Добро пожаловать на форум «Клуб любителей детективов» . Нажмите тут для регистрации
1st ed: ‘Dime Detective Magazine’, Dec 1938 Series: Inspector Allhoff Переведено по изданию: ‘The Complete Cases of Inspector Allhoff’, March 9th 2014 Перевод: Алла Волкова ｢псевдоним｣ Редактор: Ольга Белозовская © ‘Клуб Любителей Детектива’: 03 октября 2021 г. |  |
Подробная информация во вкладках
|
━━━━❰ГЛАВА I: БАТТЕРСЛИ ПРЕДПРИНИМАЕТ ШАГИ❱━━━━ |
Я смотрел в грязное окно на теплый июньский солнечный свет. Он проносился золотым потоком через вечную депрессию Сентер-стрит, касался мрачной прочности здания тюрьмы, смягчая строгость древних кирпичей. Он падал на крышу полицейского управления напротив, ловко обмотав вокруг черного купола рыжевато-коричневую петлю. Затем, осмелев, лучи прошлись по подоконнику, проникая в уродливый мрак многоквартирного дома, где сидели мы с Оллхофом.
— Оллхоф, — заметил я, — сегодня чертовски хороший день.
Инспектор сидел в другом конце комнаты, его маленькое тело прижалось к столу. Справа от него на электрическом основании булькал грязный помятый кофейник. Перед Оллхофом лежала пачка ведомственных бумаг и стояла надколотая чашка.
Пока я говорил, он полуобернулся в кресле и с горечью оглядел неубранную комнату. Комната была обставлена полудюжиной шатких стульев и тремя письменными столами. Слева была открыта дверь, за которой виднелась неубранная кровать. На полу лежала груда грязного белья. Оллхоф снова повернулся к своему столу. Он взял чашку и громко отхлебнул кофе, прежде чем ответить.
— Я не заметил, — сухо сказал он. — Думаю, что и Моррис Мэннинг тоже.
Я уставился на него. Оллхоф обладал сверхъестественной способностью подавлять приподнятое настроение. Безошибочно он сказал то единственное, что могло бы расстроить меня этим утром. Моррис Мэннинг находился в доме смерти. Я помогал Оллхофу поместить его туда. Я верил, что его казнь послужит справедливости. И все же думать об этом было неприятно. За двадцать с лишним лет службы в полиции я отправил на смерть дюжину человек. Но я никогда не переставал испытывать брезгливость по этому поводу.
— Будьте вы прокляты, — сказал я. — Обязательно было это говорить?
Он улыбнулся — неприятно и с огромным удовлетворением. Затем потянулся за кофейником, чтобы наполнить свою чашку, и с притворным простодушием сказал:
— А где этот лоботряс Баттерсли?
Я подозрительно посмотрел на него.
— Обедает. У него было заранее назначено свидание на обед. Он сказал вам об этом перед уходом.
— Действительно, — сказал Оллхоф с лицом, сияющим добротой, и это выражение пробудило мои худшие опасения. — Интересно, с кем он обедает?
— Вы прекрасно знаете, с кем он обедает, — сказал я. — Ну и что за гадость вы припрятали в рукаве на сей раз?
Оллхоф жутко усмехнулся и допил свой кофе. Когда он поставил чашку на немытое блюдце, вошел Баттерсли. На его лице, как мне показалось, застыло выражение тревоги, парадоксальным образом смешанное с выражением торжества. Кроме того, на воротнике его мундира виднелось пятно от румян.
Оллхоф обратил внимание именно на этот последний пункт. Он отодвинул от себя чашку с блюдцем, уставился на Баттерсли и прищелкнул языком.
— Ну-ну, — сказал он, — значит, ты собираешься жениться на сироте.
Удар был ниже пояса, и даже я его почувствовал. Я бросил сердитый взгляд на Оллхофа, затем перевел взгляд на Баттерсли. К моему удивлению, он даже не поморщился. Он прямо встретил взгляд Оллхофа, и его голос был тверд, когда он заговорил.
— Она не сирота, инспектор, — тихо сказал он.
Оллхоф поднял чашку обеими руками, как сосуд для богослужения. — Так будет, — сказал он. — Она станет ею меньше, чем через двенадцать часов. Ее отец сейчас в камере смертников, а черти, эти адские мастера, хохочут над любовью.
Он быстро, как кошка, повернул голову и уставился на Баттерсли. Лицо парня побелело, и я увидел, как шевельнулся его кадык. Но глаз он не опустил. И голову держал прямо. Впервые он не поник под ударами острот Оллхофа.
Оллхоф тоже это заметил. И это его раздражало. Он снова заговорил, на этот раз диким пронзительным голосом.
— Когда вы будете утирать ей слезы сегодня вечером, помните, что ее старик будет сидеть на стуле, и его тело будет пронизывать миллион вольт. Помните также, что это я поместил его туда. Когда вы ее целуете, помните, что целуете дочь убийцы, хладнокровного убийцы.
Он замолчал, посмотрел в лицо Баттерсли и улыбнулся, как будто то, что он там увидел, доставило удовольствие его извращенной душе. Затем добил мягким елейным тоном:
— Но, конечно, вы все еще верите, что Мэннинг невиновен, не так ли?
Баттерсли кивнул. Ему приходилось сдерживаться, крепко сжав кулаки. Его голос был напряженным, но невыразительным.
— Я считаю, что мистер Мэннинг невиновен, инспектор, — сказал он. И с легким вызовом добавил: — И я не единственный, кто так думает.
— Нет? — усмехнулся Оллхоф. — Кто еще? Рут Мэннинг?
— Не только мисс Мэннинг, — сказал Баттерсли. Он остановился на мгновение, а затем импульсивно выпалил: — Есть и другие, инспектор. Множество других.
— Кто? Семь гномов?
Костяшки пальцев Баттерсли побелели. Впервые кипевший в нем гнев немного проявился.
— Ладно, — отрезал он, — если вам так уж нужно знать. Во-первых, комиссар. Во-вторых, окружной прокурор. Губернатор, Генеральный прокурор. Это...
Оллхоф моргнул агатовыми глазами.
— Не могли бы вы сказать мне, — спросил он с изысканной вежливостью, — о чем, во имя всего святого, вы говорите?
Баттерсли нервно откашлялся. Прежде чем он успел ответить, зазвонил телефон. Я поднял трубку и поздоровался. Голос на другом конце провода объявил, что на проводе офис окружного прокурора. Он произнес полдюжины фраз, которые не имели для меня никакого смысла, и закончил вопросом, желает ли инспектор что-нибудь предпринять в отношении помилования Мэннинга.
Этот последний вопрос лишил меня дара речи.
— Возьмите трубку, — наконец сказал я и повернулся к Оллхофу. — Это офис окружного прокурора. Они хотят знать, собираетесь ли вы что-нибудь делать в связи с помилованием Мэннинга.
Впервые в жизни я увидел, что Оллхоф совершенно поражен. Его маленькие глазки расширились, как будто в них влили белладонну
— Что?! — выдохнул он. — Какое помилование?
Я был так же сбит с толку, как и он, но ухватился за возможность подколоть его.
— Мэннинг, — сказал я. — Моррис Мэннинг. Помните? Парень, который не заметил, какое сегодня прекрасное утро.
Он был слишком ошеломлен, чтобы ругаться.
— Ради всего святого — они там, что, сошли с ума?
— Вполне возможно, — ответил я. — Но, кажется, дело не в этом. Суть дела в том, что они добиваются помилования Мэннинга.
Оллхоф долго не отвечал — просто смотрел на меня. Затем он посмотрел на Баттерсли. Я проследил за его взглядом. Баттерсли стоял у окна, скрестив руки на груди. На его губах играла легкая торжествующая улыбка, а в глазах горел легкий победный огонек. Оллхоф видел все это, и его быстрый ум подсказал ему ответ.
