М. Иннес: Расследования Джона Эпплби

[Гастингс]

МАЙКЛ ИННЕС  ｢Расследования сэра Джона Эпплби｣    Сэр Джон Эпплби – это детектив, придуманный Майклом Иннесом в 1930-х годах, который появлялся во многих романах и рассказах.    Джон Эпплби родился в Киркби и рос в закоулках города Мидленд (Appleby's Other Story). Его дед был пекарем, а сам он получил стипендию в университете (There Came Both Mist and Snow).    Впервые в качестве гл. героя Джон Эпплби, молодого детектива инспектора из Скотленд-Ярда, появляется в “Смерть в апартаментах ректора” в 1936 году.  © Переводы выполнены специально для форума ‘КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ДЕТЕКТИВА’  ПЕРЕВОД: Участники форума  РЕДАКТОР-КОРРЕКТОР: Ольга Белозовская  Данные о первой публикации и дате публикации на форуме во вкладке ‘рассказы’.    В А Ж Н О !  В  Т О П И К Е  П Р И С У Т С Т В У Ю Т  С П О Й Л Е Р Ы.  Ч И Т А Т Ь  О Б С У Ж Д Е Н И Я  П О С Л Е  П Р О Ч Т Е Н И Я  Р А С С К А З А !

• ВНИМАНИЕ!
    Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
    Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
• О герое
     Сэр Джон Эпплби — это персонаж, придуманный Майклом Иннесом в 1930-х годах, который появлялся во многих романах и рассказах.
     У Эпплби была, возможно, самая длинная карьера, чем любого из великих детективов. В романе “Silence Observed” опубликованном в 1961 г. он утверждает, что ему пятьдесят три, что (при условии, что действие книги происходит в год публикации) означало бы, что он родился в 1907 или 1908 гг. Этому противоречит “Gay Phoenix” (1976 г.), где Эпплби говорит, что ему было двадцать девять лет, когда он женился. Что противоречит тому, что Джон стал женихом в “Appleby's End”, опубликованной в 1945 году, что означает, что он родился в 1916 году.
  
     Впервые мы знакомимся с этим персонажем в романе “ Смерть в апартаментах ректора” (Death at the President's Lodging, 1936 г.), тогда молодым детективом-инспектором Скотленд-Ярда. В дальнейшем, в различных произведениях мы узнаем различные “факты” о персонаже. В романе “Hare Sitting Up” (1959) говорится, что Джон родился в деревне Киркби Оверблоу в Северном Йоркшире. В “Appleby's Other Story” упоминается что юный Джон рос в закоулках города Мидленд. Его дед был пекарем, а сам он получил стипендию в университете (There Came Both Mist and Snow, 1940).
     После Второй мировой войны Джон Эпплби уволился с полиции и женился Джудит Равен, скульпторе, впервые появившейся в “Appleby's End” (1945).
     У него есть две младшие сестры, Патриция (“Остановите печать!” ｢Stop Press, 1939｣) и Джейн (“Operation Pax”, 1951), затем больше не упоминавшиеся.
  
     В последующих произведениях перед читателем предстает опытный комиссар столичной полиции, должность, награжденная рыцарством. Хотя он позже удалился в усадьбу “Долгий Сон”, семейный дом его жены в сельской местности, Эпплби продолжил успешно расследовать преступления в 1980-х годах, последний раз появившись в “Appleby and the Ospreys” в 1986 году, спустя пол века после его литературного дебюта.
     В нескольких более поздних рассказах главным героем является его сын Бобби.
• “Собачья жизнь”
    “A Dog's Life”   — Человеческая деятельность, — заметил хирург, — часто очень странно связана с мотивом, ее вызывающим. Мужчин толкает к самоубийству банальная скука, а к убийству — простое любопытство.
     Философ протянул руку к графину.
     — Мне казалось, наоборот, — сказал он. — Скука заставляет нас жаждать каких-то решительных действий, а убийство человека, конечно, самое решительное действие, какое мы способны предпринять. Соответственно, никакое любопытство не может быть острее, чем желание проникнуть в тайну смерти. И возможность решения этой проблемы лежит в нас самих, а не в том, чтобы столкнуть в могилу кого-то другого… Мой дорогой Эпплби, портвейн великолепен.
     — Я видел очень много случаев убийства, — адвокат расколол грецкий орех и внимательно рассмотрел ядро. — То, что за некоторыми стояла скука, а за некоторыми любопытство, я не отрицаю. Но еще очень многое значит респектабельность.
     — Респектабельность? — Хирург поставил стакан. — Мой дорогой сэр, вы встревожили меня. Моя собственная респектабельность просто бросается в глаза.
     Адвокат усмехнулся:
     — Ну, будьте осторожным. Желание сохранить респектабельность — это ужасный мотив для убийства, смею вас уверить. И, думаю, наш хозяин скажет вам то же самое.
     Повисла пауза, в которой ожидание усиливалось, а Эпплби молча наблюдал, как графин медленно завершает свой путь вокруг стола и возвращается к нему.
     — Да, — произнес он наконец, — это совершенно справедливо. Я знал женщину, которая отравила своего мужа исключительно ужасным и мучительным способом, чтобы не запятнать свое честное имя перед соседями, просто уйдя к другому мужчине. И, конечно, было еще дело Лорио. Вам интересно? Ну, судите сами.
     
     В то время я был молод, это был мой первый отпуск с тех пор, как я перешел в Скотланд-Ярд. Не очень-то веселый отпуск, поскольку я проводил его у своей тетки в Ширклиффе — месте, куда она периодически сбегала от изнуряющей жизни в Харрогейте. Именно она заставила меня завести знакомство с семейством Лорио. Роберт Лорио происходил из хорошей йоркширской семьи, а это подразумевало, что моя тетя, хотя и стояла выше его на социальной лестнице, старалась не терять его из виду. Большинство людей, как я обнаружил, как раз “потеряло из виду” Лорио и его жену Монику. Они жили совершенно одни в сельском доме, который больше не имел никакого отношения к ферме и находился в окрестностях небольшого городка. Огромный утес, давший имя этому месту, располагался неподалеку, а на расстоянии мили находилась достопримечательность под названием Высокая голова.
     Моя тетя не собиралась лично наносить визит этим людям. Для этого в ее табели о рангах они занимали слишком низкое место. Гораздо проще было послать через меня массу ничего не значащих напыщенных слов. Итак, одним ветреным утром я оправился к ним и представился. Лорио оказался мрачным мужчиной среднего возраста и простоватого вида с короткой темной бородкой. На всем его облике словно было написано “стесненные обстоятельства”, и обстановка в доме это подтверждала. Можно было заметить светлые прямоугольники на стенах, где раньше висела картина или стоял шкаф, исчезнувшие, чтобы дать хлеб насущный. Все же, если бы кто-то действительно взялся рассуждать о доме Лорио в кулинарном аспекте, то ассоциации были бы совершенно другими. Преобладали бы блюда вроде глаза тритона и лягушачьей лапки с большим количеством крови бабуина для соуса. Моника Лорио выглядела абсолютной ведьмой. Темноволосая, как и ее муж, она была намного моложе его. Под неряшливой тканью ее платья угадывалась прекрасная фигура. Именно жена занимала меня хоть как-то, поскольку муж, засунув одну руку глубоко в карман потертого серо-зеленого твидового костюма, а другой почесывая за ушами большого пуделя, смотрел на меня молча и мрачно. Миссис Лорио также смотрела на меня, а затем ее глаза перемещались на Лорио, и взгляд этот мне не нравился, или в окно в направлении полуразрушенного сарая на краю сада, а оттуда к одиночеству и бесприютности — поскольку это было именно так — пустынного торфяника и далекого утеса.
     Думаю, вам понятно, как все это было мне ненавистно. Что труднее всего передать, так это необъяснимую силу моего чувства. Я сидел там, обсуждая всякую чепуху о здоровье моей тетушки и неисчислимых свидетельствах ее благосклонности, и все это время физически ощущал присутствие и приближение какого-то абсолютного зла. Когда тем вечером я вернулся, и тетя стала расспрашивать меня о Монике Лорио, честным ответом было бы: “Это женщина, которая погрузилась в такую пучину отчаяния, которую я и представить себе не могу”. Но это не те вещи, которые вы можете сказать своей тете — по крайней мере моей тете. Поэтому я промолчал.
     Вас, наверное, удивит, что с тех пор я почти ежедневно прогуливался в том направлении? Конечно, виды там были великолепные, однако не сомневаюсь, что вовсю заработали именно мои инстинкты детектива. В одном случае они фактически заставили меня пройти через двор позади дома, хотя мне совершенно не улыбалось быть обнаруженным одним из Лорио. В какое-то мгновение я подумал, что Моника меня заметила, но это не вызвало у нее абсолютно никаких чувств. Она стояла, что-то высматривая из-за незанавешенного окна, и впилась в меня взглядом, в котором промелькнуло некое злорадство, что заставило мое сердце екнуть. Но тут же я понял, что в действительности она смотрела мимо меня на что-то далекое. Я повернул голову и сначала ничего не увидел, за исключением пуделя Рекса, лениво лежащего на солнце. И лишь затем, бросив взгляд на угол сарая, я увидел сутулую фигуру в потертом твидовом костюме.
     Я не питал дружеских чувств к Лорио, но в тот момент почувствовал себя очень виноватым перед ним. Он был бесполезным существом — все полуразрушенное окружение свидетельствовало об этом, — а его жена, у которой, очевидно, была и живость и целеустремленность, ненавидела его. Это была мрачная и гадкая картина, и я решил, что мое любопытство полностью удовлетворено. Однако в тот же день я получил новые впечатления.
     Я совершил довольно продолжительную прогулку вдоль утесов, пообедал в пабе и возвращался берегом, — это можно проделать, пока не приблизитесь на полторы мили к Высокой голове, оттуда утесы круто спускаются в глубоководные места, и необходимо вновь подняться и идти поверху. Ну вот, я еще шел берегом (было солнечно и тепло) и присел на небольшом выступе, немного почитал и быстро задремал. Не думаю, что спал я долго, а проснулся от звука голосов, доносящихся с расстояния в полдюжины ярдов, — из следующей впадины фактически среди дюн. Один из голосов принадлежал женщине, которую я немедленно отождествил с миссис Лорио. Другой принадлежал мужчине, и, наверняка, не ее мужу. Я не слышал слов. Но это был как раз тот вид разговора, в котором слова практически не имеют значения: фактически это был шепот любовников. Я чрезвычайно смутился. Понимаете, тем утром я с беспокойством думал о семействе Лорио. И вот теперь я оказался здесь, сам того не желая, прячущимся, как ищейка у дверей спальни в каком-нибудь отеле. Поэтому я убежал не оглядываясь. Я еще не понял, что полицейские не могут позволить себе следовать велению сердца. В том деле, если бы я только немного подполз и заглянул… Но вижу, вы теряете терпение. Поэтому сразу перехожу к убийству.
     Эпплби сделал паузу, и адвокат одобрительно кивнул:
     — Мы принимаем как данность, что грядет убийство. Произошло слишком многое, чтобы наш приятель Лорио не встретил внезапный и таинственный конец!
     — Внезапный — да. Но я не назвал бы его таинственным. — Эпплби сделал паузу, чтобы затянуться сигарой. — Я не собираюсь вас мистифицировать. Просто расскажу последовательность событий.
     — Простая сказочка на сон грядущий. — Хирург пододвинул пепельницу к философу и усмехнулся. — Или, по крайней мере, все это так выглядело, пока в дело не вмешались вы. Продолжайте, мой дорогой Эпплби, продолжайте.
     — Итак, после этого случая я решил больше никогда не встречаться с Лорио. Но мне вновь не повезло. На следующий же день Роберт Лорио нанес визит моей тете. Это было вполне естественно и уместно, никаких сомнений. Но все равно, я удивился. Он показался мне слишком погруженным в личные несчастья — независимо от того, что за этим стояло, — чтобы хоть на грош заботиться о нормах поведения. Однако он явился, а когда уходил, я прогулялся с ним немного и попытался ободрить. Это мне удалось и даже с избытком. Три или четыре дня спустя он появился вновь и предложил мне прогуляться.
     И мы пошли — тогда и затем еще пару раз. Я был в то время молодым и тщеславным, но мне ни разу не приходило в голову, что это доставляет ему хоть какое-то удовольствие. Он изо всех сил старался быть приятным спутником; мы осмотрели всевозможные древности, которые могла предложить эта местность, но он рассказывал о них как человек, прочитавший об этом лишь накануне вечером. Что-то было у него на уме, это очевидно. Сначала я предположил, что ему необходимо выговориться, и он обхаживал меня в качестве некоего поверенного. Но затем я осознал, что речь идет о чем-то большем, и с некоторым беспокойством вспомнил, что я полицейский из Скотланд-Ярда. Возможно, Лорио цеплялся за меня из-за моей профессии. Мне уже приходилось выполнять роль телохранителя для пары важных шишек. И я решил, что бедняга Лорио пытается нанять меня неофициально с той же целью.
     Он просто боялся. Когда я понял эту простую и прозаическую истину, когда представил его в том одиноком доме наедине с ведьмой-женой при том, что любовник жены прятался, возможно, в соседнем сарае, ну, я почувствовал себя виноватым перед этим человеком. По сути, жизнь у него была просто собачья. Думаю, что я даже несколько встревожился, хотя, насколько помню, совершенно не ожидал того, что вы тут назвали убийством из респектабельности или чем-то вроде этого. Казалось, он не мог разговориться — то есть попросту выговориться, — но я полагал, что в конце нашей третьей прогулки спрошу его напрямую. Только у той третьей прогулки не было конца.
     Она отличалась от наших предыдущих двумя обстоятельствами. Во-первых, с нами не было Рекса, пуделя. И это, казалось, заставляло Лорио нервничать еще больше. Дело в том, что обычно это существо бегало кругами около нас, а Лорио нежно следил за ним взглядом; затем собака мчалась к нему и начинала радостно прыгать, а он быстро взмахивал рукой, и она тут же вновь бросалась прочь. Теперь же, когда нельзя было сосредоточить взгляд на собаке, он непрерывно смотрел на часы — словно доктор Фауст, с нетерпением ожидающий наступления полуночи. Другое отличие состояло в погоде. Дул штормовой ветер, затрудняющий ходьбу, и море под нами выглядело ужасно. Дело в том, что мы выбрали дорожку около утеса мимо собственного дома Лорио и начали подъем к Высокой голове. Некоторое время мы шли молча — необходимость, чтобы сохранить дыхание на таком ветру, — и вдруг Лорио пробормотал что-то несвязное о собаке. Я понял, что она исчезла тем самым утром и что он волнуется по этому поводу. Я попытался выразить сочувствие, но меня больше тревожил сам этот человек. Его возбуждение росло, и мне пришло в голову, что его беспокойство граничит с безумием. Возможно, он перенес на животное всю ту привязанность, которую было бессмысленно демонстрировать жене.
     Выяснилось, что мне следовало тревожиться значительно сильнее. Поскольку жизни у Роберта Лорио оставалось тогда лишь тридцать минут.
     По уступу Высокой головы проходила своего рода автострада, и, когда мы приблизились, я увидел три или четыре припаркованных автомобиля и небольшую группу людей, стоящих на безопасном расстоянии от края. Этого и следовало ожидать, потому что, когда дует штормовой ветер, с горы открывается великолепный вид на бушующее море. На протяжении приблизительно пятидесяти ярдов вершина горы распадается на систему скалистых утесов, опасных выступов и небольших пещер, — тут и там виднеются колючие кусты боярышника или утесника, отчаянно цепляющиеся за скалы и висящие над пустотой. Имеются и просто отвесные участки, откуда видно, как несколькими сотнями футов ниже ревут и кипят волны прибоя.
     Я довольно уверенно чувствую себя на высоте, но могу признаться, что тем утром старался держаться подальше от края. С Лорио, однако, все было иначе. Его, казалось, влекло к краю, и я вынужден был следовать за ним, или, по крайней мере, держаться достаточно близко, и поэтому услышал его внезапный крик прежде, чем звук был унесен бурей. “Рекс, — закричал он, — Рекс! Он попал в ловушку!”
     Конечно же, это была его собака, сжавшаяся на узком выступе приблизительно в двадцати футах под нами. Зрелище было не из приятных. И все же мое первое впечатление состояло в том, что животное не попалось в ловушку, и, если его настойчиво позвать, сможет выбраться оттуда так же, как и спустилось. О других возможных ловушках я тогда и не помышлял.
     Прежде, чем я сообразил, что к чему, Лорио начал карабкаться по скале. Я призывал его не быть дураком, но он лишь махнул рукой и продолжил маршрут. Как я уже сказал, имелась тропа, по которой к нам мог подняться Рекс. Для человека же трудность заключалась в том, что в двух местах скала нависала очень низко. Второе из этих мест, которое располагалось на самом краю так, что его прохождение не допускало ни малейшей ошибки, частично оказалось скрытым большим валуном. Несколько зрителей на Голове, видя, что происходит нечто экстраординарное, спустились ниже, чтобы наблюдать за спасательной операцией; мы ждали затаив дыхание; это был момент, когда казалось, что любое произнесенное слово станет причиной смерти.
     Лорио добрался до этого последнего критического места, и я видел, что он заколебался. Затем он нагнулся и полез под выступ. Сначала исчезла его голова, затем плечи в том потертом твидовом костюме, и, наконец, все, что мы могли видеть, это одна его нога, которая медленно и осторожно исчезала дюйм за дюймом. Казалось, прошла целая вечность прежде, чем что-то появилось на другой стороне. Наконец один из мужчин, стоящих около меня, издал восклицание, и я увидел руку. Она нащупывала опору… а затем дико закрутилась в воздухе. В тот ужасный момент в голове у меня пронеслась целая туча самых диких мыслей. Что та рука, фантастически явившаяся мне, была рукой дирижера какого-то оркестра, отрабатывающего некоторую потрясающую коду. И в этот момент у меня словно открылись уши. Я услышал — чего до этого не осознавал — рев и удары огромных волн там внизу и короткий ужасный крик. В течение долей секунды мы могли видеть всего человека — ветер развевал его пиджак, сутулая спина парила в пустоте, а бородатый рот разверзся в последнем отчаянном крике. А затем он исчез. Вы замечали, что, когда описывают картину такого падения, все видят процесс — то есть движение объекта, независимо от того, что это было, в его полете? В действительности все не так: скорость настолько велика, что все заканчивается в один миг. Думаю, что осознал это ужасное падение с точки зрения не расстояния, а масштабов трагедии. В один момент человек извивается передо мной в агонии, в следующий — маленький черный комок погружается в море.
     Любые действия были бессмысленны. Я очень хорошо понимал, что стал свидетелем мгновенной смерти. Однако я помчался в домик офицера береговой службы на другую сторону Высокой головы. По некоторым причинам домик пустовал. Но я знал, что там имеется телефон. Таким образом, я проник туда, разбив окно, и послал сообщение в спасательную станцию в Ширклиффе — что было совершено бесполезно, но лучшее, что я мог сделать. Все это заняло приблизительно пятнадцать минут. Когда я вернулся, на месте инцидента собралась целая толпа. Люди, которые приехали к Голове на машинах, жестикулировали, что-то бормотали и осторожно исследовали край утеса; фактически они получили от прогулки гораздо больше, чем рассчитывали. Одна группа находилась в особо сильном возбуждении. И через мгновение я понял почему. Рексу, очевидно, удалось вылезти самостоятельно — как я и думал раньше. Люди похлопывали его, покачивали головами, что-то кричали ему и вообще совершенно смутили бедное животное. Он завыл. И в тот момент ему на голову опустилась рука и успокоила его. Это была миссис Лорио. Как она здесь оказалась, было непонятно.
     Она была бледной, как привидение, и дико озиралась вокруг. Кто-то как раз был в середине рассказа, описывающего инцидент; это был один из двух мужчин, которые стояли рядом со мной и видели, как все произошло. Но в этот момент мужчина смутился и замолк. У меня не было никакого желания делать эту работу, но я понимал, что должен подойти к ней и открыть ужасную правду.
     Или это именно она, кто знает правду? Если до этого подозрение и не спешило зародиться во мне, то теперь оно росло и ширилось. Фактически я не видел, как мертвец начал падать. Он исчез на несколько секунд, а затем я увидел его уже потерявшего равновесие и падающего. И ландшафт там довольно сложный. Я знал только, что на утесе имелись головокружительные тропки и выступы, между которыми располагались неглубокие ниши и даже мелкие пещеры, вполне достаточные для того, чтобы в них спрятаться. Что, если там скрывался любовник Моники Лорио… или даже они оба? Что, если собака была лишь приманкой?
     Ответы на эти вопросы были получены буквально через тридцать секунд. Или, скорее, Рекс ответил на них. Он снова забеспокоился и напрягся в руках хозяйки, которая держала его за ошейник. Внезапно его настороженность сменилась сильным волнением, он вырвался и, как молния, бросился по дороге вдоль утеса. Его цель стала очевидной через мгновение. На расстоянии приблизительно в сто ярдов в сторону Ширклиффа быстро шел мужчина в потрепанной одежде и с узелком на палке. Возможно, это был бродяга, который остановился на краю небольшой толпы, чтобы поглазеть на происходящее, а теперь продолжил свой путь.
     Рекс бросился к нему. На мгновение я подумал, что он собирается вцепиться мужчине в горло. Но пес просто прыгнул на него, демонстрируя обыкновенную радость и дружелюбие. И мужчина успокоил его быстрым движением руки…
     Я узнал бы это жест где угодно, и в свою очередь поставил рекорд скорости, который не посрамил бы и самого Рекса. Когда я приблизился, мужчина повернулся и увидел меня. Это был брюнет, причем чисто выбритый, а для бродяги — неестественно чисто. Наши глаза встретились, и он понял, что я знаю все. Ужас и отчаяние отразились на его лице. А затем он сделал самое простое из того, что ему оставалось. Он повернулся, побежал и прыгнул. На сей раз я не видел, как падало тело. Но результат сомнений не вызывал. Роберт Лорио присоединился к своей жертве. Монике Лорио храбрости не хватило. Ее повесили.
     
