Добро пожаловать на форум «Клуб любителей детективов» . Нажмите тут для регистрации
1st ed: “Winter’s Crimes No. 1”, Macmillan, 1969 Series: Uncollected Переведено по изданию: “Fen Country”, by Penguin, January 1979 Перевод: Николай Баженов Редактор: Ольга Белозовская © “Клуб Любителей Детектива”, 13 мая 2021 г. |  |
! |
Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями. Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации. ВНИМАНИЕ! В ТОПИКЕ ПРИСУТСТВУЮТ СПОЙЛЕРЫ. ЧИТАТЬ ОБСУЖДЕНИЯ ТОЛЬКО ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ САМОГО РАССКАЗА. |
- Библиография | +
|
➊ |
— В конце концов, это всего лишь мы, — сказали они.
Я должен объясниться.
Ничего из написанного не предназначалось для прочтения, не говоря уже об издании. Ни за что.
Однако есть привычка — соединять слова в самом эффективном порядке, который только можно представить. И еще есть чувство собственного достоинства. Это и простая привычка заставляют меня излагать все так, словно тексту предстоит встретиться с читателем.
Чего Бог не допустит!
Мне сорок семь лет, я холост, живу один. Я второсортный автор детективов, зарабатывающий в среднем гораздо меньше тысячи фунтов в год.
Живу в Девоне.
Проживаю в небольшом доме, который довольно изолирован в том смысле, что нет никого ближе, чем за четверть мили.
Однако не скажу, что мне не достает общения.
Прежде всего, у меня есть телефон.
Я ипохондрик с предрасположенностью к инсульту. Кроме того, постоянно боюсь несчастных случаев с переломами. Поэтому телефон — необходимость. Я могу позволить себе только один, поэтому его расположение тщательно продумано. Он находится в холле у основания крутой лестницы. Расположен на полке лишь в двух футах от пола, так, чтобы я смог добраться до него даже ползком.
Если инсульт случится со мной наверху, тем хуже.
Телефоном я пользуюсь лишь в чрезвычайных ситуациях. Другие люди, однако, относятся к нему иначе.
Возьмем, например, моего налогового инспектора.
— Торнхэвен 153, — говорю я.
— Алло! Брэдли? Это мистер Брэдли?
— У телефона Брэдли.
— Это Уимпол, Уимпол. Мистер Брэдли, я должен поговорить с вами.
— Говорите.
— Дело вот в чем, мистер Брэдли. Как скоро мы можем ожидать дальнейших платежей, мистер Брэдли? Платежи, да, у нас много задолженностей, но…
— Я делаю все, что могу, мистер Уимпол.
— Все, да, все, но платежи… Что поступит от вас в следующем месяце, мистер Брэдли?
— Довольно много, я надеюсь.
— Да, вы надеетесь, мистер Брэдли, вы надеетесь. Но что мне сказать своему региональному офису, мистер Брэдли, как мне представить вопрос им? У вас есть этот договор с нами, это дело в 500 фунтов…
— Уже несколько лет, мистер Уимпол.
— Да, мистер Брэдли, в этом-то и проблема. Вы должны уменьшить задолженность, мистер Брэдли, уменьшить ее, я говорю, — кричит на меня этот сумасшедший.
Мне не легче уменьшить задолженность по кредиту, чем научиться летать.
Я довольно трудолюбив. Я стремлюсь писать две тысячи слов в день, что должно было бы позволить мне продержаться, если бы я мог их написать. Но если вы живете один, то вопреки популярному мнению вовсе не находитесь в состоянии полного спокойствия.
Совсем наоборот.
Я пробовал работать по ночам, сопровождая зевком каждый удар по клавишам пишущей машинки. Я пробовал работать ранним утром.
И здесь появляется Г.Л. Менкен
Мое собственное пищеварение оставляет желать лучшего в любое время, в особенности тогда, когда молочники развозят молоко, и я никогда не мог сделать много на рассвете. Это слабость, признаю. Но что есть, то есть. Таким образом, рабочий день у меня с девяти до пяти.
Я рассказал об этом всем, прося, если это не вопрос чрезвычайной важности, связываться со мной лишь по вечерам. Считайте, что я работаю в офисе, как и все остальные. Вы же не позвоните своему поверенному по пустякам в течение его рабочего дня, не так ли? Ну, зачем же звонить мне?