— Хорошо, — сказал он мне. — Скажи этому адвокату, чтобы он приехал сюда с подробностями. Хотел бы я знать, что там за чертовщина.
Я передал сообщение и повесил трубку. Инспектор полуобернулся в кресле. Его прищуренные глаза были прикованы к Баттерсли и излучали маниакальный блеск. Я знал, что произойдет в ближайшие десять минут или около того, и чувствовал знакомую тошнотворную пустоту в желудке.
— Итак, — сказал Оллхоф. — Я отправляю их вверх по реке, а ты возвращаешь их обратно. Я пристегиваю их ремнями к стулу, а ты их освобождаешь. Что, черт возьми, все это значит?
— Я знал, что он невиновен, — сказал Баттерсли. — Вы отправили его в тюрьму только на основании косвенных улик. Когда мисс Мэннинг попросила меня помочь оправдать ее отца, я согласился.
— Ну-ну, — сказал Оллхоф, — какое у тебя золотое сердце!
Баттерсли закусил губу. — Ну, в любом случае, — проговорил он, — мы сделали то, что начали.
— "Мы"? Кто это "мы"?
— Мисс Мэннинг, мистер Скрэнтон и я.
— Скрэнтон? — переспросил Оллхоф. — Ты имеешь в виду мэннинговского стряпчего-крючкотвора?
Баттерсли кивнул.
— Мы доказали невиновность мистера Мэннинга, — продолжал он. — В придачу мы получили признание. Мы раскрыли это дело.
Оллхоф взял кофейник. На мгновение он звякнул о край его чашки. Потом он снова обернулся.
— Итак, — повторил он, — вы раскрыли дело. — И, может, суперсыщик объяснит, наконец, тупому копу, как именно вы это сделали?
Баттерсли покраснел и беспокойно зашаркал ногами.
— Ну, — начал он, избегая немигающего взгляда Оллхофа, — когда мисс Мэннинг впервые пришла ко мне, я решил предпринять шаги, чтобы...
Он умолк, ужаснувшись своей неосторожной фразе. Это было именно то, что было нужно Оллхофу, чтобы перехватить инициативу. Я мысленно проклял Баттерсли за его тупость. Пустота в моем желудке превратилась в огромный нездоровый вакуум.
— Ты... предпринял... шаги, — промурлыкал Оллхоф. — Ты... предпринял... шаги. — Его голос перешел в крещендо, в его глазах было абсолютное безумие, дикие слова рвались из его скрипучих голосовых связок. — Будь ты проклят! Предпринял шаги! Ты смеешь говорить мне такое? Ах ты, грязный желтый пес! Ты украл мои ноги, теперь ты пытаешься украсть мой мозг. Я сажаю убийцу на стул. Ты его убираешь со стула. Ты паршивый...
Яростные ругательства и угрозы срывались с его искривленных губ. Его глаза превратились в две черные ямы безумия. Баттерсли, бледный и молчаливый, стоял у окна. Слова Оллхофа падали на наши уши, как метательные снаряды. И тут я понял, что больше не могу этого выносить. Я встал.
— Оллхоф! — заорал я. — Оллхоф, ради бога, заткнитесь! Ради всего святого, заткнитесь!
Он на мгновение замолчал и уставился на меня. Затем отодвинул стул от стола и посмотрел вниз, на два кожаных обрубка, прикрепленных к его телу там, где должны были начинаться его ноги, и нелепо их вывернул.
— Он предпринял шаги, — пробормотал он. — Он предпринял шаги! Однажды я сам предпринял шаги. Однажды...
Он поднял глаза и снова посмотрел на Баттерсли. Его губы сжались, и он глубоко вдохнул, готовясь к новой вспышке.
Я дернул Баттерсли за рукав. — Убирайся, — сказал я. — Быстро. Не обращай внимания на то, что он говорит. Я беру ответственность на себя.
Баттерсли кивнул. С побелевшими губами он зашагал к двери.
— И куда же ты направляешься? — взревел Оллхоф. — Обратно к дочери уголовника? Возвращаешься к своей невесте? Ну, неси ее через порог на моих ногах. Моих ногах!
Он замолчал и разразился истерическим хохотом, когда за молодым человеком закрылась дверь. Затем он наклонился и с наводящей ужас нежностью похлопал по кожаным подушечкам своих обрубков.
— Мои ноги, — пробормотал он себе под нос. — Мои ноги. Хорошие сильные ноги. Черт бы его побрал!
Он резко развернулся и вернулся к бумагам на столе. Я вздохнул, достал из ящика стола бутылку и выпил добрых четыре унции виски
От алкоголя толку было мало. Вот уже три года я сидел за письменным столом в этой унылой квартирке, наблюдая, как Оллхоф все больше и больше бесится. У меня уже не было сомнений, что ему место в сумасшедшем доме. Его блестящий ум балансировал на грани безумия.
Когда он потерял свои ноги, вместе с ними он потерял и нечто гораздо более важное. Часть его разума тоже ушла. Теперь его единственной целью в жизни было мучить молодого Баттерсли, и с этим Оллхоф справлялся хорошо. Парень уже заплатил за эти ноги десятикратно.
Это случилось несколько лет назад, когда Баттерсли был еще новобранцем. Во время рейда, возглавляемого Оллхофом, Баттерсли в последний момент подвели нервы. Невыполнение им задания привело к тому, что десятки пулеметных пуль вонзились в ноги Оллхофа.
Последовала гангрена, а затем ампутация.
Формально Оллхоф больше не был сотрудником полицейского департамента. Половину человека нельзя было внести в списочный состав в качестве инспектора. Однако Оллхоф все еще обладал дьявольски острым умом. Комиссар, сам далеко не гений, не мог позволить себе упустить такого сотрудника.
Окольная бухгалтерия в департаментских счетах следила за тем, чтобы Оллхоф получал зарплату инспектора дважды в месяц. Поскольку он почти не переезжал с места на место, то обосновался в этом обшарпанном многоквартирном доме напротив Управления из соображений удобства. И все эти годы он оставался правой рукой комиссара. И да помогут небеса глупому новичку, который допустит ошибку, думая иначе.
С садистской хитростью Оллхоф настоял, чтобы Баттерсли был назначен его помощником. Он добился этого и с тех пор посвятил себя пыткам молодого человека. Это была ужасная психологическая месть. Я был невольным свидетелем мучений Баттерсли.
Выхода для меня не было. Еще полтора года, и я смогу выйти на пенсию. До тех пор мне придется сидеть здесь, выполняя бумажную работу для Оллхофа. Комиссар проигнорировал все мои просьбы о переводе. Я чертовски хорошо знал, почему.
Мы с Оллхофом познакомились лет двадцать назад. Я знал его не слишком хорошо — и никто не знал — но лучше, чем кто-либо другой в полиции. Я служил буфером между ним и Баттерсли. Я тянул время, когда ситуация становилась слишком тяжелой. Я был маслом на мутной воде, миротворцем. Короче говоря, у меня была самая дурацкая работа во всем отделе, и меня от нее тошнило.
|
━━━━❰ГЛАВА II: ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ХОТЕЛ БЫТЬ КАЗНЕННЫМ НА ЭЛЕКТРИЧЕСКОМ СТУЛЕ❱━━━━ |
Было уже далеко за полдень. За час до этого Оллхоф услышал историю, рассказанную помощником окружного прокурора о предполагаемом помиловании Мэннинга. Он слушал с холодной, еле сдерживаемой яростью. Затем схватил телефон и приступил к работе, в результате чего крошечная неопрятная комната была теперь заполнена людьми.