     — Мне казалось, — сказал философ, — вы обещали, что в этой истории не будет никакой мистификации?
     — Ну, разве чуточку. Роберт и Моника Лорио любили друг друга и в бедности. Их единственным возможным источником средств был весьма значительный страховой полис на жизнь Роберта Лорио. Так обстояли дела, когда однажды некий бродяга постучал с черного хода к миссис Лорио. Он напоминал ее мужа фигурой и цветом волос и не отличался умом. Кроме того, он был открыт для предложений — преступных предложений.
     Ее план созрел мгновенно. Она поместила его в сарае, притворяясь, что скрывает от мужа. Она сделала его своим любовником. Отсюда тот случай, когда я проснулся днем около моря. И отсюда также злоба в ее взгляде в тот день, когда я принял его за ее мужа. Ей не очень-то нравилось то, что она была вынуждена делать.
     К тому времени его уже подготовили для роли — борода, как у Лорио, старая одежда Лорио. Легко догадаться о ее плане. Они вместе скрываются в небольшой пещере ниже уступа утеса, когда Лорио будет совершать одну из своих регулярных прогулок; они используют Рекса в качестве приманки, чтобы заманить Лорио вниз; они толкают Лорио в пропасть — и с ним покончено. Она совершенно убедила своего несчастного сообщника, что, если тело когда-нибудь обнаружат, опознать его будет уже невозможно. А тем временем просто появится новый Роберт Лорио.
     Итак, вы видите, что, с точки зрения бродяги, это действительно было убийство из респектабельности. Но на самом деле ничего подобного не произошло. Это было убийство из корыстных побуждений, а несчастный человек был выбран на роль не сообщника, а жертвы.
     План семейства Лорио был сложен, но выполним. Должен был иметься свидетель — не кто иной, как перспективный молодой сотрудник из Скотланд-Ярда! Настоящий Роберт Лорио должен был отправиться на спасение собаки, на мгновение исчезнуть, а затем, как должно казаться, упасть и встретить смерть. Но в действительности именно труп бродяги почти наверняка обнаружат спустя несколько дней и опознают как Лорио. Тем временем Лорио в пещере следует побриться и изменить внешность, а затем он и его жена должны порознь выйти и вернуться на дорогу. И, пока она отвлекает внимание, закатывая сцену, он должен просто уйти. Когда она получила бы страховку, они вновь воссоединились бы в Канаде.
     И это почти сработало. С момента, когда Лорио начал нервно поглядывать на часы, все двигалось точно по расписанию. Прекрасный план, который должен был привести к гибели несчастного простофили. Однако не стоит слишком его жалеть. Его смерть — это смерть от укуса того человека, который сам собирался укусить. Но последний укус, если можно так выразиться, был сделан Рексом. Он разрушил все, когда казалось, что опасность уже позади.
     Эпплби вздохнул:
     — Память о тех двух смертях все еще внушает мне ужас. Но сейчас, в ретроспективе, не такой ужас, какой я испытываю, вспоминая, как, проснувшись тем днем, слышал голос Моники Лорио, шепчущей страстные слова человеку, которого она готовится убить.   Первая публикация в оригинале: The Evening Standard, 11 мая 1950 г. / на форуме: 08 августа 2015 г. ▣ Перевод: Н. Баженов.
• “Ключ”
    “The Key”   — Должен же существовать некий ключ к этому делу. — Инспектор Кадовер отвернулся от окна и уставился на своего бывшего коллегу. Но его глаза все еще были сфокусированы на чем-то далеком, так что Эпплби почувствовал себя неким мелким и даже неодушевленным объектом, видимым лишь на горизонте и рассматриваемым из некоего орлиного гнезда, расположенного где-то высоко в Нью-Скотланд-Ярде. — В конце концов, к каждому убийству есть ключ.
     — Несомненно, — спокойно согласился Эпплби. — Только иногда его хоронят вместе с трупом.
     — Чушь! — Нервы Кадовера были на пределе. — И во всяком случае труп еще не погребен. Он на очень тщательном судебном вскрытии. Понимаете, эта Гонория Клодд, когда ее нашли, была мертва по меньшей мере три дня, и я стремлюсь максимально уточнить время. Конечно, это вообще может не быть убийством. На первый взгляд напоминает очередное мрачное дело из серии “голова в духовке”. Но если так, то Гонория намного более экономная девица, чем это следует из других фактов. Да, она находилась в кухне этого весьма уединенного коттеджа, и ее голова уютно лежала в духовке... Но газ был выключен, и на кране только ее отпечатки пальцев.
     — Понимаю. — Казалось, Эпплби не сильно заинтересовался этим делом. — А она могла дотянуться до крана с того места, где лежала?
     — Конечно, могла. И все вместе наводит на мысль только о самоубийстве. Она могла выключить кран сама. Не из экономии, конечно. Это просто шутка.
     — Ага, — согласился Эпплби.
     — Возможно, в последний момент она передумала убивать себя, как и многие ей подобные. Возможно, она в последний момент в отчаянии приподнялась и сумела повернуть кран. Положение руки этому соответствует.
     — Она жила в этом коттедже?
     — Не постоянно. Хотя она уже покинула сцену, у нее осталась роскошная квартира здесь в городе. Коттедж стоит запертым, и его иногда открывают на уикенд. Коттедж такого типа, в который провизию завозят в консервах, сами следят за чистотой и где вам никто не надоедает. По средам в саду работает мужчина. Сомневаюсь, что ему были бы рады в доме в любое другое время.
     — Возникает предположение, — сказал Эпплби, — что эта мисс Клодд…
     — Миссис Джолли. Она замужем — совершенно официально — за каким-то непонятным мужчиной по фамилии Джолли. Он, я думаю, играл важную роль в ее жизни.
     — С мужьями такое иногда случается.
     — Вы меня неправильно поняли. — Мрачное настроение Кадовера усилилось. — У этой женщины было больше денег, чем она могла заработать при всех своих талантах.
     — Если я все правильно понял, она была не просто безнравственной, но и преступной. В самые неприятные моменты появляется Джолли-муж…
     — И совершенно не соответствует своему имени[1]. Фактически особо грязный вид шантажа.
      Эпплби встал.
     — Ну, приятно услышать, что в мире все по-старому. Вам нужно найти убийцу, прекрасно. Очень вероятно, что вашу Гонорию убрал с дороги кто-то, кто не мог позволить себе потерять или репутацию, или большие деньги. И не забудьте в радостном возбуждении от посылки этого парня на виселицу одновременно постараться упечь самого Джолли. А теперь я должен идти.
     — И, заметьте, имеются признаки борьбы. — Кадовер упорно следовал за Эпплби до двери. — Ушибы в различных местах, сломанные ногти, довольно жестокие…
     — Несомненно.
      Эпплби, уже положивший руку на ручку двери, отступил при стуке снаружи. Дверь распахнулась, и в комнату влетел молодой человек.
     — Вот оно, сэр… — Молодой человек заметил Эпплби и поспешно взял себя в руки. — Они кое-что нашли. Ключ. И его чуть было не похоронили вместе с трупом.
     Инспектор Кадовер тяжело опустился на стул. Джон Эпплби, который сейчас выглядел значительно менее похожим на отставника, чем за тридцать секунд до этого, уставился на содержимое маленькой коробочки, которую принес молодой человек.
     — Йельский ключ[2], — сказал он, — и немного скрученной проволоки.
      Молодой человек кивнул.
     — Только что обнаружили при вскрытии в животе Гонории. — С уверенной улыбкой, которая способна вызвать расположение самых важных чинов, молодой человек поглядел на Эпплби и своего начальника.
     — Поток света. — Эпплби стоял неподвижно, и лишь его губы чуть шевелились. Затем его рука протянулась вперед, и очень осторожно пальцы коснулись небольшого куска скрученной пружинистой проволоки.
     — Вы имеете в виду, что это… эта штуковина способна прояснить дело? — Кадовер поднялся, сделал три шага к окну и принялся рассматривать открывшийся вид на район Лондона с явной недоброжелательностью.
     — Это должно пролить свет. Помните Дюпена?
     — Дюпена? — Молодой полицейский вскинул голову как человек, который рад продемонстрировать хорошее знание литературы. — Вы имеете в виду того лягушатника у По?
     — Точно. Лягушатник у По. Бессмертный и типичный французский детектив, созданный гением По. “Ищите то, — говорил он, — чего еще никогда не случалось, и сосредоточьтесь именно на этом”[3].
     — Хорошо, вот вам пожалуйста: никогда прежде Скотланд-Ярд не находил в желудке, по-видимому убитой женщины йельского ключа и полутора дюймов скрученной проволоки. И это необычайно интересно.
     — Даже больше, — внезапно произнес Кадовер с чувством. — Это в высшей степени интересно. И вещь именно такого рода способна заинтересовать вас. А теперь, мой дорогой Эпплби, если хотите изучить все поподробнее, порыскать вокруг…
      Эпплби покачал головой.
     — Доктора уже все сделали за нас. И если вашу тайну суждено раскрыть, — он постучал пальцем по коробочке, — это произойдет сейчас и на основании того, что находится у нас под носом.
     Их прервал стук в дверь, и в комнату просунул голову сержант в форме:
     — Прошу прощения, сэр, но у нас внизу сидит сэр Уриен Пендрагон и желает видеть того, кто занимается делом покойной миссис Джолли.
     — О боже! Конечно, проводите его сюда. — Кадовер был явно поражен, услышав имя известнейшего ученого. — Эпплби, как вы думаете, мог он быть одним из этих?..
     — Не сомневаюсь в этом, — Эпплби вернул шляпу на крюк, с которого снял ее за несколько мгновений до того. — Между прочим, у вас имеется информация о понесшем тяжелую утрату Джолли?
     — Он должен быть здесь в самое ближайшее время.
     — Прекрасно. Пожалуй, мне действительно лучше остаться. Лишь на десяток минут, пока дело не будет завершено.
      Тяжело дыша, Кадовер кивнул молодому человеку.
     — Уходите, — сказал он. — Такой человек, как сэр Уриен, наверное, вытерпит нас двоих. Но трое для него — это слишком.
     
