Артур Рив: Крейг Кеннеди (Избранное)

[Alex Smith]

АРТУР Б. РИВ: ⦑И⦒⦑З⦒⦑Б⦒⦑Р⦒⦑А⦒⦑Н⦒⦑Н⦒⦑О⦒⦑Е⦒    В начале ХХ века в США начал “расцветать” научный детектив. Персонаж Рива профессор химии Колумбийского университета Крейг Кеннеди, вычислял преступников, используя психоанализ и экзотические для того времени приспособления: детектор лжи, сейсмограф, диктофон и прочее. В этой теме несколько историй об ученом−детективе из многочисленных рассказов о нем.    © Переводы выполнены специально для форума “КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ДЕТЕКТИВА”    Редактор-корректор: О. Белозовская    Данные о переводчиках и дате публикации на форуме и др. библиографические данные, во вкладке конкретных рассказов.    Здесь можно заказать сборник рассказов о Крейге Кеннеди и другие книги серия “Дедукция”    В А Ж Н О !  В  Т О П И К Е  П Р И С У Т С Т В У Ю Т  С П О Й Л Е Р Ы.  Ч И Т А Т Ь  О Б С У Ж Д Е Н И Я  П О С Л Е  П Р О Ч Т Е Н И Я  Р А С С К А З А !

• ВНИМАНИЕ!
    Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
    Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
• “Дело Хелен Бонд”
    “The Case of Helen Bond”   — Мне всегда казалось странным, что ни в одном из наших крупных университетов никогда не было профессора криминалистики.
     Крейг Кеннеди отложил газету и набил свою трубку моим табаком. Мы с ним обустроились в аккуратной холостяцкой квартире на Хайтс, поблизости от университета. Крейг был ассистентом профессора химии, а я сотрудником “Стар”.
     — А зачем нужна кафедра криминалистики? — заметил я, откинувшись на спинку стула. — Я бывал в полицейском управлении и могу сказать вам, Крейг, — это не место для университетского преподавателя. Преступление — это преступление, и для борьбы с ним нужен хороший сыщик, с прирожденным чутьем. Университетский профессор хорош в социологическом изучении преступности, это да, но, что касается расследований, лучше пусть ими занимаются Бирнс или Девери[1].
     — Вовсе нет, у науки особое место в раскрытии преступлений, — возразил Крейг. — Европейцы сильно нас в этом обошли. По сравнению с ними мы просто дети, я могу назвать дюжину криминалистов из Парижа. Уолтер, вы должны помнить, что за последнее десятилетие у нас появились профессора, которые могут преуспеть в этом. Сегодня профессора университетов выступают третейскими судьями в трудовых спорах, проводят валютную реформу на Дальнем Востоке, возглавляют комиссию по тарифным ставкам и выступают за сохранность лесов. У нас есть профессора чего угодно. Так почему не может быть профессора криминологии?
     Университеты преодолели длинный путь от старого идеала чистой науки до решения насущных жизненных проблем. Всех, кроме одной. Они подходят к преступлению с той же меркой, что и раньше, — изучают статистику и причины явления, а также выдвигают теории, как его предотвратить. Но если дело касается того, чтобы изловить преступника при помощи науки, — мы не продвинулись ни на дюйм со времен ваших Бирнса и Девери.
     — Полагаю, вы напишете диссертацию на эту интересную тему, — предположил я, — и на этом остановитесь.
     — Нет, я вполне серьезно. Я имею в виду именно то, что сказал. Я собираюсь применять науку в расследовании преступлений — теми же методами, которыми отслеживают присутствие химических веществ или выявляют неизвестные виды микробов. Но пока я намереваюсь заручиться поддержкой Уолтера Джеймсона. Думаю, в моем деле понадобится и ваша помощь.
     — Но при чем здесь я?
     — Ну, например, вы получите “бомбу”, сенсацию или как там это называется на вашем газетном жаргоне.
     Я скептично улыбнулся — журналисты склонны преуменьшать событие, пока оно не произойдет, а вот потом мы кидаемся в драку за то, чтобы осветить его.
     — Готов поспорить на нашу следующую коробку сигар, — продолжил он, — что вы не знаете самую захватывающую историю из вечернего выпуска вашей же газеты.
     — Держу пари, что знаю, — ответил я. — Я же был одним из дюжины человек, готовивших выпуск. Это процесс по убийству Шоу. Там больше нет ничего столь же интересного.
     — Уолтер, боюсь, следующую коробку покупать вам. На второй полосе, среди банальных новостей, которые уже давно не новости, есть полколонки о внезапной смерти Джона Дж. Флетчера.
     — Крейг, — рассмеялся я, — если вы ставите простую смерть от апоплексии на один уровень с судебным процессом по делу об убийстве, причем таком убийстве… Ну, вы просто демонстрируете то, о чем я говорил.
     Тем не менее Крейг взял газету и прочел заметку вслух.
     
     ВНЕЗАПНАЯ СМЕРТЬ СТАЛЬНОГО КОРОЛЯ ДЖОНА ДЖ. ФЛЕТЧЕРА
     
     Джон Грэхем Флетчер, пожилой филантроп и стальной магнат, этим утром был найден мертвым в библиотеке собственного дома в Флетчервуде, Грейт-Нек, Лонг-Айленд.
     Мистер Флетчер обычно вставал в семь часов. Так что, когда этим утром он не появлялся до девяти часов, его экономка забеспокоилась. Постояв у двери хозяина, она не услышала ни звука. Было не заперто, и, войдя, она обнаружила безжизненное тело магната на полу — между его спальней и прилегающей к ней библиотекой. Личный врач Флетчера, доктор У. С. Брайант, был вызван немедленно.
     Тщательный осмотр тела показал, что лицо слегка изменило цвет, и врач назвал причину смерти: апоплексия. Очевидно, что на момент обнаружения тела Флетчер был мертв уже восемь или девять часов. Любопытно, что сейф в библиотеке оказался открыт — магнат хранил в нем документы и большую сумму денег, но, насколько известно, ничего не пропало.
     У Флетчера остались племянник — Джон Дж. Флетчер II, профессор бактериологии университета, и внучатая племянница — мисс Хелен Бонд. Профессор Флетчер был извещен о печальном происшествии утром. Он немедленно поспешил в Флетчервуд. Профессор не сделал никаких заявлений, кроме того, что он невыразимо потрясен. Мисс Бонд, много лет прожившая в семье миссис Френсис Грин, сломлена горем.
     
     Затем следовало описание жизни стального магната и список его филантропических деяний.
     — Незадолго до того, как вы пришли, мне позвонил Джек Флетчер из Грейт-Нека. Возможно, вы не знаете, но в узких университетских кругах было известно, что старый Флетчер намеревался оставить большую часть своего состояния на создание школы профилактической медицины, и единственное условие состояло в том, что руководить школой должен его племянник. Профессор сообщил мне, что завещание исчезло из сейфа, и это была единственная пропажа. Судя по его волнению, я заключил, что по телефону он не может рассказать мне всего. Джек сообщил, что его машина направляется в город, и спросил, не могу ли я выбраться и помочь ему. Правда, он не сказал, какая нужна помощь. Поскольку я знаю профессора довольно хорошо, хочу попросить вас поехать со мной, но не сообщать ничего в газету, пока мы не докопаемся до сути.
     
     Спустя несколько минут зазвонил телефон, и слуга объявил: “Профессора Кеннеди ждет машина, сэр”. Мы быстро и несколько суетливо спустились к ней, водитель спокойно занял свое место, и мы с удивительной скоростью поехали через город, в Грейт-Нет.
     
     Мы обнаружили, что Флетчервуд находится прямо на берегу залива, и длинная дорога ведет к двери поместья. Профессор Флетчер встретил нас у porte-cochère[2]. Я был рад тому, что он не воспринимал меня как вероятного злоумышленника и, кажется, испытывал облегчение от того, что кто-то понимает силу прессы и позаботился пригласить посредника между ним и другими репортерами.
     Джек провел нас в библиотеку и закрыл двери. Казалось, что он не может дождаться возможности рассказать кому-нибудь свою историю.
     — Кеннеди, — начал он, — посмотрите на дверь сейфа.
     Дверь была просверлена так, чтобы взломать замок. Оказывается, и столь надежный современный сейф можно было открыть.
     Флетчер распахнул дверь и указал на маленький отсек внутри — стальная дверь в него была взломана. Затем Джек осторожно поднял стальной ящик и поставил его на стол в библиотеке.
     — Полагаю, этот ящик трогали все? — тут же спросил Крейг.
     — Кеннеди, я подумал об этом, — улыбнулся Флетчер. — Я помню, как вы однажды рассказывали мне об отпечатках пальцев. К нему прикасался только я, причем я был осторожен и брал его только за ребра. Завещание лежало в этом ящике, а ключ от него обычно был в замке. Теперь завещание исчезло. Только оно — больше ничего не пропало. Но на коробке я не могу найти не то что отпечатки пальцев, но и вообще хоть какой-нибудь след. Сейчас жаркий вечер с влажным воздухом, вчерашний вечер был точно таким же. Любой, прикоснувшийся к ящику, должен был оставить отпечатки пальцев. Кеннеди, разве не так?
     Кеннеди кивнул и, продолжив изучать взломанный сейф, резко присвистнул. Подойдя к столу, Крейг вырвал лист бумаги из лежавшего на нем блокнота и поместил на него пару мелких стружек.
     — Я обнаружил их на зазубренных краях отверстия, — сказал он, а затем вынул из кармана увеличительное стекло. — Не от резиновой перчатки, — добавил он, обращаясь к самому себе. — Господи, с одной стороны на них линии, как у отпечатка пальца, а вторая сторона совершенно чистая. Нет никакого шанса использовать их как улику, кроме как… но я не знаю ни одного американского преступника, который был бы знаком с таким трюком.
     — Каким трюком?
     — Знаете, насколько современные детективы увлечены дактилоскопией? Так что нынешние преступники в Европе первым делом принялись носить резиновые перчатки. Но работать в них не очень-то удобно. Прошлой осенью в Париже я услышал о парне, который доставил полиции немало хлопот. Он никогда не оставлял отпечатков, по крайней мере таких, с которыми можно что-то сделать. Он обмакивал руки в изобретенный им же раствор жидкого каучука. В результате его руки были словно в перчатках, но в то же время не мешали легкости движений пальцев. Флетчер, что бы ни лежало в корне вашего происшествия, я уверен — мы имеем дело с необыкновенным преступником.
     — Как вы думаете, есть ли здесь еще какие-либо родственники покойного, помимо тех, о которых нам уже известно? — спросил я у Кеннеди, когда Флетчер вышел из комнаты, чтобы позвать слуг.
     — Нет, — ответил ученый. — Думаю, нет. Только Флетчер и Хелен Бонд, его троюродная кузина, с которой он помолвлен.
     Кеннеди продолжил изучать библиотеку. Он зашел и вышел из дверей, изучил окна и осмотрел сейф со всех сторон.
     — Спальня старого джентльмена здесь, — сказал он, указав на дверь. — Шум или даже свет в веерообразном окне над дверью библиотеки могли бы разбудить его. Предположим, что он внезапно проснулся и заглянул в эту дверь. Он мог увидеть, как вор трудится над сейфом. Старик был сильно взволнован, так что злоумышленнику не потребовалось идти на убийство, чтобы избавиться от него. Природа и волнение сделали это сами. Эту часть просто реконструировать. Но вот кто был злоумышленником?
     Затем вернулся Флетчер вместе со слугами. Их опрос был долгим и не выявил ничего, кроме того, что дворецкий был не уверен, что окна в библиотеке были заперты. Садовник был довольно бестолков, но, наконец, смог добавить один, вероятно, важный факт. Утром он заметил, что выходящие на заброшенную дорогу к бухте задние ворота открыты. Ими редко пользовались, и обычно они были заперты только на крючок. Очевидно, что тот, кто открыл их, забыл запереть их за собой. Садовник удивился тому, что ворота открыты. Закрыв их, он заметил следы в грязи на дороге, указывавшие на то, что там стоял автомобиль.
     После того как слуги ушли, Флетчер попросил нас извинить его, так как он хотел заглянуть к Гринам, которые жили по ту сторону залива. Он сказал, что мисс Бонд совершенно обескуражена смертью дяди и пребывает в крайне нервном состоянии. А если нам потребуется машина, то мы можем взять автомобиль его дяди и добраться на нем в любое необходимое нам место.
     — Уолтер, — сказал Крейг после того, как Флетчер ушел, — я хочу съездить в город, и у меня есть поручение для тебя.
     
     Вскоре мы мчались по роскошным улицам Лонг-Айленда, и он излагал программу на вечер.
     — Отправляйтесь в редакцию “Стар” и пересмотрите все вырезки о семье Флетчер. Также составьте полное описание жизни Хелен Бонд — чем она занималась в обществе, с кем ее видели чаще всего, совершала ли она поездки за границу и была ли когда-нибудь помолвлена — все, что может иметь хоть какое-то значение. Я же собираюсь в нашу квартиру за камерой и заеду в лабораторию, где возьму довольно громоздкие принадлежности, которые собираюсь отвезти в Флетчервуд. Встретимся на станции “Колумбус-киркл”, скажем, в половине одиннадцатого.
     
     Так мы разделились. Мои поиски показали, что мисс Бонд всегда вращалась в модных кругах, а прошлое лето провела в Европе, большей частью в Швейцарии и Париже, вместе с Гринами. Насколько я мог судить, она никогда не была помолвлена, хотя вокруг подопечной стального магната вертелось множество богатых кавалеров и титулованных иностранцев.
     
     В назначенное время мы встретились с Крейгом. С ним было так много принадлежностей, что возвращаться нам было не очень комфортно, но уже менее чем через полчаса мы снова были в Лонг-Айленде.
     Вместо того чтобы направиться прямо в Флетчервуд, Крейг велел водителю остановиться у электроэнергетической компании, там он спросил, можно ли посмотреть записи о количестве энергии, потребленной прошлой ночью.
     Кривая на листе бумаги была очень неровна и показывала взлеты и падения потребления электричества, которое резко возрастало после захода солнца и постепенно уменьшалось после девяти вечера, когда тушили свет. Однако между одиннадцатью и двенадцатью часами спуск линии сменился заметным скачком вверх, а в полночь компания прекращала работу, и график обрывался.
     Крейг спросил, часто ли такое случается. Служащий был уверен, что обычно кривая постепенно снижалась до полуночи, когда потребление энергии прекращалось.
     Но он не видел ничего примечательного:
     — Полагаю, в одном из больших домов были гости, — сказал он, — и хозяева просто для того, чтобы похвастаться, могли включить освещение на полную. Сэр, не знаю, что это было, но это не был сильный всплеск, иначе мы заметили бы, да и свет бы горел тускло.
     — Ну, пронаблюдайте, не случится ли то же самое и этой ночью, в то же самое время, — распорядился Крейг.
     — Хорошо, сэр.
     — Когда вы закроетесь на ночь, не принесете ли вы учетную карточку в Флетчервуд? — спросил Крейг, сунув купюру в карман служащего.
     — Принесу, спасибо, сэр.
     