Баттерсли стоял у окна. Его рука покоилась на плече хорошо одетой девушки. Рут Мэннинг была довольно симпатичной в суровом, мирском смысле этого слова. Она не воспользовалась румянами, и ее лицо было напудрено до мертвенной белизны, а глаза были черными и мрачными. Мне показалось, что в них была какая-то тревожная тень, когда она пристально смотрела на Оллхофа.
Прямо перед столом Оллхофа сидел Мортон, человек в штатском, которого я немного знал. На левом запястье Мортона был надет наручник. На расстоянии вытянутой цепи худощавый мужчина лет пятидесяти с лишним беспокойно ерзал на стуле с прямой спинкой. Рядом с Оллхофом стоял Скрэнтон.
Юридическая репутация Скрэнтона была впечатляющей, и он это знал. Этот человек был невысокого роста, лысый и очень самоуверенный. Его костюм выглядел довольно кричаще, галстук выделялся, как неоновая вывеска, а на лице сияла самонадеянная ухмылка. Напыщенные манеры этого адвоката напомнили мне Германа Геринга.
Мы все молчали, ожидая, когда заговорит Оллхоф. Его желтое лицо было застывшим и жестким, маленькие глазки ничего не выражали, когда он потянулся через стол и взял кипящий кофейник. Дрожащей рукой он наполнил чашку. Только я один знал, какая ужасная ярость бушевала в нем.
Инспектор поднял чашку, осушил ее и поставил на блюдце. Затем оглядел комнату горьким взглядом, и его глаза, наконец, сфокусировались на человеке в наручниках. Он взял карандаш и занес его над блокнотом.
— Имя? — рявкнул он. — Как вас зовут?
— Сирл, сэр, — сказал тощий человек. — Роберт Сирл.
Оллхоф сделал пометку и хмыкнул.
— На данный момент у нас имеется ваше заявление окружному прокурору, что восемнадцатого мая этого года вы застрелили Артура Ричардсона. Так?
Сирл медленно кивнул. — Совершенно верно, инспектор, — сказал он. — Я убил Ричардсона.
Оллхоф что-то нацарапал в своем блокноте. В комнате раздался слабый щелчок, когда кончик карандаша сломался. Оллхоф раздраженно бросил карандаш на стол, поднял голову и посмотрел прямо на Роберта Сирла.
— Вы делаете это признание по собственной воле? Без принуждения, без угрозы, без побудительных мотивов?
Голова Сирла медленно двигалась вверх и вниз. Его губы шевелились, но говорил он так тихо, что я едва мог расслышать слова.
— Да, — сказал он. — По собственной воле я признаюсь в убийстве Ричардсона.
— В таком случае, — мягко сказал Оллхоф, — вы гнусный лжец.
Сирл выглядел удивленным. Его выцветшие голубые глаза широко раскрылись, и он выпрямился в кресле.
— Но, инспектор, — начал он, — я...
Оллхоф подпрыгнул на стуле и стукнул кулаком по столу.
— Заткнитесь! — крикнул он. — Я говорю, вы лжете! Ричардсона убил Мэннинг. Я доказал это, и присяжные согласились со мной. Его убил Мэннинг, и он сгорит за это. Боже, я...
Скрэнтон придвинулся ближе к столу и заговорил успокаивающим тоном.
— Подождите минутку, инспектор. Просто подождите, пока не услышите наши доказательства. Осуждение Мэннинга было ошибкой. Но это честная ошибка. С его стороны нет никаких обид, уверяю вас. Все мы время от времени совершаем ошибки.
Оллхоф повернулся и впился в него взглядом.
— Нет, — отрезал он. — Я никогда в жизни не ошибался.
Спорить с ним на эту тему было бесполезно, он действительно в это верил. Скрэнтон вопросительно посмотрел на него. Оллхоф откинулся на спинку стула и оглядел комнату.
— А теперь слушайте, — сказал он. — Когда я отправляю парня наверх, он там и остается. Когда я завершаю дело, оно остается завершенным. Я уже однажды привел в порядок это убийство Ричардсона. Поскольку, похоже, в этом есть некоторые сомнения, я сделаю это снова за вас, — он взял со стола блокнот и открыл его. Затем он продолжил.
— У Мэннинга было десять миллионов долларов и сталелитейный завод. У него также был управляющий по имени Ричардсон и к тому же он очень мало уважал федеральное законодательство, поставляя сталь и оружие в полдюжины стран в нарушение президентского эмбарго. Ричардсон обнаружил это и начал шантажировать босса. Мэннинг платил до тех пор, пока требования Ричардсона не стали непомерными. А потом он убил его.
Оллхоф на мгновение умолк и отпил кофе.
— Записи, найденные у Ричардсона, доказывают мотив. Пуля в черепе Ричардсона была выпущена из револьвера, найденного в канализации в ста ярдах от места преступления. Серийный номер на пистолете подтвердил, что пистолет принадлежит Мэннингу. Какого черта вам еще нужно? Мэннингу самое место там, куда я его поместил, — в доме смерти. И если вы вытащите его, Скрэнтон, я верну его туда. Помилование или не помилование, Мэннинг сгорит.
— Подождите минутку, — сказал Скрэнтон. — Дело не только в этом.
— Ладно, — сказал Оллхоф. — Дело в том, что коп из моей собственной конторы запал на дочь Мэннинга. Поэтому он решил, что его будущий тесть чист, а я — чертов дурак. Дело в том, что у Мэннинга есть все деньги в мире, которые он может потратить, чтобы выбраться из этой передряги. Дело в том, Скрэнтон, что вы бессовестный маленький мошенник, чья нравственность падает по мере того, как растет гонорар.
Скрэнтон возмутился.
— Слушай, коп, — сказал он. — Я вам не какой-то молокосос, над которым можно запросто издеваться. Вы разговариваете с членом коллегии адвокатов. Я пришел сюда не для того, чтобы меня оскорбляли.
Оллхоф метнул быстрый взгляд. — Я рад, что вы упомянули об этом. Какого черта вы здесь делаете? Я должен был допросить Сирла. А вы здесь с какой стати?
— Я представляю интересы Сирла, — едко сказал Скрэнтон. — Я его адвокат.
Маленькие глазки Оллхофа сузились. На его лице отразилось удивление. — Адвокат Сирла? Я думал, вы адвокат Мэннинга.
— Ну, Мэннинг — человек честный. Он оценил факт признания Сирла. У самого Сирла нет денег, а Мэннинг хотел, чтобы он мог иметь хорошего консультанта по юридическим вопросам. Поэтому Мэннинг попросил меня взяться за это дело.
Оллхоф глубоко вздохнул и взял кофейник. — Итак, — медленно произнес он. — Вы представляете парня, которого пытаетесь вытащить из дома смерти. Вы также представляете парня, которого пытаетесь поставить на его место. Скрэнтон, от всего этого невыносимо несет тухлятиной.
— Черт вас возьми! Вы хотите услышать доказательства или нет?
— Хорошо, — устало сказал Оллхоф. — Я полагаю, что мне придется выслушать его, чтобы снова поставить все на свои места. Продолжайте.
— Начнем с самого начала. Мисс Мэннинг, уверенная в невиновности своего отца, обратилась за помощью к патрульному Баттерсли.
— Золотое сердце, — пробормотал Оллхоф. — Галахад
— Мы втроем работали над этим делом, — продолжал Скрэнтон. — Сначала мы искали возможного подозреваемого. Мы выяснили, что за несколько месяцев до своей смерти Ричардсон крутил роман с женой Сирла. Они были любовниками. Мы обнаружили и другие доказательства и предъявили их Сирлу. Он признался.
Оллхоф резко поднял голову. — Почему? — рявкнул он. Он перевел взгляд на Сирла. — Почему? — повторил он. — Почему вы признались?
