Добро пожаловать на форум «Клуб любителей детективов» . Нажмите тут для регистрации
ИЗБРАННЫЙ ｢THE CHOSEN ONE｣ 1st ed: ‘The New Yorker’, June 4th 1966 Series: Uncollected Edgar Winners: 1967 г. Переведено по изданию: ‘The New Yorker’, June 4th 1966 Перевод: Виктор Краснов Редактор: Ольга Белозовская © ‘Клуб Любителей Детектива”, 19 сентября 2021 г. |  |
Подробная информация во вкладках
Когда он вернулся домой, было около семи. Под дверью лежало письмо, подписанное от руки. Пухлый, дорогой на вид конверт с черной окантовкой по краям источал аромат лежалой пудры для лица. Для миссис Винс было характерным собирать старомодные траурные конверты, однако ощущение надвигающейся катастрофы, которое сейчас испытывал Руфус, не имело ничего общего со смертью. Несколько секунд он молча смотрел на пятнышко сургуча размером с пенни, которым был запечатан клапан конверта. Другие сообщения, полученные им от миссис Винс за последние два года, никогда не отправлялись в столь церемонном конверте. Внутри оказался лист линованной бумаги, вырванный из дешевенького блокнота.
С напряженной сосредоточенностью, сдвинув брови, Руфус прочел послание. Мелкие буквы, написанные зелеными чернилами, не доставляли ему особых трудностей при чтении, а некоторые его раздумья над такими словами, как ‘устный’, ‘категория’ или ‘сентиментальный’, которые его мягкие губы беззвучно произносили по слогам, происходили от его неуверенности в понимании значения этих понятий.
‘Сэр,
отвечаю на ваш вчерашний устный вопрос, касающийся вашего дальнейшего проживания в коттедже Брихан. Я решила не продлевать вам аренду, срок действия которой истекает 30 июня. Это мое окончательное решение.
Коттедж непригоден для проживания людей, независимо от того, относите вы себя к этой категории или нет. Он у меня как бельмо на глазу, и я намерена уже в этом году стереть его с лица земли. То, что вы намереваетесь жениться и продолжать жить в коттедже с какой-нибудь фабричной девкой из города, и то, что мой отец из сентиментальных соображений предоставил вашему деду аренду на семьдесят пять лет за ничтожную сумму в сто фунтов, меня совершенно не касается.
Мне никогда не нравилось присутствие в моем поместье вашего жалкого семейства, и я не потерплю, чтобы кто-то из его членов оставался здесь дольше, чем это разрешено законом, или чтобы какая-нибудь визгливая потаскушка в брюках топтала мою землю своими босыми ногами. Хотя после смерти вашей матери вы избавились от надоедливой домашней птицы, но шум мотоцикла, который вы тогда купили, раздражал меня даже больше, нежели крики петуха. Так что убирайтесь.
Искренне ваша,
Одри П. Винс’.
Руфус словно наяву видел, как испещренная коричневыми крапинками рука миссис Винс с пальцами, унизанными кольцами с драгоценными камнями, уверенно и непоколебимо двигалась от слова к слову. Оскорбление, содержавшееся в письме, не сразу привело его в ярость. Уж очень стиль послания соответствовал характеру и репутации миссис Винс. Хотя еще с детства он знал, что она могла вести себя иначе. Теперь постепенное осознание того, что у нее было дьявольское право вышвырнуть его из дома, который он фактически унаследовал от своего отца, встало перед ним во всей ужасающей реальности. Он никогда не верил, что она решится на подобное.
Первоначальный шок пока не давал возможности здраво оценить масштабы катастрофы. Руфус пошел на кухню, чтобы заварить чай, который он всегда заваривал, как только приезжал на мотоцикле домой с работы — а работал он на фабрике в ближайшем городке. Ожидая, пока на плите закипит чайник, он то и дело бросал на стол настороженные взгляды. Конверт с черной окантовкой был как посланник из вещего сна.
Руфус рассеянно огляделся по сторонам. Его окружали знакомые предметы. И все же у него вдруг появилось ощущение, что он стал в этой кухне незваным гостем.
Поморщившись, он взял со стола письмо и положил его в карман своей кожаной куртки. Потом, как обычно в погожие вечера, наполнил кружку чаем и уселся под грушевым деревом, крона которого бросала тень на плохо закрывавшуюся входную дверь коттеджа — побеленного здания, построенного еще в шестнадцатом веке. В этом коттедже Руфус родился.
Майское солнце заливало мягким вечерним светом ухоженный сад. Руфус начал перечитывать письмо. Потом прервался, сходил в гостиную за старым, потрепанным словарем и продолжил чтение, периодически отыскивая в справочнике слова, которые все еще его озадачивали.
Пытаясь сосредоточиться, Руфус выпятил вперед квадратную челюсть и еще раз внимательно перечитал письмо.
Фраза ‘Это мое окончательное решение’ колоколом билась в его голове. Четыре слова разрушили все его планы на будущее. Ему не сразу пришло в голову, что в создавшейся ситуации могла сыграть немалую роль и его природная медлительность. До вчерашнего дня он все откладывал визит к жестокой хозяйке поместья Плас-Йолин по поводу продления аренды, хотя его мать несколько раз напоминала ему об этом во время своей последней болезни. Он просто отказывался верить в то, что миссис Винс выгонит его, когда пробьет последний час и настанет тот самый день, который был указан в пожелтевшем от времени документе. Сотни лет предки его матери жили в коттедже Брихан. Они поселились там задолго до того, как семья миссис Винс купила Плас-Йолин.
Медленно повернув голову, Руфус посмотрел налево. За садом и ольхой, растущей возле канавы, он мог видеть обширный склон дерновой земли, в центре которого высился большой кипарис, раскинувший ветви чуть ли не до земли. Дальше, за кипарисом, венчая склон, стоял прямоугольный особняк из красновато-коричневого камня, освещенный лучами заходящего солнца. В этот закатный час Руфус иногда видел, как миссис Винс спускалась по склону со своим бульдогом. У нее всегда была с собой сумка, откуда она доставала хлеб и бросала его птицам и диким уткам, плававшим по речушке, протекавшей ниже. Сумка из гобеленовой ткани была знакома Руфусу с детства, но только в прошлое воскресенье он неожиданно узнал, что миссис Винс держит в ней еще и бинокль.
Этим вечером миссис Винс нигде не было видно. Руфус сидел, размышляя о событиях прошлого воскресенья. Он был не в силах понять, чем такая крохотная вольность, совершенная его девушкой, могла вызвать столь бурную реакцию, отраженную в письме. Всего-то несколько ярдов прошла Глория по земле Плас-Йолин. И что плохого в том, что девушка носит брюки или ходит босиком по мягкой траве? Что плохого, если девушка, за которой он ухаживал, вдруг завизжала, когда на берегу речушки он погнался за ней, и они вдвоем упали на землю? Они же не скидывали с себя одежду.
Руфус считал, что прошлое воскресенье было лучшим днем в его жизни. Еще до обеда он привез Глорию из города на своем мотоцикле. Глория впервые посетила коттедж, которым он так часто хвастался на фабрике.
Ей, выросшей в убогом типовом домишке, очень понравился коттедж Руфуса в поместье Плас-Йолин, и через полчаса, когда они сидели под этим же грушевым деревом, он попросил ее выйти за него замуж, и она ответила согласием. Она громко смеялась и даже визжала в саду, бегала босиком по траве на берегу речки. Ей ведь всего восемнадцать. Потом, когда он пошел в дом, чтобы поставить на плиту чайник, она перепрыгнула через узкую разделительную канавку и оказалась на земле миссис Винс… Вскоре после этого Глория буквально влетела в коттедж. Дрожа от страха, она рассказала Руфусу, что какая-то странная женщина в драном меховом пальто с криком выскочила из-за большого дерева на склоне. В одной руке у женщины был бинокль, а другой она удерживала на поводке жуткого бульдога. Потребовалось довольно много времени, чтобы успокоить Глорию. Руфус рассказал девушке несколько баек о странностях миссис Винс; часть этих историй он слышал еще от своей матери.
Собственно, Руфус практически никогда не вспоминал о том, что его семья арендовала коттедж Брихан. Он всерьез задумался об этом лишь тогда, когда Глория сказала, что выйдет за него замуж.
И уже в то воскресенье он мысленно твердил сам себе, что обязательно должен подъехать к особняку, чтобы рассказать миссис Винс о девушке, которая по незнанию пересекла разделительную канаву. Однако прошло три дня, прежде чем он нанес-таки этот визит. Он купил в городе дорогую замшевую куртку и даже подстригся во время обеденного перерыва. По дороге домой он нарвал для миссис Винс полевых цветов, но, обеспокоенный тем, что может снова надолго отложить столь важный разговор, забыл о букете и, оседлав мотоцикл, заставил себя поехать к хозяйке поместья. Он просто не хотел слышать ее воплей, говорил Руфус сам себе; ведь он терпеть не мог женских истерик.
Однако миссис Винс, казалось, находилась в добром расположении духа, когда в половине восьмого Руфус появился в дверях кухни Плас-Йолин.