     — Бедная миссис Джолли, — сказал сэр Уриен, — была моей ближайшей соседкой по загородному жилью. И мы дружили. Поэтому, естественно, я очень беспокоюсь.
     — И вы чувствуете, что у вас может быть ценная информация для нас? — Реакция Кадовера на известность визитера состояла в том, что он стал подчеркнуто официальным и мрачным.
     — Ну да… хотя вопрос этот… довольно тонкий. — Сэр Уриен вставил монокль и слегка провел пальцами по красиво постриженной седой бороде.
     — Факт состоит в том, что был… гм… почти сентиментальный элемент в наших отношениях с бедной миссис Джолли... с ее стороны, конечно. Я действительно боялся, что искаженное представление об этом могло повлиять на ее отношения с мужем, который является предельно жестоким и неуправляемым человеком. Они уже и так были в очень плохих отношениях и редко виделись.
     — У нас имеются некоторые сведения об этом! — Кадовер достал блокнот. — И вы говорите, сэр Уриен, что были за границей?
     — Да. Именно неловкость создавшейся ситуации заставила меня приблизительно десять дней назад уехать за границу. Я поехал к своим друзьям Монтроялям в Ментоне, — сэр Уриен сделал паузу, как будто давая возможность слушателем проглотить эту внушительную порцию информации, — и намеревался оставаться там в течение приблизительно трех недель. Но несколько дней назад государственные дела заставили меня вернуться, и я услышал об этой ужасной трагедии только сегодня утром.
     Эпплби, который молча стоял возле окна во время этого предварительного обмена фразами, внезапно заговорил:
     — Могу я спросить, сэр Уриен, во время своей поездки вы постоянно находились в обществе ваших друзей?
     — Безусловно. — Сэр Уриен выглядел несколько удивленным. — Мы с Чарльзом Монтроялем — очень старые друзья. Arcades ambo[4] — это про нас.
     — Спасибо. — Эпплби, казалось, вновь впал в прострацию.
     — Сэр Уриен, факты, насколько они нам известны, таковы, — голос Кадовера был совершенно лишен эмоций. — Тело миссис Джолли (или мисс Гонории Клод) было обнаружено вчера утром прохожим, который заблудился и, не дождавшись, что ему откроют дверь, оказался достаточно любопытным, чтобы заглянуть в кухонное окно. Она умерла от отравления газом некоторое время назад, по нашим оценкам, от трех до шести дней тому.
     — О боже, я просто потрясен. Если бы я не был за границей, то, возможно, смог бы что-то предпринять, чтобы не допустить такого опрометчивого поступка.
     — Мы думаем, что это убийство.
     — Вы меня пугаете. Но я не совсем удивлен. Ее муж — очень неуравновешенный субъект — страдает припадками просто патологической ревности. И хотя можно восхищаться, как в шекспировском “Отелло”, преданностью, из которой вырастает подобная страсть…
     — Сэр Уриен, должен сказать вам, что наша информация по этому вопросу сильно отличается. Как мы полагаем, миссис Джолли не была порядочной женщиной. И она, и ее муж тайно эксплуатировали эту черту, причем явно подпадая под некоторые статьи уголовного кодекса. Джолли изображал из себя оскорбленного мужа, обнаружившего, что его жена неверна, а затем соглашался принять деньги в качестве платы за молчание и, скажем так, любезности. Поэтому ваша картина оскорбленного мужа, совершающего убийство в припадке безудержной ревности, кажется полной чепухой.
     — Вы причиняете мне невыносимую боль. Вы просто пугаете меня. — Сэр Уриен, заметно побледнел, однако снова с удовольствием погладил бороду. — И если мне позволено сказать, инспектор, меня очень тревожит тот факт, что человек вашего положения демонстрирует столь странное незнание человеческой натуры. Предположим — чего я ни на мгновение не допускаю, — что ситуация именно такова, как вы ее описали. Более-менее известно, что человек, который эксплуатирует женщину в манере, которую вы упомянули, особенно яростно станет реагировать, если женщина проявит хоть немного искренних чувств в том деле, которое изначально определялось только выгодой.
     Кадовер, которого, таким образом, вежливо поставили на место, задышал еще тяжелее, чем раньше. И вновь Эпплби, стоящий у окна, слегка пошевелился.
     — Это, — сказал он, — совершенно справедливо. Я вижу, сэр Уриен, что вы умеете понять мысли людей из преступного общества. Кстати, вы знакомы с этим парнем Джолли?
     Сэр Уриен заколебался.
     — Мы встречались. Это не тот человек, которого я желал бы допустить в круг своих знакомых.
     — Полагаю, вам было бы интересно встретить его вновь.
     Кадовер, поняв намек, наклонился над столом и нажал кнопку звонка.
     
     Джолли оказался неким серым и скользким существом, бесформенным и однозначно неприятным.
     — Мы так понимаем, что вы не часто находились в обществе жены. — Кадовер, казалось, смотрел сквозь некую паутину в виде человеческой фигуры, стоящую перед ним. — Но по меньшей мере будет нетрудно доказать, что она была вашим единственным видимым средством дохода. У нее были деньги, мистер Джолли, и вы знали, как она их добывала. Полагаю, нам далеко ходить не надо, — и Кадовер бросил быстрый взгляд на притихшего сэра Уриена Пендрагона, — чтобы вспомнить один довольно значительный источник дохода.
     — А я вам говорю, Гонория не была порочна. — Джолли облизал пересохшие губы и бросил на сэра Уриена косой взгляд, в котором читались страх и злоба. — Не была порочной вообще. Я не говорю, что у нее не было нескольких очень приятных друзей среди джентльменов и что она не получала подарков.
     — Могло так случиться, что она получила автомобиль?
     Эти слова произнес Эпплби. Совершенно неожиданно он оказался в центре комнаты.
     — Я не говорю, что этого не было, и я не говорю, что это было. — Джолли произносил слова очень осторожно и с опаской, стараясь подобрать наиболее нейтральную формулировку.
     — Просто ответьте, был ли у нее конкретный автомобиль? Довольно большой автомобиль…
     — Я протестую! — Сэр Уриен встал. — В интересах мистера Джолли я протестую против этого весьма странного допроса. Я требую, чтобы ему разрешили уйти и больше не отвечать на вопросы без присутствия адвоката.
     — Против этого у меня нет никаких возражений. — Эпплби мягко улыбнулся и одновременно сделал жест, который заставил Кадовера заслонить собой дверь. — Но что касается вас самого, сэр Уриен, это совсем другое дело.
     
     — Она сама рассказала нам все. — Кадовер и Эпплби вновь были одни, и последний говорил, внимательно глядя через окно на Лондон.
     — Относительно того, была ли порочна Гонория, у нас имеется собственное мнение. Но у нее, конечно, были мозги. И мужество в некотором роде. Она понимала, что ее убивают, и желала, чтобы убийца заплатил за это.
     Что касается Пендрагона, требование отдать автомобиль и было последней соломинкой и источником его вдохновения. Они были ближайшими соседями; она приставала к нему, чтобы иметь возможность пользоваться его большим автомобилем; он уехал за границу и оставил ей ключ от гаража, в котором стоит машина.
     Рискну предположить, что гараж находится немного в стороне от его дома. Или, возможно, он отослал слуг, и людей поблизости не было, — это придется выяснять вам.
     Он знал характер несчастной женщины: у него были серьезные причины его знать. Она была эгоисткой и решила насладиться великолепным новым подарком в одиночестве.
     Гонория отперла гараж и вошла. Села в автомобиль и захлопнула дверцу. Через несколько секунд, полагаю, она поняла, что обречена: она закрыла себя в блестяще оборудованной камере смерти.
     Пендрагон — ученый. Ему нетрудно было сделать так, чтобы, когда дверь автомобиля захлопнулась, одновременно произошло несколько вещей. Замки в дверях заблокировались. Не сомневаюсь, что дверь гаража — вероятно, складывающаяся — опустилась, и глазам предстала мирная и невинная картина. А газ уже шел в автомобиль.
     Гонория боролась, пытаясь разбить фактически небьющееся стекло. Признаки той борьбы остались на теле, когда ее обнаружили.
     Через несколько минут она была мертва. И поскольку дата ее смерти впоследствии будет определена лишь приблизительно по состоянию тела, Пендрагон со своим алиби в Ментоне будет в безопасности.
     Когда он действительно возвращается в Англию, ему остается лишь заехать в пустой дом Гонории и оставить ее с головой в духовке. Он воспользовался ее пальцами, чтобы на некоторое время включить газ, но затем выключил его вновь, опасаясь, что запах газа может привести прохожих слишком скоро.
     Пендрагон был неуязвим или был бы, если бы не быстрый ум Гонории и желание возмездия.
     Она проглотила ключ, который и привел нас к разгадке. И она проглотила еще нечто, что должно было сразу указать на автомобиль: мы все узнали этот предмет даже при том, что он немного погнулся.
     Вы можете найти подобный небольшой кусок скрученной проволоки на полу или в бардачке любого автомобиля: это просто небольшой самодельный зажим, часто используемый вместо гайки, чтобы присоединить провод к свече зажигания[5].
     Гонория знала, что будет вскрытие, и она послала нам единственное сообщение, которое могла. Нельзя не восхищаться ею. Даже умирая, она должна была проявить волю, чтобы проглотить подобные вещи.
     Кадовер кивнул.
     — Надеюсь, что присяжные их тоже проглотят.
     — Все шансы за это. Ключ — это действительно ключ к делу, поскольку он, конечно, окажется ключом от гаража Пендрагона. И очень маловероятно, что у него хватило времени, чтобы удалить все следы тщательно продуманного механизма, который он должен был соорудить.
     — Он сделал отчаянную попытку обрести свободу. — Кадовер подошел к Эпплби, и теперь они оба смотрели на серый город. — Вам будет жаль, если его повесят?
     Эпплби задумался.
     — Мне он не нравится, но игры Гонории нравятся мне не больше. Таким образом, мой ответ напоминает высказывание отвратительного Джолли: “И да, и нет”.   Первая публикация в оригинале: The Evening Standard, ??? / на форуме: 13 сентября 2014 г. ▣ Перевод: Н. Баженов
• “Первое дело Эпплби”
    “Appleby’s First Case”   — Мое первое дело? — Эпплби посмотрел на друзей с некоторым удивлением. — А знаете, меня раньше никогда об этом не спрашивали. Людей всегда интересует последнее дело.
     Викарий кивнул:
     — Сейчас новости гораздо популярнее истории. И это только один из симптомов. Я боюсь прискорбного…
     — Именно так, мой дорогой викарий, — поспешил вмешаться доктор. — Как вы правы! Но позвольте Эпплби поведать свою историю. Потому что я вижу, что некий сюжет действительно имеется. Эта его манера скашивать глаза на свою трубку — безошибочный признак.
     — Мое первое дело было совершенно незначительным. — Эпплби закончил рассматривать трубку и начал попыхивать ею. — Как объект, я бы сказал, приблизительно двенадцать на восемнадцать дюймов. И конечно, не больше трех дюймов глубиной[6].
     Викарий выглядел изумленным:
     — Это дело было связано с некоей емкостью?
     — Вот с таким маленьким футляром[7]. Но, конечно, тогда я и сам был довольно маленьким. Точнее, мне было лишь четырнадцать лет — серьезный паренек с несколько рано развившимся вкусом к интеллектуальным вещам и совершенно не помышляющий о карьере полицейского. В тринадцать я был геологом и захламил всю комнату здоровенными каменюками, до которых смог дотянуться молотком на ближайших скалах. В пятнадцать я собирался стать крупным авторитетом в сравнительном религиоведении. Но в четырнадцать я интересовался искусством. Я проводил каникулы в Национальной галерее или галерее Тейт, и мне особенно нравилось получать за шиллинг и шестипенсовик дополнительный каталог с картинами, выставленными торговцами в Уэст-Энде.
     В футляре, о котором я говорю, находилась дюжина изящных вещиц из нефрита, и он демонстрировался на столике в задней комнате галереи Феррарес на Бонд-стрит. Возможно, вы знаете это место. Оно совершенно не изменилось с того дня, и сейчас эта галерея, как и тогда, обычно устраивает две выставки одновременно. Я пошел туда, чтобы посмотреть импрессионистов в больших залах. Нефритовые и другие китайский вещицы в задней комнате меня в тот раз не интересовали. Естественно, я заранее составил весьма подробную программу, в которой исследование искусства Востока было запланировано лишь через шесть недель.
     Доктор ухмыльнулся:
     — Вы, наверное, были маленьким педантом, Эпплби. Но у вас была система. А система должна была научить вас серьезности.
     — Несомненно. Но я помнил, что заплатил шиллинг за обе выставки, поэтому решил быстренько взглянуть и на китайские вещицы. Импрессионисты собрали многочисленную толпу, но здесь, позади, была лишь горстка людей. Я осмотрелся, а затем заглянул в комнатку, расположенную еще дальше. Она была чуть больше ниши, в которой иногда выставляют единственную картину или статую при каком-нибудь изощренном освещении. Я не помню, что там было выставлено в тот раз, но отчетливо помню мужчину с рыжей бородой. На самом деле, он один из трех или четырех человек, которых я, совершенно уверен, никогда не забуду.
     Он был один в небольшом помещении — интеллигентный пожилой мужчина, несколько потрепанного вида, в бесформенном старом ольстере[8], рукой он прижимал к себе пачку бумаг и огромного объема фолиант в старом кожаном переплете. Я посмотрел на фолиант с большим уважением — я испытывал к наукам не меньшее почтение, чем к искусству, а мужчина явно был ученым в классическом понимании. Кроме того, я уставился на рыжую бороду. Было в ней что-то притягивающее взгляд. Должно быть, я разглядывал этого человека слишком пристально, потому что внезапно понял, что это неприлично, и торопливо отвернулся к какому-то экспонату выставки. Когда же я вновь посмотрел на ученого, происходило нечто из ряда вон выходящее. Он поднимал с пола свою бороду и торопливо закреплял ее на гладко выбритом лице.
     Эпплби сделал паузу, и викарий радостно потер руки.
     — Превосходно! — воскликнул он. — Здесь мы видим, мой дорогой Эпплби, как острая наблюдательность ведет к вашему первому триумфу. Продолжайте.
     — Я был немного удивлен и, без сомнения, напуган. Чувствуя, что безопаснее находиться на людях, я отошел к толпе, собравшейся вокруг импрессионистов. Но мозг мой стремительно работал. По меньшей мере так я считал сам, поскольку к тому времени уже много раз успел прочитать, как молниеносно работал мозг Секстона Блейка[9] в подобных ситуациях. Конечно же, увлечение этим выдающимся детективом прошло — или казалось, что прошло, — уже несколько лет назад. Но все же, как уверяют нас психологи, подавленные навязчивые идеи прошлого в экстремальных ситуациях вновь пробуждаются.
     Очевидно, мой стремительный ум через некоторое время сформулировал некоторую линию действий. Но на самом деле события стали быстро развиваться независимо от меня. Я обнаружил, что кто-то закричал, а мгновение спустя из внутреннего помещения выбежал дежурный смотритель. Я разобрал лишь одно слово “нефрит”. И моя юная голова действительно заработала с непостижимой скоростью. Я словно при вспышке молнии увидел всю картину — или почти всю. Я знал, кто злоумышленник — разве не злоумышленники прибегают к маскировке? И понял, что именно он сделал, — разве футляр с бесценными нефритовыми вещицами не поместится внутри поддельного фолианта? Это был великий момент! Но все же еще более великим был следующий момент, когда я увидел рыжебородого мужчину в шести шагах впереди: он пытался незаметно выйти на улицу.
     Эпплби вновь прервал рассказ — на сей раз, чтобы выбить трубку у камина. Возможно, на него подействовал жар от огня, но, когда он вновь уселся на стул, щеки его слегка покраснели.
     — Я отчаянно завопил. По крайней мере мне казалось, что я так сделал, и очень удивился, ничего не услышав. Это напоминало сон, в котором вы пытаетесь закричать, но не можете издать ни звука. Вторая попытка была успешней. Все взоры обратились на меня. “Вот… там… его!” — кричал я, и, без сомнения, сам был неприятно поражен неграмотным построением фразы даже посреди своего триумфа. Крича, я указывал на мужчину. А затем прыгнул на него. Дело в том, что мне пришло в голову — с неизбежностью, как вы согласитесь, — что в подобной ситуации возможен лишь один верный план действий. Служители уже окружали рыжебородого мужчину. Но я оказался там первым, вцепился в его бороду обеими руками и дернул. В следующий момент я понял, что он тоже кричит. От боли! В его глазах показались слезы. Нет, пучок волос мне все же удалось вырвать, но его борода была столь же настоящей, как юношеский пушок над моей губой. А фолиант, который должен был быть всего лишь контейнером для небольшого футляра с драгоценностями, валялся открытым на полу — совершенно обычная, настоящая книга.
     — Но это ужасно! — Викарий явно расстроился. — Это же отвратительная ситуация для любого чувствительного мальчика. И что же произошло дальше?
     Эпплби улыбнулся:
     — Я, конечно, испытал все стандартные чувства, начиная с желания, чтобы пол разверзся и поглотил меня. Окружающие явно мечтали скрутить мою тонкую шею. Однако в первый момент они были слишком заняты извинениями, приносимыми моей оскорбленной жертве, спрашивали, не желает ли он доктора, предлагали вызвать такси, просили позволения заново переплести фолиант и все в том же духе. Это позволило мне обрести второе дыхание.
     — Второе дыхание! — Доктор был поражен. — Вы повторили атаку?
     — Конечно. Это единственное, что мне оставалось. Я, наконец, пришел в себя и понял, что нужно задержать этого человека во что бы то ни стало. Я дрался как лев и нанес такой ущерб, что полицейские, когда они наконец появились, вынуждены были послать за инспектором. Он все уладил и произвел проверку мужчины с настоящей бородой, что в конечном итоге позволило проследить и мужчину с поддельной. Именно это я и понял: если было два мужчины подобного вида, они должны были действовать сообща. Они придумали умный отвлекающий маневр, особенно хорошо подходящий, чтобы разыграть его перед мальчиком. После того как Поддельная Борода позволил мне увидеть, что его растительность на лице — маскировка, он просто снял ее и совершил кражу. После чего его сообщник, Настоящая Борода, встал в очереди прямо передо мной и постарался попасться на глаза с предсказуемым результатом. Всеобщее внимание оказалось привлечено к нам, в то время как Поддельная Борода, уже безбородый, вышел вместе с добычей. Если бы я не набросился на него повторно, Настоящая Борода тоже ушел бы, сопровождаемый глубокими извинениями за мое больное воображение и возмутительное поведение.
     Эпплби усмехнулся:
     — Но каким же ослом я бы тогда себя чувствовал!   Первая публикация в оригинале: EQMM, июнь 1953 / на форуме: 21 декабря 2015 г. ▣ Перевод: Н. Баженов
• “Фурии”
    “The Furies”   — Смерть мисс Пинхорн, — сказал Эпплби, — была в высшей степени необычной. Но прошло некоторое время, прежде чем мы поняли, что она была еще и зловещей.
     — Я немного помню мисс Пинхорн, — викарий поставил свою пивную кружку на стол. — Моя дочь обращалась к ней как-то раз, когда собирала средства в помощь нуждающимся в Европе. У мисс Пинхорн здесь дом. Она дала бедняжке шестипенсовик.
     Доктор усмехнулся:
     — Она была удивительно скупой.
     — Да, ее бы воля, она жила бы на бесплатных образцах зерновых хлопьев для завтрака, — сказал Эпплби. — Однако умерла она от кое-чего более странного, чем голодание. В каком-то смысле она умерла от пьянства. Но я вижу, что должен рассказать всю историю.
     — Превосходно, — согласился доктор. — А мы пока приступим ко второй пинте.
     