Я печатаю предложение, начинающееся словами: “Его искалеченная рука теперь болела меньше, но заставила его чувствовать…”
Я знаю, что должно идти после этого: “ужасную хрупкость человеческого тела”.
Или, скорее, я знал, а это не совсем то же самое. Возможно, все так бы и было (очень слабая надежда), но факт в том, что именно тогда зазвонил дверной звонок. (Я еще надеялся на лучшее.)
Итак, зазвонил дверной звонок. Этим утром должна была прийти миссис Прэнс, но она еще не явилась, поэтому дверь открыл я сам, спустившись вниз из комнаты наверху, где работаю. Это был работник, снимающий показания счетчиков. Поскольку счетчик находился вне дома, непонятно, почему я должен санкционировать его осмотр.
— Ощущение ужасных мук, — сказал я работнику, — на которые способно человеческое тело.
— Замечательная погода для этого времени года.
— Я оставлю вас, если не возражаете. Я немного занят.
— Как вам будет угодно, — сказал он, глубоко оскорбленный.
А затем прибыла миссис Прэнс.
Миссис Прэнс приходит утром три раза в неделю. Она медлительная и глухая, но это все, кого я могу нанять, если не выиграю в тотализатор.
Она открывает дверь, но боится телефона, а следовательно, никогда не отвечает на него, хотя я приложил все усилия, чтобы приучить ее к этому средству связи.
Миссис Прэнс стремится к тому, чтобы я знал в точности, чем она занимается в моем невзрачном небольшом доме, и одобрил это.
— Мистер Брэдли?
— Да, миссис Прэнс?
— Это “Хайглоу”.
— И что из того, миссис Прэнс?
— Прошу прощения?
— Я сказал, что из этого?
— Нужно его заменить.
— Да, хорошо, давайте заменим его во что бы то ни стало.
— Прошу прощения?
— Я сказал “да”.
— Не полирует дерево, не так, как должен.
— Вам лучше об этом судить, миссис Прэнс.
— Прошу прощения?
— Простите, миссис Прэнс, но я сейчас работаю. Мы поговорим об этом как-нибудь позже.
— Воображала, — ворчит миссис Прэнс.
“Дал ему чувство… чувство… чувство…” бззз — бззз — бззз.
Миссис Прэнс кричит, что это телефон.
Я бегу вниз и поднимаю трубку.
— Дорогой.
— О, привет, Крис.
— Как ты, дорогой?
— “Чувство грубой жестокости, которое заполнило всю историю”.
— Что, дорогой? Что ты сказал?
— Ничего, просто я пытался удержать стакан воды, стоящий у меня на голове.
Звонкий смех.
— Ты милашка. Слушай, у меня замечательная идея. Вечеринка. Здесь, в моей квартире. Ровно через неделю. Ты приедешь, Эдвард?
— Да, конечно, Крис, но могу я тебе напомнить кое о чем.
— О чем, дорогой?
— Ты обещала, что не будешь звонить мне в рабочие часы.
Короткая тишина. Затем:
— О, но только на этот раз. И будет такая прекрасная вечеринка, дорогой. Ты же не будешь против только на этот раз.
— Крис, у тебя перерыв на кофе?
— Да, дорогой, и, о боже, как он мне нужен!
— Ну, а у меня сейчас нет перерыва на кофе.
Последовала более длинная пауза, затем:
— Ты меня больше не любишь!
— Я всего лишь пытаюсь написать рассказ. Мне поставлен крайний срок.
— Если не хочешь приезжать на вечеринку, просто скажи.
— Я очень хочу приехать на вечеринку, но хочу также продолжать зарабатывать на жизнь. Серьезно, Крис, раз впереди целая неделя, разве нельзя было позвонить мне сегодня вечером?
Рыдание.
— Я думаю, что ты ведешь себя по-скотски. Считаю, что ты совершенно ужасен.
— Крис.
— Я больше не хочу тебя видеть.
“… ощущение предательства, — усердно печатал я. — Руку все еще мучила боль, но сейчас…”
Зазвонил дверной звонок.
“…сейчас она была меньше, чем… больше, чем…”
— Это из прачечной, мистер Брэдли, — закричала миссис Прэнс, стоя внизу под лестницей.
— Иду, миссис Прэнс.
