Добро пожаловать на форум «Клуб любителей детективов» . Нажмите тут для регистрации
___О проекте «Убийства на улице "Эдгар"»___В 1981 году премию «Эдгар» за лучший рассказ года получил Кларк Ховард за рассказ "Трубач" (Horn Man), впервые опубликованный в журнале «Ellery Queen’s Mystery Magazine» в июне 1980 года.
___Первый перевод на русский язык
___Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е. согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
___Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
Clark Howard Horn Man (ss) Ellery Queen’s Mystery Magazine, jun 1980; Challenge the Widow-Maker and Other Stories of People in Peril, 2000; Ellery Queen’s More Lost Ladies and Men, 1985; Black Lizard Anthology of Crime Fiction, 1987; The New Edgar Winners, 1990; A Modern Treasury of Great Detective and Murder Mysteries, 1994; American Pulp, 1997; The 50 Greatest Mysteries of All Time, 1998; Simply the Best Mysteries, 1998.
Когда Дикс сошел с автобуса в Новом Орлеане, старый Рейни уже ждал его возле входа на автостанцию. Старик выглядел точно таким же, каким Дикс его и запомнил. Дикс знал Рейни с раннего детства, и тот всегда казался ему старым: темная задубелая кожа, седые патлы волос, сутулая спина и опущенные плечи. Когда Рейни о чем-то думал, он втягивал щеки и пожевывал губами, словно собирался что-то сказать. Дикс подошел к старику.
— Привет, Рейни.
Рейни удивленно заморгал, а потом его лицо расплылось в широкой улыбке, обнажившей идеально ровные, белоснежно-блестящие зубы.
— Ага. Ну, да, конечно. Ага, ага, — он окинул Дикса взглядом с ног до головы. — У тебя хороший костюмчик.
Дикс кивнул.
— Тот, кто пробыл там больше года, может побаловать себя хорошим костюмом.
Он смотрел на старика жестким взглядом светло-голубых, со стальным оттенком глаз.
— А ведь я был там больше года, — добавил Дикс.
— Это так, — отозвался Рейни.
Старик продолжал улыбаться, но постарался сменить тему разговора.
— Я снял тебе комнату во Французском квартале
— Это больше не имеет значения, — пожал плечами Дикс.
— Будет иметь, — с уверенностью произнес Рейни. — Будет иметь, как только ты снова услышишь музыку.
Дикс не стал спорить. Он был уверен, что все это — и музыка, и Французский квартал — не имеет никакого значения. Дикса волновало только одно.
— Где она, Рейни? — спросил он. — Где Мэдж?
— Не знаю, — последовал ответ.
Дикс пристально посмотрел на старика. Он был уверен, что Рейни лжет. Но это тоже не имело значения. Были и другие, кто мог бы ему ответить.
Они вышли из здания автостанции: сутулый старый негр и высокий белый парень с упрямо сжатыми губами. На плече Дикса болталась холщовая сумка на молнии, в которой помещалось все его имущество. Было уже довольно поздно. Солнце почти закатилось, и на землю упала вечерняя прохлада. Двое мужчин шли в направлении Французского квартала. Длинноногий Дикс старался идти медленнее, чтобы старый Рейни не отставал.
Пока они шли, Рейни, пожевывая губами, искоса посматривал на Дикса. Наконец, старик спросил:
— Тебе там удавалось играть?
Дикс покачал головой.
— Недолго. Только в первое время. Сухой базинг на мундштуке
Дикс с усмешкой посмотрел на старого Рейни.
— Если я еще раз когда-нибудь убью человека, то хочу быть уверен, что окажусь по эту сторону границ Луизианы.
Рейни нахмурился.
— Ты никого не убивал, мой мальчик, — твердо сказал он. — Ты никогда бы этого не сделал. Это все она.
Дикс остановился и посмотрел в глаза старому Рейни.
— С какого времени ты меня знаешь? — спросил он.
