Добро пожаловать на форум «Клуб любителей детективов» . Нажмите тут для регистрации
Невозможность: Кража ценной картины из охраняемого помещения. |  |
Подробная информация во вкладках
ТРОЕ мужчин стояли рядом, уставившись на стену и напоминая трех мудрых
обезьян*
.Анри Туссан, если бы его спросили, сказал бы, что никто на самом деле не трет глаза от недоверия и что это просто оборот речи. Он, конечно, удивился бы, обнаружив, что, по существу, именно это он и делает сейчас, изображая обезьяну, которая не видит зла. Рядом с ним Патрик Ларсан сцепил пальцы рук на затылке в позе замешательства, так что его запястья закрывают уши, делая его копией обезьяны, которая не слышит зла. Однако последний человек, Ален Нобль, был максимально далек от того, чтобы не произносить зла. Красочные выражения, срывающиеся с его губ, заставили бы покраснеть и матроса.
Большинство этих прилагательных описывало его мнение о
Le Fantôme*
, великом преступнике, который за последние несколько лет стал все большим и большим источником неприятностей для Сюрте*
и для этих трех полицейских в частности. У них не имелось доказательств, что сцена перед ними в данный момент была работой Le Fantôme, но одно неудачное дело за другим приучили их к тому, что теперь они автоматически приписывали любое загадочное преступление этому уголовнику.Конкретный пример подходил сюда как нельзя лучше: декоративная рама содержала простой холст, полностью белый, за исключением детского рисунка призрака, нанесенного в центр несколькими простыми мазками черной краски. Однако до недавнего времени это прямоугольное пространство заполнял "Дуб на рассвете", ранняя работа Клода Моне, которая являлась частной собственностью банкира-миллионера Жака Дюфрена. Картина первоначально была написана для друга великого импрессиониста и никогда не выставлялась публично. Дюфрен, человек, который знал, чего хочет, и привык, что его несметное богатство позволит ему это получить, купил работу несколько лет назад, что объясняло, почему она висела на почетном месте в коридоре его парижского таунхауса. То, что объяснить было сложнее, это почему она там больше не висит.
Чего Жаку Дюфрену недоставало, если говорить о терпении и выдержке, с лихвой восполнялось воинственностью и запугиванием. Обычно доставалось лакеям в финансовом мире, которые в полной мере испытали силу его жесткого характера, но он имел широкие взгляды и готов был позволить другим испытать всю силу его недовольства, если такая возможность появится.
— Эта картина бесценна, Туссан. Что вы собираетесь сделать в связи с этим? — Он с близорукой агрессией уставился через толстые стекла очков. — Я плачу налоги, чтобы вы могли поддерживать законность и порядок, итак, почему вы не делаете свою работу?
На кончике языка Анри Туссана, руководителя Сюрте, вертелось много ответов. Он хотел бы указать, что картина явно не была бесценной, так как Дюфрен заплатил за нее полмиллиона франков лишь два года назад; хотел бы указать, что согласно достоверной информации Дюфрен нашел достаточно юридических лазеек, чтобы платить лишь мизерный налог; но больше всего он хотел бы указать, что банкир связался с Сюрте лишь три часа назад и подарил им, по-видимому, невозможное преступление.
По словам Дюфрена, когда он лег спать в одиннадцать вчера вечером, его дорогая картина висела, как обычно, на своем почетном главном месте, где банкир полюбовался ею, прежде чем отправиться в свою комнату. К этому моменту дверь в таунхаус была закрыта и заперта на засов, и внутри оставались лишь Дюфрен и его камердинер Лоран Жиро. И все же этим утром вместо "Дуба на рассвете" в коридор глядел лишь насмешливо грубый рисунок призрака. Полицейские уже узнали от швейцара в здании, что никто не входил после одиннадцати вечера до момента, когда Жиро встал этим утром, и даже если кто-то и вошел, он не мог открыть снаружи дверь, запертую на засов. В коридоре имелись окна, включая одно напротив картины, чтобы обеспечить натуральное освещение, и их даже можно было приоткрыть на несколько дюймов. Однако, поскольку речь шла о первом этаже, на всех окнах снаружи имелись железные решетки, прочно вделанные в каменную кладку и не позволяющие ни открыть окно дальше, ни проникнуть любому человеку или большому объекту, даже если бы окна можно было открыть полностью. Дюфрен высмеял все попытки подозревать камердинера Жиро, прежде чем у полицейских был шанс это сделать, заявив, что старик служит ему в течение тридцати лет и пользуется абсолютным доверием.