— Ну-с, молодой человек, чего вы хотите? — спросила миссис Винс, указывая Руфусу на невысокую скамеечку рядом с комодом.
Руфус собирался сказать, что девушка, которая случайно оказалась на чужом участке земли, готова выйти за него замуж. Однако не успел, поскольку миссис Винс затеяла разговор с пятью кошками, которые одна за другой начали вбегать в кухню уже через минуту после того, как приехал Руфус.
— Мы не допустим, — ворковала миссис Винс, обращаясь к кошкам, — чтобы всякие горластые девчонки вторгались на мою собственность, не так ли, мои милые крошки?
Миссис Винс принялась неторопливо кормить кошек печенкой, которую она брала прямо пальцами со сковородки, стоявшей на плите.
Руфус сделал над собой усилие и произнес:
— Я приехал по вопросу аренды коттеджа Брихан. Мама говорила мне о ситуации. И у меня есть документ с датой…
Миссис Винс, казалось, не слышала. Она сказала одной из своих кошек:
— Куини, завтра тебе придется проглотить таблетку!
Немного помолчав, Руфус попробовал снова.
— Моей девушке очень понравился коттедж Брихан.
С минуту миссис Винс пристально смотрела на Руфуса, не говоря ни слова, а затем произнесла:
— Можете идти. По поводу аренды я напишу вам завтра.
Руфус покинул кухню в смешанных чувствах. Ему вдруг стало понятно, что он никогда особенно не боялся миссис Винс. И когда он на полной скорости мчался по дороге, ему пришла в голову мысль, что, возможно, было большой ошибкой перестать приходить в Плас-Йолин, чтобы спросить, не нужно ли собрать для хозяйки ежевику на склонах Майнид-Бэр или поискать грибов в полях Кер-Тегид, как он делал это раньше, прежде чем устроился работать на фабрику в городе. Не поэтому ли вскоре после смерти его матери миссис Винс прислала ему грубое письмо о вони из-за домашней птицы и о громком кукареканье петуха? То письмо он счел просто смешным; даже показал его ребятам на фабрике. Но что-то все же подсказало ему, что от домашней птицы надо избавиться.
Руфус поднялся со скамьи, стоявшей под грушевым деревом. Странная тишина, на которую он обратил внимание еще на кухне, наполняла и сад. Ветер не шелестел листвой; и даже птицы молчали. Руфус отчетливо слышал, как колотится его сердце. Он начал ходить взад-вперед по тропинке. Теперь до Руфуса дошел смысл слов миссис Винс, обращенных ею к кошкам, о том, что никому не позволено вторгаться на ее собственность.
Руфус остановился под деревом, сорвал цветущую ветку груши и рассеянно на нее посмотрел. Грушевое дерево принадлежало ему, Руфусу! Мать рассказывала, что его посадили как раз в тот день, когда он родился. Иногда урожай был настолько хорош, что они продавали груши оптом мистеру Харрису, и вырученные деньги всегда предназначались ему, Руфусу.
Расхаживая туда-сюда, Руфус хлопнул веткой по ноге — только лепестки полетели. Смятение в его сердце нарастало. Казалось, что сад, как и кухня, уже больше ему не принадлежит. В тот день и она там ходила; осквернила землю.
Руфус швырнул ветку в направлении склона Плас-Йолин. Ему не хотелось возвращаться в дом. Он прошел через ивовые заросли, улегся на берегу речки и стал глядеть на чистую, безмятежно текущую воду. На зеленоватой поверхности он увидел отражение своего лица. Подхватил с земли камешек и швырнул его в это лицо. В груди Руфуса нарастало напряжение. Он перевернулся на спину и зажал ладони между ног. Пот заливал Руфусу глаза.
Купол безмятежного вечереющего неба и шепот журчащей воды на некоторое время успокоили Руфуса. Крохи здравого смысла подсказывали ему, что потеря коттеджа Брихан, в общем-то, не была вопросом жизни и смерти. Но Руфус думал о миссис Винс. Что бы такое сделать? Как бы ее умаслить каким-нибудь поступком или услугой? Он вспомнил, что, когда был еще подростком, она просила его выполнять для нее кое-какую работу: например, подбирать упавшие с деревьев ветки, поджигать осиные гнезда (для этого она заставляла его надевать шляпку с вуалью) и даже — изредка — расчесывать ее спутанные волосы. Но что он мог сделать сейчас? Миссис Винс уже давно практически не общалась с людьми.
Руфусу никак было не избавиться от мыслей о хозяйке поместья. Вернулись полузабытые воспоминания. Когда ему было около двенадцати, он сильно удивил свою мать, рассказав ей о том, как в Плас-Йолин его отвели наверх и показали шестерых только что родившихся котят! Вскоре после этого миссис Винс вышла на берег речки, где Руфус удил рыбу, и сказала, что хочет, чтобы он утопил трех котят. На кухне, за дверью, у нее был приготовлен таз с водой; и она стояла, наблюдая за тем, как он держал под водой шевелившийся холщовый мешок, перевязанный у горловины. Миссис Винс сказала, что эти три котенка были самцами. Руфусу пришлось выкопать рядом с теплицами яму и похоронить мешок, не развязывая его.
Она никогда не платила ему за работу деньгами; только дарила подарки: старый ‘волшебный фонарь’
Обрывки других историй об этой женщине всплыли в памяти Руфуса. Рассказы, услышанные от взрослых, знавших миссис Винс еще до того, как она отгородилась от людей. Так, Мэтьюз, друг его отца и бывший управляющий поместьем, говорил, что какое-то время она и ее первый муж жили среди африканских дикарей, изучая их обычаи. Никто точно не знал, как и где скончался ее муж. Так же не было полной ясности о смерти ее второго супруга. Раньше, бывало, миссис Винс на несколько месяцев уезжала из Плас-Йолин, однако когда умер ее отец, она больше никогда не покидала своего старого дома. Именно тогда в Плас-Йолин перестали видеть и ее второго мужа. Миссис Винс превратилась в настоящую затворницу, исключая те моменты, когда раз в месяц она заказывала из города ‘Даймлер’ и ездила на нем, как говорили, закупать вино у Дрэппла и приобретать в аптеках средства для ухода за лицом. Но потом даже эти поездки прекратились, и все необходимое доставлялось в Плас-Йолин фургончиками торговцев или почтой.
Нет, ее ничем нельзя было умаслить. Руфус поднялся на ноги. Свет закатного солнца начал меркнуть, но он все еще мог отчетливо видеть фасад особняка, двенадцать темных, пустых окон и осыпающийся бетонный козырек над крыльцом, которым теперь больше не пользовались. Повинуясь внезапному порыву, Руфус двинулся вниз — к узкой, заросшей сорняками канаве, которая отмечала границу участка, относившегося к коттеджу Брихан.
У края канавы Руфус остановился. Если идти к миссис Винс, подумал он, то нужно подготовиться к разговору, привести себя в более спокойное состояние, чем то, в котором он находился сейчас. Кроме того, приближаться к особняку этим путем было запрещено. Возможно, она наблюдает за ним в бинокль, стоя за одним из окон.
Мерный ритмичный звук вывел Руфуса из состояния нерешительности. В пятидесяти ярдах от противоположного берега речки медленно двигался поезд, который прибудет в город в 19:40. Движение вагонов по неровному лугу напомнило Руфусу о горькой обиде его матери на семейство Плас-Йолин.
Обман, совершенный еще до прокладки железной дороги, Руфуса никогда особо не волновал, хотя он не раз слышал эту историю от матери. В конце девятнадцатого века ее отца, который не умел ни читать, ни писать, отец миссис Винс убедил арендовать по низкой цене не только ветхий коттедж Брихан, но и значительное количество акров бесполезных лугов за рекой. Приманкой послужило условие аренды коттеджа на целых семьдесят пять лет и доплата всего в сто фунтов за участок земли на берегу реки. Таким образом, у семьи Руфуса даже остались кое-какие деньги на текущий ремонт коттеджа. Но менее чем через два года после сделки по участку бесполезной земли за рекой была проложена железнодорожная ветка к строившемуся на западе портовому терминалу. Отец миссис Винс знал об этом проекте и, как с обидой рассказывала Руфусу мать, получил большую выгоду от прав на железнодорожные перевозки. Он объяснял это тем, что хотел сохранить нетронутый участок природы от разрушения. Ведь если бы эти луга приобрели другие люди, они могли бы построить там вредные для земли заводы и фабрики. А о том, что ежедневно по железной дороге будет проходить несколько экспрессов и товарных поездов, лукаво умалчивалось.
Хмуро наблюдая за тем, как последние вагоны поезда исчезают в дымке заката, Руфус вспомнил, что его отец говаривал, будто миссис Винс не причастна к этому грязному трюку. Но не проявляла ли сейчас дочь подлую натуру своего отца? Руфус не мог поверить, что она намеревается стереть коттедж Брихан с лица земли. Может, она хотела его отремонтировать и продать или сдать в аренду по цене, которую, как она знала, Руфус никогда не смог бы себе позволить? Но у нее и так было много денег — все это знали. Или она просто хотела, чтобы с глаз долой исчез он сам, Руфус — последний мужчина в поместье?