— Я знаю тебя с тех пор, как тебе исполнилось восемь месяцев, — сказал Рейни. — Вот так вот. Мы с сестрой работали на твою бабушку, миссис Джесси Дю Шательер. У нее был лучший господский дом во Французском квартале. Мы с сестрой прибирали в доме и готовили еду для миссис Джесси. И за тобой ухаживали, когда твоя бедная мамочка заболела чахоткой и умерла…
— В любом случае, ты знал меня, когда мне было меньше года, а теперь мне сорок один.
Глаза Рейни расширились.
— Нет, — усмехнулся он. — Тебе не может быть столько.
— Сорок один, Рейни. Я отсидел шестнадцать лет. А ведь мне дали двадцать пять, помнишь? Но я отсидел шестнадцать.
Рейни нахмурился.
— Ладно, если тебе сорок один, то сколько же тогда мне?
— Около двухсот… Не знаю. Тебе, должно быть, семьдесят или восемьдесят. Неважно. Послушай, ты знаешь меня столько времени. Вот скажи, я когда-нибудь позволял кому-нибудь делать из меня дурака?
— Никогда, — покачал головой Рейни.
— Точно. И сейчас не позволю. Но если разнесется слух о том, что я отсидел шестнадцать лет за убийство, совершенное кем-то другим, то я ведь буду выглядеть круглым идиотом, не так ли?
— Так, — согласился Рейни.
— Тогда помалкивай о том, что это сделал не я. На свете есть только один человек, который знает, что я не виновен. И я пойду к ней сам. Понятно?
Рейни втянул щеки, пожевал губами, а потом спросил:
— Что ты с ней сделаешь?
Светло-голубые глаза Дикса холодно блеснули.
— То, что должен, Рейни, — ответил он.
Рейни медленно покачал головой.
— О, боже, боже, — прошептал он.
В тот же вечер старый Рейни пошел к Гастону, владельцу джазового клуба “Традишн Холл” и ресторана при нем. Гастон, как всегда, выглядел прилизанным и щеголеватым. Время остановилось для него в 1938 году. Он до сих пор носил гетры.
— Ну, и как он? — спросил Гастон старика.
— Он в порядке, — ответил Рейни. — Но задумал недоброе.
Рейни наклонился поближе к владельцу клуба и понизил голос.
— Он собирается убить эту женщину. Я в этом уверен.
Гастон сунул в рот серебряную зубочистку.
— Он знает, где она?
— Думаю, что нет, — отозвался Рейни. — Пока нет.
— А ты знаешь, где она?
— В последний раз я слышал, что она живет с каким-то наркоманом на Бургундия-стрит.
Гастон кивнул безукоризненно выбритым и напомаженным подбородком.
— Точно. Этого наркомана зовут Лебо. Он молод. Похоже, он держит ее около себя для того, чтобы она ухаживала за ним, когда у него бывает ломка.
Гастон посмотрел на свои красивые наманикюренные ногти.
— Он сейчас может играть?
Рейни покачал головой.
— Он сказал, что не играл все это время. Но он способен быстро восстановить навык.
— Кто знает.
— Он сможет, — настаивал Рейни.
— А труба у него есть?
— Нет. Я видел, как он распаковывал свою сумку, но трубы там не оказалось. Я его спросил об этом. Он сказал, что, поскольку несколько лет не играл, то просто отдал ее какому-то ковбою, который сидел с ним в Техасе.
Гастон вздохнул.
— Он должен был убить этого парня в пределах нашего штата. Если бы он совершил убийство в Луизиане, то отбывал бы наказание в “Анголе”
Рейни промолчал. Он не был уверен, действительно Гастон думает, что Дикс убийца, или нет. Гастон иногда делал вид, что чего-то не знает, только для того, чтобы посмотреть, что об этом известно другим людям. Гастон был хитер и умен. Достаточно умен для того, чтобы — если бы он захотел — оградить Дикса от неприятностей. На это старый Рейни и рассчитывал.
Гастон молча побарабанил пальцами по столу, за которым они сидели.