     Эмилия Пинхорн владела значительным состоянием и отличалась большой оригинальностью.
     Большую часть года она жила в Лондоне нормальной жизнью праздного человека своего класса. А в течение нескольких месяцев каждым летом она приезжала сюда и вела уединенную и чрезвычайно экономную жизнь в небольшом доме.
     Она не заводила никаких контактов — даже с молочником.
     Я не преувеличиваю. Все необходимое ей завозили из города еще до ее приезда. Она жила на консервах.
     А затем однажды она утонула. Или, по крайней мере, предполагается, что утонула.
     Дело в том, что ее тела так и не нашли. Бедная леди упала с обрыва там — около маяка. Вы должны знать о течении, которое здесь очень бурное и все уносит в море мимо скал, называемых “Фуриями”.
     А затем поползли слухи. Возможно, особенно неприятными они были для племянницы мисс Пинхорн, Джейн. Старухи за чаем стали приписывать бедной девочке самое виртуозное преступление века.
     Викарий выглядел потревоженным:
     — Надеюсь, речь не идет о настоящем преступлении?
     — Конечно, имело место преступление, но было оно виртуозным или нет, судить вам. Исходные факты были совершенно просты, и о них свидетельствовали многие люди, находящиеся здесь в это время.
     Мисс Пинхорн вышла из дома, заперла за собой дверь и отправилась на одну из своих обычных одиноких прогулок. Она шла в направлении этого паба и, когда приблизилась к нему, было видно, что она спешила, по словам очевидцев, как закоренелый пьяница, который боится не успеть до закрытия.
     Но, как было известно, она не пила и, конечно же, никогда раньше не была в этом очень симпатичном баре.
     Итак, она вошла, разговаривая, как обычно, сама с собой и выглядя довольно диковато. Она потребовала две пинтовые кружки одну за другой, опустошила их, положила полкроны и ушла. К этому времени она уже распевала какие-то песни и размахивала руками.
     А потом она, казалось, забыла, куда идти, и быстро направилась в сторону скал.
     К тому времени она была в каком-то маниакальном состоянии и шла прямо навстречу смерти.
     Возможно, вы скажете, что у нее было подавляемое стремление к самоубийству, и оно взяло верх, когда все запреты были сняты отравлением. Поскольку это история про отравление, как вы, доктор, без сомнения, поняли.
     Моя тетя была первой, кто заподозрил преступление. Здесь требуется пояснение.
     Дело в том, что слухи об отравлении, кажется, сразу же возникли на уровне простых людей. Все перешептывались по этому поводу.
     То, что заметила моя тетя, было значение пива. Это указывало, как сказала она, на внезапную патологическую жажду. Сопровождаемую очень быстрым развитием психоза или бреда, что должно было дать нам очень хороший намек на конкретный яд.
     Говоря “нам”, я имею в виду, конечно, местную полицию и себя самого. Довольно странно, что я редко покидаю Скотланд-Ярд, чтобы провести неделю в Ширклиффе со своей чрезвычайно почтенной родственницей, без того, чтобы она не вовлекла меня в нечто вроде праздника для водителя автобуса[10]. Но я чувствовал себя обязанным вмешаться.
     Даже небольшой анализ ситуации показал, что тетя — по крайней мере в этом случае — говорит дело. Но, если бы тело нашли, мне не пришлось бы сушить мозги.
     Дом мисс Пинхорн было нетрудно обыскать снизу доверху.
     Имелся огромный склад всевозможных патентованных лекарств — огромный даже для такой старой девы — причем все медикаменты находились в очень маленьких пакетах. Но все были вполне безобидными.
     Почти все без исключения представляли собой бесплатные образцы, которые пролежали в доме уже довольно долго.
     В связи с этой находкой было естественным поинтересоваться здоровьем умершей. Мы узнали от ее городских горничных, что несколько месяцев назад у нее были нелады со зрением и по какой-то неизвестной причине она вынуждена была поспешно лечь в частную лечебницу.
     А теперь я должен рассказать вам о конфетах.
     Вы видите, что история в каком-то смысле сводится к тайне запертой комнаты. Мисс Пинхорн отравлена, но в ее дом ничего не поступало в течение многих дней. Или, по крайней мере, мы так думали, пока я во время обыска случайно не обратил внимания на полуфунтовую коробку конфет. Она лежала в гостиной, и верхний слой конфет отсутствовал. В самих конфетах не было ничего особенного, но я обратил внимание на крышку.
     Знаете, в конфетных коробках бывают такие крышки со сравнительно мягкой, немного вздутой поверхностью? Эта была именно такой. И на ней едва проступал отпечаток: три или четыре параллельные волнистые линии. То есть коробка прибыла по почте в тонкой упаковке, и на поверхности остался отпечаток почтового штемпеля.
     — Удивительно! — восторженно заметил викарий. — Мой дорогой Эпплби, это прекрасный пример расследования.
     — Не знаю, что вы имеете в виду. Но это заставило меня, по меньшей мере, перебрать мусорную корзину. И, конечно же, там нашлись остатки обертки с лондонским почтовым штемпелем и адресом мисс Пинхорн. И было еще кое-что: листок почтовой бумаги со словами: “Тете Эмилии в день рождения с любовью от Джейн”.
     Затем я разыскал почтальона. Кроме нескольких писем он ничего не доставлял мисс Пинхорн уже в течение многих недель — до утра того самого дня, когда она умерла. В тот день он доставил ей маленький продолговатый пакет.
     Похоже, я шел по следу. Тем вечером, пока оставшиеся конфеты были сданы на анализ, результат которого, как мы потом узнали, был отрицательным, я поехал в город и разыскал Джейн Пинхорн.
     Но результат моих поисков несколько разочаровал. Джейн была очень хорошей девушкой, ей нравилась ее эксцентричная тетка. Эта коробка конфет на день рождения была ежегодным подарком. И она была очень умной девушкой.
     Симптомы мисс Пинхорн, насколько мы о них знали, были совместимы с приемом с пищей небольшого количества яда из группы белладонны. Внезапная жажда и бред, являющийся следствием нескоординированного возбуждения высших центров головного мозга, были вполне совместимы с этим диагнозом. Как вы знаете, белладонна не так уж смертоносна. Но, без сомнения, можно было наполнить шоколад достаточно, чтобы вызвать серьезное недомогание, и у Джейн Пинхорн была возможность это сделать.
     Кроме того, у нее был мотив. Вместе с кузеном — не шибко преуспевающим в Канаде — она была единственной родственницей умершей женщины и сонаследницей.
     Неизбежно, что девушка оказалась под подозрением.
     Я возвратился в Ширклифф тем же вечером, серьезно обеспокоенный, и сразу же направился в дом умершей. Остальную часть ночи я просто слонялся из одной комнаты в другую.
     А затем внезапно я встал как вкопанный в небольшом холле и уставился на конверт, лежащий на маленьком столе рядом с телефонным справочником. Это был простой мягкий конверт с отпечатанным адресом и складкой от сгиба посередине.
     Какое-то время я не понимал значение этой складки. То, что заставило у меня в мозгу что-то щелкнуть, был адрес, напечатанный на машинке через один интервал, — самый банальный адрес: Международный витаминный центр, Лимитед, — в принципе-то, хотя и довольно абсурдный, но все-таки не что-то из ряда вон выходящее, чтобы из-за этого беспокоиться. Все дело было в том, что шло за названием. Я знаю Восточный Лондон довольно хорошо. Улица, на которой располагалась эта претенциозная организация, содержит только скромные частные дома и несколько потрепанных небольших магазинчиков.
     И, таким образом, мне открылась правда... Для начала — правда о складке. Этот конверт прибыл к мисс Пинхорн вложенным в другой конверт. Я разрезал конверт и прочитал: “Не посылайте денег. Просто заполните оборотную сторону бланка”. Это была дьявольски умная схема. И, конечно же, весьма примитивная.
     Эпплби сделал паузу. Викарий выглядел совершенно озадаченным. Но доктор произнес:“Племянник в Канаде?”
     — Точно. Он знал об эффекте запечатанной комнаты. Он знал о ежегодном подарке ко дню рождения от Джейн. И он знал об аллергии своей тетки на атропин.
     За несколько месяцев до этого его назначил ей окулист в нормальных клинических дозах, но ей стало так плохо, что она вынуждена была лечь в частную лечебницу. Племянник полагал, что может ввести в клей обратного конверта такое количество атропина, которое в ее конкретном случае станет фатальным.
     Мисс Пинхорн, как вы помните, никогда не могла сопротивляться искушению получить бесплатный образец чего бы то ни было. Поэтому она должна была заполнить бланк, облизать конверт и… погибнуть!
     Конверт, если бы был отправлен, был бы доставлен по некоему нейтральному адресу в Лондоне до востребования, и наш драгоценный племянник забрал бы его, когда приехал в Англию. Он также забрал бы половину состояния своей тети — или все целиком, если бы бедняжку Джейн повесили из-за посланных конфет.
     Но этот дилетант перепутал смертельную дозу с отравляющей. Дело в том, что для данного препарата диапазон между этими двумя дозами необычайно широк. Обладая специфической восприимчивостью к нему, бедная мисс Пинхорн действительно впала в безумие, как и в предыдущий раз. Но то, что она поспешила в этот паб около скал и упала в море в момент наибольшего обострения, было чистой случайностью.
     Эпплби сделал паузу и встал:
     — Но это не было последней случайностью в этом деле. Вы можете задаться вопросом, что же произошло с племянником?
     Викарий энергично кивнул:
     — Да, конечно. Он ведь действительно был убийцей.
     — Он сделал все, чтобы им стать, и продемонстрировал определенную эффективность.
     Но он был не из того материала, из которого сделан настоящий убийца. Едва он привел свой план в действие, как у него случился нервный срыв, и он ушел в запой. Как-то среди ночи, возвращаясь домой, он шел через какой-то парк, свалился в очень маленький водоем и утонул там, где глубина не превышала шесть дюймов.
     Это случилось примерно в то же самое время, когда мощный поток, должно быть, тянул тело Эмилии Пинхорн в неизвестные глубины за “Фуриями”.   Первая публикация в оригинале: The Evening Standard, 1954 / на форуме: 8 февраля 2014 г. ▣ Перевод: Н. Баженов
• “Удар кочергой”
    “Pokerwork”   

  1

     Джордж Арбутнот зарабатывал на жизнь писательским трудом — его специализацией были низкопробные комедии из общественной жизни, и не так давно их начали транслировать в радиопостановках. Но он уже завоевал популярность в эфире, причем ее степень намного превышала ту возможную славу, которой он смог бы достичь как сочинитель изощренных прозаических произведений в виде остроумных, если не назидательных, салонных романов. Микрофон поднял на поверхность его своего рода вторую индивидуальность, возможно, даже более яркую, чем подлинная, и главной ее особенностью была жизнеутверждающая искренность. Уверенный голос Арбутнота своим оптимизмом моментально заставлял тысячи слушателей забыть о трудностях жизни. Еженедельно в течение драгоценных пятнадцати минут каждый из его аудитории верил, что все может стать также распрекрасным и в его личном мирке.
     Но частный мир самого Арбутнота пребывал в хаосе. Он женился на красивой и немного сумасшедшей девушке, чья абсолютная аморальность вызвала его довольно циничный профессиональный интерес. Это было ошибкой: сумасшествие и безнравственность вряд ли смогут сочетаться с прочным семейным укладом, и, конечно же, его же собственный мудрый и уверенный голос в эфире осудил бы подобный союз. Теперь Арбутноту приходилось расплачиваться за свою поспешность.
     Его жена завела любовника — отвратительного человека по имени Руперт Слэйд, учтивые манеры и легкая улыбка превосходства которого просто бесила Арбутнота. И, к сожалению, Арбутнот оказался обиженным и нерешительным, и что еще оскорбительнее: он как будто стал потерпевшим слабовольным мужем в одном из собственных романов. Дело в том, что Слэйд был опытным радиоактером, который поначалу был очень полезен и приносил хороший доход. Но теперь Арбутнот сам себя хорошо зарекомендовал и был вполне независим. Однако жизни этот факт не упрощал.
     Поэтому после еженедельного радиоэфира Джордж часто возвращался домой нервным и раздраженным. Он нервничал и сегодня вечером — сильнее, чем в последнее время. Он попытался выкурить сигару, включил граммофон, открыл книгу, которую продавец пометил в каталоге как “любопытная”. Но ничего не помогало. Книга оказалась непристойной, не будучи ни в малейшей степени забавной — тяжелый случай, уныло подумал Арбутнот, в котором он в конечном счете окажется как писатель, когда утекут песчинки его таланта. Что касается музыки, — по правде говоря, он уставал от нее в любое время. И сигара почему-то не доставляла радости.
     Он встал и прошелся по гостиной. Остановился перед солидным, но неуютным электрическим радиатором и подумал, как он напоминает жену. Арбутнот нахмурил брови, поднял подбородок — наблюдателю могло бы показаться, что Арбутнот принял одно из тех четких решений, которые он так уверенно рекомендовал своим радиослушателям и которые так редко приводили к успеху. Но проблема показалась, в конце концов, не настолько существенной. Он погасил ненужную сигару, выключил неуютный радиатор, подошел к двери, открыл ее и крикнул в коридор:
     — Роупер, я не буду работать сегодня вечером и ложусь спать. Не ждите, поскольку миссис Арбутнот вернется очень поздно.
     Джордж Арбутнот выключил свет и в темноте вышел из гостиной.
     

  2

     — Мужчина по имени Слэйд, — сказал сержант. Несколько смягчая драматизм ситуации, он сделал движение рукой. — Просто сильный удар по голове кочергой. Старое доброе тупое орудие. Просто и вполне надежно. — Голос сержанта выражал компетентное одобрение специалиста. — И никаких отпечатков.
     Плавно ускоряющийся лифт нес их наверх. Дверь квартиры Арбутнота, около которой на страже стоял констебль, выглядела красивой и была покрыта тонким слоем эмали. В общем, место, как подумал детектив-инспектор Джон Эпплби, которое пожирает деньги и заставляет людей нервничать… Они вошли в гостиную, и он с любопытством огляделся.
     — Арбутнот, писатель? — спросил он.
     Комната по первому впечатлению соответствовала стандартам утилитарности и удобства. Стены закрыты книгами — любо новыми, либо очень старыми — на французском и английском. На стене напротив окна картина позднего Матисса демонстрировала нежно-розовый, как лосось, и кислотно-зеленый цвета. В целом комната была декорирована и обставлена эффектно в рамках некоторой изящно продуманной схемы, и ничто не бросалось в глаза либо выбивалось из общей картины.
     — Стерильная комната, сержант, для стерильных людей, живущих по законам коктейль-баров и дизайнерских журналов. У вас есть дети? Можете представить, как они бегают по такому месту, как это? — Эпплби снял шляпу. — И кого, — спросил он довольно непрофессионально, — волнует, что в подобном месте произошло убийство? Однако нам, без сомнения, лучше все выяснить.
     Тело Слэйда все еще лежало на ковре, покрытое простыней. Эпплби поднял ее и взглянул сверху на вытянувшуюся фигуру в вечернем костюме. Бросилась в глаза плешь на макушке, которая представляла собой очень хорошую мишень даже в темноте. А удар был ужасным. Вокруг повсюду кровь, мозги и осколки стекла. Чувствовался слабый запах виски. Все выглядело так, будто убийца ударил, когда Слэйд стоял около маленького столика с напитками
     — Мерзко, — сказал сержант. — Не похоже на результат вспыхнувшей жаркой ссоры. Речи нет о схватке лицом к лицу. Просто неслышно приблизились сзади, пока бедняга мирно угощался. Не по-мужски, я бы сказал.
     — Не по-мужски? — Эпплби нахмурился. — С виду-то похоже на удар молотобойца. Хотя возможно…
     Сержант кивнул.
     — Совершенно верно, сэр. Черепа бывают довольно хрупкими. Поэтому вполне возможно, что леди…
     — Понимаю. — И Эпплби вновь натянул простыню на тело Слэйда. — Что ж, леди вперед.
     