Я спустился на маленькую площадку. Большое лунообразное лицо глядело на меня снизу.
— Привезут в четверг на следующей неделе, — кричала она мне, — из-за Страстной пятницы.
— Да, миссис Прэнс, но какое это имеет отношение ко мне? Я имею в виду, вы будете здесь в среду как обычно — разве не станете менять простыни?
— Прошу прощения?
— Спасибо, что сообщили мне, миссис Прэнс.
Так или иначе, это было запоминающееся утро вторника: семь телефонных звонков, ни одного в малейшей степени важного, одиннадцать человек у двери, и миссис Прэнс, беспокоящаяся, чтобы ни одна искра ее усилий не осталась без моего личного словесного одобрения. Я сел за пишущую машинку в 9:30. К полудню я создал следующее:
“Его искалеченная рука теперь болела меньше, но дала ему почувствовать предательство, ужасную хрупкость человеческого тела. Руку все еще мучила боль, но теперь она была меньше, чем раньше, больше чем, безразлична ему вследствие того, потому, потому что, хотя боль можно было пересилить, предательство было…”
Я не претендую на то, что пишу быстро, но то утро было действительно неудачным.
|
➋ |
День начался лучше. Загрузив в желудок чесночную колбасу с хлебом, я беспрепятственно осилил еще семь абзацев.
“Когда он продирался к выходу, ненависть охватила его, — отбарабанил я, с энтузиазмом принимаясь за восьмой. — Никогда прежде подобные эмоции…”
Зазвонил дверной звонок.
“…подобные эмоции не нарушали его спокойного существования. Это было словно…”
Дверной звонок зазвонил снова, длинный звонок, словно кто-то облокотился на кнопку.
“…словно контроль захватило животное, животное дикое и жадное”.
Теперь дверной звонок звонил непрерывно в течение полминуты.
“Действительно ли это просто некий фактор, необходимый, чтобы выжить, или он сходит с ума? Он едва ли это понимал. Одно было абсолютно несомненным…”, а именно, что придется встать и отреагировать на проклятый звонок.
Так я и сделал.
В переулке я увидел их автомобиль, а на пороге стояла пара в начале среднего возраста, и было очевидно, что эти люди только что из “Герцога”.
“Герцог Девонширский” — наш местный паб. Когда я только приехал в эту тихую часть Девона, у меня не было ничего против “Герцога”: это был небольшой деревенский паб, утоляющий жажду немногочисленной деревенской публики и иногда баловавший ее пирогом со свининой или сосиской в тесте. Но затем заведение перешло к другому владельцу. Новый владелец был поклонником Постгейта. Под звуки фанфар появились ветчина, дичь, пироги, перепелиные яйца и другие экзотические продукты; оголодавшие сумасшедшие подъезжали на всевозможных автомобилях в предвкушении экзотической “крестьянской трапезы”, поглощали крем-суп из лобстера, обжигали горло кларетом 1964 года, напоминающим уксус, или заливали животы отвратительным домашним пивом; и не стало покоя никому.
В частности, больше не было никакого покоя для меня. “Давайте проведаем старину Теда, — говорили приезжие друг другу, когда их выставляли из бара после закрытия. — Он живет здесь рядом”.
— Чарльз, — обратился ко мне этот мужчина на пороге, протягивая руку.
Женщина рядом с ним улыбнулась. У нее были пушистые волосы, а губы настолько бледные, что выделялись на ее смуглом лице, как шрам.
— Это Тед, дорогой, — сказала она.
— Тед, конечно, это Тед. Знаю его многие годы. Как поживаете, юный Чарли?
— Тед, ангел.
Я узнал обоих, видел на паре вечеринок. По-видимому, они были супружеской парой, но женаты не слишком долго, раз периодически проскальзывало “ангел”.
— Мы ни от чего не отрываем? — поинтересовалась она.
Фактически правильным ответом должно было быть: “Да, вы чертовски мешаете”. Но такие порывы следует подавлять — буржуазное образование запрещает такие ответы, разве что эвфемистические.
— Заходите, — предложил я.
Они прошли в дом.
Я провел их в гостиную внизу, которую нехватка денег оставила всего лишь призраком того, чем она должна была стать. Там стоят два кресла, диван “Честерфилд”, журнальный столик, угловой шкаф для напитков: все это, несмотря на “Хайглоу”, тусклое и неприглядное, располагалось на простом ковре.