Обратно к коттеджу Руфус зашагал быстрым шагом, как человек, принявший решение. И все же, когда он вошел в сумрачную гостиную с низким потолком, его снова охватила неуверенность. Руфус стоял, молча окидывая взглядом потемневшую от времени мебель, похожий на пещеру камин, тусклые гравюры на стенах. Он был не в силах зажечь лампу, заняться приготовлением ужина. Его охватил какой-то суеверный страх, словно все в коттедже принадлежало уже кому-то другому.
Руфус стряхнул с себя оцепенение. Стоя в багровых отблесках света, проникавшего через небольшое оконце, он еще раз перечитал письмо в поисках намека на какой-нибудь выход. Намека он не нашел. Зато в его разум проникло осознание вызова. Впервые после смерти родителей ему предстояло в одиночку самостоятельно решить важное дело.
Руфус зажег лампу, нашел редко используемый набор канцелярских принадлежностей и сел за стол. Дальше фразы ‘Дорогая мадам, я был рад получить ваше письмо...’ дело не пошло. Инстинкт подсказывал Руфусу, что он должен попытаться уговорить миссис Винс. Но каким образом? Промучившись над письмом с полчаса, он бросился на второй этаж, разделся догола, спустился на кухню, чтобы умыться в раковине, затем вернулся наверх и стал втирать ароматическое масло в свои жесткие черные волосы. После этого он оделся в новые хлопчатобумажные брюки и элегантную куртку из зеленой замши, которая обошлась ему больше, чем в недельную зарплату.
|
✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏ |
Когда Руфус скрылся внутри коттеджа Брихан, Одри Винс положила бинокль в сумку из гобеленовой ткани и в сопровождении равнодушного старого бульдога, следовавшего за ней по пятам, вышла на склон, ведущий к берегу речки. Удобно устроившись за массивным стволом кипариса, она стала наблюдать. В течение почти часа она внимательно смотрела через бинокль на лицо Руфуса, следила за его блужданиями по саду и берегу. Видимость была отличной.
Одри Винс знала, что, сидя под грушевым деревом, Руфус сверялся со словарем. Когда он яростно швырнул в ее сторону ветку, она испытала странное удовольствие. Ей было приятно видеть то напряжение, с которым Руфус расхаживал по саду, представлять его ошеломление при чтении ее письма с намеренно запутанной лексикой.
— Пойдем, Миа. Хорошая моя, пойдем домой.
Тучная сука хрюкнула, моргнула и неуклюжей походкой последовала за хозяйкой. Одри Винс поднималась по склону, бросая внимательные взгляды направо и налево. Она выходила каждый вечер не только для того, чтобы покормить птиц. Ей нравилось перед сном обозревать свои владения. А еще ей нужно было увидеть поезд, идущий в город к 19:40. По этому поезду она определяла точное время, поскольку все часы в ее доме нуждались в ремонте. Но, если по совести, то ни кормление птиц, ни прохождение поезда на самом деле не имело для нее никакого значения.
Одинокая жизнь Одри Винс скрашивалась тем, что она имела возможность наблюдать за Руфусом. Несколько лет, из различных укромных мест она регулярно следила за ним в мощный цейсовский бинокль. Этот молодой человек возродил ее интерес к исследованиям, начатым во время давних путешествий в странах, далеких от Уэльса, и она часто делала заметки о своих наблюдениях в бухгалтерской книге, которую хранила запертой в старом секретере.
По мнению Одри Винс, выдающаяся вперед челюсть, широкий нос и по-цыгански черные волосы этого крепко сбитого парня несли в себе явные черты атавизма. К сожалению, Руфус обладал примитивным интеллектом, как это нередко бывает в юном возрасте у лиц с запоздалым умственным развитием. Однако этот отпрыск древней расы одновременно знаменовал собой триумф породы над упадком цивилизации. В своей семье он родился поздно. У матери Руфуса — неграмотной женщины — были еще дети; но все три мальчика умерли в младенчестве. И только Руфус выжил, подрос и расцвел — если не умственно, то физически уж точно.
За исключением тех случаев, когда, будучи мальчиком, а затем подростком, он приходил в Плас-Йолин и выполнял мелкие поручения, все выводы и суждения Одри Винс были сформированы исключительно благодаря оптической силе ее бинокля. Она была в курсе всего, чем занимался Руфус, когда он был вне коттеджа. Дни, которые он проводил внутри дома, были наполнены для нее тоскливым ожиданием. Ни одно его купание в речке не проходило без ее пристального наблюдения, хотя иногда, среди ив и камышей, он был, как выдра, еле заметен. И зимой, конечно, он много времени проводил внутри коттеджа.
— Пойдем, милая. Сегодня вечером к нам придет гость.
Миа, чей маленький закрученный хвостик неожиданно задрожал, подняла на хозяйку осуждающий взгляд, столь свойственный ее породе. Одри Винс поднялась к балюстраде, ограждавшей переднюю террасу. Она остановилась у разбитых солнечных часов, чтобы еще раз окинуть взглядом холмистую местность с далекими рощицами, тихую речку и луга по обоим берегам — все это были ее владения.
Несмотря на то что вечер был теплым и безветренным, на Одри Винс была длинная, потрепанная шуба из коричневого горностая. К ее спутанным волосам, неумело выкрашенным темно-рыжей краской, была приколота бархатная шляпка табачного цвета. Густо напудренное лицо, жирно подведенные глаза делали Одри Винс похожей на томную барышню со старых черно-белых открыток. Казалось, хозяйка поместья навсегда осталась там — в умершем прошлом. Однако такое впечатление было обманчивым. Ни в походке Одри Винс, ни в ее поведении не было никаких признаков безволия или слабости. Энергичным шагом она шла к боковой террасе. Госпожа, знающая себе цену.
Ее внешнее спокойствие тоже было обманчивым. В глазах Одри Винс всегда таилась некоторая настороженность, и бинокль она носила с собой не только для наблюдения за Руфусом. Она бдительно высматривала в своем поместье браконьеров и бродяг, хотя подобные типы забредали на ее земли крайне редко. Когда ей случалось обнаружить чужака в пределах своих владений, она обычно устраивала жуткий скандал. Коммивояжеры, в обязанности которых входило посещение всех местных жителей, очень не любили приезжать в Плас-Йолин; а мистер Пауэлл, адвокат Одри Винс, точно знал, как далеко он может зайти в разговоре с хозяйкой поместья во время их ежеквартальных встреч, которые проходили исключительно на кухне. Одри Винс оборвала практически все контакты с внешним миром. Теперь только ее любимые животные составляли ей компанию.
— Бедняжка Миа! Завтра мы не будем так долго гулять. Обещаю! Ну, идем же.
Наконец они добрались до боковой террасы, не огражденной балюстрадой.
— Один цветочек для нас, моя милая, — пробормотала Одри Винс, — а потом пойдем в дом.
Она пересекла мощеный двор позади особняка. Рядом с заброшенными теплицами, внутри которых валялись садовые инструменты и опрокинутые цветочные горшки, была одна более-менее ухоженная клумба, где росли желтые примулы вперемешку с тщательно подстриженными розовыми кустами. Эта клумба была единственным свидетельством былой страсти Одри Винс к выращиванию цветов.
Когда в тот теплый день Одри Винс выходила из дома, она заметила, что один бутон белой розы вот-вот готов раскрыться. Она сорвала цветок, и капли влаги от утреннего полива упали ей на запястье. Одри Винс улыбнулась и вдохнула тонкий аромат. Подняв цветок, как знамя, она направилась к кухонной двери все той же спокойной и уверенной походкой. У нее еще была масса времени.
Просторную кухню окутали сумерки. Но для того, чем занималась Одри Винс, было достаточно света из эркерного окна без занавесок. Из этого окна открывался вид во двор и на цветочную клумбу, в земле которой давным-давно была похоронена прежняя любимица Одри Винс — предшественница Мии. Свечи в доме зажигали только в случае крайней необходимости.
Одри Винс порылась в ящике старого буфета и достала серебряную вазу в форме узкого конуса.
Из-за приоткрытой внутренней двери донеслись легкие шуршащие звуки. Пять кошек вбежали в кухню из гостиной. Все кошки были одинакового рыжего окраса. Они мяукали и, задрав хвосты, кружили вокруг своей хозяйки.
— Да, да, мои милые, — сказала она. — Через минуту ваши тарелочки будут полны.
Напевая себе под нос, Одри Винс подошла к почерневшей от времени раковине.
В глубокой нише с вытяжной трубой помещалась чудовищного вида кухонная плита эдвардианской эпохи
Когда был открыт кран с холодной водой, в трубах послышался хрип, напоминавший стонущий кашель. Этот звук, как ни странно, нравился миссис Винс. Продолжая напевать, она поставила розу в вазу с водой, а саму вазу поместила возле красивого канделябра. Затем она отступила назад и полюбовалась эффектной композицией. Вытащив из волос пару длинных заколок, Одри Винс сняла с головы свою роскошную бархатную шляпку.
— Он ведь просто глупый мужлан, правда, Куини?
Старшая кошка, ее любимица, запрыгнула на стол.
— Думал, что будет кувыркаться здесь с этой девчонкой, и что они будут плодиться тут, как кролики!