     И в комнату ввели миссис Арбутнот. Решительная женщина с глазами охотницы, она ворвалась в почти неконтролируемом возбуждении.
     — Мои брильянты! — воскликнула она. — Их украли из стенного сейфа в моем будуаре. Я забыла его запереть, и они исчезли!
     Взгляд Эпплби переместился от миссис Арбутнот к накрытой фигуре на полу.
     — Потеря к потере, — сказал он сухо.
     Миссис Арбутнот вспыхнула.
     — Но вы не понимаете! Исчезновение бриллиантов объясняет весь этот ужас.
     — Понимаю. Вы считаете, что их украл человек, который убил вашего… который убил мистера Слэйда?
     — Ну конечно! Поэтому совершенно по-идиотски думать, что убийцей мог быть Джордж, то есть мой муж.
     Эпплби встретил это заявление молчанием, но затем произнес:
     — Но ведь мужья действительно иногда убивают… любовников?
     Миссис Арбутнот смотрела ему прямо в глаза, и он понял, что она, по-видимому, просто помешана на сексе — на грани нимфомании.
     — Несомненно, они так поступают, — спокойно ответила она, — но они не крадут брильянты у своих жен.
     Позади Эпплби сержант тяжело вздохнул, как человек, которому раньше уже приходилось слышать эти детские глупости.
     — Это, — сказал он с иронией, — без сомнения решает вопрос.
     Но сам Эпплби продолжал смотреть на миссис Арбутнот с большим любопытством.
     — Возможно, — спросил он тихо, — вы дадите мне свою версию того, что здесь произошло вчера вечером?
     Миссис Арбутнот преувеличенно устало опустилась на стул.
     — Очень хорошо, хотя ваши коллеги уже все слышали. Руперт, то есть мистер Слэйд, проводил меня домой. Было поздно, мой муж и двое наших слуг — муж и жена Роуперы — уже легли спать. Я пригласила Руперта войти. Я думала, что муж все еще бодрствует, поскольку он часто пишет, засиживаясь после полуночи.
     Эпплби кивнул.
     — Именно, — пробормотал он. — Но случилось так, что развлекать мистера Слэйда пришлось только вам.
     — Я предложила ему напитки. Мы решили, что проголодались, и я пошла на кухню, чтобы нарезать сэндвичи. Это произошло в мое отсутствие… — Внезапно голос миссис Арбутнот дрогнул и перешел в рыдания. — Именно пока я отсутствовала, произошла эта ужасная вещь.
     — Понимаю. И пока вы на кухне делали сэндвичи, что же вы услышали, если слышали что-либо вообще?
     Миссис Арбутнот заколебалась, и у Эпплби возникло мимолетное впечатление ее страха и попытки каких-то расчетов.
     — Я действительно слышала голоса, — сказала она, — Руперта и… того, другого человека: совершенно незнакомый голос. Вы понимаете? Незнакомый! Всего несколько слов, коротких и резких. А когда я вернулась в эту комнату, Руперт лежал на полу, и я поняла, что он мертв. Я разбудила мужа. Без сомнения, я должна была сразу подумать о грабеже. Но шок оказался слишком большим для логических действий, и лишь много позже я обнаружила, что бриллианты украдены. — Миссис Арбутнот сделала паузу. — Я ужасно виню себя. Понимаете, я оставила замок парадной двери квартиры на собачке. Вору оставалось просто войти.
     — Без сомнения. — Эпплби внимательно смотрел на миссис Арбутнот. — Ему сильно повезло оказаться в нужный момент в нужном месте, не так ли? И вы полагаете, что он украл ваши бриллианты, а затем вышиб мозги у мистера Слэйда просто для того, чтобы сделать вечер более запоминающимся?
     — Думаю, что вор украл бриллианты, а затем рискнул исследовать эту комнату, надеясь найти что-нибудь еще ценное, — возможно, он слышал о Матиссе. Когда он обнаружил, что Руперт стоит у него на дороге, он убил его и убежал.
     

  3

     И этой версии миссис Арбутнот держалась твердо. Эпплби был вынужден признать, что такая возможность, хоть и малая, действительно имелась. Но очевидным было одно — главное затруднение. Слэйда ударили сзади — то есть он ничего не подозревал. И он ни в какой мере не загораживал путь к отступлению воображаемому грабителю: вся планировка квартиры говорила против этой версии. Поэтому предполагать, что Слэйд стоял у кого-то на пути, было неразумно.
     Пыталась ли миссис Арбутнот этим своим рассказом об украденных бриллиантах просто выгородить мужа? Может быть, эту историю они придумали сообща? Предположим, что Арбутнот убил любовника своей жены. Разве не возможно тогда, что, оказавшись перед этим ужасным фактом, муж и жена совместно постарались придумать самую убедительную ложь для всего происшествия?
     Ввели самого Арбутнота. Эпплби сразу поразило, что это был человек такого типа, который, представ перед присяжными, — как свидетель или обвиняемый, — производит плохое впечатление. Он выглядел умным и неискренним — человеком, не совсем определившимся в своем отношении к жизни, нерешительным и поэтому ненадежным и, возможно, опасным. А сейчас он еще и сам попал в неловкое положение, поскольку любовник его жены найден убитым в его доме. Однако вначале Арбутнот держался уверенно.
     — Я рано лег и читал, — сказал он. — Обычно я никогда не засыпаю, пока жена не вернется домой.
     — И часто это происходит значительно позже полуночи?
     Мужчина вспыхнул, заколебался, а затем просто проигнорировал вопрос.
     — В конечном счете я действительно задремал, но все-таки могу уверенно сказать, что отчетливо слышал три голоса. Не сами слова, а только звуки.
     — Вот именно! — нервно перебила его миссис Арбутнот. — Мой голос, голос Руперта, а затем голос вора и убийцы. Он, должно быть, пытался запугать Руперта, когда бросился на него.
     Эпплби проигнорировал эти слова.
     — Вы имеете в виду, — спросил он Арбутнота, — что слышали три голоса, ведущих беседу?
     — Этого я сказать не могу. И не могу утверждать, что третий голос много говорил. Но двумя другими были Слэйд и моя жена. Таким образом, полагаю, что ее объяснение близко к действительности.
     — В самом деле? — сухо переспросил Эпплби. — Между прочим, принадлежал ли этот третий голос образованному человеку?
     Арбутнот задумался:
     — Ну, да. Уверен, что именно так. Правда, сквозь дрему мне почувствовалось в этом голосе что-то странное.
     — Грабитель-джентльмен. Причем такой, кто внезапно появляется с готовностью убивать. — Эпплби сделал паузу. — Мистер Арбутнот, — продолжил он резко, — вам следует знать об одной очень вероятной гипотезе в этом деле. Вы готовы поклясться — в случае необходимости в уголовном суде, — что вчера вечером не вставали с кровати, не входили в эту комнату, пока ваша жена делала на кухне сэндвичи, и здесь… гм, не столкнулись с убитым?
     Арбутнот резко побледнел.
     — Я ничего такого не делал, — сказал он.
     — И вы уверены, что вся эта история с третьим голосом и украденными бриллиантами не была придумана вами с женой?
     — Нет, конечно, нет.
     Эпплби повернулся к сержанту:
     — Имеются два слуги — Роуперы. Они могут как-то подтвердить эту историю?
     Сержант принялся перелистывать блокнот. А Арбутнот уныло заявил:
     — Боюсь, никаких шансов. Я велел им ложиться спать. А они спят крепко. Мы с женой постоянно шутим по этому поводу.
     Миссис Арбутнот кивнула.
     — Они не слышали ни звука, — уверенно заявила она.
     Эпплби позвонил.
     — Мы их пригласим, — сказал он. — И все действующие лица окажутся здесь при развязке этой драмы.
      Арбутнот кивнул:
     — Развязка, вы сказали?
     Эпплби кивнул:
     — Да, мистер Арбутнот. Именно так.
     Сержант уткнулся носом в блокнот. Он подумал, что в первый раз слышит, как его начальник столь нагло блефует.
     

  4

     Роуперы преподнесли сюрприз. Они, как оказалось, бодрствовали, поскольку их разбудил шум на кухне. В этот момент миссис Арбутнот поднесла руки к горлу и издала сдавленный вскрик.
     — Хлебница! — сказала она. — Я уронила ее с полки.
     — Ага, — Эпплби повернулся к Роуперу, тихому и осторожному человеку, обладающему талантом стоять не шевелясь. — И раз вы проснулись, не расскажете ли нам, что вы услышали из этой комнаты или из какой-либо другой комнаты в квартире?
     — Мы слышали разговор трех человек: мистера, миссис Арбутнот и убитого, мистера Слэйда.
     — Это ложь! — Арбутнот вскочил на ноги.
     Его жена также встала со стула, вся дрожа.
     — Как вы осмелились, — она смотрела прямо на слуг и с трудом переводила дыхание, — как смеете вы говорить такую наглую ложь.
     Роупер выглядел мрачно, но смотрел уверенно.
     — Здесь нет никакой лжи, — сказал он спокойно. — Верно, что мы вновь быстро заснули, возможно, прежде чем произошло убийство. Но можем поклясться, что это были ваши три голоса. Поэтому лжет мистер Арбутнот, когда говорит, что не вставал с постели.
     Повисла тишина. Эпплби повернулся к миссис Роупер, бледной, нервной женщине, которая стояла, заламывая руки.
     — Вы слышали, что только что сказал ваш муж. Вы подтверждаете его слова во всех деталях?
     Миссис Роупер кивнула.
     — Да, — сказала она. — Да, это правда, и да поможет им Бог.
     — Вы знаете еще что-нибудь, что, как полагаете, было бы полезно добавить?
     Но миссис Роупер покачала головой:
     — Нет, сэр. Больше ничего.
     У Арбутнота побелели даже губы.
     — Было три голоса, — сказал он хрипло. — Но не мой. И я не вставал.
     Внезапно миссис Арбутнот пронзительно, истерично рассмеялась и повернулась к мужу.
     — Джордж, — сказала она, — все бесполезно. Они слышали тебя. Мои выдумки о грабителях и бриллиантах не помогли. Тебе ничего не остается, как признаться, что ты вышел из спальни и повздорил с Рупертом, как все и было. — Она продолжала дико хохотать. — Видит Бог, у тебя была достаточно серьезная причина. И я открыто признáю это в суде. Возможно, это спасет тебя.
     Арбутнот уставился на жену широко раскрытыми глазами.
     — Ради Бога… — начал он.
     Но перед ним вырос сержант:
     — Джордж Арбутнот, я арестовываю вас по обвинению в преднамеренном убийстве Руперта Слэйда. И мой долг предупредить вас…
     Эпплби, который быстро прохаживался по комнате, перебил его:
     — Нет, — сказал он. — Мистер Арбутнот совершенно невиновен. Это его жена убила Слэйда.
     

