Л. Блок "Келлер и психотерапия" (1994) +

[Клуб любителей детектива]

УБИЙСТВА НА УЛИЦЕ "ЭДГАРА" ｢ПОБЕДИТЕЛИ ПРЕМИИ Э. ПО｣   Премия Эдгара: 1994 г.   Победитель: Лоуренс Блок: Келлер и психотерапия* "Keller’s Therapy" by Lawrence Block   Номинанты: Брюс Холланд Роджерс: Enduring as Dust* by Bruce Holland Roger текст в налиичии                                  Джозеф Хансен: McIntyre's Donald* by Joseph Hansen текст в поиске                                  Харлан Эллисон: Мефистофель в ониксе* "Mefisto in Onyx" by Harlan Ellison                                                                Дуг Аллин: The Ghost Show* by Doug Allyn текст в поиске   © Переводы выполнены специально для форума "КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ДЕТЕКТИВА"║В рамках проекта "Убийства на улице "Эдгара""   Данные о каждом рассказе в вкладке конкретного рассказа (информационный блок)    ВАЖНО! В ТОПИКЕ ПРИСУТСТВУЮТ СПОЙЛЕРЫ. ЧИТАТЬ ОБСУЖДЕНИЯ ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ РАССКАЗА!

• ВНИМАНИЕ
      Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
      Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
• Л. Блок "Келлер и психотерапия"
      — Я снова видел этот сон, — сказал Келлер. — И записал его, как вы и советовали.
      — Хорошо.
      Прежде чем сесть на кушетку, Келлер снял пиджак и повесил его на спинку стула. Теперь ему пришлось встать, чтобы вытащить блокнот из нагрудного кармана пиджака. Потом он снова сел и нашел страницу с записью сна. Мельком просмотрел свои заметки, закрыл блокнот и надолго замолчал, не зная, как продолжить.
      — Располагайтесь удобнее, — сказал Брин, — вы можете сидеть, а хотите — прилягте.
      — Это имеет значение?
      — Не для меня.
      А что было удобнее? Сидячее положение казалось более естественным для беседы, но, с другой стороны, лежать на кушетке — это как-то в русле традиции. Келлер, который собирался изливать душу, решил поступить традиционно. Он с ногами вытянулся на кушетке.
      — Мне снится, что я живу в доме, который напоминает средневековый замок, — начал Келлер. — Бесконечные коридоры и дюжины комнат.
      — Этот дом ваш?
      — Нет, я просто живу в нем. Собственно, я как бы слуга в семействе, которое владеет домом. А это семейство почти королевских кровей.
      — А вы у них слуга.
      — Но при этом я почти ничего не делаю, и ко мне относятся, как к равному. Я играю в теннис с членами семьи. Там за домом есть теннисный корт.
      — И в этом заключаются ваши обязанности? Играть с ними в теннис?
      — Нет, это свидетельство того, что они относятся ко мне, как к равному. И я ем с ними за одним столом, вместо того, чтобы питаться с остальными слугами. А моя работа связана с мышами.
      — С мышами?
      — Дом кишит мышами. Я обедаю с семейством, передо мной тарелка с отличной едой, и тут входит официант в черном галстуке и вносит накрытое крышкой блюдо. Я поднимаю крышку, а под ней — записка, на которой написано "Мыши".
      — Всего одно слово?
      — И больше ничего. Я встаю из-за стола и следую за слугой по длинному коридору. Поднимаюсь на чердак в грязную комнату. А там везде маленькие мыши. Двадцать или тридцать мышей. И я должен их убить.
      — Каким образом?
      — Раздавив их ногами. Это самый быстрый и гуманный способ, но он беспокоит меня, и я не хочу этого делать. Однако чем быстрее я закончу, тем скорее смогу вернуться к еде, а я очень голоден.
      — Так вы убиваете мышей?
      — Да, — ответил Келлер. — Одной почти удается убежать, но я давлю ее, когда она уже пересекает порог комнаты. А потом я снова за столом. Все пьют, едят и смеются, но моя тарелка пуста. После некоторой суеты мне из кухни приносят другую тарелку, однако на ней лежит не то, что было раньше. На ней…
      — Неужели?..
      — Мыши, — выдохнул Келлер. — Разделанные и приготовленные, но — полная тарелка мышей.
      — И вы их едите?
      — Я проснулся, — отозвался Келлер. — Именно в этот момент, не раньше и не позже.
      — Ага, — сказал Брин.
      Высокий и нескладный, Брин был одет в

  брюки-чинос*

    Свободные мягкие штаны из прочного легкого хлопка или льна; альтернатива обыденным джинсам.

  , темно-зеленую рубашку и коричневый вельветовый пиджак. Он походил на человека, который в школе был "ботаником", но потом благодаря этому сумел освоить модную и престижную профессию. Брин повторил свое "Ага" и, сложив руки, спросил Келлера, что, по его мнению, означает этот сон.
      — Доктор-то вы, — сказал Келлер.
      — По-вашему, он означает, что я доктор?
      — Нет, но мне кажется, что вы-то и можете сказать, что он означает. Может быть, он просто дает понять, что я не должен перед сном есть

  "Каменистую Дорогу"*

    Rocky Road — название десерта на основе ванильного или шоколадного мороженого с добавлением шоколадной крошки и мелких кусочков зефира и миндаля.

  .
      — Скажите мне, что, по-вашему, может означать этот сон.
      — Может быть, то, что я ощущаю себя котом?
      — Или убийцей?
      Келлер промолчал.
      — Давайте рассмотрим этот сон на самом поверхностном уровне, — произнес Брин. — Вы работаете тайным специалистом по устранению проблем, хотя это можно назвать и другим словом.
      — Нас обычно называют агентами, — сказал Келлер, — но "специалист по устранению проблем" тоже будет верно.
      — Большую часть времени вам нечего делать. У вас есть прекрасные возможности отдыхать, наслаждаться жизнью. Играть в теннис, так сказать, и питаться за одним столом с богатыми и влиятельными людьми. Потом появляются мыши, и сразу становится ясно, что вы обязаны выполнить свою работу.
      — Понимаю, — кивнул головой Келлер.
      — Тогда продолжайте. Объясните мне это.
      — Ну, это очевидно, не так ли? Появляется проблема. Мне звонят. Я должен бросить все свои дела, пойти и разобраться. Я вынужден предпринимать довольно крутые меры, включая отстранение людей от дел. И это, порой, похоже на то, как если бы я давил мышей. А когда я возвращаюсь к столу, и мне приносят еду — это, полагаю, мой гонорар?
      — Компенсация ваших трудов, да.
      — Тарелка мышей, — Келлер поморщился. — Что же получается? Мой гонорар зависит от устранения людей. Я добываю средства к существованию за их счет. То есть сон — это чувство вины?
      — А вы что думаете?
      — Я думаю, это вина. Мой доход складывается из несчастий других людей, из горя, которое я им приношу. Это так?
      — Только на первый взгляд. Если мы двинемся глубже, то, возможно, обнаружим и другие взаимосвязи. Во-первых, выбор вами этого занятия; потом — какие-то моменты из вашего детства, — Брин сплел пальцы рук и откинулся в кресле. — Понимаете, здесь все имеет значение. Ничто не существует просто так, и ничто не бывает случайным. Даже ваше имя.
      — Мое имя?
      — Питер Стоун. Подумайте об этом до нашего следующего сеанса.
      — Подумать о моем имени?
      — О вашем имени и о том, насколько оно вам соответствует. И… — Брин машинально посмотрел на часы, — боюсь, наше время истекло.
      
      Офис Джерролда Брина находился на 94 улице к западу от Центрального парка. Келлер вышел на Коламбус-авеню, проехал пять кварталов автобусом, перешел через улицу и окликнул такси. Он уговорил водителя проехать через Центральный парк и, когда, добравшись до 50 улицы, покинул салон автомобиля, был вполне уверен, что слежки за ним не было. Тем не менее в ближайшем магазине Келлер купил себе кофе и не спеша выпил его на улице, внимательно наблюдая за окрестностями. Потом он двинулся на Первую авеню между 48 и 49 улицами — к дому, в котором жил. Это было довоенное высотное здание с вестибюлем, оформленным в стиле "арт-деко", и лифтом, которым управлял специальный человек.
      — А, мистер Келлер, — приветствовал его лифтер. — Прекрасный день, не правда ли?
      — Прекрасный, — согласился Келлер.
      У Келлера была двухкомнатная квартира на девятнадцатом этаже. Из своего окна он мог видеть здание ООН, пролив Ист-Ривер, район Куинс. В первое воскресенье ноября мог наблюдать за пробегом по мосту Куинсборо участников традиционного нью-йоркского марафона.
      Это было зрелище, которое Келлер старался не пропускать. Он садился у окна и с удовольствием смотрел, как тысячи людей проносились мимо его взора: сначала бегуны мирового класса, потом просто люди в хорошей физической форме и, наконец, те, кто преодолевал дистанцию практически шагом. Они стартовали из района Стейтен Айленд, а финишировали в Центральном парке, и в поле зрения Келлера попадало несколько сот ярдов этого тяжелого испытания, когда участники марафона преодолевали мост, ведущий на Манхэттен. Иногда это зрелище доводило его до слез, хотя он не мог сказать, в чем была причина такой чувствительности.
      Может быть, об этом стоило поговорить с Брином.
      Женщина, из-за которой он оказался на кушетке психотерапевта, была инструктором по аэробике. Ее звали Донна. Келлер познакомился с ней в тренажерном зале. Они несколько раз встречались, пару раз переспали, чего оказалось достаточно, чтобы обнаружить их сексуальную несовместимость. Келлер по-прежнему два или три раза в неделю ходил в тот же тренажерный зал потягать гантели, и когда он встречал ее там, то они вели себя как добрые друзья.
      Однажды, вернувшись из одной своей поездки, он принялся рассказывать, в каком замечательном городе он побывал.
      — Келлер, — сказала ему Донна, — если кого-то и можно назвать прирожденным

  нью-йоркером*

    "Нью-йоркерами” носители английского языка называют жителей Нью-Йорка.

  , то это, несомненно, тебя. Известно тебе об этом?
      — Думаю, да.
      — Но тебе всегда кажется, что жизнь лучше где-нибудь в Элефанте, который в штате Монтана. Любое место, где ты бываешь, заставляет тебя думать, что именно там ты был бы счастлив до конца своих дней.
      — Разве это плохо?
      — Кто говорит, что это плохо? Но я уверена, что тебе нужно поговорить с психотерапевтом.
      — Думаешь, в этом есть необходимость?
      — Думаю, от этого была бы польза, — ответила она. — Смотри, ты приходишь сюда, занимаешься на тренажерах…
      — В основном, занимаюсь с гантелями.
      — Неважно. Ты ведь делаешь это не из-за проблем со здоровьем.
      — Я просто хочу быть в форме.
      — И еще хочешь хорошо себя чувствовать.
      — И что из этого?
      — Мне кажется, ты все время пытаешься что-то кому-то доказать, — сказала Донна. — Колесишь по стране и заставляешь агентов по недвижимости показывать тебе дома, которые ты не собираешься покупать.
      — Это было всего пару раз. Да и что в этом плохого, в конце концов? Помогает убить время.
      — Ты делаешь все это, и сам не знаешь, зачем, — произнесла она. — А ты хоть представляешь себе, что такое психотерапия? Это приключение. Это путешествие, полное открытий. Это все равно, что ходить в тренажерный зал. Это… Ладно, забудь. В этом нет смысла, если ты не заинтересован.
      — А может быть, я заинтересовался, — возразил он.
      Донна, что неудивительно, сама посещала психотерапевта. Но ее врачом была женщина, и они решили, что для Келлера более комфортно будет работать с мужчиной. Бывший муж Донны очень хвалил своего психотерапевта из Вест-Сайда по фамилии Брин. Донна никогда не видела этого врача, но и со своим бывшим она была не в лучших отношениях. Однако…
      — Так и быть, — сказал он. — Я сам ему позвоню.
      Келлер позвонил Брину, сославшись на якобы знакомство с бывшим мужем Донны.
      — Но я не уверен, что он вспомнит мое имя, — сказал он. — Мы разговаривали с ним недавно на одной вечеринке, и с тех пор я его не видел. Но он рассказал мне кое-что интересное о психоанализе, и я подумал, почему бы не воспользоваться случаем.
      — Интуиция — мощное чувство, — отозвался Брин.
      Келлер договорился о встрече, назвавшись Питером Стоуном. Во время первого сеанса он рассказал кое-что о своей работе на некую большую корпорацию.
      — Мое руководство несколько старомодно в отношении психотерапии, — сказал он Брину, — поэтому я не буду давать вам свой адрес и номер телефона. Я буду платить наличными за каждый отдельный сеанс.
      — Ваша жизнь полна секретов, — заметил Брин.
      — Боюсь, что так. Моя работа требует этого.
      — Здесь — то место, где вы можете быть честным и откровенным. Суть состоит в том, чтобы раскрыть секреты, которые вы прячете в себе. Здесь вы защищены тайной исповеди, но в мои задачи не входит давать вам отпущение грехов. В конечном итоге вы сами избавляетесь от них.
      Келлер неуверенно хмыкнул.
      — Тем не менее кое-что вы можете сохранить в тайне. Я это понимаю. Мне не нужен ваш адрес или номер телефона, чтобы, например, сообщить о непредвиденной отмене сеанса. Я предлагаю вам самому позвонить за час или два перед сеансом, чтобы подтвердить встречу, и чтобы вам не пришлось впустую тратить время на поездку. Но если вы сами захотите отменить сеанс, то обязательно сообщите мне об этом не менее чем за сутки. Иначе вам придется оплатить пропущенное время.
      — Справедливо, — согласился Келлер.
      
      Он приходил дважды в неделю, по понедельникам и четвергам, в два часа пополудни. Сложно сказать, были ли какие-то значимые достижения. Иногда Келлер, лежа на диване, полностью расслаблялся, свободно и откровенно рассказывая о своем детстве. В других случаях в течение пятидесяти минут сеанса он стоял перед мучительным выбором: стремлением рассказать все, как есть, и необходимостью держать все в секрете.
      Никто не знал, что он посещал эти сеансы. Однажды он случайно столкнулся с Донной, и она спросила его, звонил ли он врачу. Келлер смущенно развел руками и сказал, что не звонил.
      — Я думал об этом, — заметил он, — но потом кто-то рассказал мне об одной массажистке, которая делает комбинацию

  шведского массажа*

    Шведский массаж является по методике проведения классическим массажем. Его отличительная особенность — усиленное воздействие на суставы методом усиленного растирания и разминания.

  и

  шиацу*

    Японская терапия при помощи пальцевых нажатий.

  , и, должен тебе сказать, это мне нравится больше, чем то, что кто-то будет копаться в моей голове.
      — Ох, Келлер, — иронично усмехнулась она. — Ты не меняешься.
      
      Про свой сон о мышах Келлер рассказывал в понедельник. А в среду утром позвонила Дот.
      — Он хочет тебя видеть, — сказала она.
      — Выезжаю, — ответил Келлер.
      Он повязал галстук, надел пиджак, поймал такси до

  Гранд Централ*

    Grand Central Terminal — центральный железнодорожный вокзал Нью-Йорка.

  и поездом поехал в Уайт-Плэйнс. Там он снова взял такси до бульвара Вашингтона, но попросил водителя высадить его на углу Норуолк-стрит. После того как такси скрылось из вида, он прошел по Норуолк-стрит до площади Тоунтон и свернул налево. Второй дом по правую руку представлял собой старое большое строение в викторианском стиле с широким крыльцом. Келлер позвонил, и Дот впустила его.
      — Он ждет тебя наверху, — сказала она.
      Келлер поднялся по лестнице, а минут через сорок спустился вниз. Молодой человек по имени Луи отвез его обратно на вокзал. По дороге они болтали о недавнем боксерском поединке, который оба смотрели по

  "И-Эс-Пи-Эн"*

    ESPN (произносится "И-Эс-Пи-Эн", изначально англ. Entertainment and Sports Programming Network) — американский кабельный спортивный телевизионный канал, основанный в 1979 году. ESPN является одним из телеканалов, организующих и транслирующих бокс. Так как ESPN не в состоянии конкурировать с двумя крупнейшими телеканалами HBO и "Showtime", то канал довольствуется второстепенными боксерскими поединками, показывая, в основном, бои начинающих либо заканчивающих карьеру боксеров.

  .
      — Чего бы мне хотелось, — сказал Луи, — так это, чтобы на дистанционном пульте была кнопка типа "отключения звука", но чтобы ею можно было приглушить голоса комментаторов, которые болтают всякие глупости, оставив при этом шум зрительного зала и звуки ударов.
      Келлер поинтересовался, возможно ли сделать такую кнопку?
      — А почему бы нет, — уверенно отозвался Луи. — Можно сделать все, что угодно. Если вы можете запустить человека на Луну, то что вам стоит заткнуть

  Эла Бернштейна*

    Al Bernstein, (1950 г. р.) — американский спортивный комментатор, писатель, актёр.

  .
      Келлер вернулся поездом в Нью-Йорк и добрался до своей квартиры. Он сделал пару телефонных звонков и упаковал дорожную сумку. В 15:30 он вышел на улицу, прошел полквартала, окликнул такси и поехал в аэропорт имени Джона Кеннеди, где купил билет на рейс до

  Тусона*

    Tucson — город на юго-западе США в штате Аризона.

  . Самолет вылетал в 18:10.
      В зале ожидания Келлер вспомнил о сеансе у Брина. Он позвонил и отменил встречу, назначенную на четверг. Поскольку оставалось уже меньше двадцати четырех часов, Брин сказал, что должен будет взять с Келлера плату за пропущенный сеанс, если он не сможет найти другого клиента на это время.
      — Не беспокойтесь об этом, — сказал ему Келлер. — Я надеюсь, что к следующему понедельнику я вернусь, хотя всегда трудно рассчитать наверняка, сколько времени займет поездка. Если я вдруг задержусь, то во всяком случае сообщу вам за сутки.
      
      В Далласе Келлер сделал пересадку и прилетел в Тусон незадолго до полуночи. У него не было багажа, кроме сумки, которую он нес в руках, однако он все равно прошел в зону получения багажа. Там он увидел худого, как щепка, мужчину в широкополой соломенной шляпе, который стоял, зажав в руке картонку с небрежно написанным на ней словом "НОСКААСИ". Келлер несколько минут понаблюдал за мужчиной и убедился, что за ним никто не следит. Тогда он подошел к нему и сказал:
      — Я всю дорогу пытался понять, что же это означает. Теперь мне стало ясно, что это фамилия "Исааксон", написанная задом наперед.
      — Да, — ответил мужчина. — Совершенно верно.
      Он взглянул на Келлера с таким выражением, словно тот только что взломал шифровальный код военно-морских сил Японии.
      — Вы ведь не сдавали сумку на проверку? — спросил мужчина. — Уверен, что нет. Пойдемте к машине.
      В автомобиле мужчина показал Келлеру три фотографии одного и того же человека — приземистого, смуглого, с блестящими черными волосами и лицом, напоминающим жадного борова. Густые усы, кустистые брови. Расширенные поры на крупном носу.
      — Это Ролли Васкес, — произнес мужчина. — Сукин сын точно не выиграл бы конкурс красоты, не правда ли?
      — Думаю, что нет.
      — Поехали, — сказал мужчина. — Покажу вам, где он живет, где ест, где трахается. Ролли Васкес — это твоя

  жизнь*

    Намёк на американо-британскую телевизионную программу "Это твоя жизнь" ("This is Your Life"), в каждом выпуске которой показывается весь жизненный путь какого-нибудь лица. Для передачи на студию приглашаются его знакомые, коллеги и т. п.

  .
      Двумя часами позже мужчина привез Келлера в отель

  "Рамада"*

    Ramada Inn — частная сеть отелей, основанная в США в 1953 году.

  , передал ему ключи от номера и машины.
      — Для вас все уже оформлено, — сказал он. — Машина припаркована у подножия лестницы прямо под вашим номером. Это "Мицубиси Эклипс" — вполне приличная тачка. Серебристо-голубая, хотя в документах значится как серая. Свидетельство о регистрации — в бардачке.
      — Должно было быть кое-что еще.
      — Все лежит в бардачке. Он, конечно же, заперт, но ключ зажигания подходит также и к бардачку. И к дверям, и к багажнику. А если вы повернете ключ вверх тормашками, он все равно подойдет, потому что у него как бы нет ни верха, ни низа. Это же японцы делали.
      — Что они еще придумают в другой раз?
      — Ну, наверное, не так уж много, — ответил мужчина. — Но если раньше вы тратили время на то, чтобы убедиться, правильно ли вы вставляете ключ, то теперь об этом можно не думать.
      — Полезно.
      — Конечно, — отозвался мужчина. — Так, что еще? Да, бак заправлен полностью. Бензин стандартный. Одного бака хватит больше, чем на четыреста миль.
      — А на сколько хватит шин? Ладно, не обращайте внимания. Это просто шутка.
      — Неплохая шутка, — заметил мужчина. — На сколько хватит шин. Мне нравится.
      
      Машина оказалась именно там, где и должна была быть. В бардачке, кроме свидетельства о регистрации автомобиля, находился заряженный пистолет "Хорстман" двадцать второго калибра. Рядом лежала запасная обойма. Келлер переложил пистолет и обойму в свою сумку, запер машину и прошел в свою комнату, минуя стойку регистрации.
      Приняв душ, он уселся в кресло и положил ноги на журнальный столик. Конечно, ему все организовали и упростили выполнение задания, но обычно он предпочитал работать по-другому: когда все, что у него имелось, — это только имя и адрес, и чтобы никто не пытался ему помогать. Да, сейчас было проще, но неизвестно, какие остались следы. Неизвестно, какая история у этого пистолета. Неизвестно, что может рассказать в полиции этот стручок с табличкой "НОСКААСИ", если его как следует потрясут копы. Все это лишние причины для того, чтобы закончить дело быстро.
      Перед тем как лечь спать, Келлер немного посмотрел какой-то старый фильм по кабельному каналу, потом выключил телевизор, улегся в постель и проспал до утра.
      