— Вы только посмотрите, Туссан! — гремел Дюфрен. — Уже достаточно плохо то, что этот фантом, перед которым вы, кажется, трепещете, украл мою картину. Но он идет дальше и заменяет ее этой глупой мазней. Он дразнит меня! — добавил банкир, как будто уже это одно было уголовным преступлением самого серьезного порядка. — Какой в этом смысл, а? Почему кто-то мог оставить такое?
Это был хороший вопрос и именно тот, который беспокоил всех трех полицейских. На самом деле это был один из нескольких фактов, связанных с исчезновением картины, который бросал вызов любому объяснению, но никто не хотел высказать такую мысль перед Жаком Дюфреном. Банкир явно искал повод наброситься на кого угодно.
Вместо этого Туссан обратился непосредственно к своим коллегам:
— Ален, я хочу, чтобы вы поработали над тем, как именно была украдена картина. Если мы сможем обнаружить способ, каким она была взята, это может дать нам нить. Патрик, сосредоточьтесь на том, для кого ее могли взять. Подумайте, знаем ли мы о ком-нибудь, кто мог бы стоять за этой кражей, любом, как-то связанном с кражей произведений искусства. — Он обратился к бывшему владельцу картины: — Месье Дюфрен, я хотел бы задать вам дополнительные вопросы о любых посетителях или необычных событиях в последнее время. Если это действительно работа Le Fantôme, мы можем быть уверены в одном: он планировал ограбление очень тщательно и, возможно, в течение некоторого времени.
На следующий день трое мужчин встретились в Сюрте, чтобы доложить о первых открытиях.
— В самом доме Дюфрена мало что удалось узнать, — подавленно сказал Нобль. — Мы обыскали там все сверху донизу, поскольку таунхаус, хотя и роскошный, но небольшой, и Дюфрен обставил его довольно минималистски. Нет места, где картину можно было бы спрятать или временно хранить ту, которой заменили оригинал, без того, чтобы ее нашли.
Накануне Нобль высказал мнение, что, скорее всего, камердинер Жиро спрятал новую картину в секретном месте в таунхаусе раньше и просто поменял их в течение ночи, планируя продать Моне позже, или что Дюфрен сделал так сам, планируя совершить мошенничество со страховкой. Теперь Нобль, казалось, готов был отказаться от этих предположений.
— Я также долго разговаривал с Жиро и не могу вообразить, как он может быть преступником. Здоровье у него не ахти, он плохо видит, слышит и довольно слаб. Он, конечно, не может быть Le Fantôme.
— Согласен, — сказал Туссан. — Чист как стеклышко. И я не готов согласиться с мыслью, что это жульничает Дюфрен. Просто он не такой. У человека больше денег, чем нужно любому, и главное для него — покупать показные шедевры и кричать об этом на каждом углу. Картина для него намного важнее, чем какая-то страховка. Еще что-нибудь наводит на размышления в таунхаусе?
— Есть одна странность, — ответил Нобль, но в голосе не было оптимизма. — Было немного влажное пятно на коврике под местом, где висела картина. Ни Дюфрен, ни Жиро не могли этого объяснить. Может быть, это и неважно, но это единственная необычная вещь.
Туссан кивнул и записал информацию. Он сидел за причудливо громадным столом в собственном кабинете, а его заместители — с противоположной стороны. Кабинет, предоставленный руководителю Сюрте, был небольшим для такой прославленной должности, и необъяснимо большой стол подавлял все помещение. Он, возможно, подавлял также некоторых мужчин, сидящих за ним, но Туссан производил сильное впечатление: высокий и широкий, сталь на висках и в глазах. Его вид внушал доверие и, несомненно, способствовал его популярности у подчиненных. Он затмевал других мужчин одним своим присутствием фигурально, если не буквально. Нобль был столь же высоким, но позволил среднему возрасту совершить набег на талию и подбородок, увеличив первую и ослабив второй. Ларсан, хотя и среднего роста, был худощав и аккуратен, с четкими чертами; он был бы красив, если б обладал хоть одним отличительным признаком. Любой: волевой подбородок, высокие скулы, чуть широкий нос — привлекли бы взгляд достаточно, чтобы оценить его внешность, но, так или иначе, его полная безликость перевешивала отсутствие любых недостатков.