— Значит, ты думаешь, что Дикс без проблем может восстановить свой навык, верно?
— Да, может.
— Он собирается прийти сюда, чтобы встретиться со мной?
— Не знаю. Возможно, сначала он разыщет эту женщину. Но тогда он может с тобой уже и не встретиться.
— Попробуй сделать так, чтобы он сначала пришел ко мне. Скажи ему, что у меня для него кое-что есть. Кое-что такое, что я сохранил специально для него. Сможешь?
— Не сомневайся, — сказал Рейни, поднимаясь из-за стола. — Я сейчас же займусь этим.
Джордж Теннелл был крупным, сильным мужчиной. К тому же он обладал крутым нравом. Ходили слухи, что однажды он убил двух человек, столкнув их лбами с такой силой, что их мозги буквально вылетели наружу. В полиции Теннелл служил уже тридцать лет. Сначала он работал в цветной части города, которая была единственным местом, где он только и мог работать в те былые дни. Теперь же он трудился во Французском квартале, где призван был при любых обстоятельствах обеспечивать мир и спокойствие. У Теннелла не было ни семьи, ни друзей. Французский квартал был его домом и работой одновременно. И единственное, что он любил и чем интересовался, — это был джаз.
Именно поэтому каждый вечер, ровно в семь Теннелл приходил в “Традишн-холл”, садился за маленький столик в углу, ужинал и слушал, как музыканты настраивают свои инструменты и разыгрываются. Иногда чуть позже к нему присоединялся Гастон, и они вместе пропускали по стопочке. Но в этот вечер Гастон подошел еще до ужина.
— Сегодня вернулся Дикс, — сказал он полицейскому. — Помнишь Дикса?
— Трубач, — кивнул головой Теннелл. — Убил мужика в мотеле на территории Техаса. Из-за женщины по имени Мэдж Ноубл.
— Именно. Только кое-кто думает, что это сделал не он. Некоторые считают, что убила она.
— Жаль, что из этих сомневающихся он не смог найти двенадцать человек, которые стали бы присяжными.
— Присяжных вообще не было, Джордж. Ты это помнишь не хуже меня. Так что, не дури. Но, согласись, он был классным трубачом.
Теннелл поморщился.
В это время на небольшой сцене появились музыканты. Они расчехляли свои инструменты, настраивали их, поправляли стулья. Музыканты представляли собой пеструю смесь: черные, белые, мулаты; чисто выбритые и бородатые; лысые и с пышными шевелюрами; круглоокие и узкоглазые. Всем было далеко за пятьдесят… Самым старым был трубач Лютер Додд. Ему уже исполнилось восемьдесят шесть лет. Как и Луи Армстронг, он учился играть у великого корнетиста Джо “Кинга” Оливера
Гастон смотрел на Теннелла, а тот в это время наблюдал за Лютером Доддом, который продул мундштук своей сверкающей трубы и пробежался пальцами по клапанам. Гастон видел в глазах полицейского то особое выражение, какое отличает тех истинных поклонников традиционной джазовой музыки, которые испытывают в глубине своей души такой же трепет, как и эти старые музыканты, но которые сами так и не смогли научиться играть. В этом выражении были перемешаны любовь, печаль и прожитые годы. И это выражение придавало взгляду Теннелла особую теплоту и мягкость.
— Знаешь, сколько времени я потратил на то, чтобы найти замену Лютеру? — спросил Гастон. — Целый год. Я прослушал пару десятков парней со всех концов Америки. Никто из них не мог играть в традиционном стиле. Ни один из них.
Гастон кивнул подбородком в сторону Лютера Додда.
— Его пальцы с каждым днем теряют ловкость, и сердечко барахлит постоянно. В любой день он может отбросить копыта. И если это случится, я должен буду закрыться. Без такого трубача не будет креольского звука, исчезнет традиция. Без такого трубача это место, которое можно назвать последним из величайших джазовых клубов, легко уступит дорогу… — Гастон беспомощно развел руками, — …чему угодно. Диско-музыке, например.
