пять минут она снова вышла и двинулась дальше. Женщина добралась до магазина канцелярских товаров и вошла внутрь. И Рей, глядя через витрину, увидел, как она купила пачку конвертов. Когда она прошла к прилавку, чтобы расплатиться, он быстро отступил, чтобы она не заметила его, когда выйдет.
    После этого она направилась в скобяную лавку. Он не смог увидеть, что она купила там, но, выйдя, Люсиль перешла на другую сторону улицы и почти сразу свернула налево. Он был уверен, что теперь она идет домой. Но на этой улице было всего несколько пешеходов. Поэтому он держался позади нее на большем расстоянии, чем на многолюдной главной улице. После столь долгой слежки Рей не хотел рисковать, что она вдруг обернется и увидит его. Однако он был достаточно близко, чтобы заметить, у какой двери она остановилась.
    
    Едва она открыла дверь, как дети возбужденно бросились к ней. Младший так судорожно прижался к ней, словно боялся, что она не вернется. Старший схватил сумку и принялся рыться в ней, проверяя, не купила ли она что-нибудь интересное для него. Люсиль вошла в дом и закрыла дверь. Все продолжалось не больше минуты, но Рей узнал то, что хотел. Как он и думал, она, видимо, оставляла детей дома одних, когда выходила за покупками или по каким-то другим делам, которыми она могла заняться с тех пор, как перестала встречаться со своим адвокатом и получать деньги, которые Рей время от времени посылал ей.
    Она, вероятно, никогда не задумывалась о том, что это могло быть опасно для детей. И хотя такая беспечность на миг наполнила Рея яростью, он в то же время обрадовался этому обстоятельству. Если он узнает, когда она обычно уходит из дому, ему будет легче осуществить свой план. А если окажется, что она привыкла делать все покупки по субботам, это было бы очень удобно: ведь тогда у него будет целая неделя, чтобы сделать все необходимые приготовления.
    
    Думая об этом, медленно возвращаясь обратно в пансион миссис Крейн, он чувствовал глубокое удовлетворение. Это было нелегко: выследить Люсиль от квартиры в Бирмингеме, куда она переехала после развода, чтобы на время поселиться у подруги, и откуда она сбежала после его первой попытки похитить детей. Но ее сосед необдуманно сказал ему, что она упоминала Оксфорд. Поэтому он стал искать ее там. И в одном из пабов, после двух или трех недель бесполезных расспросов, он случайно разговорился с каким-то стариком, припомнившим, что несколько раз беседовал с одной молодой женщиной, у которой были вьющиеся золотисто-рыжие волосы. Та женщина задала ему несколько вопросов о Дилигфорде, поскольку ей показалось, что жить в Оксфорде слишком дорого. У Рея была с собой ее фотография, и старик решил, что это могла быть она. А теперь благодаря стакану пива с миссис Крейн (которого Рей совсем не хотел и который задержал его) он увидел, как она идет впереди него, всего через три дня после начала поисков. Увидел ее и увидел детей. На этот раз у него все получится.
    Но почему у дверей миссис Крейн стоит полицейская машина? И почему несколько полицейских в форме и двое мужчин в штатском, которые могли быть только полицейскими, входили и выходили из ее дома?
    Рей на мгновение остановился, а потом, поколебавшись, зашагал вперед.
    Когда он, подойдя к открытой двери, остановился, один из полицейских отодвинулся, словно хотел освободить ему проход, потом секунду подумал и встал перед Реем, вопросительно глядя на него.
    — Что здесь происходит? — поинтересовался Рей.
    — Кто вы? — требовательно спросил полицейский.
    — Мое имя — Бегсток, — сказал Рей. — Я здесь живу.
    — Вот как? — констебль повернулся к открытой двери и крикнул: — Сэр, тут человек, который говорит, что его зовут Бегсток, и что он здесь живет.
     Один из мужчин в штатском, только что вошедший в дом, вернулся обратно.
    — Ваше имя Бегсток? — спросил он.
    — Да, — ответил он.
    — И вы живете здесь?
    — Да.
    — Сколько времени вы здесь живете?
    — Три дня. Но почему это вас интересует? — спросил Рей.
    Они проводили его внутрь и показали ему старуху.
    
    Его едва не вырвало на месте, потому что он никогда не выносил вида крови, а разбитый череп миссис Крейн и старая лиловая кофта, которую она никогда не снимала, были залиты ею. В комнате царил хаос: стулья перевернуты, диванные подушки разрезаны, все ящики выдвинуты, их содержимое вывалено на пол, большая часть ее дешевых маленьких украшений, в том числе часы, разбросаны по ковру, а у шкафа, где она хранила одежду, выломана дверь. Кочерга, которой Рей помешивал угли в камине, вымазанная чем-то вязким и темным, лежала возле старухи. Только две пустые банки пива и два стакана в целости и сохранности стояли на столе.
    Мужчина в штатском, который, видимо, был тут главным, и представился Рею как детектив-инспектор Стендиш, втолкнул Рея в комнату, когда тот попытался развернуться в дверях и выбежать обратно на улицу. Рей поднес ко рту свой носовой платок, потому что боялся, что его сейчас стошнит. Но каким-то образом он справился с тошнотой и позволил инспектору подтолкнуть его ближе к камину, хотя все плыло у него перед глазами. И когда они спросили его, в котором часу он был в этой комнате, он, совершенно растерявшись, смог ответить только, что не знает.
    — Но вы же были здесь, не так ли? — сказал детектив.
    — Да... ох, да, какое-то время вскоре после обеда, — сказал Рей. — Рыба с картошкой, вот что я ел. Я купил еду на вынос в пабе на углу. Они вспомнят меня. Я немного поболтал там с официанткой.
    — Нас интересует то, что было после этого, — сказал Стендиш. — Мистер Патель, который живет на втором этаже, сказал нам, что слышал, как вы разговаривали с миссис Крейн в коридоре примерно в десять минут третьего, а затем вы зашли вместе с ней в ее комнату.
    — Нет-нет, я тогда уже уходил, — сказал Рей. — Она вышла в коридор со мной, после того как мы вместе выпили, и мы перекинулись еще парой слов. Ее дверь всегда открыта, ее закрывают только на ночь, поэтому никто не мог слышать, как ее открывают или закрывают. И я ушел, а она вернулась в свою комнату. Я уверен в этом, потому что мне нужно было уйти, и я все время посматривал на часы, чтобы узнать сколько времени. Если ее убили позже, вы же понимаете, я здесь ни при чем.
    — И куда же вы так спешили? — спросил Стендиш.
    — Никаких особенных дел у меня не было, — сказал Рей. — Просто, хотел пройтись. Но я... На самом деле я уже выпил за обедом и больше мне не хотелось. Я просто не хотел обижать ее. Она была славной старухой. Поэтому я ненадолго зашел к ней, но я пробыл тут всего минут десять. Кто-то другой пришел к ней, думаю, это очевидно. Кто угодно мог зайти в эту открытую дверь.
    — И вы прожили тут три дня.
    — Да.
    — Откуда вы приехали?
    — Из Лондона. Но потом я немного попутешествовал.
    — Что привело вас в Дилингфорд?
    — Мне просто пришло в голову, что мне понравится жить в сельской местности. И я подумал, что это хорошее место, чтобы пожить тут, пока я не найду что-нибудь более подходящее.
    — А чем вы занимаетесь?
    — Я журналист, — Рей увидел, что детектив собирается спросить его, в какой газете он работает, и поспешно прибавил: — Фрилансер, — потом умоляющим тоном он добавил: — Послушайте, если вы хотите еще о чем-нибудь меня спросить, не могли бы мы подняться в мою комнату? Она на третьем этаже. Здесь так ужасно... Я плохо себя чувствую.
     Однако полицейские решили, что самым подходящим местом для него, неважно, хорошо он себя чувствует или нет, будет полицейский участок. Там, как они ему сказали, они надеются, он сможет помочь им в их расследовании.
    