      Когда он вышел к машине, с ним была его дорожная сумка. Он планировал вернуться в отель, но, если вдруг ситуация изменится, то в номере не должно было остаться ничего — даже отпечатков его пальцев.
      Келлер позавтракал в

  "Дэннис"*

    Denny's — семейная сеть круглосуточных ресторанов, основанная в США в 1953 году.

  . Около часа дня съел ланч в мексиканском ресторанчике. Потом поехал в пригород, где находился до захода солнца. В конце концов, он вернулся в отель "Рамада".
      Это был четверг. В пятницу утром, когда Келлер брился, зазвонил телефон. Келлер не ответил. Когда он собрался уходить, телефон зазвонил вновь. Келлер и на этот раз не стал брать трубку, зато снова прошел по номеру и протер полотенцем все поверхности. Потом он вышел к автомобилю.
      В два часа дня в боулинге "Сагаро Лэйнз" Келлер проследовал за Роландо Васкесом в мужскую комнату и три раза выстрелил ему в голову. Маленький пистолет не производил большого шума даже в облицованном плиткой туалете. Чуть раньше Келлер соорудил импровизированный глушитель, обернув ствол пистолета куском авиакосмического теплоизоляционного материала, заглушающего выстрел, но при этом не увеличивающего вес и объем оружия. "Если вы смогли это сделать, — подумал он, — то что вам стоит заткнуть Эла Бернштейна".
      Келлер оставил Васкеса лежащим в туалете. Пистолет он выбросил в люк ливневой канализации в полумиле от боулинга, а машину поставил на парковку перед аэропортом.
      Летя домой, Келлер задавался вопросом, зачем он вообще им понадобился. У них были и машина, и пистолет, и наводчик. Почему они не могли сделать все сами? Им действительно нужно было вытащить его из Нью-Йорка, чтобы раздавить мышь?
      
      — Вы просили меня подумать о моем имени, — сказал он Брину. — О его значении. Но я не понимаю, как оно может что-то значить для меня. Я же его не сам выбирал.
      — Позвольте мне помочь вам, — ответил Брин. — Есть такой метафизический принцип, который гласит, что все в нашей жизни мы выбираем сами, что фактически мы выбираем даже родителей, у которых рождаемся, что все, происходящее с нами, есть проявление нашей воли. Таким образом, нет ни случайностей, ни совпадений.
      — Мне трудно в это поверить.
      — А вам и не нужно верить. Примем это пока как постулат. Итак, предположим, что вы выбрали себе имя Питер Стоун. О чем говорит нам этот ваш выбор?
      Келлеру, во весь рост вытянувшемуся на кушетке, было не по себе.
      — Ну, "Питер" означает

  "пенис"*

    В штатах Техас и Луизиана (США) произрастает редкий сорт острого перца, который называется "Перец Питер" (англ. Peter Pepper) или "Перец пенис" (англ. Penis Pepper) из-за весьма оригинальной формы его плодов.

  , — неохотно выдавил он. — А

  "каменный Питер"*

    По-английски "stone" ("стоун") означает "камень, каменный".

  должен означать эрекцию, так что ли?
      — Вам судить.
      — Значит, если парень решил назвать себя Питер Стоун, то он должен что-то доказать. Например, свою мужскую потенцию. Вы это хотите от меня услышать?
      — Я хочу услышать от вас то, что думаете вы сами, — ответил Брин. — Вас беспокоит ваша потенция?
      — Я никогда об этом не задумывался, — сказал Келлер. — Конечно, трудно говорить о том, что могло меня беспокоить до моего рождении, когда я выбирал себе родителей и решал, каким именем они должны меня назвать. В таком чрезвычайно юном возрасте у меня, наверное, имелись определенные трудности с эрекцией, так что, я думаю, были и причины беспокоиться об этом.
      — А теперь?
      — У меня нет с этим проблем. Конечно, я уже не подросток, готовый к бою и три, и четыре раза за ночь. Да и кто в здравом уме захотел бы такого? Но, в целом, я могу довести дело до конца.
      — Вы доводите дело до конца.
      — Конечно.
      — Вы все исполняете.
      — В этом есть что-то плохое?
      — Что заставляет вас так думать?
      — Прекратите это, — проворчал Келлер. — Не отвечайте вопросом на вопрос. Если я вас спрашиваю, а вы не хотите отвечать, ну так и не надо. Не отфутболивайте мне вопрос. Это раздражает.
      — Вы все исполняете, доводите дело до конца, — сказал Брин. — Но что вы чувствуете, мистер Питер Стоун?
      — Что чувствую?
      — Я не буду спорить, что "Питер" может означать "пенис", но у этого слова есть еще одно — более раннее — значение. Помните слова Христа, обращенные к апостолу Петру? "Ты — Петр, и на сем камне Я создам

  Церковь Мою"*

    Евангелие от Матфея, глава 16, стих 18. Имя Пётр в переводе с древнегреческого (Петрос) означает "скала, камень". Английское имя Питер (Peter) — синоним имени Пётр.

  . Потому что Петр означает "камень". Наш Господь любил каламбуры. Итак, ваше имя означает "камень", а ваша фамилия — тоже "камень". Что это нам дает? Каменный камень. Жесткий, неуступчивый, упрямый. Равнодушный. Бесчувственный.
      — Хватит, — остановил его Келлер.
      — Во сне, когда вы убиваете мышей, что вы чувствуете?
      — Ничего. Я просто хочу, чтобы работа была сделана.
      — Может быть, вы чувствуете их боль? Или вас обуревает чувство гордости за ваш успех, удовлетворение от хорошо выполненной работы? Или вы чувствуете возбуждение, сексуальное наслаждение от их смерти?
      — Ничего, — сказал Келлер. — Я ничего не чувствую. Может быть, прервемся?
      — А что вы чувствуете прямо сейчас?
      — Легкую боль в животе, вот и все.
      — Вы хотите в туалет? Или дать вам стакан воды?
      — Нет, со мной все в порядке. Мне лучше, когда я сижу. Это пройдет. Уже проходит.
      
      Сидя у окна и наблюдая на этот раз не за марафонцами, а за потоком автомобилей, текущим по мосту Куинсборо, Келлер думал об именах. Его раздражало то, что этот дипломированный метафизик взялся толковать смысл имени Питер Стоун. Да, Келлер сам выбрал это имя, но не на стадии бестелесной души, решающей, у каких родителей родиться, и вбивающей им в головы свое будущее имя. Он придумал это имя, когда позвонил Джерролду Брину, чтобы договориться о первом сеансе.
      — Ваше имя? — потребовал тогда Брин.
      — Стоун, — ответил Келлер. — Питер Стоун.
      Дело в том, что он был совсем не дурак. Холодный, непреклонный, бесчувственный, но только не дурак. Если хочется поиграть в имена, то не обязательно ограничиваться псевдонимом, который он для себя выбрал. Можно неплохо развлечься, анализируя имя, действительно данное ему при рождении.
      Его полное имя было Джон Пол Келлер, но никто не звал его иначе, чем просто Келлер, и всего лишь несколько человек знали его первое и среднее

  имена*

    Традиционно в англоговорящих странах ребёнок при рождении получает два имени: личное (первое) имя (first name) и среднее имя (middle name). Обычай давать ребёнку среднее имя восходит к традиции присваивать новорожденному несколько личных имен. В современном англоязычном мире первое имя дается то, которым ребёнка хотят назвать родители, и которым будут звать ребенка в будние дни. А второе — это имя выбранного святого покровителя.

  . В арендном договоре на квартиру и на большинстве карточек в бумажнике его имя значилось, как "Дж. П. Келлер". Просто

  Келлер*

    Аббревиатуру "J. P." (первое и среднее имена Келлера) можно также расшифровать как выражение "Just Plain" ("просто, всего лишь").

  — так звали его люди: и мужчины, и женщины. ("Поднимайтесь наверх, Келлер. Он ждет вас". "О, Келлер, вы не меняетесь". "Я не знаю, как получше выразиться, Келлер, но, думаю, нам не стоит больше встречаться".)
      Келлер. По-немецки, кстати, это слово значит "подвал". Но, черт возьми, зачем привлекать еще и иностранные языки. Просто измените одну гласную. Келлер = киллер.
      Все совершенно ясно, не правда ли?
      
      Лежа с закрытыми глазами на кушетке, Келлер сказал:
      — Полагаю, психотерапия действует.
      — Почему вы так считаете?
      — Вчера вечером я познакомился с девушкой, купил ей пару напитков, пошел с ней домой. Мы легли в постель, и я… ничего не смог сделать.
      — Вы ничего не смогли сделать.
      — Нет, ну, если быть технически точным, то кое-что я делать мог. Я мог бы написать письмо, заказать пиццу. Я мог спеть

  "Грустного малыша"*

    "Мой грустный малыш" (англ. "My Melancholy Baby") — популярная песня, написанная в 1912 году композитором Эрни Барнеттом на слова Джорджа Нортона. Входила в репертуар таких известных исполнителей, как Бинг Кросби, Джуди Гарланд, Элла Фицджеральд, Барбара Стрейзанд.

  . Но я не мог сделать того, что, как мы оба надеялись, я должен был сделать, чтобы у нас с ней был секс.
      — Вы оказались бессильны.
      — Знаете, а вы очень проницательны. Как верно вы все понимаете.
      — И вы обвиняете меня в вашем половом бессилии, — произнес Брин.
      — Обвиняю? Нет, вряд ли. Но и себя виноватым не считаю. Сказать по правде, меня это больше позабавило, чем огорчило. И она не расстроилась, возможно, потому, что я отнесся к этому спокойно. Но, так как раньше со мной такого не случалось, я решил сменить свое имя на

  Дик Хардин*

    Игра слов. По-английски имя "Dick" (Дик) — синоним жаргонного слова "dick" ("половой член"). А фамилия "Hardin" (Хардин) имеет корень "hard" ("твёрдый").

  .
      — Как звали вашего отца?
      — Моего отца? — переспросил Келлер. — Господи, что за вопрос! Это еще зачем?
      Брин промолчал.
      Келлер тоже помолчал несколько минут, а затем, закрыв глаза, сказал:
      — Я никогда не знал своего отца. Он был солдатом. Погиб в бою до того, как я родился. Или оказался в другой стране и погиб, когда мне было несколько месяцев. А может быть, он был дома, когда я появился на свет, или приезжал в отпуск, когда я был совсем мал, держал меня на коленях и говорил, как он гордится мной.
      — Вы все так помните?
      — Ничего я не помню, — ответил Келлер. — Я помню только то, что о нем говорила мне мать. Но в ее словах трудно разобраться, потому что в разное время она рассказывала мне все по-разному. То он погиб до моего рождения или вскоре после этого, то он умер, так и не увидев меня, или все-таки один раз взял меня на руки и посадил на свое колено. Моя мать была хорошей женщиной, но о многих вещах имела смутное представление. Единственное, что она знала точно, так это то, что он был солдатом. И его убили где-то в другой стране.
      — И его звали…
       "Келлер", — подумал он про себя.
      — Так же, как и меня, — отозвался он вслух. — Но, бог с ним, с именем. Есть кое-что поважнее. Послушайте. У матери была его фотография. Голова и плечи. Такой красивый молодой солдат в форме и в головном уборе, который, знаете, можно сложить, когда вы снимаете его. Когда я был маленьким, эта фотокарточка в золотой рамке стояла у нее на комоде, и она говорила мне, что это мой отец. А однажды фотография вдруг исчезла. "Его больше нет", — сказала она. И с тех пор она ни разу о нем не говорила. Мне тогда было уже семь или восемь лет. Года через два у меня появилась собака. Я назвал пса Солдатом — в честь своего отца. Много лет спустя мне в голову пришли две идеи. Первая, что Солдат — смешная кличка для собаки. А вторая — кто-нибудь еще на свете называл собаку в честь своего отца? Но в детстве я не видел в этом ничего необычного.
      — Что стало с вашим псом?
      — Он состарился. Да погодите вы! То, о чем я собираюсь сказать, гораздо важнее собаки. Когда мне было около пятнадцати лет, я днем после школы помогал одному парню, который подрабатывал в нашем районе. Мы с ним чистили подвалы и чердаки, вывозили мусор и тому подобное. Однажды закрылся местный галантерейный магазин — его владелец, должно быть, умер, — и мы освобождали подвал для нового арендатора. Вокруг коробки с барахлом, и мы должны были просмотреть их все, потому что тот парень частично зарабатывал тем, что продавал некоторые вещи, которые получал в качестве платы за перевозку. Но чтобы тщательно перебрать все дерьмо из подвала, нужно было потратить немало времени. Я копался в одной из коробок и вдруг вытянул из нее рамку с фотокарточкой моего отца. Это была та самая фотография, которая стояла на комоде моей матери: отец в форме и в военном головном уборе. Фотография, которая исчезла. В той же самой рамке. И что она там делала?
      Брин не произнес ни слова.
      — Я до сих помню, что я тогда почувствовал. Я был ошеломлен, у меня помутилось в голове. Потом опять я полез в коробку и вытащил первое, что попалось под руку. И это была та же фотография в такой же рамке. Целая коробка рамок с фотографиями. Примерно на половине из них — солдат, а на других — молодая блондинка с прической "паж" и с улыбкой на лице. Это была коробка с фоторамками. В эти недорогие рамки обычно вставляют какую-нибудь репродукцию для примера. Так что моя мать, должно быть, купила рамку в каком-то магазинчике и сказала мне, что это мой отец. А когда я стал немного старше, просто выкинула ее. Признаюсь, я забрал одну фотографию с собой. Я ничего не говорил матери и не показывал ей эту картинку, но оставил ее у себя на некоторое время. Я узнал, что фото было сделано во время Второй мировой войны. Другими словами, это не могла быть фотография моего отца, потому что он носил бы другую форму. К тому времени я уже понял, что история, которую мать мне рассказала, была просто выдумкой. Я думаю, она и не знала, кто мой отец. Скорее всего, она по пьяни спуталась с кем-то. А может быть, там было и несколько мужчин. Какая теперь разница? Она переехала в другой город, говорила всем, что была замужем, что ее муж был на военной службе, или, что он погиб. Да мало ли, что она говорила.
      — И что вы об этом думаете?
      — Что я об этом думаю? — Келлер покачал головой. — Послушайте, если бы я прищемил себе руку автомобильной дверцей, вы бы тоже спросили меня, что я об этом думаю?
      — И вы бы не знали, что ответить, — усмехнулся Брин. — Вот вам вопрос. Кем был ваш отец?
      — Я только что сказал вам…
      — Но кто-то же был вашим отцом. Знали вы его или нет, знала ли его ваша мать, но был ведь конкретный мужчина, оставивший свое семя, из которого появились вы. Если только вы не считаете себя вторым Христом.
      — Нет, — отозвался Келлер, — от этого заблуждения я давно избавился.
      — Тогда скажите мне, кем он был — тот мужчина, который породил вас. Забудьте о том, что вам говорили, и о том, что вы сами узнали. Я задаю этот вопрос не той части вашей личности, которая думает и рассуждает. Я спрашиваю ту часть вашей личности, которая просто знает и все. Кто был ваш отец? Кем он был?
      — Он был солдатом, — ответил Келлер.
      
      Пройдя несколько кварталов по Второй авеню, Келлер оказался перед зоомагазином. Понаблюдав немного за двумя щенками, резвившимися в витрине, он вошел внутрь.
      В магазине одна стена была доверху уставлена клетками для щенков и котят. Взглянув на эти клетки, Келлер почувствовал, что у него портится настроение. Ему стало грустно.
      Он отвернулся и стал смотреть на других домашних животных. Птицы в клетках, песчанки и змеи в террариумах, тропические рыбки в больших емкостях. Они не вызывали у него неприятных чувств. Он не мог смотреть только на щенков.
      Келлер покинул магазин. А на следующий день отправился в приют для животных, где прошелся вдоль клеток с собаками, ожидавшими, что кто-нибудь их заберет. На этот раз ему было настолько грустно, что он почти физически ощущал, как сдавило грудь. Должно быть, что-то отразилось и на его лице, потому что молодая женщина-управляющий спросила, все ли с ним в порядке.
      — Просто голова закружилась, — ответил он.
      Позже в кабинете она сказала, что, вероятно, они могли бы ему помочь, если его интересует определенная порода. Они могли бы занести его имя в картотеку, и, когда появится животное требуемой породы…
      — Не думаю, что смогу держать домашнего питомца, — перебил он ее. — Я слишком часто бываю в разъездах, и не могу брать на себя такую ответственность.
      Женщина ничего не ответила, и слова Келлера повисли в тишине.
      — Но я хочу сделать пожертвование, — спохватился он. — Хочу поддержать то, что вы делаете.
      Он вытащил бумажник, достал оттуда несколько купюр и, не считая, протянул ей.
      — Анонимный взнос, — сказал он. — Квитанции не нужно. Извините, что отнял у вас время. Сожалею, что не могу взять собаку. Спасибо. Большое вам спасибо.
      Женщина что-то говорила, но Келлер ее не слушал. Он поспешил уйти из приюта.
      
      — "Хочу поддержать то, что вы делаете". Вот что я ей сказал. А потом выскочил оттуда, пока она не начала меня благодарить. Или задавать вопросы.
      — А что она могла спросить?
      — Я не знаю, — ответил Келлер.
      Лежа на кушетке, он повернулся лицом к стене, отвернувшись от Брина.
      — "Хочу поддержать то, что вы делаете". Но я даже не знаю, что именно они делают. Они подыскивают новых хозяев для некоторых животных, а вот что они делают с остальными? Усыпляют?
      — Возможно.
      — Так что же я хочу поддержать? Устройство в новый дом или убийство?
      — Сами скажите мне.
      — Я и так говорю вам слишком много.
      — Или недостаточно много.
      Келлер промолчал.
      — Почему вам стало грустно при виде собак в клетках?
      — Я почувствовал их тоску.
      — Почувствовать можно только свою собственную тоску. Почему вид собаки в клетке вызывает у вас печаль? Вы и себя ощущаете в клетке?
      — Нет.
      — Ваша собака. Солдат. Расскажите о ней.
      — Хорошо, — сказал Келлер. — Думаю, это я смогу сделать.
      
      Спустя один или два сеанса Брин спросил:
      — Вы никогда не были женаты?
      — Нет.
      — А я был.
      — Да?
      — Восемь лет. Она была моей секретаршей, вела запись пациентов, следила за очередью в приемной. Сейчас у меня нет помощника. На звонки отвечает автоответчик. Я проверяю записи между сеансами, сам перезваниваю, если нужно. Если бы я сразу завел себе автоответчик, я избежал бы многих неприятностей.
      — Неудачный брак?
      Брин, казалось, не услышал вопроса.
      — Я хотел детей. За восемь лет она сделала три аборта и ничего не сказала мне. Ни слова. Но однажды она обвинила меня. Я сходил к врачу, сделал тесты — все указывало на то, что со мной все в порядке: содержание сперматозоидов высокое, и они очень подвижны. Поэтому я решил, что ей тоже следует провериться у врача. "Глупец, я убила уже трех твоих детей, почему бы тебе не оставить меня в покое?". Я сказал ей, что хочу развестись. Она ответила, что это будет дорого мне стоить.
      — И что дальше?
      — Мы были женаты восемь лет. И уже девять лет в разводе. Каждый месяц я выписываю чек на алименты и посылаю его по почте. Если бы это зависело от меня, я бы лучше сжег эти деньги.
      Брин замолчал. Подождав немного, Келлер спросил:
      — Зачем вы рассказываете мне все это?
      — Просто так.
      — Это связано с психоанализом? Я должен как-то отреагировать, хлопнуть себя по лбу и сказать: "Конечно, конечно! Я был так слеп!"?
      — Вы доверились мне, — ответил Брин, — и представляется вполне естественным, что я доверился вам.
      
      Через пару дней позвонила Дот. Келлер поездом добрался до Уайт-Плэйнс, где на вокзале встретился с Луи, который отвез его к дому на площади Тоунтон. Позже Луи доставил его обратно на вокзал, и Келлер вернулся в город. Он постарался так позвонить Брину, чтобы попасть на автоответчик.
      — Это Питер Стоун, — сказал он. — Я улетаю по делам в Сан-Диего. Мне придется пропустить следующий сеанс и, возможно, еще один. Но я обязательно свяжусь с вами.
      Может быть, следовало сказать что-то еще? Но Келлер ничего больше не смог придумать. Он повесил трубку, упаковал сумку и поехал поездом

  "Амтрак"*

    Amtrak, сокращённо от слов "America" и "track" ("рельсовая дорога") — американская железнодорожная компания, занимающаяся пассажирскими перевозками. Монополист в обслуживании пассажиров, путешествующих на дальние расстояния железнодорожным транспортом. "Амтрак" является государственным предприятием, принадлежащим правительству США.

  в Филадельфию.
      Келлера никто не встречал. В Уайт-Плэйнс ему показали фотографию и дали листок бумаги с написанными на нем именем и адресом. Человек, о котором шла речь, управлял книжным магазином для взрослых в нескольких кварталах от

  Зала Независимости*

    Independence Hall, (букв. Зал Независимости) — здание на площади Независимости в Филадельфии (штат Пенсильвания, США), известное как место, в котором обсуждали, согласовывали и подписали в 1776 году Декларацию независимости. В настоящее время является частью исторического парка США, занесено ЮНЕСКО в список объектов всемирного наследия.

