Джек Ритчи: Внецикловые

[Клуб любителей детектива]

ДЖЕК РИТЧИ:   ｢РАССКАЗЫ｣    Джон Джордж Рейтчи (John George Reitci), известный в литературном мире под псевдонимом как Джек Ритчи (Jack Ritchie) — известный автор детективных рассказов, публиковавшийся в таких журналах, как “Alfred Hitchock's Mystery Magazine”, “Ellery Queen's Mystery Magazine” и “Manhunt”. Его произведения публиковались в различных антологиях и переведены на десятки языков (в том числе и русский).    Наиболее известны два цикла рассказов о детективе Генри Тернбакле и вампире-сыщике Кардуле. Джек Ритчи написал также множество внесерийных рассказов.    Перевод: Указан в вкладке конкретного рассказа. ▣ Редактор: киевлянка   © ‘Клуб Любителей Детектива”, 5 апреля 2020 г.   В А Ж Н О!  В  Т О П И К Е  П Р И С У Т С Т В У Ю Т  С П О Й Л Е Р Ы.  Ч И Т А Т Ь  О Б С У Ж Д Е Н И Я  П О С Л Е  П Р О Ч Т Е Н И Я  Р А С С К А З А !

• ВНИМАНИЕ!
    Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
    Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
• "Третий звонок"
      В час двадцать пополудни я позвонил в стивенсоновскую среднюю школу и попросил соединить меня с директором Моррисоном.
      Я говорил через носовой платок, которым предварительно обернул трубку.
      — Это не розыгрыш. Через пятнадцать минут в вашей школе взорвется бомба.
      На том конце линии несколько секунд царила тишина, а затем сердитый голос Моррисона спросил:
      — Кто это?
      — Не важно. На этот раз я не шучу. Бомба взорвется через пятнадцать минут.
      И я повесил трубку.
      Покинув заправку, я пересек улицу и вернулся в центральный полицейский участок. Лифт поднял меня на третий этаж.
      Когда я вошел в комнату для инструктажа, мой напарник, Пит Торджсон, сидел на телефоне.
      Он поднял на меня глаза.
      — Стивенсоновская средняя школа только что получила еще один из этих звонков, Джим. Моррисону снова пришлось эвакуировать учащихся.
      — Ты вызвал саперов?
      — Как раз этим занимаюсь. — Он набрал номер и переговорил с комнатой 121, сообщив им детали.
  