    Сообщение об убийстве появилось в тот же день в местной вечерней газете, но в нем говорилось, что, хотя никого пока еще не арестовали, полиция допрашивает некоего мужчину. Имя Рея названо не было, так что даже если Люсиль прочла вечернюю газету, она не могла узнать, что Рей снова напал на ее след, и когда его освободят (что, несомненно, вскоре произойдет), он еще сможет сделать то, ради чего прибыл в Дилингфорд.
    Однако у полиции нашлось множество вопросов, вопросов которые ему уже задавали, которые повторяли снова и снова, пока он сидел в маленькой комнатенке с двумя детективами, чей тон менялся от почти ласкового и успокаивающего до неожиданно свирепого и беспощадного. Он начал подумывать, не следует ли ему потребовать адвоката? Однако единственный, кого он знал, жил в Лондоне, и это был тот самый адвокат, который защищал его, когда Люсиль потребовала развода, и так бездарно проиграл дело. Рей считал, что именно адвокат виноват в том, что опеку над детьми отдали Люсиль. Правда, он мог видеться с ними раз в неделю, и только неожиданный отъезд Люсиль в Бирмингем, где она жила прежде, нарушил это условие и заставил Рея решиться похитить их.
    Тогда он начал копить деньги, собираясь улететь в Испанию, где он снял у друга небольшой коттедж. На самом деле, он не был журналистом. Он работал бухгалтером в большой строительной фирме, и сумел присвоить достаточную сумму, и скрывать это вплоть до своего неожиданного бегства. Он думал, что ему хватит этих денег. Однако, если он сейчас наймет этого адвоката, не выйдет ли так, что тот узнает о его планах больше, чем было бы желательно? Возможно, адвокат захочет услышать правдоподобную историю — зачем он поехал в Бирмингем и в Оксфорд, вслед за Люсиль. Он может заставить Рея рассказать ему больше, чем было бы разумно. И Рей решил, продолжать отвечать на вопросы полицейских, пока те не отпустят его.
    Полицейские, разумеется, желали знать, где он спрятал деньги, принадлежавшие миссис Крейн, которые, как они полагали, он похитил. Они обыскали его самого, и они обыскали комнату в ее доме, где он жил, но естественно ничего не нашли. Полицейские также взяли у него отпечатки пальцев и вскоре сообщили ему, что они совпали с отпечатками, обнаруженными на пустом стакане у нее на столе и на ее кочерге. Когда они сказали ему об этом, он почувствовал страх, однако все еще не верил, что они сумеют что-нибудь доказать.
    — Где, по-вашему, я мог спрятать эти деньги, если бы я взял их? — спросил он. — Банки по субботам закрыты. К тому же, у меня нет счета в Дилингфорде. Почта тоже закрыта. И я не мог отправить эти деньги себе самому, бросив их в почтовый ящик, потому что щель для писем слишком мала, для такого пакета.
    — Нам по-прежнему неизвестно, куда вы ходили сегодня после обеда, — сказал Стендиш.
    — Ах, да просто гулял туда-сюда, я точно не помню, — ответил Рей.
    — Вы говорили, что кое-что купили.
    Он достал полиэтиленовый пакет из супермаркета, доказывающий, что Рей был там.
    — Да, я зашел на пару минут в супермаркет на площади, — сказал Рей. — Просто купил пирог с мясом и немного помидоров к ужину.
    — И вы провели там всего несколько минут?
    — Совершенно верно, хотя, думаю, я еще потратил некоторое время в очереди в кассу.
    — Кто-нибудь видел, в какое время вы там были?
    — Вы имеете в виду девушку на кассе?
    — Или кого-нибудь еще?
    С легким ужасом, Рей понял что колеблется. Потом он твердо сказал:
    — Нет, никто.
    — Куда вы пошли потом?
    — Я просто немного побродил по улицам. Помню, я разглядывал витрину аптеки, но внутрь я не заходил. А потом я собирался зайти в канцелярский магазин по соседству.
    — Что вы хотели там купить?
    — Несколько конвертов. Но я передумал.
    — Итак, нет никого ни там, ни в аптеке, кто мог бы вспомнить вас.
    — Нет. А еще я проходил мимо скобяной лавки, но мне там ничего не было нужно.
    — Получается, только кассирша в супермаркете может вспомнить, когда вы там были.
    — Ну, я полагаю, это вполне возможно.
    — Видите ли, для вас было бы очень хорошо, если бы кто-нибудь видел вас.
    В эту минуту Рей вдруг понял, что с трудом удерживается от смеха. Это был бы немного истеричный смех. Однако было нечто невероятно забавное в мысли, что если бы он так не старался, чтобы Люсиль не заметила его, она могла бы дать ему алиби. Как бы там ни было, ему придется обойтись без ее помощи.
    — И куда вы пошли потом? — спросил Стендиш?
    — Ах, просто вдоль по улице, — сказал Рей. — Я не обратил внимания, как она называлась. Я немного прошел по ней, а потом я вернулся обратно к дому миссис Крейн и увидел там ваших людей.
    — И как долго вас не было?
    — Разве я не сказал вам, что вышел из дому в десять минут третьего и не заметил, сколько времени было, когда я вернулся? Вы знаете это лучше, чем я.
    — Было без пяти три. Значит, по вашим словам, вы отсутствовали примерно три четверти часа.
    — Похоже, так и есть.
    После этого они дали ему чашку чаю и почти на час оставили одного.
    
    Этого времени оказалось достаточно, чтобы он начал задумываться, и его прежний оптимизм растаял. Без сомнения, именно с этой целью они и оставили его одного, именно на это и рассчитывали. Вспоминая вопросы, которые они задавали, и выражения лиц, которые при этом у них были, Рей все больше и больше убеждался, что они уверены, будто в этом убийстве виновен он. Его слегка затрясло, хотя в комнате было не холодно. Может быть, они ушли, чтобы расспросить девушку в супермаркете или даже аптекаря и продавца из канцелярского магазина на случай, если те заметили его сквозь витрину? Но они ничего не добьются. Так или иначе, если дело обернется для него по-настоящему плохо, он придумал, как сможет легко обеспечить себе алиби. Ему не хотелось бы этого делать, но, возможно, у него не останется другого выхода.
    