Внутри Джорджа Теннелла все содрогнулось, хотя внешне он остался спокоен. Полицейский сидел, положив руки на белоснежную скатерть, и пристально следил за Лютером Доддом.
В этот момент ансамбль заиграл свой первый номер — пьесу в стиле “Канзас-Сити” под названием “Лафайетт” в обработке Бенни Мотена
Обычно Теннеллу нравилось смотреть, как люди танцуют, в то время как сам он ест. Нравилось смотреть, как тела танцующих синхронно двигаются в такт музыке, которую он так беззаветно любил; той музыке, которую он впервые в жизни услышал из окна приюта Святого Петра на Декатур-стрит, когда был еще совсем юным; той музыке, на которой он вырос, и которая могла бы стать частью его жизни, если бы он не был так бездарен, что не мог отличить диезов от бемолей. Но сегодня он не обращал внимания на танцующие пары. Он смотрел только на Лютера Додда и отмечал про себя, с каким трудом старый музыкант выдувает каждую ноту. Теннеллу было ясно, что Лютер уже из последних сил напрягает свои истрепанные легкие.
После того как музыканты закончили “Лафайетт” и сразу же, без перерыва, начали играть “Девенпорт-блюз”, Теннелл, наконец, посмотрел на Гастона и кивнул головой.
— Хорошо, — просто сказал он. — Так тому и быть.
Впервые Теннелл покинул клуб, даже не поужинав.
Когда они со стариком шли в клуб Гастона, Рейни показывал Диксу места, которые тот не то чтобы забыл, но о которых долгое время не вспоминал.
— Вон в том доме, — говорил Рейни, — родился Пол Морес, в тысяча девятьсот, э-э, первом году. Он собрал первый состав легендарного оркестра “Новоорлеанский Ритм Кингс”. Морес прожил всего сорок восемь лет, но сумел стать одним из лучших трубачей всех времен.
Дикс должен был помнить, если не самого человека, то уж точно дом и рассказы о том, каким он был классным музыкантом. Дикс вырос на этих рассказах. Он с раннего детства был погружен в музыкальную жизнь Нового Орлеана, с младых ногтей впитывал в себя дух джаза. А когда Диксу исполнилось восемь лет, он стал брать уроки игры на трубе у Розелла Пейджа, которому тогда уже было за шестьдесят. Позже, когда Пейдж умер, Дикс продолжил занятия у Шеферда Нордена и Джонни Медоуза, которые давали ему уроки попеременно, так как сами часто выезжали на гастроли. Благодаря Пейджу, Нордену и Медоузу Дикс в совершенстве освоил традиционную манеру игры на трубе.
— А вон там, — продолжал по дороге рассказывать Рейни, — в тысяча девятьсот, э-э, четвертом родился “Крылатый” Манон. Его вообще-то звали Джозеф, но после несчастного случая все стали называть его “Крылатым”
Дофин, Шарт, Ройял — улицы сменяли друг друга. Вокруг стояли дома, построенные во французском стиле, украшенные декоративными коваными решетками и скульптурами, увитые виноградными лозами. Все это превращало Французский квартал в необычный замкнутый мир, живописные виды, звуки и запахи которого в полной мере никогда не смогли бы прочувствовать многочисленные туристы — это было под силу только тем, кто здесь родился и жил.
— А вот в этом доме, прямо на втором этаже, обычно останавливался Томми Ладньер
Когда они подошли к клубу “Традишн-холл”, откуда доносились звуки музыки, Рейни, наконец, замолчал. Он хотел, чтобы Дикс услышал игру музыкантов, чтобы он проникся звуками джаза, которые летели над Пиратской аллеей, над “Café du Monde”, над Площадью Конго (теперь она называется Площадь Борегард, но Рейни не признавал новое название)
Рейни обрадовался, когда услышал, что в клубе играли композицию “Свит Джорджия Браун”. Эта пьеса как нельзя лучше подходила к теме возвращения домой.