  . Через улицу, напротив, был бар — идеальная точка наблюдения, но внутри Келлер сразу понял, что не сможет долго там находиться, не привлекая к себе внимания, если только он сначала не избавится от галстука и пиджака и не поваляется минут двадцать в сточной канаве.
      Ниже по улице Келлер нашел закусочную, из которой, если сидеть в дальнем конце зала, можно было видеть зеркальные витрины книжного магазина. Келлер выпил чашечку кофе, а потом пошел прямо в магазин, где застал за работой двух мужчин. Один был молодой и смуглолицый — явно из Индии или Пакистана; другой — мордастый, с одутловатым лицом — был именно тем, кого Келлер увидел на фотографии в Уайт-Плэйнс.
      Келлер походил возле полок с видеокассетами, полистал журналы на стойках. Он был в магазине уже минут пятнадцать, когда продавец помоложе сказал, что собирается пойти на обед. Второй мужчина произнес:
      — О, уже пора, да? Ладно, но постарайся вернуться к семи, чтобы сменить меня.
      Келлер посмотрел на часы. Было шесть. Некоторые покупатели уединились в видеокабинках в задней части магазина. Молодой продавец бросил нетерпеливый взгляд на Келлера.
      Келлер схватил наугад пару журналов и расплатился. Мордастый упаковал журналы в пакет и заклеил его липкой лентой. Келлер положил покупку в свою дорожную сумку и отправился искать гостиницу.
      На другой день он сначала сходил в музей и в кино, а в магазин пришел в десять минут седьмого. Молодого продавца на месте не оказалось — видимо, он уже ел где-то карри. Мордастый был за прилавком, но в магазине находились еще трое посетителей: двое проверяли выбранные видеокассеты, один рассматривал журналы.
      Келлер бродил от полки к полке, надеясь, что покупатели скоро уйдут. В какой-то момент он остановился перед штабелями видеокассет, и ему вдруг показалось, что это клетки со щенками. Ощущение было мимолетным, и он не мог бы сказать, было это галлюцинацией или просто мгновенным воспоминанием. Как бы то ни было, ему это не понравилось.
      Один покупатель ушел, но двое других задержались, а потом с улицы зашел кто-то еще. Через полчаса должен был вернуться молодой индус, но, кто знает, вдруг он вернется раньше?
      Келлер подошел к прилавку, стараясь выглядеть как можно более нервно. Бегающие глаза, взгляд исподлобья. Понизив голос, он спросил:
      — Можно поговорить с вами наедине?
      — О чем?
      Опустив глаза и втянув голову в плечи, Келлер произнес:
      — Мне бы что-нибудь особенное.
      — Если вы имеете в виду видео с детьми, — ответил мужчина, — то, при всем моем уважении, я ничего об этом не знаю, ничего не хочу знать и не могу вам ничего посоветовать.
      — Нет, ничего такого, — торопливо сказал Келлер.
      Они прошли в комнату за прилавком. Мордастый закрыл дверь, и, как только он отвернулся, Келлер ударил его ребром ладони в основание черепа. Колени мужчины подогнулись, а Келлер в одно мгновение накинул ему проволочную петлю на шею. Через минуту он уже выходил из двери магазина, а через час —

  "Метролайнер"*

    Metroliner — дневной электропоезд компании "Амтрак".

  уносил его на север.
      Вернувшись домой, Келлер обнаружил, что купленные накануне журналы до сих пор лежат в его сумке. Это было неправильно, он должен был избавиться от них прошлой ночью, но он просто забыл об этом и даже не распечатал пакет.
      Собственно, и сейчас не было никакой причины доставать журналы. Келлер вышел в подъезд и бросил запечатанный пакет в мусоросжигательную печь. Вернувшись в квартиру, он плеснул себе немного виски, разбавил содовой и уселся перед телевизором. По каналу "Дискавери" шел документальный фильм об исчезновении тропических лесов — вот о чем, действительно, стоило беспокоиться.
      
      — Царь Эдип, — произнес Джерролд Брин, держа руки перед собой и соединив кончики пальцев. — Полагаю, вы знаете эту историю. Он нечаянно убил своего отца и женился на собственной матери.
      — Две ловушки, которых до сих пор мне удавалось избежать.
      — Несомненно, — согласился Брин. — Но взгляните на это с другой стороны. Когда вы летите куда-то по делам в качестве официального представителя, когда вы решаете проблемы, как вы это назвали, то что именно вы делаете? Вы увольняете людей, смещаете их с должностей, закрываете производства, меняете человеческие жизни. Это справедливое описание?
      — Вполне.
      — Это своеобразное насилие. Увольнение человека, разрушение его карьеры — это символический эквивалент убийства. К тому же этот человек вам незнаком. И еще, я не сомневаюсь, что порой все эти люди по возрасту старше вас, не так ли?
      — При чем здесь это?
      — Когда вы все это делаете, это происходит так, словно вы находите и убиваете неузнанного вами отца.
      — Не знаю, — с сомнением покачал головой Келлер. — Как-то это все притянуто за уши.
      — И ваши отношения с женщинами, — продолжал Брин, — имеют сильный "эдипов комплекс". Ваша мать была рассеянной женщиной, неспособной организовать свою жизнь, полноценно общаться с другими людьми. Ваши собственные отношения с женщинами так же размыты и туманны. А ваши проблемы с потенцией…
      — Это было всего лишь раз!
      — …являются следствием всей этой путаницы. Ваша мать скончалась, не так ли?
      — Да.
      — Вы не нашли отца, который, скорее всего, тоже уже умер. Таким образом, Питер, все ваши реакции возводятся на символический уровень.
      — Я вас не совсем понимаю.
      — Это очень тонкий момент, — признал Брин.
      Он закинул ногу на ногу, оперся локтем о колено и положил свой костлявый подбородок на выставленный большой палец руки. Келлер — уже не в первый раз — подумал о том, что в своей прошлой жизни Брин, скорее всего, был аистом.
      — Если бы в вашей жизни присутствовал мужчина, — начал развивать свою мысль Брин, — хотя бы на несколько лет старше вас, который бы играл для вас роль отца, к которому вы могли бы обратиться за советом и поддержкой…
      Келлер подумал о мужчине из Уайт-Плэйнс.
      — …то вместо того, чтобы убивать его, — продолжал Брин, — символически, конечно, — я говорю только символически, — так вот, вместо того, чтобы убивать его, как вы это сделали с образом вашего отца в прошлом, вы могли бы, мне кажется, разделить с ним вашу трапезу.
      Приготовить еду для человека из Уайт-Плэйнс? Купить ему гамбургер? На скорую руку состряпать для него салат?
      — Возможно, вы могли бы подумать о том, как использовать ваши особые таланты на пользу этому мужчине, а не во вред ему, — продолжая говорить, Брин достал из нагрудного кармана носовой платок и вытер им лоб. — Возможно, в вашей жизни имеется символическая женщина — ваша мать, и, возможно, в ней кроется источник сильной боли по поводу вашего отца. Так вместо того, чтобы любить ее и лишать жизни отца, как царь Эдип, вы могли бы обратить вспять привычный ход вещей, э-э, продемонстрировав любовь к нему и, э-э, лишив жизни ее.
      — Ой, — вырвалось у Келлера.
      — Символически, конечно.
      — Символически, — кивнул Келлер.
      
      Неделю спустя Брин протянул Келлеру фотографию.
      — Это так называемый Тематический Апперцептивный

  Тест*

    Тематический апперцептивный тест — психодиагностическая методика, разработанная 1938 году в Гарвардском университете (США). Тестируемому предлагаются чёрно-белые рисунки или фотографии, на большинстве которых изображены люди в бытовых ситуациях. От испытуемого требуется придумать историю по каждой картине, в которой было бы рассказано, что думают и чувствуют персонажи, чего они хотят, что привело к ситуации, изображенной на картине, и чем это закончится.

  , — сказал он. — Вы смотрите на фотографию и составляете по ней рассказ.
      — Какой рассказ?
      — Любой. Это упражнение на воображение. Вы рассматриваете человека на фотографии и представляете себе, что это за женщина, и что она делает.
      На цветном фото действительно была изображена роскошная брюнетка в явно дорогой одежде. Она держала собаку на поводке. Собака была среднего размера, приземистая, с настороженным взглядом. У нее был окрас, который собаководы называют голубым, а все остальные люди — серым.
      — Это женщина с собакой, — сказал Келлер.
      — Очень хорошо.
      Келлер вздохнул.
      — Собака умеет говорить, — продолжил он, — но не показывает этого, когда рядом чужие люди. Женщина однажды даже опозорилась, пытаясь похвастаться перед кем-то этим ее умением. Теперь она стала осторожнее. Когда они одни, собака болтает без умолку и делится своим мнением по любому поводу. Она говорит обо всем, начиная с объяснения истинных причин Тридцатилетней войны и заканчивая наилучшим рецептом приготовления лазаньи.
      — Но это ведь всего лишь собака, — заметил Брин.
      — Да, и теперь женщина не хочет, чтобы другие люди узнали об ее умении говорить, потому что она боится, что в этом случае собаку у нее отберут. На этом фото они в каком-то парке. Похоже на Центральный парк.
      — Или

  парк Вашингтон-сквер*

    Washington Square Park — еще один общественный парк на Манхэттене в Нью-Йорке. По размерам он в десять раз меньше, чем Центральный парк.

  .
      — Может быть, и Вашингтон-сквер, — согласился Келлер. — Женщина без ума от своей собаки. Про собаку я бы такого не сказал.
      — А что вы думаете о женщине?
      — Она привлекательна, — произнес Келлер.
      — На первый взгляд. Но, поверьте мне, с ней связана другая история. Как вы полагаете, где она живет?
      Келлер призадумался.
      — В Кливленде, — сказал он.
      — В Кливленде? Господи, почему именно в Кливленде?
      — Все должны где-нибудь жить.
      — Если бы я сам проходил этот тест, — промолвил Брин, — я бы, наверное, представил эту женщину живущей в нижней части Пятой авеню, на площади Вашингтона. Я бы решил, что она живет в доме номер один по Пятой авеню, возможно потому, что мне знакомо это здание. Видите ли, я когда-то жил там.
      — О?
      — В просторной квартире на верхнем этаже, — продолжал Брин. — И раз в месяц я выписываю чек на огромную сумму и посылаю его по почте на этот адрес, который когда-то был моим. Поэтому вполне естественно, что перед моим мысленным взором встал бы именно этот дом, особенно при взгляде именно на эту фотографию, — его глаза встретились с глазами Келлера. — У вас возник вопрос, не так ли? Давайте, спрашивайте.
      — Какой породы эта собака?
      — Собака?
      — Мне просто любопытно.
      — Между прочим, — отозвался Брин, — это австралийская пастушья собака. Выглядит, как дворняжка, правда? Поверьте, это не стоит большого внимания. А почему бы вам не взять с собой эту фотографию?
      — Хорошо.
      — С точки зрения психотерапии у вас наблюдается явный прогресс, — сказал Брин. — Я вам признателен за ту работу, которую вы выполняете во время сеансов. И я уверен, что вы все сделаете правильно.
      
      Через несколько дней на площади Вашингтона Келлер сидел на скамейке. Он сложил газету, которую читал, встал и подошел к темноволосой женщине, одетой в блейзер и берет.
      — Простите, — сказал он, — это не австралийская пастушья собака?
      — Именно так, — ответила женщина.
      — Красивое животное. Не каждый день встретишь такую собаку.
      — Многие думают, что это беспородная дворняжка. Хотя, на самом деле, это очень изысканная порода. У вас есть собака?
      — Была. Ее забрала моя бывшая жена.
      — Прискорбно для вас.
      — Для собаки еще прискорбнее. Моего пса звали Солдат. Может быть, он и сейчас — Солдат, если она не поменяла ему кличку.
      — Этого парня зовут Нельсон. То есть, это его кличка. По документам его имя — нечто труднопроизносимое.
      — На прошлой неделе в

  Виллидже*

    Village Park — (деревня-парк) — статистически обособленная местность, расположенная в округе Гонолулу (штат Гавайи, США).

  , — сказал Келлер, — случилось неожиданное событие. В парке я познакомился с женщиной…
      — Это и есть неожиданное событие?
      — Ну, для меня это необычно. Я знакомлюсь с женщинами в барах и на вечеринках. Или кто-то знакомит нас. Но тут мы познакомились и поговорили, а на следующее утро я опять случайно встретил ее. Я купил ей капучино.
      — Вы просто случайно сталкивались с ней два дня подряд.
      — Да.
      — В Виллидже.
      — Это место, где я живу.
      Брин нахмурился.
      — Вы не должны были видеться с ней, не так ли?
      — Почему?
      — Вам не кажется, что это опасно?
      — Все, чего мне это пока стоило, — ответил Келлер, — это цена одного капучино.
      — Я думал, мы с вами нашли взаимопонимание.
      — Взаимопонимание?
      — Вы не живете в Виллидже, — сказал Брин. — Я знаю, где вы живете. Не смотрите так удивленно. В первый раз, когда вы ушли, я наблюдал за вами из окна. Вы вели себя так, словно старались избежать слежки. Поэтому я выждал некоторое время, и, когда вы перестали принимать меры предосторожности, последовал за вами. Это было не трудно.
      — Зачем вы пошли за мной?
      — Чтобы выяснить, кто вы такой. Ваше имя Келлер, вы живете в доме номер 865 на Первой авеню. Я уже знал, кем именно вы были. Это можно было понять, просто слушая описание ваших снов. Плюс оплата наличными, и все эти внезапные командировки. Я, правда, пока не знаю, кто дает вам работу — криминальные авторитеты или правительство, — но, в принципе, это не так уж важно. Вы спали с моей женой?
      — Вашей бывшей женой.
      — Отвечайте на вопрос.
      — Да, спал.
      — Боже правый. И вы были способны к сексуальным действиям?
      — Да.
      — А почему вы улыбаетесь?
      — Я просто вспомнил, — ответил Келлер, — насколько активными были эти действия.
      Брин надолго замолчал, устремив взгляд куда-то выше и правее плеча Келлера. Потом он произнес:
      — Я очень разочарован. Я надеялся, что вы найдете в себе силы преодолеть комплекс Эдипа вместо того, чтобы воспроизводить его. Вы неплохо повеселились, не правда ли? Этакий нехороший мальчишка! Вы победили вашего символического отца! Вы переспали с его женщиной. Без сомнения, вам уже мерещится, что она забеременела, а значит, она может дать вам то, в чем так жестоко отказала ему. Да?
      — Даже не думал об этом.
      — Вы задумаетесь, рано или поздно.
      Брин наклонился вперед. На его лице была написана озабоченность.
      — Я не желаю видеть, как вы подобным образом саботируете свой терапевтический процесс, — сказал он. — У вас все так хорошо шло.
      
      Из окна спальни был виден почти весь парк Вашингтон-сквер. Там было много собак, но ни одной австралийской пастушьей.
      — Замечательный вид, — сказал Келлер. — Отличная квартира.
      — Поверь мне, — отозвалась она, — я заслужила ее. Ты одеваешься. Собрался уходить?
      — Просто мне немного тревожно. Ничего, если я погуляю с Нельсоном?
      — Ты балуешь его, — сказала она. — Ты балуешь нас обоих.
      
      В среду утром Келлер взял такси до

  Ла Гуардия*

    La Guardia — аэропорт, расположенный в северной части района Куинс в Нью-Йорке на берегу залива Флашинг. Аэропорт назван так в честь бывшего мэра Нью-Йорка Фиорелло Ла Гуардия.

  и полетел в Сент-Луис. Он выпил чашку кофе с партнером человека из Уайт-Плэйнс и вечерним авиарейсом вернулся в Нью-Йорк. Там он снова поймал такси и отправился прямо к дому в начале Пятой авеню.
      — Я Питер Стоун, — сообщил он консьержу. — Уверен, что миссис Брин ждет меня.
      Консьерж пристально посмотрел на него.
      — Миссис Брин, — повторил Келлер. — Из квартиры номер семнадцать.
      — Думаю, вы еще ничего не слышали, — произнес консьерж. — Я не хотел бы оказаться тем, кто первым скажет вам об этом.
      
      — Вы ее убили, — сказал Келлер.
      — Это нелепо, — отозвался Брин. — Она покончила с собой. Выбросилась из окна. Если вас интересует мое профессиональное мнение — она страдала от депрессии.
      — А если хотите знать мое профессиональное мнение — ей помогли.
      — На вашем месте я бы не стал так говорить, — сказал Брин. — Если бы полицейские взялись искать убийцу, они могли бы внимательно приглядеться к мистеру Стоуну-Келлеру. Или Стоуну-киллеру? И я мог бы рассказать им, как рутинный процесс психотерапии был сорван, как вы стали одержимы мной и моей личной жизнью, как я не смог отговорить вас от бессмысленного плана обратить вспять "эдипов комплекс". А затем они могли бы спросить вас, почему вы пользуетесь псевдонимами, и вообще, как вы живете, и… Короче, вы понимаете, почему лучше не будить спящую собаку?
      Словно по команде, из-за стола вышел пес. Он поймал взгляд Келлера и завилял хвостом.
      — Сидеть! — приказал Брин. — Видите? Он хорошо натренирован. Вы тоже можете присесть.
      — Я постою. Вы убили ее, а потом ушли с собакой и…
      Брин вздохнул.
      — Полиция нашла собаку в квартире. Пес выл перед открытым окном. После того как я опознал тело и рассказал им о предшествующих попытках суицида, я согласился взять собаку к себе домой. Ведь за Нельсоном некому было присматривать.
      — Я бы забрал его, — сказал Келлер.
      — Но в этом нет необходимости, не так ли? Вас никто не просил заниматься собакой, или спать с моей женой, или ложиться на кровать в моей квартире. Ваши услуги не требуются.
      Брин, казалось, сам смутился излишней резкости своих слов. Его лицо смягчилось.
      — Вы можете вернуться к более важному занятию — к психотерапии, — он указал на кушетку. — Почему бы вам не прилечь прямо сейчас?
      — Неплохая идея. Хотя, для начала, не могли бы вы поместить собаку в другую комнату?
      — Боитесь, что она будет вмешиваться в нашу беседу? Ха-ха, шутка. Ладно, пес может подождать в приемной. Давай, Нельсон. Хорошая собачка… О, нет! Как вы осмелились принести сюда пистолет? Опустите его немедленно.
      — Как бы не так.
      — Ради бога, зачем убивать меня? Я не ваш отец. Я ваш психотерапевт. Вам нет никакого смысла убивать меня. Вы ничего не выиграете, но все потеряете. Это совершенно нерационально. Это путь к психическому саморазрушению.
      — Да, вероятно, я не вполне здоров.
      — Это что, юмор висельника? Но, в принципе, так и есть. Вам еще долго до выздоровления, мой друг. Собственно, я должен вам сказать, что у вас наступает психотерапевтический кризис. Как вы выйдете из него, если застрелите меня?
      Келлер подошел к окну и распахнул его настежь.
      — Я не собираюсь стрелять в вас, — сказал он.
      — Я никогда даже не задумывался о самоубийстве, — пролепетал Брин, прижимаясь спиной к книжным полкам. — Никогда.
      — Вы впали в отчаяние после гибели вашей бывшей жены.
      — Это отвратительно, просто отвратительно. И кто в это поверит?
      — Поживем — увидим, — ответил Келлер. — А что касается моего психотерапевтического кризиса, ну, тоже посмотрим, чем он закончится. Как-нибудь выкручусь.
      
      Женщина-управляющий в приюте для животных сказала:
      — Вот так совпадение. На днях вы снова зашли к нам и записались на австралийскую пастушью собаку. Вы знаете, что для нашей страны это очень редкая порода?
      — Не каждый день встретишь такую собаку.
      — И что происходит сегодня утром? Прекрасная австралийская пастушья. Это просто удивительно! Ну, разве он не красавец?
      — Безусловно.
      — Он постоянно здесь скулит. К сожалению, его хозяин погиб, и за псом некому присмотреть. Боже мой, глядите, как он сразу к вам прильнул! Думаю, вы ему понравились.
      — Я бы сказал, что мы созданы друг для друга.
      — Похоже на то. Его зовут Нельсон, но вы, конечно, можете сменить кличку.
      — Нельсон, — произнес Келлер.
      Уши собаки приподнялись. Келлер потрепал пса по холке.
      — Нет, думаю, не стоит ее менять. А вообще-то, кто был этот Нельсон? Какой-то английский герой, не так ли? Знаменитый генерал или что-то вроде того?
      — Кажется, адмирал. Командующий британским военным флотом, если я не ошибаюсь. Помните? Сражение на Трафальгарской

  площади*

    Авторская ирония. Трафальгарское сражение, в котором принимал участие и погиб вице-адмирал Горацио Нельсон, произошло 21 октября 1805 года у мыса Трафальгар на Атлантическом побережье Испании. А Трафальгарская площадь в центре Лондона (первоначально носившая название Площади короля Вильгельма IV) была в 1805 году переименована в честь победы Англии в вышеупомянутом сражении. На Трафальгарской площади установлена 44-метровая колонна, увенчанная статуей Нельсона.

  ?
      — Что-то припоминаю, — ответил Келлер. — Ну, не солдат, так моряк. Все равно достаточно близко, верно? Теперь, я полагаю, нужно что-то заплатить и заполнить какие-то бумаги?
      Когда они покончили с формальностями, женщина-управляющий заметила:
      — Я все еще не могу поверить. Такое совпадение!
      — Знал я одного человека, — усмехнулся Келлер, — который утверждал, что нет ни случайностей, ни совпадений.
      — Интересно, как он это объяснял?
      — Я тоже хотел бы узнать это, — отозвался Келлер. — Пойдем, Нельсон. Хорошая собачка…

  Информационный блок*

  Библиографические данные*

  "Keller’s Therapy" by Lawrence Block; 1^st ed: Playboy, май 1993 г.
  Другие публикации: "The Year's Best Mystery and Suspense Stories", 1994 г.; "The Year's 25 Finest Crime and Mystery Stories", 1994 г.; "The Edgar Award Book", антология, ред. М. Гринберг, 1994 г.; "On the Couch: Great American Stories about Therapy", Atlantic Monthly Press, январь 1997 г.; "Hit Man", William Morrow and Company, Inc., январь 1998 г. (авторский сборник); "The Collected Mystery Stories", Orion Books, 1999 г., (авторский сборник); "Enough Rope", HarperCollins, август 2002 г.; etc.