Сирл моргнул выцветшими глазами. Мускулы его серо-желтого лица судорожно задвигались.
— Что ж, — сказал он, — у них были неопровержимые доказательства. Кроме того, мне не хотелось бы, чтобы за мое преступление пострадал невинный человек.
— Боже мой, — прорычал инспектор. — Это место просто кишит золотыми сердцами. Не могли придумать чего-то получше?
Лицо Сирла, казалось, стало еще более желчным. Он нервно взглянул на Скрэнтона.
— Не знаю, должен ли я это рассказывать. Но мистер Скрэнтон сказал, что, если я признаюсь, он позаботится о том, чтобы мне смягчили наказание.
Оллхоф изобразил нечто среднее между ухмылкой и ворчанием и сделал пометку новым карандашом.
Скрэнтон подхватил разговор.
— Когда Сирл обнаружил, что между его женой и Ричардсоном что-то есть, он решил все прояснить. Они поссорились. Сирл угрожал убить его. В конце концов он так и сделал.
— Конечно, — сказал Оллхоф. — Он подошел к Мэннингу, взял у него пистолет, выстрелил Ричардсону в голову и выбросил пистолет в канализацию. Кроме того, Мэннинг, обладая большим золотым сердцем, взял на себя ответственность вместо своего приятеля.
— Черт побери! — завопил Скрэнтон. — Вы позволите мне закончить?
— Можете закончить в доме смерти, наблюдая, как ваш клиент сгорает.
Скрэнтон с усилием сдержал свой гнев и продолжил:
— Сирл был ночным сторожем на заводе Мэннинга и имел доступ в кабинет босса по ночам. Он достал пистолет из ящика стола Мэннинга. И в качестве решающего аргумента окружной прокурор разрешил мне принести сюда бирку социального страхования и фотографию, чтобы показать вам.
— Я уже слышал о них. Но даже если я их увижу, я не поверю.
Скрэнтон достал из кармана бумажник, вынул из него конверт и протянул инспектору. Оллхоф извлек порванную фотографию и позолоченную металлическую бирку, положил их на стол перед собой. Я перегнулся через его плечо, чтобы лучше рассмотреть.
Бирка социального страхования представляла собой обычный квадратный кусок раскрашенной жести. На нем был шестизначный номер и имя — Ричардсон. На снимке, который был разорван, а затем склеен, была изображена молодая женщина с угрюмым лицом, одетая в одну из тех нелепых шляп, которые недавно были популярны. На снимке также была надпись: ‘Ричи с любовью, Джанет’.
— Ладно, — сказал Оллхоф, убирая их обратно в конверт. — И о чем это говорит?
— Сирл был пьян и обезумел от ревности в ту ночь, когда убил Ричардсона. Деньги, которые были в бумажнике, он полностью потратил на виски. А фотографию своей жены и металлическую бирку принес домой, в ярости разорвал снимок и выбросил и его, и бирку.
— И я полагаю, вы нашли их на городской свалке, — сказал Оллхоф.
— Нет, — сказал Скрэнтон. — Сирл зарабатывал немного и продавал старую бумагу старьевщику. Он хранил ее в мешках в своем подвале и избавлялся от нее каждые полгода или около того. Именно в одном из этих мешков Баттерсли нашел эти вещи.
Оллхоф поднял брови. — Баттерсли? Баттерсли нашел их?
— Да. Баттерсли. Человек из вашего собственного офиса. Нам с мисс Мэннинг пришло в голову, что в доме Сирла могут быть какие-то улики. Мы рассказали Баттерсли о своей идее, и он согласился обыскать пакеты со старой бумагой в подвале.
— Ловко, — сказал Оллхоф. — Очень, очень аккуратно. Баттерсли, полицейский, который помогает человеку, который отправляет Мэннинга на электрический стул, находит доказательства, которые оправдывают его. Что он сделал с этими уликами, когда нашел их?
— Отнес в офис окружного прокурора, конечно.
— Тогда почему они у вас?
— В качестве большой услуги окружной прокурор разрешил мне передать их вам. Он понял, что вы захотите увидеть все доказательства. Конечно, это неправильно, но он подумал, что вы захотите понять ситуацию.
Оллхоф медленно кивнул. — Да, — произнес он. — Я бы отдал свою правую руку — больную, насколько я могу себе это позволить, — чтобы понять.
— В любом случае, — сказал Скрэнтон, — я могу заверить вас, что с юридической точки зрения у нас все в порядке, у нас есть доказательства, и, кроме того, у нас есть железное признание. Итак, что вы теперь думаете, инспектор?
Оллхоф снова взял кофейник.
— Я думаю, — медленно произнес он, — что Мэннинг убил Ричардсона. Кроме того, я думаю, что он будет гореть за это.
Я услышал тихий свистящий вздох, когда Рут Мэннинг отошла от Баттерсли и пересекла комнату. Она стояла перед столом Оллхофа, с яростью глядя в его насмешливое морщинистое лицо.
— Вы зверь, — сказала она, и в ее голосе прозвучала жгучая ярость. — Вы упрямый тупоголовый зверь. Вы убийца, а не мой отец. Вы скорее увидите, как умирает невиновный человек, чем признаете свою неправоту. Вы... вы... — ее речь сделалась нечленораздельной, и она замолчала.
Оллхоф посмотрел на нее сузившимися уродливыми глазами. Затем он произнес два слова. Одно из них было безобразным прилагательным. Другое — еще более безобразным существительным.
Девушка отпрянула и обратила умоляющий взгляд на Баттерсли.
— Пол, — воскликнула она. — Пол, не позволяй ему говорить мне такое. Пол, ты не можешь стоять здесь и позволять ему так со мной разговаривать!
Но именно это и собирался делать Баттерсли, и тут уж ничего не поделаешь. Он стоял с несчастным видом, опустив глаза в пол. Оллхоф наблюдал за ним с дьявольской усмешкой.
Я сидел неподвижно, чувствуя, как во мне бьется отчаянная, бесполезная ярость. Я знал, что Оллхоф оскорбил девушку не потому, что был зол, а для того, чтобы через нее достать Баттерсли. Теперь он улыбался от уха до уха, совершенно счастливый.
— Ну, мне все равно, как вы это представляете, Оллхоф. — сказал Скрэнтон, — Мэннинг не сгорит. Губернатор уже дал отсрочку. Когда окружной прокурор пришлет ему данные по этому делу, он, несомненно, помилует Мэннинга.
— Если он продержится сорок восемь часов, ему не придется беспокоиться.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, — Оллхоф повысил голос, — что я навсегда отправил Мэннинга в дом смерти. А поскольку маленькое золотое сердечко вытащило его оттуда, мне придется вернуть его обратно.
Он остановился и посмотрел на Сирла. Серовато-желтое лицо Сирла напоминало неподвижный лик грязной мумии. — Боюсь, — продолжал Оллхоф, обращаясь к Сирлу, — что мне придется подтолкнуть вас к этому. Но с этим ничего не поделаешь. А теперь, если вы все уберетесь отсюда к черту, я немного подумаю.
Скрэнтон ухмыльнулся.
— Подумайте своими мстительными мозгами. Но Мэннинг сегодня не умрет. Через два дня он станет свободным человеком. Его улыбка стала шире, и адвокат облизнул губы. — Кроме того, — добавил он, — когда об этом узнают газеты, в их отделах городских новостей будут римские каникулы
Оллхоф подпрыгнул на стуле.
— Убирайся, крючкотвор! — закричал он. — Убирайся отсюда! Убирайся! Мэннинг сгорит, говорю вам! Сгорит! Сгорит! Если я послал его на электрический стул, значит, он виновен! Так должно быть!
Скрэнтон стоял в дверях и смотрел на него.