     Когда Крейг установил свое оборудование в библиотеке Флетчервуда, была уже половина двенадцатого. Затем он выкрутил из люстры все лампочки и установил на их места коннекторы, от которых шел заизолированный гибкий трос. Потом он подсоединил его к инструменту, который выглядел как дрель, укутал его войлоком и приложил к дверце сейфа.
     Я мог слышать монотонное тарахтенье дрели. Пройдя в спальню и закрыв дверь, я обнаружил, что звук все еще слышно, но пожилого человека, склонного к глухоте и уснувшего, такой шум бы не разбудил. Спустя примерно десять минут Крейг продемонстрировал аккуратную маленькую дырочку в дверце сейфа — как раз напротив той, что сделал взломщик.
     — Я рад, что вы честный человек, иначе за вас нужно было бы беспокоиться — например, о том, сможете ли вы подтвердить свое алиби на прошедшую ночь!
     Крейг проигнорировал мое подтрунивание и сказал таким тоном, словно выступал перед классом студентов, изучающих искусство научного взлома:
     — Если теперь электроэнергетическая компания предоставит нам точно такую же кривую, как и прошлой ночью, то мы сможем объяснить, как все произошло. Я хочу увериться в этом, так как я испробовал аппарат, привезенный мной в прошлом году из Парижа. Думаю, пожилой человек проснулся и услышал его.
     Затем Крейг сорвал взломанную дверцу.
     — Возможно, мы сможем что-нибудь узнать, если осмотрим дверь и изучим следы от фомки — все-таки это новый инструмент для меня, — сказал он.
     Он установил на библиотечном столе устройство из двух вертикальных стоек и циферблата — он назвал его “динамометром”. Конструкция прибора из циферблата над стойками чем-то напоминала мне миниатюрную гильотину.
     — Это мой механический детектив, — гордо объявил Крейг. — Он был разработан самим Бертильоном, и он лично позволил мне сделать копию с его машины. Как видите, он предназначен для измерения давления. Теперь возьмем ломик и посмотрим, какое нужно давление, чтобы сделать такую же вмятину на двери, как та, что уже есть.
     Крейг положил кусочек стали на динамометр и плотно закрепил его. Затем он взял ломик и с силой надавил. Стрелка циферблата завращалась и указала давление, производимое сильным мужчиной. Но при сравнении вмятин, полученных в результате эксперимента и оставленных взломщиком, оказалось, что применять настолько большую силу не было необходимости. Стало видно, что замок на двери был пустяковым, а сталь не очень прочной. Производители сейфа полагались на то, что атаку отразит первая линия защиты.
     Крейг пробовал снова и снова, каждый раз прикладывая все меньшую силу. И наконец получил отпечаток, близкий к оригинальной вмятине.
     — Ну, что вы об этом думаете? — спросил он. — Эту часть работы мог проделать и ребенок.
     Сразу после этого электричество отключилось на ночь. Крейг зажег масляную лампу, и тихо сидел, пока не пришел сотрудник электрокомпании с карточкой отчета, кривая на которой в точности соответствовала вчерашней.
     
     Спустя несколько мгновений на подъездной аллее появилась машина профессора Флетчера, и вскоре он присоединился к нам, не в силах скрыть беспокойство и тревожный взгляд.
     — Хелен ужасно подавлена внезапностью всего произошедшего, — пробормотал он, садясь в кресло. — Она слишком шокирована. Мне не хватило смелости рассказать ей про ограбление.
     Через мгновение он спросил:
     — Кеннеди, есть новые улики?
     — Ну, ничего первостепенного. Я только пытаюсь реконструировать ограбление, так что могу рассуждать лишь о мотиве и нескольких деталях. Когда у нас появятся настоящие улики, нам останется не так уж много. Взломщик определенно умен. Он использовал электрическую дрель, чтобы взломать замок, воспользовавшись энергией электроосвещения.
     — Вот это да! — воскликнул профессор. — Правда? Он должен выделяться из толпы! Это интересно.
     — Кстати, Флетчер. Я хочу, чтобы вы завтра представили меня своей невесте. Я мечтаю с ней познакомиться.
     — С удовольствием. Только будьте осторожны. Помните, смерть дяди потрясла ее — он был ее единственным родственником, не считая меня.
     — Хорошо. Кстати, ей может показаться странным то, что я здесь в такое время. Возможно, вам лучше сказать ей что я — невропатолог или кто-то в этом роде. Это не привяжет меня к ограблению, раз уж вы не сказали ей о нем.
     
     На следующее утро Кеннеди встал с утра пораньше, так как ночью он не мог сделать ничего, кроме как реконструировать ход преступления. Теперь он был у задних ворот со своей камерой, и я заметил, что он фотографирует дорогу. Мы вместе обыскали лес и дорогу у ворот, но ничего не нашли.
     После завтрака я затемнил комнату и проявил пленку, а Крейг пошел по дорожке вдоль берега — “искать улики”, как он выразился. Около полудня он вернулся, и я увидел на его лице выражение “Только не задавайте вопросов”. Так что я ничего не сказал и лишь протянул ему фотографии дороги. Он взял их и разложил на полу библиотеки. Казалось, что на них запечатлены две канавки, с рядами круглых пятен, очень четких по бокам и совершенно смазанных в середине. Время от времени одного из пятен не хватало, хотя оно было необходимо для симметрии. Смотря на эти фотографии, я понял, что это снимки следа от автомобильных шин, и внезапно вспомнил слова садовника.
     Затем Крейг продемонстрировал результаты своей утренней работы — несколько десятков листов белой бумаги, разделенных на три пачки. Их он также разложил на полу — каждую пачку в отдельную линию. Тогда я начал понимать, что он делает, и принялся зачарованно наблюдать за тем, как он ползает на четвереньках и сравнивает бумаги с фотографиями. Наконец он решительно собрал два комплекта бумаг и отложил их. Затем переложил третий ряд бумаг, разместив их параллельно с фотографиями.
     — Уолтер, посмотрите на них, — сказал он. — Вот на эту особо четкую и глубокую вмятину. Такая же есть и на фотографии. А вот здесь на бумаге не хватает следа. Так же и на фотографии.
     Он изучал и сравнивал следы шин, придя чуть ли не в ребяческий восторг. Я снова смотрел на отпечатки шин, сделанные на асфальтированной улице и на грязной дороге. Мне не приходило в голову, какой от них может быть прок. Но на моих глазах Крейг планомерно отслеживал и сравнивал следы на фотографиях со следами на бумаге.
     Присоединившись к нему, я внезапно восхитился его гениальности.
     — Крейг, — воскликнул я, — да ведь это же “отпечатки пальцев” автомобиля!
     — Вы говорите как журналист бульварной прессы. Я уже вижу, как вы представляете заголовок воскресной газеты: “Дактилоскопия применима и к автомобилям”. Да, Уолтер, это именно так. Полиция Берлина уже несколько раз использовала данный метод и достигла впечатляющих результатов.
     — Но, Крейг, — удивился я. — Откуда вы взяли бумагу с отпечатками? Какая машина оставила их?
     — Не очень далеко отсюда, — напыщенно ответил он, и я понял, что он больше не скажет ничего такого, что смогло бы направить мои подозрения в конкретную сторону. Но мое любопытство было так велико, что, будь у меня возможность, я бы попытался проверить все машины из гаража Флетчервуда.
     
     Кеннеди больше ничего не сказал, и мы обедали в тишине. Флетчер решил пообедать вместе с Гринами, и от них он телефонировал Кеннеди о том, что ученый приглашен познакомиться с мисс Бонд.
     — Могу ли я принести аппарат для измерения ее нервного состояния? — спросил ученый и, естественно, получил ответ “Да”, после чего удовлетворенно повесил трубку.
     — Уолтер, я хочу, чтобы сегодня вы исполнили роль моего ассистента. Помните, теперь я — доктор Кеннеди, невропатолог, а вы — доктор Джеймсон, мой коллега. Мы прибыли сюда для консультации по очень важному вопросу.
     — Вы думаете, это честно? Сбить девушку с толку, выдав себя за медика, чтобы вытянуть из нее информацию? Не нравится мне такая этика, вернее, всякое отсутствие этики.
     — Уолтер, просто немного подумай. Не знаю, может, я иезуит, но я определенно чувствую, что цель оправдывает средства. Мне кажется, что я смогу получить от нее единственный ключ, который приведет нас прямо к преступнику. Кто знает? Подозреваю: то, что я собираюсь сделать, выше так называемой этики. Если сказанное Флетчером — правда, то девушка сходит из-за этого с ума. Почему она так потрясена смертью дяди, при том что она не жила с ним? Скажу вам: она знает что-то об этом деле, и нам тоже необходимо узнать это. Если она ни с кем не поделится, то мысли сгложут ее. Готов поспорить (и добавить к ставке в виде коробки сигар еще и ужин), так будет лучше — лучше для нее.
     Я снова уступил, так как стал все сильнее и сильнее уверяться в том, что старик Кеннеди превратился в первоклассного детектива. Мы вместе отправились к Гринам. Крейг что-то нес с собой в одном из тех черных чемоданчиков, с которыми ходят врачи.
     
     Флетчер встретил нас на подъездной дороге. Он выглядел очень взволнованным, его лицо осунулось, и он нервно переминался с ноги на ногу — из этого мы поняли, что мисс Бонд стало хуже. Был уже почти вечер, сгущались сумерки, когда он провел нас через прихожую и благоухающую жимолостью длинную веранду, выходившую на залив.
     Когда мы вошли, мисс Бонд полулежала в плетеном кресле. Она начала было подыматься, чтобы поприветствовать нас, но Флетчер мягко удержал ее и, представляя нас, сказал, что доктора простят больной несоблюдение формальностей при знакомстве.
     Флетчер был приятным малым, и он понравился мне, но вскоре мне стало интересно, как он смог добиться такой девушки, как Хелен Бонд. Она была, как я это называю, “женщиной нового типа” — высокой и спортивной, но не мужеподобной. В первую очередь меня поразила мысль о том, что девушки такого типа обычно не страдают от расстроенных нервов, и я уверился, что, как и говорил Крейг, должно быть, она скрывает некую сильно поразившую ее тайну. С первого взгляда было не понять, в каком состоянии она пребывает, так как темные волосы, большие карие глаза и обильный загар говорили о чем угодно, только не о неврастении. Но, несмотря на атлетическую грацию, ощущалось, что в первую очередь она — женщина.
     Спустившееся к холмам за заливом солнце мягко осветило ее смуглую кожу, что, как я заметил, частично скрыло неестественную для девушки ее типажа нервозность. Когда она улыбнулась, в этом было что-то фальшивое, улыбка вышла натянутой. И то, что искусственность улыбки была так плохо скрыта, произвело на меня впечатление. Для меня было очевидно, что она пребывает в аду противоречивых эмоций, и будь у нее меньше самообладания, они могли бы убить ее. Я почувствовал, что хотел бы оказаться на месте Флетчера — особенно после того, как он удалился по просьбе Кеннеди, а мне пришлось стать свидетелем пыток измученной женщины, которую и так преследовали собственные мысли.
     Тем не менее я отдал Кеннеди должное за неожиданную тактичность — вот уж не ожидал ее от него. Он хорошо продумал предварительные вопросы якобы доктора, и, когда он обращался ко мне как к своему ассистенту, то спрашивал у меня что-то малосущественное, что позволило мне сохранить свое реноме. Когда Кеннеди подошел к критическому моменту и открыл свой черный чемоданчик, он отпустил легкую и подходящую фразу о том, что не принес с собой ни острых режущих инструментов, ни противных дегтеобразных препаратов.
     — Мисс Бонд, я хочу просто провести ряд тестов для выявления состояния ваших нервов. Один из них на скорость реакции, а второй — о сердечной деятельности. Ни один из них не является слишком серьезным, так что я попрошу вас не волноваться, тем более что главная суть тестов в том, чтобы во время их проведения пациент оставался совершенно спокоен. По окончании тестов, думаю, я смогу определить, прописать вам полный покой либо поездку в санаторий Ньюпорта.
     Хелен томно улыбнулась, когда Крейг надел на ее руку длинную, плотно облегающую перчатку, которую впоследствии заключил в большой и плотный кожаный чехол. Из промежутка между перчаткой и чехлом выходила стеклянная трубка с жидкостью, поступавшей в нечто вроде циферблата. Крейг часто объяснял мне, что циферблат показывает давление крови, фиксируя эмоциональную реакцию так же точно, как если бы можно было заглянуть в самую суть вопроса. Думаю, он сказал, что психологи-экспериментаторы называют этот прибор “плетизмографом”.
     Затем Крейг взял аппарат для измерения “времени ассоциативной реакции”. Неотъемлемой частью этого прибора был секундомер, и работать с ним предстояло мне. Нужно было замерять время между его вопросами и ее ответами, а Крейг записывал и вопросы, ответы, и мои результаты. Крейг проводил все так, как если бы он занимался вещами такого рода каждый день, хотя я думаю, что он впервые опробовал оба прибора вместе.
     
     — Теперь, мисс Бонд, — сказал он таким обнадеживающим и убедительным голосом, что я смог заметить: девушка не стала нервничать сильнее из-за наших суетливых приготовлений. — Все просто, это как детская игра. Я буду говорить слово, например “собака”. Вы должны немедленно ответить первое, что придет вам на ум, например “кошка”. Или я могу сказать: “цепь”, а вы ответите “звено”, и так далее. Понимаете, о чем я? Конечно, это может смешно выглядеть, но я уверен — еще до того как мы закончим, вы увидите, какой это хороший тест, особенно при таком нервном расстройстве, как ваше.
     Не думаю, что она заметила зловещий смысл его слов, а вот я заметил. И если я и хотел когда-нибудь одернуть Крейга, то это было именно тогда, но слова застряли у меня в горле. Он начал. Мне стало ясно, что нужно уступить и не вмешиваться. Я пытался, помимо часов, наблюдать и за другим аппаратом, а мои уши и сердце наполнялись эмоциями от низкого и музыкального голоса девушки.
     Я не стану приводить здесь все описание теста, так как слов было много, особенно в самом начале, но в действительности они были бесполезны, так как приводились для подготовки к внезапному переходу. Неожиданно бесцветные вопросы Кеннеди переменились. Все произошло в одно мгновение и застигло мисс Бонд врасплох.
     — Ночь, — сказал Кеннеди.
     — День, — ответила мисс Бонд.
     — Автомобиль.
     — Лошадь.
     — Залив.
     — Пляж.
     — Дорога.
     — Лес.
     — Ворота.
     — Забор.
     — Дорожка.
     — Кусты.
     — Крыльцо.
     — Дом.
  
     Мне показалось или я заметил запинку?
  
     — Окно.
     — Занавеска.
  
     Да, все было просто. Но слова быстро следовали друг за другом. Без остановки. У нее не было времени сосредоточиться. Я записывал разницу во времени реакции на разные вопросы и сочувствовал ей, проклиная эту “науку третьей степени”[3].
  
     — Париж.
     — Франция.
     — Латинский квартал.
     — Студенты.
     — Апаш[4].
  
     — Доктор Кеннеди, я и в самом деле не могу подобрать ассоциацию.
     — Хорошо, попробуем еще раз, — с деланным безразличием ответил Крейг. Ни один судебный адвокат не смог бы ставить наводящие вопросы так же безжалостно, как Кеннеди. Слова срывались с его уст резко и быстро.
     — Люстра.
     — Освещение.
     — Электрический свет, — сказал он.
     — Бродвей, — ответила она, пытаясь скрыть первое, что пришло ей на ум.
     — Сейф.
     — Камера.
  
     Боковым зрением я заметил, как подскочила стрелка, измеряющая сердечную деятельность. Что же до времени реакции, то я заметил, что оно значительно возросло. Крейг выжимал ее до отказа. Я мысленно проклинал его.
  