Я усадил их на диван.
— Кофе? — предложил я.
Оказалось, это не совсем то, что требовалось.
— А нет ли чего покрепче, дружище? — поинтересовался мужчина.
— Станислас, — подала голос женщина.
— Да, конечно. Виски? Джин? Херес?
— О, дорогой Станислас, ты ужасен, — произнесла женщина. — Задавать такие вопросы!
Я абсолютно не помнил имени ни одного из них, но он явно не мог зваться Станисласом.
— Станислас? — переспросил я.
— Конспирация, — сказала она, беря его за руку. — Вы не возражаете? Просто шутка. Пусть это останется между нами.
— Понимаю. Итак, что будете пить?
Он выбрал виски, она — джин с вермутом.
— Прошу меня простить, но мне нужно подняться наверх на пару минут, — сказал я, обслужив их.
“Одно было абсолютно ясно: карта Джорджио была неправильной, и как следствие…”
— Эгегей!
Я вышел на площадку.
— Да?
— Мы скучаем.
— Спущусь через минуту.
— Вы занимаетесь этой противной писаниной?
— Нет, только кое-что проверяю.
— Мы слышали пишущую машинку. Действительно, спускайтесь, Чарльз, то есть Эдвард, я имею в виду, мы должны рассказать вам нечто ужасно важное.
— Иду, — сказал я, а в голове были мысли только о карте Джорджио.
Я вновь наполнил их бокалы.
— Вы — Диана, — обратился я к ней.
— Дафни, — пропищала она.
— Да, конечно, Дафни. Напиток нравится?
Она сделала большой глоток и не смогла ответить из страха, что ее вырвет. Станислас решил заполнить паузу.
— Как пишется, старина?
— Продвигается хорошо.
— Безумные марсиане, а? Сам я такого не читаю — слишком занят биографиями и историей. Дафни вам сказала?
— Нет. Сказала что?
— О нас, старина, о Нас.
Это был первый признак, что они не были супружеской парой. Ласковые обращения живут бог знает сколько лет, сводясь к автоматизму и не соответствуя сложившимся отношениям. Но когда ты слышишь “о Нас” с большой буквы, это уже серьезно.
— А-а! — протянул я.
С некоторым усилием Станислас наклонился вперед.
— Муж Дафни — животное, — отчетливо заявил он.
— Карта Джорджио, — сказал я. — Она неправильная.
— Просто скотина. Поэтому она решила связать судьбу со мной. — Удовлетворенный, он откинулся на подушки. — Дорогая! — он посмотрел на нее.
“Как следствие мы оказались в двух милях к юго-западу от расчетной позиции”.
— Итак, какова же расчетная позиция? — спросил я.
— Мы тайно сбегаем, — сказала Дафни.
— Прямо сейчас, дорогая.
— Ангел.
— Да, в этот самый день, — сказал Станислас, демонстративно выливая в себя последние капли из бокала. — В этот самый день, сегодня. Мы это запланировали, — доверился он.
“План пошел наперекосяк, оказался поганым. Джорджио потерпел неудачу”.
— Оказался поганым, — сказал я, надеясь запомнить эту фразу до момента, когда эта парочка сумасшедших уберется.
— Поганый — это как раз подходящее слово для этого ублюдка, — сказал Станислас. Внезапно его глаза заполнились пьяными слезами. — Что только пришлось перенести Дафни, никто никогда не узнает, — всхлипнул он. — Даже побои… — Дафни скромно опустила ресницы в молчаливом подтверждении. — Таким образом, мы сбежали, — сказал Станислас чуть бодрее. — Новая жизнь. За границей. Новые гуманные отношения.
“Но неужели эта неудача окончательная? Неужели нет ни одного шанса?”
— Прошу простить, — сказал я, — но я снова сбегаю наверх.
Но попытка не удалась. Дафни так яростно схватила меня за запястье, когда я уже было двинулся, что я с трудом удержался, чтобы не упасть на бок.
— Вы с нами, не так ли? — выдохнула она.
— О да, конечно.
— Мой муж погнался бы за нами, если бы узнал.
— Тогда хорошо, что он не знает.
— Но он предположит. Он предположит, что это Станислас.
— Да, наверное.