Одри Винс нарезала ломтиками холодную печень, которую взяла со сковороды, и разложила бурые кусочки по блюдцам — для каждой кошки отдельно. Куини получила угощение первой. Бульдог Миа дождалась, пока хозяйка достанет из кастрюли кусок говядины, а получив мясо, с минуту угрюмо стояла над ним, как будто раздумывая, начинать ли есть прямо сейчас или немного погодя. Наконец, Одри Винс положила и себе оставшуюся порцию печени, отрезала кусок хлеба от буханки из буфета и достала из вместительного дубового сундука полбутылки шампанского. После этого она сняла с себя шубу, примостилась на хлипком стуле и встряхнула салфетку.
Несколько раз в день Одри Винс и ее животные питались такими скудными блюдами. Последняя вечерняя трапеза обычно проходила сразу после того, как поезд-экспресс в 23:15 отправлялся на запад в сторону строившегося порта.
Оберегая свои превосходные вставные зубы, Одри Винс ела с крайней осторожностью. Закатный свет, проникавший сквозь покрытое многомесячной пылью эркерное окно, стал еще более тусклым, но она пока не зажигала свечей.
Покончив с едой и допив последние капли шампанского, Одри Винс продолжала сидеть за столом. В полумраке кухни ее заляпанное керосином платье из бежевого шифона казалось воздушно неземным.
Она превратилась в недвижную тень. Это было похоже на медитацию или религиозно-духовное упражнение. Миа, неподвижным пятном лежавшая возле стула на кокосовой циновке, крепко уснула. Все пять кошек, как вереница сытых сирот, поджав хвосты, друг за другом устремились из кухни наверх. В гостиной у каждой имелась колыбелька из красного дерева, изготовленная по чертежам их хозяйки пожилым столяром, который когда-то работал в Плас-Йолин.
Одри Винс слегка пошевелилась и, повернув голову туда, где лежала Миа, вполголоса произнесла:
— Это ведь было в прошлом январе, когда речка на целых две недели замерзла... Нет, не прошлой зимой. Тогда был сильный ветер. И ливни... В каком году я жгла стулья, чтобы нам было теплее? Идиот-керосинщик тогда так и не пришел. Потом кончились свечи и спички; и я пользовалась электричеством. В ту зиму умерла одна из дочек Куини. И как раз в тот год он пошел работать на фабрику.
Время в жизни Одри Винс давно потеряло всякий смысл. Десять лет для нее могли равняться году. Однако в последнее время ее начал одолевать страх перед очередной суровой зимой. Зимы, казалось, стали длиннее и холоднее. Одри Винс страшила вынужденная зимняя маета. Наступление весны тоже виделось невыносимо долгим, оттягивающим время, когда ее дитя природы снова станет доступен для наблюдения, когда он будет бегать среди цветущих деревьев и плескаться в реке. Его появление во дворе коттеджа придавало ей уверенности, возвращало интерес к жизни. А все другое: визиты надоедливых торговцев, приезды в поместье адвоката — отходило на второй план.
Одри Винс снова погрузилась в молчание. Предметы в кухне были почти совсем неразличимы. Откуда-то издалека донесся пульсирующий звук. Вскоре он превратился в ритмичный рев мотора. Одри Винс поднялась со стула и нащупала на столе коробок спичек. Но шум мотора начал стихать, и она оставила спички лежать на месте. Снова наступила тишина.
Одри Винс откинулась на спинку стула.
— Не сейчас, милая, — сказала она заворочавшейся во сне собаке. — Позже... Да, позже.
|
✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏ |
Луч мотоциклетной фары скользнул по высоким воротам Плас-Йолин, но Руфус даже не глянул в ту сторону. Ворота были открыты и, насколько он знал, они останутся открытыми всю ночь. Он уже давно этому не удивлялся. Поговаривали, что таким образом миссис Винс старалась заманить на территорию поместья бродяг, чтобы напугать их, схватить, а затем передать полиции. Но кое-кто утверждал, что ворота были открыты в течение многих лет, поскольку миссис Винс все время ждала, что вернется ее второй муж.
На максимальной скорости его ‘Райли’
С окраины расположенного на холме городка Руфус мог видеть подсвеченные прожектором часы на башне муниципалитета. Была половина десятого вечера. Не сбавляя хода, Руфус пронесся мимо загонов заброшенного скотоводческого рынка, мимо недавно построенной кондитерской фабрики и мимо часовни XIX века, которая стала теперь складом мебели. Затем он миновал ряд коттеджей, оставшихся еще с тех времен, когда город процветал, получая немалые прибыли от продажи цельного молока и фланелевой ткани, изготавливавшейся на местной фабрике. Потом, обогнув городские овчарни, Руфус свернул в район тесно жавшихся друг к другу убогих домишек, фасады которых выходили прямо на узкие тротуары.
На улицах, залитых светом газовых фонарей, не было ни души. Руфус остановился возле одного из домов, подошел к двери и, не постучав, повернул медную ручку. Дверь сразу вела в гостиную, хотя здесь имелась импровизированная прихожая, образованная занавеской из ворсистой ткани и отрезком крашеной водосточной трубы, используемой как подставка для зонтиков. Из-за занавески доносились голоса. Но это был всего лишь двенадцатилетний брат Глории, который сидел в кресле и смотрел телевизор. В полумраке комнаты сверкнули линзы очков, когда паренек, обернувшись, взглянул на нежданного гостя.
— Пошла с мамой в кино, — глаза мальчика снова были прикованы к увлекательной истории на телеэкране. — Вернутся только после десяти.
Руфус сел позади парня и тоже уставился в телевизор. Его охватило чувство облегчения. Он вдруг понял, что у него не было желания сегодня вечером показывать Глории письмо или говорить с ней об аренде коттеджа Брихан. Кроме того, ей не стоит читать все те отвратительные оскорбления в ее адрес. Но почему он поспешил именно сюда, мысленно спросил себя Руфус. Почему не поехал в Плас-Йолин? Ведь миссис Винс может еще передумать. Тогда вообще не нужно будет ничего говорить Глории. Если он сегодня расскажет ей о письме, то выставит себя наглым обманщиком. Она обязательно спросит, почему раньше он не рассказал ей о проблемах с арендой.
Руфус начал потеть. В маленькой гостиной было довольно душно. Две замужние сестры Глории жили в таких же скверных домах, как этот, и Руфус был почти уверен, что именно осмотр в прошлое воскресенье коттеджа Брихан и прилегающего к нему сада убедил Глорию выйти за него замуж. До прошлого воскресенья она всегда была немного циничной, даже злилась, когда он заговаривал об их совместном будущем. Хотя Глория много хихикала и визжала, что свойственно большинству девушек, она могла всерьез обидеться, если какой-нибудь парень на фабрике во время обеденного перерыва позволял себе излишние вольности. Руфус почему-то вспомнил об этом, и эта тесноватая гостиная как-то вдруг отдалила его от Глории, вместо того, чтобы, наоборот, приблизить. Он вспомнил, как она бежала по траве. И как при этом громко визжала. Такой пронзительный визг! Руфусу он, вообще-то, никогда не нравился. От этого визга кровь стыла в жилах; хотя один парень на фабрике говорил, что такой визг означает лишь то, что девушка еще девственница, и что после ‘этого самого’ визжать она больше не будет. Почему он об этом вдруг вспомнил? Наверное, потому, что одно из оскорблений миссис Винс касалось как раз такого визга.
Когда Руфус закуривал сигарету, пальцы его дрожали. Он посидел еще немного, думая о том, что ему следовало бы пойти на поклон к хозяйке Плас-Йолин и пообещать делать для нее все, что угодно, если она позволит ему и дальше жить в коттедже. Он и так работал в поместье по вечерам и в выходные. Работал без всякой оплаты, хотя дел там было невпроворот. И он был согласен на любую арендную плату. Но вот что ему обязательно следовало сделать, прежде чем отправляться в Плас-Йолин, продолжал размышлять Руфус, так это получить совет от кого-то, кто хорошо знал миссис Винс.
Руфус посмотрел на часы и поднялся на ноги.
— Скажи Глории, что я хотел покатать ее на мотоцикле. Сегодня я уже больше не приеду.
— Завтра сам увидишь ее на фабрике и скажешь, — процедил сквозь зубы мальчуган.
|
✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏ |
До центра города Руфус доехал за пару минут. Припарковав мотоцикл за зданием муниципалитета, он пересек тихую в этот поздний час рыночную площадь и направился к старой бревенчатой гостинице, на первом этаже которой размещался паб. Руфус вспомнил, что в этот паб часто захаживал Эван Мэтьюз по дороге на свою ночную работу (а работал он сторожем на водохранилище). Иногда они вместе пропускали там по кружечке пива.
По четвергам в пабе было малолюдно. Вот и сейчас здесь находилось всего пятеро посетителей. Вместо обычного пива Руфус заказал двойной виски и спросил Гвинет, пожилую барменшу, не приходил ли еще Эван Мэтьюз. Гвинет ответила, что если он вообще придет, то как раз где-то в это время. Руфус взял свой стакан и присел за столик рядом с потухшим камином. Двух парней, игравших в дартс, он не знал. За соседним столиком сидел — судя по его внешнему облику — коммивояжер-англичанин
Разглядывая в стакане неразбавленный виски, Руфус размышлял, стоит ли ему ехать к Эвану домой на Мостин-стрит. Нет, лучше он подождет здесь. Ему нужно было больше времени, чтобы все решить. В конце концов, чем Эван может ему помочь? Все, что Руфусу сейчас было нужно — это пара стаканчиков виски.