     — Резина.
     — Шина.
     — Сталь.
     — Питтсбург, — наугад сказала она.
     — Сейф.
     Нет ответа.
     — Замок.
     Снова нет ответа. Крейг говорил все быстрее. Я подался вперед, напрягшись от волнения и сочувствия.
     — Ключ.
     Молчание девушки и трепыхание индикатора кровяного давления.
     — Завещание.
     Последнее слово покончило с ее духом испуганного неповиновения. Хелен с болезненным криком вскочила на ноги.
     — Нет, доктор, нет, вы не должны, не должны… — запричитала она, вытянув руки. — Почему вы называете эти слова, а не другие? Может быть…
     Если бы я не подхватил ее, думаю, она бы упала в обморок.
     Датчик показывал, что ее сердце то подпрыгивает от возбуждения, то падает от страха. Что же Кеннеди будет делать дальше, думал я, решив остановить его, как только смогу. Девушка очаровала меня с того самого момента, как я ее увидел. Я знал, что занял место Флетчера, и не могу не отметить, что испытал определенное удовольствие, поддержав девушку в минуту, когда ей требовалась помощь.
     — Может быть, вы догадываетесь о том, что не приходит в голову никому на свете, даже Джеку? Ох, я сойду с ума!
     Кеннеди тут же вскочил на ноги, встав прямо перед ней. По его взгляду девушка тут же все поняла. Она увидела, что он знает, и от этого она побледнела и содрогнулась, дернувшись от него ко мне.
     — Мисс Бонд, — сказал он, и его голос привлекал внимание — он был низким и взволнованно дрожащим. — Мисс Бонд, вы когда-нибудь лгали, чтобы защитить друга?
     — Да, — ответила она, встретившись с ним взглядом.
     — Как и я, — продолжил он все тем же возбужденным голосом, — когда я знал о друге правду.
     Затем девушка впервые разразилась слезами. Ее дыхание стало быстрым и прерывистым.
     — Никто никогда не поймет и не поверит. Скажут, что я убила его, что я погубила его.
     Все это заставило меня потерять дар речи. Что бы это значило?
     — Нет, — ответил Кеннеди, — нет, потому что об этом никогда не узнают.
     — Никогда?
     — Никогда, если справедливость восторжествует. Завещание у вас? Или вы его уничтожили?
     Это был смелый ход.
     — Да. Нет. Оно здесь. Как бы я могла уничтожить его, даже если оно и жгло мне душу?
     Она буквально вырвала бумагу из-за пазухи, и в ужасе отбросила ее от себя.
     Кеннеди подобрал завещание, развернул его и бегло просмотрел.
     — Мисс Бонд, — сказал он, — Джек никогда ничего не узнает. Я скажу ему, что завещание неожиданно нашлось в столе Джона Флетчера, среди других документов. Уолтер, поклянитесь как джентльмен, что это завещание было найдено в столе старого Флетчера.
     — Доктор Кеннеди, как мне отблагодарить вас?
     — Просто расскажите, как достали это завещание, чтобы, когда вы с Флетчером поженитесь, я мог быть вам хорошим другом, не подозревая ни вас, ни его. Мисс Бонд, я считаю, что полное признание пойдет вам на пользу. Возможно, вы предпочли бы, чтобы доктор Джеймсон не услышал его?
     — Нет, он может остаться.
     — Мисс Бонд, теперь к тому, что я знаю. Прошлым летом в Париже, где вы были вместе с Гринами, вы могли услышать о Пилларде, апаше, ставшем одним из самых примечательных взломщиков. Вы разыскали его. Он научил вас, как обмакнуть пальцы в резиновую смесь, как пользоваться электродрелью, как работать старым добрым ломиком. Позаимствовав у Гринов автомобиль, вы подъехали к Флетчервуду по задней дороге, примерно в четверть двенадцатого. Войдя в библиотеку через незапертое окно, вы подключили дрель к люстре. Действовать вам было нужно быстро, ведь в полночь электричество отключается, а завершить работу позже вы не могли. Той ночью Джон Флетчер проснулся. Каким-то образом он что-то услышал. Он вошел в библиотеку и, поскольку в его спальне горел свет, увидел, что это были вы. Рассердившись, он, должно быть, обратился к вам, но… болезни и возраст, и все к одному — он внезапно упал на пол от апоплексического удара. Вы склонились над ним, но он уже умер. Но почему вы поступили так глупо? Разве вы не понимали, что другие люди знают о завещании и его условиях, и что вас обязательно выследят — если не друзья, то враги? Какой вам толк уничтожать завещание, положения которого всем известны?
     — Позвольте мне рассказать то, что вам еще не известно. Жутко, что вы знаете так много. Не могу себе представить, как вы смогли это выяснить. Чистосердечно признаюсь — я сделала это потому, что люблю Джека. Да, звучит странно, но я сделала это не ради себя. Я была без ума от любви к Джеку. Ни один мужчина никогда не вызывал у меня такого уважения и любви, как он. Его работа в университете… Но, доктор Кеннеди, разве вы не видите, что я отличаюсь от Джека? Что мне даст зарплата мужа — декана университета? Выплаты, которые предоставляются мне этим завещанием, просто ничтожны. А мне требуются миллионы. Я с младенчества была так воспитана. Я всегда ждала богатства. Мне всегда давали то, что я хотела. Но замужем все совсем иначе — нужны свои собственные деньги. Я нуждаюсь в богатстве, тогда у меня будет и городской дом и загородный, яхта, машины, наряды, слуги — я нуждаюсь во всем этом, это часть моей жизни точно так же, как ваша профессия — часть вашей.
     А теперь все это ускользает из моих рук. Правда, если бы все пошло согласно последнему завещанию, Джек был бы счастлив работать в новой школе. Я бы согласилась с этим, и у меня хватало богатых ухажеров, но мне нужен Джек, и я знаю, что я нужна Джеку. Но он никогда не смог бы понять, как сильно по мне ударил бы интеллигентский минимализм, и как мое несчастье отразилось бы на нем самом. Вся эта филантропия просто разрушила бы и нашу любовь, и наши жизни.
     Что же мне было делать? Стоять и смотреть, как рушатся мои жизнь и любовь? Или отказаться от Джека и ради богатства выйти за человека, которого я не люблю? “Нет, Хелен Бонд совсем не такая женщина”, — сказала я себе. Я проконсультировалась с лучшим адвокатом, которого знаю. Я задала ему гипотетический вопрос, спросив его мнение таким образом, что ему показалось, будто я спрашиваю его, как составить надежное, неуязвимое завещание. Он рассказал мне о множестве положений и оговорок, которых следует избегать, особенно при выплате пособий. Я хотела это узнать. Я могла бы вставить в дядино завещание одну из таких оговорок. Я практиковалась, пытаясь писать дядиным почерком до тех пор, пока у меня не стало хорошо получаться. У меня были те же самые слова, написанные дядиным почерком, так что я могла тренироваться.
     Потом я отправилась в Париж, где, как вы догадались, я узнала, как вынуть вещи из сейфа наподобие дядиного. Все, что я хотела сделать, это достать завещание, изменить его, вернуть обратно и надеяться, что дядя не заметит изменений. А после его смерти я бы оспорила завещание. Я получила бы свое либо по суду, либо во внесудебному порядке. Понимаете, я все распланировала. Школа была бы основана, но основала бы ее я. Какая разница, потратить на школу тридцать или пятьдесят миллионов? Школа ведь еще не существует. А разница в двадцать миллионов долларов означала для меня жизнь и любовь.
     Я планировала украсть из сейфа деньги — это отвлекло бы внимание от завещания и заставило бы все выглядеть как обычное ограбление. Я бы исправила завещание и вернула его в сейф еще до утра. Но получилось совсем не так. Я уже почти открыла сейф, как в комнату вошел дядя. Его гнев выбил меня из колеи, а когда я увидела, что он упал на пол, у меня в голове не осталось ни одной разумной мысли. Я забыла достать деньги из сейфа, я забыла обо всем, кроме завещания. Моя единственная мысль заключалась в том, чтобы достать и уничтожить его. Не думаю, что смогла бы изменить его, когда мои нервы были расстроены. Вот вам вся моя история. Я в вашей власти.
     — Нет, поверьте мне, — сказал Кеннеди, — существует моральный закон о сроке давности, и он, по нашему с Джеймсоном мнению, уже снял это дело. Уолтер, найдешь Флетчера?
     Я обнаружил, что профессор нетерпеливо ходил взад-вперед по гравийной дорожке.
     — Флетчер, — обратился к нему Кеннеди, — все, что требуется мисс Бонд, это спокойная ночь. Это был простой случай из-за переутомления нервов, и болезнь пройдет сама собой. Тем не менее я бы посоветовал как можно скорее сменить обстановку. До свидания, мисс Бонд, и примите мои пожелания доброго здоровья.
     — Доктор Кеннеди, до свидания. Доктор Джеймсон, до свидания.
     Я был рад сбежать.
     
     Спустя полчаса мы с Кеннеди снова появились у Гринов. Мы буквально ворвались к ним, прервав разговор на веранде.
     — Флетчер, Флетчер, — воскликнул Кеннеди, — Смотрите, что мы с Уолтером только что нашли в жестяной коробке за столом вашего дяди!
     Флетчер схватил завещание и, приноровившись к тусклому свету из холла, торопливо прочел его.
     — Слава Богу, — вырвалось у него. — Здесь, как я и думал, говорится о школе.
     — Какая радость! — пробормотала Хелен.
     Я же, подчинившись инстинкту газетчика, пробормотал:
     — Такой материал для статьи пропал!   Первая публикация на языке оригинала: Cosmopolitan, декабрь 1910 г. / на форуме: 11 сентябрь 2012 г. ▣ Перевод: А. Кузнецов
• “Бактериологический детектив”
    “The Bacteriological Detective”   Кеннеди увлекся написанием лекции о химическом составе бактериальных токсинов и антитоксинов. Для меня эта тема была так же далека, как Камчатка, но для Кеннеди она была так же близка, как Бродвей или Сорок вторая улица.
     — И впрямь, чем больше думаешь о том, какие возможности упускают современные преступники, тем удивительнее это выглядит, — заметил он, отложив авторучку и в сотый раз закурив сигару. — Почему они прибегают к пистолетам, хлороформу и синильной кислоте, когда вокруг столько всевозможных методов?
     — Старина, бросьте, — беспомощно ответил я. — Слава богу, что им недостает воображения. Надеюсь, они не воспользуются вашей подсказкой. Во что превратится моя работа, если они примутся за все это? Как тогда написать по-настоящему драматичную статью для “Стар”? “Пунктирная линия указывает на маршрут фатального микроба. Крестом отмечено место, в котором его атаковал антитоксин”. Ха-ха! Крейг, желтая пресса из этого ничего не выжмет.
     — Уолтер, как по мне, так это вершина драматизма — более трагичная, чем выстрел в человека. Палить из пистолета или перерезать горло может любой дурак, а чтобы идти в ногу со временем, нужны мозги.
     — Может, и так, — заметил я, возвращаясь к чтению, а Кеннеди продолжил написание своей лекции.
     Я упомянул об этом разговоре, посчитав, что он будет хорошим началом рассказа и откроет новую сторону удивительных исследований Кеннеди. Бактериями Крейг интересовался так же сильно, как и химией, а этот рассказ повествует как раз о бактерии.
     
     Вероятно, прошла четверть часа, прежде чем раздался звонок в дверь. Представьте мое удивление, когда, открыв дверь, я увидел крохотную фигурку самой очаровательной молодой леди, скрывавшейся за вуалью. Она была практически на грани истерики, что заметил даже такой тупица, как я.
     — Профессор Кеннеди здесь? — спросила она.
     — Да, мэм, — ответил я, открывая дверь в наш кабинет.
     Она подошла к профессору и повторила вопрос.
     — Я профессор Кеннеди. Будьте любезны, садитесь, — ответил он.
     Присутствие леди в нашей квартире было чем-то новым, и я вместо того, чтобы исчезнуть, принялся поправлять мебель и открывать окна, выветривая запах застарелого табака.
     — Меня зовут Эвелин Бисби, — начала девушка. — Профессор Кеннеди, я слышала, что вы мастер разгадывать сложные загадки.
     — Вы мне льстите. Кто сказал вам такую глупость?
     — Друг, слышавший о деле Керра Паркера.
     — Прошу прощения, — вставил я, — мне не хочется мешать. Думаю, мне лучше уйти. Я вернусь через час-другой.
     — Пожалуйста, мистер Джеймсон… вы ведь мистер Джеймсон, разве не так?
     Я удивленно поклонился.
     — Если это возможно, я бы хотела, чтобы вы остались и выслушали мой рассказ. Мне сказали, что вы с профессором Кеннеди всегда работаете вместе.
     