    Было около восьми часов вечера, когда он всерьез начал думать об этом. К тому времени девушку-кассиршу расспросили (как они сказали ему, когда снова вернулись в комнату). Она не помнила, чтобы видела его. Так же как и несколько других свидетелей, которые были в магазине в то время, когда, по его словам, там находился он, или прогуливались по улице, пока Люсиль занималась своими покупками. С чего бы им запомнить его? Борода нынче дело обычное, а он был не таким уж приметным мужчиной.
    — А теперь, — сказал Стендиш, — полагаю, вы скажете нам, куда вы ходили на самом деле?
    Он был настроен дружелюбно, и отвечать ему было легче, чем если бы он, побагровев от злости, орал на Рея. Рей глубоко вздохнул. Он чувствовал, что наименьшим злом будет сказать им правду. Или по крайней мере часть правды.
    — По правде говоря, я действительно рассказал вам не все, — сказал он.
    — Вот так сюрприз! — от души воскликнул детектив. — Мы вовсе и не думали, что вы все нам рассказали. Возможно, нам было бы куда проще, если бы вы так и сделали, но мы надеялись, что рано или поздно вы к этому придете. Ну, так где же вы были на самом деле?
     — Ах, я был в супермаркете, — сказал Рей. — Но мне кажется, что мне придется объяснить вам, что я там делал. Мне не хотелось этого. Это мое личное дело. Я был там, как я и сказал. А потом я был возле аптеки, канцелярского магазина и скобяной лавки. Но у меня была причина... ну, мне трудно говорить об этом, но я следил за своей женой.
    — Не знал, что у вас есть жена, — сказал Стендиш. — Вы в первый раз упомянули ее.
    — Потому что я подумал, что вам покажется нелепым, что я делал что-то подобное, — сказал Рей. — Видите ли, мы развелись, но я никогда не хотел этого. И у меня возникла идея, просто идея, понимаете, и не более того, что, если я предложу ей начать все сначала, теперь, когда у нее было время все обдумать, может быть, она согласиться попытаться еще раз. И я случайно услышал, что она переехала в Дилигфорд. А потом, едва я вышел от миссис Крейн, я случайно увидел, как она идет в супермаркет. И я пошел за ней.
    — Выходит, она может сказать нам, где вы были после десяти минут третьего, — сказал Стендиш, голос его звучал раздраженно. — Почему же, ради всего святого, вы сразу не сказали нам об этом?
    — Потому, что она ничего вам сказать не сможет.
    — То есть как это: ‘не сможет’? Она не узнала своего собственного мужа, когда увидела его?
    — Понимаете, я старался, чтобы она не увидела меня, — признался Рей. — Я не хотел разговаривать с ней там. Я хотел только узнать, где она живет. Я отпустил бороду после того, как мы расстались, я надел темные очки, и я все время держался немного позади нее, поэтому я уверен, что она не заметила меня.
    — Понимаю, — Стендиш потер рукой подбородок и задумчиво посмотрел на Рея. — И вы следили за ней только потому, что надеялись, что сможете помириться с ней.
     — Именно так, — подтвердил Рей.
     — И у вас не было больше никаких... гм, недобрых мыслей о ней? Ну, например, о том, чтобы отомстить ей за то, что она разрушила вашу жизнь или о чем-то в этом роде? Вы не потратили это время на что-нибудь такое? Мы не найдем где-нибудь еще одно тело, избитое до смерти?
     — Господи, боже, нет! — вскричал Рей. — Она жива и здорова. Как только я выяснил, где она живет, я вернулся домой. Я даже не разговаривал с ней. Я хотел обдумать, как лучше взяться за дело, понимаете? Хотел обдумать, что я собираюсь сказать ей.
    — Ну, если во всем этом есть хоть капля правды, она сможет сказать, была ли она в супермаркете тогда, когда вы сказали, и куда она пошла потом.
     — Да, конечно. Из супермаркета она пошла в аптеку, но я не заходил туда вслед за ней. Потом она пошла в канцелярский магазин и в скобяную лавку. А потом отправилась домой.
    — И, если она скажет, что была во всех этих местах в то самое время, когда вы сказали, это будет почти то же самое, как если бы она видела, что вы следили за ней.
    — Да, да, я именно так и подумал, — усиленно закивал Рей. — Только… Вы должны будете сказать?.. Я имею в виду, вы должны будете объяснить ей, почему спрашиваете ее об этом? Ах, я полагаю, должны будете... Жаль. Это расстроит все мои планы. Но, боюсь, тут уж ничего не поделаешь.
    — Не вижу, какой вред это может принести. Ну, продолжайте: скажите нам ее имя и адрес. Она оставила себе фамилию Бегсток или взяла прежнюю?
    — Я думаю, она все еще Бегсток. И, по-моему, ее улица называется Харквей Террас или как-то в этом роде. А номер дома тридцать семь.
    — Отлично. Идем, Боб, — двое мужчин направились к двери. — Имейте в виду, мистер Бегсток, свидетельство любящей жены не всегда убеждает присяжных.
    Его иронический тон неприятно уколол Рея. Потом он снова остался один.
    
    Когда они вернулись обратно, примерно час спустя, с ними была Люсиль. Она была в том же старом пальто, но шарф сняла, и ее чудесные волосы свободно падали на плечи. Рей встал, когда она вошла, и пробурчал сквозь зубы:
    — Привет.
    Она одарила его долгим взглядом, но ничего не сказала.
    — Вы подтверждаете, что этот человек — ваш муж Реймонд Бегсток? — спросил Стендиш.
    — Бывший муж, — сказала она.
    — Ошибся, извините, ваш бывший муж. Вы можете сказать нам, не видели ли вы его сегодня днем?
    Ее лицо было таким застывшим, словно она глядела на незнакомца.
    — Я не видела его с тех пор, как мы развелись, — сказала она. — Это было больше года назад.
    Это была ложь. Она видела его в Бирмингеме, когда ей удалось сорвать его попытку увезти детей. Это подготовило Рея к тому, что могло последовать дальше.
    — Вы можете сказать нам, что вы сами делали сегодня днем? — спросил Стендиш.
    — Почему я должна вам это говорить?
    — Это может помочь нам.
    — Ну, я ходила за покупками.
    — В супермаркет на площади?
    — Нет, я редко хожу туда. Я не выношу толпу.
    — В таком случае, куда вы отправились?
    — Я пошла в ‘Маркс и Спенсер’ и купила там кое-какие продукты быстрого приготовления, вот и все.
    Рей был уверен, что это была правда, она действительно там была, но, вероятно, днем раньше. И если там вспомнят ее, они не смогу точно сказать, в какой день она заходила. А если детективы обыщут ее квартиру, они найдут какие-нибудь продукты быстрого приготовления у нее в холодильнике. И все-таки он попытался закричать:
    — Говорю вам: это ложь! — но его голос превратился в хриплое карканье. — Она была в супермаркете! И она купила овощи, и хлеб, и пироги, и две бутылки виски. Посмотрите, есть ли две не начатые бутылки виски у нее дома!
    — Вы найдете только одну бутылку, которую я купила вчера в пабе на углу, и еще одну для старика, который живет этажом выше. Впрочем, сегодня я ему уже ее отнесла, — сказала она. — Неужели я стала бы покупать две бутылки виски для себя самой?
     — Вы заходили в аптеку возле магазина готового платья? — спросил Стендиш.
    Теперь она оказалась на менее надежной почве, потому что ее могли запомнить в аптеке. Люди, как правило, запоминали ее волосы. Но в этот день волосы были спрятаны под старым шарфом Рея. Она покачала головой и сказала:
    — Нет.
    — А в канцелярский магазин или в скобяную лавку?
    — Нет.
    — Значит, вы ходили только в ‘Маркс и Спенсер’?
    — Да.
    Стендиш повернулся к Рею и одарил его издевательской улыбкой.
    — Ну что? — сказал он
    
    Рей ничего не ответил. Он смотрел на Люсиль и спрашивал себя: как ему удавалось пальцем не тронуть ее все эти годы, за исключением того случая, когда он неожиданно вернулся домой и увидел, что дети заперты дома одни, голодные, а она вскоре пришла из паба, куда любила ходить в обеденное время, чтобы поболтать и выпить. Тогда он врезал ей в челюсть. И она упала, ударившись об угол шкафа, и сломала два ребра. Вот так она получила развод и опеку над детьми, которых любила куда меньше, чем он. ‘Человек, склонный к отвратительному насилию’ — вот как его назвали.
    
    — Все это ложь! Я сказал вам правду! — закричал он.
    Она медленно покачала головой. Ее лицо осталось таким же бесстрастным, как и тогда, когда она вошла в комнату.
    — Ни слова правды.
    — Люсиль, бога ради!..
    Она снова слегка покачала головой. Действительно ли уголки ее губ изогнулись, словно там таилась улыбка? Но она снова покачала головой.
    И тут по какой-то причине Стендиш пробормотал:
    — Извините меня.
    И вместе с другими детективами вышел из комнаты. Рей был совершенно уверен, что они пошли туда, откуда смогут услышать все, что люди, оставшиеся в комнате, будут говорить друг другу, когда подумают, что остались одни. В отчаянии он думал, что ему сказать для этих подслушивающих. Мог ли он каким-то образом заставить Люсиль сказать правду?
    Но прежде чем он успел заговорить, она наклонилась над столом, стоявшим между ними, приблизив к нему свое лицо.
    — Они посадят тебя за это, Рей, какую бы ложь ты ни выдумал, — четко произнесла она для людей, подслушивавших разговор. — Тебе не сойдет это с рук. А когда ты выйдешь, дети уже вырастут, и мне нечего будет бояться тебя.
    — Почему ты так хочешь оставить их себе? — спросил он. — Ты не была хорошей матерью.
    — Но их отдали мне, — сказала она. — Их отдали мне потому, что ты такой дрянной человек. А теперь я смогу прожить следующие несколько лет в мире и покое, не боясь, что ты похитишь их. Им незачем даже знать, что у них есть отец, который попусту губит свою жизнь в тюрьме.
     — Но, Люсиль, разве ты не понимаешь, что из-за тебя убийца останется на свободе? — закричал он. — Ты не должна думать только обо мне. Кто-то вошел в тот дом через открытую дверь, и бедная старуха впустила его в свою комнату, а он разбил ей голову и украл ее деньги. И он сделает это снова! Разве ты не понимаешь, Люсиль? Он сделает это снова!
    