Сжимая в руке опустевший стакан, Руфус поднял взгляд. Джоани как раз откладывала в сторону газету. Белую фетровую шляпку женщины украшал голубой цветок; в небольшом фужере алела вишенка.
Словно зачарованный, Руфус смотрел, как Джоани отправила вишенку в рот и принялась ее жевать. Ей должно быть около тридцати пяти, мысленно прикинул он. Джоани всегда приходила в паб по субботам, но Руфус встречал ее здесь и в другие дни, и, как правило, она никогда не испытывала недостатка в компаньонах.
Руфус знал о Джоани только по рассказам и шуткам парней с фабрики. Кто-то говорил, что она приехала из Бристоля вместе с мужчиной, предположительно ее мужем, который исчез после того, как они вместе несколько месяцев проработали на фабрике по производству формовых кексов.
Джоани взглянула на Руфуса и снова взяла в руки газету. Он подумал, не ждет ли она кого-нибудь. Если Эван не придет, сможет ли он обратиться к ней, рассказать о своей проблеме, спросить, как лучше всего вести себя со старой вспыльчивой богачкой? Джоани казалась женщиной опытной и добросердечной. Руфус мог бы даже показать ей письмо. Будучи в городке человеком относительно новым, Джоани могла и не знать, кем была миссис Винс.
Руфус поднялся, чтобы взять еще одну двойную порцию виски, но так и не отважился остановиться у столика Джоани или хотя бы мимоходом ей кивнуть. Он остался стоять у барной стойки и уже допивал виски, когда в паб вошел Эван.
Руфус купил Эвану пинту темного пива, взял еще одну порцию виски для себя и, забыв о Джоани, повел Эвана к столику в углу.
— Когда я сегодня вернулся домой, то просто обалдел.
Руфус достал из кармана куртки конверт с черной окантовкой.
Эван Мэтьюз прочитал письмо. Сильный, мускулистый мужчина — на вид Эвану было за пятьдесят. Когда миссис Винс наняла его в качестве скотовода, а затем и управляющего поместьем, ему еще не было сорока.
Эван ухмыльнулся, вернул Руфусу письмо и сказал:
— Да, парень, она тебя крепко прижала! Я предупреждал твоего отца, что, когда закончится срок аренды, она выкинет такой фортель.
— Но почему? Еще она говорит, что коттедж Брихан не пригоден для проживания. Это не так. Дом довольно крепкий. Лишь некоторые доски в полу немного рассохлись. Да и самой миссис Винс я не сделал ничего плохого.
— Ничего плохого, кроме того, что стал взрослым мужчиной.
Руфус нахмурился. Он не понимал.
— Раньше она была добра ко мне. Дарила подарки. Может, ей нужны деньги?
— Деньги ей не нужны. Одри Винс вовсе не бедна. Просто она ненавидит всех нас.
— Вы имеете в виду мужчин?
— Вся наша братия ее жутко злит, — глаза Эвана вспыхнули от воспоминаний. — Она била меня по голове хлыстом для верховой езды, который в те дни всегда носила с собой. Я пять лет как проклятый работал в Плас-Йолин и за все это время достаточно настрадался.
— Била хлыстом по голове?
— До крови. Я говорил об этом твоему отцу. Он сказал, что я должен привлечь ее к ответственности за рукоприкладство. Но мне стало ее жаль, а она от этого только сильнее разозлилась.
— И что вы сделали?
— Один раз мы были с ней в коровнике. Одри Винс держала прекрасных коров породы Джерси
— Вы хотите сказать... — с изумлением выпалил Руфус. — Хотите сказать, что жили с ней?
Эван усмехнулся.
— Ну, я бы не стал это так называть.
— Да что же такое с этой женщиной? — воскликнул Руфус.
Он все никак не мог понять причин, по которым миссис Винс резко изменила свое отношение к нему.
— Есть женщины, которые чувствуют себя этакими королевами, — сказал Эван. — Им кажется, что они правят миром. Люди, знавшие отца маленькой Одри, говорили, что он баловал свою дочь сверх всякой меры, потому что ее мать умерла молодой. У него был только один ребенок. Когда Одри была еще девочкой, они с отцом много путешествовали; побывали в диких краях, после чего у нее навсегда остался интерес к местам, где не было крещеных христиан. Я слышал, что ее первый муж покончил с собой в Нигерии, но никто точно не знает, что же там произошло на самом деле, — Эван подхватил опустевший стакан Руфуса и отодвинул свой стул. — Если он сделал что-то без ее разрешения, его вполне могли скормить крокодилам.
— Я уже выпил два двойных и еще одну порцию. И к тому же я не ужинал, — запротестовал Руфус.
Однако Эван принес ему новый стакан виски
— Что же мне все-таки делать? — настойчиво спросил Руфус.
— Ты должен с ней повидаться.
На лице Эвана появилось какое-то обреченно-мечтательное выражение, как у человека, который знает, что любой молодой мужчина должен получить свою долю неприятностей от рук женщин.
— Она этого ждет и хочет. Я знаю нашу Одри.
Эван пристально посмотрел на медленно соображающего сына своего старого друга.
— Иди к ней сегодня же, — добавил он.
— Сегодня уже поздно, — пробормотал Руфус.
Затем, немного подумав, он сказал:
— Она, правда, тоже засиживается допоздна. Я видел свет в окне ее кухни, когда возвращался после прогулки с Глорией.
Руфус залпом проглотил порцию виски.
— Если, парень, ты хочешь сохранить за собой коттедж Брихан, то действуй. Лучше повидаться с ней именно поздним вечером. Она, наверное, уже выпила стаканчик-другой. Во всяком случае, вино от Дрэппла ей все еще доставляют.
— Хотите сказать, ее нужно как-то умаслить? — спросил Руфус и поморщился.
— Нет, не надо ее никак умасливать. Просто дай ее то, чего она хочет.
Эван на мгновение задумался, а затем постарался объяснить яснее.
— Когда она начнет на тебя наезжать — а она это будет делать, судя по письму, — ты огрызайся. Не удивлюсь, если ей это даже понравится. Тогда в коровнике мы с ней были немного в другой ситуации: мне от нее ничего не было нужно. Обругай ее, если кишка не тонка.
Руфус медленно покачал головой.
— В письме она написала, что все решила окончательно, — сказал он.
— Парень, с женщинами ничего окончательного не бывает. Особенно, если они обращаются к тебе в письменной форме. Они пишут такие письма, чтобы заставить мужчину держать хвост пистолетом. Они не могут просто оставить нас в покое.
Эван допил пиво. Ему пора было отправляться на работу: сторожить водохранилище, недавно сооруженное на холме Майнид-Бэр, откуда раньше во время ливней стекали бурные потоки воды.
— Коттедж Брихан принадлежит мне, а не этой старой ведьме!
Руфус стукнул кулаком по столу. Игроки в дартс обернулись посмотреть, кто это там буянит. Джоани опустила газету. Коммивояжер оторвал взгляд от блокнота, снял с головы котелок и положил его рядом на стол. Гвинет кашлянула и предупреждающе стукнула по барной стойке большой пивной кружкой.
— Вот так и прикрикни на нее, — сказал Эван. — Она не будет против. А здесь не ори. И не пей больше виски.
— Я скажу ей, что никуда не уеду из коттеджа Брихан, — заявил Руфус. — Ее отец обманул моего деда по поводу железной дороги и заработал кучу денег. Силой она меня не выгонит. Иначе просто опозорится на всю округу.
— Одри Винс плевать на позор или сплетни, — Эван застегнул свой черный непромокаемый плащ. — Я слышал, что она устраивала своему второму мужу жуткие выволочки прямо на глазах у слуг и посетителей, которые в те дни еще приезжали в Плас-Йолин. Его звали мистер Освальд. В его жилах текло немного африканской крови, и он пытался зарабатывать на жизнь игрой на скрипке, — в голосе Эвана послышалось лукавство. — Он был моложе Одри Винс. Как-то раз она застала его на верхнем этаже в комнате служанки. Девушка тоже была там. Так Одри заперла их в этой комнате вместе на целых двадцать четыре часа. Она отключила в доме электричество, и эти двое сутки провели без еды и воды.
Эван достал из кармана небольшую шерстяную шапочку, которую использовал вместо мотоциклетного шлема.
— Если пойдешь к ней сегодня, — сказал он, — передавай от меня привет. А завтра приезжай на Мостин-стрит. Расскажешь, как все прошло.
— Что было потом, когда этих двоих выпустили из комнаты?
— Служанка, конечно, со слезами бросилась ей на шею. Мария, экономка, сказала мне, что через день или два миссис Винс, как обычно, будет аккомпанировать на пианино мистеру Освальду. Они почти каждый день играли дуэты. Приходили гости, слушали музыку. Но однажды ночью мистер Освальд просто сбежал. А если кто-то говорит, что он все еще заперт где-то в Плас-Йолин, то это чушь.