      В стивенсоновской школе обучалось 1 800 человек, и к моменту нашего прибытия все ученики уже покинули здание. Учителя, следуя тем инструкциям, которые мы им дали после предыдущих двух звонков, держали их по меньшей мере в двухстах футах от школы.
      Директор Моррисон был тучный седоватый мужчина в очках без оправы. Он покинул стоявшую у дороги группу преподавателей и подошел к нам.
      — Звонок поступил ровно в час двадцать, — сказал он.
      Грузовик с саперами и два служебных автомобиля припарковались позади нашей машины.
      Мой сын Дэйв слонялся у проволочного забора вместе с полудюжиной его товарищей. Он помахал мне рукой.
      — Что такое, пап? Еще один звонок насчет бомбы?
      Я кивнул.
      — И будем надеяться, что и на этот раз он окажется ложным.
      Дэйв ухмыльнулся.
      — Да мне как-то по фигу. У нас как раз должна была быть контрольная по истории.
      Моррисон покачал головой.
      — Боюсь, для большинства учеников все это лишь желанная передышка от школьной рутины.
      Из участка прибыло еще несколько нарядов, и мы начали прочесывать здание. Мы закончили работу в два тридцать, и я подошел к Моррисону.
      — Опять ложная тревога. Мы ничего не нашли.
      Моррисон распорядился вернуть учеников в аудитории, а затем провел Торджсона и меня в свой кабинет.
      — Вы узнали голос? — спросил Торджсон.
      Моррисон сел за свой стол.
      — Нет. Он был приглушенный и невнятный, как и раньше. Но это точно был мужской голос. — Он вздохнул. — Сейчас как раз жду списки отсутствующих. Вы уверены, что это один из учащихся?
      — В подобных случаях оно обычно так и бывает, — сказал Пит. — Какой-нибудь паренек решает, что ненавидит кого-нибудь из преподавателей или всю школу, потому что у него плохие оценки. Таким способом он пытается отомстить. Или же просто видит во всем этом остроумную шутку.
      Моррисону принесли списки отсутствующих. Он бегло просмотрел их и передал нам.
      — Девяносто один человек. Примерно как и всегда.
      Пит и я прошлись по фамилиям отсутствующих учеников. Я знал, что среди них будет Боб Флетчер, но это было не так уж и важно. Я надеялся, что Лестер Бейнс после обеда все же пришел в школу.
      — Флетчер здесь есть, — сказал Пит. — Но он, конечно, тут ни при чем. — Его глаза вернулись к списку. — И Лестер Бейнс тоже среди отсутствующих. — Он просмотрел оставшиеся фамилии и улыбнулся. — Только Лестер Бейнс. Он-то нам и нужен.
      Моррисон попросил принести ему личное дело Лестера. Читая его, он качал головой.
      — Семнадцать лет. Ни малейших проблем с дисциплиной, но пропускает много. Оценки довольно-таки плохие. В последнем семестре завалил два предмета.
      Пит заглянул в дело через плечо Моррисона.
      — Вы его знаете?
      Моррисон тускло улыбнулся.
      — Нет. Директор знает еще меньше учеников, чем любой из учителей.
      Торджсон закурил сигару.
      — Похоже, дело раскрыто, Джим. Но ты что-то больно хмурый.
      Я поднялся на ноги.
      — Просто мне не нравится, когда какой-нибудь сосунок попадает в беду.
      Мы прокатились до дома Бейнсов. Они жили в средних размеров двухэтажном строении, мало чем отличавшемся от других в их квартале.
      Мистер Бейнс был высокий, голубоглазый мужчина. Когда он открыл дверь, улыбка сошла с его лица.
      — Опять вы?
      — Мы хотели бы поговорить с вашим сыном, — сказал Пит. — Лестера сегодня не было в школе. Он болен?
      Глаза Бейнса вспыхнули, а затем он спросил:
      — А в чем дело?
      Пит слабо улыбнулся.
      — В том же, из-за чего мы к вам уже приезжали.
      Бейнс неохотно впустил нас внутрь.
      — Лестер пошел за продуктами. Вернется через несколько минут.
      Торджсон сел на тахту.
      — Так он не болен?