  5

     — Она хотела избавиться от обоих — мужа и Слэйда, — объяснял Эпплби несколько позже. — Лишь Небеса знают почему: вероятно безумная страсть к другому мужчине.
     Сержант недоверчиво кивнул.
     — Ну, сэр, должен признать, что она немного похожа на такую…
     — Помешанную на сексуальной почве, без сомнения. Но мозги у нее тоже имеются. Она все это распланировала. И здесь все гораздо изобретательнее, чем кажется на первый взгляд.
     — Но просто не понимаю, за что ухватиться. — Сержант казался немного расстроенным. — Например…
     — Давайте рассмотрим все просто шаг за шагом. Миссис Арбутнот привела домой Слэйда именно в тот момент, когда ей это было нужно. Ее муж никогда прежде не засыпал до ее возвращения, и, таким образом, она знала, что он будет бодрствовать или дремать и услышит голоса. Она знала также, что, уронив хлебницу, сможет разбудить Роуперов и сделать так, чтобы они также услышали звук голосов. И, таким образом, она получила противоречия в их свидетельствах и, черт бы ее подрал, показания, какие ей были нужны.
     Сержант выглядел еще более озадаченным.
     — Но в этом-то вся загадка! Свидетельства о голосах противоречат друг другу, и вы, кажется, верите Арбутноту. Но почему не поверить Роуперам? Вы не поколебали их показания ни на йоту. А они оба клянутся, что третий голос…
     — Принадлежал Арбутноту. Но так и было. Только голос этот шел с граммофонной пластинки. Я нашел ее там прежде, чем у миссис Арбутнот появилась возможность ее спрятать.
     — О, подождите, сэр, — взмолился сержант. — Это, конечно, достаточно старый трюк. Но в данном случае объяснение просто не соответствует фактам. Поскольку сам Арбутнот, которому мы, кажется, должны верить, клянется, что он оставался в кровати и оттуда слышал этот третий незнакомый голос...
     Эпплби кивнул.
     — Именно так. Но вы обнаружите, что этот трюк действительно соответствует фактам.
     Миссис Арбутнот планировала следующее: Роуперы должны были услышать голос, который они уверенно определили бы как голос Арбутнота, но Арбутнот должен был слышать незнакомый голос. Как только Арбутнот рассказал свою версию, ее тут же опровергли показания неожиданно бодрствовавших слуг, и вся эта история обернулась для него дьявольским трюком. Жена заявила, что не будет выгораживать его дальше, и стала убеждать во всем сознаться — она загнала его в угол, и перед ним замаячила виселица. А жена оказалась бы избавлена и от мужа, и от любовника, причем одним махом. Она и палач поделили бы всю работу.
     Эпплби сделал паузу и мрачно оглядел комнату. Тела Слэйда больше здесь не было; Арбутнот уехал куда-то за город; из кухни было слышно, как Роуперы паковали чемоданы. Из этих дорогих апартаментов жизнь постепенно утекала и скоро покинет их совсем.
     — На чем тогда основывался план миссис Арбутнот? На очень простом психологическом факте, известном любому, кто делал звукозаписи и воспроизводил записанное. В таких обстоятельствах человек совершенно неспособен узнать собственный голос — хотя другие, конечно, легко его узнают. Были известны даже случаи, когда люди с негодованием отрицали, что эти мерзкие звуки исходят именно от них! Арбутнот недавно начал участвовать в радиовещании, а его жене удалось получить запись подобной беседы — очевидно, с помощью самого Слэйда.
     Она привела свою жертву — первую жертву — домой и предложила напитки. Затем отправилась на кухню и произвела достаточно шума, чтобы разбудить Роуперов. Она знала, что муж также услышит голоса в этой комнате. Затем она пригласила Слэйда послушать запись — возможно, чтобы еще раз вместе посмеяться над мужем. Поэтому Роуперы были уверены, что слышали в этой комнате Арбутнота, а Арбутнот был настолько же уверен, что слышал незнакомца. Больше ничего и не требовалось. Момент наступил, и она нанесла Слэйду удар по голове.
      Эпплби сделал паузу.
     — Как я к этому пришел? Ну, Арбутнот упоминал, что у незнакомого голоса была некоторая странность, и я это про себя отметил. Но первый шаг был еще раньше. Это было, когда я понял, что мы столкнулись с предумышленным преступлением, а не с результатом какой-то ссоры или внезапной вспышки на почве страсти. Кочергу, как вы понимаете, необходимо было принести сюда заранее, поскольку в этой комнате имеется лишь электрический радиатор.
     И Эпплби потянулся за шляпой.
     — Безжизненно стерильная комната, сержант, как я и сказал в начале.   Первая публикация в оригинале: Dead Man's Shoes, 1954 / на форуме: 26 июля 2014 г. ▣ Перевод: Н. Баженов
• “Скаковая лошадь”
    “A Derby Horse”   — Такие любопытные имена, — пробормотала миссис Маттер, скользя глазами по программке. — Веселое время, Тропа почтальона, Летний дождь. Конечно, часто очень остроумные, особенно когда посмотришь на имена отцов и матерей этих прекрасных созданий[11], но они не совсем лошадиные, если вы меня понимаете.
     — Ерунда, дорогая. — Муж миссис Маттер немного отодвинул свой стул, чтобы обозреть через бинокль обширный людской ковер, покрывающий окрестные холмы. — Нельзя же назвать милого жеребенка Пупсиком или чистокровную кобылу Пеструшкой либо Маргариткой... Но какое сегодня сборище! Самая многочисленная толпа, если вы меня спросите, со времен Воздушного в сорок шестом[12].
     — А время идет, и волнение растет, — леди Эпплби поглядела на часы.
     — Беспокоитесь о муже, а? — Мистер Маттер покачал головой. — Высоким полицейским чином быть не просто. Надеюсь, его не задержал кто-то, пытающийся подрезать жилы фавориту. Или, возможно…
     — Ничего подобного, — раздался новый голос — голос самого сэра Джона Эпплби, как раз присоединившегося к компании. — Но мне недавно в самом деле пришлось иметь дело со скаковой лошадью, которая пропала самым непостижимым образом. Вы когда-либо слышали о том, что здоровый жеребенок, хорошо привязанный и находящийся в перевозочной машине, может исчезнуть бесследно? Я получил невероятный опыт.
     — Но, без сомнения, поучительный, — Маттер опустил бинокль. — И у вас как раз еще есть время, чтобы рассказать нам об этом.
     Эпплби сел.    
     — Это началось с безумного телефонного звонка от некоего майора Гантона, который тренирует лошадей неподалеку от Бландфорда. Пропала Пантомима.
     Миссис Маттер сделала один из своих коронных очаровательных жестов:
     — Что я говорила? Такие любопытные имена. Ну кто может воспринимать всерьез лошадь с таким именем?
     — Гантон воспринимал, да и хозяин лошади тоже. Они заявили Пантомиму на это самое Дерби.
     — Разве это не слишком рано? — Миссис Маттер стремилась к знаниям. — Тут же нужно быть одноклассниками, как в Итоне, и все такое?
     Маттер застонал:
     — Однолетками, дорогая. Продолжайте, Эпплби.
     — Пантомиму повезли от Бландфорда в Ньюбери. Поездка должна была проходить по дороге…
     — Это в одной из таких ужасных маленьких коробок, — возмутилась миссис Маттер. — Почти, как гробы, если предполагать, что у лошадей бывают гробы. Бедняжки не могут даже повернуться.
     — Им бы это не пошло на пользу, — Эпплби был серьезен. — Полно ухабов, знаете ли. Но, по сути, вы правы: коневозка — это простое открытое сооружение типа коробки, прицепляемое к задней части фургона. У Гантона был надежный мужчина по имени Мерри, который проследил за погрузкой Пантомимы в эту штуковину поздним осенним вечером, почти в сумерках. Сам Гантон вышел и убедился, что животное надежно заперто, а затем Мерри и конюх сели в фургон и покатили. Никаких инцидентов в дороге; Пантомима, казалось, была в безопасности, как в сейфе. Так было до Солсбери, если можно верить Мерри. После этого стемнело. И в этой темноте — вновь, если мы можем верить Мерри, — произошло таинственное нарушение естественного хода вещей. Другими словами, когда коробка прибыла в Ньюбери, Пантомима исчезла.
     Маттер вскинул брови:
     — Замок поврежден?
     — Нет. И они вообще не останавливались во время поездки.
     — Тогда Пантомима, должно быть, выпрыгнула, — взволнованно заявила миссис Маттер.
     Эпплби покачал головой:
     — Совершенно исключено. В этих коневозках нет места для всяких трюков. Единственным мыслимым объяснением было то, что сверху спустилась некая гигантская птица и унесла бедненькую маленькую Пантомиму в клюве.
     Я работал над одним делом в Оксфорде, когда получил сообщение с приказом заняться этим странным случаем. Информации я получил лишь чуть больше, чем сообщил вам, но, конечно, было описание лошади: гнедая с черными пятнами ближе к крупу — как у Панталоне и Мимикрии, сказал мне парень из Ярда, который специализируется на родословных. Со всем этим я отправился ранним утром на следующий день после исчезновения, намереваясь поехать прямо в Бландфорд, а оттуда попытаться восстановить последнюю поездку Пантомимы, если в этом будет необходимость.
     Я проехал Ньюбери и как раз задавался вопросом, достаточно ли хорошее место Эндовер, чтобы остановиться там на завтрак, когда внезапно въехал в туман. Казалось, лучше поднажать, и должен признаться, что я, вероятно, поехал довольно быстро. Однако полицейские всегда проявляют дополнительную осторожность, и я не делал ничего, что могло вызвать опасную ситуацию. Однако я попал в аварию. Только что передо мной был пустой воздух или туман, а в следующее мгновение над капотом навис твердый объект и я почувствовал не сильный, но чувствительный удар, и лишь затем сумел остановить автомобиль. Несколько секунд я размышлял, не заснул ли я за рулем. Поскольку то, что я увидел, было просто сном: большой лошадиный круп, покрытый черными пятнами.
     ___Я выскочил из машины и побежал. Совершенно отчетливо я увидел гнедого жеребенка, отброшенного на живую изгородь. Но это было лишь одно мгновение: проклятый туман накрыл жеребенка, как попоной. Пантомима скрылась на несколько секунд, а когда место вновь очистилось, она исчезла.
     Это было не так уж плохо, так как означало, что кости, скорее всего, целы. Дорога была пуста, и я пришел к заключению, что она пробралась сквозь изгородь. Я последовал ее примеру — это было не слишком приятно — и обнаружил ее там. То есть, я имею в виду, в четверти мили от меня. Казалось, она покрыла это расстояние секунд за двадцать.
     Маттер усмехнулся.
     — Скаковая лошадь, что ты хочешь. Например, рекорд Махмуда на двенадцати фарлонгах[13]…
     — Именно так. Ну, я начал преследование, и сон превратился в кошмар. Это — довольно открытое, хотя и холмистое место, покрытое отдельными зарослями утесника, которые от ветра приняли всевозможные фантастические формы. Если добавить сюда туман, то легко представить себе, что охотишься на несчастную Пантомиму среди какого-то зверинца доисторических монстров. И Пантомима тоже была… скажем, иллюзорной. Почему-то скачек по открытому пространству ей было недостаточно. В какой-то момент мне даже показалось, что она перескочила стог сена. И это было тем более удивительно, что теперь не было сомнений, что животное ранено. Мне не удавалось как следует ее рассмотреть, но походка явно была ненормальной. И если у лошадей бывает сотрясение мозга, то у Пантомимы оно было ужасным.
     Конец наступил быстро. Где-то поблизости находился парень с дробовиком, охотящийся на кроликов, — глупое занятие в тех условиях, — и он подошел достаточно, чтобы я заволновался. Внезапно я обогнул куст утесника и наткнулся на Пантомиму, очевидно загнанную в угол и находящуюся в безвыходном положении. У меня лишь хватило времени, чтобы почувствовать, что здесь что-то неправильно, когда это существо взметнулось в воздух, как тигр, и бросилось на меня. В тот же самый момент я услышал рядом выстрел — это был тот осел с ружьем, пустившийся затем наутек, — и Пантомима постепенно растаяла. А я стоял и смотрел: не на лошадь, а на проколотые и спущенные останки очень умело сделанного воздушного баллона.
     — Не Пантомима, а Пегас, — миссис Маттер подарила нам этот перл своей учености с очаровательной улыбкой.
     — Именно так. Целью воров было, конечно, выиграть время. Им удалось заменить таким экстраординарным объектом настоящую Пантомиму непосредственно перед тем, как Гантон вышел в сумерках, запер коробку, и велел Мерри отправляться. Баллон удерживался каким-то перетирающимся шнуром, причем все было рассчитано так, что в конечном счете баллон отвязался и просто взлетел в ночное небо. Вероятно, предполагалось, что его унесет в море. Все подозрения падали, конечно, на беднягу Мерри и конюха, а след был безнадежно запутан с самого начала. Настоящую же Пантомиму можно было тем временем контрабандно вывезти заграницу.
     — Так и было?
     — Конечно. Жеребенок был обнаружен несколько месяцев спустя во Франции. Я полагаю, что суд может идти долго.
     Маттер, который в течение нескольких минут был занят протиранием верха своего цилиндра шелковым платком, отвлекся от этого важного занятия: — Разве вы нам рассказали не небылицу?
     Эпплби кивнул:
     — Меня заверили, что ложная Пантомима, возможно, поднялась на двадцать тысяч футов. Во всяком случае, порядок примерно такой.
     — А вы можете сказать что-нибудь о родословной Пантомимы? — На сей раз заговорила леди Эпплби. — Воздушный, без сомнения, там присутствует, — сказала она, — и Химера.
     — Химера? Не думаю, что когда-либо была такая…
     — Я тоже.   Первая публикация в оригинале: Dead Man's Shoes, 1954 / на форуме: 8 февраля 2014 г. ▣ Перевод: Н. Баженов
• “Опознание жениха”
    “A Test of Identity”   — Вы совершенно правы, сэр, — сказал инспектор Эпплби в то время, как мы прогуливались по его обширному кабинету. — У меня здесь за долгие годы скопилось столько занимательных вещей, что комната превратилась в настоящий музей. И каждый предмет, заметьте, вызывает особые реминисценции.
       Тут он указал на длинные ряды полок и продолжил:
       — Все эти, скажем так, экспонаты рождают воспоминания одно ужаснее другого. Ибо они и в самом деле связаны с чудовищными убийствами, злодействами и гнуснейшими пороками, какие только есть на земле.
       — Все до единого?
       — Хм, нет, не все. Найдется и парочка очень странных. Ну хотя бы вот эта фотография. Что вы можете о ней сказать?
       И он дал мне самый обычный снимок. На нем был изображен молодой человек, глядящий очень серьезно прямо в объектив. Великолепно выполненная фотография. Снимал явно профессионал.
       — Симпатичное лицо, не правда ли?
       Так как я не знал, что ответить, то Эпплби слегка намекнул:
       — Или может вы отдаете предпочтение идеально правильному овалу?
       — Ну конечно, — заметил и я, — тут присутствует доля асимметрии. Однако какая жизненная сила! Так или иначе этот парень мне явно по душе. Неужели он — закоренелый преступник?
       Эпплби улыбнулся.
       — Вот этот вопрос нам и требовалось решить. Вы слышали раньше такое имя — Леонард Нортон?
       — Никогда. Это он изображен на фото?
       — Садитесь, мой дорогой друг, — снова улыбнулся Эпплби, — и я расскажу вам все по порядку.
       — Не помню кто как-то выдал следующую идею: что если у всего населения Земли снять отпечатки пальцев, то у полиции бы сразу поубавилось проблем. Суть дела Нортона сводится именно к этому. Его родители были очень богатыми. Они погибли в автокатастрофе, когда он был еще ребенком. Так как не нашлось ближайших родственников, то Леонард рос у чужих людей. Хотя он получил отличное воспитание и образование, но остался замкнутым и каким-то серым. Он не обладал особыми талантами, чтобы поражать мир. Вы заметили о жизненной силе. Возможно, он обладал ею в полной мере, но не проявлял как личность. Этим-то он и поставил всех в тупик, учитывая то, что с ним случилось. Во время войны он был летчиком. Однажды, после опасного задания, связанного с бомбежкой Бердина, он исчез навсегда как опознаваемый объект.
       — Вы имеете в виду, — спросил я в ужасе, — что от него остался только пепел?
       — В пепел он не превратился, но страшно обгорел, — ответил инспектор. — По крайней мере такова была версия, которую нам следовало принять или опровергнуть.
       Долгие годы он числился в списках пропавших без вести и, скорее всего, — убитых. Война кончилась, и тут объявился этот искалеченный, обожженный человек, утверждающий, что он не кто иной, как Леонард Нортон.
       История звучала вроде бы правдоподобно. Был сбит, падал в горящем самолете. Потом — полное отсутствие памяти. И вот теперь он снова в Англии с требованием вступить в законное владение внушительным состоянием. Но действительно ли он Леонард Нортон?
       Ясно пока одно: кто бы он ни был, этот человек знал Нортона — и знал его еще юношей, до войны. В этом факте мы не сомневались. Лже-Нортон встречался с “оригиналом” раньше, чем мог увидеть его, например, в госпитале или в плену. Но тут и заканчивалась область очевидного и начинались одни догадки.
       Эпплби замолчал и задумчиво посмотрел на фотографию.
       Сообразив кое-что, я спросил:
       — А почему, собственно, вас подключили к этому делу?
       — Понимаете, был еще один очень существенный элемент — время. По некоторым причинам представлялось крайне важным раскрыть истину как можно быстрее.
       Рано или поздно правда вышла бы наружу, хотя некоторые преступники считают себя неуязвимыми. Человек — не невидимка. Он оставляет следы. Чтобы пересечь границу нужно сесть в поезд, а поезд откуда-нибудь да отправляется. Сами догадываетесь, что у нас есть организация, специализирующаяся на подобном поиске и действующая весьма эффективно.
       — Но вас поджимало время?
       — Именно. Мы натолкнулись на чрезвычайные трудности. Как я и говорил, у Нортона не было родственников, а все остальные связи его с людьми носили, — опять же, — обезличенный характер. Или, точнее сказать, профессиональный. Круг его довоенных знакомых, хоть и достаточно широкий, начинался и заканчивался на учителях, представителях разных фирм, банкирах и случайных приятелях, которых он встречал мимоходом на дорогих курортах. От них мы вряд ли могли добиться чего-либо позитивного. Однако собрали их всех вместе. И было устроено своеобразное следствие. Председательствовал на нем главный попечитель наследства Нортона, некий мистер Фирз.
       Подозреваемый, едва очутившись перед лицом столь внушительного собрания, повел себя очень мудро. Так мог бы себя вести лишь настоящий Леонард Нортон, будь он самым скромным и незлобивым человеком на планете. “Присяжные” были сражены, но... не убеждены.
       И тут взорвалась бомба. Объявившийся с того света соискатель Фортуны признался вдруг, что у него есть невеста. Незадолго до трагического полета он познакомился с прекрасной девушкой и обручился с ней. Теперь он требовал, чтобы ее разыскали и привели в зал. Когда он назвал ее имя, все ахнули. Оказалось, что она дочь самого Председателя, уважаемого мистера Фирза.
       — И вам поручили ее охрану?
       Эпплби покачал головой.
       — В этот момент я и появился на сцене. Мисс Фирз, — по словам ее отца, — очень деликатная, нервная особа. Очная ставка с женихом, восставшим из могилы, могла оказаться роковой для впечатлительной девушки. Поэтому мистер Фирз обратился ко мне, умоляя разрешить загадку без промедления или хотя бы определить, существует ли надежный способ вывести его семью из ужасных сомнений. Возможно ли в короткий срок разгадать эту тайну? Я подумал и сказал: “Да”.
       — И вы, конечно, преуспели?
       — Разумеется. Правда, мое объяснение вряд ли устроило бы настоящий суд присяжных. Но для Фирза доказательство оказалось весомым. Что касается его дочери, то ей решать было самой.
       Прежде всего я разыскал все фотографии Нортона, сделанные до войны. Затем сфотографировал сего молодого человека, чье лицо так обгорело, что его невозможно было узнать. Я сделал несколько снимков. Тот, который вы держите в руках, один из них. И, наконец, я показал подозреваемому десяток фотографий и предложил ему выбрать свой собственный портрет. Мне интересно, сможете ли вы теперь разгадать ход моих мыслей?
       — Признаюсь честно, что такое мне не под силу.
       — А ведь я в самом деле облегчил душу Фирза от ненужных терзаний, и после этого он с радостью привел свою драгоценную дочку к тому, которого она оплакивала, считая погибшим.
       Сбитый совершенно с толку, я только изумленно пожал плечами.
       — Мой дорогой Эпплби, но как, черт возьми, с помощью старых фотографий вам это удалось?
       — Прекрасно понимаю, как трудно нащупать оригинальную идею, идя привычным путем. А теперь представьте, что вы портной, и попробуйте снова.
       В голове у меня немного просветлело.
       — Пуговицы и дырки для пуговиц!
       — Правильно! — воскликнул Эпплби. — Вы способный ученик. Развиваем мысль дальше. Что там с этими пуговицами и дырками?
       — Они всегда на разных сторонах. Снимки были зеркальными?
       — Точно. Я нашел подходящие для эксперимента старые фотографии Нортона и попросил сделать с них зеркальные отпечатки. Показывал я ему и те, и другие. Конечно, они чуточку отличались. Потому что вам не удастся найти идеально симметричное лицо. А уж его-то лицо куда как далеко отбегало от симметрии. Теперь вы наконец поняли?
       — Я был бы ясновидцем в таком случае! Ничегошеньки я не понимаю и умираю от любопытства. Рассказывайте, Эпплби, не мучьте меня!
       — Ну хорошо. Выбирая «“прямой” отпечаток, он выбрал бы Леонарда Нортона, которого знал в жизни. Тогда как, выбирая зеркальный снимок, он выбрал бы Нортона, которого никогда в жизни не видел. Кроме, как в зеркале.
       Надеюсь, что после этих слов вы полностью уяснили, как я доказал, что представший перед нами и своей невестой человек с обожженным до неузнаваемости лицом был действительно Леонард Нортон?   Первая публикация в оригинале: EQMM, октября 1955 г. / на форуме: 8 февраля 2014 г. ▣ Перевод: Г.П. Доновской, М.И. Савелова ▣ Источник: М., Вече, 2005, серия: Коллекция ужасов Альфреда Хичкока
• "Убийство в 7:16"
    “Murder on the 7:16”   Эплби с минуту молча созерцал железнодорожный вагон.
     — Подвижным составом это не назовешь, — сообщил он.
     Так и было. Вагон стоял не на колесах, а на специальных козлах. Имелись и иные особенности. С дальней стороны коридора все было в порядке — раздвижные двери, много зеркального стекла, купе с удобными мягкими креслами. Но сам коридор был всего лишь широкой платформой, обрывавшейся в воздухе. По нему легко могли маневрировать механические приспособления. В этом и заключалась идея.
     Эпплби вскочил и посмотрел вдаль сквозь одно из купе. Он не увидел ничего, кроме большой вогнутой поверхности.
     — Монотонный вид, — буркнул он. — Не для любителей живописного.
     Продюсер коротко рассмеялся.
     — Увидите, когда мы снимем эту проклятую вещь. Диорама. Проецирует сюда целые пейзажи, вот. Они проносятся мимо. И их слегка потряхивает. Потрясающе. — Понимая неуместность своего энтузиазма, он сдержанно нахмурился. — Но вам лучше взглянуть на тело. Некоторые из ваших людей уже работают.
     Эпплби кивнул и двинулся по гипертрофированному коридору.
     — Что вы снимаете? — спросил он.
     — Триллер. Не пользуюсь поездами вне триллеров — да и триллерами без поездов. — На этом обобщении продюсер не остановился. — Чтобы немного отвлечься, сэр Джон. Вернитесь мысленно в сентябрь 1955 года.
     Эпплби задумался.
     — Самый конец жаркого сухого лета.
     — Верно. Но было кое-что еще. Помните, одна из вечерних газет печатала цикл коротких детективных рассказов, каждый из которых был озаглавлен “Убийство в 7:16”?
     — Да. Довольно странно, как по мне.
     — Мы экранизируем один из них.
     — То есть это “7:16”? — Эпплби, привычный к странным случаям, смотрел на продюсера с некоторым удивлением. — Быть может, вы сообщите мне, что убитый — тот, кто все это написал?
     — Господи, нет! — Продюсер был явно потрясен. — Понимаете, сэр Джон, мы настаивали, чтобы при расследовании смерти такого лица присутствовали вы. Этот труп важен. Точнее, был важным, хотел я сказать. Наш лучший режиссер. Лемюэль Уэйл.
     