Они подходили к клубу, прислушиваясь к доносившейся оттуда музыке, и вдруг Дикс спросил:
— Кто играет на трубе?
— Лютер Додд.
— Не похоже на Лютера. Что с ним случилось?
Рейни обреченно махнул рукой.
— Совсем постарел. Скоро, наверное, помрет.
Они вошли в зал, где их с улыбкой встретил Гастон.
— Дикс, — воскликнул он, — как я рад тебя видеть!
Он окинул Дикса взглядом с ног до головы.
— Эти годы пошли тебе на пользу. Возмужал. Похудел. Отличная прическа. Как твой амбушюр?
— Амбушюра больше нет, мистер Гастон, — ответил Дикс. — Я много лет не играл.
— Но он его быстро восстановит, — вмешался Рейни. — У него природный амбушюр.
— Я больше не играю, мистер Гастон, — делая ударение на каждом слове, сказал Дикс владельцу клуба.
— Это очень плохо, — отозвался Гастон.
Он кивнул головой в сторону лестницы.
— Пойдем со мной. Я тебе кое-что покажу.
Дикс и Рейни последовали за Гастоном, который привел их в свой кабинет, обставленный по моде давно ушедших 1920-х годов: в углу комнаты стояла даже заводная “Виктрола”
Гастон поколдовал немного над замком большого напольного сейфа и открыл тяжелую металлическую дверцу. Из глубин сейфа он извлек потрепанный старомодный футляр для трубы, обтянутый бархатом и обитый латунными уголками. Аккуратно положив футляр на середину письменного стола, Гастон осторожно открыл защелки футляра и приподнял крышку. Внутри, на бархатной темно-фиолетовой подстилке лежала вручную отполированная труба, сверкавшая серебристым блеском. Дикс и Рейни с явным трепетом уставились на музыкальный инструмент.
— Знаете, кому она принадлежала? — спросил Гастон.
Дикс и Рейни молчали, заворожено рассматривая трубу. Рейни не встречал таких инструментов уже лет пятьдесят. Дикс не видел таких труб никогда; он только слышал рассказы о великолепных серебряных инструментах, которые квартероны
Поэтому квартероны раскатывали серебро в листы, из которых изготавливали трубы, корнеты и тромбоны для музыкальных ансамблей. Музыканты как раз только начинали экспериментировать с “сэмсамоуном”
— Взгляните на инициалы, — произнес Гастон, показывая на верхнюю часть раструба.
Дикс и Рейни увидели три буквы, выгравированные на серебряной поверхности: Б Р Б.
— Господи помилуй, — прошептал Рейни.
Дикс приоткрыл было рот, словно собирался что-то сказать, но в результате не произнес ни слова.
— Все верно, — сказал Гастон. — Блайнд Рэй Блаунт. Первый. Лучший. Единственный. По мастерству игры никто с ним даже близко не стоял. Человек, который извлекал такие звуки, какие никто никогда не слышал — ни до него, ни после. Он был музыкантом с большой буквы.
— Аминь, — откликнулся Рейни.
Старик кивнул головой на Дикса.
— Можно ему ее потрогать?
— Давай, — сказал Гастон Диксу.
Как паломник, благоговеющий перед религиозной святыней, Дикс слегка коснулся пальцами серебряной трубы. Ему показалось, что он почувствовал тепло рук музыканта, который держал этот инструмент на заре эпохи блюза и играл в захолустье, которое позже стало районом Сторивилль. Ему показалось, что…
— Если хочешь, она станет твоей, — сказал Гастон. — Все, что тебе нужно сделать, это взять ее, спуститься вниз и начать играть.
Дикс облизнул внезапно пересохшие губы.
— Может быть, завтра я …
— Не завтра, — перебил его Гастон. — Сегодня. Сейчас.
— Бери трубу, парень, — торопливо сказал Рейни.
Дикс поморщился с таким видом, словно ему стало больно. Он нервно сглотнул, пытаясь отогнать образ, вспыхнувший в его мозгу; образ, который преследовал его шестнадцать лет.