      Бейнс смерил нас пристальным взглядом.
      — У него была простуда. Я подумал, что будет лучше, если сегодня он побудет дома. Но все не настолько плохо, чтобы он не мог сгонять в продуктовый за кока-колой.
      — Где был ваш сын сегодня, в десять тридцать утра? — спросил Пит равнодушным тоном.
      — Да прямо здесь и был, — огрызнулся Бейнс. — И никуда не звонил.
      — Откуда вы знаете?
      — Сегодня у меня выходной. Я весь день был с Лестером.
      — Где ваша жена?
      — Катается по магазинам. Но она тоже была здесь в половине одиннадцатого. Никаких телефонных звонков Лестер не делал.
      Пит улыбнулся.
      — Надеюсь. А где Лестер был в час двадцать?
      — Прямо здесь, — вновь сказал Бейнс. — Моя жена и я можем в этом поклясться. — Он нахмурился. — Сегодня что, было два звонка?
      Пит кивнул.
      Мы сидели в гостиной и ждали. Бейнс нервно поерзал в кресле, а потом встал.
      — Сейчас вернусь. Нужно проверить защитную сетку на верхней веранде.
      Проводив его взглядом, Пит повернулся ко мне.
      — Чего это мне приходится одному вести разговор, а, Джим?
      — Для подобной работы двоих и не нужно, Пит.
      Он зажег сигару.
      — Похоже, дело ясное. Сон из-за этого мы точно не потеряем. — Он снял трубку со стоявшего рядом на столе телефона и принялся слушать. Через какое-то время накрыл микрофон ладонью. — Бейнс наверху, на веранде. Обзванивает всех подряд. Где сейчас сын, он не знает.
      Пит послушал еще немного, затем улыбнулся.
      — Теперь он говорит с женой. Она в супермаркете. Он сказал ей о нас. Она вроде как должна будет подтвердить, что Лестер весь день был дома и никуда не звонил.
      Я стоял у панорамного окна, когда откуда ни возьмись появился белокурый паренек-подросток и направился к дому.
      Торджсон тоже увидел его и осторожно положил трубку на рычаг.
      — Вот и Лестер. Нужно попытаться перекинуться с ним парочкой слов, пока не спустился его папаша.
      У Лестера Бейнса был свежий загар, под мышкой он нес свернутое полотенце. Его обычно веселое лицо помрачнело, когда он вошел и увидел нас.
      — Где ты сегодня был, Лестер? — спросил Пит. — Мы знаем, что в школе тебя не было.
      Лестер нервно сглотнул.
      — С утра я что-то неважно себя чувствовал и потому остался дома.
      Пит указал на полотенце, зажатое у мальца под мышкой.
      — А пары мокрых плавок там случайно нет?
      Лицо Лестера залилось краской.
      — Ну… Часам к девяти я уже немного оклемался. Может, и не было никакой простуды. Я хочу сказать, может, это просто была аллергия или еще что-то, и это быстро прошло. — Он сделал глубокий вдох. — В общем, я решил сходить искупаться, немного позагорать.
      — На целый день? И даже не проголодался?
      — Я брал с собой пару сэндвичей.
      — С кем ты ходил?
      — Ни с кем. Я был один. — Он беспокойно переступил с ноги на ногу. — А что, был новый звонок?
      Пит улыбнулся.
      — Если ты чувствовал себя уже лучше, то чего в школу-то не пошел?
      Лестер переложил полотенце из одной руки в другую.
      — Собирался. Но потом заметил, что уже второй час, и я все равно не успеваю. Поэтому и решил поплавать еще немного.
      — Если ты уходил только на утро, зачем было брать с собой сэндвичи?
      Лестер покраснел еще больше и наконец-то решил выложить всю правду.
      — Никакой простуды у меня не было. Просто решил сачкануть сегодня. Родители об этом не знают. Утром у нас должна была быть контрольная по гражданскому праву, а днем — по истории, и я знал, что завалю обе. Подумал, что если подучу темы вечером, то, может, смогу пересдать контрольные завтра.
      Мы услышали шаги на лестнице и замерли в ожидании.
      Бейнс остановился, когда увидел нас со своим сыном.