     Настала моя очередь смутиться от комплимента.
     — Со мной говорила миссис Флетчер из Грейт-Нет, — пояснила девушка. — Я считаю, что профессор Кеннеди оказал Флетчерам огромную услугу, хотя и не знаю, в чем она заключалась. Как бы то ни было, я пришла к вам с собственным делом — у меня нет надежды справиться с ним, если только вы не согласитесь помочь. Если профессор Кеннеди не сможет разрешить его… ну, думаю, тогда и никто другой не сможет.
     Она сделала небольшую паузу, а затем продолжила:
     — Вне всяких сомнений, на днях вы читали о смерти моего опекуна.
     Конечно, мы читали. Да и кто мог не знать о том, что Джим Бисби, калифорнийский нефтяной магнат, внезапно умер от брюшного тифа? Это произошло в частной клинике доктора Белла, куда его увезли из его великолепной квартиры на Риверсайд-драйв. В свое время мы с Кеннеди обсуждали это происшествие. Мы обратили внимание на искусственность двадцатого века: у людей больше не было домов, у них были квартиры, заметил я. Даже их болезни протекали по-новому — теперь они умирали не в своей постели, а, по сути, нанимали для этого специальное помещение. А потом еще одно — для проведения похоронных ритуалов. Просто удивительно, что могилы пока еще не берут в аренду. Все это часть традиций, сломленных двадцатым веком. Да, мы знали о смерти Джима Бисби. Но в ней не было ничего загадочного. Это была типичная смерть в начале двадцатого века, в большом, искусственном городе — одинокая смерть старика, окруженного всем, что только можно было купить за деньги.
     Читали мы и о его подопечной — прекрасной мисс Эвелин Бисби, приходившейся покойному дальней родственницей. Так как из-за духоты и волнения она наконец подняла вуаль, мы с интересом посмотрели на нее. По крайней мере, я был уверен, что к этому времени даже Кеннеди позабыл о своей лекции о токсинах.
     — В смерти моего опекуна было что-то такое, что следует расследовать, — начала она дрожащим голосом. — Возможно, это всего лишь женские страхи, но… но… я пока что не говорила об этом ни с кем, кроме миссис Флетчер. Как вы должно быть знаете, мой опекун провел лето в своем загородном доме — Бисби-холле, в Нью-Джерси. Около недели назад он внезапно вернулся оттуда. Наши друзья подумали, что возвращение в город еще до окончания лета — всего лишь странная прихоть, но это было не так. За день до возвращения опекуна его садовник заболел брюшным тифом. И мистер Бисби решил вернуться в город на следующий день. Представьте его ужас, когда на следующее утро болезнь свалила его камердинера. Конечно, он немедленно приехал в Нью-Йорк, затем телеграфировал мне в Ньюпорт, и мы вместе открыли его квартиру в стиле Людовика XV.
     Но на этом ничего не закончилось. Болезнь сражала слуг Бисби-холла одного за другим, пока не слегло пятеро из них. А затем последовал последний удар — мистер Бисби стал следующей жертвой, пусть и в Нью-Йорке. Меня это до сих пор не коснулось. Но кто знает, сколько это будет продолжаться? Я так напугана, что после возвращения не ела в квартире. Если я испытываю голод, то выбираюсь в какой-нибудь отель — всякий раз в другое место. Я не пью никакой воды, пока тайком не вскипячу ее на газовой горелке у себя в комнате. Я трачу галлоны дезинфицирующих и бактерицидных средств, но все равно не чувствую себя в безопасности. Даже врачи не могут избавить меня от страхов. После смерти опекуна я стала чувствовать, что, возможно, все окончилось. Но нет. Этим утром заболел еще один слуга из числа прибывших на прошлой неделе, и врач снова диагностировал тиф. Стану ли я следующей? Или это просто глупый страх? Почему болезнь преследует нас и в Нью-Йорке? Почему она не осталась в Брисби-холле?
     Не думаю, что я когда-либо видел кого-то, более охваченного ужасом, невидимым и смертельным страхом. И впечатление усиливалось от того, что страдала такая привлекательная девушка, как Эвелин Бисби. Слушая ее, я чувствовал, как ужасно испытывать подобный страх. Каково это — оказаться преследуемым болезнью? Тифом? Если бы это была какая-то огромная, но осязаемая опасность, я был бы рад противостать ей просто ради улыбки такой женщины, как эта. Но дать отпор этой опасности могли только знания и терпение. Я инстинктивно обернулся к Кеннеди, так как у меня не было ни одной мысли.
     — Вы подозреваете, что кто-то мог стать причиной этой эпидемии? — спросил он. — Пока что я могу сказать, что у меня сложились две теории — одна совершенно естественная, а вторая — чудовищная. Расскажите мне обо всем.
     — Я ожидала получения наследства в миллион долларов. А этим утром адвокат мистера Бисби, Джеймс Денни, проинформировал меня о том, что было составлено новое завещание. В нем также говорится о миллионе, но остальные средства достанутся не благотворительным организациям, работой которых был заинтересован опекун. Они пойдут на создание фонда “Школы ремесел Бисби”, единственным попечителем которого является мистер Денни. Конечно, я не так уж много знала об интересах опекуна, пока он был жив, но мне кажется странным, что все так резко переменилось. Кроме того, новое завещание сформулировано так, что если я умру бездетной, то мой миллион также достанется этой школе. Это не перестает меня удивлять.
     — Почему вы удивляетесь, и какие еще у вас есть причины для удивления?
     — Ох, я не могу объяснить. Возможно, это всего лишь глупая женская интуиция. Но в течение последних дней я много думала о болезни опекуна. Она была такой странной. Ведь он всегда был так осторожен. Да и, как вы знаете, у богатых не бывает брюшного тифа.
     — У вас нет причин предполагать что он умер не от тифа?
     — Нет, — помедлив, ответила девушка. — Но если бы вы знали мистера Бисби, то вы тоже подумали бы, что все это странно. Он ужасно боялся инфекции. Его квартира и загородный дом были образцовыми. Ни один санаторий не мог похвастаться такой же чистотой. Как шутили друзья, он вел антисептический образ жизни. Может, я глупа, но этот ужас подступает ко мне ближе и ближе… Мне бы хотелось, чтобы вы занялись этим делом. Пожалуйста, успокойте меня, убедившись, что в этом нет ничего противоестественного.
     — Мисс Бисби, я помогу вам. Завтра вечером я хочу съездить в Бисби-холл. Напишете ли вы верительное письмо, снабдив меня полномочиями все там исследовать?
     Я никогда не забуду, с какой благодарностью она пожелала нам доброй ночи, после того как получила такое обещание от Кеннеди.
     
     В течение часа после ухода девушки Кеннеди сидел, закрыв глаза. Затем он внезапно вскочил.
     — Уолтер, — сказал он, — давай навестим клинику доктора Белла. Я знаком со старшей медсестрой. Возможно, там мы узнаем что-нибудь новое.
      Сидя в приемной с толстыми восточными коврами и мебелью красного дерева, я вспомнил о нашей беседе, с которой и начался этот рассказ.
     — Кеннеди, вы были правы! — воскликнул я. — Если в ее мыслях о микробах есть что-то этакое, то это очень драматично! Обычный преступник на такое не способен.
     Сразу после этого к нам вышла старшая медсестра в безупречной униформе — крупная женщина, дышавшая свежестью, бодростью и стерильностью.
     Нам было оказано полное содействие. В общем-то, скрывать было нечего. Наш визит положил конец моим подозрениям о том, что Джим Бисби мог отравиться лекарствами из больницы. График его температуры и рассказ медсестры были убедительны. У него и в самом деле был брюшной тиф, и дальнейшее расследование ни к чему не привело.
     Вернувшись в квартиру, Кеннеди принялся упаковывать чемодан, собирая необходимые для путешествия вещи.
     — Уолтер, завтра я собираюсь в Бисби-холл. На несколько дней. Если тебе это будет удобно, то я хотел бы рассчитывать на твою помощь.
     — Крейг, сказать по правде, я боюсь туда ехать.
     — Не стоит. Сначала я собираюсь к военным на Говернорс[5], чтобы сделать себе прививку от брюшного тифа. Затем я подожду несколько часов — чтобы она успела подействовать. Насколько я знаю, это единственное место в городе, где можно сделать такую прививку. Было бы лучше сделать три прививки, но хватит и одной.
     — Точно?
     — Я уверен в этом.
     — Хорошо, Крейг. Я еду.
     
     Следующим утром на армейской базе мы без проблем получили вакцину. В то время продолжалась работа по иммунизации нашей армии, и несколько тысяч солдат в разных частях страны уже были вакцинированы с наилучшими результатами.
     — Много ли гражданских проходят вакцинацию? — спросил Кеннеди у военного врача майора Кэррола.
     — Немного, так как об этом мало кто слышал.
     — Полагаю, вы ведете записи.
     — Только их имена — мы не можем проследить за гражданскими, чтобы убедиться, как действует препарат. Но когда люди приходят к нам (как вы и мистер Джеймсон сейчас), мы готовы привить их. Медицинский корпус исходит из того, что если что-то хорошо для армии, то оно хорошо и для гражданских. И пока гражданские к нам обращаются лишь изредка, мы готовы делать вакцинацию за плату, покрывающую себестоимость препарата.
     — Позволите ли вы мне взглянуть на список?
     — Конечно. Через мгновение вы сможете посмотреть на него.
     Кеннеди с любопытством взглянул на список фамилий, вынул блокнот, сделал в нем запись и вернул список Кэрролу.
     — Спасибо, майор.
     
     Бисби-холл был прекрасным местом, располагаясь в центре большого парка, размер которого измерялся даже не акрами, а целыми квадратными милями. Но Крейг не собирался останавливаться там — он уже договорился о проживании в соседнем городке, в нем же мы должны были и столоваться. Когда мы приехали, было уже поздно, и ночь мы провели беспокойно — из-за побочного действия прививки. Оно было не хуже, чем легкий приступ гриппа, и наутро мы снова были в полном порядке — острая фаза прошла. К тому же я чувствовал себя в относительной безопасности.
     Городок был обеспокоен из-за эпидемии в Бисби-холле, и если я недоумевал, зачем я здесь нужен Крейгу, то вскоре мое любопытство было удовлетворено. Он заставил меня обойти городок и деревню в поисках любых слухов о брюшном тифе в этой местности. Я сделал центром своей деятельности местную еженедельную газету, редактор которой оказался очень услужлив. Он позволил мне прочесть все поступавшие к нему местные сообщения. В них говорилось о рождении телят и жеребят, о строительстве новых изгородей и амбаров, человеке, напившемся до смерти, а также о заболеваниях в этой местности. Их список был не длинным, но очень разнородным. После того как я, по указанию Кеннеди, отследил заболевания, выяснилось, что они не говорят ни о чем, кроме того, что они никак не связаны с эпидемией в Бисби-холле.
     Кеннеди тем временем был очень занят. Он взял микроскоп, стеклянные пластинки, пробирки, химикаты и не знаю что еще — у него не было времени на то, чтобы посвятить меня во все тайны. Он проверил воду из всех источников и водохранилищ, а также молоко от коров; он попытался выяснить, что за еда поступала сюда извне, хотя такой почти не было — Бисби-холл был практически самообеспечивающимся. Ничто не осталось без его внимания.
     Когда я вечером вернулся к профессору, он был явно озадачен. И я не думаю, что мой отчет уменьшил его недоумение.
     — Насколько я понимаю после целого дня работы, осталось только одно, — сказал он. — Джим Бисби никогда не пил воды из собственного колодца. Он всегда пил бутилированную воду — она поступает сюда из штата Нью-Йорк, где у него есть замечательный горный источник. Я проверил несколько непочатых бутылок из имения, но они безупречны. Ни в одной из них не было ни следа кишечной палочки. Потом мне пришло в голову, что это совсем не то, чем мне нужно было заниматься. Я должен был протестировать пустые бутылки. Но таких там не было. Мне сказали, что вчера их отправили на склад, чтобы сдать их обратно — к источнику. Надеюсь, это еще не произошло. Давай поедем и посмотрим, там ли еще они.
     Кладовщик уже уходил, но, узнав, что мы пришли из Бисби-холла, позволил нам осмотреть бутылки. Они были закупорены и хранились в надежно защищавших их деревянных ящиках. Кеннеди осмотрел их при свете станционной лампы через карманную лупу и успокоился, лишь убедившись, что бутылки никто не трогал, после того как их поместили в ящики.
     — Вы позволите мне позаимствовать на ночь несколько бутылок? — спросил он. — Даю вам слово, что завтра верну их в целости и сохранности. Если необходимо, я оставлю расписку.
     Начальник склада неохотно уступил, после того как Кеннеди вынул небольшую зеленую банкноту. Мы с Крейгом осторожно перенесли бутылки в двуколку и отправились в наш отель. Ротозеи очень позабавились, наблюдая за тем, как мы едем с множеством пятигаллонных бутылок, но, выполняя поручения Крейга, я давно перестал бояться общественного мнения.
     
     В номере отеля мы проработали до глубокой ночи. Крейг осторожно протирал дно и бока каждой бутылки, используя кусочек ватки на длинной проволоке. Затем он выжимал из ватного тампона воду на стекляшку, смазанную агар-агаром, это такие японские водоросли, в которых быстро размножаются микробы. Затем он поместил стекляшки в сушильную печь вместе со спиртовой горелкой и оставил их там на ночь при сильной жаре.
     Как я заметил, Кеннеди старался не прикасаться ни к одной из бутылок снаружи. Ну а я не прикоснулся бы к ним ни за что на свете. На самом деле я стал до того нерешителен, что опасался трогать что угодно. Я боялся даже дышать, хоть и понимал, что в этом нет ничего опасного. Тем не менее Крейг стал так осторожен вовсе не из-за страха перед микробами. В тусклом свете складской лампы он успел заметить то, что казалось отпечатками пальцев на бутылках. Они-то и заинтересовали профессора, подтолкнув его к дальнейшему исследованию бутылок.
     — Теперь я собираюсь снять эти четкие отпечатки с бутылок, — заметил Крейг, приступая к осмотру в более ярком свете гостиничного номера. — У меня есть то, что химики именуют “серым порошком” — смесь ртути и мела. Им можно посыпать отпечатки и отряхнуть излишки кисточкой из верблюжьего волоса. Так даже слабые отпечатки станут заметнее. Например, если ты прикоснешься к бумаге сухим пальцем, то видимого отпечатка это не оставит. Но если посыпать его “серым порошком”, а затем удалить его кистью, то станет виден четкий отпечаток. Если отпечатки пальцев оставлены на чем-то мягком, вроде воска, то лучше использовать типографскую краску — это выделит края и узоры на отпечатках. И так далее — для всякого материала по-своему. О сборе отпечатков пальцев образована целая наука.
     Хотелось бы мне воспользоваться той мощной камерой, что стоит в моей лаборатории. Однако это может сделать и обычная фотокамера — я хочу лишь сохранить эти отпечатки, а увеличить снимки можно и позже. Утром я сфотографирую отпечатки, и ты сможешь заняться проявлением пленки. За ночь мы соорудим импровизированную темную комнату из ванной и проведем все приготовления, чтобы при свете дня мы смогли начать снимать.
     
     Мы и в самом деле рано проснулись. За городом это несложно, так как становится очень шумно (по крайней мере, для городского человека). Звуки города в пять утра представляют собой гробовое молчание в сравнении с пасторальной жизнью в тот же час.
     После того как Крейг использовал всю пленку, мне предстояло проявить множество негативов. Сам он тем временем был занят настройкой микроскопа, пробирок и пластинок с агар-агаром.
     Я трудился, закатав рукава, когда услышал крик в соседней комнате, дверь в ванную распахнулась.
     — Проклятье! Кеннеди, вы что хотите испортить пленку?
  
     Профессор громко захлопнул дверь.
     — Ура, Уолтер! Думаю, я наконец-то нашел его! На одной из стеклянных пластинок только что обнаружилась многообещающая колония кишечных палочек.
     Я едва не уронил лоток, который держал в руках.
     — Ну, — скрывая удивление, ответил я, — у меня тоже кое-что нашлось. Все эти отпечатки пальцев принадлежат одному и тому же человеку.
     
     Мы почти не завтракали и вскоре отправились в Бисби-холл. Крейг приобрел в магазине канцтоваров подушечку для чернил — из тех, что используются вместе с печатями и штампами. В поместье он собрал отпечатки пальцев у всех слуг, а также после долгих уговоров у всех медсестер, присматривавших за больными тифом слугами.
     Сравнить взятые у них отпечатки со сфотографированными было трудоемко и заняло немало времени, хоть писатели и воспевают легкость, с которой система Гальтона[6] помогает выслеживать преступников. Тем не менее мы, наконец-то, окончили эту работу. Вернее, ее закончил Кеннеди,
     С минуту мы сидели, безнадежно смотря друг на друга. Ни один из отпечатков, взятых в поместье, не совпадал со сфотографированными. Затем Крейг вызвал экономку — старую и преданную женщину, которую даже страх перед тифом не заставил покинуть место.
     — Вы уверены, что я видел всех людей, служивших в поместье в то время, пока мистер Бисби был здесь? — спросил Крейг.
     — Но, сэр, вы об этом и не просили. Вы хотели увидеть тех, кто служит здесь сейчас. А кухарка, Бриджет Фэллон ушла от нас. Это было пару дней назад — она сказала, что собирается в Нью-Йорк, на другую работу. Я рада, что смогла избавиться от нее, — после того как началось все это с брюшным тифом, она большую часть времени была пьяна.
     — Тогда, Уолтер, я полагаю что нам следует вернуться в Нью-Йорк, — объявил Кеннеди. — Ох, прошу прощения, что перебил вас. Большое спасибо. Откуда Бриджет к вам пришла?
     — У нее были хорошие рекомендации, сэр. Бумаги у меня в столе. Прежде она работала у Касуэлл-Джонсов в Шелтер-Айленде[7].
     — Можно взять эти рекомендательные письма? — спросил Крейг, бегло просмотрев их.
     — Да.
     — Кстати, где хранились бутылки с родниковой водой?
     — На кухне.
     — Бриджет отвечала за них?
     — Да.
     — В течение последней недели, когда мистер Бисби был здесь, у него были гости?
     — Только мистер Денни однажды.
     — Хм! — вырвалось у Крейга. — Ну, после того как мы вернемся в город, нам будет не так сложно разобраться с этим вопросом. Уолтер, нам нужно успеть на поезд, отходящий в полдень.
     