Теперь заговорил именно Ларсан:
— Я провел некоторое расследование и думаю, что есть восемь потенциальных покупателей картины в районе Парижа. Я не смотрел далеко от дома, считая, что было бы быстрее и не так опасно продать добычу, не покидая город.
— Какие-нибудь мысли о том, кто наиболее вероятен? — спросил Туссан тоном, который показывал, что положительного ответа он не ждет.
— Нет, — признал Ларсан, — но, к счастью, у меня на всех них кое-что есть.
Патрик Ларсан был слишком молод для человека, добравшегося до таких высот в Сюрте, но одним из факторов, которые привлекли к нему внимание Туссана и убедили начальника поверить в своего протеже, была изобретательность. Всего через несколько месяцев работы Ларсан поразил своего начальника, представив досье, которое собрал по своей собственной инициативе, вытащив тщательно скрываемые скелеты из шкафов самых важных людей Франции — скелеты большие и маленькие, чреватые простыми неприятностями или же прямой катастрофой. Как Ларсан узнал обо всем этом, Туссан не знал и знать не желал. Но он понимал ценность такого досье и возможности использовать его не для мщения или юридического преследования (многие тайны могли просто причинить неудобство заинтересованному лицу, если выставить их в неправильном месте, и не были связаны с нарушением закона), а убедить человека сотрудничать, если тот проявлял сдержанность.
Текущая ситуация в точности соответствовала тому, для чего был создан этот ресурс, и мысль о том, что Ларсан знает неприятные факты о тех, кто мог бы в настоящее время или вскорости стать владельцем украденной картины, подняла настроение Туссана. Кто-то, ведущий сомнительные дела по скупке редких картин на черном рынке, даже если преступное намерение трудно доказать, вряд ли захочет сотрудничать с полицией. Взаимовыгодный обмен информацией (Туссан предпочитал не использовать слово "шантаж"), вероятно, смажет маслом колеса этого механизма.
— Превосходно, Патрик, — кивнул Туссан. — Займитесь этим как можно быстрее.
— Для меня это не имеет никакого смысла, — заметил Нобль. — Кража Моне появится во всех новостях. Никто не сможет показать картину, чтобы правоохранители в конечном счете не узнали об этом и не конфисковали ее. Зачем покупать картину, о которой вы не можете сказать никому?
— На свете есть всякие люди, — пожал плечами Туссан, выражая типично галльскую философию. — Для некоторых важно просто владеть картиной. Им не нужно и даже не хочется, чтобы другие об этом знали. Они просто хотят иметь возможность смотреть на нее и знать, что никто больше не может.
— К сожалению для нас, — добавил Ларсан. — Если бы все рассуждали, как мы, и желали владеть картинами, которые невозможно показывать, чтобы не попасть в глупое положение, не было бы черного рынка для предметов искусства.
Нобль провел рукой по редеющим каштановым волосам.
— Черт, мне хотелось бы только знать, почему кто-то пошел на все эти усилия, чтобы заменить украденную картину детским рисунком призрака. Это, должно быть, намного усложнило всю операцию. Какова цель?
— Своего рода подпись? — предположил Ларсан. — У нашего фантома, кажется, имеется что-то вроде эго.
Нобль кивнул, подтверждая такую возможность:
— А что относительно вас, шеф? — спросил он. — Узнали что-то полезное от Дюфрена?
— Едва ли, — ответил Туссан. — Пять недель назад у него гостил шотландский лэрд, что странно. Он не знал этого человека, но услышал, что тот в Париже и пригласил его к себе с ночевкой. По-видимому, у Дюфрена что-то вроде одержимости Шотландией и Северо-Шотландским нагорьем. Вероятно, что-то, связанное с его родословной, как я понимаю. Так или иначе, его книжные шкафы заполнены Бернсом и Вальтером Скоттом. Полагаю, в этом могло что-то быть, хотя картина все еще была там после того, как лэрд уехал. Это был единственный посетитель в доме Дюфрена за последние месяцы. Дюфрен также уезжал из Парижа в течение первых двух недель этого месяца и оставался в своем шато в Лангедоке, и он распорядился, чтобы кто-нибудь пришел и починил трубы, хотя трудно поверить, что именно водопроводчик — наш преступник-эксперт.