Эван подмигнул Руфусу.
— Я слышал, она все время держит ворота открытыми, чтобы он мог вернуться, — сказал Руфус и, словно боясь оказаться в одиночестве, ухватил Эвана за рукав.
— После стольких лет? Некоторым кажется, что женщины только и думают что о любви. Это не так. Если мужчины от них сбегают, женщины могут сильно обозлиться. И тогда они слетают с катушек, — Эван поднялся из-за стола. — Только я вот что скажу про нашу Одри. После того как мистер Освальд удрал, она заперлась в Плас-Йолин и сидела там тише воды, ниже травы. Насколько мне известно, я был единственным мужчиной, которого до крови избили хлыстом для верховой езды! Не стану отрицать, она была бы рада, если бы мистер Освальд вернулся даже после стольких лет! Она нашла бы способы и средства покончить с ним, — Эван похлопал Руфуса по плечу. — Но, возможно, в конце концов будет лучше, если ты потеряешь коттедж Брихан.
Руфус угрюмо сжал челюсти.
— Я сказал Глории, что мы будем жить в нем вечность. Сейчас же поеду в Плас-Йолин.
Когда через минуту после ухода Эвана Руфус поднялся на ноги, его заметно покачивало. Однако он довольно уверенно добрался до барной стойки, выпил еще одну порцию виски, немного подумал и купил полбутылки с собой.
Сунув бутылку во внутренний карман куртки, Руфус решительно вышел из паба.
|
✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏ |
Она вышла из спальни на втором этаже несколько позже, чем обычно. Нужно было приготовить ужин — последний за этот день. Держа в руке подсвечник из венецианского стекла в форме водяной лилии, она решила не спускаться по задней лестнице, которая была ближе, а прошла по коридору и свернула в другой, за которым находилась передняя гостиная. Каждая дверь из тех, что она миновала, как и все остальные в доме, была распахнута настежь. Дверь же ее собственной спальни (дабы эта дверь не хлопала ветреными ночами) надежно подпирала бронзовая статуэтка конного гусара.
При свете оплывшей свечи она стала одеваться и делать макияж. Ее роскошное вечернее платье из лилового поплина еще не утратило былого лоска. Покрытую пятнами кожу на груди прикрыл большой кулон с рубином. Щедрой рукой были нанесены румяна, помада для губ и тени для век. Дорогими духами были расточительно облиты волосы, шея и плечи.
Так она наряжалась довольно редко: если только собиралась долго сидеть за сочинением писем; и всегда перед визитом своего адвоката, которого на кухне угощала супом и консервированными крабами.
Она никогда не упускала случая около одиннадцати часов заглянуть также и в гостиную на первом этаже — чтобы пожелать спокойной ночи кошкам. Собака-бульдог, знавшая об этом, на этот раз опередила свою хозяйку и теперь стояла, по очереди глядя на обитателей пяти невысоких колыбелек, расставленных полукругом перед мрачным холодным камином, облицованным серым камнем. Избалованная Куини крепко спала на пуховой подушке. Другие же кошки услышали приближение хозяйки и сели на своих постельках, потягиваясь и удовлетворенно облизываясь. Из четырех высоких окон, прикрытых атласными занавесками, сочился голубоватый звездный свет. В этом призрачном сиянии, к которому добавлялся свет одинокой свечи, роскошно одетая женщина переходила от колыбельки к колыбельке, поглаживала кошек и вполголоса разговаривала с ними. Миа с породистой отстраненностью наблюдала за хозяйкой. На расплющенной морде бульдога висела маска добродушия.
— Куини, не хочешь ли пожелать мне спокойной ночи? Завтра Боуэны пришлют рыбку! Пятничную рыбку! Морской язык, дорогая! Рыбка, рыбка!
Куини ни за что не хотела прерывать свой сладкий сон. Вскоре после завершения ‘кошачьей’ церемонии Одри Винс со свечой в руке стала спускаться по главной лестнице. Миа ковыляла следом. Спустившись в обшитый деревянными панелями холл, Одри прошла под аркой, над которой висела маска посвящения одной из народностей банту
На кухне Одри зажгла свечи в трехрожковом бело-розовом канделябре и задула огарок, который принесла с собой.
Это было время суток, которое она любила больше всего. Поздний ужин доставлял ей самое большое удовольствие за весь прошедший день. Сегодня она решила открыть банку сардин, но сначала нарезала дольками помидор и яйцо, сваренное вкрутую, достала из буфета банку оливок, бутылочку с майонезом и завернутый в фольгу треугольничек плавленого сыра.
Намазывая маслом ломтики хлеба, она слышала звук проходившего вдали последнего поезда, ритмичный стук колес которого придавал еще большее спокойствие безветренной ночи.
На фарфоровой тарелке ‘Челси’
Миа занялась продолжительным осмотром, обнюхиванием и поцарапыванием своей разноцветной циновки. Она словно увидела ее в первый раз. Заметив, что хозяйка села, Миа грузно откинулась назад и бесстыдно развалилась на спине. Скоро ей, как обычно, дадут пару ‘бисквитных пальчиков’, предварительно обмакнутых в шампанское. Она никак не отреагировала, услышав снаружи стрекочущий треск подъезжающего мотоцикла.
— А вот и наш гость, дорогая. Я же говорила тебе, что он явится.
Одри Винс решила пока не открывать сардины. Она намазала майонезом четвертинку яйца, съела ее и вытерла губы.
— Не вздумай лаять! — скомандовала она бульдогу. — Здесь и так будет много шума.
Вяло прислушиваясь к нарастающему реву мотоцикла, Миа поднялась на кривые лапы. В окне эркера промелькнул свет. Треск мотора резко оборвался. Когда снаружи послышались шаги, Одри Винс взяла в руку кусочек хлеба. Миа, слабо помахивая обрубком хвоста, поковыляла к двери. Звякнул дверной колокольчик.
— Открыто, открыто! — хрипло крикнула миссис Винс. — Входите!
Руфус замер на пороге. Он стоял вполоборота и искоса смотрел на освещенную свечами женщину, сидевшую за дальним концом стола.
— Я увидел свет в окне, — пробормотал он.
Миа понюхала ботинки Руфуса, помахала обрубком хвоста и вернулась на свою циновку.
— Слава Господу, я больше не услышу на своей земле шум этого проклятого мотоцикла. Закройте дверь, молодой человек, и садитесь вон там.
Руфус прикрыл дверь и подошел к тому месту, на которое ему указала миссис Винс. Это была та самая простая скамеечка возле комода, на которую он всегда садился раньше, во время более счастливых визитов в Плас-Йолин. Он сел и медленно окинул взглядом большую кухню. Его глаза скользнули по длинному, заставленному всякой всячиной столу и остановились на женщине в вечернем платье, на одиноком красном камне на ее полуобнаженной груди и, наконец, на ее накрашенном лице.
Одри Винс продолжила свою трапезу. В кухне повисло долгое молчание. Гостя словно бы и не было.
Руфус молча наблюдал, как Одри Винс неторопливо выбирала дольку помидора и оливку, аккуратно разворачивала фольгу от сыра. Два кольца с бриллиантами на ее пальцах поблескивали в свете свечей. Руфус впервые видел, как она ела, и это свидетельство нормального человеческого поведения одновременно завораживало и успокаивало его.
— Я пришел по поводу письма.
Произнеся эти слова, Руфус слегка напрягся. Однако миссис Винс, казалось, ничего не слышала. Она посыпала сыр перцем и солью, нарезала его маленькими кубиками и задумчиво посмотрела на нетронутую банку сардин, в то время как игнорируемый ею посетитель снова погрузился в молчаливое наблюдение. Прошло еще три или четыре минуты, прежде чем она заговорила.
— Знаете ли вы, что я могу обратиться в полицию и выдвинуть против вас обвинение за то, что вы купались в реке моего поместья совершенно голым?
Эти слова заставили Руфуса выпрямить спину.
— Но ведь никто не видел.
Миссис Винс, полуприкрыв веки, задумчиво посмотрела на Руфуса.
— Тогда откуда я об этом знаю? Или вы считаете меня никем?
Как ни странно, но в голосе хозяйки поместья не было ни капли злобы.
— Вы почти так же волосаты, как горилла. Или вы считаете, что это может заменить одежду?
И спокойным тоном, как судья на слушании дела, она добавила:
— Однако ваше мужское достоинство исключительно выразительно.
— Никто другой не шныряет по кустам с биноклем.
Гнев придал словам Руфуса язвительный оттенок.
Обернувшись к своей собаке, Одри Винс заметила:
— Дерзкие слова в устах волосатого купальщика.
Миа, терпеливо ожидавшая свои ‘бисквитные пальчики’, моргнула.
Потянувшись за банкой сардин, Одри Винс сказала:
— Могут увидеть люди из вагонов поезда.
— Я знаю график движения поездов.
— Вы так купались все лето. От коттеджа Брихан до реки идете голым. Когда были живы ваши родители, вы себе такого не позволяли.
— Вы об этом мне никогда не писали.