— Вы не против, если мы побудем здесь, Чарльз, не так ли? Мы должны дождаться темноты.
— Ну, вообще-то, у меня работа, которую нужно сделать.
— Простите, Тед, — сказала она, разглаживая юбку. — Мы вели себя невежливо. Нам нужно уйти. — Она продолжала перебирать подол, но мышцы ее ног не напряглись, как если бы она собиралась встать, поэтому я вновь наполнил ее бокал.
— Нет, не уходите, — сказал я (британский средний класс в своем стиле). — Расскажите мне еще об этом.
— Станислас.
— Гм, ммм.
— Проснись, сладенький. Расскажи Чарльзу об этом всё.
Станислас принял более-менее вертикальное положение:
— Всё о чем?
— О Нас, ангел.
“Но самая дьявольщина заключалась в том, что, если карта Джорджио неправильная, наши возможности сводятся к нулю”.
— Нулю, — сказал я. — Нуль.
— Совсем не нуль, дружище, — сказал Станислас. — И, если не возражаете против моих слов, я негодую на “нуль”. Мы, возможно, и не представляем собой ничего особенного для такого писателя как вы, но мы не “нуль”, Дафни и я. Мы — люди! Режьте нас, и пойдет кровь, вот так. Я не великий полицейский, согласен, но уверяю вас, что Дафни… Дафни…
— Роскошная девочка, — подсказал я.
— Да, вы это сейчас говорите, но что бы вы сказали пять минут назад? А? А?
— Та же самое, конечно.
— Думаете, вы весь такой замечательный? Думаете, что вы… всего достигли. Ну, позвольте мне сказать вам одну вещь, мистер так называемый Брэдли: вы можете считать себя самым умным со всем этим сочинительством вестернов и так далее, но могу вам сказать, что в жизни есть более важные вещи, чем вестерны. Я не предполагаю, что вы это поймете, но есть Любовь. Мы с Дафни любим друг друга. Можете посвистывать, как сейчас. Все, что я могу вам сказать, вы неправы! Мы с Дафни уходим, и к черту людей, которые смеются…
— Выпейте еще бокал.
— Ну, спасибо, я не против.
Они оставались еще четыре часа.
Где-то в середине они намекнули, что выпили бы чаю. Некоторое время спустя они выразили беспокойство, что провели у меня слишком много времени… однако никаких признаков ухода не выказали. Как я понял, когда Джорджио со своей картой постепенно исчез из головы, их план тайного бегства зависел от темноты: именно это, а не очарование моей компании удерживало их. Тем временем (а мой крайний срок сдачи рукописи прошел безвозвратно), я слушал, как они изливают душу: он вынужден был развестись, она связалась с жестоким мужланом, который, к сожалению, обладал влиянием на множество местных и общегосударственных дел и станет преследовать их до края света, если не предпринять определенных мер, чтобы ему помешать.
Я долго слушал об этих мерах, машинально запоминая их и не понимая в то время, насколько полезными они окажутся.
— Чарльз, Эдвард.
— Да?
— Мы ведем себя как ублюдки.
— Нет, конечно.
— Мы не дали вам работать.
— Теперь уже слишком поздно.
— Еще совсем не поздно, — самым, что ни на есть тоскливым тоном. — Идите и пишите, а мы просто посидим и никому не будем мешать.
— Я уже забыл, что собирался писать, и в любом случае пропустил последнюю почту.
— О, Чарльз, Чарльз, как нам стыдно. Мы клянем себя!
— В этом нет никакой надобности.
— Естественно, мы клянем себя. Мы пили ваши напитки, сидели на вашем… вашем диване, не дали вам работать. Сладенькая, разве не так? Разве мы не помешали ему работать?
— Если ты так говоришь, мой сладкий.
— Я именно это и говорю. И это позор! Итак, позор нам, кукленок.
— Плохо, — сказала она театрально. — Но настолько ли мы плохи? Я имею в виду, он работает на дому, и в его распоряжении все время: он может работать только тогда, когда захочет. Не так, как ты или я. Ему везет!
— О, боже, — пробормотал я.
— Ну, это правда, — признал Станислас. — Такая хорошая спокойная жизнь.
— Спокойная, вот именно.
— Не должен делать ничего, если не хочешь. О, весь день в твоем распоряжении!
— Он выглядит сердитым.