  
  

  Перевод:*

  Форум "Клуб любителей детектива"; В. Краснов / Редактор-корректор: О. Белозовская, 21 декабря 1994 г.
• Х. Эллисон "Мефистофель в ониксе"
      ОДИН раз. У нас был секс всего один раз. Мы дружили и до этого, и после. Одиннадцать лет дружбы — а переспали только раз. Просто так сложилось: в новогоднюю ночь мы набрали в прокате комедий с братьями Маркс и заперлись в квартире вдвоем, чтобы не идти праздновать с толпой идиотов, притворяясь, что нам ужасно весело — всем ясно, что все ограничится пьянкой, воплями, блеванием на прохожих и перерасходом на карточке. В общем, мы остались вдвоем, перепили дешевого шампанского и упали с дивана, смеясь над шуточкой Харпо. Прежде чем кто-то из нас успел что-то сообразить, наши лица приклеились друг к другу, моя рука залезла к ней под юбку, а ее рука — ко мне в штаны.
      Но, черт побери, это было всего один раз! Так манипулировать разовым пьяным перепихоном! Она знала, что я лезу в головы людям только тогда, когда у меня нет другого способа заработать — ну, или в минуту слабости. Шарить у других в голове всегда мерзко.
      Бывает, заберешься в мысли прекрасного вроде бы человека — прямо Фомы Аквинского — и думаешь, что там все должно быть чистенько, как в операционной. А пошаришь как следует, так хочется выкупаться в

  "Доместосе"*

    Британский бренд бытовой химии, содержащий отбеливатель (в основном гипохлорит натрия NaOCl). Компания производитель — Юнилевер (Unilever).

  .
      Так что можете мне поверить, я делаю это, только когда у меня нет другого выхода — если, к примеру, меня прижмет налоговая служба, или меня собираются ограбить и убить, или мне нужно выяснить, не занималась ли моя девушка незащищенным сексом в нашу эпоху СПИДа; или, допустим, у меня есть подозрение, что коллега решил подставить меня, и я могу потерять работу… в общем, всякое такое.
      После каждого путешествия в чужой мир я восстанавливаюсь несколько недель.
      Иногда входишь в голову мужика в поисках определенной информации, а в итоге не только ничего не найдешь, но еще измажешься в его мыслях обо всех девках, с которыми тот изменяет жене, потом стыдно приличным женщинам в глаза смотреть. Залезешь на чердак портье в мотеле, который говорит тебе, что мест нет, а там буквально вывеска висит, что он не сдает неграм; ну и, конечно, даешь ему в морду так, что брызги из носа долетают до соседнего штата, а потом месяц скрываешься от полиции. Или запрыгиваешь в мысли водителя уходящего последнего автобуса, чтобы узнать, как его зовут, и окликнуть, и на тебя обрушивается весь чеснок, который этот парень ел целый месяц, потому что доктор сказал ему, что это полезно; в итоге не только на автобус опоздал, но еще и блевать тянет. Прощупываешь потенциального работодателя, чтобы узнать, не пытается ли он тебя надуть, и обнаруживаешь, что он виновен в чудовищных злоупотреблениях и сознательно использовал некачественное оборудование, которое послужило причиной гибели сотен рабочих. Попробуйте после этого согласиться на эту работу, даже если вам нечем платить за квартиру. Нет уж.
      Так что я вам точно говорю: я читаю чужие мысли, только если меня прижали к стенке, или если кто-то подозрительно долго идет за мной в темном переулке, или если сантехник, который ремонтирует протечку, с наглой улыбочкой выставляет мне счет баксов на триста больше положенного. Ну, или в минуту слабости. Но потом я неделями восстанавливаюсь. Неделями.
      Штука в том, что пока не отправишься в путешествие по миру другого человека, совершенно не представляешь, что он на самом деле думает. Если бы у Фомы Аквинского были мои способности, он мигом бы сделался отшельником, чтобы в минуты слабости иметь поблизости только овец и ежиков.
      Из-за моей способности читать мысли — я начал это делать лет в пять-шесть, если не раньше, — в моей жизни было не больше дюжины людей, с которыми я сблизился и рассказал о своем даре. Лишь трое из них никогда не пытались воспользоваться им и не пытались убить меня. Из этих троих двое были моими родителями — чудесная черная пара; они усыновили меня в пожилом возрасте, и их уже нет в живых (хотя, возможно, они продолжают волноваться за меня даже Там). Я очень скучаю по ним, особенно в такие дни. Оставшиеся восемь-девять человек были либо настолько шокированы моими способностями, что отказывались приближаться ко мне (одна девушка даже эмигрировала на всякий случай, хотя ее мысли были гораздо скучнее и невиннее, чем она думала), либо пытались стукнуть меня чем-то тяжелым, когда я отвернусь (мое поврежденное плечо до сих пор ноет в дождливые дни), либо хотели воспользоваться моими способностями, чтобы заработать. У них не хватало мозгов задуматься: если я могу зарабатывать этим огромные суммы денег, почему я еле свожу концы с концами, как вечный студент, который боится оставить учебу и начать взрослую жизнь?
      Идиоты хреновы.
      Так вот, из тех троих, которые никогда не использовали мой дар и не шарахались от меня, третьей была Элисон Рош. Эта самая Элисон сидела напротив меня в кафе в центре города Клэнтон, штат Алабама, и поливала кетчупом свой гамбургер. На дворе стоял май, а ей вдруг приспичило поговорить о той чертовой новогодней ночи три года назад, которую мы провели вместе с братьями Маркс, и о нашем случайном сексе. Она задала мне вопрос и ждала ответа.
      — Я предпочел бы понюхать скунса, — ответил я.
      Элисон промокнула бумажной салфеткой брызги кетчупа на булочке и пластиковой поверхности стола и посмотрела на меня из-под опущенных густых ресниц. Это взгляд, наверно, отлично действовал на агрессивных свидетелей защиты (Элисон была заместителем окружного прокурора округа Джефферсон). Клэнтон находится недалеко от Бирмингема, где у нее был офис. Это была тайная встреча; мы сидели в закусочной и ели бургеры — три года спустя после дешевого шампанского, черно-белых прокатных фильмов тридцатых годов и черно-белого секса. Три года спустя после большой ошибки в новогоднюю ночь.
      
      Мы с Элисон дружили одиннадцать лет, а переспали только раз — отличный пример того, что можно натворить в минуту слабости. Не то, чтобы это бы плохой секс — нет, секс был отличный, просто класс. Но это было только один раз, и больше мы не говорили на эту тему. Утром первого января мы проснулись, посмотрели друг на друга, как люди смотрят на неожиданно взорвавшуюся консервную банку сардин в масле, хором сказали: "О Господи", и все, инцидент исчерпан. Никто из нас даже не упоминал об этом до того памятного майского дня. Элисон позвонила и предложила встретиться, ничего толком не объяснив. Мы выбрали Клэнтон, потому что это было на полдороге между Бирмингемом и Монтгомери, где жил я.
      Повару в закусочной разномастность посетителей была явно не по нраву, но я не стал лезть ему в голову — пусть думает, что хочет. Времена менялись, но здесь, в глубинке, все было по-прежнему.
      — Все, о чем я прошу — это чтобы ты поговорил с ним, — сказала Элисон, сопровождая просьбу фирменным взглядом из-под ресниц. У меня всегда были проблемы с этим взглядом — не то чтобы неискренним, но немного нечестным, что ли. Элисон пыталась сыграть на моих воспоминаниях о той ночи, а это уже само по себе нечестно. Это взгляд напоминал мне о том, что мы делали на полу, на диване, на барной стойке между кухней и гостиной, в ванне и в гардеробной, в которой пахло кедровой полиролью и непорочностью. Это взгляд хотел, чтобы я вспомнил все.
      — Не хочу я с ним разговаривать. Во-первых, он полное дерьмо; во-вторых, мне есть чем заняться помимо того, чтобы тащиться в Атмор и лезть в прогнившую голову этого сукина сына. И потом, позволь тебе напомнить, что из ста шестидесяти-ста семидесяти человек, которые закончили свою жизнь на

  "желтой мамочке"*

    Электрический стул, используемый для казни в штате Алабама.

  , около ста тридцати были цветными, и когда я говорю "цветными", я не имею в виду что-то светлей кофе в твоей чашке. Я это к тому, что, будучи необычайно хорошо образованным афроамериканцем, который ценит каждую клеточку своего негритянского тела, я не такой идиот, чтобы тащиться в расистскую тюрьму вроде Холмана. Нет уж, благодарю покорно.
      — У тебя все? — осведомилась Элисон, вытирая рот.
      — Да, у меня все. Дело закрыто. Найди другого дурака.
      Это ей не понравилось.
      — Другого такого нет.
      — Где-нибудь да найдется. Посмотри лабораторные записи в

  Университете Дьюка*

    В Университете Дьюка одно время существовала лаборатория по изучению паранормальных явлений, возглавляемая парапсихологом Джозефом Райном.

  . Позвони в

  "Фортеанское общество"*

    Общественная организация, пропагандирующая идеи Чарльза Форта, американского исследователя "непознанного".

  . Или в

  "Менсу"*

    Крупнейшая организация людей с высоким коэффициентом интеллекта.

  . Или в программу "Рискуй!" Или попытай счастья на горячей линии астрологов. Неужели не найдется какой-нибудь слабоумный сенатор, который пытался добиться государственного финансирования таких исследований? Не будем забывать и про русских — теперь, когда "империя зла" пала, можно, наверно, достать информацию об исследованиях "кремлевской ауры" или чем там они еще занимались за железным занавесом. А еще можно…
      — Заткнись, Руди! — заорала она так, что повар от неожиданности выронил кухонную лопатку. На его лице было ясно написано (мысли я не читал): "Только пикни еще, и я вызываю копов".
      Я наградил его своим особым взглядом, и он молча вернулся к чистке гриля, нужно было готовиться к вечернему наплыву посетителей. Но что-то в его напряженной спине подсказывало мне, что он этого так не оставит.
      Я наклонился к Элисон и самым серьезным тоном тихо сказал:
      — Элли, дружище, послушай меня. Ты одна из немногих, на кого я всегда мог рассчитывать. Мы через многое прошли вместе, и ты ни разу не дала мне понять, что считаешь меня выродком. Поэтому я и доверился тебе. Я рассказал тебе о своем даре, который причиняет мне невыносимую боль. Даре, из-за которого меня могут убить. Ты никогда не предавала моего доверия, никогда не пыталась использовать меня — до сегодняшнего дня. И то, о чем ты меня просишь, настолько дико, что мне было бы легче понять, если бы ты объявила, что проиграла в казино все, что у тебя было, и еще задолжала мафии, и предложила бы мне поехать с тобой в Вегас и прошерстить мозги крупных игроков в покер, чтоб отыграться!
      В глазах Элли светилось отчаяние.
      — Мне больше некого просить, Руди. Пожалуйста.
      — В чем тут на самом деле дело, а? Давай, выкладывай. Ты явно не договариваешь. Или врешь.
      — Ничего я не вру!
      Второй раз за сегодня она так на меня разозлилась. От ее крика только что стены не задрожали. Повар повернулся на шум и двинулся к нам; я вошел в его мир, пригладил его вздыбленную шерсть, разогнал грозовые облака и заложил мысль, что сейчас самое время пойти на перекур. Других клиентов в закусочной не было, и он свалил.
      — Успокойся, Бога ради, — сказал я.
      Элисон нервно комкала бумажную салфетку.
      Она явно врала. Что-то тут было не так, для этого и в голову к ней лезть не надо. Я ждал, настороженно поглядывая на нее. Наконец, она глубоко вздохнула, и я подумал: "Сейчас расколется".
      — Ты что, мысли мои читаешь? — спросила она.
      — Я тебя умоляю. Мы же не первый день знакомы.
      — Извини, — она выглядела расстроенной, но больше ничего не сказала.
      Я молча ждал — меня не переиграть.
      Вскоре она тихо сказала:
      — Мне кажется, я в него влюбилась. Он говорит, что невиновен, и я ему верю.
      Такого я не ожидал и даже не нашелся, что ответить.
      Невероятно. Просто невероятно, твою мать. Она была заместителем окружного прокурора. Была обвинителем на процессе этого Генри Лейка Спаннинга, убийцы. И он не просто убил кого-то по пьяни субботним вечером, о чем горько пожалел воскресным утром (хотя за это в Алабаме ему тоже полагался электрический стул). Нет, это был серийный убийца — самый жестокий и изощренный серийный убийца в истории Алабамы и всего прекрасного Юга, да что там — в истории всех Соединенных Штатов, а может и в истории человечества, в которой хватает крови невинных мужчин, женщин и детей.
      Генри Лейк Спаннинг был чудовищем, чумой, смертоносной машиной, лишенной совести и прочих признаков, свойственных человеку. Он прошелся ураганом по полудюжине штатов и попался было в Хантсвилле — его застукали у мусорных баков позади супермаркета; он делал что-то настолько страшное и омерзительное с останками шестидесятипятилетней уборщицы, что даже таблоиды не приводили подробностей, ограничившись эпитетами типа "ужасно" и "неописуемо". Ему удалось сбежать и уйти от масштабной облавы. Больше того — каким-то образом он узнал, где живет лейтенант полиции, возглавлявший погоню, и пока тот выставлял заграждения на дорогах, пробрался к нему домой и буквально выпотрошил его жену и детей, даже кошку убил. После этого он совершил еще несколько убийств в Бирмингеме и Декейтере и в итоге настолько обезумел и потерял контроль над собой, что снова попался. На этот раз его не упустили, и убийца, наконец, предстал перед судом. И именно Элли была обвинителем на этом процессе. Боже, какой это был цирк. Хотя во второй (и последний раз) этого монстра поймали в округе Джефферсон, где он совершил свои последние, самые жестокие убийства, до этого он поработал в двадцати двух округах из шестидесяти семи, причем все его преступления отличались характерным почерком, который не оставлял сомнений в личности убийцы. Власти каждого из этих округов хотели судить его у себя. Кроме того, маньяк побывал на гастролях еще в пяти штатах, доведя число своих жертв до пятидесяти шести человек. Разумеется, каждый из этих штатов требовал экстрадиции.
      Так вот, наша сообразительная прокурорша Элли вовремя подсуетилась, посмотрела на главного прокурора штата Алабама своими влажными глазами, похлопала ресницами и каким-то образом убедила его создать законодательный прецедент и позволить ей подготовить обвинительное заключение, позволяющее судить Спаннинга за все двадцать девять убийств, совершенных в штате Алабама, одновременно. Она обосновала это тем, что Генри Лейк Спаннинг настолько опасен для общества, что обвинение готово рискнуть (хотя какой там мог быть риск!) и попробовать выиграть сводный процесс. После этого ей оставалось только умаслить жаждавших переизбрания прокуроров в оставшихся за бортом округах и вуаля — грандиозное сводное обвинительное заключение, ошеломившее даже защитника Спаннинга, который с самого начала кричал о незаконности объединенного процесса.
      Присяжные приняли единогласное решение в пользу обвинения по всем двадцати девяти эпизодам. После этого, на этапе обсуждения меры наказания, Элли сумела доказать, что оставшиеся двадцать семь убийств, совершенных в других штатах, идентичны тем, в которых Спаннинга признали виновным. После этого судье не оставалось ничего, кроме как приговорить его к электрическому стулу за убийство двадцати девяти (а, по сути, пятидесяти шести) человек. Элли прочили должность окружного прокурора на следующих выборах, а Спаннига ждала холманская "желтая мамочка", сконструированная компанией Фреда Лейхтера в Бостоне, штат Массачусетс, которая выдает 2400 вольт искрящейся смерти в 1/240 секунды, что в шесть раз быстрее, чем 1/40 секунды, которая требуется мозгу, чтобы почувствовать это.
      Как по мне, это слишком гуманный конец для такого дерьма, как Генри Лейк Спаннинг. И все же, если нам повезет — день казни был уже совсем близко — это чудовище, жившее только ради того, чтобы убивать других, вскоре станет пеплом, который кто-то использует в качестве удобрения для сада, чтобы мерзкий упырь принес человечеству хоть какую-то пользу.
      Вот с кем мне предлагала поболтать моя подруга Элисон Рош. Хотела, чтобы я поехал в тюрьму Холман в Атморе, где в коридоре смерти сидел этот прекрасный парень в ожидании дня, когда его чокнутые мозги прожарят как следует. "Просто поговори с ним", — сказала она. "Просто поговорить" с человеческим аналогом акулы (причем совести у акулы будет явно побольше). Просто поболтайте с ним о том о сем, мистер Телепат, а потом загляните в его голову; используйте ваши потрясающие способности, из-за которых у вас так по-дурацки сложилась жизнь. Не то, чтобы моя жизнь сложилась совсем по-дурацки — как-никак у меня приличная квартира, и зарабатываю я неплохо, да и живу, в общем, ничего, когда следую совету

  Нельсона Олгрена*

    Американский писатель (1909–1981).

  и не связываюсь с женщинами, у которых проблем больше, чем у меня. У меня даже своя машина периодически есть, хотя сейчас мою "тойоту" забрали за неуплату кредита чуваки посерьезнее Гарри Дина Стэнтона и

  Эмилио Эстевеса*

    Актеры, сыгравшие главные роли в фильме «Конфискатор» 1984 года.

  . Моя жизнь дурацкая в том смысле, что, по выражению Элли, я не использую свой "грандиозный потенциал", чтобы найти стабильную работу и завести стабильные отношения. Да, этого мне сделать не удалось, несмотря на мое престижное образование,

  стипендию Родса*

    Международная стипендия для обучения в Оксфордском университете. Учреждена в 1902 году Сесилем Родсом для студентов из Британской империи, США и Германии.

  (думаю, сам старик Родс гордился бы бедным ниггером, который достиг таких высот) и любящих родителей (с этим мне особенно повезло, учитывая, что я приемный). Любящие родители покинули этот мир, зная, что их единственный ребенок никогда не сможет жить комфортной жизнью, жениться и завести детей, потому что боится, что они унаследуют это проклятие. Потрясающий дар, о котором столько написано и снято, и которым обладаю, похоже, только я (хотя, по логике, должен быть кто-то еще — где-нибудь, когда-нибудь)!
      Вперед, мистер Чудо-из-Чудес, наш современный граф Калиостро! Вперед, единственный известный обладатель крайне полезных сверхспособностей, существование которых уже лет пятьдесят пытаются безуспешно доказать любители паранормального. Один-единственный. Да, уж я-то знаю, что такое одиночество, друзья мои.
      И вот меня, Руди Пэйриса, обычного парня, который иногда зарабатывает в принципе невозможным, но крайне полезным чтением мыслей, который за тридцать лет своей телепатической жизни успел побывать резидентом тринадцати штатов и пары дюжин городов, мистера Я-Знаю-О-Чем-Вы-Думаете, просят пойти и порыться в мозгах убийцы, которого боится половина земного шара. И просит не кто-нибудь, а единственный на свете человек, которому я не могу отказать; и уж поверьте мне на слово, отказать мне хотелось, да я и отказывался чуть ли не каждый раз, как открывал рот. Что-что? Поговорить с ним? Ну разумеется, какие могут быть вопросы. Прямо вот сейчас поеду в Холман и полезу к нему в голову. Только шнурки поглажу. Все это мы обсудили за время, необходимое, чтобы съесть один чизбургер и выпить две чашки кофе.
      Хуже всего было то, что Элли умудрилась связаться с этим типом. Не какая-то там тупая блондинка, а Элли!
      В это невозможно было поверить.
      Не то, чтобы женщинам было несвойственно увлекаться заключенными, очаровываться ими, писать им письма — с каждым разом все более интимные и эротичные, навещать их, покупать им сигареты и сладости, выходить за них замуж и проносить в тюрьму наркотики и другие запрещенные вещи в таких местах, куда даже тампон не добирался. Психиатры целые трактаты об этом феномене пишут (вместе с трактатами о том, почему женщин так возбуждают полицейские). Это дело такое, житейское. Сотни женщин ежегодно пишут преступникам, спят с ними и мечтают о совместной счастливой жизни, воображая, что в один прекрасный день все эти насильники, убийцы, педофилы, террористы и наркодилеры отсидят свое, выйдут на свободу с чистой совестью и начнут работать в офисе с девяти до пяти. Сотни женщин ежегодно выходит за таких парней замуж, поддавшись их очарованию и игнорируя тот факт, что эти мерзкие лгуны и манипуляторы от отсидки до отсидки только этим и занимаются: заманивают людей в ловушку, обманывают их, делая соучастниками своих преступлений, лишают их накоплений, жилья, здоровья и способности любить и доверять людям.
      Но Элли не была наивной неграмотной простушкой. Она провернула почти невозможную законодательную операцию, убедив прокуроров пяти штатов доверить ей сводный обвинительный процесс! Такое никому никогда не удавалось и, может быть, больше никогда не удастся, а ей удалось. Судейские знают: после такого блестящая карьера тебе обеспечена.
      И вот эта самая Элли втирает мне такую чушь. Моя лучшая подруга, которая сотни раз выручала меня из беды и по характеру походила на шерифа из сериала

  "Дни в долине смерти"*

    Death Valley Days — американский вестерн-телесериал, транслировавшийся разными телеканалами с 1952 по 1970 год. За 18 лет было отснято 452 эпизода, разделённых на 18 сезонов.