     Выйдя из метро на Девятой улице, Крейг подтолкнул меня к кэбу, и вскоре мы оказались в полиции.
     К счастью, инспектор Барни О'Коннор был на месте и к тому же в хорошем расположении духа, поскольку Кеннеди постарался, чтобы слава за раскрытие дела Керра Паркера досталась полиции. Крейг быстро обрисовал общие черты нового дела. Лицо О`Коннора застыло. Его честные голубые ирландские глаза замерли от удивления, и когда Крейг закончил просьбой о помощи, мне показалось, что О`Коннор предоставит ему что угодно, лишь бы оказаться вовлеченным в расследование.
     — Я хочу, чтобы один из ваших людей пошел к судье по делам о наследстве и добыл оригинал завещания. Я верну его в течение двух часов — я хочу всего лишь сделать фотокопию. Другой ваш человек должен разыскать адвоката Джеймса Денни и каким-нибудь образом получить его отпечатки пальцев — вы должны знать, как это сделать. А еще одного человека отправьте в бюро трудоустройства на четвертой авеню, чтобы он нашел ту кухарку, Бриджет Фэллон. Мне нужны и ее отпечатки пальцев. Возможно, ее стоит задержать — я не хочу, чтобы она сбежала. Да, О`Коннор, скажите, вы хотите закончить это дело уже сегодня ночью?
     — Я в игре, сэр. Так в чем дело?
     — Дайте подумать. Сейчас четыре часа. Если вы сможете вовремя собрать всех этих людей, то, думаю, я буду готов к заключительной сцене, скажем, в девять вечера. Вы знаете, как это устроить. Соберите всех в моей лаборатории к девяти часам, и обещаю: эта история попадет на передовицы утренних газет.
     
     Когда мы вернулись в кэб, Крейг обратился ко мне:
     — Теперь, Уолтер, я хочу, чтобы ты пошел в департамент здравоохранения мэрии Нью-Йорка с этой карточкой к комиссару здравоохранения. Полагаю, ты знаешь доктора Лесли. Спроси у него, известно ли ему что-либо о Бриджет Фэллон. Я же отправлюсь в свою городскую лабораторию и подготовлю аппаратуру. Старина, тебе нет необходимости приходить до девяти, так как я до этого времени буду очень загружен, но постарайся принести записи об этой Фэллон, даже если тебе придется выпросить, одолжить или украсть их.
     Я не вполне понял его, но взял карточку и безоговорочно подчинился. Излишне говорить, что я был взволнован во время беседы с комиссаром, когда я наконец смог встретиться с ним. Не успел я с ним заговорить как меня осенило, и я понял, к чему клонит Крейг. Но комиссар понял это первым.
     — Мистер Джеймсон, — сказал он, выслушав меня, — если вы не возражаете, то позвоните профессору Кеннеди и доложите, что мне бы очень хотелось и самому присутствовать на вечерней встрече.
      — Конечно, — ответил я, обрадовавшись, что моя задача оказалась решена настолько быстро.
     
     Должно быть, все шло своим чередом, и я сидел в нашей квартире, терпеливо дожидаясь половины девятого — времени, когда комиссар здравоохранения обещал зайти за мной по пути в лабораторию. И тут зазвонил телефон. Это был Крейг.
     — Уолтер, я могу попросить тебя об одолжении? — спросил он. — Попроси комиссара остановиться у той квартиры в стиле Людовика XV и подобрать мисс Бисби. Сказать ей, что это важно. Но не говорить ничего больше. Все идет по плану.
     
     К девяти все мы собрались там неоднородной толпой. Комиссар и инспектор полиции были членами одной и той же партии — они поздоровались, обращаясь друг другу по имени. Мисс Бисби нервничала, Бриджет вела себя грубо, Денни был замкнут. Что же касается Кеннеди, то он был хладнокровен, как кусок льда. А я… ну, я сдерживался, стараясь не заговорить.
     В дальнем конце комнаты Кеннеди разместил большой белый лист, использовавшийся им на стереоскопических лекциях, в то время как стулья были расположены небольшим амфитеатром.
     — Будем смотреть вечернее кино? — спросил инспектор О`Коннор.
     — Не вполне, — ответил Крейг. — Хотя… да, посмотреть будет на что. Ну, если все готовы, то я выключу электрическое освещение.
     Вспыхнула карбидная лампа проектора, и квадрат света упал на экран. Кеннеди заговорил дикторским голосом, как на лекции:
     — Позвольте мне обратить ваше внимание на эти увеличенные отпечатки пальцев, — начал он, когда на экране появился огромный отпечаток большого пальца. — У нас есть набор отпечатков, и я поочередно продемонстрирую их вам. Все они оставлены одним и тем же человеком, и они были найдены на пустых бутылках из-под родниковой воды, использовавшейся в Бисби-холле на протяжении двух недель до отъезда мистера Бисби в Нью-Йорк.
     Немного изменив тон, Крейг добавил:
     — А вот отпечатки пальцев, взятые у слуг, работавших в доме, а также у гостя. Они заметно отличаются от отпечатков пальцев с бутылки, — продолжил он, в то время как на экране появлялись новые слайды, — за исключением последнего. Он идентичен. Инспектор, это здесь мы видим совпадение двух признаков — “петель” и “завитков”.
     Ничто, кроме потрескивания аппаратуры, не нарушило тишины в зале.
     — Человек, оставивший эти отпечатки, находится в этой комнате. Именно этими пальцами бактерии брюшного тифа были добавлены в питьевую воду Бисби-холла.
     Кеннеди сделал красноречивую паузу, а затем продолжил:
     — А теперь я попрошу доктора Лесли рассказать о недавнем открытии, касающемся брюшного тифа. Комиссар, полагаю, вы понимаете, о чем я?
     — Вполне. Называть имена?
     — Нет. Пока нет.
     — Ну, — прочищая горло, начал доктор Лесли, — за последние пару лет мы сделали поразительное открытие. Мы обнаружили то, что теперь называем “переносчиками тифа” — тех, кто не болеют сами, но сами тем не менее являются буквально живыми пробирками, переполненными бактериями. Это очень странно. Куда бы они не пошли, они несут с собой болезнь. У нас в департаменте хранятся записи о многих таких случаях, и наши сотрудники в исследовательских лабораториях пришли к выводу, что эти случаи не так уж редки и даже распространены. Я помню дело служанки, которая за последние пять-шесть лет служила в нескольких семьях. В каждой из них появился брюшной тиф. Эксперты отследили, что из-за нее вспыхнуло три десятка заболеваний и несколько смертей. В другом случае мы выяснили, что эпидемия в Гарлеме началась с заболевания тифом на далекой ферме в Коннектикуте. Переносчик непредумышленно заразил молоко, поступавшее с фермы. А результатом этого стало свыше пятидесяти случаев брюшного тифа в нашем городе.
     Но вернемся к вышеупомянутому делу служанки. Прошлой весной мы взяли ее под наблюдение, но, поскольку у нас не было оснований, чтобы изолировать ее, она все еще на свободе. Думаю, в одной из воскресных газет уже есть сообщение о ней — они назвали ее “Тифоидной Бриджет”, и она обрисована в красных красках — на карикатуре она поджаривает черепа своих жертв над пылающим огнем. Как я понимаю, эта особа — переносчик тифа…
     — Простите что прерываю, но думаю, что эта часть программы зашла достаточно далеко, чтобы мы почувствовали уверенность, — сказал Крейг. — Большое спасибо за то, что вы прояснили ситуацию.
     Крейг нажал кнопку, и на экране появилось письмо. Он ничего не сказал, дав нам прочесть его:
     
     К сведению заинтересованных лиц!
     Настоящим свидетельствую, что в течение прошедшего сезона Бриджет Фэллон работала в моей семье на Шелтер-Айленде и показала себя надежной служанкой и превосходной поварихой.
     А.Сент-Джон Касуэлл-Джонс
     
     — Мистер Кеннеди, я невиновна перед Богом, — взвизгнула Бриджет. — Не арестовывайте меня! Я невиновна. Я невиновна.
     Крейг мягко, но решительно заставил ее снова сесть на стул. После чего снова щелкнул переключателем. Теперь на экране появилась последняя страница завещания мистера Бисби — концовка и подписи — его и свидетелей.
     — Теперь я собираюсь показать вам эти два почерка в сильно увеличенном виде, — сказал он. — Автор многих научных трудов, доктор Линдси Джонсон из Лондона, недавно выдвинул новую теорию об индивидуальности почерка. Он утверждает, что при определенных заболеваниях пульс становится особенным, и что никто, страдающий от этих заболеваний, не может контролировать биение сердца даже в течение короткого времени, и оно отразится на графике, который может записать специальный прибор — сфигмограф. Он крепится на предплечье пациента и записывает иглой на специальной бумаге силу и частоту пульса. Также можно наблюдать за пульсом, отслеживая взлеты и падения жидкости, перемещающейся в вертикально расположенной стеклянной трубке. Доктор Джонсон полагает, что ручка в руке пишущего человека служит аналогом иглы сфигмографа, и если увеличить почерк этого человека, то в едва заметных неровностях линий почерка можно увидеть последствия его необычного пульса.
     Чтобы доказать это, доктор провел эксперимент в госпитале Чаринг-Кросса. По его просьбе пациенты, страдающие заболеваниями сердца и почек, записали молитву “Отче наш”. Рукописи были исследованы под микроскопом. При сильном увеличении были отчетливо видны рывки и непроизвольные движения, вызванные специфическим пульсом пациентов. В то же время, по словам доктора Джонсона, у людей с нормальным здоровьем не было видно такого подрагивания пульса. Однако, если почерк содержит признаки подрагивания пульса, тогда как прочие бумаги, написанные тем же человеком, не содержат их, то это показывает, что документ пытались подделать.
     Итак, два увеличенных образца почерка на экране показывают что писавшие страдали от заболевания сердца. Более того, я могу доказать, что удары пульса, отразившиеся в одном из этих почерков, проявляются и в аналогичных строках другого документа. Из показаний семейного врача я узнал, что мистер Бисби не страдал ни от этого, ни от какого-либо другого заболевания сердца. Вдобавок мистер Касуэлл-Джонс телеграфировал мне, что после того, как в его загородном доме была вспышка тифа, он не стал писать рекомендательное письмо для Бриджет Фэллон. А также он сказал, что не страдает ни одним кардиологическим заболеванием. Исходя из того, что в обоих документах почерк немного дрожит (это видно лишь если его увеличить), я заключаю, что они подделаны, а также пойду немного дальше и заявлю: они сделаны одной и той же рукой.
     Обычно для того, чтобы инфекция развилась, требуется пара недель. Этого времени вполне достаточно, чтобы отвести от себя подозрения — ведь если бы что-то произошло непосредственно перед проявлением болезни, то оно было бы более тщательно изучено. Также могу добавить хорошо известный факт: тучные люди плохо переносят заболевание тифом, особенно в пожилом возрасте. Мистер Бисби был одновременно и полным, и пожилым. Заболевание тифом было для него смертным приговором. Зная все эти факты, некто намеренно постарался найти способ заразить его семью тифом. К тому же за месяц до того, как болезнь пришла в Бисби-холл, сам этот человек трижды сделал себе вакцину от брюшного тифа — чтобы защитить себя, если вдруг потребуется посетить Бисби-холл. Я считаю, что этот человек, страдающий от аневризмы сердца, был автором, или скорее, фальсификатором, двух показанных вам документов — с помощью одного из них он (или она) собирается извлечь огромную выгоду из смерти мистера Бисби, основав школу в отдаленной части страны. Как вы помните, такая уловка уже использовалась в одном известном деле, но ныне тот преступник приговорен у отбыванию пожизненного наказания в стенах Синг-Синга[8].
     Я попрошу доктора Лесли взять стетоскоп, обследовать сердца всех, находящихся в этой комнате, и сказать, страдает ли аневризмой кто-либо из присутствующих здесь.
     Проектор перестал издавать вспышки света. Комиссар поочередно обследовал собравшихся. Было ли это моим воображением или я на самом деле слышал, как бьется сердце? Оно дико подпрыгивало, словно пытаясь вырваться из заключения и сбежать при первой возможности. Но, возможно, это был всего лишь шум мотора в машине на парковке. Не знаю. Во всяком случае, доктор безмолвно переходил от одного человека к другому, ничем не показывая, что ему удалось обнаружить. Ожидание было мучительным. Я почувствовал, как мисс Бисби непроизвольно и судорожно схватила меня за руку. Не нарушая тишины, я взял стакан воды со стола Крейга и протянул его мисс Бисби.
     Комиссар склонился над адвокатом, пытаясь получше приспособить стетоскоп. Голова юриста лежала на его руке, и он неудобно скрючился среди тесных стульев лекционного зала. Казалась, прошла вечность, прежде чем доктор Лесли настроил стетоскоп. В волнение пришел даже Крейг. Пока комиссар мешкал, Кеннеди протянул руку к выключателю, нетерпеливо зажигая электрическое освещение во всю силу.
      Когда свет, на мгновение ослепив нас, залил комнату, между нами и адвокатом стояла массивная фигура доктора Лесли.
     — Доктор, что сказал вам стетоскоп? — выжидающе подавшись вперед, спросил Крейг. Он так же, как и все мы, не знал ответа.
     — Он говорит мне о том, что приговор нашему преступнику вынес Суд поважнее нью-йоркского. Аневризма лопнула.
     