     Он ошибался. Убийцу поймали в тот же вечер. Женщина, жившая в доме напротив, преодолев, наконец, свое нежелание иметь дело с полицией, позвонила им и рассказала, что в интересующее их время видела мужчину, который вошел в дом миссис Крейн и вышел оттуда. Он жил в соседнем доме, и когда его допросили, не смог объяснить, каким образом у него оказалась такая необычайно большая сумма денег.
     Но Люсиль не знала, что Рей ошибается. И она только улыбнулась в ответ на его слова. Возможно, если бы не эта улыбка, она смогла спокойно бы уйти. Детективы не видели ее улыбки, но услышали ее пронзительный крик, и, ворвавшись в комнату, увидели, что Люсиль распростерта на столе, а руки Рея стиснули ее горло. У нее была сломана шея. Итак, они получили своего убийцу. Рей не смог улететь с детьми к коттеджу, ждавшему их в Испании.
     Детей отдали в приют.      Публикация на форуме: 20 мая 2021 г.
• СТОЙ, ВОРИШКА
    Роджер Гейтс убрал косилку в садовый сарай. Выйдя из сарая и закрыв дверь, он постоял еще минутку, сделав один или два глубоких вдоха. Воздух был наполнен ароматом скошенной травы, самым восхитительным, по мнению Роджера, ароматом в мире. Сегодня он в первый раз после зимы скосил траву. В последние несколько месяцев ему время от времени удавалось найти какую-нибудь мелкую работу в саду, но в это субботнее утро он в первый раз с конца ноября смог проработать несколько часов подряд и выложиться до конца, а со всех сторон его окружала вся прелесть наступающей весны.
    В глубине сада полыхала желтым форзиция. Густые заросли ранних клематисов, обвивавшие деревянную изгородь, окружавшую сад, светились нежно-розовым. Нарциссы, теснившиеся на клумбах, обрамлявших аккуратную лужайку, которую он только что закончил косить, стояли во всей красе. Альпийскую горку густым лиловым ковром покрывала

  обриета*

  стелющееся вечнозеленое травянистое цветковое растение. Во время цветения превращается в эффектный сплошной ковер розовых, голубых или сиреневых оттенков.

  . Даже прострелы были в самом разгаре своего короткого цветения. После зимней скудности, когда в саду не было ничего, кроме желтого жасмина и зимней вишни, это было настоящее буйство красок, наполнившее Роджера глубокой радостью. В планировке сада не было ничего оригинального — просто изобилие цветущих растений, особенно в этом чудесном месяце.
    
    Подойдя к задней двери дома, которой Роджер всегда пользовался, когда ходил в сад, он распахнул ее, вошел внутрь и вылез из своих

  веллингтонов*

  Веллингтоны (ботинки Веллингтона) — так в Великобритании называют резиновые сапоги в честь первого герцога Веллингтонского Артура Уэлсли, который поручил сапожнику провести модификацию армейских ботфортов образца XVIII века. Новый образец обуви производился из кожи, и лишь к концу XIX века, после покупки Хирамом Хатчинсоном у Чарльза Гудьира патента на использование вулканизации, было налажено производство водонепроницаемых сапог

  . Его тапки стояли возле коврика у двери, там, где он их оставил, когда уходил. Он надел их и уже собирался подойти к раковине, чтобы вымыть руки, когда заметил нечто странное. На столе лежала пачка сигарет.
    Его жена Корали никогда не курила, а сам он бросил курить лет десять назад.
    Роджер смотрел на пачку, озадаченно хмурясь, недоумевая, как она могла здесь оказаться. Потом вероятное объяснение пришло ему в голову, и, когда вымыв руки, он прошел по коридору в гостиную, где, как он и ожидал, нашел Корали, он весело спросил:
    — Привет, у нас был гость?
    Однако Корали была совсем не в таком настроении, как он предполагал. Он думал, что она будет сидеть у камина, ожидая его, а рядом на подносе будет стоять херес и стаканы. Но, хотя она и сидела у камина, там не было хереса, и она не обернулась к нему, когда он вошел. Вместо этого она в каком-то странном оцепенении смотрела на огонь. Кроме того, на ней по-прежнему было пальто и сапоги на меху, словно она только что вернулась из деревенского магазина. Но Роджер знал, что она отправилась туда еще до того, как он пошел в сад, а это было больше двух часов назад. Единственное объяснение, какое он смог придумать, это что она зашла к кому-нибудь из соседей на чашечку кофе и только недавно пришла домой. Однако это не объясняло, почему она прихватила с собой сигареты.
    
     Корали было сорок лет, на три года меньше, чем ему самому. Это была изящная хрупкая на вид женщина, с гладкими светлыми волосами, которые она зачесывала назад и собирала в свободный узел на шее. У нее было овальное лицо, все еще бледное после недавней болезни, и серые глаза с длинными ресницами, и для Роджера она оставалась такой же прекрасной, как в тот день, когда он впервые встретил ее. Это было шесть лет назад. Они поженились всего через три месяца после первой встречи и вместе выбрали этот дом в деревушке Лекслейд, расположенной в трех милях от Эллингфорда, куда Роджера только что назначили управляющим банка, в различных отделениях которого в разных частях страны он проработал всю жизнь. Роджер почувствовал глубокое удовлетворение, приехав в Эллингфорд, потому что вернулся туда, где начиналась его жизнь. Здесь он родился, здесь окончил школу, здесь получил свою первую, очень незначительную, должность.
    Корали всю жизнь прожила в Лондоне, и ей все еще нравилось время от времени проводить там денек, обедать с кем-нибудь из старых друзей и делать небольшие покупки. Но, подобно Роджеру, она просто влюбилась в очаровательный домик в деревне и с энтузиазмом погрузилась в деревенскую жизнь. Не то чтобы она могла много заниматься этим в последние два месяца, когда с трудом приходила в себя после болезни. Это заняло гораздо больше времени, чем кто-либо мог предполагать. Но, конечно, не следовало ожидать, что в сорок лет она сможет оправиться после трагедии опасного и очень мучительного выкидыша, словно молодая женщина.
    
    Он повторил то, что уже сказал ей раньше, когда вошел в комнату:
    — У нас был гость?
    Она повернула голову и посмотрела на него с такой рассеянностью, что это поразило его и показалось немного пугающим.
    — Нет, насколько мне известно, — ответила она.
    — Никто не заходил к нам нынче утром? — спросил он.
    — Нет, разве что когда я была в магазине. А в чем дело?
    — А-а, наверно так и было. Ты вышла в магазин, я был в саду... — но у него было чувство, что тут что-то не так. — Просто эти сигареты на кухонном столе. Я удивился, как они попали туда.
    — Ох... — Теперь она сосредоточилась, ее рассеянность прошла. — Да, конечно, ты увидел их.
    — Ну, так как они попали туда? Я имею в виду, кто-то оставил их, или ты принесла их для кого-то, или что?
    — Я не знаю, — сказала она. — Я... я нашла их.
    — Нашла их на кухне?
    — Нет, в моем кармане. В кармане моего пальто, — она похлопала по карману пальто, которое все еще было на ней. — Здесь.
    — Но когда? — он был в растерянности.
    — Когда я пришла из магазина. Я сунула руку в карман, чтобы достать носовой платок, и они были там.
    — Я не понимаю, — сказал он. — Как они там оказались?
    — Я не знаю, — ее голос звучал тускло, словно ей было не очень интересно. Она встала. — Я принесу херес.
    — Погоди минутку, — сказал он. — Ты же не хочешь сказать, что думаешь, будто кто-то сунул их тебе в карман ради шутки?
    — В магазине больше никого не было. Нет, разумеется, я сама положила их к себе в карман. Только я не знаю почему.
     Она вышла из комнаты и через несколько минут вернулась без пальто, сменив сапоги на тапочки, и с подносом, на котором стояли херес и стаканы.
    
    Странным образом Роджера больше встревожило то, что она выглядела совершенно нормально, чем если бы у нее проявлялись какие-либо признаки нервного расстройства. Потому что, пока ее не было в комнате, он пытался заставить себя признать, что, возможно, тот выкидыш мог привести к каким-то серьезным последствиям для здоровья. Один или два раза за последние несколько недель эти пугающие мысли уже приходили ему в голову, однако ее редкие приступы странного поведения всегда очень быстро проходили, и он надеялся, что все это уже в прошлом.
    Она налила херес, опустилась снова в свое кресло у камина и улыбнулась.
    — Ты хорошо провел время в саду этим утром? — спросила она.
    — Да, да, но ты заплатила за них, Корали? За эти сигареты?
    — Как я могла это сделать, если я не знала, что взяла их? — она рассмеялась. — Это ведь всего одна пачка сигарет, они и не заметят, что их нет.
    Он сел в кресло, стоявшее у камина напротив нее, отхлебнул херес и погрузился в молчание.
    