  . Разумная и уравновешенная женщина за сорок, которая много повидала на своем веку, жесткая, но не злобная и не циничная. "Мне кажется, я в него влюбилась. Он говорит, что невиновен, и я ему верю". Вот что она сказала.
      Я посмотрел на нее. Ничего не изменилось — похоже, привычный мир действительно исчез.
      — Если ты так уверена, что этот образчик достойного поведения невиновен в пятидесяти шести убийствах, о которых нам известно, и черт знает в скольких еще, о которых мы не знаем, потому что, судя по всему, парень занимался этим с двенадцати лет — кстати, помнишь, ты рассказывала мне о нем и говорила, что у тебя от него мурашки по коже? Так вот, если ты так уж чертовски уверена в том, что преступник, на смертный приговор которого ты потратила одиннадцать недель, не убивал половину Штатов, зачем тебе я? Почему я должен тащиться в Атмор, чтобы заглянуть в голову этого ангелочка, раз твоя женская интуиция и так подсказывает тебе, что он чист, как первый снег? Или твоей "любви" недостаточно, чтобы уверенно пойти с ним к алтарю?
      — Нечего тут умничать, — огрызнулась она.
      — Чего?! — Я просто ушам своим не верил.
      — Я сказала: не умничай! Педант чертов.
      Я взбесился.
      — Значит, умничать мне не полагается, да? А что полагается? Быть послушной телепатической цирковой собачкой? Поезжай в Холман, Пейрис; отправляйся в чертово расистское гнездо, Пейрис; иди прямиком в коридор смерти, где сидят одни ниггеры, и поболтай с единственным белым, который там три года уже квартирует. Побеседуй с этим хреновым Дракулой, а заодно загляни в его больные мозги — о, это будет то еще удовольствие, поверить не могу, что ты меня об этом просишь, — и почитай его вонючие мысли, чтобы убедиться, что он меня не обманывает. Я ведь правильно понял, что от меня требуется, дружище?
      Элли встала и без лишних слов влепила мне пощечину. Она даже на хрен меня не послала — просто дала мне по морде со всей силы, так что я чуть со стула не упал.
      Я прикусил губу и почувствовал вкус крови. В голове звенело. Элли, пристыженная, разочарованная и злая, при этом явно волновалась, что у меня будет сотрясение мозга. В целом, вид у нее был такой, будто я ее любимую игрушку сломал.
      — Ладно, — вздохнув, сказал я. — Успокойся. Я поговорю с ним. Не дергайся.
      Она продолжала стоять надо мной.
      — Я тебя сильно ударила? Тебе больно?
      — Нет, что ты, — ответил я, безуспешно пытаясь улыбнуться. — Так, мозги через нос вышибло и все.
      Она стояла, сжимая в руке бумажную салфетку, и смотрела, как я осторожно заползаю на стул, с которого наполовину слетел от удара. "Мы столько дружим, и я всегда тебе помогала, а тебя о помощи прошу в первый раз. Если ты мне и правда друг, если ты меня любишь, то увидишь, как мне тяжело, поймешь, что я на распутье, что мне нужно знать наверняка. Умоляю, просто помоги мне, и хватит выпендриваться", — говорил ее взгляд.
      Я развел руками и сказал:
      — Как это случилось?
      Элли, так и не сев, поведала мне свою трагическую историю, над которой ни в коем случае нельзя было смеяться. Минут через пятнадцать я не выдержал и сказал:
      — Господи, Элли, сядь, по крайней мере! Ты выглядишь, как идиотка — стоишь и вещаешь с грязной салфеткой в руке.
      
      В закусочную завалилась компания подростков. Шеф этого мишленовского ресторана вернулся на пост и начал готовить свои фирменные затычки для артерий. Элли подхватила свой элегантный портфель и кивнула на укромный столик у окна. Мы переместились туда и продолжили нашу беседу о том, какие неблагоприятные последствия ожидают безрассудного и неосмотрительного цветного джентльмена, если он поддастся убедительным уговорам охваченной похотью прокурорши противоположного цвета.
      Вы хотите знать, что собой представляет Элисон Рош? Просто посмотрите на ее портфель. Внимательно посмотрите.
      В Нью-Йорке начинающий рекламный менеджер, облизавший достаточно задниц и получивший первого серьезного клиента, чувствует, что его внешность должна отражать эти значимые перемены. Он идет в магазин

  "Барнис"*

    Barneys New York — Универмаг, который воплощает в себе весь дух Нью-Йорка: авангард, роскошь, дерзость и уверенность. Компания продает фирменную одежду известных брендов и своего производства, но воспринимается не только как торговая точка, а как концентрация всего приятного, что дарит шопинг.

  , покупает себе плащ "барберри" и расхаживает по офису в плаще нараспашку.
      В Далласе, когда жена главы компании приглашает нескольких руководителей высшего звена с женами на дружественный, якобы неофициальный ужин (ничего особенного, никаких десертных вилок, смокингов и прочих церемоний), то стоит помнить: речь идет о настолько уверенной в себе женщине, что она предпочитает "Конкорду" авиакомпанию "Вирджин Атлантик". Такая не станет хвастаться бокалами "Оррефорс" — она поставит на стол

  "Коста Бода"*

    Обе фирмы шведские, но «Оррефорс» выпускает изделия класса люкс.

  , ей похрен.
      Важным людям настолько комфортно в собственной шкуре, что им нет никакой нужды смеяться над вашим костюмом от Армани, или спальней с интерьерами Лоры Эшли, или вашей способностью писать интересные статейки в развлекательных журналах.
      Элисон Рош — как раз из таких. Одного взгляда на ее портфель достаточно, чтобы понять, что она за человек. Потому что это портфель марки "Атлас", а не "Хартманн". То есть вы понимаете, да? "Хартманн" ей вполне по карману. Импортная канадская кожа, выделка класса люкс, где-то около тысячи баксов — портфельный эквивалент "Оррефорса", плаща барберри, грудки фазана и вина "Шато Мутон-Ротшильд" 1492 или 1066 года или какой там год самый дорогой. Это как покупать "роллс-ройс" вместо "бентли", хотя там всей разницы только решетка радиатора. Но Элли не нужно выпендриваться и подпитывать свою самооценку вещами, поэтому она купила портфель "Атлас". Не сумку от "Луи Виттон" или "Марк Кросс", а портфель "Атлас". Ирландская кожа ручной выделки, наверное, выделанная руками боевиков ИРА, оставшихся без работы. Высший класс, но ничего кричащего. Понятно теперь, почему я согласился?
      
      Итак, Элли подхватила свой элегантный портфель, мы пересели за столик у окна, подальше от повара и подростков, где она, убедившись, что я готов слушать, возобновила прерванный рассказ. Следующие двадцать три минуты, она, к счастью, рассказывала сидя, хотя и ерзала, как будто вид из окна ее не устраивал, и она пыталась найти лучшую точку обзора. Ее история началась с группового изнасилования в тринадцатилетнем возрасте и проследовала через несколько неблагополучных приемных семей с любящими пощупать приемных дочек папочками, усиленную учебу, которая гарантировала если не счастье, то достаток в будущем, юридический колледж и длинный тяжелый карьерный путь, который привел ее в Алабаму. Могло быть и хуже.
      Мы с Элли сто лет знакомы и, если сложить все время, что мы провели вместе, получатся недели, а то и месяцы, не говоря уже о новогодней ночи с братьями Маркс. Но все это я слышал впервые. Ну, почти все. Интересно получается. Одиннадцать лет! Можно было бы догадаться или что-то заподозрить хотя бы. Как можно быть чьим-то другом и, в сущности, ничего об этом человеке не знать? Мы что, лунатики, что ли? О чем мы вообще думаем? И ведь подумать только, если бы не обстоятельства, я мог бы никогда не узнать эту, подлинную Элли. Только потому, что она просила меня сделать то, чего я не хотел — чего, если по правде, боялся до усрачки — она решила, что меня нужно полностью проинформировать. Я понял, что за время нашей дружбы и сам не очень-то показывал ей настоящего Руди Пейриса, его страхи и мечты. Я просто ненавидел себя за это. За то, что скрывал, недоговаривал, открывал только какие-то фрагменты себя и злоупотреблял обаянием, маскируя правду. Я человек гибкий и быстро учусь, поэтому глубоко похоронил свои горести и тяготы. В моей жизни было не меньше черноты — негритянства, если хотите — но все же мне было страшно потерять Элли. Я никогда не верил в мифическую абсолютную дружбу, слишком уж это похоже на стояние на скользких камнях по горло в ледяной воде.
      Элли между тем добралась до того момента, когда начала работать над делом Спаннинга. Она рассказала, как собрала, тщательно проверила и разложила по полочкам все доказательства, как блестяще провела процесс, как добилась обвинительного вердикта присяжных по всем двадцати девяти эпизодам, а потом — на стадии определения наказания — и по всем пятидесяти шести. Убийство первой степени. Предумышленное убийство первой степени. Предумышленное убийство первой степени, совершенное с особой жестокостью. Виновен по всем трем пунктам по каждому из двадцати девяти эпизодов. Присяжные совещались меньше часа, даже пообедать не успели. Они вернулись в зал суда через пятьдесят одну минуту. На одно убийство у них ушло меньше минуты. И все благодаря Элли. Адвокат Спаннинга заявил об отсутствии прямой связи между его клиентом и пятьдесят шестым убийством (двадцать девятым в штате Алабама). Но, хотя его и не застали за вспарыванием живота его последней жертвы — десятилетней Гуниллы Арчер, ученицы церковно-приходской школы Декейтера, которая опоздала на автобус и пошла пешком, попавшись в лапы Спаннинга всего за милю от дома — почерк был тот же. Кроме того, Спаннинг, ускользнув от погони в Хантсвилле, где его как раз застали за вспарыванием живота жертвы, в это время находился в Декейтере. Что с того, что его не поймали с консервным ножом в окровавленных руках, рядом с еще теплым телом Гуниллы Арчер? Сразу было понятно, что Спаннинг — серийный убийца, монстр, преступления которого были столь чудовищны, что газеты даже не пытались придумать ему хлесткое прозвище вроде "Потрошителя" или "Мясника с заднего двора".
      Присяжные вернулись в зал суда через пятьдесят одну минуту. Выглядели они так, будто их вот-вот стошнит; каждый из них понимал, что ему никогда не забыть увиденного и услышанного на этом процессе, и горько жалел, что ему не удалось уклониться от исполнения своего гражданского долга. Они вернулись на свои скамьи и сказали: ребята, посадите эту склизкую подделку под опарыша на электрический стул и поджарьте ее так, чтобы разве что на гамбургер хватило.
      И вот в этого парня влюбилась моя Элли. Этого парня она теперь считала невиновным. Рехнуться можно.
      — Так как же ты… ну, это…
      — Как я в него влюбилась?
      — Ага. Вот это вот.
      Элли на мгновение закрыла глаза и сжала губы, как будто все нужные слова разбежались, и она понятия не имела, где их искать. Я всегда знал, что она закрытый человек и самое сокровенное держит при себе, черт, да что там говорить, если до сегодняшнего дня я не знал ничего об изнасиловании, о приемных родителях, о ее браке, продлившемся семь месяцев? Я знал, что она побывала замужем, но был совершенно не в курсе подробностей; знал, что она жила в приемных семьях, но не представлял, как ей там было плохо. И даже после всей этой откровенности вытаскивать из нее правду об этой дикой влюбленности было все равно, что зубами вытягивать гвозди из ладоней Иисуса. Наконец, она сказала:
      — Это дело досталось мне, потому что Чарли Уиллборг слег с инсультом.
      — Я помню.
      — Он был нашим лучшим обвинителем, и, если бы у него не случился удар за два дня до того, как в Декейтере поймали… — Она на секунду запнулась, ей было сложно произнести его имя, — …поймали Спаннинга, и если бы в округе Морган не испугались такого крупного дела и не отфутболили его к нам в Бирмингем… Все это случилось так быстро, что со Спаннингом никто толком и не поговорил — я была первой, кого к нему допустили. Все так боялись его — думали, он чудовище.
      — Какое заблуждение, — язвительно вставил я.
      — Заткнись. Большую часть рутинной работы взяли на себя мои коллеги. Для меня это был большой прорыв, я была просто одержима этим делом. Так что после того первого разговора я почти не виделась со Спанки, и у меня не было возможности узнать, что он на самом деле за человек…
      — "Спанки"?! Что еще нахрен за "Спанки"?
      Элли до корней волос залилась краской. За одиннадцать лет я только пару раз видел, чтобы она так краснела, и один раз это было, когда она пукнула в опере, на "Лючии ди Ламмермур".
      — "Спанки"? — повторил я. — Ты шутишь, да? Ты зовешь его "Спанки?"
      Она покраснела еще сильнее.
      — Как того толстого парнишку из

  "Маленьких проказников"*

    Американский мульсериал.

  ? Черт, я просто поверить не могу в эту хрень.
      Она сердито воззрилась на меня.
      Я с трудом сдерживал смех, и мое лицо предательски подергивалось.
      Элли снова встала.
      — Знаешь что? Просто забудь об этом, — она повернулась к выходу. Я схватил ее за руку; меня уже просто разрывало от смеха.
      — Ладно, ладно. Прости меня. Я искренне сожалею, пусть меня прибьет обломками космической станции, если вру. Но ты же должна понять: взять и выдать такое без предупреждения! Нет, Элли, ну правда — Спанки?! Ты зовешь парня, который убил, по меньшей мере, пятьдесят шесть человек, Спанки?! Почему не Мики, или Лягушка, или Лютик? Я понимаю, почему ты не зовешь его Гречкой, Гречку можешь застолбить для меня — но СПАНКИ?!
      Лицо Элли странно перекосилось. Пару секунд она боролась с собой, но не выдержала и расхохоталась, отмахиваясь от меня. Согнувшись от смеха, она вернулась на свое место и запустила в меня скомканной салфеткой.
      — Его так в детстве звали. Он был толстым, и другие дети смеялись над ним, знаешь, как это бывает. Они переделали "Спаннинг" в "Спанки", потому что по телевизору как раз шли "Маленькие проказники"… ох, хватит уже, Руди!
      Я постепенно успокоился. Элли посмотрела на меня с усталой настороженностью, убедилась, что больше глупых шуток не последует, и продолжила:
      — После того, как судья Фэй вынес приговор, я продолжала вести дело Спа… Генри во время апелляционного процесса. Я выступала против смягчения наказания, когда его адвокаты подали апелляцию в

  суд одиннадцатого округа*

    Федеральный суд апелляционной инстанции США, рассматривающий дела в штатах Алабама, Джорджия и Флорида. Расположен в здании Апелляционного суда имени Эльберта Таттла в Атланте, штат Джорджия.

  .
      — Когда трое судей единогласно отказали ему в приостановлении приговора, я помогала готовить документы для Верховного суда округа Алабама. Когда Верховный суд отказал в рассмотрении апелляции, я думала, что все кончено: все средства защиты исчерпаны, кроме разве что помилования губернатора — но на это Спаннингу, конечно, можно даже не рассчитывать. Так что я думала: все, дело закрыто.
      Три недели назад, после отказа из Верховного суда, я получила от Генри письмо. Его казнь была назначена на следующую субботу, и я не понимала, зачем ему понадобилось со мной встречаться.
      — А как он вообще смог передать тебе письмо?
      — Через одного из своих адвокатов.
      — Я думал, они уже рукой на него махнули.
      — Я тоже так думала. Слишком много неопровержимых доказательств. С полдюжины адвокатов под разными предлогами отказались защищать его: такие дела — не лучшая реклама для бизнеса. Одних свидетелей того, что он сделал в Хантсвилле, было человек пятьдесят. Все их показания сходятся, и каждый из них выбрал Генри из линейки в двадцать-тридцать человек — можно было и полсотни человек поставить, результат был бы тот же. Что уж говорить о прочих доказательствах…
      Я прервал ее жестом.
      Все это я уже слышал, Элли много рассказывала мне об этом деле, так что я как будто сам над ним работал. Меня жутко мутило от этих рассказов, даже хуже, чем после чтения мыслей. Мутило настолько, что я и думать об этом не мог. Даже в минуту слабости.
      — Значит, адвокат передал тебе письмо…
      — Думаю, ты его знаешь. Ларри Борлан — он раньше работал в

  АСЗГС*

    Американский союз защиты гражданских свобод (американская некоммерческая неправительственная организация)