      — Ничего им не говори, Лестер. Я сам буду разговаривать.
      — Боюсь, с этим вы немного опоздали, — сказал Пит. — Ваш сын признал, что дома его сегодня не было.
      В голосе Лестера зазвучала паника:
      — Я не делал ни одного из этих звонков! Честно — не делал!
      Бейнс встал между сыном и нами.
      — И вообще, чего вы доколупались до Лестера?
      — До Лестера никто, как вы выразились, не “доколупывается”, — сказал Пит. — Но у нас есть все основания полагать, что звонил один из учеников. Так или иначе, все звонки совершались в то время, когда шли занятия. А это означает, что сделать их мог лишь тот ученик, которого не был в этот день в школе.
      На Бейнса это не произвело ни малейшего впечатления.
      — Я уверен, что Лестер — не единственный, кого сегодня не было в школе.
      Пит согласно кивнул, но продолжил:
      — Первый из трех звонков поступил восемнадцать дней тому назад. Мы проверили классные журналы и обнаружили, что в этот день в школе отсутствовало девяносто шесть учащихся. Парней из них оказалось шестьдесят два, и мы переговорили со всеми — включая и вашего сына. Он был в тот день дома с простудой, причем один. Вы были на работе, а ваша жена — на дне рождения у какой-то подруги. Как бы то ни было, ваш сын заявил, что не совершал этого звонка, и нам пришлось поверить ему на слово.
      Лестер воззвал к отцу:
      — Я действительно не звонил, пап. Я не стал бы такого делать.
      Бейнс на мгновение встретился с его взглядом, а затем снова повернулся к нам с бесстрастным выражением лица.
      Пит продолжил:
      — Второй звонок поступил сегодня в половине одиннадцатого. Мы снова просмотрели классные журналы и обнаружили, что лишь трое парней отсутствовали и сегодня утром, и в день первого звонка.
      В глазах Бейнса мелькнул лучик надежды.
      — А других двух вы проверили?
      — Мы как раз собирались это сделать, но тут поступил новый звонок с сообщением о бомбе, — он-то и избавил нас от такой необходимости. Мы снова просмотрели списки отсутствующих. Один из трех подозреваемых после полудня был уже на занятиях и потому сделать звонок не мог.
      — Как насчет третьего парня? — спросил Бейнс.
      — Он сейчас в больнице.
      Бейнс ухватился за это.
      — В больницах тоже есть телефоны.
      Торджсон слабо улыбнулся.
      — Парень заразился скарлатиной, когда был на прошлых выходных вместе с родителями за пределами штата. Он в больнице за пятьсот миль отсюда — а все звонки были местными.
      Бейнс повернулся к сыну.
      Лестер побледнел.
      — Ты же знаешь, пап, я никогда тебе не вру.
      — Конечно нет, сынок. — Но лицо Бейнса выражало сомнение.
      Входная дверь открылась, и в дом вошла женщина с золотисто-каштановыми волосами. Лицо ее было бледным, но решительным, и ей пришлось взять паузу, чтобы отдышаться.
      — Выскочила в магазин буквально на минутку. А так я была тут весь день. Я уверена, что смогу отчитаться в том, что Лестер сегодня делал чуть ли не поминутно.
      — Не надо, мам, — жалобно протянул Лестер. — Сегодня я прогулял школу, и им об этом известно.
      Пит подхватил шляпу.
      — Мне бы хотелось, чтобы вы оба поговорили сегодня вечером с сыном. Уверен, у вас это получится гораздо лучше, чем у нас. — Он положил на стол одну из наших визиток. — Будем рады видеть вас всех троих у нас в участке завтра в десять утра.
      Снаружи, уже выведя машину с тротуара на дорогу, Пит сказал:
      — Мы еще можем намыкаться, если они решат солгать ради сына.
      — Думаешь, это был кто-то не из школы?
      — Надеюсь, что нет. Но ты и я знаем, что шансы — девяносто девять из ста. — Пит вздохнул. — Не люблю видеть такое. Звонки с угрозой взрыва — это уже плохо, но то, что происходит сейчас с этой семьей, — гораздо хуже.
  