    На следующее утро она не пошла с ним в церковь. Она сказала, что очень плохо спала и у нее болит голова, однако, когда он предложил тоже остаться дома с ней, она очень настаивала, чтобы он пошел в церковь, как обычно. Когда служба закончилась, викарий, стоявший у двери, беседуя с выходившими прихожанами, спросил его, хорошо ли себя чувствует миссис Гейтс. Вся деревня знала о ее болезни, так же как до этого все они знали о том немного удивительном событии, что в своем уже немолодом возрасте она забеременела.
    — Благодарю вас, — сказал Роджер. — На самом деле не очень-то хорошо. Но ей просто нужно немного отдохнуть. Не о чем волноваться.
    — А что насчет этой работы в Лондоне? — спросил викарий. — Вы уже решили? Вы покинете нас?
    — Боже правый, нет. Ни за что, — новость, что Роджеру предложили должность управляющего банком в Баттерси, каким-то образом распространилась по деревне, хотя он всерьез не думал об этом.
    Конечно, это означало бы продвижение по службе и более высокую зарплату, впрочем, эти преимущества могла свести на нет дороговизна лондонской жизни. Однако ему пришлось бы покинуть маленькую общину, в которой он так счастливо жил эти последние несколько лет, а также сад, который теперь действительно вознаграждал его за все его тяжкие труды. Однако следовало признать, что молва о новом назначении распространилась по его собственной вине. Он похвастался об этом предложении одному или двум деревенским жителям за кружкой пива в “Красном льве”. Возможно, хотя он и не помнил, чтобы делал это, он рассказал новость и самому викарию.
    — Что ж, я очень рад это слышать, — сказал викарий. — Нам здесь очень бы не хватало вас. И передайте мои наилучшие пожелания миссис Гейтс.
    Роджер пересек старый церковный двор, вышел за ворота, и зашагал через луг к своему дому. По дороге он задумался — что сделала Корали с пачкой сигарет? И, повинуясь мгновенному побуждению, прежде чем зайти в дом, он заглянул в мусорный бак, стоявший возле задней двери. Пачка сигарет была там, что отчасти успокоило его.
    
    Но через два дня появилась новая пачка сигарет.
    Так же, как и первую, он нашел ее на кухонном столе, вернувшись вечером из банка в Эллингфорде. Он только-только поставил машину в гараж и немного прошелся по саду, наслаждаясь чудесным ощущением пробуждающейся вокруг жизни, потом, как обычно, зашел в дом через заднюю дверь и увидел на столе эти сигареты.
    “На этот раз другой марки”, — подумал он. Не то чтобы он разбирался в сортах сигарет, но пачка выглядела иначе. Роджер вдруг почувствовал легкую тошноту. Он мог бы сразу же выбросить эти сигареты в мусорный бак, но почувствовал, что ему ужасно не хочется прикасаться к ним. Он почувствовал точно такое же сильное нежелание говорить о них, когда прошел в гостиную, где нашел Корали. Она, как обычно, сидела в своем кресле и мирно вязала. Она всегда любила вязать, и была в этом большой мастерицей, доказательством чему служили свитера и жакеты, копившиеся в ящиках комода в спальне.
    Она посмотрела на него, улыбнулась и сказала:
    — День прошел хорошо?
    Все выглядело таким обычным, что казалось глупым волноваться из-за пачки сигарет. И все-таки, когда он поцеловал ее и сел в кресло, он спросил:
    — Ты начала курить?
    Она, казалось, удивилась.
    — Курить?
    — Да, — сказал он. — Я вижу, ты опять купила сигареты.
    — Ох, — сказала она. — Это...
    — Да, — сказал он. — Если тебе действительно хочется курить, почему бы и нет?
    — Я не хочу курить, — сказала она. — Думаю, я отдам их миссис Бэнкс.
    Миссис Бэнкс была их приходящей прислугой. Она приходила по утрам убрать в доме пять раз в неделю. Работа занимала у нее три часа и в середине она делала перерыв, выпивала чашку чая и выкуривала сигарету. Она также в известном смысле отвечала за распространение по всей деревне новостей о таких вещах, как беременность Корали и последующий выкидыш. Она была очень деловитой и приветливой женщиной, и Корали клялась, что не может обойтись без нее.
    — Я думал, тебе не очень нравится, что она курит на кухне, — сказал Роджер. — Может быть, тебе стоит попробовать давать ей вместо этого печенье?
    — Людей не изменишь.
    — На самом деле это ты изменилась, если стала покупать ей сигареты, — нерешительно продолжил он. — Ты ведь купила их, я полагаю? Я хочу сказать, ты ведь не нашла их просто у себя в кармане, как в прошлый раз?
    — Мне кажется, я нашла их в своей корзине. Да, я уверена, так и было. Но это ведь не важно, правда?
    — Нет. Но ты же заплатила за них, да?
    — Я думаю, да. Я полагаю, заплатила.
    — Уверен, ты знаешь.
    Она сердито нахмурилась.
    — Как можно быть в чем-то уверенным, когда они все время болтают про все эти компьютерные штуки? Невозможно думать обо всем.
    — Корали, я не думаю, что ты за них заплатила. Дорогая, прошу тебя, будь со мной откровенна. Ведь ты просто взяла эту пачку сигарет по какой-то... ох, по какой-то очень необычайной причине, которую нам следует обсудить. Я всего лишь хочу помочь тебе...
    Она встала, бросила свое вязание в корзину, стоявшую на полу возле ее кресла, и вышла из комнаты.
    Ему слышно было, как она пошла на кухню и занялась приготовлением ужина. Вскоре, как обычно, она принесла херес, потом подала запеканку из телятины, которую приготовила раньше, и шоколадный мусс. Приготовленный ею ужин был хорош, как всегда, но она была очень молчалива и старалась не встречаться с ним глазами. После еды, запустив посудомоечную машину, она включила телевизор, не спросив, хочет ли он смотреть программу, которая там шла или нет (так вышло, что он не хотел), а потом просидела перед экраном весь остаток вечера. Она очень рано ушла спать. Прежде чем последовать за ней, Роджер заглянул на кухню и увидел, что сигареты исчезли. Как и в прошлый раз, он нашел их в мусорном баке.
    
    На следующее утро по дороге в Эллингфорд он зашел в деревенский магазин. Он смог это сделать потому, что тот открывался за полчаса до того, как Роджер должен был явиться в банк. Это был прекрасно организованный магазин самообслуживания, принадлежавший супружеской паре средних лет по имени Маккуин, которые, несмотря на их фамилию, никогда не бывали в Шотландии, хотя и гордились своими далекими шотландскими предками. Боб Маккуин дважды в неделю заказывал для магазина продукты и занимался счетами. Кейт, его жена, управляла всеми делами в самом магазине, отвечала на телефонные звонки, принимала заказы и знала всех покупателей.
    Когда Роджер вошел, в магазине почти никого не было. Одна женщина, которую он знал в лицо, хотя и не мог вспомнить ее имени, изучала полки с консервированным супом. Они пожелали друг другу доброго утра, хотя он подозревал, что она не знает. кто он такой, так же как и он не знал, кто она. Когда он подошел к Кейт Маккуин, сидевшей за прилавком, на котором стоял компьютер, она посмотрела на него с улыбкой, но показалась ему немного встревоженной. Он не часто заходил к ней в магазин.
    — Доброе утро, миссис Маккуин, — сказал он. — Как дела?
    — Все хорошо, спасибо, мистер Гейтс, — ответила она. — А как вы?
    — Прекрасно, прекрасно, — сказал он. — Я заглянул к вам просто потому, что моей жене показалось, будто она не заплатила за сигареты, которые вчера здесь взяла. Возможно, она ошибается, но хотела, чтобы я убедился в этом.
    Улыбка Кейт Маккуин стала шире, и беспокойство исчезло с ее лица.
    — Это очень любезно с ее стороны, — сказала она. — Да, я подумала, что тут получилась какая-то путаница, хотя я не собиралась ничего говорить об этом. Было бы так неловко, если бы оказалось, что я ошиблась. Или, если подумать, если бы выяснилось, что я была права. Но спасибо, что вы уладили этот вопрос. Как она сейчас?
    Она, разумеется, была одной из тех, кому было известно про выкидыш.
    — О, она неплохо справляется, спасибо, — сказал он. — Все еще довольно быстро устает, но ведь этого и следовало ожидать.
    — Вы совершенно правы. Моя первая беременность закончилась выкидышем, знаете ли, и это едва не разбило мне сердце. Помню, после него у меня все валилось из рук, я совсем потеряла голову. Бобу пришлось очень тяжело. Но потом появился Йен, и все наладилось.
    В действительности, после первой неудачи у Маккуинов родилось четверо детей. Старший изучал юриспруденцию в Бристольском университете, второй был учеником плотника в Эллингфорде, двоих младших каждое утро школьный автобус отвозил в Эллингфорд, в среднюю школу. Но Маккуины были очень молоды, когда поженились. У Корали уже не будет Йена.
    Роджер заплатил сколько следовало за сигареты и отправился в банк.
    