— И, вновь, — подчеркнул Ларсан, — картина не была украдена, пока Дюфрен уезжал. Она была украдена вчера вечером из запертого таунхауса.
Нобль молча зажег сигарету, что больше рассказало о его чувствах, чем англичанин мог бы выразить в десятиминутном монологе.
— Я бы не прочь вызвать Харриса и спросить его мнение, посмотреть, есть ли у него какие-нибудь идеи, — заметил Туссан. Доктор Сэмюэль Харрис, предположительно преподаватель математики в Кембриджском университете (хотя глава колледжа часто выражал сомнение, что этому имеются доказательства), помог в сражении с Le Fantôme несколькими месяцами ранее. Уже имея доверие Скотланд-Ярда, он познакомился с Туссаном, Ларсаном и Ноблем, когда Le Fantôme распространил свою сеть дальше от дома и украл персидский кинжал восьмого века из Британского музея. Кинжал так и не нашли, но Харрис заслужил уважение Сюрте.
— Дайте нам еще хотя бы пару дней по крайней мере шеф, — сказал Нобль. — Я хотел бы поймать этого дьявола сам.
— Ну, продолжайте работать, — вздохнул Туссан. — Не хочу и думать, как скажу Жаку Дюфрену, что у нас нет никаких версий, как был украден его драгоценный Моне или где он сейчас, но, будь я проклят, если он сможет обвинить нас, что мы не заглянули под каждый камень.
Патрик Ларсан вышел из дома, спрятавшегося глубоко в престижном 16-м районе Парижа, и оглянулся на дверь, закрывшуюся за ним, с несколько озадаченным видом. Похоже, он не мог решить, были ли прошедшие пятнадцать минут примером удивительной удачи или чего-то другого, слишком хорошего, чтобы быть правдой.
Этот дом был его первой остановкой в списке потенциальных покупателей украденного Моне, и визит просто не мог пройти лучше. По некоторым причинам этот факт вместо того, чтобы обрадовать его, вызвал серьезные опасения и растущую неловкость. За последние два года взаимоотношений с Le Fantôme это чувство возникало все чаще и обычно имело для этого серьезные основания.
Он посмотрел в свой блокнот с кратким содержанием состоявшейся беседы. Владелец дома, Пьер Мартен, выказал мало желания разговаривать с полицейским и еще меньше, как только упомянули Моне. Однако тонкие намеки Ларсана на определенное заведение около Монмартра и компрометирующую фотографию Мартина в этом заведении убедили мужчину быть более сговорчивым. Еще несколько обещаний о сохранении секретности, и Ларсан уже стоит в тайной комнате, пристально разглядывая вместе с хозяином гениальные мазки Моне.
Теперь у него имелись все детали того, где, когда и как картина была приобретена, достаточно, чтобы надеяться выследить преступника. Итак, задача выполнена, успех превзошел любые разумные ожидания, да еще с первой попытки. Ларсан должен направиться назад в Сюрте и явиться с триумфом, чтобы организовать поиск Le Fantômee.
Все же по непонятной причине вместо этого он быстро пошел в противоположном направлении по второму адресу в списке.
Анри Туссан и Ален Нобль смотрели на коллегу широко открытыми глазами.
— Вы серьезно?
Ларсан кивнул. Предыдущие двадцать четыре часа привели их всех из кабинета Туссана в различные миры Парижа — как респектабельные, так и не очень, и только теперь они вновь собрались, чтобы обсудить результаты. Но в то время как у Туссана и Нобля рассказывать было практически не о чем, отчет Ларсана походил на сказку.
— Все восемь? — повторил Туссан, по-видимому, не доверяя ушам.
— Все, — кивнул Ларсан.
— У каждого из них в доме была копия Моне? — спросил Нобль, как будто в отчете Ларсана могла быть некоторая двусмысленность.
Туссан посмотрел вниз на стопки бумаг, которые Ларсан принес, — расшифровки стенограмм его восьми недавних бесед.