— Оллхоф, — сказал он, — вы сумасшедший. Буйнопомешанный. Я дурак, что разговариваю с вами, больше не буду этого делать. Никогда больше не войду в эти грязные трущобы, пока жив. Я подожду и навещу вас в сумасшедшем доме.
Дверь за ним захлопнулась.
Человек в штатском, стоявший рядом с Сирлом, нервно встал. — Если вы закончили с этим парнем, инспектор... — сказал он вопросительно.
— Отведите его обратно в тюрьму, — рявкнул Оллхоф. — Пусть он хорошо проводит время. Ему недолго там быть.
Он обернулся и посмотрел на Баттерсли и Рут Мэннинг. Баттерсли обнимал девушку за плечи, словно защищая, ее голова покоилась на его мундире. Она отхлебнула воды из стакана, который протянул ей Баттерсли.
— Послушайте, — едко сказал Оллхоф. — Это не автобусная остановка, Баттерсли. Если неконтролируемая страсть продолжает биться в твоей груди, убери ее отсюда к черту.
Полицейский не ответил. Его лицо было бледным, а в глазах застыла тень прежних мучений. И все же на его губах мелькнуло некое подобие улыбки.
Независимо от того, что на этот раз раздавал Оллхоф, у Баттерсли были на руках лучшие карты. Он перехитрил своего преследователя. Он вытащил пленника Оллхофа с электрического стула. Впервые с тех пор, как они столкнулись, молодой Баттерсли действительно выиграл раунд.
— Пойдем, Рут, — тихо сказал он. — Давай спустимся вниз.
Инспектор не поднял глаз, когда они прошли мимо него к двери. Он выпил свой вязкий кофе и налил еще, сгорбился над столом, разглядывая грязные дверные филенки темными и задумчивыми глазами. Через некоторое время он ударил кулаком по столу и заговорил со мной, не оборачиваясь.
— Симмондс. Мэннинг убил Ричардсона. Я это знаю. Это признание Сирла так же фальшиво, как эфиопские облигации. Однажды я посадил Мэннинга в камеру смертников. И, клянусь богом, я снова посажу его туда.
Я посмотрел на него и вздохнул. Эго Оллхофа требовало, чтобы он всегда был прав. Это было так же необходимо ему, как воздух нормальному человеку. День, когда Оллхоф признает ошибку, настанет через неделю после вторника, когда Гитлер, Муссолини и Бог признаются, что их работа была полной и абсолютной ошибкой.
— Оллхоф, взгляните на факты.
— Я смотрю на них, — сказал Оллхоф. — На самом деле я смотрю сквозь них и за их пределы. Когда я закончу, один-единственный факт останется видимым невооруженным глазом. То, что Мэннинг виновен.
Он снова погрузился в молчание. Время от времени я слышал, как он бормочет что-то себе под нос. Его карандаш усердно царапал по блокноту. Не выдержав, я прервал его.
— Оллхоф, почему вы так чертовски самоуверенны? Неужели вы не можете ошибиться хотя бы раз? Невинных людей отправляли на казнь и раньше. Ну и что? Я вас не виню. Любой может ошибиться. На этот раз вы безнадежно ошибаетесь. Ребенку ясно, что Мэннинг — жертва косвенных улик.
— Конечно, — сказал Оллхоф. — Как и Хауптман. Как и Джадд Грей
На этом я сдался и вернулся к своей работе.
Оллхоф молчал целых двадцать минут, затем я услышал тихий скрип его стула, когда он повернулся.
— Может быть, — тихо пробормотал он больше для себя, чем для меня. — Вполне возможно. Чем больше я думаю об этом, тем больше понимаю, что это единственно возможный ответ. Проблема в том, чтобы сломать его, заставить открыться.
Я отложил ручку.
— А как же улики, старина. Посмотрите на улики.
Оллхоф фыркнул. — Улики! — воскликнул он с огромным презрением. — Это все, что вы, копы, знаете. Улики!
— Ладно, — сказал я, — а вы с чем работаете? Колдовство вуду?
— Логика. Хотя для тебя это вполне может быть вуду. Логика — абстрактное мышление. Я не только понимаю, что, я понимаю, почему. И я понял это сейчас. У меня есть единственно возможный ответ.
— Это здорово, — заметил я. — Но большое жюри все равно предпочитает доказательства. Вам понадобится кое-что еще в дополнение к вашей логике.
— Это то, над чем я сейчас работаю, — отрезал инспектор. — Я должен добыть кое-какие доказательства для этих тупиц. Иди в тюрьму. Спроси дока Рэндольфа и начальника тюрьмы, не зайдут ли они сюда на минутку.
Его высокомерная самоуверенность, его великолепное эго полностью выводили меня из себя, но...
Я спустился вниз, доставил его сообщения, а затем отправился к Нунану, чтобы спокойно выпить, пока не пришло время идти домой.
|
━━━━❰ГЛАВА III: ХИТРЫЙ ЛИС❱━━━━ |
Оллхоф сидел за своим столом. Выражением лица он сильно напоминал кота, который только что пообедал канарейками и сливками. Баттерсли мрачно смотрел на Сентер-стрит, пока я листал утреннюю ‘Таймс’. Оллхоф потягивал кофе и посмеивался между глотками.
Любопытство взяло верх.
— Что это вы так сияете? — спросил я его.
— Я жду телефонного звонка, — ответ прозвучал с удивительной сердечностью.
— С радостными вестями?
Он повернулся на стуле и, хотя говорил со мной, смотрел на Баттерсли.
— С вестями о том, что Моррис Мэннинг будет сожжен, что Сирл отказался от своего признания, что Скрэнтону предъявят обвинение в заговоре с целью противодействия свершению правосудия.
Баттерсли резко повернул голову.
— Это невозможно, инспектор, — сказал он. — С чего бы...
— Я и сам в это не верю, — добавил я. — Сирл чертовски виновен. В любом случае, зачем ему признаваться, а затем в течение двадцати четырех часов отказываться. Это не имеет смысла.
— Черта с два, — сказал Оллхоф. — У вас просто недостаточно мозгов, чтобы понять, что это единственное развитие событий, которое имеет смысл.
— Итак, Оллхоф... — начал я, но меня прервал телефон.
— Ответь, — сказал Оллхоф. — Это конец признания Сирла.
Я поднял трубку. На другом конце провода быстро заговорил голос. Я ошеломленно слушал в течение трех минут, затем положил трубку. Баттерсли напряженно уставился на меня. Оллхоф сохранил свою широкую ухмылку.
— Ну, — сказал он, — я был прав?
— Отчасти, — медленно ответил я. — Это не только конец признания Сирла. Это конец Сирла.
Оллхоф подался вперед в своем кресле.
— О чем ты говоришь?
— Сирл мертв. Десять минут назад зарезал себя в камере.
Ярость и изумление исказили черты лица Оллхофа.
— Что?
Я повторил ему еще раз.
— Нет! — На мгновение я вспомнил древнюю сказку о датском короле Кануте, который приказал волнам остановиться. Он наклонился вперед и ударил кулаками, как ребенок в истерике. — Этого не может быть! Не сейчас. Не при таких обстоятельствах... Нет, нет!
Я не знал, в чем дело, но посы́пал солью его рану.
— Да, инспектор, — насмешливо ответил я. — Да. И вся чистая абстрактная логика в мире не вернет его к жизни.
— Это кажется логичным, инспектор, — вставил Баттерсли. — Он знал, что дело идет к электрическому стулу, и выбрал самый простой путь.
— Будь ты проклят! — взревел Оллхоф. — Что, черт возьми, ты об этом знаешь? Ничего. Ты не имеешь ни малейшего представления о том, что происходит. Ты... — Он внезапно замолчал и тут же выстрелил в меня очередью вопросов. — Каковы были обстоятельства? Кто нашел тело? Кто видел его последним?