  , а до этого был старшим адвокатом в законодательном собрании Алабамы в Монтгомери; несколько раз представлял дела в Верховом суде. Отличный парень и проницательный: такого запросто не обманешь.
      — А он что обо всем этом думает?
      — Он думает, что Генри абсолютно невиновен.
      — Вообще ни в чем?
      — Вообще ни в чем.
      — Но ведь одно убийство произошло на глазах пятидесяти случайных, не связанных друг с другом свидетелей. Ты сама сказала. И все они уверенно, без тени сомнений, опознали его. И почерк этого убийства точно такой же, как и остальных пятидесяти пяти, включая убийство той школьницы в Декейтере, где его, наконец, поймали. И Ларри Борлан все равно думает, что это не он? Что убийца все еще на свободе?
      — Да, именно так он и думает.
      — А ты?
      — Я с ним согласна.
      — Господи, Элли, так его растак! Ты заработалась, не иначе. С тех пор, как Спаннинга арестовали, ни одного похожего убийства не было. За три года! Ни одного! Это тебе ни о чем не говорит?
      — Это говорит о том, что настоящий убийца гораздо умнее нас и нашел отличного козла отпущения, а сам, может, уже перебрался в другой штат или просто затаился в Алабаме, ждет своего часа и посмеивается, — лицо Элли скривилось, на глаза навернулись слезы. — Через четыре дня его ожидание закончится.
      Через четыре дня. Субботний вечер.
      — Ну ладно, успокойся. Рассказывай дальше. К тебе пришел Борлан, умолял прочитать письмо Спаннинга и…?
      — Не умолял. Просто отдал мне письмо и сказал, что не знает, что в нем, но, будучи моим другом и зная меня как человека честного и достойного, он был бы очень признателен, если бы я прочла его.
      — И ты прочла.
      — Я прочла.
      — Значит, вы друзья? Судя по всему, близкие? Как мы с тобой, например?
      Элли удивленно посмотрела на меня. По правде говоря, я и сам удивился.
      — С чего я это ляпнул? — сказал я.
      — Да, действительно, с чего бы?
      Я завелся и чуть было не сказал ей, что если ей можно использовать нашу единственную ночь под братьев Маркс, чтобы надавить на меня, почему мне нельзя даже разозлиться? Но в кои-то веки у меня хватило ума прикусить язык.
      — Впечатляющее, должно быть, письмо, — только и заметил я.
      Элли долго молчала, явно размышляя, как наказать меня за мое идиотское замечание, когда мы, казалось бы, все обсудили, и я согласился ее выслушать. Но, взвесив все за и против, она все-таки решила рассказать мне, что было в письме. Письмо было просто отличное. Только таким письмом и можно заинтересовать прокурора, который добился, чтобы тебя посадили на электрический стул. В нем говорилось, что пятьдесят шесть — это не полное число жертв, что на самом деле их гораздо больше. Все эти нераскрытые дела в разных штатах: пропавшие и сбежавшие дети; необъяснимые исчезновения; студенты, путешествовавшие автостопом и так и не добравшиеся до места назначения; владельцы магазинчиков, которые зашли по дороге в круглосуточный банк, чтобы сдать выручку, и так и не вернулись домой; убитые и расчлененные проститутки; смерть, смерть, смерть, бесчисленные и неизвестные жертвы. Согласно посланию Спаннинга, пятьдесят шесть убийств были только верхушкой айсберга. И если Элисон Рош, моя подруга Элли, лично приедет к Генри Спаннингу в тюрьму Холман, он поможет ей эти дела закрыть. Она прославится на всю страну. Безвестные жертвы будут отомщены. Все тайны раскрыты.
      — Значит, ты прочитала письмо и поехала.
      — Не сразу. Я была уверена, что он виновен и, после трех лет работы над этим делом, также уверена, что жертв действительно было больше, и он действительно мог рассказать о них. Но мне просто не хотелось ехать. Когда мне приходилось приближаться к нему в суде, меня прямо передергивало. Он не сводил с меня глаз. У него голубые глаза, я тебе говорила?
      — Может, и говорила, не помню. Давай дальше.
      — Самые голубые глаза из всех, что я видела… Ну ладно. Честно говоря, я его просто боялась. Ты себе не представляешь, как мне хотелось выиграть процесс, Руди. Не просто ради карьеры или чтобы отомстить за тех, кого он убил — сама мысль о том, что этот человек с пронзительными, чистейшими голубыми глазами, снова окажется на свободе, пугала меня настолько, что я набросилась на это дело, как голодная собака на кость. Его просто необходимо было изолировать!
      — Но тебе удалось преодолеть страх.
      Элли не уловила сарказма.
      — Да, удалось. Я "преодолела страх", как ты выражаешься, и согласилась с ним встретиться.
      — И приехала к нему.
      — Да.
      — И он ни хрена не знал ни о каких других убийствах.
      — Да.
      — Но он так убедительно говорил. И у него такие милые голубые глазки.
      — Вот именно, засранец.
      Я усмехнулся. Любого умника можно обдурить, если найти правильный подход.
      — Позволь мне со всем уважением спросить, только не бей, почему ты не взяла свой портфель и не свалила оттуда, как только стало ясно, что он соврал, и никакого списка нераскрытых убийств не будет?
      — Он умолял меня остаться, — последовал ответ.
      — И все? Он умолял остаться, и ты осталась?
      — Руди, у него больше никого нет. Он всю жизнь один.
      Элли посмотрела на меня так, как будто я был сделан из камня, как будто я черная статуя из оникса или меланита, сплава сажи и пепла, и, как бы она ни старалась, ей не удастся пробить мою каменную оболочку. Потом она сказала нечто, чего я предпочел бы не слышать.
      — Руди…
      Она сказала нечто, чего я в жизни не ожидал от нее услышать.
      — Руди…
      Она сказала нечто настолько ужасное, что это было даже хуже ее признания, что она влюбилась в серийного убийцу.
      — Руди… прочитай мои мысли. Мне нужно, чтобы ты знал… чтобы ты понял…
      Ее взгляд разрывал мне сердце.
      Я пытался отказаться и говорил что-то вроде "нет, только не это", "не заставляй меня этого делать, прошу тебя".
      Я не хочу читать твои мысли, думал я. Мы столько значили друг для друга, я не хочу знать самое сокровенное, не хочу чувствовать себя грязным. Я не какой-то там вуайерист; я никогда не следил за тобой, не подглядывал, когда ты выходила из душа или переодевалась. Я никогда не вторгался в твое личное пространство. Мы друзья, и мне не нужно знать о тебе все, да я и не хочу. Я могу забраться в голову любому, и это всегда ужасно. Я не хочу видеть что-то, что мне может не понравиться. Это может разрушить нашу дружбу, не забирай этого у меня…
      — Пожалуйста, Руди, сделай это.
      Боже, она опять это сказала!
      Мы молча смотрели друг на друга. Шли минуты.
      — А просто рассказать ты не можешь? — спросил я, наконец, хриплым от страха голосом. Она не отводила взгляда от меня, каменного человека. Она умоляла меня сделать то, что у меня так легко получается, искушала меня, как Мефистофель — Mefisto, Mephistopheles, Mefistofele, Mephostopilis — искушал Фауста. Доктора Фауста — черную скалу, мага, читающего мысли, искушали роскошные густые ресницы, отчаянный взгляд фиалковых глаз, надлом в голосе, умоляющий жест, склоненная в душевной муке голова, отчаянное "прошу тебя" и все, в чем я был виноват перед ней — семь демонов, из которых лишь один Мефистофель был "тем, кто не любит свет". Я знал, что это станет концом нашей дружбы. Но Элли загнала меня в угол. Мефистофель в ониксе.
      Я отправился в путешествие по ее миру.
      Я оставался там не более десяти секунд — не хотел узнать ничего лишнего, в особенности то, что она на самом деле думает обо мне. Я бы не выдержал карикатурного образа пучеглазого негритоса с толстыми губами, эдакого черного самца, гориллы Руди Пейри… Боже, о чем я только думал!
      Ничего подобного у нее в голове не было. Абсолютно ничего! Таких вещей в мыслях Элли и быть не могло, просто я совершенно обезумел от того, что увидел, и выпрыгнул обратно через десять секунд. Мне так хотелось это развидеть, забыть, стереть из памяти, как будто ничего не случилось — вроде как когда ты случайно застал родителей трахающимися.
      Но, по крайней мере, я понял.
      Там, в мире Элисон Рош, я увидел, как она всем сердцем тянулась к этому человеку, которого она в мыслях всегда звала ласковым именем Спанки, а не Генри Лейком Спаннингом — именем убийцы. Я не знал, виновен он или нет, но она была абсолютно невинна. Сначала она просто согласилась поговорить с ним о его приютском детстве, об издевательствах, лишении человеческого достоинства, постоянном страхе; все это было знакомо и ей. Он рассказывал о своем одиночестве, о том, как убегал, как его ловили и сажали под замок "ради его же блага". О том, как его заставляли мыть лестницы щеткой, грязной водой с едким мылом, от которого с пальцев слезала кожа, и было так больно, что кулак невозможно сжать.
      Элли пыталась мне рассказать о своих чувствах, но в человеческом языке просто нет таких слов. Мгновений, проведенных в ее мире, было достаточно, чтобы увидеть, что Спаннинг, невзирая на ужасное детство, смог вырасти достойным человеком. Когда они разговаривали просто так, не будучи противниками, без неприязни, страха, напряжения, без съемочных камер и зрительских глаз, она полностью отождествляла себя с его болью. Ее опыт был другим, но схожим, и таким же болезненным.
      Она многое узнала о нем. И вернулась просто из сострадания, в минуту слабости. Она возвращалась снова и снова и, наконец, начала сомневаться в доказательствах, прежде казавшихся неопровержимыми, смотреть на них с его точки зрения, задумываться над его версией. Она начала видеть нестыковки, которых прежде не замечала. Она перестала думать, как прокурор, и допустила, что Спаннинг, возможно, говорит правду. Дело больше не выглядело очевидным. К этому времени она поняла, что влюбилась в него. Его тихая доброта была подлинной, и Элли, видевшая в жизни много притворства, чувствовала это как никто другой.
      Я покинул ее мир с облегчением, но, по крайней мере, я понял.
      — Ну? — спросила она.
      Да. Теперь я понял. Ее надломленный голос, отчаянный взгляд, приоткрытые в ожидании губы спрашивали меня, совершил ли я магическое путешествие в поисках правды. И я сказал:
      — Да.
      Между нами повисло молчание. Потом она сказала:
      — Я ничего не почувствовала.
      Я пожал плечами.
      — Тут нечего чувствовать. Я заглянул на несколько секунд, не больше.
      — Так ты не все видел?
      — Не все.
      — Потому что не хотел?
      — Ну…
      Элли улыбнулась.
      — Я понимаю, Руди.
      Да неужели? Как это мило, она понимает. Словно со стороны я услышал свой голос:
      — У вас с ним уже было?
      Если я хотел причинить ей боль, было бы гуманнее оторвать ей руку.
      — Ты уже второй раз задаешь мне подобный вопрос. Мне и в первый раз не очень понравилось, а сейчас еще меньше.
      — Я же не билет в луна-парк купил. Ты сама пригласила меня к себе в голову.
      — Ну ты же был там. Должен был сам увидеть.
      — Это не то, что я искал.
      — Ты просто никчемное трусливое дерьмо.
      — Я не слышу ответа, госпожа прокурор. Пожалуйста, ограничьтесь простым "да" или "нет".
      — Не будь идиотом! Он сидит в коридоре смертников.
      — Была бы охота, а способ найдется.
      — Ты-то откуда знаешь?
      — У меня был приятель в тюрьме Сан-Рафаэль. Ее еще называют "Тамаль". Та, которая за мостом, напротив Ричмонда, северней Сан-Франциско.
      — Это Сан-Квентин, а не Сан-Рафаэль.
      — Да-да, Сан-Квентин, точно.
      — Ты вроде говорил, что твой приятель сидел в тюрьме Пеликан-Бей?
      — Это другой.
      — Да у тебя, похоже, дружбаны в каждой калифорнийской тюряге.
      — Что поделаешь, это расистский регион.
      — Это я уже слышала.
      — Но Квентин и Пеликан-Бей — это разные вещи. В Тамале, конечно, не сладко, но в Кресент-Сити еще хуже.
      — Ты никогда не рассказывал про того друга, что в Сан-Квентине.
      — Я много чего тебе не рассказывал, это не значит, что этого не было. "Я широк, я вмещаю в себе множество разных

  людей".*

    Цитата из стихотворения Уолта Уитмена "Песня о себе" (перевод К. Чуковского).

  
      Мы помолчали втроем: Элли, я и Уолт Уитмен. "Это настоящая ссора", — подумал я. Не просто дурацкий спор из-за какого-то фильма, который одному из нас понравился, а другому — нет. Настоящая жесткая ссора. Такое не забывается. Стоит только на мгновение дать себе волю, и ты уже наговорил такого, что невозможно простить, и в сердцевине вашей дружбы навсегда останется червоточинка. Я ждал. Элли больше ничего не сказала, и я так и не добился от нее прямого ответа. Но все же я был уверен: с Генри Лейком Спаннингом у нее было все. У меня что-то сжалось в груди, но я не хотел замечать это чувство, тем более анализировать его.
      "Оставь, — подумал я. — Мы дружим одиннадцать лет, у нас это было всего один раз. Оставь это чувство в покое, пусть оно высохнет и умрет в одиночестве, как и прочие мерзкие мысли".
      — Ладно, поеду в Атмор, — сказал я. — Полагаю, ты хочешь, чтобы я сделал это побыстрее, потому что через несколько дней из нашего друга сделают запеканку. Как можно быстрее. Типа сегодня.
      Элли кивнула.
      — И под каким же предлогом я должен туда заявиться? Как студент-юрист? Репортер? Новый помощник Ларри Борлана? Или я с тобой зайду? В качестве кого? Друга семьи, представителя департамента исполнения наказаний штата Алабама? Ага, знаю. Как представитель Спаннинга из проекта

  "Надежда"*

    Американская благотворительная организация.

  .
      — Я способна на большее, — улыбнулась она.
      — Нисколько не сомневаюсь. Только мне от этого как-то неспокойно.
      Все еще улыбаясь, она открыла свой "Атлас", извлекла оттуда небольшой официального вида конверт, закрытый, но не запечатанный, и вручила мне. Я открыл его и вытряхнул на стол содержимое.
      Очень умно. Очень предусмотрительно. Все документы готовы, моя фотография уже вклеена там, где нужно, печать с завтрашней датой и часами посещения. Настоящие официальные бумаги, не подкопаешься.
      — Дай угадаю, — сказал я. — Утром по четвергам смертники могут встречаться со своими адвокатами?
      — По понедельникам и пятницам — свидания с семьей, но у Генри никого нет. А адвокаты допускаются по средам и четвергам; я не стала рассчитывать на сегодня, у меня ушло два дня, только чтобы до тебя дозвониться.
      — Я был занят.
      — Но заключенные могут встречаться с адвокатами в среду и четверг, утром.
      Я потрогал бумаги и пластиковые карточки.
      — Отлично выглядит. Я смотрю, мое имя и мой прекрасный лик уже здесь. Вклеено и заламинировно. Давно ты это все приготовила?
      — Пару дней назад.
      — А если бы я все-таки отказался?
      Элли не ответила, но снова посмотрела на меня этим своим взглядом.
      — И еще кое-что, — сказал я и наклонился к ней, давая понять, что я говорю абсолютно серьезно. — Времени почти не осталось. Сегодня среда. Завтра четверг. А двойной рычаг электрического стула с дистанционным управлением опустится в полночь субботы. Допустим, я залезу к нему в голову и увижу, что ты права и он абсолютно невинен. И что? Кто-то послушает черного трепача, который мысли читает? Вряд ли. Так как же, Элли?
      — Это уж моя забота, — она решительно сжала губы. — Как ты говоришь, способ всегда найдется. К любому замку можно подобрать ключик, если знаешь, где искать. Судебная власть — не пустые слова. На носу выборы; есть люди, которые у меня в долгу.
      — И чьи секреты тебе удалось пронюхать?
      — Ты, главное, убедись, что Спанки говорит правду, — услышав это прозвище, я невольно засмеялся, и она опять улыбнулась, — а я уж разберусь с тем, как будет выглядеть мир в одну минуту первого воскресенья.
      Я встал, собрал бумажки в конверт и сунул его под мышку. Улыбнулся самой дружеской улыбкой, на какую был способен, и сказал:
      — Мне нужно знать, что ты не смухлевала и не предупредила Спаннинга, что я могу читать мысли.
      — Я никогда бы так не поступила.
      — Просто скажи, что ты этого не делала.
      — Я не говорила ему, что ты можешь читать мысли.
      — Врешь.
      — Ты что, опять…?
      — Не было необходимости. У тебя на лице все написано.
      — Какая разница, знает он или нет?
      — Никакой. Я прочитаю его мысли, с предупреждением или без. Мне и трех секунд хватит, чтобы понять, убил он этих людей или нет. Или, может, убил, но не всех.
      — Мне кажется, я люблю его, Руди.
      — Ты говорила.
      — Но я не стала бы тебя подставлять. Мне просто нужно знать. Поэтому я тебя и попросила.
      Я улыбнулся и ничего не ответил. Она все ему рассказала, и он знал о моем визите. Вот и славно. Если бы она не предупредила его, я бы попросил ее это сделать — чем больше он будет осторожничать, тем легче мне будет прочесть его мысли. Я быстро учусь, в этом деле мне нет равных: я одолел Библию на латинском языке за неделю; изучил базовую фармакопею за три дня; научился играть на басу за выходные и освоил сборник тактических игровых комбинаций

  "Атланта Фэлконс"*

    Профессиональный клуб американского футбола.

  за час. Однажды, в минуту слабости, я за две минуты узнал, что такое болезненная менструация. Чем больше человек старается скрыть от меня смрадные ямы своих грехов и подавленный стыд, тем быстрее я адаптируюсь в его мире. Это как с детектором лжи: человек, которому есть что скрывать, нервничает, потеет, дергается и выдает себя с головой. Я именно такой детектор: чем больше от меня пытаются скрыть, тем глубже я могу нырнуть.
      Есть такая африканская пословица: "Смерть приходит без барабанного боя". Не знаю, почему я вспомнил ее.
      
      Чего не ждешь от тюремного начальства, так это чувства юмора, но в тюрьме Холман с юмором был полный порядок. Этот монстр выглядел, как юная девственница: белые брюки, белая рубашка с коротким рукавом, застегнутая на все пуговицы, белые носки. Даже тяжелые коричневые ботинки с траурными неопреновыми подошвами не нарушали общего эффекта девственной чистоты и эфемерности. Явление в белом крепко держал за локоть черный охранник.
      Да, тяжелые ботинки не нарушали эффекта; к тому же они были почти бесшумными — казалось, что Спаннинг парит в воздухе. "О да, — подумал я, — теперь мне все понятно". Этот ангел во плоти мог впечатлить даже такого стреляного воробья, как Элли. Еще как мог.
      Хорошо, что шел дождь: будь солнечно, у него еще и нимб над головой бы сиял. Этого я бы не выдержал, заржал бы, как ненормальный. Но дождь за окном лил, как из ведра, что сделало мою поездку из Клэнтона возможным претендентом на внесение в список "Самых незабываемых моментов моей жизни". Замечательный опыт: ехать сквозь водяную стену, которой конца не видно. Я раз шесть съезжал в канаву на обочине шоссе I-65 — просто удивительно, как я умудрился там не завязнуть. Но каждый раз, когда меня выносило на обочину (даже когда меня развернуло на 360 градусов и я чуть не разбил "форд-ферлейн"), я почему-то не сдавался и, крутя руль, как припадочный, выбирался из красной алабамской грязи на бесконечную черную наковальню шоссе, по которой лупил дождь. Тогда я счел это знаком судьбы, для которой стихия не помеха, да и сейчас так считаю. У меня была назначена встреча, и судьба позаботилась, чтобы я ее не просрал. Но хотя я казался себе неуязвимым, километрах в пяти к северу от Атмора я все-таки свернул с шоссе на 57 съезде, выехал на боковую дорогу и заехал в отель "Бест Вестерн". Я не собирался ночевать так далеко на юге (хотя неподалеку, на заправке "Мобил", и работала одна симпатичная девушка с прекрасными зубами), но дождь явно зарядил надолго, и все, чего мне хотелось — поскорее покончить с этим делом и завалиться спать. Долгая дорога в такую погоду, да еще на такой паршивой машине, как "ферлейн", и перспектива встречи со Спаннингом… мне была необходима передышка. Немного забытья. Я заселился, постоял полчаса под душем, переоделся в костюм-тройку и позвонил портье, чтобы узнать, как добраться в тюрьму Холман. По дороге туда со мной приключилось нечто приятное. Это был последний приятный момент перед чередой неприятностей, и я до сих пор цепляюсь за него, вспоминая снова и снова. В мае расцветают венерины башмачки и цветут до начала июня. В лесах, на болотах, на склонах холмов внезапно появляются россыпи желтых и лиловых орхидей. Дождь на мгновение стих, как будто я попал в эпицентр бури: секунду назад — всемирный потоп, и вдруг — абсолютная тишина, которая тут же сменилась пением птиц и кваканьем лягушек. Вокруг кромешная темнота, которую нарушает только свет моих идиотских фар, и прохладно, как в колодце после дождя. Я опустил окно, чтобы не заснуть, и внезапно почувствовал тонкий аромат майских орхидей. Где-то слева в темноте на невидимом мне холме или в невидимом лесу пестрели венерины башмачки, украшая ночь своим чудесным запахом. Я не стал притормаживать и не пытался сдерживать слезы; просто ехал, задыхаясь от жалости к себе, а почему — сам не знал.
      Наконец, в трех часах пути от последнего приличного ресторана "Империал барбекю" в этой части света и на самой границе с Флоридой, я свернул на подъездную дорогу к Холману. Если вам не приходилось бывать в тюрьме, мои слова впечатлят вас не больше, чем стихи Чосера — кротких людей племени

  тасадай*

    Небольшая этническая группа на филиппинском острове Минданао. Тасадай живут в условиях первобытного коммунизма и взаимопомощи, не зная агрессии и конфликтов.

  .
      Камни взывают.
      У церкви есть прекрасное название для мест, подобных этому заведению для улучшения человеческой расы. Представляю вам это патентованное хлесткое определение авторства достойных людей, принадлежащих к католицизму, баптизму, иудаизму, исламизму, друидизму и разным другим измам — тех, кто принес нам инквизицию, Торквемаду, первородный грех, священные войны и конфликты на религиозной почве и пускают в ход бомбы, чтобы доказать, что эмбрион имеет право на жизнь. "Проклятое место".
      Звучит отлично, просто как "с нами Бог", правда?
      Проклятое место.
      Как говорят по-латыни,

  situs*

    Место (лат.).

  жуткого дерьма. Место, где творилось зло.
      Над такими местами будто висит черное облако. Представьте себе пансионат, которым управляет Джесси Хелмс или

  Стром Термонд*

    Джесси Александр Хелмс-младший — сенатор США от штата Северная Каролина с 1973 по 2003 годы. Придерживался крайне консервативных позиций, чем заслужил прозвище "Сенатор Нет". Активно выступал против абортов, феминизма, коммунизма и сексуальных меньшинств, известен своими расистскими взглядами.
    Стром Термонд — сенатор, губернатор штата Южная Каролина. В 1957 году, пытаясь не допустить принятия законопроекта, уравнивающего в правах белых и черных американцев, говорил практически без перерыва 24 часа 18 минут.

  . Любая большая тюряга — именно такой пансионат. Джолиет, Даннемора, Аттика, Равей в Джерси, жуткая дыра в Луизиане, называемая "Анголой", Фолсом — старый, не новый, Квентин и Оссининг (Синг-сингом эту тюрьму зовут только те, кто читал о ней в книжках; заключенные всегда говорят "Оссининг"). Тюрьма штата Огайо в Колумбусе, Ливенвортская тюрьма в Канзасе. Тюрьмы, про которые рассказывают заключенные, которым пришлось нелегко. Древние стены тюрьмы Пеликан-Бей держатся на цементе вины, порочности, полного равнодушия к человеческой жизни и неразбавленной злобы заключенных и охранников. Стены и пол этой тюрьмы десятилетиями впитывали боль и одиночество миллионов мужчин и женщин. И камни этих стен взывают. Проклятое место. Вы чувствуете тяжесть этого проклятия, когда проходите через тяжелые ворота и металлические детекторы, когда выкладываете содержимое своих карманов и открываете портфель, чтобы чьи-то толстые пальцы могли перебрать бумаги. Вы чувствуете это всей свой кожей, словно слышите, как заключенные стонут, бьются о стенку и грызут себе вены.
      А я чувствовал это гораздо сильнее обычного человека.
      Я, как мог, блокировал это чувство, старясь вызвать в памяти запах орхидей в ночном воздухе. Меньше всего мне хотелось случайно попасть в чей-то мир и увидеть то, что сделал этот человек, чтобы на самом деле заслужить себе место здесь, а не просто то, на чем он попался. И я не только о Спаннинге говорю, я говорю о каждом из них. О каждом мужике, который забил до смерти свою девушку за то, что она принесла ему не тот хот-дог из закусочной. О каждом бледном, благочестивом святоше, который похитил, изнасиловал и изрезал на куски мальчика, прислуживающего в церкви, потому что голоса велели ему это сделать. О каждом паршивом наркоше, который застрелил старушку ради талонов на еду. Если бы я хоть на мгновение ослабил свою защиту, я бы поддался искушению и направил бы свой луч в голову одного из них. В минуту слабости.

  Трасти*

    Заключенный, пользующийся привилегиями свободного передвижения.