     Я почувствовал, как на мое плечо свалилось обмякшее тело. В итоге утренняя “Стар” так и не получила моего отчета об этой истории. Я пропустил самую крупную сенсацию в своей жизни, отвечая за то, чтобы Эвелин Бисби благополучно добралась домой после шока от разоблачения и наказания Денни.   Первая публикация на языке оригинала: Cosmopolitan, февраль 1911 г. / на форуме: 15 апреля 2020 г. ▣ Перевод: А. Кузнецов
• “Производитель бриллиантов”
    “The Diamond Maker”   — Профессор Кеннеди, я пришел, чтобы посмотреть, справитесь ли вы с делом, которое, как я думаю, не по силам даже вам. Лишь небеса знают, кому оно по силам!
     Посетитель был крупным мужчиной. Шляпу он положил на стол, а перчатки даже не стал снимать. Он присел на кресло, тут же заполнив его собой.
     — Меня зовут Эндрюс, я третий вице-президент крупнейшей страховой компании восточного побережья. У нашей фирмы есть свои детективы, и, хотя среди них хватает толковых людей, никто из них не смог разобраться в этом деле. Мне необходима ваша консультация.
     Кеннеди быстро согласился, и, когда формальности были улажены, мистер Эндрюс продолжил:
     — Полагаю, вам известно, что во всех крупных страховых компаниях есть свои сыщики, которые очень внимательно отслеживают подозрительные происшествия со своими клиентами. Дело, которое я хочу передать в ваши руки, это дело Соломона Моровича, ювелира с Мейден-лейн. Полагаю, вы читали газеты, в которых рассказывалось о его смерти и странном ограблении его сейфа?
     — Очень мало, — ответил Крейг. — Там читать было особо нечего.
     — Разумеется, — удовлетворенно заметил мистер Эндрюс. — Смею полагать, что мы приложили все усилия, чтобы в газеты попало как можно меньше информации. Не хотим вспугнуть врага, пока сети не расставлены. То есть пока мы хотя бы не выясним, кто же этот враг. Это сбивает нас с толку.
     — Я к вашим услугам, — вставил Крейг, — но вы должны просветить меня насчет обстоятельств дела. Ведь я знаю не более того, о чем говорилось в газетах.
     — О, конечно-конечно. Но поскольку вы ничего не знаете, то можете подойти к вопросу без предвзятости. — Эндрюс сделал паузу, а затем, словно заметив что-то в поведении Крейга, поспешно добавил: — Скажу вам напрямую. Это нерасторжимый полис на сто тысяч долларов. Бенефициар — жена покойного. Компания готова заплатить, но сначала мы должны удостовериться, что все чисто. Есть довольно подозрительные обстоятельства, и мы считаем, что было бы справедливо прояснить их. Вот и все — поверьте мне. Мы не стремимся увильнуть от исполнения обязанностей.
     — И в чем же заключаются эти, как вы их называете, подозрительные обстоятельства? — спросил Крейг, по-видимому, удовлетворившись оправданиями Эндрюса.
     — Это строго конфиденциально. Нам стало известно, что в один из вечеров на прошлой неделе мистер Морович вернулся домой поздно, очень слабым и в полубессознательном состоянии. Вскоре, хоть и не сразу, вызвали его семейного врача, доктора Торнтона. Тот объявил, что мистер Морович страдает от закупорки легких, что напоминает внезапный приступ пневмонии. Мистер Морович сразу же отправился в постель, а может, он и так был в ней, когда прибыл доктор. Но его состояние быстро ухудшалось, так что доктор спешно применил кислород, от которого мистер Морович пришел в себя. Торнтон вышел, чтобы осмотреть другого пациента, но вскоре его снова спешно вызвали, сообщив, что мистер Морович быстро угасает. Ювелир умер еще до возвращения доктора. Тот больше ничего не сказал о причинах внезапного заболевания мистера Моровича и выписал свидетельство о смерти (у меня есть его копия). В нем говорится, что причиной смерти была пневмония. Один из наших людей встречался с доктором Торнтоном, но не смог ничего узнать от него. Перед смертью с мистером Моровичем была только его жена.
     В голосе Эндрюса было что-то такое, что заставило меня обратить особое внимание на этот факт.
     — Возможно, во всем этом не было ничего настолько удивительного, но на следующее утро мистер Коэн (младший партнер мистера Моровича) обнаружил, что ночью кто-то наведался в их контору. Замок на огромном сейфе, в котором хранились бриллианты ценой в тысячи долларов, был цел и невредим, но в верхней части сейфа зияла дыра — неровное и круглое отверстие, в которое могла бы пролезть нога. Профессор Кеннеди, только представьте себе: огромная дыра в сейфе из хромированной стали, подобные сейфы являются самыми защищенными местами в мире, за исключением разве что банковских хранилищ. О такую сталь затупится даже алмазное сверло! Сверлить ее было бы слишком долго. Даже если бы у преступника была возможность создать искусственное давление, для того, чтобы просверлить такую дыру, ему потребовалось бы восемнадцать или двадцать часов. Что касается полиции, то у них все еще нет никакой теории.
     — А что с бриллиантами?
     — Они пропали, как и все, что имело какую-либо ценность. Даже папки с бумагами были уничтожены! Письменный стол был взломан, и из него были вынуты все бумаги. Тщательной такую работу не назвать. Разве это не достаточное основание для подозрений?
     — Мне бы хотелось осмотреть сейф, — сказал Кеннеди.
     — Будь по-вашему, — ответил мистер Эндрюс. — Значит, вы беретесь за наше дело? Моя машина ждет внизу. Если хотите, мы можем сразу же отправиться на Мэйден-лейн.
     — Я берусь при одном условии, — не двигаясь, заявил Крейг. — Я должен иметь возможность добираться до истины независимо от того, принесет это компании пользу или вред, — расследование должно быть полностью в моих руках.
     — По рукам, — согласился мистер Эндрюс, вынимая из кармана жилета три или четыре фиги. — Мой шофер отлично водит. Он домчит быстрее, чем метро.
     — Но сначала в мою лабораторию, — вставил Крейг. — Это займет всего минуту.
     Мы подъехали к университету и остановились у кампуса, а Крейг сбегал забрать что-то из химического отделения.
     — Мне нравится ваш профессор криминальных наук, — сказал мне Эндрюс.
     Мне же понравился вице-президент. Казалось, что он всецело наслаждается жизнью и способностью выжимать все возможное из того, что имел. Выглядело так, будто он получал удовольствие от расследования дела Моровича.
     — Профессор разгадал несколько запутанных дел, — ответил я. — Думаю, его сметливости нет предела.
     — Надеюсь, что так. Но с этим делом ему придется нелегко, мой мальчик.
     Я даже не обиделся на такую фамильярность. Эндрюс был одним из тех, кому мы, газетчики, инстинктивно доверяем. Я понимал, что это дело будет “не для печати” только до тех пор, пока оно не будет завершено. А когда подходит должное время, такие, как он, предоставляют нам наилучший материал для публикации.
     Вскоре Кеннеди вернулся к нам, принеся с собой пару стеклянных пузырьков.
     
     Когда мы приехали, “Морович & Co”, естественно, были закрыты, но нас без проблем пропустил внутрь полицейский, ведь было приказано сторожить стойло уже после того, как лошадь украли. Все было точно так, как и говорил мистер Эндрюс. Мистер Коэн показал нам сейф. Наверху была проделана дыра. Я говорю «проделана», потому что не знал на тот момент, каким именно образом она образовалась — была ли она прорезана, просверлена, прожжена или еще что.
     Кеннеди внимательно осмотрел края дыры, и на его лице промелькнула слабая улыбка удовлетворения. Не говоря ни слова, он вынул стеклянную пробку из принесенного им пузырька и высыпал его содержимое на сейф, возле дыры. Кеннеди добавил к горке красноватого порошка содержимое второго пузырька и поджег смесь спичкой. Зажигая ее, он скомандовал:
     — Все назад — к стене!
     Бросая спичку в красную смесь, он и сам отскочил назад и в два-три прыжка присоединился к нам в дальней части комнаты.
      Практически сразу же вспыхнуло ослепительное пламя. Мы наблюдали, затаив дыхание. Почти невероятно, но пылающий порошок буквально на глазах погружался прямо в недра стали. Мы ждали в напряженном молчании. На потолке мы могли наблюдать отблески от расплавленной массы, которая погрузилась в углубление, которое она прожгла в крышке сейфа.
     Наконец она прожгла крышку и провалилась внутрь — провалилась так, как падает крыша горящего дома. Никто не произнес ни слова. Осторожно заглянув в сейф, мы инстинктивно обернулись к Кеннеди, ожидая объяснений. Глаза полицейского округлились, как пятидесятицентовики, а вел он себя так, словно ему очень хотелось надеть на Кеннеди наручники. Теперь в крышке сейфа появилась еще одна дыра, поменьше, но во всем остальном точно такая же, как и первая.
     — Термит, — вот и все, что сказал Кеннеди.
     — Термит? — переспросил Эндрюс, жуя погасшую сигару.
     — Да, изобретение химика по имени Гольдшмидт. Он из Эссена, это в Германии. Это смесь из оксида железа (то есть окалины, остатки которой слетают с наковальни кузнеца) и алюминиевого порошка. Можете ткнуть в нее раскаленным прутом, и ничего не произойдет, но если вы подожжете порошок магния и поместите его в термитную смесь, то она воспламенится, причем температура горения вскоре достигнет 5 400 градусов по Фаренгейту[9]. Но тепло сконцентрируется непосредственно в той точке, где находилась смесь. Это один из самых мощных известных нам оксидантов, но остальную часть стальной поверхности он даже не оплавил. Вы видите, как он разъел сталь. Хоть красная, хоть черная термитная смесь работают одинаково хорошо.
     Никто ничего не сказал. Говорить было нечего.
     — Эту работу доложен был сделать кто-то очень умный (или проинструктированный кем-то очень умным), — добавил Крейг. — Ну, здесь больше ничего нельзя сделать, — сказал он, бегло осмотрев офис. — Мистер Эндрюс, можно вас на пару слов? Джеймсон, пошли. Доброго дня, мистер Коэн. Доброго дня, офицер[10].
     Снаружи мы на какое-то время задержались у дверей машины Эндрюса.
     — Мне нужно увидеть бумаги в доме мистера Моровича, — сказал Крейг, — а также навестить доктора Торнтона. Думаете, у меня возникнут какие-либо трудности?
     — Никаких, — ответил Эндрюс. — Я отправлюсь с вами и прослежу за тем, чтобы у вас не возникло проблем. Профессор Кеннеди, а это было удивительно. Я и не думал, что такое возможно. Но разве вы не думаете, что в конторе можно было осмотреться и узнать что-нибудь еще?
     — А я уже узнал что-то еще, — ответил Крейг. — Замок в двери был цел, а значит, тот, кто все это проделал, вошел внутрь при помощи ключа. Другой возможности войти не было.
     Эндрюс присвистнул и невольно взглянул вверх — на окно конторы с позолоченной вывеской “Морович & Co”.
     — Не смотрите вверх, — сказал он. — Думаю, Коэн наблюдает за нами. Интересно, сказал ли он все, что знает? Знаете, он и есть то самое “Co” из названия фирмы, но на самом деле его участие в бизнесе было совсем небольшим. Чесслово…
     — Мистер Эндрюс, не так быстро, — прервал его Кеннеди. — Прежде чем составлять теории, нам нужно увидеться с миссис Морович и доктором.
     — Она очень милая женщина, — сказал Эндрюс, когда мы уселись в машину. — Намного моложе мужа. Ха, а ведь Коэн весьма недурно выглядит, разве нет? Я слышал, что он часто заходил в дом партнера. Ну, куда сначала: к миссис М. или к доктору?
     — В дом, — ответил Крейг.
     
     Мистер Эндрюс представил нас миссис Морович. Она была в полном трауре, но это отнюдь не уменьшало ее красоту, а лишь усиливало ее. Траур подчеркивал насыщенный природный цвет ее лица и изящество ее фигуры. Она была очень привлекательной молодой вдовой.
     Казалось, что она испытывает перед Эндрюсом страх — то ли оттого, что тот представляет страховую компанию, от которой столько зависит, то ли у ее страхов были другие причины. Эндрюс был очень учтив, но я задумался о том, что это может быть профессиональной, а не личной вежливостью. Вспомнив, как он подчеркивал то, что она была наедине с мужем перед смертью последнего, я вдруг вспомнил, что читал о детективе, который становился все более вежлив по отношению к преступнику по мере того, как его сеть все плотнее оплетала того. Я знал, что Эндрюс подозревает ее в связи с преступлением. А что касается меня самого, то на тот момент я не знал, кого подозревать.
     Наша просьба осмотреть личные вещи мистера Моровича не встретила сопротивления, и Крейг тщательно обыскал его письменный стол и папку с письмами. Но там практически ничего не нашлось.
     — Получал ли мистер Морович угрозы ограбления? — спросил Крейг.
     — Насколько мне известно, нет, — ответила миссис Морович. — Конечно, каждый ювелир должен быть осторожен, когда работает с большим количеством бриллиантов. Но я не думаю, что у мужа были особые причины опасаться ограбления. Он никогда не говорил ни о чем подобном. А почему вы спросили?
     — О, ничего особенного. Я лишь подумал, что в этом мог бы быть ключ, — ответил Крейг. Он перебирал один из тех настольных календарей, где у каждого есть своя страница с чистым местом для записей.
     — “Заключить сделку с Пуассоном”, — прочел он одну из них. — Странно. Вся корреспонденция на букву “П” в конторе была уничтожена, здесь я тоже не нашел ничего на эту букву. Кто такой Пуассон?
     Миссис Морович замешкалась, то ли она не знала, то ли не желала отвечать.
     — Думаю, химик, — сказала она. — У мужа были с ним какие-то дела — он хотел купить какое-то изобретение. Я об этом ничего не знаю. Я думала, что сделка сорвалась.
     — Сделка?
     — Мистер Кеннеди, вам лучше спросить об этом у мистера Коэна. О делах муж почти не говорил со мной.   
     — А что за изобретение?
     — Не имею понятия. Я лишь слышала, как Морович и Коэн упоминали какое-то изобретение, связанное с бриллиантами.
     — Значит, мистер Коэн знает о нем?
     — Полагаю, да.
     — Миссис Морович, благодарю вас, — сказал Кеннеди, когда стало ясно, что миссис Морович то ли не может, то ли не хочет ничего добавить к сказанному. — Извините за беспокойство.
     — Ничего страшного, — вежливо ответила она, хотя я видел, что каждое слово или движение Кеннеди и Эндрюса страшно беспокоили ее.
     Кеннеди остановил машину у аптеки через несколько кварталов и попросил телефонный справочник. Вскоре он нашел раздел “Химики”, и его палец застыл напротив одного имени — “Генри Пуассон, электротермические установки, Уильямс-стрит”.
     — Завтра утром я поговорю с ним. А сейчас — к доктору.
     