—Охранник и Скрэнтон. Он был в камере полчаса назад. Потом ушел, чтобы вернуться в свой офис за документом, который он забыл, а он хотел, чтобы Сирл эту бумагу подписал. С Сирлом все было в порядке, когда он ушел в первый раз. Охранник слышал, как Сирл разговаривал с ним на выходе. Когда Скрэнтон вернулся, охранник отпер камеру. Они вдвоем нашли Сирла на койке — мертвого. С ножом в сердце.
Оллхоф нахмурился. Губы его шевелились, когда он бормотал что-то себе под нос, лоб был наморщен, и на нем выступил холодный пот. Он просидел так целых три минуты. Затем, наконец, запрокинул голову и издал устрашающий рык.
— Я понял! — закричал он. — Правосудие передано в мои руки! Грязный маленький мошенник. Я не знаю, как он это сделал, но я знаю, что он это сделал. Я начинаю с одного убийцы и заканчиваю двумя!
Инспектор замолк, задохнувшись. Мы с Баттерсли уставились на него. На мгновение я искренне поверил, что он совсем помешался, что его беспорядочный разум прорвался через границу, за которой он так долго обитал.
— Баттерсли, — сказал он более спокойно, — иди в офис Скрэнтона, скажи ему, чтобы шел сюда. Можешь взять с собой и эту девицу Мэннинг. И сделай это быстро.
— Подождите минутку, Оллхоф, — встрял я. — Скрэнтон сюда не пойдет. Он все еще на вас обижается.
— Черта с два он не пойдет, — возразил Оллхоф. — Арестуй его, Баттерсли.
— Арестовать? За что?
Оллхоф ухмыльнулся от уха до уха и потер руки, как ростовщик, злорадствующий над Кохинором
— За убийство, — сказал он. — Убийство Роберта Сирла.
— Но, инспектор...
— Иди уже, — сказал Оллхоф. — Ты получил распоряжения.
Баттерсли отбыл, а я продолжал смотреть на Оллхофа.
— Дружище. Ваше безумство не знает границ. Вы...
— Заткнись, — сказал Оллхоф. — Ты тоже отправляйся. У меня есть для тебя задание. Приведи сюда жену Сирла. Возможно, мы захотим получить от нее весточку.
— Что вы хотите от новоиспеченной вдовы? Послушайте, Оллхоф. Послушайте минутку здравомыслящего человека. Какого черта Скрэнтону убивать парня, чье признание дает ему богатого клиента? Зачем?..
— Почему бы тебе не убраться отсюда к черту? — взвизгнул Оллхоф. — Приведи ко мне вдову Сирла! Это приказ, сержант.
Он выделил слово ‘сержант’, чтобы поставить меня на место. Я вздохнул, взял фуражку и направился к двери. Уже на лестнице я услышал, как он кричит в трубку, спрашивая начальника тюрьмы.
Баттерсли вернулся раньше меня. Когда я вошел, он сидел за моим столом и вид у него был жалкий. Скрэнтон стоял перед ним и, казалось, что его вот-вот хватит удар. Его лицо было багровым, и в комнате эхом отдавались страшные угрозы о том, что он собирается сделать с Оллхофом, как только выйдет отсюда. Рут Мэннинг сидела на краешке одного из наших неудобных стульев с прямой спинкой. Ее щеки были бледнее, чем обычно, а глаза еще более мрачными.
Оллхоф спокойно пил кофе, не обращая внимания на горячность Скрэнтона. Он снова обрел вид мурлыкающего кота. На его столе стояла большая картонная коробка, которой не было, когда я уходил. Рядом со столом сидел краснолицый полицейский — ирландец О'Мэлли, который иногда с нами работал. Я кивнул Оллхофу и пододвинул стул для жены Сирла.
Женщина, миловидная блондинка, похоже, была не семи пядей во лбу. Она была едва ли не вдвое моложе своего покойного мужа, и, хотя она услышала о его внезапной смерти всего полчаса назад, была совершенно спокойна. По дороге в такси я пришел к выводу, что ей было наплевать на муженька.
Оллхоф поставил чашку. — Заткнись, Скрэнтон, — спокойно сказал он. — Все в сборе, и теперь я беру управление на себя.
— Если все, черт возьми, не выберутся отсюда как можно быстрее, — огрызнулся Скрэнтон, — я оставлю вас без работы, Оллхоф.
— Садитесь, — сказал Оллхоф. — Привыкайте сидеть. Вы умрете сидя.
— Боже мой! — сказал мне Скрэнтон. — Он сошел с ума, сержант. Он безумец. Я требую адвоката. Я имею право на телефонный звонок.
Рут Мэннинг повернулась к Баттерсли.
— Пол, забери меня отсюда. Я ужасно его боюсь. Я...
— Так и должно быть, — сказал Оллхоф. Затем он улыбнулся нам. — Конечно, я чертовски зол. Просто послушайте меня, и я покажу вам, насколько я сумасшедший.
Все они сразу замолчали и вопросительно посмотрели на меня.
— Хорошо, — сказал я. — Послушайте его. Если у него ничего нет, Скрэнтон может протестовать в мэрии. Если у него есть...
— Он может сделать это в аду, — злорадно сказал Оллхоф. — Скрэнтон, вы чертовски паршивый агент по закупкам. У вас был миллион долларов, чтобы купить свободу Мэннинга. А вы преуспели только в том, что купили себе билет в ад в один конец.
— Послушайте, Оллхоф, — сказал я, — вы весь день ходите кругами. Если у вас есть что-то конкретное, может, скажете уже?
— Хорошо. Давайте рассмотрим ситуацию. Я посадил убийцу-миллионера в камеру смертников. Затем приходит адвокат миллионера с парнем, который признается в убийстве. От этого парня за милю разит гниющим палтусом. Поэтому я сразу включил свои мозги в работу.
— Эти мозги будут вычеркнуты из зарплатной ведомости, когда я выйду отсюда, — сказал Скрэнтон.
— Черта с два, — отреагировал Оллхоф. Он отхлебнул кофе, а затем добавил: — Первая трещина в сказке Скрэнтона. У Сирла была кахексическая бледность.
— Я не знаю, что это значит, Оллхоф, — сказал я. — Но как это указывает на то, что Скрэнтон убил его?
— Никак, — сказал Оллхоф. — Это просто указывает на то, что Мэннинг убил Ричардсона и что признание Сирла было полной фальшивкой. Я исходил из того, что Мэннинг виновен. Если это было так, я столкнулся с вопросом, почему Сирл признался в преступлении, которого он не совершал. На это был один очевидный ответ — деньги.
— Деньги? Но в могиле не нужны деньги.
— Верно. Итак, мы приходим ко второму выводу. Зачем человеку жертвовать своей жизнью ради денег? Очевидно, чтобы передать эти деньги кому-то, кого он любит.
— Он должен был бы чертовски сильно любить ее, — заметил я, глядя на Джанет Сирл.
— Так оно и было, — сказал Оллхоф. — И я сомневаюсь, что он любил бы ее так сильно, если бы был убежден в ее неверности.
В моем мозгу забрезжил свет.
— Вы хотите сказать, что Сирл не верил, что Ричардсон и его жена встречались? Но даже в этом случае нужно очень хорошо заботиться о своей жене, чтобы умереть за нее.
— И это верно, — подтвердил Оллхоф. — Но ты забываешь о кахексической бледности.
— Что, черт возьми, означает эта заумная фраза? — спросил Скрэнтон.
— Кахексическая бледность — это медицинское описание состояния кожи Сирла, — усмехнулся Оллхоф. — Вы обратили внимание на его серовато-желтое лицо? Это указывало на болезненное состояние.