    Вернувшись вечером с работы, он не зашел сразу в дом, а опять ненадолго задержался в саду, вырывая тут и там сорняки. Он подумал, что трава на лужайке, похоже, быстро отрастает, и что в выходные ее можно будет снова подстричь. Потом, слегка вздохнув, он вошел в дом через кухонную дверь.
    Сегодня на столе не было сигарет, но зато стояла банка детского питания.
    Его охватило чувство мучительной жалости. Каким же он был бесчувственным, подумал он, он не понял, как много значила для Корали потеря ребенка. Он не потрудился понять.
    Когда, войдя в гостиную, он нашел ее там за вязанием, на ее обычном месте, и она весело спросила его, хорошо ли прошел день, он кивнул, поцеловал ее в щеку и ничего не сказал про детское питание. Но он почувствовал, что это отчего-то огорчило ее. Может быть, спросил он себя, она хотела, чтобы он отчитал ее за то, что она так глупо вела себя, купив эту банку, или просто принеся ее домой, то есть, возможно, не заплатив за нее? Он был уверен, хотя и не мог бы сказать почему, что она не заплатила за нее. Банка была маленькой, и ее легко можно было незаметно сунуть в карман пальто.
    Но он не мог допустить подобных вещей, даже если ничего не сказал Корали об этом. Он не мог позволить, чтобы о его жене говорили, что она — магазинная воровка. Ему придется кое о чем договориться с миссис Маккуин.
    
    На следующее утро, как и накануне, по дороге в Эллингфорд он зашел в деревенский магазин. Там была та же самая покупательница, что и вчера. Должно быть, подумал он, эта женщина делает покупки рано утром, перед работой, кем бы там она ни работала. Но в это утро женщина улыбнулась ему и сказала:
    — Доброе утро, мистер Гейтс. Я надеюсь, то, что вы ходите за покупками вместо миссис Гейтс, не означает, что ей стало хуже?
    Ему очень хотелось бы вспомнить ее имя. Он был твердо уверен, что они встречались на каком-то деревенском празднике. Ему также очень хотелось бы, чтобы ее тут не было. Тогда ему легче было бы говорить с миссис Маккуин.
    Но та взяла инициативу на себя. С самым сочувствующим видом она сказала:
    — Я знаю, почему вы здесь, мистер Гейтс, и, разумеется, вы правы, мы должны что-то делать с этим, мы же не можем допустить, чтобы все это продолжалось, правда? Я хочу сказать, конечно, я все понимаю, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь, но, понимаете, я действительно видела, как она сделала это. Просто сунула банку в карман, словно ее не волнует, вижу я или нет. А потом, когда я сказала ей об этом и очень вежливо предложила: если она забыла заплатить, то не лучше ли сделать это теперь, она просто озадаченно посмотрела на меня и сказала, что не понимает, о чем я говорю. И, не желая устраивать скандал перед другими покупателями, я не стала с ней спорить и позволила ей уйти с этой банкой. Но я просто не могу допустить, чтобы это продолжалось дальше, понимаете?
    Другая покупательница подошла к прилавку и ждала, чтобы оплатить свои покупки.
    — Нет, нет, конечно, нет, — сказал Роджер. — И я думаю, вы были так добры до сих пор. И, конечно, я собираюсь обсудить это с ней. Но тем временем, если вы просто будете записывать, сколько мы вам должны, и позволите мне расплачиваться, когда я буду приходить сюда, я уверен, это будет самое лучшее, что можно сделать.
     Он надеялся, что его слова были не настолько ясными, чтобы другая покупательница могла догадаться, о чем он говорит.
    — Этого совершенно достаточно. И мне не хотелось бы мучать вас из-за этого, — сказала миссис Маккуин, — но на вашем месте я бы поговорила с доктором. Вы знаете доктора Бейлиса? Он так хорошо во всем разбирается. Благодарю вас... — она сказала это, когда Роджер протянул ей пятифунтовую банкноту, и она пробила сумму на своем компьютере и отсчитала ему сдачу. — Доброе утро, Лиз, дорогая...
    Это было сказано уже женщине, стоявшей позади него, Лиз Линклейтер. Он внезапно вспомнил ее имя и кто она такая. Теперь он прекрасно помнил ее. Она была хозяйкой небольшой деревенской парикмахерской, куда Корали ходила раз в две недели, и где, по ее словам, за час можно было услышать больше местных сплетен, чем где-либо еще. Роджер познакомился с Лиз на ежегодном летнем церковном празднике, где она стояла за одним из прилавков. Сконфуженно попрощавшись с ней, он поспешил прочь из магазина, думая, однако, что миссис Маккуин дала ему хороший совет. Он обсудит ситуацию с Мэтью Бейлисом, который был его хорошим другом.
    
    Роджер позвонил ему сразу же, едва добрался до своего офиса, и они договорились пообедать вместе в маленьком индийском ресторанчике, находившемся почти напротив банка. Мэтью Бейлис работал в медицинском центре Эллингфорда, но жил в Лекслейде и дважды в неделю принимал пациентов там. Этим утром Бейлис как раз принимал в Лекслейде, и Роджеру пришлось позвонить ему в деревенскую мэрию, где размещался его кабинет. Они встретились, заказали карри и пиво, обменялись несколькими замечаниями о приятной весенней погоде, хотя, по словам Бейлиса, в округе свирепствовал грипп. Потом Роджер, понизив голос, словно боялся, что кто-то может шпионить за ними, сказал, что надеется, что Бейлис понимает: то, что он должен ему сказать, — совершенно конфиденциальная информация.
    — Естественно, — сказал доктор, — но думаю, я знаю, что ты собираешься сказать мне.
    — Это насчет Корали...
    — И ее воровстве в магазине, не так ли? Физически она, как мне кажется, в полном порядке, но я понимаю, как эта новая проблема должна волновать тебя.
    Роджер, потрясенный, уставился на него.
    — Но как ты узнал об этом? Это новость еще ведь не разнеслась по всей округе?
    — Боюсь, к этому быстро идет. Я только что был в старом пасторском доме, и так вышло, что это был день, когда туда приходит Лиз Линклейтер, а она каким-то образом пронюхала про эту историю.
    
    Старый пасторский дом был в Лекслейде домом престарелых, куда Мэтью Бейлис наносил визит после утреннего приема в деревне, и куда Лиз Линклейтер приходила раз в неделю, чтобы вымыть и уложить волосы старухам и подстричь стариков. Она приносила им все новости, какие могла, и наслаждалась сплетнями не меньше, чем они.
    