— Сегодня не могу…
— Сегодня или никогда, — твердо сказал Гастон.
— Ради всего святого, парень, бери трубу! — воскликнул Рейни.
Но Дикс не мог себя заставить. Его не отпускал образ Мэдж.
Дикс яростно потряс головой, стараясь избавиться от наваждения, и поспешил прочь из комнаты.
Рейни побежал следом и догнал Дикса уже в зале.
— Не делай этого, — взмолился старик. — Послушай меня. Я уже стар и знаю, что никто не обращает внимания на мои слова, но прошу тебя, парень, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не делай этого. Я никогда в жизни не просил тебя ни о чем, но сейчас прошу только об одном: пожалуйста, не делай этого.
— Я должен, — еле слышно откликнулся Дикс. — Просто должен.
— Но почему, мой мальчик? Почему?
— Потому что мы дали друг другу обещание, — ответил Дикс. — В ту ночь, в мотеле в Техасе. Мужчина, с которым у Мэдж были отношения, говорил, что собирается на ней жениться. Он уже долгое время кормил ее этими сказками. Ведь он уже был женат, но все время откладывал вопрос о разводе. В конце концов, Мэдж это надоело. Она попросила меня прийти к ней в номер — в перерыве между выступлениями. Я знал, что она просто хотела заставить его ревновать, но мне было все равно. Я уже давно был безумно влюблен в Мэдж и сделал бы все, о чем бы она ни просила, и она это знала. В общем, когда у меня был перерыв, я сгонял в мотель, где она сняла номер. Но там уже был он. Я из коридора услышал, как они ругаются. Однако дверь была заперта, и я не мог попасть внутрь. Потом я услышал выстрел, и все стихло. Минутой позже Мэдж открыла дверь и впустила меня. Мужчина лежал на кровати. Мертвый. Мэдж начала рыдать и говорить, что теперь ее посадят, и что она этого не переживет; что она сойдет с ума и покончит с собой. Тогда я спросил ее, будет ли она меня ждать, если я возьму вину на себя. Она поклялась, что будет. А я обещал к ней вернуться, — Дикс вздохнул. — Я просто держу свое слово, Рейни.
— А если она не сдержит свое? — спросил старик.
— Сегодня днем матушка Рулат спросила меня о том же, когда я поинтересовался у нее, где мне найти Мэдж.
Матушка Рулат была местной гадалкой и знала всех, кто жил во Французском квартале.
— Что ты ей ответил?
— Я сказал, что делаю то, что должен. Так ведет себя настоящий мужчина.
Дикс двинулся дальше по темной вечерней улице. Рейни смотрел ему вслед, беспомощно качал головой и шептал:
— Господи, господи, господи…
Дом на Бургундия-стрит когда-то представлял собой огромный особняк с тридцатью комнатами и с облицованным кафельной плиткой внутренним двориком, в центре которого красовался мраморный фонтан. В былые времена этот дом познал благородство и аристократизм: в нем жили и генералы, и светские утонченные женщины, и великодушные джентльмены. Теперь же комнаты за небольшую арендную плату сдавались отдельным жильцам.
Рядом с домом Дикс увидел полицейскую машину с мигалкой и полисмена в форме, который преграждал вход во двор. Несколько зевак возбужденно обсуждали произошедшее.
— Наркоман Лебо, — сказал один. — В него стреляли.
— Я лично слышал выстрел, — заявил пожилой мужчина.
— Это случилось вон за тем окном.
Дикс поднял глаза на окна дома, но в это время кто-то еще воскликнул:
— Смотрите, его выносят!
Двое работников морга вывезли со двора накрытую простыней каталку и погрузили ее в черный фургон. Следом несколько полицейских, возглавляемых здоровяком Теннеллом, вывели из ворот женщину и повели ее к машине с мигалкой. Дикс прищурился, пытаясь в неясном свете уличного фонаря разглядеть женщину. В следующую секунду он удивился. Он помнил маму Мэдж, которую видел лет двадцать назад. Но что мама Мэдж делала здесь?