     У Уэйла была привычка в любое время заявляться на студию и бродить по съемочной площадке. Так он получал вдохновение. Или частично так, а частично при содействии фляжки с бренди. Если он чувствовал себя в общительном настроении и располагал бренди, то перед уходом наносил визит Ферретту, ночному сторожу. Они вместе выпивали, а потом Уэйл уезжал в своей машине.
     На сей раз Ферретт не видел Уэйла — или не видел живым. По крайней мере, таков был его рассказ. Он знал, что Уэйл был тут, поскольку ранним зимним вечером видел горящие тут и там огоньки. Но визита ему не нанесли. И когда в четыре утра в студии все еще горел свет, он отправился его выключить. Думал, что Уэйл просто забыл об этом. Казалось, все в порядке — но что-то все-таки побудило его подняться взглянуть на площадку “7:16”. Впрочем, он любил поезда. Со времен своего детства. Уэйл был в последнем купе, мертвый. Забитый насмерть.
     
     Рассказ Ферретта не подкреплялся ничем — и, в лучшем случае, следовало заметить, что он не слишком тщательно исполнял свои обязанности. Быть может, следовало его тщательно допросить. Но сейчас Эпплби хотел задать ему лишь один вопрос:
     — Что же заставило вас полезть наверх и заглянуть в этот “7:16”?
     Секунду мужчина молчал. И выглядел глупо, но без всякой неловкости.
     — Я вам сказал, что всегда любил их. Их звук. Их запах. Они приводят меня в восторг с тех пор, как у меня были молочные зубы.
     — Но вы же часто видели эту штуку в студии? В конце концов, это не поезд. Никакого звука и запаха, а?
     — Звука нет. Но запах был, как положено.
     — Проклятье, Ферретт. Если тут и был запах, то чертов бренди Уэйла, — ворвался в разговор продюсер. — Это место для кино — не для ощущений, запахов и вкусов. Этот поезд не пахнет поездом. И никогда не пах.
     Эпплби покачал головой.
     — Вообще-то, вы не правы. У меня обычно очень острое обоняние. И то купе, где умер Уэйл, слегка пахнет поездами. Пойду взгляну на него еще раз. — И Эпплби вернулся в купе, из которого только что унесли тело Уэйла. Вновь появившись перед продюсером, он нахмурился. — Сперва можно заметить только потоки крови. Там произошло все мерзкое, что может произойти со скальпом. Но есть еще кое-что. Свежепорванная обивка с одной стороны сильно испачкана. И это заставляет меня думать о ком-то в промасленном комбинезоне.
     Продюсер терял терпение.
     — Никто такой сюда не ходит. Это просто бессмысленно.
     — Неразрешимые загадки встречаются редко. — Эпплби вновь повернулся к Ферретту. — Какие огни горели, когда вы сюда пришли?
     — Только линия огней в самом “7:16”, сэр. Неярко. Но достаточно, чтобы я...
     Ферретта прервал крик из центра студии. Оттуда, гневно жестикулируя, торопливо выдвигался мужчина в рубашке с длинным рукавом. Продюсер повернулся к нему.
     — Черт подери, с тобой-то что не так?
     — В этом деле пострадала не одна разбитая голова Уэйла. Но и мой проектор. Кто-то стукнул по нему окровавленным молотком. По-моему, это уже не шутка.
     Эпплби серьезно кивнул.
     — Соглашусь, все это дело выходит за пределы шутки. Но замечу, что оно, безусловно, с таковой началось.
     На минуту повисло молчание, а затем на сцене предстало еще одно новое лицо, облаченное в форму сержанта полиции. Он подошел прямо к Эпплби.
     — Парень по имени Слэк, — буркнул он. — Рабочий-железнодорожник. Пришел на здешний вокзал жутко возбужденный. Говорит, где-то здесь этой ночью сделал что-то плохое.
     Эпплби мрачно кивнул.
     — Боюсь, он прав, бедняга.
     
     — Не знаете, — спросил на другой день Эпплби, — с ближайшей станции есть поезда в 7:16 вечера?
     Продюсер покачал головой.
     — Никогда поездом не езжу.
     — Они есть. И Слэк плелся по дороге, бормоча, что пропустил его, когда Уэйл остановил машину и подвез его. Уэйл был уже слегка под хмельком и предположил, что Слэк трезв в еще меньшей степени. В действительности, у Слэка странные припадки — он теряет память, бредит. И это был один из них. Поэтому он все еще был в промасленном рабочем комбинезоне и держал в руках молоток с длинной ручкой, которым обычно пользуется. В Слэке спиртного не было вовсе. Но Уэйл при его нагруженном состоянии понятия не имел, с кем имеет дело. И придумал свою забавную шутку.
     — Он всегда чертовски чудил насчет такого, — энергично заявил продюсер. — Забавную шутку с нашим “7:16”?
     — Именно. Совпадение, застрявшее у него в голове. Он обещал Слэку подкинуть его на ближайшей станции в нужный поезд. А затем отвез его сюда. Конечно, было уже темно, и ему казалось очень забавным подшутить с этим пьяным — каким он все еще считал его — и убедить его, что они догоняют поезд изо всех сил. Что-то вроде этого. Было тут, конечно, и некое профессиональное тщеславие. Когда он посадил Слэка в это купе и включил ваше устройство для демонстрации трясущихся пейзажей, это было непередаваемо забавно. А потом он переиграл сам себя.
     — Что вы имеете в виду?
     — Если врачи, осмотревшие Слэка, все поняли верно, то было так. Уэйл неожиданно стал разыгрывать роль маньяка-убийцы. Его замысел состоял в том, чтобы заставить Слэка выпрыгнуть из того, что Слэк считал быстро движущимся поездом. Но Слэк не прыгнул. Он нанес удар. — Эпплби приостановился. — И вы можете представить себе, как затем он бродит в полном недоумении и панике по этому фантастическому месту. Он испытывает новый приступ жажды разрушения — полагаю, ваша диорама издала шум, привлекший его внимание, — и находит выход. Приходит в себя, хотя бы частично, рано утром и идет в полицию.
     Продюсер извлек носовой платок и протер лоб.
     — Слэк не...
     — Нет-нет. Ничего подобного. Его история должна быть правдивой, потому что, кажется, он не способен ее придумать.
     — Приступ безумия?
     Эпплби покачал головой.
     — Не стоит ссылаться на безумие, если вы защищаетесь от парня и имеете все основания считать безумным его. Смерть Уэйла станет несчастным случаем.
     Продюсер глубоко вздохнул.
     — Жуткое дело. Но я рад, что это не настоящее убийство.
     Эпплби улыбнулся.
     — Единственно уместное, полагаю. Это был не настоящий поезд.   Первая публикация в оригинале: Appleby Talks Again, 1956 г. / на форуме: 23 февраля 2019 г. ▣ Перевод: Д. Шаров
• "Энигма−Джонс"
    “Enigma Jones”[14]  — Гамлет считал, что “забавно видеть, как инженер взлетит с своим снарядом”[15], — сказал Эпплби. — Моя история о человеке, который, если можно так выразиться, упал вместе с ним. И все это совсем не выглядело забавным. Фактически все было ужасно. Не уверен, что вам захочется услышать подробности. — Эпплби сделал паузу, во время которой собравшиеся — само собой разумеется — выразили горячее желание насладиться этим ужасом. — Очень хорошо, тогда начнем.
     Вы помните Великого Энигму? Он был неплохим иллюзионистом, и по-настоящему его звали Джонс. Столь прозаическое имя очень хорошо соответствовало его отцу, очень уважаемому поверенному, который оставил своему эксцентричному сыну большой и такой же прозаический дом в Кенсингтоне. Молодой Джонс — Энигма-Джонс, как мы можем его называть — перестроил дом под квартиры, оставил себе первый этаж и подвал, а остальные помещения сдал внаем. Его арендаторы в большинстве были людьми театра, как и он сам, и, время от времени, отношения внутри этой своеобразной колонии несколько перепутывались. То есть тщательное антропологическое исследование вряд ли позволило бы прийти к выводу, что здесь возводится храм любви и согласия.
     Эпплби остановился, чтобы сделать несколько затяжек из трубки, и у меня было время отметить, что вычурные обороты речи стали появляться у него гораздо чаще.
     — Однако Великий Энигма был настоящей знаменитостью, и у него на приемах можно было встретить забавных гостей. Вероятно, именно поэтому мой старинный друг, адвокат Колин Грант, отправился на одно из подобных сборищ. Грант любит все эксцентричное. И в тот раз он стал участником именно такого события.
     Была теплая летняя ночь, но время позднее и довольно темное, и Грант с огорчением обнаружил, что все гости набились в комнату средних размеров в задней части дома. Он знал много людей театра и рассчитывал встретить по меньшей мере несколько знакомых лиц. Но все гости оказались незнакомцами, и Гранту пришлось полностью положиться на хозяина, представившего его собравшимся.
     Джонс оказался вполне компетентным в этом вопросе и, когда он решал, что Грант насытился общением с одной группой, он похищал его и вел к другой. В какой-то момент в этом процессе они оказались перед занавешенным окном, и Джонс, казалось, собрался вести Гранта дальше, как и раньше, когда внезапно сделал паузу, достал шелковый носовой платок и вытер лоб. “Немного жарковато, вы не находите?” — спросил он Гранта.
     Воздух был спертый, и поэтому Грант мог, не кривя душой, согласиться. “Удушливая ночь, Джонс, — сказал он. — Мало воздуха”.
     Джонс кивнул. “Да, действительно, — сказал он. — Как насчет того, чтобы отдернуть занавеску и открыть окно?”
     Он обратился с этим вопросом не только к Гранту, но и к нескольким людям вокруг, и они прервали разговор, чтобы повернуться к нему и так или иначе продемонстрировать согласие. И тогда Джонс вышел вперед и отдернул занавеску.
     Люди, стоящие в ярко освещенной комнате, не могли увидеть многое в наружной темноте. Но где-то рядом находилось другое освещенное и незанавешенное окно, и сноп света из него позволил Гранту приблизительно пять секунд спустя увидеть то, что он увидел. Человеческую фигуру, летящую в пространстве.
     Эпплби на мгновение замолчал, и я рискнул задать вопрос:
     — Мне казалось, вы говорили, что прием проходил на первом этаже?
     — Точно, и поэтому, естественно, лишь долю секунды спустя эта фигура упала с ужасным глухим стуком.
     — Его слышали все?
     — Едва ли. На том шумном приеме что-либо услышать могли лишь те, кто находился рядом с окном. Джонс, казалось, на секунду остолбенел. Затем он поднял окно, и они с Грантом выглянули наружу. Как только их головы оказались в полутьме, они, конечно, смогли разглядеть больше. Там, растянувшись на плитках маленького внутреннего дворика, лежало тело. Его голова находилась под таким углом к туловищу, под каким не может находиться голова живого человека.
     Колин Грант, хотя и пожилой человек, первым вылез в окно. Он опустился на колени перед телом и через несколько секунд убедился, что человек мертв. Грант посмотрел вверх. Непосредственно над ними на верхнем этаже дома в темноту вырывался свет из окна с поднятой до отказа нижней рамой.
     Как вы можете предположить, это жуткое дело породило сильное волнение и причинило настоящие страдания. Была одна леди — оказалось, она жила в этом же доме, — которая после истеричных криков упала в обморок. Джонс послал за доктором, а кое у кого хватило ума сразу послать за полицией.
     — И именно так, мой дорогой Эпплби, — спросил я, — на сцене появились вы?
     Эпплби улыбнулся.
     — Ну, отвечать на вызовы подобного рода — больше не моя работа. Но Колин Грант по собственной инициативе позвонил мне домой, и я действительно решил сразу приехать.
     Когда я добрался туда, наши люди уже были на месте. Погибший, которого звали Фэгг, оказался музыкантом, занимавшим одну большую комнату на верхнем этаже. Я взглянул на тело, все еще лежащее в небольшом дворике. Все место выглядело мрачным и представляло собой удлиненное пространство, замощенное камнем, а между плитами пыталось выбраться несколько сорняков, в углу лежал какой-то мусор, а несколько подвальных окон чернело в мрачных нишах, лишь их верхние части печально выглядывали поверх установленных рядом на уровне земли горизонтальных ржавых решеток. Именно около одного из таких окон лежало тело Фэгга. Он вполне мог бы — это выглядело слишком гротескно и поразило меня — просто лежать и вглядываться вниз сквозь прутья решетки в поисках угодившей в ловушку кошки.
     Я расспросил Джонса о характере и привычках его арендатора: был ли Фэгг источником каких-либо неприятностей и позволял ли его характер рассматривать в качестве версии самоубийство? Но Джонс мог рассказать совсем немного. Он заявил, что с самого начала не особенно интересовался музыкантом, а в последнее время отношения между ними стали совсем прохладными.
     После некоторого осмотра внизу я отправился в комнату погибшего, прихватив с собой Джонса. В комнате было два расположенных рядом окна, и кто-то из наших людей из Ярда подробно изучал одно из них, широко открытое. Он только что обнаружил несколько царапин на краске, которые, возможно, оказались сделаны обувью вставшего на подоконник человека. Но меня-то, конечно, интересовало другое окно.
     Я с удивлением уставился на Эпплби.
     — Другое? — выпалил я, и несколько человек из нашей небольшой компании эхом повторили вопрос.
     — Именно. Я поднял раму как можно выше и хорошенько все осмотрел. Затем я подозвал Джонса и указал на два маленьких пятна от сырой замазки на деревянной раме. Он стал белее снега, а затем прыгнул.
     — Прыгнул? — испуганно повторил я.
     — Прямо в окно. Я тщетно попытался схватить его и даже высунулся по плечи наружу. Я увидел, что его тело ударилось об одну из решеток внизу и… исчезло.
     — Это Джонс все устроил?
     — Именно так. Его ссора с Фэггом — дело касалось той истеричной леди — зашла слишком далеко. Он покончил со своим конкурентом и выбросил его из окна незадолго до прихода гостей. Затем он смастерил куклу — всего лишь жакет, брюки и мешок с песком — и подвесил ее на стандартном устройстве для трюков фокусника, но только за другим окном.
     — Устройство? — Мне не верилось.
     — Втягивающийся штырь, настроенный на срабатывание через пять секунд после замыкания электрической цепи. Когда штырь втянулся, кукла упала. Труднее было подготовить решетку. Джонс превратил ее в ловушку, которая “проглатывала” все, что резко падало сверху. В целом — неплохой фокус.
     Я покачал головой:
     — Думаю, что мог бы найти для этого другое слово. Но вы сказали, что ваш друг Грант?..
     — Да, действительно. У него было две причины, чтобы меня вызвать. Ему показалось, что Джонс подозрительно тянул с вызовом врача, и теперь мы знаем, конечно, что он приводил все в первоначальный вид. Но было кое-что еще. Резкое отдергивание занавесок, которое вызвало срабатывание механизма и сброс куклы. Грант видел, что Великий Энигма сделал точно такой же жест, как на сцене, когда демонстрировал аудитории, что девушка исчезла. Жест был уж слишком профессиональным, что и вызвало удивление моего друга.   Первая публикация в оригинале: Appleby Talks Again, 1956 г. / на форуме: 27 сентября 2019 г. ▣ Перевод: Н. Баженов
• “Смерть на солнце”
    “Death in the Sun”   Вилла стояла на уединенном корнуоллском мысу. С ее плоской крыши открывался великолепный вид, но сама она была не видна практически ниоткуда. Поэтому это было хорошим местом или чтобы позагорать, или совершить цивилизованное, никого не беспокоящее самоубийство. Джордж Элвин, казалось, последовательно проделал оба этих действия.
     Он лежал на крыше, бронзовый от загара и абсолютной голый… если не считать наручных часов. Пистолет лежал рядом. Лицо превратилось в кровавое месиво.
     — Обычно я приглашаю на выходные гостей не для того, чтобы предложить подобное зрелище. — Главный констебль смотрел на комиссара Эпплби явно виновато. — Но вы же профессионал, в конце концов. Элвин, как вы понимаете, был богатым человеком со скромными вкусами. — Он указал на часы, которые были дорогими, но держались на простом кожаном ремешке. — Бедняга! — добавил он мягко. — Только подумайте, Эпплби, взять револьвер и сотворить с собой такое!
     — Разве никто другой не мог его убить? Вор? Это — уединенное место, и вы говорите, что он жил здесь один, работая над своими финансовыми схемами, по нескольку недель в каждый приезд. Кто угодно мог прийти и уйти.
     — Совершенно верно. Но в незапертом ящике внизу лежат купюры на сумму 5000 фунтов. И на оружии отпечатки пальцев Элвина — ребята, которых я послал утром, это установили. Таким образом, боюсь, что нет никаких тайн. И еще одно: для Джорджа Элвина это не первый случай.
     — Вы имеете в виду, он пытался убить себя раньше?
     — Именно. Он был ипохондриком и постоянно принимал лекарства. И он страдал от периодических приступов депрессии. В прошлом году он принял огромную дозу барбитурата — вновь лежал голышом в уединенной бухте. Похоже, его привлекает смерть на солнце. Но береговая охрана вовремя его обнаружила и спасла ему жизнь.
     Эпплби опустился на колени около тела. Осторожно перевернул левую руку и снял часы. Они все еще шли. На золотой крышке были выгравированы инициалы Дж. Э. Так же осторожно Эпплби возвратил часы на запястье и застегнул ремешок. Какое-то время он молча размышлял.
     — Знаете ли, — сказал он, — мне хотелось бы взглянуть на его спальню.
     