— Что это? Старина Чарльз выглядит сердитым? Ангел, ты ошибаешься. Не верь. Чарльз, вы же не сердитесь?
— Мы сидим здесь очень долго, дорогой. Дорогой, ты не заснул? Я говорю, мы здесь уже очень долго.
— Гм-м.
— Но это особый случай. Эдвард, это особый случай. Вы же это понимаете? Особый. Из-за Станисласа и меня.
— Все, что я знаю, это… — начал я.
— Только один раз, — сказала она. — Вы простите нам только на этот раз? В конце концов, вы независимый человек. И, в конце концов, это всего лишь мы.
Я уставился на них.
Я посмотрел на него, спящего на девять десятых. Я посмотрел на нее, наполовину спящую. Я подумал о жизни, которая их ждет, если они тайно сбегут вместе.
Но именно слова “Это всего лишь мы” спровоцировали последующее.
Я вспомнил, что именно сегодня, совсем не в какой-то выдающийся день, приходила миссис Прэнс, приходил работник, снимающий показания счетчиков, звонила Крис (дважды: она позвонила во второй раз в мое рабочее время, чтобы принести извинения за первый звонок в рабочее время), приходил рабочий из прачечной, бакалейщик (гороха на этой неделе не будет), чиновник из налоговой, женщина, собирающая пожертвования для церкви, некий француз, желающий знать, правильно ли он идет в “Герцог”.
Я вспомнил, что явилась вульгарная девица из службы государственного страхования или черт его знает, как это теперь называется, чтобы спросить, что я сделал для миссис Прэнс, а если ничего, то почему. Я вспомнил долгий, нескончаемый телефонный звонок от какого-то секретаря с “Би-би-си”, который, несмотря на настойчивое стремление связаться со мной, куда-то неожиданно исчез. Я вспомнил, что студенты из университета Эссекса пожелали, чтобы я сделал им доклад, и готовы были настолько расщедриться, чтобы оплатить мне билет второго класса по железной дороге (никакого гонорара, естественно).
Я вспомнил, что вся работа за утро свелась к одному испорченному, неполному абзацу, и что текст за весь день перед последним прерыванием не превысил двухсот слов.
Я вспомнил, что пропустил почту.
Я вспомнил, что пропускал почту и прежде по почти таким же причинам и что издатели очень не любят авторов, которые не в состоянии выполнить работу в срок.
Я вспомнил, что сейчас испытываю сильный недостаток в деньгах, а сидеть и выпивать в течение четырех часов с почти совершенными незнакомцами — не лучший способ улучшить ситуацию.
Я все это вспомнил.
Перед глазами все стало красным.
“Красный туман поплыл, клубясь, перед его глазами”.
Я поднял каминную кочергу и подошел к ним сзади.
Интересно, иногда спрашиваю я себя, удивились ли они, увидев меня около дивана со стальной штуковиной в руке?
Возможно, они были слишком сонными, чтобы удивляться.
В любом случае удивляться им пришлось недолго.
|
➌ |
Прошло восемнадцать месяцев.
В конце первой недели приехал детектив-констебль, чтобы побеседовать со мной. Его звали Эллис. Он был худым на грани истощения и казался, несмотря на молодость, постоянно чем-то подавленным. Он был в штатском.
Он рассказал мне, что их звали Дафни Фиддлер и Кларенс Оутс.
— Итак, сэр, мы изучили этот вопрос и, как мы понимаем, вы не слишком хорошо знали эту леди и джентльмена.
— Встречал их лишь пару раз.
— Тем не менее они прибыли сюда в тот вторник днем.
— Да, но они здорово нагрузились в пабе. Люди часто приходят сюда, потому что нагружаются в пабе.
Развалившись на диване и не обращая внимания на пятна, Эллис спросил:
— Они искали выпивку?
— Да, казалось, им нужна была именно она.
— Надеюсь, я не отрываю вас от работы, сэр.
— Вообще-то отрываете, офицер. Они, кстати, тоже.
— Если не возражаете, сэр, не называйте меня “офицером”. Формально это так. Но как обращение бессмысленно.
— Простите.
— Боюсь, вынужден оторвать вас немного еще, сэр. Могу спросить вас, рассказала ли вам… эта пара что-нибудь о своих планах?
— А кому-нибудь еще они говорили?
— Да, мистер Брэдли, приблизительно половине населения Южного Девона.