— Показалось невероятным, что я нашел картину с первой попытки, — сказал Ларсан. — Что-то подсказало мне продолжать идти по списку, и, конечно, у второго человека, с которым я поговорил, также в подвале была картина. После этого я начал подозревать, что найду дальше, и, прежде чем идти в третий дом, связался с Лувром, чтобы взять у них на день эксперта по живописи. Та подтвердила, что первые две картины были подделками, и пошла со мной к другим возможным покупателям. Не каждый подозреваемый горячо рвался поговорить, но в конце у нас была уверенность, а не подозрение, что у каждого имелась копия. Кроме того, когда эксперт подтвердила, что они стали жертвой обмана и владеют всего лишь очень хорошей подделкой, а не оригиналом, они оживились и горячо заинтересовались поисками продавца. И, конечно, покупка копии картины вполне законна, им стало нечего бояться закона.
Нобль покачал головой.
— Это удивительно. Вы, должны быть, действительно поразились.
— И это отвечает на наш вопрос о том, почему кто-то украл картину, когда так мало людей, которые купили бы нечто, что они не могут никому показать, — добавил Туссан. — Если покупатель никогда не скажет никому, чем владеет, тогда можно продать восемь различных подделок и заработать в восемь раз больше денег. Не говоря уже о том, что вор тайно будет владеть оригиналом.
Ларсан, войдя в кабинет, даже не присел. Он необычайно оживился от сделанных открытий, и энергия чувствовалась в каждом его движении. Он метался в ограниченном пространстве, иногда хватая с места какие-то безделушки, и продолжал озвучивать свои мысли:
— Думаю, это объясняет почти все, — сказал он, делая краткую паузу, чтобы взять маленькую статуэтку и механически поиграть с ней. — Зачем оставлять за собой простой холст с грубым призраком на нем? Поскольку, чтобы продать украденную картину, покупатели должны знать, что она действительно украдена. О воровстве должно быть сообщено в новостях. Но Le Fantôme не хочет владеть этой вещью и пытаться продать ее намного позже кражи, когда полицейское расследование пойдет полным ходом. Он хочет нанести удар быстро, совершив свои продажи, пока мы все еще гадаем, как он украл картину.
Однако требуется время, чтобы сделать восемь прекрасных копий Моне, который публично никогда не выставлялся и для которого, следовательно, нет никакого справочного материала. Таким образом, он изображает из себя шотландского лэрда — вы помните, я говорил раньше, что Le Fantôme пользуется маскировкой, чтобы совершать преступления, — и делает фотографии картины, а затем где-то создает копии. Он также изображает из себя водопроводчика, пока Дюфрен отсутствует, и заменяет оригинал копией. Но эта копия отличается от других, которые он сделал. Эта выполнена акварелью на простом холсте поверх примитивного призрака, и ее легко распознает как подделку любой специалист. Но ни Дюфрен, ни Жиро не обладают острым зрением и вряд ли заметят обман, таким образом, подмену не обнаружат пару недель.
— Акварель, — повторил Туссан. — Таким образом, картина вообще не была украдена в ту ночь. Окно напротив картины…
Ларсан кивнул:
— Было бы нетрудно просунуть через приоткрытое окно что-то влажное и просто стереть акварель, оставив простой холст и призрака, нарисованного масляной краской.
— Отсюда влажный коврик, — сказал Нобль. — Картина за ночь высохла, но вода на коврике все еще осталась.
Туссан разочарованно стукнул кулаком по столу.
— Хорошо, это объясняет, как он все проделал, но не приближает нас к отысканию оригинала. Все, что мы сделали, это выяснили, что Le Fantôme исчез с миллионами франков и оригиналом Моне. Я устал сидеть в этом кабинете и восхищаться блеском преступника, не приближаясь к его поимке.
Остальные мужчины согласно кивнули, разделяя его чувства.
— Что-то в этом деле не совсем так, — сказал Ларсан. — Отличается от того, как Le Fantôme работал в прошлом. Мы согласились несколько месяцев назад, что у него уже должно скопиться значительное богатство. Его другие преступления отличались скорее стилем и мастерством, чем финансовой выгодой. Ему, казалось, всегда больше хотелось продемонстрировать свой талант и посмеяться над нами, чем просто сделать деньги.