— Сегодня я послала в коттедж Брихан письмо. Там сказано обо всем.
Снова повисла пауза. Пытаясь собраться с мыслями, Руфус наблюдал, как Одри Винс осторожно подцепила своими острыми ногтями сардину из банки. Рыбка не переломилась.
Одри Винс подняла сардинку за хвост, позволяя лишнему маслу стечь обратно в жестянку, потом царственно откинула голову назад и медленно опустила рыбку целиком себе в рот. Кораллово-красные губы мягко сомкнулись вокруг исчезающей тушки.
Одри Винс жевала медленно и даже как-то изощренно. Выудив еще одну рыбешку, она повторила свое действо. При этом ее лицо выражало крайнее наслаждение.
Она доставала уже третью сардинку, когда Руфус заговорил снова.
— Я хочу остаться жить в коттедже Брихан, — угрюмо промолвил он.
Сардинка исчезла во рту хозяйки Плас-Йолин.
— Моя семья всегда жила в коттедже Брихан, — продолжал Руфус. — Он принадлежал нам еще за сотни лет до того, как сюда приехала ваша семья.
— Вы пьяны, — сказала Одри Винс, задумчиво глядя на стоявшие перед ней полупустые тарелки.
В ее голосе не было неприязни. Она говорила почти дружелюбно. Руфус промолчал.
Заев сардины большим куском хлеба, Одри Винс потянулась за бутылкой шампанского. Она долго раскручивала проволоку, удерживавшую пробку. Ее руки мягко двигались в желтом свете свечей, и в ночной тишине, наполнявшей кухню, она казалась обыкновенной женщиной. Женщиной, мирно сидевшей за обыкновенным ужином. Женщиной, у ног которой лежала ее верная собака.
Сделав над собой еще одно усилие, Руфус упрямо повторил:
— Моя семья всегда жила в коттедже Брихан.
— Ваша несносная мать, — промолвила Одри Винс, — позволила какому-то хлыщу фотографировать коттедж Брихан. Я его прогнала, когда он посмел заявиться ко мне. Однако фотографии все же появились в каком-то дурацком путеводителе. Ваша мать знала, что я бы не одобрила такого рода привлечение внимания к моему поместью. Мой адвокат показывал мне этот путеводитель.
Не в силах смириться с этим обвинением, Руфус принялся отчаянно умолять хозяйку поместья.
— Я слежу за коттеджем. Он пригоден для проживания. Я могу настелить на первом этаже новые половицы, могу поменять входную дверь. Я умею готовить еду, умею прибираться. И в саду полный порядок. Я собираюсь посадить новые фруктовые деревья. А еще...
— Почему ваши родители дали вам имя Руфус? — перебила его Одри Винс. — Вы черноволосы, как ночь
Проволока, наконец, была снята с пробки.
— Интересно, вы сразу родились таким волосатым?
Руфус замолчал, сбитый с толку.
Одри Винс начала вытаскивать пробку из бутылки. Взгляд женщины был все так же спокойно равнодушным.
Руфус вздрогнул, когда пробка полетела в его сторону. Из горлышка бутылки брызнула пена и изящно осела в хрустальном бокале. Одри Винс слегка улыбнулась, сделала глоток, потом еще один, посмотрела на истекающую слюной собаку и вновь заговорила.
— Твои ‘пальчики’, Миа, будут через секунду. Ты ведь хорошая, спокойная собачка. Жаль, что вот он не такой спокойный.
— У меня есть бутылка виски. Можно мне глотнуть?
В голосе Руфуса сквозило безнадежное отчаяние.
— Можно.
Теперь Одри Винс, в свою очередь, наблюдала, как Руфус достал из внутреннего кармана куртки плоскую бутылку, отвинтил крышку и сунул горлышко в рот. Женщина тоже глотнула шампанского.
Поглощенный своей собственной потребностью, Руфус сделал короткую паузу и снова приложился к бутылке. Примерно половина виски была выпита, когда, зажав бутылку между коленями, Руфус встретился глазами с женщиной. Одри Винс отвела взгляд. Ее веки напряглись. А Руфус почувствовал себя гораздо увереннее.
— Я хочу всю жизнь прожить в коттедже Брихан, — упрямо повторил он.
— Вы желаете жить в коттедже Брихан. А я желаю стереть его с лица земли.
Бокал снова был наполнен шампанским.
— Вот так, молодой человек!
Одри Винс смочила в вине один ‘бисквитный пальчик’ и протянула его Мии.
— Моя мать говорила, что коттедж и земля еще давным-давно были отданы нам навсегда. Ваш отец нас обдурил...
Руфус замолчал, поняв, что сморозил глупость, и нахмурился.
— Миа, дорогая, тебе так нравится шампанское!
Одри Винс обмакнула в бокал еще один ‘бисквитный пальчик’. Возможно, занимаясь своей собакой, она не заметила бестактности Руфуса.
— Хотя шампанское и вредно для твоего ревматизма! Ах ты, моя милочка!
Руфус сделал еще один глоток виски. Короткий глоток. Он находился в Плас-Йолин и должен был контролировать себя, чтобы не напиться вдрызг. Прислонившись спиной к стене, он с удивлением уставился на разнообразные предметы, лежавшие на длинном столе, и даже осмелился спросить:
— Зачем... зачем у вас этот череп? Он овечий, да?
— Череп? Я храню его, поскольку его совершенные очертания демонстрируют чистоту породы. Этим он и красив. Такие овцы не вырождаются, как многие из их так называемых хозяев. Для овец не бывает ни обязательного образования, ни услуг в области социального обеспечения. Никто с ними не нянчится.
На лице Руфуса появилось уважительное выражение, какое бывает у простолюдина, слушающего академическую речь, выходящую за рамки его понимания.
— Овца, которой принадлежал этот череп, — добавила Одри Винс, — была съедена заживо личинками мясной мухи. Я нашла ее на склоне Майнид-Бэр.
Она допила второй бокал и налила себе третий.
Словно поддерживая компанию, Руфус позволил себе очередной глоток виски. Осознание своей промашки, когда он обвинил отца хозяйки в обмане, удержало его от немедленного возвращения к вопросу о коттедже. Он был готов сидеть на скамье часами. Одри Винс как будто бы тоже не возражала против его общества.
Руфус, не отрываясь, смотрел на женщину. Теперь каждое ее случайное движение будило в нем усиленный интерес. Одри Винс потянулась за жестянкой из-под печенья, взяла коробку в руки и стала внимательно изучать рисунок — белые розы — на ее боковой поверхности.
Руфус ждал. Молчание становилось даже приятным. Этому способствовали и поздний час, и окружающая обстановка, и мягкие движения миссис Винс.
Одри Винс положила коробку на стол и медленно провела пальцем по кружевной скатерти, как женщина, пришедшая к определенному решению.
— Если вы недовольны условиями аренды коттеджа Брихан, — начала она, — то я советую вам проконсультироваться с адвокатом. Полагаю, Дэниел Льюис мог бы взяться за это. Его контора находится прямо за муниципалитетом. Вы были удивительно беспечны в этом отношении... Хотя нет, не удивительно, — она снова обернулась к бульдогу. — Он ведь таков, какой есть! Ему нужно жить на дереве.
— Я не хочу идти к адвокату, — немного помолчав, угрюмо пробормотал Руфус. — Может быть... может, уладим все сами?
Она подняла взгляд. Их глаза снова встретились. Яркий рубин блеснул на шее Одри Винс, когда она без всякой цели передвинула тарелку на столе. Руфуса по-прежнему терзало возбужденное ожидание. Через мгновение он снова поднес бутылку ко рту, запрокинул голову, но тут же с удивлением оторвал бутылку от губ.
Бутылка была пуста.
Одри Винс выпила еще шампанского. Потом, чеканя каждое слово, она требовательно спросила:
— Какую сумму арендной платы вы готовы платить мне за коттедж?
Руфус ахнул. Неужели Эван Мэтьюз был прав, когда говорил, что с женщинами ничего нельзя знать наперед? Он поставил пустую бутылку из-под виски на скамейку и назвал сумму, которая первой пришла ему в голову.
— Один фунт в неделю.
Одри Винс рассмеялась. Ее смех был хриплым и каким-то сдавленным. Она поправила в канделябре наклонившуюся свечу и заговорила с резкостью деловой женщины, обращающейся к непонятливому клиенту.
— Очевидно, молодой человек, вы ничего не знаете о ценах на недвижимость. Мое поместье — одно из самых привлекательных в этой части Уэльса. Любой житель Лондона, желающий проводить уикенд в тишине и покое, будет платить за мой коттедж десять фунтов в неделю. Разумеется, с правом на рыбную ловлю.
Теперь он стал ‘ее коттеджем’. Руфус запустил руку в свои влажные от пота черные волосы и пробормотал:
— Но ведь лучше жить по соседству с человеком, которого вы знаете.
— За один фунт? Я не вижу в этом никакой выгоды.
— Ну, тогда тридцать шиллингов?
И без всякого лукавства Руфус продолжил:
— Понимаете, у меня еще недостаточно опыта, чтобы работать на главном оборудовании. Я сейчас в упаковочном цехе. Вместе с учениками.