— Итак, — сказал я. — И что это доказывает?
— О! Это доказывает многое, — наслаждался Оллхоф. — Включая наличие рака.
Лицо Скрэнтона стало белым, как выбеленный горностаевый мех. Пальцы Рут Мэннинг отрывисто постукивали по деревянной части стула. Джанет Сирл посмотрела на Оллхофа с легким удивлением. Луч света в моем мозгу стал сильнее.
— Вы хотите сказать, что у Сирла был рак? Что он все равно долго бы не прожил?
— Он не прожил бы и года, и знал это. Скрэнтон искал человека, которому оставалось жить всего несколько месяцев. Он нашел одного с молодой женой и работой ночного сторожа на заводе Мэннинга. Последние два обстоятельства были особенно выигрышными. Они сделали ситуацию абсолютно идеальной, не так ли, Скрэнтон?
— Это ложь, — отрезал Скрэнтон слегка дрогнувшим голосом. — Он сам так сказал. Он сказал мне...
Тут он прикусил язык и умолк. Он стоял, тяжело дыша, заставляя себя встретиться с насмешливым взглядом Оллхофа.
— Конечно, он сказал. Мы подойдем к этому через минуту.
— Подождите, — сказал я. — А как насчет той фотографии с надписью? А что насчет металлической бирки социального страхования?
Оллхоф ухмыльнулся.
— Эти вещи были настолько очевидны, что даже Баттерсли должен был догадаться, не говоря уже об окружном прокуроре. Эти таблички социального страхования продаются за полдоллара, и магазинам наплевать, кому они их продают. Все, что нужно было сделать Скрэнтону, — это узнать номер Ричардсона и изготовить табличку.
— А фотография? — спросил я. — Как насчет этого?
— Это еще проще. Если вы помните тот снимок, на нем изображена Джанет Сирл с суповой тарелкой на голове. Эти дурацкие шляпы не так давно появились на рынке. Этот снимок был сделан по крайней мере через три месяца после убийства Ричардсона.
|
━━━━❰ГЛАВА IV: БЕЗЖАЛОСТНЫЙ — НО НЕ ПАУК❱━━━━ |
Теперь в глазах Рут Мэннинг безошибочно угадывался страх. Скрэнтон облизнул пересохшие губы. У него было выражение лица человека, отчаянно ломающего голову. Джанет Сирл все еще смотрела на Оллхофа, как на что-то диковинное. Баттерсли повернул голову и уставился в окно, обнаруживая непреодолимый интерес к движению на Сентер-стрит.
— Итак, — продолжал Оллхоф, явно наслаждаясь собой, — я пришел к выводу, что моя теория о короткой продолжительности жизни Сирла была правильной. По всем правилам логики так и должно было быть. Я попросил дока Рэндольфа осмотреть Сирла, что он и сделал. Мы также проверили онкологические клиники. И Рэндольф, и Институт рака, в котором лечился Сирл, были единодушны — у него злокачественная опухоль.
— Но... — озадаченно произнес Скрэнтон и замолчал.
Оллхоф изобразил каннибальскую ухмылку, поднял чашку, отхлебнул и с грохотом водрузил ее на блюдце.
— Вы хотите закончить это предложение? Или мне закончить?
Скрэнтон не ответил.
— Хорошо, — сказал Оллхоф. — Но... Сирл послал за вами сегодня утром. Он сказал вам, что у него все-таки не было тяжелого случая рака. Он сказал вам, что простая операция позволит ему прожить долгие годы. Он сказал вам, что хочет отказаться от своего признания. Поэтому вы его убили.
Я вздохнул. Свет в моем мозгу почти померк.
— Оллхоф, вы снова становитесь детективом из рассказов. Если Рэндольф сказал, что у него рак, почему Сирл должен думать, что он проживет много лет?
— А Рэндольф и не говорил Сирлу, что он умирает. Он только мне сказал. И по моей просьбе сказал Сирлу, что с ним все в порядке. Что Институт поставил ошибочный диагноз. Как только Сирл услышал это, ему захотелось жить. Он хотел отказаться от подробного признания, которое для него подготовил Скрэнтон.
На лице Джанет Сирл появилось почти незаметное выражение. Она перевела взгляд с Оллхофа на Скрэнтона. В ее взгляде был невысказанный вопрос. Адвокат стоял, глядя прямо в глаза Оллхофу. Мне показалось, что к нему отчасти вернулось самообладание.
— Значит, — сказал он с тяжелой иронией, — я убил его, да?
— Верно — подтвердил Оллхоф. — Вы впервые сказали правду с тех пор, как затеяли это проклятое дело.
— О, конечно. Я убил его. Вы в своем уме, — усмехаясь, ответил Скрэнтон. — Послушайте, сегодня утром я ходил к нему в камеру и разговаривал с беднягой. Я забыл один юридический документ, который хотел, чтобы он подписал. Я позвал охранника. Сирл лежал на кровати. Уходя, я говорил с ним, охранник это слышал. Через десять минут я вернулся. Естественно, охранник был со мной, он отпер дверь камеры. Мы вошли вместе и нашли Сирла мертвым. Лично я, Оллхоф, не думаю, что ваша теория о ложном признании подтвердится. И чертовски уверен, что мне не будет предъявлено обвинение в убийстве.
Оллхоф покачал головой с притворным сочувствием.
— Отчаявшиеся люди часто рискуют, — заметил он. — Когда Сирл запротестовал, вы увидели, как из ваших грязных рук ускользает крутой гонорар в миллион долларов. У вас была всего минута, чтобы спасти своего богатого клиента, потому что через полчаса Сирл вызвал бы начальника тюрьмы и окружного прокурора. Поэтому вы ударили его ножом. Вы положили тело на койку, вызвали охранника, рассказали свою историю о забытом документе, а потом с великолепной театральностью поддерживали односторонний разговор с трупом, чтобы обмануть охранника. А потом ушли.
— Да? — ровным голосом спросил Скрэнтон. — А охранник подтвердит, что Сирл мне не отвечал?
— Нет. Честно говоря, он не помнит. Вы хорошо справились с этой частью. Охранник действительно думал, что вы разговариваете с Сирлом. Но было еще кое-что.
— Что же? — спросил Скрэнтон. Теперь он снова стал самоуверенным. — Полагаю, у вас есть движущаяся картинка, на которой я убиваю Сирла.
Глаза Оллхофа вспыхнули.
— Не совсем, — медленно произнес он. — Не совсем, Скрэнтон. Но у меня есть вот что. Под ногтем убитого была обнаружена красная нить. Очевидно, он вцепился ногтями в своего убийцу, когда умирал, и его палец зацепился за ткань галстука.
— Чудесно, — сказал Скрэнтон. — Ну и что?
— Охранники не носят красных галстуков, они не носят вообще никаких галстуков, — Оллхоф явно наслаждался. — Но вы носите. И в камере не было никого, кроме вас...
Джанет Сирл глубоко вздохнула. Она открыла рот, словно собираясь что-то сказать. Оллхоф увидел ее.
— Не сейчас, — остановил он девушку. — Вы сможете поговорить позже, если захотите. Что скажете, Скрэнтон?
Скрэнтон откусил кончик сигары. Он выглядел гораздо более уверенным, чем раньше.
— А что тут скажешь? Я скажу то, что всегда говорил. Что вы сошли с ума, Оллхоф. Ваше место в палате для психов. В конце концов, что у вас есть? Эта история с галстуками звучит не очень убедительно даже здесь, в вашей халупе. А в зале большого жюри вас просто засмеют.