    — Понимаю, — печально сказал Роджер. — Она была в магазине, когда туда пришел я, чтобы уладить все с миссис Маккуин так, чтобы было как можно меньше шума. Она повела себя очень достойно. Она собирается просто сообщать мне, сколько Корали ей должна, и не будет устраивать скандалы в магазине. И это была ее идея, чтобы я посоветовался с тобой. Ты можешь хоть как-то помочь мне, Мэтью? Можешь ты мне что-нибудь посоветовать?
    — Что на самом деле украла Корали, насколько тебе известно? — спросил Бейлис.
    — Две пачки сигарет и банку детского питания.
    — Хм, не так уж много. Не слишком грандиозно. Но если она решит, что это сойдет ей с рук, все может стать гораздо хуже. Коробка шоколадных конфет или бутылка вина, спрятанная под газетами в ее корзине. А потом, кто знает? Не хочу пугать тебя понапрасну, но на твоем месте я бы с ней объяснился. Очевидно, это последствия выкидыша, который в ее возрасте дело очень серьезное. В какой-то степени это неудивительно. На самом деле я чувствую, что нам почти следовало ожидать чего-то в этом роде. Главное, чтобы она не чувствовала, что ты отвернулся от нее из-за этого. Если хочешь, я мог бы показать ее психиатру. Здесь в больнице есть один, довольно хороший. Но я на данной стадии не рекомендую это делать. Он не сможет помочь ей, пока она сама не захочет, чтобы ей помогли. Возможно, когда-нибудь это случится, и тогда он будет очень полезен. До тех пор, как мне кажется, ты уже сделал все, что было возможно, я имею в виду, уладил все с миссис Маккуин. Это очень важно.
    — Но из-за этой чертовой бабы Линклейтер сплетни разойдутся по всей деревне.
    — Я не стал бы из-за этого чересчур беспокоиться. Люди понимают такие вещи гораздо лучше, чем раньше. Вы найдете у них гораздо больше сочувствия, чем ожидаете.
    — Я не хочу сочувствия! Я хочу, чтобы Корали стала такой, как прежде.
    На лице доктора появилось слегка скептическое выражение, словно он подумал, что, возможно, Роджер в действительности никогда не знал, какой была Корали. Но это выражение мгновенно исчезло.
    — В любом случае ты ведь не собираешься переезжать? — спросил он. — Ты же отказался от этой идеи.
    — Да, я никогда не думал об этом всерьез, — сказал Роджер. — И мне кажется, для нас теперь очень важны тишина и покой.
    
    Он подумал, что тишина и покой очень нужны ему самому после всех забот и тревог последних нескольких недель. Возможно, они не подействовали на него так сильно, как на Корали, но все же легли на него тяжелым бременем, и когда Роджер вечером вернулся домой, он чувствовал себя взвинченным и издерганным. Но, по крайней мере, не было никаких признаков того, что Корали принесла из магазина что-нибудь, кроме своих обычных покупок, и они спокойно посидели вместе. Однако он быстро заглянул в мусорный бак и увидел там банку детского питания. Мусорщики приезжали утром, две пачки сигарет исчезли, и, кроме этой банки, в баке не было ничего, лишь немного картофельных очистков.
    Они выпили хереса перед ужином, и Роджер сказал себе, что он должен попытаться обсудить проблему, весь день не выходившую у него из головы. Но Корали была такой безмятежно спокойной, а стейк и почки в тесте, приготовленные ею, были такими необыкновенно вкусными, что жалко было портить столь приятный вечер. В эту ночь они занимались любовью в первый раз с тех пор, как она вернулась из больницы. Одним из последствий ее выкидыша был отказ от секса. Но в эту ночь она была нежной и любящей, хотя ближе к концу она прошептала ему в ухо: “Мне так жаль, мне так жаль”. Но он был не уверен, жалеет ли она о том, что опозорила себя на людях, или о том, что не смогла родить ему ребенка.
    Что бы она ни имела в виду, на следующее утро, когда он отправился в Эллингфорд, настроение у него было гораздо лучше, чем в последние несколько дней. Он чувствовал, что нет необходимости заходить в магазин, и, оказавшись в своем кабинете, погрузился в работу и смог сосредоточится на ней лучше, чем это удавалось ему с самых выходных.
    Было около полудня, когда вошла его секретарша и сказала, что его хотят видеть миссис Гейтс и какой-то джентльмен.
     Озадаченный, потому что она почти никогда не заходила к нему в банк, он вышел из кабинета, чтобы поздороваться с ней, и увидел, что она стоит у входной двери с мужчиной, которого Роджер никогда прежде не видел. Это был один из тех людей, которых очень легко было забыть, даже если бы они когда-нибудь и встречались. Ему было лет тридцать пять, но он уже начал немного лысеть, среднего роста, довольно костлявый, одетый в изрядно поношенный плащ. У него было бледное, очень заурядное лицо; в действительности он был примечателен именно своей заурядностью, если не считать немного мрачного выражения лица.
     Корали не представила его. Она казалась потрясенной и какой-то съежившейся. Роджер автоматически протянул руку, чтобы поздороваться с мужчиной, однако тот, казалось, не заметил ее.
    — Ну что ж, заходите, — сказал Роджер, провел их в свой кабинет и закрыл за ними дверь.
    Корали сейчас же упала в кресло, но, хотя Роджер предложил мужчине садиться, тот не обратил внимания на приглашение и остался стоять. Роджер сел в кресло, стоявшее за его столом.
     — Ну? — сказал он, как можно более бодро, словно думал, что этот мужчина пришел, чтобы открыть крупный счет в банке. — Чем я могу помочь вам?
     — Это моя вина, — дрожащим голосом сказала Корали. — Я сказала этому джентльмену, кто ты, и убедила его прийти и встретиться с тобой, вместо того, чтобы сразу предпринимать какие-то другие шаги. Он был так любезен, что согласился.
    — Что все это значит? — спросил Роджер, неожиданно резко. — Кто вы такой?
    — Я детектив в магазине “Джарвис и Джарвис”, — ровным голосом ответил мужчина, словно ему слишком часто приходилось представляться. “Джарвис и Джарвис” был большим супермаркетом, рядом, на главной улице. — Мне очень жаль, но я должен сказать вам, что я заметил, что миссис Гейтс присвоила несколько вещей и вышла из магазина, не заплатив за них. Естественно, я не предъявлял ей никаких претензий, пока она не покинула магазин, но едва она вышла на улицу, я заговорил с ней, и она призналась, что взяла эти вещи.
    — Боже мой, Корали, что это тебе пришло в голову? — воскликнул Роджер. — Какие вещи?
     — Всего лишь несколько пар колготок и лифчик, — сказала она. — Я сказала этому джентльмену, кто ты, и что если он придет сюда со мной, ты заплатишь за них. Я, в самом деле, не знала, что не заплатила за них, но это чистая правда: их нет в моем чеке. Я стала такой рассеянной в эти дни, половину времени я не знаю, что делаю.
    Роджер почувствовал, как его охватывает гнев. В деревне, среди знакомых, было не так уж трудно держать ситуацию под контролем, полагаясь на сочувствие Маккуинов и соседей, знавших историю Корали. Но здесь, в банке — это совсем другое дело.
    — Мне начинает казаться, что тебе не следует выходить из дому одной, — резко сказал Роджер. Он посмотрел на мужчину. — Разумеется, я заплачу за эти вещи, но закончится ли на этом все дело?
    — Я действительно не знаю, — ответил мужчина своим бесцветным голосом. — Я должен буду доложить обо всем управляющему, и от только начальства зависит, вызовут ли они полицию и будут ли возбуждать дело.
    — Дело! — вскричал Роджер. — В

  магистратском суде*

  Магистратский суд в Великобритании — суд первой инстанции, рассматривающий незначительные уголовные дела, а также некоторые категории гражданских дел

  ? Вы хотите сказать, они действительно могут это сделать?
    — У них есть на это право. Был еще один свидетель этого происшествия, так что им это будет нетрудно, а в последнее время у них было много неприятностей такого рода. Возможно, они захотят показать пример.
    — Но, если я заплачу...
    — Боюсь, я не могу принять оплату, сэр. Товар был возвращен, и в любом случае не мне решать. Я просто заметил, как леди положила эти вещи в свою сумку, а потом не предъявила их на кассе.
    — Но я думаю, все магазины хорошо застрахованы против краж, — сказала Корали. — Так что, даже если я сделала что-то настолько безумное, они бы от этого не пострадали.
     — Корали, прошу тебя, — резко сказал Роджер. — Не делай все еще хуже, чем оно уже есть.
    Но что могло быть хуже, чем угроза, нависшая над ним, что его жену, жену управляющего главным банком в городе, могут осудить за воровство в магазине?
    Он снова обратился к мужчине:
    — Я не пытаюсь оправдывать ее, но моя жена недавно была серьезно больна, и иногда буквально не знает, что делает. И мы вскоре уедем отсюда, переедем в Лондон. Возможно, это повлияет на ситуацию.
    — Я обязательно сообщу об этом в своем рапорте, — сказал мужчина. — Как скоро это произойдет?
    — Самое большее через месяц.
    