     * * * *
     
     Спальня подтвердила впечатление, произведенное часами. Обстановка была простой, но эта простота стоила многих денег. Комиссар Эпплби открыл платяной шкаф и осмотрел одежду. Он вытащил пару костюмов и внимательно их изучил. Один он вновь повесил в шкаф, а другой положил на кровать.
     Затем он открыл буфет и обнаружил, что тот забит бутылками с микстурами и коробками с таблетками. Сомнения в ипохондрии отпали. Эпплби начал систематический осмотр.
     — Патентованные средства, — произнес он. — Но на них в основном стоит также и имя фармацевта. Скажите, для чего нужен тетрациклин? Ах, это антибиотик! Бедняга опасался инфекции. Этот буфет способен раскрыть нам все его страхи и опасения. Различные антигистамины — без сомнения, он сильно страдал аллергиями. Бензокаин, дексамфетамин, сулфафуразол — тут их целые залежи — все, что душе угодно. Средства для загара. Но смотрите, вновь барбитураты. Он вполне мог уйти из жизни с их помощью, если бы захотел, — здесь достаточно, чтобы убить слона, а Элвин не слишком крупный. Бесконечные анальгетики — можно держать пари, что он постоянно ожидал боли.
     Эпплби огляделся.
     — Между прочим, как вы намерены идентифицировать тело для дознания?
     — Идентифицировать? — Главный констебль удивленно посмотрел на коллегу.
     — Просто подумал. Может быть, его дантист?
     — Между прочим, это как раз не помогло бы. Этим утром полицейский хирург исследовал рот покойного. Прекрасные зубы — вероятно, Элвин не был у дантиста с детских лет. Но, конечно, вопрос этот — чистая формальность, поскольку не может быть никаких сомнений в его личности. Я не слишком хорошо его знал, но даже я и даже при таком состоянии его лица не сомневаюсь, что это именно он.
     — Понимаю. Между прочим, как хоронят человека, который умер нагишом? Голым? Это кажется непочтительным. В саване? Больше не модно. Возможно, в деловом костюме? — Эпплби повернулся к кровати. — Полагаю, мы прямо сейчас оденем Джорджа Элвина именно так.
     — Мой дорогой Эпплби!
     — В этих ящиках просто хлам. — Комиссар был непреклонен. — Нам нужно нижнее белье и рубашка, но нет необходимости беспокоиться о галстуке и носках.
     Десять минут спустя тело — все еще лежащее навзничь на крыше — было почти полностью одето. Двое мужчин мрачно смотрели на него.
     — Да, — медленно произнес главный констебль. — Теперь я понимаю, что вы имели в виду.
     — Думаю, нам нужна какая-нибудь информация о связях Джорджа Элвина. И о его родственниках, в частности. Что вы сами об этом знаете?
     — Не много. — Главный констебль начал беспокойно ходить взад и вперед по плоской крыше. — У него есть брат по имени Арнольд Элвин. Этакий никудышный братец или, по крайней мере, какой-то беспомощный, проживает, главным образом, в Канаде, но время от времени появляется, чтобы воспользоваться все возрастающим богатством своего брата Джорджа.
     — Арнольд приблизительно того же возраста, что и Джордж?
     — По-моему, да. Они, возможно, даже близнецы. — Главный констебль резко замолчал. — Черт возьми, Эпплби, что заставило вас об этом подумать?
     — Взгляните-ка. — Эпплби вновь опустился на колени рядом с телом. Он снова повернул левую руку так, чтобы стал виден ремешок наручных часов. — Что мы видим на ремешке: на треть дюйма наружу от нынешнего положения пряжки?
     — Вмятина. — Главный констебль был точен. — Узкая и бесцветная вмятина, идущая параллельно нынешнему положению пряжки.
     — Точно. И что это доказывает?
     — То, что часы на самом деле принадлежат другому человеку — кому-то с немного более широким запястьем.
     — А одежда, теперь, когда мы надели ее на труп?
     — Ну, она напоминает мне нечто из шекспировского «Макбета» — Главный констебль мрачно улыбнулся. — Что-то о плаще гиганта на вороватом карлике1.
     — Я назвал бы это поэтическим преувеличением. Но общая картина ясна. Интересно, придется ли нам добраться до Канады, чтобы найти…
     Эпплби замолчал. На крыше появился шофер главного констебля. Он скосил глаза на тело, а затем торопливо произнес:
     — Прошу прощения, сэр, но только что подъехал джентльмен и спрашивает мистера Элвина. Утверждает, что он — брат мистера Элвина.
     — Спасибо, Пенделли, — бесстрастно произнес главный констебль. — Мы спустимся. — Но, когда шофер отошел, главный констебль присвистнул и повернулся к Эпплби. — Стоит помянуть черта! — пробормотал он.
     — Или, по меньшей мере, злодея в пьесе? — Эпплби еще раз взглянул на тело. — Ну, давайте пойдем и посмотрим.
     
     * * * *
     
     Когда они вошли в маленький кабинет внизу, со стула у окна поднялась крупная фигура. Не могло быть сомнений: посетитель очень напоминал мертвеца.
     — Меня зовут Арнольд Элвин, — заявил он. — Я заехал, чтобы увидеться с братом. Могу я спросить…
     — Мистер Элвин, — тон главного констебля стал совершенно официальным, — мне очень жаль, но я вынужден сообщить, что ваш брат мертв. Он был найден этим утром на крыше с простреленной головой.
     — Мертв? — Крупный мужчина вновь тяжело опустился на стул. — Не могу поверить! Кто вы?
     — Я — главный констебль графства, и это — мой гость, сэр Джон Эпплби, комиссар столичной полиции. Он любезно помогает мне в расследовании, как можете и вы, сэр. Вчера вы видели своего брата?
     — Конечно. Я только что прибыл в Англию и приехал прямо сюда, как только узнал, что у Джорджа очередной период затворничества.
     — Больше не было никого?
     — Никого. Джордж справлялся с хозяйством сам, лишь по утрам ему помогала женщина, приходящая из деревни.
     — Ваша встреча была успешной?
     — Ничего подобного. Мы с Джорджем не пришли к согласию, и поэтому я уехал.
     — Ваши разногласия касались семейных дел? Деньги и все такое?
     — Будь я проклят, если вас это касается.
     Настала тишина, во время которой главный констебль, казалось, мрачно размышлял. Затем он попытался встретиться глазами с Эпплби, но безуспешно. Наконец он уверенно сделал шаг к крупному мужчине.
     — Джордж Элвин… — начал он.
     — Какого черта? Меня зовут Арнольд Элвин, а не …
     — Джордж Элвин, в силу данных мне полномочий я арестовываю вас от имени Королевы. Вы предстанете перед судьей по обвинению в преднамеренном убийстве вашего брата, Арнольда Элвина.
     
     * * * *
     
     Эпплби прохаживался по комнате, рассматривая книги, открывая и закрывая ящики. Вдруг он остановился.
     — Может быть, это и против правил, — сказал он главному констеблю, — но думаю, мы могли бы объяснить мистеру Элвину (как мы безусловно можем его называть) что у нас на уме.
     — Как хотите, Эпплби. — В голосе главного констебля послышалась сталь. — Но сделайте это сами.
     Эпплби кивнул.
     — Мистер Элвин, — сказал он серьезно, — мы знаем, что мистер Джордж Элвин, владелец этого дома, страдал, или страдает, приступами острой депрессии. В прошлом году один из них фактически привел его к попытке самоубийства. Это — наш первый факт.
     Второй таков: часы, найденные на руке мертвеца, не были закреплены, как обычно, на запястье владельца. У мертвеца — более тонкое запястье.
     Третий факт связан со вторым. Одежда в этом доме слишком велика для мертвеца. Но, думаю, она прекрасно подошла бы вам.
     — Вы сошли с ума! — Крупный мужчина вновь вскочил на ноги. — В этом ни слова правды…
     — Я просто рассказываю вам наши выводы. А теперь вот вам и четвертый факт: Джордж и Арнольд Элвин — очень похожи. Вы согласны?
     — Конечно, согласен. Мы с Джорджем — близнецы.
     — Или вы с Арнольдом близнецы. А теперь смотрите, наша гипотеза состоит в следующем: вас, Джорджа Элвина, живущего в одиночестве в этом доме, посетил ваш брат Арнольд, только что вернувшийся из Канады. Он потребовал денег, возможно, даже угрожал. Была сильная ссора, и вы застрелили его с близкого расстояния.
     Что вам оставалось делать? Рана была совместима с версией о самоубийстве. Но кто поверил бы, что Арнольд прибыл сюда, завладел вашим оружием и застрелился? К счастью, был некто, в чью смерть от самоубийства легко поверят, так как он, как хорошо известно, предпринимал подобную попытку всего лишь год назад. Этот некто был Джордж Элвин.
     Поэтому вы, Джордж Элвин, уложили тело брата и оружие так, чтобы все свидетельствовало о повторении той известной попытки самоубийства. Вы надели собственные часы на запястье мертвеца. Одежда в доме висела бы на нем слишком свободно, но если его найдут голым, кто заметит несоответствие в одежде?
     Труп с искалеченным лицом, несомненно, идентифицируют как Джорджа Элвина. Вот и все. Вы перестали быть Джорджем и потеряли при этом, вероятно, значительное состояние, но по крайней мере вам не пришлось придумывать себе абсолютно новую личность, и вас не обвинят в убийстве.
     — Но это неправда! — Крупный мужчина был близок к панике. — Вы загнали меня в ловушку. Это — заговор. Я могу доказать…
     — Ага, — сказал Эпплби, — это дело. Если вы на самом деле Джордж, выдающий себя за Арнольда, то вам придется сильно потрудиться, чтобы поддержать мистификацию. Но если, как вы утверждаете, вы действительно Арнольд, это другой разговор. У вас есть дантист?
     — Конечно, у меня есть дантист, но в Монреале. Я много езжу по свету, но всегда возвращаюсь к тому же самому дантисту. Похоже, к настоящему времени он не оставил нетронутым ни одного моего зуба.
     — Я необыкновенно рад это слышать. — Эпплби поглядел на главного констебля. — Не думаю, — продолжил он, — что мы должны и далее задерживать мистера Арнольда Элвина. Надеюсь, он забудет наши, скажем, маленькие предположения?
     Эпплби вновь повернулся к Элвину.
     — Уверен, — вежливо сказал он, — вы простите нашу въедливость в интересах правды. Вы приехали, знаете ли, когда мы не совсем разобрались в уликах. Пожалуйста, примите наши соболезнования в связи с трагическим самоубийством вашего брата Джорджа.
     
     * * * *
     
     — Вы хотите сказать — вопрошал главный констебль полчаса спустя, — что я был прав с самого начала? Не было никакой тайны?
     — Ни малейшей. Депрессия Джорджа Элвина усилилась после визита брата, и он убил себя. Это — целая история.
     — Проклятье…
     — Знаете, до самого момента, как вы обвинили этого парня в убийстве, я был полностью согласен с вами. А затем я внезапно вспомнил кое-что этому противоречащее: 5000 фунтов, которые вы нашли здесь в незапертом ящике. Если Джордж убил Арнольда и планировал стать Арнольдом или кем-либо еще, он, конечно же, взял бы эти деньги. Итак, почему же он их не взял?
     — Я понимаю силу этого факта. Но, конечно…
     — А затем было еще кое-что, чему я должен был придать значение сразу. Дексамфетамин в шкафу с медикаментами. Это — очень эффективное средство для подавления аппетита, используемое, когда сидят на диете и худеют. Джордж Элвин худел. Он приехал сюда, как я полагаю, главным образом, чтобы сбросить лишний вес. Это была последняя капля для его ипохондрии.
     Знаете, он мог потерять четырнадцать фунтов за эти две недели — а этого вполне достаточно, чтобы потребовалось новое отверстие в ремешке для часов. А через месяц он мог потерять тридцать фунтов — это к вашему замечанию о гиганте и вороватом карлике. Первое, что сделал бы Джордж Элвин, если бы когда-нибудь уехал отсюда, это отправился бы к портному, чтобы ушить костюмы.
     Главный констебль немного помолчал.
     — Да уж! — воскликнул он наконец. — Мы и в самом деле заставили парня страдать в те пятнадцать минут.
     Эпплби кивнул.
     — Но давайте будем благодарны, сказал он, что судье Ее Величества не пришлось взять на себя труд обречь кого-то на страдания в течение пятнадцати лет.   Первая публикация в оригинале: The Evening Standard, 1964 г. / на форуме: 21 апреля 2014 г. ▣ Перевод: Н. Баженов
• ×

Подробная информация во вкладках

Примечания

• ↑ [1]. Jolly — жизнерадостный, приятный (англ.)

• ↑ [2]. Замок Йейла — американский автоматический замок. Ключ к нему в России называли английским ключом.

• ↑ [3]. Неточная цитата из рассказа Эдгара По “Убийство на улице Морг”.

• ↑ [4]. Два человека с одинаковыми вкусами, “два сапога — пара”, “одного поля ягода” (выражение взято из “Эклог” Вергилия, где оно означает “два аркадских пастушка”.

• ↑ [5]. Увы, увы... Возможно, таковое было на заре автомобилестроения, но современному читателю, боюсь, подобный кусок проволоки ничего бы не сказал. (Примеч. перев.)

• ↑ [6]. 1 дюйм = 2,5 см.

• ↑ [7]. В оригинале игра слов: case означает и “дело”, и “коробочка”, и “футляр”.

• ↑ [8]. Ольстер — длинное просторное пальто из грубошёрстного сукна; с поясом, иногда с капюшоном.

• ↑ [9]. Секстон Блейк — вымышленный британский детектив — герой многочисленных комиксов и романов конца XIX века.

• ↑ [10]. Праздничный или свободный день, проведенный за обычной работой. Это выражение связано с тем, что в прошлом британским водителям автобусов приходилось в праздничные дни обучать новичков.

• ↑ [11]. Имя скаковой лошади обычно начинается с инициала отца и включает инициал матери, например Прима от Прометея и Магдалины. В России имя лошади состоит из одного слова.

• ↑ [12]. Воздушный (Airborne) (1943–1962) — скаковой жеребец, ставший одним из лучших в Великобритании в 1946 году. Он выиграл пять гонок подряд, включая две классические — Дерби и Эпсом.

• ↑ [13]. Единица длины. 1 фарлонг = 201,16 м.

• ↑ [14]. Enigma — загадка. (англ.)

• ↑ [15]. У. Шекспир. Гамлет. Акт III, сцена 4 (перевод. А. Кронеберга)

[Леди Эстер]

   Рассказ и правда симпатичный. Только не совсем понятно: бедняга Слэк сам во всем признался, а Эпплби всего лишь подтвердил его историю, потому что “он не способен ее придумать”, или Эпплби сам до всего додумался, а Слэк помнил только, что накануне вечером он сделал что-то ужасное, но не знал точно, что именно, из-за своих проблем с памятью.

[Виктор]

   А для меня так и остался неясным вопрос: что это за непонятное заболевание было у Слэка?

...странные припадки - он теряет память, бредит.

   Поэтому как-то и впечатление от рассказа немного смазанное.