Я кивнул в ответ. Проблема с теорией Оллхофа заключалась в том, что она не давала осязаемого материала, понятного присяжным. При нынешнем положении дел было пятьдесят на пятьдесят, что он не сможет разрушить признание Сирла. И сто к одному, что он не сможет заставить выдвинуть обвинение в убийстве против Скрэнтона.
Затем я посмотрел на Джанет Сирл. Женщина все еще смотрела на Скрэнтона. На ее лице было озадаченное, нерешительное выражение. Затем мой мысленный свет ярко вспыхнул. Был свидетель, который мог обречь Скрэнтона на гибель. Если Джанет Сирл заговорит, если она подтвердит теорию Оллхофа, все будет кончено.
Я в волнении встал с места.
— Оллхоф. Дайте высказаться вдове. Если вы правы, она может это доказать. Она ваш ключевой свидетель. Поработайте над ней. Без нее мы обречены.
Оллхоф повернулся ко мне, его маленькие глазки сверкали.
— Мы? — спросил он с тяжелым сарказмом. — Мы, сержант? — в его голосе зазвучала колючая язвительность. — Ты дурак, — продолжал он. — Неужели ты думаешь, что я построю дело на показаниях невротической женщины? Черт побери, я сам доказываю свою правоту. Когда я посылаю кого-нибудь в дом смерти, он сгорает. Если жена Сирла хочет говорить, она может поговорить потом.
Теперь мы все смотрели на него. Баттерсли отвернулся от окна, и даже О'Мэлли навострил свои большие красные уши. Как, черт возьми, он мог завершить свое дело против Скрэнтона без помощи Джанет Сирл, было выше моего понимания. Но это был момент Оллхофа, и он сыграл на полную катушку.
— Я сошел с ума, — с горечью сказал он. — Старый болван Оллхоф — это я! — Его кулак ударил по столу, а голос повысился до крика. — Но, ей-богу, я единственный человек во всем проклятом департаменте, который мог все это продумать! Единственный, у кого хватило ума заставить Сирла сказать правду! Единственный, у кого хватило ума установить в камере диктофон!
Я медленно выдохнул воздух из легких и проклял себя за глупость. Неизменно, когда Оллхоф что-то объяснял, все становилось настолько очевидным, что я никогда не мог понять, почему я сам до этого не додумался.
Инспектор постучал по картонной коробке на столе.
— Вот оно! Каждое слово. Я подложил его в камеру Сирла, когда его осматривали в кабинете дока Рэндольфа. Все это здесь, Скрэнтон. Каждое слово, которое вы ему сказали. Каждое слово, которое говорил он. Даже последняя фраза, которую он произнес, когда сказал: ‘Боже, Скрэнтон, ты меня зарезал!’ Хотите послушать, Скрэнтон? Нет? Ну, конечно, это было бы скучно. Вы ведь все это уже слышали.
Теперь впервые на лице Джанет Сирл появилась искра оживления. Она приподнялась на стуле и посмотрела на Скрэнтона.
— Итак, — сказала она хриплым сдавленным голосом, — ты сделал это. Инспектор, я хочу говорить.
Она заговорила — низким мертвым голосом, полным гнева. Сирл любил ее и всегда сожалел, что зарабатывает слишком мало, чтобы она могла жить в роскоши. Он все равно должен был умереть. Рак добивал его. И когда представился шанс, она не могла им не воспользоваться. Он настаивал на этом. Возможно, она ошибалась, но она ни за какие деньги не будет сидеть сложа руки и молчаливо одобрять убийство своего мужа.
Скрэнтон сидел, уперев локти в колени и обхватив голову руками. Губы Рут Мэннинг дрожали, и Баттерсли смотрел на нее, а его мозг выдвигал вопрос, который губы не осмеливались задать.
Оллхоф долго смотрел на него, затем сказал:
— Баттерсли, почему бы тебе не спросить у меня?
— Спросить о чем? — ответил Баттерсли высоким тонким голосом. — Откуда вы знаете, о чем я думаю?
— Ты для меня хрустальный шар — сказал Оллхоф. — Ты хочешь знать, прокатила ли тебя Рут Мэннинг. Ты хочешь знать, знала ли она все время, или она оказалась такой же невинной простушкой, как ты.
— Ну, — прохрипел Баттерсли, — и что же?
Оллхоф дьявольски ухмыльнулся.
— Она знала, — сказал он. — Знала. Она разыграла тебя как лоха.
Баттерсли судорожно сглотнул.
— Вы не можете этого доказать. Вы не можете...
— Послушай. Эта фотография... ты сказал, что нашел ее и отправил в офис окружного прокурора. Согласно вашей истории Рут Мэннинг никогда не занималась этим. Так как же получилось, что на ней повсюду ее отпечатки пальцев? Они совпадают с теми, что она оставила на стакане, который вчера использовала для воды. Она обработала этот снимок до того, как его подбросили. Спрашивается, зачем? Как насчет этого, мисс Мэннинг?
Рут Мэннинг встала. Ее глаза горели, и в ней чувствовался величественный вызов.
— Почему бы и нет? — спросила она. — Жизнь моего отца значит для меня больше, чем что-либо еще. Почему бы мне не выставить его в роли лоха, если это поможет спасти папу?
На лице Баттерсли отразилось отчаяние, терзавшее его сердце. Оллхоф увидел, как помертвели его глаза и садистски улыбнулся.
— О'Мэлли. Переведи Скрэнтона через улицу и оформи его там как положено. Ты, Баттерсли, отведи этих двух женщин к окружному прокурору, он захочет задержать их в качестве важных свидетелей, или, может, для чего-то еще. Ну, давайте, идите.
Скрэнтон, сопровождаемый О'Мэлли, скрылся за дверью. Баттерсли взял Рут Мэннинг за руку, стараясь не встречаться с ней взглядом.
— Пойдемте, миссис Сирл, — сказал он, проходя через комнату. Парень шагнул в дверь, как автомат, как человек, который настолько оцепенел от боли, что потерял чувствительность. Дверь захлопнулась. Я услышал удаляющиеся шаги на лестнице, и мы с Оллхофом остались одни.
Я ощутил то давнее тошнотворное ощущение в желудке. На этот раз он попал Баттерсли прямо в сердце. На мгновение я подумал о жестоком ребенке, который любит втыкать булавки в бабочек.
— Оллхоф! Вам обязательно было это делать?
Он посмотрел на меня поверх кофейной чашки.
— Что делать?
— Зачем распинать ребенка? Вам не нужно было впутывать в это девушку. У вас был Скрэнтон, без нее вполне можно было обойтись.
Он пожал худыми плечами.
— Она призналась, не так ли?
— Вам не нужно было проверять эти проклятые отпечатки пальцев, — я не собирался уступать. — Но вы приложили все усилия, чтобы отправить этот стакан в бюро отпечатков пальцев. Вам не нужно было этого делать.
Оллхоф поставил чашку с кофе.
— Господи, до чего же ты тупой. С этой фотографией работали примерно восемнадцать парней в офисе окружного прокурора. Ее трогали Скрэнтон, Баттерсли и я. Если на ней и были отпечатки Рут Мэннинг, как их можно было откопать? Что ты, черт возьми, за коп?
Я встал и прошелся по комнате. Это была последняя жестокая капля. Я повернулся и посмотрел ему прямо в глаза.
— Оллхоф, вы безжалостный, злобный маленький паук.
Он поставил чашку на блюдце.
— Безжалостный? — задумчиво произнес он. — В общем, да. Злобный? Признаю́. Маленький? Без возражений. Но я не паук, Симмондс. Я не паук.
Я пошел к двери, ведущей на лестницу.
— Я не паук! — крикнул он мне вслед, и в его голосе прозвучала странная дрожь, которой я никогда раньше не слышал. — Помни, Симмондс, у пауков есть ноги!
Спокойный