      Я отметился в участке в пять и пришел домой чуть позже половины шестого.
      Моя жена, Нора, была в кухне.
      — Я читала в газете, что утром в стивенсоновской школе снова была ложная тревога.
      Я поцеловал ее.
      — И после полудня — тоже. Это случилось слишком поздно, чтобы попасть в газеты.
      Она подняла крышку сковороды, на которой тушилось мясо.
      — Вы нашли того, кто делал эти звонки?
      Я на секунду замялся.
      — Да, думаю, что нашли.
      — И кто это был?
      — Один из учеников. Некий Лестер Бейнс.
      На лице ее отразилась жалость.
      — Что вообще заставило его пойти на это?
      — Не знаю. Он пока не признался, что звонил.
      Она окинула меня внимательным взглядом.
      — У тебя усталый вид, Джим. Что, сегодняшний случай был немного хуже, чем обычно?
      — Да, гораздо хуже.
      В глазах ее я прочел беспокойство, но она улыбнулась.
      — Ужин сейчас будет готов. Почему бы тебе не позвать Дэйва? Он в гараже, пытается починить ту свою машину.
      Дэйв копался в карбюраторе. Когда я вошел, он поднял на меня глаза:
      — Привет, пап. Выглядишь каким-то замученным.
      — День был тяжелый.
      — Нашел злоумышленника?
      — Похоже на то.
      У Дэйва были серые глаза его матери. Он нахмурился.
      — И кто это был?
      — Парень по имени Лестер Бейнс. Ты знаешь его?
      Дэйв уставился на лежавший перед ним на столе разобранный карбюратор.
      — Конечно.
      — И что он за парень?
      Дэйв пожал плечами.
      — С виду нормальный чувак. — Он все еще хмурился. — А он признался в том, что звонил?
      — Нет.
      Дэйв подхватил отвертку.
      — Как вы вообще на него вышли?
      Я рассказал ему о том, какой метод мы использовали.
      Дэйву никак не удавалось подогнать детали.
      — И у него теперь крупные неприятности?
      — Может случиться и так.
      — И что, по-твоему, ему светит?
      — Не знаю. Прежде проблем с полицией у него не было. Может, все ограничится испытательным сроком.
      Дэйв немного поразмыслил над моими словами.
      — Может, он просто пошутил. Я хочу сказать, никто ведь не пострадал. Все, что он сделал, так это прервал на какое-то время занятия.
      — Многие могли пострадать, — сказал я. — Это была бы уже не шутка, если бы началась паника.
      Но Дэйв стоял на своем.
       — У нас постоянно проходят пожарные учения. Всегда все зашибись.
      Да, на это-то я и рассчитывал, когда звонил. Я не хотел, чтобы кто-либо пострадал.
      Дэйв отложил отвертку в сторону.
      — А сам ты думаешь, это Лестер сделал?
      — Вполне мог.
      Да, Лестер Бейнс вполне мог сделать первые два звонка. А я сделал третий.
      Дэйв немного помолчал.
      — Пап, когда в школу поступил первый звонок, ты поговорил со всеми ребятами, которых тогда не было на занятиях?
      — Не лично я. Но наш отдел должен был переговорить с каждым из них.
      Дэйв криво ухмыльнулся.
      — Меня в тот день тоже не было в школе, пап. И никто со мной не говорил.
      — Я не думал, что это необходимо, сынок.
      Я действительно так не думал. Сыновья других отцов могли сделать нечто подобное, но только не мой мальчик. Но теперь я ждал.
      Дэйв с неохотой признался:
      — Сегодня утром меня тоже не было.
      — Да, — сказал я.
      Он встретился со мной взглядом.
      — И к скольким парням это свело ваш список подозреваемых?
      — К трем, — сказал я. — Но мы выяснили, что один из них не имел ни малейшей возможности сделать этот звонок. Он был в больнице за пределами штата. — Я посмотрел на Дэйва. — И это оставило нам двух подозреваемых. Лестера Бейнса — и тебя.
      Дэйв усмехнулся, но вышло немного натянуто.
      — Вот же повезло, да? Днем, когда позвонили в третий раз, я был уже на занятиях, и это оставило вам одного лишь беднягу Лестера.
      — Так и есть. Беднягу Лестера.
      Дэйв облизал губы.
      — А отец Лестера пытался его защитить?
      — Конечно. Так, вероятно, поступили бы все отцы.
      Дэйв немного вспотел. Не произнося ни слова, он работал над карбюратором с пару минут. Затем вздохнул и посмотрел мне в глаза.
      — Пап, я думаю, тебе лучше завтра взять меня с собой в участок. Лестер не делал этих звонков о заложенной в школе бомбе. Это я звонил. — Он набрал в грудь побольше воздуха. — Исключительно ради шутки. Просто хотел поприкалываться. У меня и в мыслях не было ничего плохого.
      Я не хотел услышать эти слова, но все же теперь чувствовал гордость за то, что у меня есть сын, который не желает, чтобы кто-то другой расплачивался за его собственные ошибки.