Нобль посмотрел на друга с насмешкой:
— О, для вас это недостаточно профессионально?
Ларсан покачал головой:
— Я просто чувствую, что мы все еще что-то пропускаем.
Все трое молчали, рассматривая записки Ларсана. Туссан детально изучал расшифровки стенограммы бесед, все придирчиво описанные заместителем. Расшифровки каждой стенограммы демонстрировали сходные ситуации: первоначальное умалчивание, которое Ларсан преодолевает намеками на шантаж. У всех была сходная реакция, когда они поняли, что их обманули, и близкие пожелания того, что они хотели бы сделать с Le Fantôme, когда его найдут. Большинство сдерживалось, поскольку все они были богатыми господами, не говоря уже о том, что их собеседник занимал второе место в иерархии Сюрте. Парочка даже выразила некоторое восхищение…
Туссан внезапно напрягся и начал быстро перебирать листки на столе. Он нашел нужный и с волнением перечитал беседу.
— Что там, шеф? — спросил Ларсан, зная, что начальник что-то нашел.
— Клод Лежон, — ответил Туссан, называя пятого покупателя, с которым побеседовал Ларсан накануне. — Посмотрите на это, когда вы сказали ему о копиях и что сделал Le Fantôme
Туссан указал на расшифровку стенограммы, и остальные прочли слова Клода Лежона:
"Следует почти восхищаться этим человеком. Возможно, я не эксперт, но могу надежно определить копию, которая не близка к оригиналу по совершенству. Это шедевр подделки. Такой талант, одурачить столько людей…"
— "Одурачить столько людей". Вы не говорили ему о других покупателях и копиях. Как он мог знать о других, которые также оказались обмануты?
— Думаете, это был промах? Вы же не хотите сказать, что он Le Fantôme?
— Думаю, это возможно.
Ларсан явно сомневался:
— Он, возможно, просто имел в виду и другие преступления Le Fantôme. Тот одурачил много людей за эти последние несколько лет.
— Но прочитайте расшифровку стенограммы. Вы не упомянули Le Fantôme. У Лежона не было причин думать, что человек, который продал ему картину, был знаменитым преступником.
Нобль схватил куртку, стремясь действовать:
— Это стоит проверить.
Туссан, Ларсан и Нобль вместе с Эдит Болье, тем самым экспертом-искусствоведом, которая сопровождала Ларсана накануне, стояли в таунхаусе, недавно занимаемом человеком, который называл себя Клодом Лежоном. Квартира была почти не обставлена, и в комнатах находилось лишь несколько предметов обычной мебели.
— Я был так сосредоточен на отслеживании картины, — вздохнул Ларсан, чувствуя отвращение к себе, — что действительно не заметил, что дом кажется нежилым. Я должен был понять, что это ненормально.
— С чего бы? Люди обставляют свои дома как бог на душу положит. И вам приходилось думать о других вещах.
— Не думаю, что мы сильно опоздали, — сказал Ларсан, не выглядя успокоенным. — Кажется, ничего не взято.
— А что относительно той вещи, которая действительно имеет значение? — спросил Туссан.
Ларсан показал им небольшую комнату в задней части дома, вход в которую был скрыт за вешалкой. Внутри все вздохнули с облегчением при виде Моне, все еще висящего на стене, особенно мадам Болье.
— У Лежона не было времени взять ее с собой, — удовлетворенно констатировал Нобль.
— Давайте прекратим называть его Клодом Лежоном, — предложил Ларсан. — Эта личина, как и квартира, просто панцирь, который можно отбросить, если возникнет угроза. Мы о нем больше не услышим.
— Но по крайней мере у нас есть это, — сказал Туссан, пристально глядя на Моне. — Это улика. Могут быть отпечатки пальцев.
— Не будут, — уверенно сказал Ларсан. — Но думаю, это может быть больше, чем просто улика.
— Что вы имеете в виду?
— Мадам Болье? — Ларсан сделал жест в сторону эксперта, и та встала на колени, чтобы достать из сумки какие-то предметы. Они с Ларсаном, очевидно, обсудили между собой план раньше. — Мы никогда не прекратим искать украденного Моне, — сказал Ларсан, пока мадам Болье работала. — Le Fantôme никогда не сможет показать его. Но есть одно место, куда мы никогда не посмотрим. На копию, уже официально признанную подделкой, и при этом хозяин имеет полное право демонстрировать ее открыто.