— Кто бы сомневался. Тем не менее вы можете себе позволить покупать мотоциклы и виски.
Одри Винс с громким стуком поставила одну тарелку на другую.
— Достойному мужчине я могла бы предоставить мой коттедж без всякой арендной платы. Не желаете ли пару сардинок, чтобы закусить виски?
Это неожиданное предложение заставило Руфуса снова замолчать. Нахмурившись, он опустил голову, затем широко расставил ноги и положил ладони на свои колени. В воздухе повисла тишина.
Когда Руфус осмелился поднять свой взор, он заметил, что женщина пристально смотрит на него чуть сощуренными глазами. Однако сейчас Руфус не мог так же смело смотреть на хозяйку Плас-Йолин. Он скосил взгляд и уставился на три огонька свечей слева от головы Одри Винс.
— Так вы будете сардинки или нет?
— Нет, — еле слышно ответил Руфус.
— Тогда намелите мне кофе.
Одри Винс постучала пальцем по стоявшему на столе деревянному ящичку с рукояткой на боку.
— Там есть немного кофейных зерен, — продолжила она. — Налейте в чайник воды и вскипятите ее. Спички здесь. Кофейник найдете в буфете.
Одри Винс промокнула губы салфеткой, посмотрела на пятно, оставленное на ткани маслом и помадой и снова наполнила свой бокал.
Руфус был сбит с толку столь резкими переменами настроения. Он не мог ни говорить, ни двигаться. Сама кухня и вся обстановка в ней вдруг показались ему нереальными. Перед глазами все плыло и словно подергивалось густым туманом. И только лицо женщины было четким и резким.
Однако Одри Винс как будто не замечала того полупаралича, в который впал Руфус. Она давала туго соображавшему мужчине время для выполнения ее приказа. Несколько слов она сказала Мии. Потом наклонилась вперед и дотянулась до лакированной шкатулки, из которой достала розоватую сигарету. Когда она приподнялась, чтобы прикурить от свечи, Руфус снова произнес:
— Моя семья всегда жила в коттедже Брихан.
— Он опять это повторяет! — сказал Одри Винс, обращаясь к Мии.
Глубоко затянувшись, женщина откинулась на спинку стула. Она с удовольствием курила, полуприкрыв глаза. Казалось, в этот момент Одри Винс вспоминала те ушедшие времена, когда любой человек со всех ног бросался исполнять ее распоряжения.
— Чего вы хотите? — глухо спросил Руфус.
Хозяйка Плас-Йолин ответила не сразу. Она посмотрела на цветок в серебряной вазе. И вдруг с лицом Одри Винс произошли странные перемены. Кожа как будто смягчилась и разгладилась, окрасившись в нежные пастельные тона. Как будто из глубины ее дряхлеющего тела наружу вырвался призрак былой юности.
— Я хочу тишины и покоя, — прошептала она.
Руфус подался вперед. Он тоже увидел переменившееся лицо женщины. Это, как и кажущаяся ему нереальность окружающей остановки, было похоже на галлюцинацию.
Нахмурив брови в попытке сосредоточиться, Руфус медленно спросил:
— Вы хотите, чтобы я оставался один? Тогда я смогу и дальше жить в коттедже Брихан?
Внезапно иллюзия исчезла. Черты лица Одри Винс исказились. Плоть снова стала старой и морщинистой. Глаза женщины вспыхнули яростью. Она швырнула сигарету на пол и закричала:
— Неужели ты думал, что я позволю этой потаскухе там жить? Орет и визжит, как проститутка! На моей собственной земле!
Одри Винс хрипло и судорожно дышала. Как человек, которого вот-вот вырвет.
— Глория не проститутка, — с простодушной растерянностью пробормотал Руфус.
— Глория! Боже милостивый, Глория! Какой идиотизм! Почему не Клеопатра? Мне плевать, что станет и с вами, и с этой дрянью. Коттедж вы не получите. Я быстрее его сожгу, чем позволю вам и этой прирожденной шлюхе в нем жить!
Одри Винс стала машинально хватать тарелки и столовые приборы, но тут же возвращала их на место.
— Глупый мужлан! Еще посмел сюда прийти! К осени от этого коттеджа не останется камня на камне! Слышите? Ни одного камня!
В этом безумном всплеске была такая ненависть, что, казалось, все чувства Одри Винс были обращены не конкретно к Руфусу, а к чему-то, находящемуся за пределами и этих комнат, и всего дома. Взгляд женщины блуждал. Белки ее глаз сверкали в пламени свечей.
— Тридцатого июня, слышите? Или я вызову полицию, чтобы вас просто вышвырнули вон!
Несколько мгновений поколебавшись, Руфус поднялся со скамьи. Он по-прежнему отводил от женщины взгляд; однако, как сомнамбула, двинулся по направлению к ней, рукой придерживаясь за край длинной столешницы. Потом он остановился, рассеянно посмотрел на кофемолку, взял ее в руки и… выронил. Кофемолка грохнулась о каменный пол.
Одри Винс снова истерично закричала:
— Подними кофемолку! Ты ее сломал, безрукий дурак! Подними сейчас же!
Руфус неуверенно оглянулся. Но не на упавшую кофемолку, а на эркерное окно за своей спиной.
— Подними немедленно!
Крик, переходящий в дикий визг, погасил в Руфусе последние сомнения. Он решительно направился прямо к женщине.
Одри Винс сидела, не двигаясь. Руфус остановился и посмотрел на женщину сверху вниз. В его опущенных плечах было что-то похожее на вынужденное повиновение.
Правая рука Одри Винс дернулась. Ее пальцы сжали в горсть бахрому скатерти.
Женщина не пыталась заговорить, но на ее лице появилось новое выражение. Выражение безысходного страдания. Из глубины ее остекленевших глаз струилась мольба. Руфус был избранным. Он единственный обладал силой и способностью дать ей успокоение. И Руфус это понял. И в тот самый миг, когда к нему пришло это понимание, он схватил тяжелый канделябр и высоко вскинул его над головой. Три язычка пламени моментально погасли, когда был нанесен удар. Послышался звон посуды, падающей со стола вслед за потянутой скатертью.
Руфус бросил канделябр и, натыкаясь в темноте на мебель, двинулся прочь из кухни. Собака заскулила и последовала за ним, словно умоляя гостя не уходить.
|
✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏ |
Он оставил мотоцикл за калиткой заднего двора коттеджа Брихан, прошел вдоль плетня, возле речки перепрыгнул через канаву и оказался на территории Плас-Йолин. Вскоре он достиг места, где задолго до его рождения река была немного расширена, углублена и преобразована в декоративный пруд. На берегу пруда возвышалась полусгнившая беседка, заросшая одичавшим кустарником. Пара каменных урн отмечала небольшой пролет скрытых под сорняками ступеней лестницы. Река, которая днем была такой же голубой, как и дальний горный хребет, где лежал ее источник, медленно несла свои чистые воды. Иногда по ночам Руфус купался в этом запретном пруду. Ближе к коттеджу Брихан река была гораздо менее удобной для плавания.
Он не спеша разделся, высоко подпрыгнул и, перекувыркнувшись в воздухе, нырнул в пруд. Проплыл под водой, поднялся к поверхности, а потом снова ушел под воду, совершая тем самым полное омовение. Доплыв до противоположного берега, он встал по грудь в воде, раскинул руки в стороны и поднял глаза к огромному пространству звездного неба. Неподалеку, во тьме, смутно маячили очертания мрачного особняка.
Всей кожей Руфус впитывал в себя свободу, которую дала ему эта ночь. Купание стало как бы завершением акта творения. Река теперь принадлежала только ему. Он словно растворился в ее водах. Проплыв немного вниз по течению, он достиг мелководья и улегся спиной на дно, усеянное мелкой галькой. Он был похож на древнее божество озер и ручьев, поднявшееся из водных глубин в поисках новых возможностей. Вода, струившаяся по его бедрам, была холодна. Она успокоила его разум и очистила мысли. Руфус медленно обернулся в сторону особняка.
Он видел ее лицо, когда три свечи бросали на него свой тусклый свет. Теперь он понимал, почему она его изводила. Она так долго его ждала. Она выбрала его на эту роль. Осознание неизбежности случившегося одновременно и ужасало, и успокаивало Руфуса. Он постарался не думать о женщине, лежавшей там, в особняке, в темной кухне. Он знал, что она мертва.
Руфус порывисто поднялся, вышел на берег и зашагал к тому месту, где лежала его одежда.
Он действовал машинально. Зашел в коттедж Брихан для того, чтобы вытереться насухо и переодеться. Когда он добрался до города, все фонари на пустынных улицах были погашены. Рев мотоцикла взорвал ночную тишину. Руфус на максимальной скорости проехал через рыночную площадь. Чуть дальше муниципалитета находился старинный деревянный дом, в котором размещалась адвокатская контора. Над крыльцом конторы горел синий фонарь.
Руфус заглушил мотор мотоцикла, подошел к дому адвоката и толкнул массивную дверь.
Внутри за столом сидел лысеющий джентльмен. Он с легким удивлением посмотрел на нежданного посетителя и, поскольку молодой человек молчал, задал дежурный вопрос:
— Чем могу вам помочь?
Спокойный