— Ну, я могу пересказать вам то, что они сообщили мне. Они сказали, что собираются достать лодку из Торки в Джерси, а затем самолетом добраться от Джерси до Гернси, потом судном на воздушной подушке от Гернси до Франции. Они собирались попасть во Францию по однодневным паспортам, но собирались взять с собой постоянные паспорта и наличные деньги, зашив их в одежду. Затем они хотели переехать из Франции в какую-нибудь другую страну, где смогли бы получить работу без permis de séjour
— В некоторых странах имеются лазейки столь же большие, как ворота для верблюдов, — заметил Эллис, очевидно, пытаясь сослаться на Библию.
— Они несли такую околесицу, знаете ли, — сказал я.
— Она официантка, — подавлено сказал Эллис, — он водитель такси. Как они выглядели, когда вы видели их в последний раз?
— Они уезжали.
— Да, но когда?
— О, после наступления темноты. Возможно, в семь. Что произошло с ними после этого?
— Водопад.
— Простите?
— Водопад. Их автомобиль нашли рядом с ним.
— О!
— Никакого багажа в нем.
— О!
— По-видимому, они сели в автобус на Торки.
— Вы не можете узнать?
Эллис поерзал на подушках:
— Водитель идиот. Ничего не видит и не слышит.
— Я и сам был у водопада.
— Прошу прощения?
— Я говорю, я сам был у водопада. Я последовал за ними пешком… хотя, конечно, не знал этого.
— Вы видели там их автомобиль? — спросил Эллис.
— Я видел несколько автомобилей, но сейчас они все похожи. И у всех выключен свет. Не слишком заглядываешься на темные автомобили у водопада.
— А затем, сэр?
— Я пошел назад. Это вполне обычная прогулка для меня по вечерам, после ужина. Я имею в виду, я часто туда хожу.
(И я действительно шел назад аллеями, как обычно, сопротивляясь искушению скрытно пройти по полям. Мне повезло незаметно оставить автомобиль около автобусной остановки и вспомнить о багаже прежде, чем туда отправился.)
— Повезло, — сказал я.
— Прошу прощения?
— Повезло, что я все еще в силах совершать подобные прогулки.
Эллис медленно поднялся с дивана. Мне повезло и в том, что он не прихватил с собой оборудования, чтобы проверить пятна.
— Это обычное рутинное расследование, мистер Брэдли, — сказал он слабым голосом, его энергия, по-видимому, была на исходе. — Муж миссис Фиддлер и бывшая жена мистера Оутса решили, что нужно расследование. Люди пропали без вести. Но между нами, — добавил он, и его голос на мгновение оживился, — никого из них это совершенно не волнует. И так абсолютно ясно, что произошло, и их это не волнует. Чем меньше говорить, мистер Брэдли, тем скорее заживет.
Он вышел.
Я должен чувствовать себя виноватым, но фактически чувствую освобождение.
Катарсис.
Освобождение от жалости? Надеюсь, что нет. Мне жаль Дафни и Станисласа, но в то же время раздражает их безумие.
Освобождение от страха?
Ну, в каком-то смысле, да.
Дела идут хуже. Напряжение, чтобы сократить задолженность на двести пятьдесят фунтов, привело к тому, что миссис Прэнс приходит только два дня в неделю, и, что гораздо хуже, я вынужден считать консервные банки печеных бобов и батоны, которые использую для приготовления тостов.
Но я чувствую себя лучше.
Прерываний стало не меньше. Уимпол, Крис, налоговый инспектор — все они стараются заполнить мои рабочие часы все тем же старым способом.
Но теперь я чувствую к ним даже некоторое снисхождение. Ко всем, даже к миссис Прэнс.
И еще я теперь много работаю в саду.
У меня достаточно много цветов, но тут скорее удача, чем старание. Моя главная цель — овощи.
Этой осенью особенно удалась капуста. Растения стоят прямые и сильные, их темно-зеленые внешние листья раскинулись, охватывая твердую свежую сердцевину.
Для хорошего урожая капусты нет ничего лучше органического перегноя.
Смогу ли я когда-нибудь заставить себя срезать кочан и съесть его?
В настоящее время я не хочу есть эту капусту. Но смею сказать, когда-нибудь смогу.
В конце концов, это всего лишь они.
Спокойный