     Доктор Торнтон был превосходным примером врача для богатых — изысканный, спокойный и обходительный. Как я говорил, с ним уже увиделся один из подчиненных Эндрюса, но их разговор ни к чему не привел. Однако с тех пор доктор явно прокрутил ситуацию в голове еще раз и теперь переменил мнение. Сейчас его манеры стали подчеркнуто любезны. Закрыв двери, он стал расхаживать по своему кабинету.
     — Мистер Эндрюс, я сомневаюсь, кому лучше рассказать — вам или коронеру. Это профессиональный секрет, врачебная тайна, которую доктора обязаны соблюдать. Такова профессиональная этика. Но в подобных случаях, когда дело затрагивает интересы общественного правопорядка, врач должен заговорить.
     Он сделал паузу и взглянул на нас.
     — Не скрою — мне не нравится публичность, которая появилась бы, если бы я что-либо рассказал коронеру.
     — Точно, — заявил Эндрюс. — Я отлично понимаю вашу позицию. Остальным вашим пациентам было бы неприятно увидеть, что вы оказались вмешаны в скандал, да и вам самим не хотелось бы, чтобы они увидели, что вы вовлечены в него, ведь все это попадет в газеты.
     Доктор Торнтон бросил на Эндрюса быстрый взгляд, словно желая узнать, насколько много знает или подозревает его посетитель.
     Эндрюс вынул из кармана бумагу.
     — Это копия свидетельства о смерти, — ее нам предоставил Департамент здравоохранения. Врачи из нашей страховой компании говорят, что такая неопределенность диагноза довольно необычна. Мне кажется, что одного только нашего слова будет достаточно для того, чтобы привлечь к этому внимание определенных людей. Но, доктор, в том-то и дело. Мы так же, как и вы, вовсе не желаем огласки. Мы смогли бы добиться эксгумации тела мистера Моровича, но я предпочитаю получить необходимые факты, не прибегая к столь крайним мерам.
     — Из этого не выйдет ничего хорошего, — торопливо вставил доктор. — И если вы защитите меня от огласки, я расскажу почему.
     Эндрюс кивнул, но свидетельство он продолжал держать на виду, постоянно напоминая доктору о нем.
     — В этом документе причиной смерти я указал отек легких вследствие острого приступа пневмонии. В значительной степени это верно. Когда меня вызвали к мистеру Моровичу, я застал его в полубессознательном состоянии, он едва дышал. Миссис Морович сказала мне, что какой-то человек подобрал его на Уильямс-стрит и привез домой на такси. Честно говоря, сначала я подумал, что он стал жертвой алкоголя, так как иногда, заключая выгодную сделку, мистер Морович позволял себе вольности. Я присмотрелся к его дыханию — оно было очень слабым. От него исходил тошнотворно-сладкий запах, но в то время я не придал этому значения. Я послушал его легкие при помощи стетоскопа. Конгестия была очень заметна, и в качестве рабочего диагноза я поставил пневмонию. Действовать нужно было быстро и смело. Я тут же послал за баллоном кислорода из госпиталя.
     За это время я успел подумать о запахе, и мне пришло в голову, что это могло быть отравлением. Как только прибыл кислород, я тут же применил его. Институт Рокфеллера как раз недавно опубликовал отчет об экспериментах с новым противоядием от различных ядов — его суть заключалась в новом методе проведение принудительного искусственного дыхания, яд таким образом окислялся и выводился из организма. В любом случае, будь это пневмония или отравление, данная стратегия лечения была в тот момент наилучшей. Я дал ему немного стрихнина, чтобы тонизировать работу его сердца. Послали за сиделкой, но она еще не успела прийти, как ко мне прибежал посыльный с сообщением о внезапной болезни миссис Морей, жены сталелитейного магната. Поскольку до дома Мореев всего полквартала, я покинул мистера Моровича, оставив его жене ясные инструкции о том, что делать.
     Я собирался тут же вернуться, но не успел — к моему приходу мистер Морович был уже мертв. Теперь я думаю, что рассказал вам все. Понимаете, это было всего лишь подозрение, и едва ли стоило подымать из-за него шум. Как видите, я выписал свидетельство о смерти. Наверное, на том бы все и закончилось, если бы не известия о том странном ограблении. Они заставили меня думать об этом снова. А теперь я рад, что смог избавиться от этого гнетущего чувства. Я много думал об этом с тех пор, как ваш человек приходил ко мне.
     — А какую же причину запаха вы подозревали? — спросил Кеннеди.
     — Ну, это всего лишь подозрения, — замешкал доктор. — Цианид калия или цианистый газ, и тот и другой могли дать такой запах.
     — Будь вы уверены в этом, лечение было бы точно таким же?
     — Точно таким же — в соответствии с рокфеллеровской статьей.
     — Это мог быть суицид? — спросил Эндрюс.
     — Думаю, для него не было мотива, — ответил доктор.
     — Но в доме Моровичей был такой яд?
     — Я знаю, что они очень интересовались фотографией. Цианид калия используется в фотографировании.
     — Кто интересовался фотографией, мистер или миссис Морович?
     — Оба.
     — Она тоже?
     — Как он, так и она. Вместе, — торопливо повторил доктор. Было ясно, к чему клонит Эндрюс, но точно так же было ясно, что врач боялся сказать лишнее или быть неправильно понятым.
     Кеннеди несколько минут молча сидел и обдумывал услышанное. Полностью проигнорировав Эндрюса, он спросил:
     — Доктор, допустим, причиной закупорки легких был цианистый газ, и допустим, что его количества было недостаточно, чтобы убить сразу. Вы считаете, что мистер Морович был достаточно слаб, чтобы умереть от скопления газа даже после того, как от газа и следа не осталось?
     — Именно это я и хотел сказать.
     — Могу ли я спросить, говорил ли он в своем полубессознательном состоянии что-либо такое, что могло стать ключом к разгадке случившегося?
     — Говорил он бессвязно и сбивчиво. Насколько я помню, он считал себя миллионером и даже миллиардером. Он говорил о бриллиантах, бриллиантах и еще раз о бриллиантах. Он словно ощупывал их, гладил их, а один раз мне показалось, что он хочет послать за мистером Коэном, чтобы что-то сообщить ему. “Я могу производить их, Коэн, самые прекрасные, самые крупные, самые чистые, я могу производить их!”
     Кеннеди заинтересованно слушал.
     — Знаете, — продолжал доктор, — отравление цианидом может вызывать самые странные галлюцинации. Но бред, вызванный пневмонией, способен на то же самое.
     Судя по поведению Кеннеди, я понял, что впервые с начала расследования перед ним забрезжил лучик света. Мы собрались уходить, и доктор пожал нам руки. Последние слова он сказал с облегчением:
     — Джентльмены, у меня словно груз с души упал.
     Прощаясь, Кеннеди обратился к Эндрюсу:
     — Помните, что вы пообещали, когда я взялся за дело?
     Эндрюс кивнул.
     — Тогда ничего не предпринимайте, пока я не скажу вам. Наблюдайте за миссис Морович и мистером Коэном, но так, чтобы они не заметили, что вы в чем-то их подозреваете. Позвольте мне разобраться с уликой о Пуассоне. Другими словами, передайте это дело полностью в мои руки. Давайте мне знать обо всех новых фактах, которые могут выясниться, а завтра я позвоню вам, и мы определимся с нашим следующим шагом. Доброй ночи. Хочу поблагодарить вас за это дело. Думаю, мы все удивимся тому, как оно завершится.
     
     ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
     
     Моя очередная встреча с Кеннеди состоялась только под вечер следующего дня. Он был в своей лаборатории и аккуратно наматывал две платиновые проволоки на фарфоровую деталь, а также намазывал на нее черное, стеклообразное зернистое вещество. Я заметил, что он старался поддерживать равное расстояние между двумя проводами по всей длине фарфоровой детали, так что я ничего не сказал, дабы не отвлечь его, хотя у меня на языке вертелось множество вопросов о ходе расследования.   
     Но вместо того, чтобы задавать их, я внимательно наблюдал за ученым. Черная субстанция служила своего рода мостом, соединявшим и накрывавшим провода. Закончив, Крейг сказал:
     — Теперь можешь спрашивать, а я тем временем прогрею и обожгу это приспособление. Я вижу, что тебя просто распирает от любопытства.
     — Ты увиделся с Пуассоном? — спросил я.
     — Да, сегодня вечером он собирается продемонстрировать мне свое изобретение, — отвечая, Кеннеди нагревал увитый проводами фарфор.
     — Его изобретение?
     — Помнишь “галлюцинацию” Моровича? Врач называл ее так, но это не галлюцинация, это реальность. Этот Пуассон говорит, что он нашел способ искусственного изготовления бриллиантов из чистого углерода посредством электропечи. Полагаю, Морович купил его секрет. Его мечты о миллионах были реальностью — по крайней мере для него.
     — А Коэн и миссис Морович знают это?
     — Пока что об этом мне не известно, — ответил Крейг, завершая обжиг.
     Черная субстанция стала тускло-серой.
     — А что это за штука на проводах? — спросил я.
     — А, это всего лишь отходы, получаемые при производстве серной кислоты, — ответил Кеннеди, добавив, словно меняя тему разговора: — Я хочу, чтобы вечером ты пошел со мной. Пуассону я сказал, что был профессором университета и что мне бы хотелось привести с собой одного из наших молодых попечителей, Т. Пьерпонта Спенсера, сына банкира, который может вложить в его схему капитал. Теперь, Джеймсон, пока я заканчиваю работу здесь, сбегай в нашу квартиру и возьми мой автоматический револьвер. Вечером он может понадобиться. Я связался с Эндрюсом, и он будет готов. Демонстрация начнется в половину девятого, в лаборатории Пуассона. Я пытался заманить его сюда, но он наотрез отказался.
     
     Спустя полчаса я вновь присоединился к Крейгу в его лаборатории, и мы направились к зданию страховой компании.
     Эндрюс ждал нас в своем богато меблированном офисе. В коридоре я заметил пару крепких парней, которые, похоже, ожидали приказаний.
     По манере, с какой вице-президент поприветствовал нас, было видно — он глубоко заинтересован в том, что же Кеннеди собирается предпринять.
     — Так вы считаете, что сделка Моровича была связана с приобретением секрета производства бриллиантов? — пробормотал он.
     — Я уверен в этом, — ответил Крейг. — Убежденность пришла в тот момент, когда, наводя справки о Пуассоне, я обнаружил, что он является изготовителем электрических печей. Помните то громкое дело Лемуана в Лондоне и Париже?
     — Да, но Лемуан был жуликом чистой воды, — ответил Эндрюс. — Думаете, что и этот тоже?
     — Сегодня вечером это я и собираюсь выяснить, прежде чем делать следующий ход, — заявил Крейг. — Нет никаких сомнений, что при должном использовании электропечи можно получить крохотные, почти микроскопические бриллианты. Нет ничего необычного в предположении, что кто-то когда-то найдет способ получать крупные искусственные бриллианты подобным образом.
     — Может быть, это как раз наш человек, — вставил Эндрюс. — Кто знает? Держу пари, что если он добился этого, а мистер Морович купил его изобретение, то Коэн узнал об этом. Ему палец в рот не клади. А миссис Морович не станет терять времени, если речь идет о деньгах. Теперь только предположим, что мистер Морович купил подобный секрет, а Коэн влюблен в его жену — и тогда они…
     — Мистер Эндрюс, давайте не будем ничего предполагать, — перебил его Кеннеди. — По крайней мере пока. Сейчас десять минут девятого. До Пуассона идти всего несколько кварталов. Я бы хотел оказаться там на пару минут раньше назначенного. Пошли.
     Когда мы вышли из офиса, Эндрюс дал знак двум парням в коридоре, и они последовали за нами, но на некотором расстоянии — притворяясь, что они никак не связаны с нами.
     
     Лаборатория Пуассона находилась на чердаке здания с дюжиной этажей. Это было необычное здание с несколькими входами, помимо грузового лифта в задней части дома и пожарных лестниц, выходивших на крыши соседних, более низких, зданий.
     В тени возле угла мы остановились, и Кеннеди с Эндрюсом стали обсуждать план действий. Насколько я понял, Кеннеди настаивал на том, что Эндрюсу и его людям лучше не заходить в здание, а подождать внизу, пока мы с ним сходим наверх. Наконец, они договорились.
     — Вот маленький электрический звонок с парой новых батареек, — сказал Кеннеди, разворачивая свой сверток. — А провода хватит по крайней мере на четыреста футов. Вы с вашими людьми подождите в тени у этого бокового входа. Ждите пять минут, начиная с того момента, когда мы с Джеймсоном поднимемся наверх. Затем вам нужно каким-то образом отвлечь ночного сторожа. Пока он будет отсутствовать, вы найдете в шахте лифта два свисающих провода. Присоедините их к проводкам от звонка и батарейки (вот к этим двум), вы знаете, как это сделать. Провода будут свисать в третьей шахте — по ночам работает только один лифт, первый. Как только вы услышите звонок, бросайтесь в лифт и отправляйтесь на двенадцатый этаж — это будет означать, что нам потребовалась ваша помощь.
     Пока мы с Кеннеди поднимались в лифте наверх, я не мог не думать о том, что офисное здание в центре города является идеальным местом для совершения преступления, даже в самом начале вечера. Если на улицах было просто пусто, то мрачно-темная тишина офисного здания казалась просто жуткой, ведь свет горел только в редких помещениях.
     Лифт в первой шахте снова отправился вниз, и, когда он исчез из виду, Кеннеди вынул из кармана две катушки провода и быстро протолкнул их в решетку шахты третьего лифта. Те быстро размотались, и я услышал стук от их падения на крышу пустующей кабинки в подвале. Это означало, что Эндрюс сможет достать провода и подсоединить их к звонку.
     Кеннеди быстро присоединил их концы к той любопытной катушке, над которой он работал в лаборатории, и мы прошли по коридору к помещениям, занимаемым Пуассоном. Кеннеди протянул провод из шахты лифта по коридору, укладывая его возле стены таким образом, чтобы ни у кого не было возможности заметить или же споткнуться об него.
     В коридоре я заметил окно из матового стекла, через которое пробивался свет. Кеннеди остановился у окна и положил свою катушку на выступ у стекла. После этого мы вошли в помещение.
     