Мадам Болье взяла предмет, который только что подготовила, и мягко провела по холсту. После нескольких таких касаний изображение, казалось, чуть размылось, и некоторые детали сместились на долю дюйма.
— Оригинал! — закричал Туссан. — Скрытый под другой акварельной копией.
Ларсан кивнул:
— Он мог просто подождать, когда наше расследование будет закончено, а затем удалить поверхностную копию и — о-ля-ля! — у него подлинный Моне, которого он может повесить на стену, даже если его посетит полиция.
— Умно, — протянул Туссан. — Очень умно. Но мы, наконец, побеждаем его.
ТРИУМФ ТУССАНА!
Кричащий газетный заголовок казался немного чрезмерным, и у Анри Туссана хватило хороших манер выглядеть смущенным как самой статьей, так и огромной фотографией. Они с Ларсаном прислонились к стене, выходящей на Сену, и рассматривали первую полосу.
Статья подробно повествовала о достижениях Сюрте в поисках Моне и срыве планов Le Fantôme. К тому времени, когда читатель закончит рассказ об исключительном умении, с которым Туссан и его помощники помешали планам преступника, он простит, что нигде не упоминается о поимке Le Fantôme и о том, что тот стал на несколько миллионов франков богаче. Но с учетом почти полного отсутствия успехов полиции за весь прошлый год газеты были полны решимости извлечь из данного события все, что можно.
— Поздравляю, — криво усмехнулся Ларсан. — Вы прославились.
Туссан поморщился:
— И про вас, Ален, тоже написали.
— Да, но без фотографии, — Ларсан широко улыбнулся смущению шефа и чуть подбросил дровишек. — Мы недостаточно красивы.
Туссан добродушно улыбнулся поддразниванию, но вскоре принял обеспокоенный вид.
— Послушайте, Патрик, вы думаете, все в порядке?
— В порядке? Что вы имеете в виду?
— Не могу избавиться от чувства, что нами играют.
— Играют? Не понимаю.
— Что, если Le Fantôme хотел именно этого? — Туссан показал на газету. — Он, конечно, был нам занозой эти последние месяцы, но сомневаюсь, что многие вне полиции действительно знали о нем. А теперь он привлекает внимание общественности. Это та реклама, которую не купишь.
— Мы победили его, Анри. Вернули Моне.
— Знаю, знаю. И все же…
Случайный прохожий был бы, вероятно, смущен отношением Туссана. Эта запоздалая победа над Le Fantôme вызвала общественный интерес к делу и создала благожелательную атмосферу. Мало того, что Моне вернулся, — вскоре его гордо выставят в Национальной галерее Же-де-Пом. Это была картина, вырванная из рук Le Fantôme благодаря великолепной работе Туссана и Сюрте, и люди захотели ее увидеть. Общественное мнение надавило на Жака Дюфрена и он, насколько возможно неальтруистично, согласился выставить ее на некоторое время в музее.
Даже деньги, которые Le Fantôme получил от продажи подделок, не вызвали негодования. Миллионы франков прибыли прямо из кошельков богатеев, и широкой публике это понравилось. Великая депрессия гремела по всей Франции и остальной части западного мира всего лишь несколько лет назад, и социальная неудовлетворенность экономикой превратилась в ненависть к богатым. Настроение готово было сделать из Le Fantôme нового Робин Гуда, который крадет у богатых и, поскольку беднякам пока ничего не перепало, все сошлись, что это просто хорошее начало. Образ смелого воображаемого злодея, которого упорно преследуют трудяги полицейские, мешая ему нападать на богачей, делал отличные заголовки.
— Я просто переживаю, что это может быть в точности то, что запланировал Le Fantôme, — сказал Туссан, указывая на газету. — Все теперь о нем говорят, и я уже слышал, что люди описывают его как злодея-героя. Что, если мы просто выполнили то, что он задумал?
— Тогда мы заставим его пожалеть, что он пытался использовать нас, — решительно возразил Ларсан. — Мы возьмем его, шеф. Рано или поздно мы возьмем его!