  провел меня в кабинет начальника, где секретарь проверила мои бумаги и карточки. Она посмотрела на фото на карточке, потом на мое лицо, потом слова на фото, снова на лицо и так еще несколько раз, пока, наконец, не выдержала:
      — Мы ждали вас, мистер Пейрис. Вы правда работаете в офисе президента Соединенных Штатов?
      Я улыбнулся.
      — Мы с ним с боулинг играем.
      Это произвело на нее впечатление, и она предложила проводить меня в комнату для совещаний, где мне предстояло встретиться с Генри Лейком Спаннингом. Я поблагодарил ее, как каждый воспитанный цветной джентльмен благодарит должностное лицо, которое может как облегчить, так и осложнить его жизнь, и последовал за ней по череде длинных коридоров, прерывавшихся охраняемыми стальными дверями. Мы прошли через административное здание, распределитель, главный вестибюль и очутились в зале для совещаний. В этом просторном помещении с ореховыми панелями, белым плиточным полом, зарешеченными окнами и белым подвесным потолком, снабженным двухдюймовой звукоизоляцией, нас уже ждал охранник. Моя спутница сердечно попрощалась со мной, хотя и видно было, что ей до сих пор непонятно, как такой экземпляр мог прилететь сюда на президентском самолете сразу после удачной партии в боулинг с президентом, где мастерки сбил оставшиеся три кегли.
      Я сел за длинный стол из полированного орехового дерева, а может и дуба. Стулья были металлические, с высокими прямыми спинками и желтой обивкой. Было тихо, только дождь отплясывал свой брачный танец на супружеском ложе жестяной крыши. Теперь лило еще сильнее.
      Где-то на обочине шоссе I-65 какой-то невезучий придурок, наверно, уже насмерть увяз в красной грязи.
      — Спаннинга скоро приведут, — сказал охранник.
      — Отлично, — ответил я. Не знаю, с чего он решил мне это сообщить, как будто я и так не знал — я, собственно за этим сюда и приехал. Наверно, он из тех, за которыми в кино лучше не сидеть, потому что они объясняют своей спутнице все происходящее на экране. Вроде как мексиканский рабочий с грин-картой переводит своему кузену-нелегалу Умберто, три недели как пролезшему под колючей проволокой у Матамороса, диалоги в фильме Вуди Аллена или восьмидесятилетний старичок, решивший пойти вразнос и посетить с другом мультиплекс, объясняет ему в полный голос, кому и почему Клинт Иствуд сейчас надерет задницу.
      Я спросил охранника, любит ли он кино, но он не успел ответить, а я — заглянуть в его голову, потому что в этот момент дверь в дальнем конце комнаты открылась, в нее просунул голову еще один охранник и возвестил моему Очевидному: "Смертник идет!". Очевидный кивнул; голова исчезла, дверь захлопнулась, и он пояснил:
      — Когда сюда нужно привести кого-то из коридора смерти, приходится проходить с ним через административное здание, распределитель и вестибюль. В это время все заключенные должны находиться в камерах, все закрывается. Поэтому так долго.
      Я поблагодарил его.
      — Вы правда у президента работаете? — Это был такой вежливый вопрос, что я решил наплевать на фальшивки, которыми снабдила меня Элли, и ответить честно.
      — Ага. Мы в

  петанк*

    Провансальский национальный вид спорта, бросание шаров.

  в одной команде играем.
      — Да ну? — Моего собеседника явно впечатлили спортивные увлечения президента.
      Я хотел было поведать ему, что наш президент происходит из семьи итальянских эмигрантов, но тут в замке защитной двери повернулся ключ, и вошло это явление в белом в сопровождении квадратного охранника два на два метра. Генри Лейк Спаннинг,

  sans*

    Без (фр.).

  нимба, руки и ноги в кандалах с цепями, приваренными к стальному поясу, шаркая, направлялся ко мне. Неопреновые подошвы его ботинок почти беззвучно ступали по белому кафелю. Я смотрел на него, а он на меня. "Да, она сказала тебе, что я умею читать мысли, — подумал я. — Посмотрим, что ты предпримешь, чтобы не пустить меня в свой мир". По одному его виду и походке я не мог угадать, трахнул он Элли или нет, но думал, что наверняка да. Они явно умудрились это провернуть, даже здесь, в тюрьме строгого режима. Спаннинг остановился прямо напротив меня, положил руки на спинку стула и улыбнулся — так мило мне никто в жизни не улыбался, включая маму. "О да, — подумал я, — Господи, да. Или он самый харизматичный человек, которого я знаю, или же так умело притворяется милашкой, что запросто перережет горло каждому встречному, прежде чем тот что-то сообразит".
      — Можете нас оставить, — сказал я сопровождавшему Спаннинга черному громиле.
      — Не имею права, сэр.
      — Под мою ответственность.
      — Прошу прощения, сэр. Мне сказали, что кто-то должен постоянно здесь находиться. Это приказ.
      Я посмотрел на Очевидного.
      — Это и вас касается?
      Он помотал головой.
      — Думаю, и одного хватит.
      Я нахмурился.
      — Мне нужна абсолютная конфиденциальность. Разве вы не оставили бы нас наедине, будь я его адвокатом? Как же нам быть с адвокатской тайной?
      Охранники переглянулись, посмотрели на меня и ничего не ответили. У мистера Дайте-Я-Вам-Все-Растолкую вдруг не хватило слов, а у секвойи с бицепсами имелся "приказ".
      — Вам сказали, где я работаю? Кто послал меня поговорить с этим человеком? — Сослаться на начальство иногда очень помогает, но не в этом случае: охранники пробормотали "Да, сэр", но на их лицах по-прежнему читалось: "Простите, но мы не имеем права оставлять вас наедине". Они не сдвинулись бы с места, даже если бы я прибыл на личном самолете Господа Бога.
      "А, пропади оно все пропадом", — подумал я и скользнул к ним в головы. Подтянул-перенаправил пару проводков, и обоим внезапно приспичило в туалет.
      — Хотя… — сказал один.
      — Думаю, мы могли бы ненадолго… — откликнулся второй.
      Через минуту Очевидного след простыл, а громила расположился по ту сторону двери — его спина полностью заслонила зарешеченное окошко. Он в прямом смысле перекрыл единственный вход и выход — как триста спартанцев в Фермопилах. Генри Лейк Спаннинг молча смотрел на меня.
      — Присаживайтесь, располагайтесь поудобнее, — предложил я.
      Он выдвинул стул, обошел его и сел.
      — Поближе к столу, — сказал я.
      Ему было неудобно из-за наручников, но он ухватился за край стула и пододвинулся ближе, упершись животом в край стола.
      Спаннинг был красивым парнем даже по белым стандартам. Прямой нос, высокие скулы, глаза цвета воды в унитазе, когда бросаешь в бачок новую освежающую таблетку на 2000 смывов. Очень красивый парень. Меня от него в дрожь бросило. Если бы Дракула выглядел, как

  Ширли Темпл*

    Американская актриса и политик, наиболее известная по своим детским ролям в 1930-х годах.

  , никто не стал бы протыкать ему сердце колом, а если бы

  Гарри Трумэн*

    33-й президент США в 1945–1953 годах от демократической партии.

  выглядел, как Фредди Крюгер, ему нипочем бы не побить Тома Дьюи на выборах. Джо Сталин и Саддам Хуссейн выглядели, как эдакие добрые дядюшки, которые просто случайно, ненароком, истребили миллионы мужчин, женщин и детей, а Эйб Линкольн походил на дровосека-убийцу, но сердце у него было размером с Гватемалу. У Генри Лейка Спаннинга было лицо, к которому мгновенно проникаешься доверием, если видишь его в рекламе. Мужчины с удовольствием отправились бы с ним на рыбалку, женщины захотели бы потискать его булки, бабушки тут же полезли бы с ним обниматься, а дети пошли бы за ним хоть в печь. Если бы он играл на флейте, крысы так и отплясывали бы у его ног. Какие же мы все-таки олухи. "С лица воды не пить", "Не суди книгу по обложке", "Чистота — лучшая красота", "Одевайся так, чтобы произвести впечатление". Как есть олухи. Что же все это говорило о моей подруге Элисон Рош?
      И какого хрена я ждал, почему не отправлялся в его мир?
      Потому что боялся.
      Потому что из глаз красивого блондина, до которого и Гарри, и Дьюи было по части обаяния далеко, как до неба, на меня смотрело пятьдесят шесть ужасных, отвратительных убийств.
      Почему мне было страшно? Вот поэтому.
      Глупо, конечно: у меня сверхспособности, Спаннинг в наручниках, и я ни на секунду не верю, что он невиновен. Его взяли на месте преступления, когда у него руки были в крови до подмышек. Невиновен он, как же!
      "Ладно, Руди, — подумал я, — залезай-ка внутрь и оглядись хорошенько".
      Но я ждал. Ждал, когда заговорит он.
      Спаннинг робко, немного нервно улыбнулся и сказал:
      — Элли попросила меня встретиться с вами. Спасибо, что приехали.
      Я смотрел на него, но не в него.
      Казалось, ему неудобно за доставленные мне хлопоты.
      — Но я не думаю, что вы сможете что-то для меня сделать — у меня ведь осталось всего три дня.
      — Вам страшно, Спаннинг?
      У него задрожали губы.
      — Да, мистер Пейрис. Очень страшно, — его глаза увлажнились.
      — Теперь вам легче понять, что чувствовали ваши жертвы, а?
      Спаннинг не ответил, только смотрел на меня своими влажными глазами. Потом он отодвинул стул и встал.
      — Спасибо, что приехали, сэр. Мне жаль, что вы потратили время.
      Он повернулся и пошел к двери. Я отправился в его мир.
      "Господи, — подумал я. — Невиновен. Он невиновен".
      Он не сделал ничего из того, за что его приговорили. Абсолютно ничего. У меня и тени сомнения не осталось. Элли была права. Я видел весь его мир, все углы и закоулки, каждую ямку и крысиную нору, все его прошлое со дня его появления на свет в Льюистауне, штат Монтана, по соседству с Грейт-Фолс, тридцать шесть лет назад; каждый день его жизни, вплоть до момента, когда его застали над выпотрошенным телом уборщицы, которое настоящий убийца выбросил в мусорный бак. Я увидел, как он вышел из супермаркета в Хантсвилле, толкая перед собой тележку с продуктами на выходные; увидел, как он прошел мимо мусорных баков, где лежали горы картонных коробок и ящиков из-под фруктов; услышал, как кто-то позвал на помощь и увидел, как Генри Лейк Спаннинг начал оглядываться, думая, не ослышался ли он. Потом я увидел, как он развернул тележку к своей машине, припаркованной у стены с краю парковки, потому что была пятница, все закупались перед выходными, так что ближние места были заняты. Снова крик — на этот раз слабее — и окровавленная рука, приподнявшаяся над краем грязного зеленого бака. Я видел, как Спаннинг бросил свою тележку, даже не думая о том, что кто-то может стащить ее вместе со всеми покупками (хотя у него на счету и оставалось всего одиннадцать долларов, так что если бы ее стащили, несколько дней ему было бы нечего есть). Видел, как он подбежал к баку и заглянул внутрь. Почувствовал вместе с ним приступ тошноты, когда он увидел, что сделали с этой несчастной женщиной. Залез вместе с ним в бак, чтобы попытаться спасти эту груду истерзанной плоти.
      Я вскрикнул вместе с ним, когда несчастная попыталась вздохнуть и над раной на ее шее вздулся кровавый пузырь. Секундой позже она умерла. Но я услышал чей-то крик недалеко от баков, а Спаннинг — нет; он по-прежнему прижимал к себе кучу располосованной кожи и окровавленной одежды, когда на парковку влетела патрульная машина. И только тогда Спаннинг, который не был повинен ни в чем, кроме доброты и сострадания, понял, как выглядит со стороны и что должны подумать домохозяйки, шныряющие около баков в поисках добротных картонных коробок. Что они стали свидетелями убийства. Я был вместе с ним, в его голове, когда он бросился прочь, и оставался с ним все время, что он пробыл в бегах, до того момента, когда его поймали в Декейтере в семи милях от тела Гуниллы Арчер. Его поймали, и многочисленные свидетели из Хантствилла опознали его. Все остальные доказательства были исключительно косвенными, профессионально приукрашенными прикованным к постели Чарли Уиллборгом и сотрудниками Элли. Дело так хорошо выглядело на бумаге, что Элли решила предъявить Спаннингу все двадцать девять, а потом и пятьдесят шесть убийств, совершенных с особой жестокостью.
      И все это оказалось полным дерьмом.
      Убийца по-прежнему был на свободе.
      Генри Лейк Спаннинг, который выглядел, как симпатичный, достойный парень, именно таким и был. Симпатичным, достойным, добрым и, прежде всего, невиновным. Можно обмануть присяжных, детектор лжи, соцработников и психиатров, можно обмануть маму с папой, но Руди Пейриса, который регулярно прыгает в черную дыру, из которой нет возврата, обмануть нельзя.
      Через три дня на электрическом стуле поджарят невиновного человека.
      Я должен был этому помешать.
      Не только ради Элли, хотя и этой причины было вполне достаточно, но и ради смертника, который считал, что ему конец, и боялся, но при этом не собирался выслушивать всякое дерьмо от умника вроде меня.
      — Мистер Спаннинг! — окликнул я.
      Он молча шаркал к двери.
      — Прошу вас, — сказал я. Спаннинг остановился, не оборачиваясь; цепи, приваренные к его поясу, звякнули.
      — Я думаю, что Элли права, сэр. Я думаю, что они взяли не того человека, и вы провели все это время в тюрьме ни за что. И еще я думаю, что вы не должны умирать.
      Он медленно повернулся и посмотрел на меня, как голодная собака, которую поманили костью. Потом он едва слышно сказал:
      — Почему, мистер Пейрис? Почему вы верите мне, когда больше никто, кроме Элли и моего адвоката, не верит?
      Я не сказал ему, что был в его голове и знаю, что он невиновен (более того — знаю, что он действительно любит мою подругу Элисон Рош, а на свете мало такого, чего я не сделал бы ради Элли).
      Сказал я вот что:
      — Я знаю, что вы невиновны, потому что знаю, кто настоящий убийца.
      Его губы приоткрылись — не как в фильмах, когда человек от удивления разевает рот, просто чуть-чуть приоткрылись. Но я знал, что мои слова ошеломили его, как знал и то, что бедный сукин сын уже достаточно настрадался.
      Спаннинг прошаркал обратно к столу и сел.
      — Не шутите со мной, мистер Пейрис. Вы правы — мне страшно. Я не хочу умирать, и уж тем более не хочу умирать, когда все думают, что это я совершил все… все эти вещи.
      — Никаких шуток, капитан. Я знаю, кого нужно на самом деле поджарить за эти убийства — и не в шести штатах, а в одиннадцати. Не за пятьдесят шесть убийств, а ровно за семьдесят. В том числе за двух маленьких девочек и их няню.
      Станнинг в ужасе уставился на меня. Я хорошо знал этот взгляд — я видел его уже семьдесят раз.
      — Я знаю, что ты невиновен, потому что именно я засадил тебя сюда.
      
      В минуту слабости я видел все. Все, что я спрятал в черной дыре, из которой нет возврата — в тайнике, вырубленном в гранитной толще, чьи бетонные стены в два метра толщиной укреплены броней, которую ставят на современные танки, и от которой кумулятивные снаряды отлетают, как галька. Китайская шкатулка с секретом. Потайная комната. Лабиринт разума, в котором эти семьдесят человек умирали снова и снова. Я не слышал их криков, не видел их порванных сухожилий, не смотрел в кровавые углубления, на месте которых еще недавно были молящие о пощаде глаза. Когда я вошел в ворота этой тюрьмы, я был в безопасности. Я был застегнут на все пуговицы. Я ничего не помнил, ничего не знал, ни о чем не подозревал. Но как только я очутился в мире Генри Лейка Спаннинга и не сумел убедить себя, что он виновен, земля развезлась у меня под ногами. Я почувствовал подземные толчки и колебания, земная кора покрылась трещинами до самого горизонта, из разлома потекла раскаленная лава. Стальная броня моего склепа начала плавиться, гранит и бетон обратились в пыль, и я очутился лицом к лицу с монстром. Неудивительно, что меня так мутило, когда Элли рассказывала о преступлениях, которые якобы совершил Спаннинг — человек, которому она предъявила обвинение в двадцати девяти убийствах, совершенных мной самим. Неудивительно, что я представлял себе каждое убийство до мельчайших деталей, хотя Элли описывала их в самых общих чертах. Неудивительно, что мне так не хотелось ехать в Холман. В этой тюрьме, в мыслях этого человека, чей мир был открыт передо мной, я увидел любовь к Элисон Рош — моей подруге и товарищу, с которой у меня было всего один раз. И не надо мне рассказывать, что моя защита рухнула перед силой любви, не хочу я этого дерьма слышать. Говорю вам: к этому привел ряд факторов и обстоятельств, и то, что я увидел в мире Спаннинга их с Элли любовь, было, в лучшем случае, только одним из них. Я не настолько сведущ. Я быстро учусь, но все это произошло слишком быстро. Мгновение, поворот судьбы, минута слабости. Каждый раз, когда я заглядывал в эту черную дыру, я говорил себе, что сделал это в минуту слабости. Именно эти мгновения — не мой "дар", не цвет моей кожи, а минуты слабости — были тем, что сделало меня чудовищем, неудачником и хроническим лгуном. Сначала я не мог в это поверить. Нет, только не я, только не старина Руди. Руди Пейрис — отличный парень и если кому и причинил вред, так только себе самому. Потом я обезумел от ярости, отвращения и ненависти к этому мерзкому существу, которое обитало на темной стороне моего расщепленного мозга. Мне хотелось вырвать себе лицо, вытащить эту влажную и зловонную дрянь наружу и растоптать в кашу. Потом на меня накатила тошнота, реально чуть не вырвало; хороший законопослушный парень Руди Пейрис ясно и без прикрас увидел каждую деталь своих преступлений. Да, Руди был хорошо образованным неудачником, но он не был убийцей. Мне хотелось блевать.
      Потом, наконец, я принял неизбежное.
      Никогда мне больше не ехать по ночной дороге, наслаждаясь запахом цветущих орхидей. Теперь я понял, что это за запах. Это был запах разрезанного и распахнутого человеческого тела, похожего на широко разинутый рот.
      Тот, другой Руди Пейрис наконец вернулся домой.
      
      Никаких хлопот со мной не было. Сидя у маленького деревянного стола в комнате для допросов в офисе окружного прокурора графства Джефферсон, я составил подробный список мест, дат и имен. Конечно, я не знал имен всех семидесяти: кого-то из них я встретил на дороге, кого-то — в мужском туалете, или в полупустом кинотеатре, или у банкомата; некоторые из них просто сидели и ждали, когда я приду, выпотрошу их и, может, напьюсь их крови или прихвачу кусочек с собой на дорогу. С датами было проще — у меня хорошая память на даты. Что касается мест, я сказал им, где искать тех четырнадцать, о которых они даже не знали, убитых с тем же характерным почерком, как и оставшиеся пятьдесят шесть, не говоря уже о консервном ноже старого образца, которым я вскрыл эту перебирающую четки Гуниллу Как-Там-Ее, которая не прекращала взывать к Деве Марии и сладчайшему Иисусу, пока я ее резал. Она не унималась, даже когда я показал ей ее собственные кишки (я хотел заставить ее лизнуть их, но она испустила дух). В общем, у штата Алабама не было со мной никаких проблем, даже наоборот. Одним ударом они исправили чудовищную несправедливость, поймали серийного убийцу, раскрыли на четырнадцать убийств больше, чем рассчитывали (еще в пяти штатах, благодаря чему правоохранительные органы Алабамы снискали огромную благодарность тамошней полиции), и стали главной новостью дня на всех трех крупнейших телеканалах и основной новостью недели на "Си-Эн-Эн". Даже Ближнему Востоку пришлось потесниться, а уж Гарри Трумэну и Тому Дьюи и мечтать о таком не приходилось. Элли, конечно, не стала при этом присутствовать. Я слышал, она уехала куда-то на побережье Флориды. Но после суда и приговора, когда меня посадили, все наладилось само собой. "Трам-пам-пам", как говорится.
      Sat cito si sat bene, что в переводе с латинского означает: "Если делать дело хорошо, все получается довольно быстро". Любимая поговорка

  Катона Старшего*

    Марк Порций Катон (для различия с правнуком называемый также "Старший", "Цензор", или "Цензорий") – древнеримский политик и писатель, известный как новатор римской литературы и консервативный борец против пороков и роскоши.

  . Я просил об одном: чтобы Элли и Генри Лейк Спаннинг, которые любили друг друга и чью жизнь я едва не разрушил, присутствовали, когда мою усталую черную задницу усадят на новый электрический стул в Холмане.
      Я умолял их приехать.
      Не оставляйте меня. Даже такое дерьмо, как я, не хочет умирать в одиночестве. Я не хочу уходить в черную дыру, откуда нет возврата, не увидев напоследок лицо друга, пусть даже бывшего друга. Что касается тебя, капитан — разве я не спас тебе жизнь, чтобы ты мог наслаждаться обществом любимой женщины? Это самое меньшее, что ты можешь для меня сделать. Ну же. Кто не приедет, тот зануда.
      Не знаю, Спаннинг уговорил Элли приехать или она его, но где-то за неделю до запланированного барбекю из Руди Пейриса, начальник тюрьмы заглянул в мои комфортабельные апартаменты в коридоре смерти и дал мне понять, что на барбекю ожидается аншлаг. Это значило, что прибудет дружище Элли и ее бойфренд — бывший обитатель коридора смертников, где нынче пребывал в заточении я. На что только парень не пойдет ради любви.
      Да, все дело в любви. А иначе зачем ловкачу, которому все сошло с рук, вдруг устраивать дешевый спектакль и кричать: "Это я! Я это сделал!" и практически добровольно садиться на электрический стул?
      А ведь я переспал с ней всего один раз.
      Да, чего только не сделаешь ради любви.
      