Потом он вспомнил еще кое-что. Ведь мама Мэдж умерла. Она умерла через пять лет после того, как он угодил за решетку.
Тогда кто же…?
Мэдж?
Да, это была она. Мэдж. Ставшая старше, как и он. Совсем не юная девушка, но и он ведь уже не был тем бестолковым юнцом. На мгновение в голове Дикса мелькнула мысль, что, возможно, это все-таки не Мэдж. Но, нет, это была она.
Дикс попытался подойти ближе, однако двое полицейских его остановили. К ним приблизился Джордж Теннелл.
— Она арестована, мистер, — сказал он Диксу. — С ней сейчас никто не может говорить, кроме адвоката.
— Да что она сделала? — спросил Дикс.
— Убила своего бойфренда, — ответил Теннелл. — Вот из этого.
Он показал Диксу маленький двуствольный “дерринджер” с отделанной перламутром рукояткой.
— Своего бойфренда?
Теннелл кивнул.
— Одного молодчика двадцати пяти лет. Соседи говорят, что она была неравнодушна к молодым парням. Бывают такие женщины.
— Кто говорит, что стреляла она?
— Я говорю. Я как раз находился в доме, правда, по другому делу. Услышал выстрел. По сути, я первый обнаружил тело. Через пару минут нарисовалась она. О, она так реально изобразила неведение, будто она ничего не знает. Но я нашел в ее сумочке пистолет.
За это время полицейские усадили Мэдж Ноубл в машину и теперь ждали Теннелла.
Теннелл сунул пистолет в карман пиджака и подтянул брюки.
— Если она твоя подружка, — сказал он, пристально глядя на Дикса, — не рассчитывай на то, что сможешь замолвить за нее словечко. Она теперь сядет надолго.
Теннелл забрался в кабину автомобиля. Дикс стоял у ворот и смотрел, как отъезжала полицейская машина. Он пытался разглядеть Мэдж сквозь стекло, но на заднем сиденье, где она сидела, было недостаточно света. Когда машина уехала, зеваки тоже стали расходиться.
Вскоре Дикс остался на улице один.
В полночь Джордж Теннелл вернулся в “Традишн-холл”, снова уселся за свой столик и продолжил ужин, который ранее ему пришлось прервать. Подошел Гастон и присоединился к полицейскому. Несколько минут они сидели молча. Оба смотрели на сцену, где рядом с престарелым Лютером Доддом сидел Дикс и играл на серебряной трубе, которая когда-то принадлежала Блайнд Рэю Блаунту. Импровизации Дикса органично вливались в каждое исполняемое произведение, будь то “Тейлспин Блюз”, “Танцы захолустья” или “Всем нравится моя девушка”.
— Похоже, он быстро восстановит былую форму, — заметил Теннелл.
— Конечно, — отозвался Гастон. — Он истинный музыкант. Его ведь начинал учить сам Розелл Пейдж!
— Я этого не знал.
— Да, это так.
Гастон поправил старомодный целлулоидный воротничок и погладил украшенную бриллиантом булавку на галстуке.
— А что там с женщиной? — спросил он
Теннелл пожал плечами.
— Получит лет двадцать. Отсидит десять или одиннадцать.
Гастон на мгновение задумался, а потом сказал:
— Этого должно быть достаточно. Через десять-одиннадцать лет его больше ничего не будет волновать, кроме музыки. Ты согласен?
— Даже столько времени не потребуется, — покачал головой Теннелл. — Только не для него.
Музыканты на сцене заиграли традиционный госпел “Просто идти с тобой рядом”.
А за кулисами, на дощатом полу сидел старый Рейни и со слезами счастья на глазах слушал волшебные звуки трубы.
Редактура киевлянки.
© Данные материалы разрешается использовать с обязательным указанием авторства и ссылки на первоисточник (форум «Клуб любителей детектива»).