     — Минута в минуту, профессор, — прокомментировал Пуассон, захлопывая свои часы, — а это, полагаю, тот банкир, что заинтересовался моим великим изобретением, позволяющим производить искусственные бриллианты любого цвета и размера? — добавил он, указывая на меня.
     — Да, — ответил Крейг, — как я говорил вам, это сын мистера Пьерпонта Спенсера. Профессор Пуассон, мистер Спенсер, — представил он нас друг другу.
     Я пожал Пуассону руку, попытавшись напустить на себя максимально важный вид — играть чью-то роль для меня было в новинку.
     Кеннеди небрежно положил пальто и шляпу на подоконник окна из матового стекла — того самого, что выходило в коридор, и на которое он положил катушку. В дневное время это окно должно было пропускать свет из коридора в помещение.
     В нем все мне казалось жутким, тем более что ассистент Пуассона был крупным парнем и выглядел, как злобный обитатель парижских трущоб, куда опасно заходить без надежного проводника. Я был рад, что Кеннеди захватил револьвер, но жаль, что он не попросил меня поступить так же. Тем не менее я надеялся, что мой друг знает, что делает.
     Мы сели на некотором расстоянии от стола, на котором находилось огромное продолговатое приспособление, напоминавшее мне параллелепипеды, которые было так нудно изучать на уроках геометрии в колледже.
     — Это электропечь, сэр, — сказал мне Крейг, принимая почтительный вид профессора, поясняющего происходящее сыну крупного финансиста. — Видите электроды на концах? Если включить ток и пропустить его через них, то вы получите на удивление высокую температуру внутри печи. От такой жары могут разрушиться даже самые огнеупорные химические соединения. Профессор, какова самая высокая из достигнутых вами температур?
     — Более трех тысяч градусов по Цельсию, — ответил Пуассон, что-то делая у печи вместе с ассистентом.
     Мы молча наблюдали за ними.
     — Джентльмены, теперь я готов, — объявил он, когда они завершили. — Вот кусок углерода, чистого аморфного углерода. Бриллианты, как вы знаете, состоят из углерода, кристаллизованного огромным давлением. Моя теория состоит в том, что если мы сможем скомбинировать огромное давление и огромную температуру, то сможем создавать искусственные бриллианты. Проблема заключается в давлении, так как электропечь решает только температурный вопрос. И мне вдруг пришло в голову, что при остывании расплавленного чугуна образуется огромное внутреннее давление. Это давление я и намереваюсь использовать.
     — Спенсер, — пояснил мне Крейг, — твердый чугун плавает в расплавленном чугуне подобно тому, как лед плавает в воде.
     Пуассон кивнул.
     — Я помещу этот углерод в чугунную чашу и закрою крышкой, прикрутив ее. А теперь я помещу этот металл в горнило печи и включу ее.
     Он повернул выключатель, и из электродов по обе стороны печи вырвались длинные желто-голубые полосы пламени. Выглядело это странно и ужасно. Можно было почувствовать жар от колоссального электрического разряда.
     Пока я смотрел на желто-голубые языки пламени, они постепенно стали пурпурными, а помещение заполнилось тошнотворно-сладким запахом. Поначалу печь грохотала, но, когда пара стало больше, она стала лучше проводить электричество, и шум прекратился.
     Железо расплавилось в мгновение ока. Внезапно Пуассон погрузил чугунную чашу в бурлящую массу. Сначала она плавала в ней, но быстро начала плавиться. Пуассон при этом выжидал нужный момент. Затем он при помощи длинных щипцов ловко выхватил ее и погрузил в чан с водой. Помещение буквально утонуло в огромном облаке пара.
     Тошнотворно-сладкий запах из печи усилился, и я почувствовал, что меня одолевает сонливость. Схватившись за спинку стула, я встрепенулся, внимательно наблюдая за Пуассоном. Тот действовал быстро. Когда расплавленная масса остыла и затвердела, он вынул ее из воды и положил на наковальню.
     Его ассистент начал осторожными, но резкими движениями отбивать от нее кусочки.
     — Понимаете, нам нужно осторожно добраться до сердцевины, — пояснил Пуассон, подбирая и отбрасывая кусочки железа в мусорное ведро. — Сначала идет хрупкий чугун, потом твердый чугун, затем железо и углерод, потом каменный уголь и только в самом центре будут бриллианты. Ах! Вот и они. Вот маленький бриллиант. Мистер Спенсер, смотрите (Франсуа, осторожнее), — скоро начнутся крупные.
     — Профессор Пуассон, один момент, — прервал его Крейг. — Позвольте вашему помощнику добыть их, а я стану у него за спиной.
     — Это невозможно! Вы просто не узнаете, даже когда увидите их. На вид они — просто грубые камни.
     — Я узнаю.
     — Нет, стойте на месте. Если я не займусь этим, то бриллианты могут быть испорчены.
     В его упрямстве было что-то странное, и после того как Пуассон подобрал очередной бриллиант, я навряд ли был готов услышать следующие слова Кеннеди:
     — Дайте взглянуть на ваши ладони!
     Пуассон бросил на Крейга злобный взгляд, но рук не раскрыл.
     — Мистер Спенсер, — Кеннеди обратился ко мне, — я просто хочу продемонстрировать вам, что это не ловкий трюк, и что профессор не скрывает в руках несколько необработанных бриллиантов, как это делают фокусники.
     Француз взглянул на нас, его лицо побледнело от ярости:
     — Вы обозвали меня фокусником, и вы поплатитесь за это! Sacrebleu! Ventre de Saint Gris![11] Никто не смеет оскорблять честь Пуассона! Франсуа, воду на электроды!
     Ассистент брызнул несколько капель воды на электроды. Тошнотворный запах невероятно усилился. Меня едва не вырубило, но я собрал все силы в кулак и выстоял. Я недоумевал — как же Крейг переносит эти испарения, ведь я так страдал от головной боли и тошноты.
     — Стоп! — приказал Крейг. — В этом помещении теперь достаточно цианида. Я знаю вашу игру — в результате химической реакции выделяется цианистый водород. Нас вы тоже хотите отравить? Когда я потеряю сознание, вы выставите меня на улицу и попросите врача диагностировать у меня пневмонию? Или вы думаете, что мы должны тихо умереть в каком-нибудь госпитале, как это произошло в прошлом году с одним банкиром после того, как тот наблюдал за алхимиком, производившим серебро?
     Это ужасно повлияло на Пуассона. Вены на его лице вздулись, и он ринулся на Кеннеди. Потрясая указательным пальцем, он прорычал:
     — Так вы знаете это, так? Никакой вы не профессор, а это — не банкир. Оба вы — шпионы! Пришли сюда от друзей Моровича, так? Но вы зашли слишком далеко.
     Кеннеди ничего не ответил и отступил назад, стащив с подоконника пальто и шляпу. Матовое стекло озарилось светом ужасного пламени из печи.
     Пуассон глухо рассмеялся.
     — Мистер Кеннеди, положите пальто и шляпу на место. После того как вы вошли сюда, дверь была заперта. Это окно зарешечено, телефонный провод перерезан, и мы находимся на высоте в триста футов от тротуара. Когда испарения одолеют вас, мы оставим вас здесь. Мы с Франсуа можем до какой-то степени выдерживать их, и как только мы достигнем этой степени, мы уйдем.
     Но вместо того, чтобы испугаться, Кеннеди осмелел еще больше, тогда как я чувствовал себя настолько слабым, что опасался исхода схватки с Пуассоном или Франсуа, ведь они казались бодрыми и сильными, словно ничего не происходило.
     — Никакой пользы это вам не принесет, — возразил Кеннеди, — у нас ведь нет сейфа, наполненного драгоценностями, который вы смогли бы обчистить. Как нет и ключей от офиса, которые можно было бы изъять из наших карманов. Позвольте мне сказать — вы не единственный человек в Нью-Йорке, которому известен секрет термита. Я сообщил о нем полиции, и теперь для поимки грабителя им осталось лишь найти того, кто уничтожил корреспонденцию Моровича под буквой “П”. Ваш секрет раскрыт.
     — Месть! Месть! — выкрикнул Пуассон. — Я отомщу. Франсуа, принеси сюда драгоценности… ха! ха! ха! В этой сумке лежат драгоценности мистера Моровича. Этой ночью мы с Франсуа спустимся на лифте к секретному выходу. А через два часа вся полиция Нью-Йорка не сможет отыскать нас. Но за эти два часа вы, двое самозванцев, задохнетесь, а может, вы умрете от цианида — так же, как и Морович, чьи драгоценности, наконец-то, у меня.
     Он прошел к двери в коридор и разразился издевательским смехом. Я было дернулся к бандитам, но Кеннеди жестом остановил меня.
     — Вы задохнетесь, — снова прошипел Пуассон.
     Затем мы услышали щелчок дверей лифта и быстрые шаги в холле.
     Крейг выхватил свой револьвер и начал безостановочную стрельбу. Когда дым от нее рассеялся, я ожидал увидеть Пуассона и Франсуа лежащими на полу. Но оказалось, что Крейг стрелял в замок на двери. Тот не выдержал, и в помещение ворвались Эндрюс с его людьми.      
     — Будь ты проклят! — пробормотал Пуассон, стукнув по теперь уже бесполезному замку. — Кто вызвал этих парней? Вы что, волшебник?
     Крейг спокойно улыбнулся, а смертоносный цианид выветрился из комнаты.
     — На подоконнике со стороны коридора лежит селеновый фотоэлемент. В темноте селен плохо проводит электричество, но при свете это отличный проводник. Я всего лишь взял с подоконника пальто и шляпу, позволив свету из печи пробиться через стекло на фотоэлемент. Электроцепь замкнулась, а вы даже не заподозрили, что я связался с внешним миром — на улице раздался звонок, и вот — мои товарищи здесь. Эндрюс, это — убийца Моровича, и он завладел драгоценностями…
     Пуассон бросился к печи. Он быстро схватил длинные щипцы. Облако удушливого пара вырвалось из печи. Кеннеди прыгнул к выключателю и обесточил печь. Щипцами он вытащил бесформенный кусок графита.
     — Вот и все, что осталось от бесценных сокровищ Моровича, — промолвил он. — Но убийцу мы задержали.
     — А завтра миссис Морович получит чек на сто тысяч долларов, а также мои извинения и соболезнования, — добавил Эндрюс. — Профессор Кеннеди, вы заслужили свой гонорар.   Первая публикация на языке оригинала: Cosmopolitan, май 1911 г. / на форуме: 24 февраля 2021 г. ▣ Перевод: А. Кузнецов
• ×

Подробная информация во вкладках

Примечания

• ↑ [1]. Томас Бирнс (1842–1910), глава сыскного отдела Департамента полиции Нью-Йорка с 1880 по 1895 годы; Уильям Стивен Девери (1854–1919), последний суперинтендант полицейской комиссии Департамента полиции Нью-Йорка и первый начальник полиции (департамент в XIX веке управлялся коллегиально, а ее председатель назывался сперва суперинтендантом, а потом начальником).

• ↑ [2]. Въездная арка — крытое крыльцо, которое используется как основной или дополнительный вход в здание.

• ↑ [3]. Намек на существующую в те времена практику “допрос третьей степени” — дознавательные мероприятия, при проведении которых используется физическое, эмоциональное или психологическое давление на допрашиваемого.

• ↑ [4]. Les Apaches — криминальная субкультура в Париже, столице Франции, существовавшая в конце XIX — начале XX веков. Получили свое название в честь индейцев апачей, так как якобы не уступали им в жестокости и “дикости”.

• ↑ [5]. Остров в одном километре от Манхэттена. Начиная с 1783 года и до 1966 года остров был базой армии США.

• ↑ [6]. Сэр Френсис Гальтон (Francis Galton, 1822 — 1911)— английский исследователь. Предоставил научное обоснование для использования отпечатков пальцев в криминалистике. Сам метод опознания преступников по их отпечаткам пальцев был разработан еще в 1860-х годах Уильямом Гершелем в Индии, а его потенциальное использование в судебной практике было впервые предложено доктором Генри Фаулдсом в 1880 году. Но внедрению метода в судебную практику мешал недостаток уверенности в том, что у двух людей не может быть одинаковых отпечатков пальцев. Именно Гальтон, проанализировав большое количество отпечатков пальцев, полученных от добровольцев, математически обосновал практическую невозможность совпадения отпечатков пальцев у людей.

• ↑ [7]. Населенный пункт в штате Нью-Йорк.

• ↑ [8]. Sing Sing Correctional Facility — тюрьма с максимально строгим режимом в штате Нью-Йорк, США.

• ↑ [9]. В более привычной для читателя системе измерения это 3 000 градусов по Цельсию.

• ↑ [10]. В англоязычных странах термин “офицер” применяется ко всем служащим полиции.

• ↑ [11]. Черт побери! Черт возьми! (фр.)

[Виктор]

   Спасибо за перевод.
   Интересный и показательный рассказ.
   1910 год - взлёт технического прогресса.
   Видимо, это одна из причин, что в рассказе (это ведь явно "научный" детектив) акцент делается не столько на процедуре расследования и дедуктивно-логических умозаключениях, сколько на техническом подтверждении проверяемых версий.

   Конечно, если уж придираться, то можно сказать, что доказательная база довольно слабА.
   А так все изобретательно и остроумно.

[Роджер Шерингэм]

   Спасибо за перевод!
   В принципе, ничего особенного, преступник понятен сразу, а метод, с помощью которого он выявлен, я не могу воспринимать всерьёз после рассказа Чапека "Эксперимент профессора Роусса". Но, учитывая, что это первый рассказ цикла, представляющий читателю одного из первых сыщиков-учёных, и задача тут именно продемонстрировать его методы, смотрится не так плохо. Хотя “Бесшумная пуля”, конечно, гораздо сильнее.
   Удивил мотив. Поначалу я подумал, что это какая-то ерунда, но потом понял, что мотив-то довольно интересный психологически, и, пожалуй, в таком формате я его ни разу не встречал. Столь сложный анализ психологических побуждений свойственен скорее не детективной литературе, а реалистической прозе того времени.

[Доктор Фелл]

   Я не очень люблю, скажем так, “дюже научные детективы”. Но этот довольно оригинален. Я даже не говорю, насколько он созвучен происходящему (относительно).

[Роджер Шерингэм]

   Сейчас, конечно, истории Рива, где всё внимание на то, как именно Кеннеди докажет вину очевидного преступника, выглядят банальными. Но можно представить себе, как они читались, когда в новинку были и сами эти научные открытия, и их использование в детективе. Так что, хотя еще Ван Дайн критиковал Рива и считал его слабее, чем Фримена, есть в этих рассказах какое-то обаяние эпохи, верившей во всемогущество науки. Мы-то теперь в это уже не верим.

[afanasev]

   Честно говоря мало что понял, как-то не увлекло.
   Научные детективы скучны, и чем заумнее научная часть, тем меньше это детектив, потому что исчезает детективный принцип “читатель одновременно способен и не способен разгадать”. Получается строго говоря научный детектив и не детектив, потому что решает не логика, а специальные знания. Научность в детективе может выступать увлекательным фоном, если читатель посвящен в увлекательной и интересной форме во все научные тонкости и потом способен сам сделать выводы. Но такого я не встречал.
   Что касается рассказа, то для своего времени возможно это было и интересно, хотя с ШХ не сравниться, хотя очень похоже по форме повествования: клиентка с бедой, свой Ватсон и т.д.

[Роджер Шерингэм]

   Рассказ написан в 1911 году, за пару лет до этого в США нашумела история “Тифозной Мэри”.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Тифозная_Мэри
   Так что все первые читатели Рива понимали механизм хотя бы из свежих газет. Он просто использовал новости для создания нехитрого детектива. Всегда задействовал последнее слово науки, так сказать.

[Виктор]

   Сегодня этот рассказ представляет исключительно исторический интерес, в том числе и с научной точки зрения.
   А вот то, что Артур Рив опирался на реальные события, делает рассказ злободневным для своего времени.

   Думаю, современные авторы в похожей ситуации написали бы, скорее, триллер на конспирологическую тему о бактериологическом оружии.

   Но, как бы то ни было, законы раннего классического детектива вполне выдержаны: таинственное преступление - тщательное расследование - финальный сбор всех участников драмы в одном месте - выступление сыщика с разоблачением преступника.

   А сложный научный антураж как раз и переводит этот рассказ в разряд "научного" детектива, поскольку это всё равно детектив (по схеме сюжета и по форме текста).

[Роджер Шерингэм]

   Типичный Рив. Никаких твистов с личностью злодея и впечатляющее объяснение чисто технической стороны дела (что до научной достоверности, сложно судить), а в общем, приятное чтение с ароматом эпохи (примерно так Жюль Верна можно читать).
   Ну, будем ждать выхода полноценного сборника с остальными рассказами :)

[Леди Эстер]

   Вижу, Рив — это совершенно не моя разновидность детектива. Не люблю, когда все строится на каких-то чисто научных факторах, даже если они действительно научные. А то ведь часто бывает, что в таких детективах законы природы очень альтернативные.
   Помнится, профессор, читавший нам курс физики, говорил, что когда выйдет на пенсию, засядет за учебник физики в форме детективного романа. Думаю, он хотел написать что-то похожее на этот рассказ.

[Доктор Немо]

   А мне из писателей научного детектива нравится совсем другой Артур. В рассказах которого законы природы очень альтернативные :)

[Роджер Шерингэм]

   Я специально сравнил Рива с Жюль Верном. При всей разнице масштаба и жанра (хотя у Жюль Верна есть криминальные произведения). Там тоже достоверность научных данных весьма сомнительна (и не только с высоты наших теперешних знаний, но и по тогдашним меркам), но вот есть у обоих какая-то атмосфера эпохи, когда в подобную науку верилось, и она казалась последним словом.

[Виктор]

   1. Я как раз люблю такие произведения. Буквально отдыхаю, читая подобное.
   Атмосфера (как верно заметил Роджер Шерингэм) имеет здесь особое значение.
   Я с детства люблю Жюля Верна, и мне очень нравится подобный стиль, к которому сегодня близок так называемый "паро-панк" (steampunk).

   2. Что касается детективной линии, то загадки объясняются чисто "научными" способами с той или иной степенью достоверной реальности:
   — прожечь крышку стального сейфа ДЕЙСТВИТЕЛЬНО МОЖНО при помощи описанной в рассказе термитной смеси.
   — получение искусственных (синтетических) алмазов - это тоже РЕАЛЬНЫЙ процесс (высокое давление и высокая температура). Сегодня используемые в промышленности алмазы - почти все (97%) синтетические.
   Но вот по-настоящему крупные алмазы получить искусственно проблематично. На этом в рассказе А. Рива и строится схема мошенничества
   То есть, о том, что Пуассон — банальный мошенник, можно было догадаться почти сразу (учитывая вышесказанное мною).
   А в остальном этот рассказ - отличная старомодная приключенческая история, в чём (лично для меня) и состоит её прелесть.

   3. Единственно очень неясной для меня осталась следующая фраза:

   — По рукам, — согласился мистер Эндрюс, вынимая из кармана жилета три или четыре фиги. - Мой шофер отлично водит. Он домчит быстрее, чем метро.

   Это о каких фигах идёт речь? Фрукты (инжир) или кукиш? И какое отношение эти непонятные фиги имеют к сюжету рассказа??? Поясните, пожалуйста.

[Роджер Шерингэм]

   Там он вынимает из кармана три-четыре “brevas”, и, полагаю, в данном случае это всего лишь сигары.

[Виктор]

   Оказывается, по-испански "breva" означает "инжир, фига". Да, скорее всего, речь идёт о марке сигар типа “Quintero Brevas”. Но при чтении на этих “фигах” происходит “спотык”, так что при редактировании эту фразу вообще можно было выкинуть.

[Роджер Шерингэм]

Off topic:
   Попытался представить человека, складывающего три-четыре кукиша одновременно. Мистер Эндрюс фокусник почище Мерлини :)

[Доктор Немо]

   Ну, в принципе, чтобы догадаться, что Пуассон просто вытаскивает откуда-то бриллианты, особых научных познаний не надо :)

   Спасибо за перевод!