      Меня перевели в камеру смерти, где я провел ночь и утро накануне казни и насладился своей последней трапезой (горячим сэндвичем с двойным ростбифом на белом поджаренном хлебе с хрустящей картошкой-фри и густой подливкой, яблочным пюре и виноградом), после чего меня посетил представитель Священной Римской империи, который пытался компенсировать уничтожение богов, верований и культуры моих черных предков. На казнь меня выводили два охранника, ни один из которых не присутствовал при моем свидании с Генри Лейком Спаннингом в этой самой тюрьме чуть больше года назад. Этот год прошел не так уж плохо. Я много отдыхал и наконец, прочитал Пруста и Лэнгстона Хьюза, до которых раньше, к своему стыду, не добрался. Я похудел, регулярно занимался спортом, отказался от сыра и снизил показатель холестерола в крови. Давно пора было взять себя в руки. Даже в чужих мирах путешествовал пару раз. Или десять. Какая разница, все равно я никуда не денусь, да и они тоже. Я был хуже самого ужасного из них, разве я не признался? Когда я выпустил семьдесят жертв из своего подсознания, где они годами разлагались в неглубоких могилах, меня мало что шокировало. Ничего особенного, приятель.
      Меня подвели к стулу, усадили, воткнули в розетку.
      Я посмотрел через стекло на присутствующих.
      В центре первого ряда, на лучших местах, сидели Элли и Спаннинг. Элли смотрела на меня и плакала, явно не в состоянии поверить в происходящее и в то, что я совершил все это буквально у нее под носом. Генри Лейк Спаннинг держал ее за руку. Настоящая любовь.
      Я встретился с ним взглядом.
      Я вошел в его мир.
      Нет, не вошел — попытался войти, но не смог пролезть. Я беспрепятственно делал это около тридцати лет, с тех пор, как мне исполнилось пять или шесть — единственный в мире человек, умеющий читать мысли. И вот меня в первый раз остановили. Захлопнули дверь на хрен. Я взбесился и попытался вломиться с разбегу, но наткнулся на что-то вроде стены цвета хаки, похожей на плотный песок. Под моим нажимом стена слегка подалась, но не более. Казалось, я очутился внутри гигантского бумажного пакета, я бросался на его стенки, думая, что смогу прорваться наружу, но плотная бумага сопротивлялась и отбрасывала меня. Я отскакивал от этой стены не как от трамплина, а мягко, как пух одуванчика, который нанесло ветром на стеклянную дверь. Как будто я невесомая мошка, с которой стене даже лень связываться. Я собрал все силы и ударил в стену ослепительным мощным лучом, как супергерой из комиксов "Марвел", но чтение мыслей так не работает. Вы не можете вклиниться в чью-то голову эдаким ментальным тараном. Это глупые сказки, которые можно услышать на бесплатных кабельных каналах, где вечно несут что-то про "силу любви", или "силу разума", или не теряющую популярности "силу позитивного мышления". Чуть собачья, мне этой лапши на уши и даром не надо. Дальше я попробовал представить себя в его мире, но это тоже не сработало. Я попытался ни о чем не думать и проскользнуть туда незаметно — бесполезно. Я понял, что никогда не задумывался, как именно я проникаю в чужие мысли — просто делал это, и все. Секунду назад я наслаждался уютным одиночеством в своей собственной голове, а через мгновение уже путешествовал по чужому миру. Это происходило мгновенно, как телепортация (которой, как и телепатии, не существует).
      И вот именно тогда, когда я сидел пристегнутый к электрическому стулу и на меня вот-вот должны были надеть кожаную маску (чтобы зрители не видели, как у меня из глаз валит дым или горят волосы в носу), когда мне позарез было необходимо попасть в голову Генри Лейка Спаннинга, я был полностью заблокирован. И вот тогда мне стало страшно.
      И тут я почувствовал его в своей голове. Это произошло мгновенно, хотя я не открывался ему.
      Спаннинг вломился в мой мир.
      Я смотрю, ты съел отличный сэндвич.
      В моей голове его голос звучал намного громче и увереннее, чем во время нашего разговора год назад.
      Да, Руди, ты всегда думал, что-то где-то должен существовать еще кто-то, вроде тебя. И вот он я. Еще один

  сорокопут*

    Хищная птица, способная с помощью ног удерживать и переносить небольших животных. Крупную добычу сорокопут предварительно накалывает на какой-либо острый предмет, а перед употреблением в пищу разрывает клювом на части.

  . — Он помолчал. — Я вижу, ты называешь это "путешествием в чужой мир". А я всегда называл себя "сорокопут". Птица-убийца. Впрочем, названия не имеют никакого значения. Странно, что мы ни разу не встретили никого вроде нас за столько лет, правда? Они наверняка существуют, но я думаю — конечно, у меня нет никаких данных, это просто идея — я думаю, они просто не знают о своих способностях.
      Он, почти не моргая, смотрел на меня своими красивыми голубыми глазами, в которые влюбилась Элли.
      Почему ты мне раньше не сказал? — спросил я.
      Он грустно улыбнулся.
      Ах, Руди, Руди. Глупый ты негритенок. Почему я не сказал? Потому что мне нужно было заманить тебя в свою ловушку. Я приготовил для твоей тощей лапы отличный медвежий капкан. Позволь мне немного здесь проветрить.
      Спаннинг убрал иллюзию, которую он поместил мне в голову год назад, когда так умело замаскировал свои мысли, свое прошлое, свой подлинный мир — как будто кто-то взломал камеру слежения, чтобы на экране крутилась запись пустого, мирно спящего магазина, который в это время на самом деле активно грабят. Он не только убедил меня в своей невиновности, но и внушил мне, что я и есть настоящий убийца, который вытеснил воспоминания о своих преступления из своего сознания и в перерывах между преступлениями продолжал жить вполне достойно. За пару секунд (во внутреннем мире царит безвременье, подобное долгому сну, который на самом деле длится лишь тридцать секунд до пробуждения) он стер все ложные воспоминания и догадки, всю череду логично выстроенных событий, умело подогнанную под мою реальную жизнь и мои подлинные воспоминания. Одним движением он убрал все искажения и подтасовки, которые он вложил в мою голову, чтобы я поверил, что совершил все эти семьдесят убийств и с ужасом осознал, что я — безумный психопат, который носится по Соединенным Штатам, оставляя за собой след из растерзанных тел, и потом блокирует все воспоминания об этом. Старина Руди Пейрис, отличный парень, который никого не убивал. Я был именно тем лопухом, которого ждал Спаннинг.
      Видишь, как обстоят дела, малыш? Ты никого не убивал. Ты чист, как первый снег, ниггер. Ты был настоящим подарком судьбы. Я даже не подозревал, что есть еще такие, как я, пока меня не задержали в Декейтере, и Элли не приступила к допросу. И что же я увидел у нее в голове? Большого черного мужика, прямо как из

  "Большой белой надежды"*

    Фильм 1972 г. о судьбе черного боксера, влюбленного в белую женщину, и его противостоянии расистскому обществу США начала ХХ века.

  . Чудесная женщина Элли, правда, Пейрис? Так и хочется полоснуть ее ножом, да? Вскрыть ее, как теплый плод, нагретый летним солнцем, выпустить из нее весь пар…может, устроить пикник…
      Спаннинг помолчал.
      Я захотел ее сразу, как только увидел. Видишь ли, я мог бы поторопиться и налететь на нее сорокопутом в первую же встречу. Я так и хотел сделать. Но только представь себе, какая шумиха бы поднялась, если бы Спаннинг начал кричать в камере, что он — не мужчина, а женщина, не Спаннинг, а заместитель окружного прокурора Элисон Рош? Нет, слишком сложно. Но я вполне мог запрыгнуть в нее. Или в охранника — а потом, не торопясь, выследить Элли и выпотрошить ее, когда мне вздумается, выпустить из нее весь пар.
      Вы выглядите подавленным, мистер Руди Пейрис. Почему? Потому что ты умрешь вместо меня? Потому что я уже сто раз мог спасти тебя, но не сделал этого? Потому что впервые за всю свою паршивую никчемную жизнь ты, наконец, встретил такого же, как ты, и даже поболтать с ним не успел? Это печально, парень, очень печально. Но против меня у тебя не было ни единого шанса.
      Ты сильнее, ты не впустил меня, — сказал я.
      Он усмехнулся.
      Сильнее? Ты правда думаешь, что дело в силе? Ты так ничего и не понял, правда? — Теперь его лицо было по-настоящему страшным.
      Ты ничего не понял, даже когда я прочистил твои мозги и ты увидел, что я с тобой сделал. Ты что же, думаешь, что я прошел через суд и отправился в тюрьму, потому что не мог ничего с этим поделать? Жалкий идиот. Я сорокопут, я мог залезть в голову любого, когда захочу. Но когда я впервые увидел Элли, я увидел и тебя.
      Я поморщился.
      И ты ждал все это время, только чтобы добраться до меня?
      Чтобы добраться до тебя именно в тот момент, когда ты ничего не сможешь со мной поделать. Когда ты не будешь кричать: "Я Руди Пейрис, я просто застрял в теле Генри Лейка Спаннинга, помогите"! Зачем устраивать лишний шум, когда можно просто подождать, заманить Элли и позволить ей заманить тебя?
      Я почувствовал себя индюком, который стоит, как дурак, с открытым клювом под дождем и захлебывается.
      Ты можешь… полностью переместиться? В другое тело?!
      Спаннинг ухмылялся, как школьный задира.
      И ты три года сидел в тюрьме только чтоб до меня добраться?
      Он ухмылялся. Еще бы: всех одурачил.
      Три года? Ты думаешь, для меня это большой срок? Мне не нужны конкуренты — кто-то, кто может "путешествовать", как я, еще один сорокопут — первый, кого я встретил за всю жизнь. Думаешь, меня волновало, сколько мне придется ждать, если, в конце концов, ты придешь ко мне?
      Но три года…
      Сколько тебе лет, Руди, тридцать один, да? Да, тридцать один. Ты никогда не входил в других людей, как сорокопут. Ты просто "путешествовал", прогуливался по их мирам, не понимая, что этот дар — куда больше, чем просто чтение мыслей. Ты можешь сменить место жительства, черныш. Переехать из плохого района вроде электрического стула в фешенебельный жилищный комплекс, где квартиры стоят больше миллиона долларов — вроде Элли.
      Но для этого нужно, чтобы прежний жилец тоже куда-то съехал, нет? — спросил я будничным тоном. Я даже не думал о черной дыре, куда можно уйти, но…
      За кого ты меня принимаешь, Руди? Кем ты думаешь я был в самом начале, когда только учился забираться в чужие мысли или рвать их, как сорокопут? Ты не понял, что я сказал про смену места жительства? Тебе не добраться до моего первого жилища. Я слишком давно этим занимаюсь. Но я могу дать тебе несколько своих знаменитых адресов. Жиль де Ре, Франция, 1440 год; Влад Цепеш, Румыния, 1462; Элизабет Батори, Венгрия, 1611; Катрин Деэ, Франция, 1680; Джек Потрошитель, Лондон, 1888; Анри Ландрю, Франция, 1915; Альберт Фиш, Нью-Йорк, 1934; Эд Гейн, Плэйнфилд, Висконсин, 1954; Майра Хиндли, Манчестер, 1963; Альберт Де Сальво, Бостон, 1964; Чарльз Мэнсон, Лос-Анджелес, 1969; Джон Уэйн Гейси, Норвуд-Парк, Иллинойс, 1977. Это список можно продолжать до бесконечности. Я в вечном движении, Руди, обезьянка моя. Сорокопут гнездится там, где пожелает. Не в блестящей Элисон Рош, так в черном неудачнике Руди Пейрисе. Но зачем мне из такого красавца, как Генри Лейк Спаннинг, переезжать в такое социально неприемлемое тело, как твое? Это было бы пустой тратой времени. Зачем мне меняться с тобой телами — ты начал бы вопить, что ты не Спаннинг, а просто ниггер, чью голову он украл, а потом стал бы манипулировать охранниками или даже начальником. Сообразил, да? А теперь, когда на тебя уже надели кожаную маску и присоединили электроды к твоей голове и левой ноге, а рука начальника уже легла на рычаг — готовься пускать слюни.
      Спаннинг повернулся, чтобы выйти из моей головы, и я закрыл периметр. Он попытался прорваться силой и вернуться в свой разум, но я держал его в кулаке. Без малейших усилий. В своей голове я материализовал этот кулак и развернул Спаннинга лицом к себе.
      — А вот хрен тебе, Джек Потрошитель. А тебе, Синяя Борода — дважды хрен. Всем вам пучок хренов — и Мэнсону, и Бостонскому Душегубу и всем сраным психам, в которых ты побывал. Да уж, знатно ты наследил своими грязными башмаками в истории, парень. Какое мне дело до всех этих имен, брат Спанки? Ты думаешь, я не знаю, кто это? Я образованный парень, мастер Потрошитель. Ты нескольких пропустил. Доводилось ли вам, сэр, обитать в телах Винни Рут Джадд, Чарли Старвезера или "Бешеного пса" Винсента Колла? Не овладевали ли вы, случайно, Ричардом Спеком, Серханом Серханом или

  Джеффри Дамером*

    К перечню исторических злодеев и серийных убийц Пейрис добавляет еще нескольких, в том числе убийцу Роберта Кеннеди.

  ? Ты прямо настоящий бука. Может, это ты в ответе за все зло человечества? Это ты разрушил Содом и Гоморру? Ты сжег Александрийскую библиотеку? Ты устроил эпоху террора, учинил инквизицию, забил камнями и утопил салемских ведьм? Истребил женщин и детей у

  Вундед-Ни?*

    Бойня на ручье Вундед-Ни – последнее крупное вооруженное столкновение между индейцами дакота и армией США, одна из последних битв Индейских войн.

  Кокнул Джона Кеннеди? Не думаю. Я думаю, что ты не то что не был Джеком Потрошителем — ты даже пива с ним за одним столом не пил. А если это и правда, и ты обитал в каждом из этих маньяков — все равно ты мелкая сошка, Спанки. Самый последний из людей уделывает тебя каждый божий день. Сколько раз вам приходилось линчевать, месье Ландрю?
      Твое раздутое самомнение ослепило тебя. Ты думал, что ты один такой, а когда узнал, что есть кто-то похожий на тебя, не смог пройти мимо. С чего ты взял, что я не знаю, на что ты способен? Ты не думаешь, что я просто позволил тебе себя одурачить, а потом, как и ты, просто ждал момента, когда ты ни хрена не сможешь сделать? Ты настолько зациклен на себе, Спанкер, что даже представить себе не можешь, что кто-то окажется проворнее тебя. Знаешь, в чем твоя проблема, кэп? Хоть ты и старый, и тебе хрен знает сколько сотен лет, а ума так и не набрался. А без этого все прожитые тобой годы ни черта не стоят. Ты так и остался посредственностью. Ты говоришь, что постоянно менял адреса. Но ведь тебе не обязательно было становиться

  Сыном Сэма*

    Дэвид Берковиц, также известный как Сын Сэма и Убийца с 44 калибром – американский серийный убийца.

  , или Каином, или кем там еще. Ты мог бы быть Моисеем, Галилеем, Джорджем

  Вашингтоном Карвером*

    Американский ботаник, миколог, химик, педагог и проповедник.

  , Гарриет Табмен или

  Соджорнер Трут*

    Известные аболиционистки.

  , Марком Твеном или

  Джо Луисом*

    Американский боксер-профессионал, чемпион мира в супертяжелом весе.

  . Ты мог бы стать Александром Гамильтоном и основать общество

  манумиссии*

    Александр Гамильтон — Видный деятель Войны за независимость США.
    Манумиссия – освобождение рабов их владельцами.

  . Ты мог бы открыть радий, вырезать скульптуры на горе Рашмор, вынести ребенка из горящего дома. Но ты быстро постарел, а ума не набрался. Тебе не нужно было быть слишком умным, да, Спанки? Ты же думал, что ты один такой, крутой сорокопут, который разгуливает по чужим умам и калечит чужие тела. Ты просто старое, скучное, лишенное воображения дерьмо. Да, признаю, ты ловко меня облапошил, когда я приехал, чтобы взглянуть на твой мир. И Элли ты накрутил что надо. Она заманила меня в ловушку, возможно, даже не сознавая, что делает…наверно, ты засел у нее в голове и нашел способ уговорить меня приехать к тебе. Браво, чувак, ты настоящий профи. Но я провел здесь целый год. Целый год я раскаивался и думал о людях, которых убил. И после года мучений я, наконец, смог развеять этот морок. Знаешь, в чем разница между нами, придурок? Я учусь на своих ошибках. И поэтому я смог выбраться из твоей паутины. Понял, ублюдок? Я учусь, а ты нет.
      Есть такая старая японская пословица — я полно таких пословиц знаю, видишь ли, потому что много читаю. Так вот, эта пословица гласит: "Не уподобляйся ремесленнику, похваляющемуся своим двадцатилетним опытом, в то время как на самом деле весь его опыт сводится к одному году, повторенному двадцать раз".
      Настала моя очередь ухмыляться.
      — Пошел ты на хрен, — сказал я. Начальник рванул рубильник, и я выпрыгнул оттуда и перебрался в мир Генри Лейка Спаннинга.
      Я не сразу сориентировался — раньше я только заглядывал в чужие головы. Я никогда не был…сорокопутом. Потом я услышал, как всхлипнула Элли, оплакивая своего приятеля Руди Пейриса, который жарился, как бифштекс, и из-под маски, закрывавшей его — мое — лицо валил дым, а затем — приглушенный крик Генри Лейка Спаннинга и тысячи других чудовищ: они горели где-то на горизонте моего нового мира. Я обнял Элли, прижал ее к себе, уткнулся лицом в ее плечо и все слушал и слушал этот крик. Мне казалось, что прошла вечность. Наконец, крик превратился в шум ветра, а после и вовсе стих. Когда я поднял голову, я едва мог говорить.
      — Ш-шш, милая, все хорошо, — пробормотал я. — Он ушел туда, где сможет искупить свои ошибки. Ему не больно. Он в тихом, спокойном месте, и останется там навсегда. Один. Это очень, очень спокойное место. Там прохладно. И темно.
      Я был готов покончить с неудачами и перестать винить во всем обстоятельства. Я признался себе, что люблю Элли и решил, что мне пора, наконец, вырасти и вести себя как взрослый, а не просто умник, который учится всему невероятно быстро, быстрее всех.
      Обнимая Элли, я дал себе зарок: Генри Лейк Спаннинг будет любить Элисон Рош так сильно и ответственно, как еще никто никогда не любил. Я был готов покончить с неудачами.
      Конечно, теперь, когда я стал красивым белым голубоглазым парнем, мне будет намного проще.
      Поймите, причина моих невзгод была не столько в том, что я черный, или в расизме, или в чрезмерной квалификации, или в невезучести, даже не в моей треклятой способности к "путешествиям", сколько в одной штуке, которую я понял, сидя в своем мире в ожидании, когда Спаннинг приедет поглумиться надо мной. Я понял, что всю жизнь был одним из тех, кто сам себе мешает. Так что можете не жалеть этого несчастного ниггера Руди Пейриса. Ну, разве что в минуту слабости.
      
      Это история для Боба Блотча, потому что я обещал.

  Информационный блок*

  Библиографические данные*

  "Mefisto in Onyx" by Harlan Ellison; 1^st ed: OMNI Magazine, октябрь 1993 г.
  Другие публикации: "The Best New Horror 5", (антология) Robinson, 1994 г.; "The Edgar Award Book", антология, ред. М. Гринберг, Barnes & Noble, 1996 г.; "Slippage", авторский сборник, Mark V. Ziesing, 1997 г.; "The Mammoth Book of the Best of Best New Horror", антология, ред. Стивен Джонс, Robinson, 2010 г.; "The Very Best of the Best of New Horror", антология, Earthling Publications, 2011 г.; etc.

  
  

  Перевод:*

  Рига: Полярис-IV, Харьков: Небьюла-пресс, 2015 г., Серия: Миры Поляриса (продолжатели), Миры Харлана Эллисона. Том 4.; М.: АСТ, июнь 2017 г., антология "Новая книга ужасов"; М.: АСТ, Neoclassic, март 2023 г., Серия: Мастера фантазии, авторский сборник; есть в сети
• ×

Подробная информация во вкладках

[Stark]

    Виктор, огромное спасибо за перевод.
    Хорошая история о наемном убийце, который способен сочувствовать некоторым людям и собакам. И способен по-своему вершить правосудие, если провинившихся следует наказать.
    Еще одно доказательство, что Блок пишет отличные рассказы. Тут ему сейчас нет равных.

[Виктор]

    Stark, согласен с Вами.
    И переводить Л. Блока — одно удовольствие. Язык у него энергичный и легкий, хотя и перенасыщен американизмами (поэтому много сносок-комментариев).

[Stark]

    Тот редкий случай, когда произведение было высоко оценено как фантастами, так и детективистами. Повесть получила фантастические премии "Локус", премию Брэма Стокера, номинировалась на фантастические премии "Хьюго", "Небьюла", Всемирную премию фэнтези, ну и заодно номинировалась на детективную премию "Эдгар" по разделу "рассказ". Рассказ определенно оригинальный, с любопытной детективной интригой, хоть и с немного смазанной концовкой.
    Главного героя Руди, который умеет проникать в чужие мысли, его давняя подруга-прокурор просит встретиться в тюрьме с одним маньяком, чтобы выяснить действительно ли он совершил все те убийства, которые ему приписывают и за которые его через несколько дней казнят. Эллисон пишет довольно жестко, поэтому не всем рекомендуется к чтению. Но эта повесть заслуживает внимания.

[Доктор Фелл]

    Чищу (редактирую и обрабатываю) общую тему рекомендаций. Нашел сообщение Stark'а. Перекинул в эту тему. И, помните, я писал о идее — расширить проект "Эдгара" (то есть, добавить в уже готовые темы к победителям номинантов).
    Вот так и получилось, что прочитал рассказ одного из номинантов.
    Это супер! Я, честно говоря, плохо (смутно) помню рассказ Блока (надо на досуге перечитать), но мне трудно представить в чем он смог обойти рассказ Эллисона. Я вообще не припомню такого сильнейшего рассказа (или скорее маленькой повести). Согласен с коллегой, пишет он жестко — но как! Интересно, есть ли у автора еще такого рода произведения — фантастического детектива или детективной фантастики (выберете подходящий вариант). Я бы еще подобное с удовольствием прочел.
    Надеюсь, что со временем переведем (возможно... чудо... официально переведут) другие три рассказа-номинанта. Уже по уровне этого рассказа, можно представить качество оставшихся трех. Оригинальный (английский) текст одного из них у нас уже есть. (в примечаниях к каждому из рассказов все написано. Заглядываем и помогаем )

Off topic:
    Вот так я представляю темы в этом проекте: победитель и его "конкуренты".

    

[Виктор]

Х. Эллисон "Мефистофель в ониксе"
А вот мне этот рассказ (повесть) "не зашёл"
Начал читать, но через десять минут стало скучно. Я "утонул" в многословных абзацах-"кирпичах".
Пришлось бросить. Как говорится, не моё.