    Будет нелегко устроить все так быстро, но если это предотвратит ужас публичного скандала, который предвидел Роджер, ему придется как-то справиться. В Лондоне, где их никто не знает, даже если ее странное поведение продолжится, это будет уже совсем не таким катастрофичным. И, разумеется, он отправит ее к психиатру.
    
    — Ну что ж, я постараюсь сделать для вас все, что смогу, сэр, — сказал мужчина. — И осмелюсь сказать, что в сложившихся обстоятельствах никаких дальнейших шагов предпринято не будет.
    — Ну, разве я не говорила, что он очень любезен? — сказала Корали, и неожиданно чарующе улыбнулась. — Теперь, думаю, я пойду домой, если они не собираются арестовывать меня.
    Она встала и покинула кабинет, слегка поклонившись детективу, когда проходила мимо.
    
    Некоторое время после того, как детектив тоже ушел, Роджер сидел, глядя перед собой. Но только вечером, незадолго до конца своего рабочего дня, он написал три письма. Он не стал диктовать их секретарше, а написал их сам. В одном он принимал должность, которую ему предложили в Лондоне. В другом отказывался от своего поста в Эллингфорде. Третье было адресовано большому агентству по продаже домов в Лондоне. Было уже почти темно к тому времени, как он добрался до дома, но ему очень не хотелось заходить в дом и видеть Корали. Поставив машину в гараж, он решил пройтись по саду и бродил взад и вперед по дорожкам.
    Все краски терялись в сумерках. Бледно-розовые клематисы стали призрачно белыми, форзиция казалась почти черной, нарциссы словно исчезли вовсе. Возможно, это к лучшему, подумал он. В любом случае он собирается отказаться от всего этого, так что ему лучше приучить себя к мысли, что все эти краски, ароматы, постоянно меняющиеся узоры, которые доставляли ему столько радости, были предназначены для кого-то другого. Кого-то, кто, наверное, все изменит, вырвет все, что он так любил, добавит то, что ему бы вовсе не понравилось.
    Внезапно почувствовав необычайную усталость, он, наконец, вошел в дом.
    Корали с кем-то разговаривала. Он услышал ее голос, едва открыл дверь кухни. Она была у телефона в холле. Все еще не готовый говорить с ней так, словно ничего не произошло, или обсуждать то, что случилось утром, он стоял не в силах двинуться с места.
    Он услышал, как она сказала:
    — Но дорогой, ты не понял, твоя идея сработала! Я так волновалась! Сначала я думала, что ничего не выйдет. Эти люди из деревенского магазина были так чертовски добросердечны, что, думаю, даже если бы я вынесла оттуда половину их товаров, они не стали бы поднимать шум. Поэтому сегодня я стащила лифчик и колготки из супермаркета в городе и удостоверилась, что их детектив меня заметил. Но, конечно, из-за этого меня могли сдать в полицию и передать дело в суд, что было бы немножко больше того, на что я рассчитывала... Что? Ах, его еще нет дома, все в полном порядке, я могу разговаривать. И мне удалось уговорить детектива поехать со мной, чтобы встретиться с ним, и он испугался скандала, который случится, если магазин решит передать дело в суд. И он сказал детективу, что через пару недель мы уедем в Лондон. Итак, все будет чудесно. Нам будет так легко встречаться. Между прочим, я не собираюсь сообщать ему, что этот ребенок был не его...
    И тут Роджер потерял голову. Метнувшись через кухню, он схватил ее за горло и тряс ее, тряс, пока не понял, что сломал ей шею. Она уронила трубку на рычаг: никто не слышал ее криков. Потом, наконец, как-то бездумно он позволил ей соскользнуть на пол и стоял, глядя вниз, на нее, словно удивляясь, что она тут делает.
    
    Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы решить, что делать дальше. В конце концов, он перенес ее к подножию лестницы, где снова бросил, уложил ее ноги на нижние ступени лестницы, раскинул руки так, словно она предприняла отчаянную попытку спастись, когда падала, и устроил ее голову лицом вниз на ковре.
    Он решил, что все выглядит убедительно.
    Затем он позвонил Мэтью Бейлису.
    — Мэтью, ты можешь немедленно приехать ко мне? — спросил он. Не важно, если его голос дрожал, это было только естественно. — Ужасный несчастный случай с Корали... споткнулась на лестнице... упала... я боюсь, она... на самом деле, я уверен... Сегодня утром с ней случилась ужасная история, она была в шоке. Мне не следовало оставлять ее одну... Да, да, но прошу тебя, приезжай.
    Он положил трубку, потом прошел в гостиную и бросил три письма, которые он до сих пор так и не отправил, в камин. Не это ли он все время и хотел сделать?      Публикация на форуме: 29 октября 2021 г.
• БИБЛИОГРАФИЯ
   ✧ SUICIDE? ｢vi｣ ‘The Evening Standard’, March 19th 1963; ‘The Saint Mystery Magazine’, October 1964 / (UK) December 1964; ‘The Casebook of Jonas P. Jonas and Other Mysteries’, Crippen & Landru, September 17th 2012
  ✧ SEQUENCE OF EVENTS ｢ss, Uncollected｣ 1st ed: ‘Winter’s Crime 9’ by Macmillan, 1977 ; ‘Sequence of events’, 1989; ‘The Casebook of Jonas P. Jonas and Other Mysteries’, Crippen & Landru, September 17th 2012
   ✧ LOOK FOR TROUBLE ｢vi｣ ‘The Evening Standard’, June 8th 1964 as ‘When a Girl Has a Grudge, Look for Trouble’; ‘The Saint Mystery Magazine’, May 1965 / (UK) June 1965; ‘The Casebook of Jonas P. Jonas and Other Mysteries’, Crippen & Landru, September 17th 2012
   ✧ INSTRUMENT OF JUSTICE ｢ss｣ ‘Winter’s Crimes 13’, Macmillan, 1981; EQMM, January 27th 1982; ‘The Casebook of Jonas P. Jonas and Other Mysteries’, Crippen & Landru, September 17th 2012
   ✧ CUSTODY ｢ss｣ ‘A Suit of Diamonds’, Collins Crime Club, 1990; ‘The Casebook of Jonas P. Jonas and Other Mysteries’, Crippen & Landru, September 17th 2012
  ✧ STOP THIEF ｢ss, Uncollected｣ 1st ed: ‘Winter’s Crime 24’ by Macmillan, 1992; ‘Ellery Queen’s Mystery Magazine’, November 1992; ‘The Casebook of Jonas P. Jonas and Other Mysteries’, Crippen & Landru, September 17th 2012
• ДОП.ИНФОРМАЦИЯ
    В сборник наряду с несерийными рассказами включен цикл о дядюшке Джонасе П. Джонасе. Рассказы этого цикла можно прочитать в теме ‘ИСТОРИИ ДЖОНАСА П. ДЖОНАСА’
• ×

Подробная информация во вкладках

[Доктор Немо]

  НАПРАШИВАТЬСЯ НА НЕПРИЯТНОСТИ

  Какая, однако, интересная у инспектора фамилия

[afanasev]

  САМОУБИЙСТВО

  Действительно, разве самоубийца мог оставить фары включенными, ведь ему так важно, чтобы аккумулятор автомобиля не разрядился, обычно самоубийцы очень педантичны в таких вопросах. В конце концов можно предположить обратное: поскольку убийце не выгодно, чтобы ее быстро нашли (иначе зачем прятать машину на старой каменоломне), он бы не стал оставлять фары включенными, значит их не выключила жертва, ведь ей все равно.
  Намного больше подозрений вызывает: ‘она почти отрезала себе голову’. По-моему это вообще физически невозможно при самоубийстве.

[Леди Эстер]

  САМОУБИЙСТВО

  разве самоубийца мог оставить фары включенными,

  Самоубийца не оставила бы фары включенными, потому что она просто не стала бы их включать. Ведь когда она, по словам мужа, осталась одна и могла что-то сделать, было уже светло.

[afanasev]

  САМОУБИЙСТВО

  разве самоубийца мог оставить фары включенными,

  Самоубийца не оставила бы фары включенными, потому что она просто не стала бы их включать. Ведь когда она, по словам мужа, осталась одна и могла что-то сделать, было уже светло.

  Я на это не обратил внимание, может быть из за того, что у нас в России в любое время суток нужно ездить с включенными фарами.

[Доктор Фелл]

  Добавлен еще один рассказ ‘Стой, воришка’.