  Библиография*

  Библиография*

  "The third call"; 1^st ed: AHMM, март 1961 г.
  др. издания: "Alfred Hitchcock’s Mystery Sampler", осень 1961 г.; "Alfred Hitchcock’s Anthology", #1, 1976 г.; "Alfred Hitchcock: The Best of Mystery", Galahad, 1980 г.; etc.

  Перевод:*

  Форум "Клуб любителей детектива"; Л. Самуйлов / Редактор-корректор: О. Белозовская, 1 ноября 2018 г.
• "Падение с высоты"
      ТЕЛО увезли, и теперь мы наблюдали, как пожарные смывают кровь на подъездной дорожке возле здания медицинского центра.
      — Никто не видел, как он упал, — сказал сержант Аллен. — Но двое слышали его.
      — Он кричал?
      — Нет. Но это все равно, что уронить бумажный пакет с водой, лейтенант. Издает шум и всплеск. Когда это произошло, мимо проходили миссис Корбин и ее муж. От увиденного зрелища она тут же упала в обморок.
      Прожекторы освещали территорию, где работали пожарные. Я обошел петлю шланга и посмотрел на стену пятиэтажного здания.
      Аллен затянулся сигарой.
      — При падении у тебя есть только один путь. Прямо вниз. Если он упал не с крыши, то из одного из трех окон — пятого, четвертого или третьего этажей. Он не мог выпасть с нижних этажей, иначе не оказался бы в том состоянии, в котором находится сейчас.
      — Как его звали?
      — Согласно водительским правам в бумажнике его звали Термонд Фрейзер. Это все, что мы сейчас знаем.
      Детектив в штатском на цыпочках прошел по воде и присоединился к нам.
      — Он не прыгал с крыши.
      Я подбросил ключи от машины в кармане.
      — Почему вы так в этом уверены?
      — Там только одна дверь, ведущая на крышу, и она заперта. Ключи есть только у сторожа и управляющего.
      — Может быть, он раздобыл ключ, который подходит.
      — Не похоже. На крыше толстый слой угольной пыли. Если бы он там побывал, ему пришлось бы оставить следы. А там нет никаких следов.
      Я подошел к одному из прожекторов и направил его на стену здания.
      — Когда мы приехали сюда, — продолжил докладывать Аллен, — окна третьего и пятого этажей были открыты, и люди высовывались наружу. Окно четвертого этажа было закрытым и неосвещенным. Точно так же, как сейчас.
      — Мог он вылезти из другого окна и пробраться по выступу, прежде чем прыгнуть?
      — Нет никакого выступа. И он не мог вылезти на подоконник и закрыть за собой окно, прежде чем прыгнуть. Ширина парапета всего три дюйма.
      Я взглянул на часы. Я был уже не при исполнении, когда услышал о случившемся по рации в машине.
      — Думаю, вы тут справитесь без моей помощи, сержант. Жена ждет меня. Я буду дома, если что-нибудь изменится.
      Я вернулся к машине и направился к своему многоквартирному дому.
      
      Когда я вошел, моя жена Мэвис оторвалась от журнала мод.
      — Ты опоздал.
      Когда я наклонился и поцеловал ее, она перевернула страницу журнала.
      — Я уже поужинала. Полли оставила для тебя что-то в духовке.
      Я пошел на кухню и выставил жаркое на стол.
      Чуть позже в дверях появилась Мэвис.
      — Сегодня вечером мы едем к Деннисонам. У них небольшая вечеринка. Без особого повода.
      Интересно, будет ли там Филип Томпсон? Наверное, если он будет знать, что Мэвис придет.
      — Когда мы доберемся туда, — сказала Мэвис. — Постарайся выглядеть так, будто тебе весело.
      Я взглянул в фиалковые глаза. Я сомневался, что ее действительно волнует, получаю я удовольствие или нет.
      Она изучала свой маникюр.
      — Не теряй время. Я обещала, что мы будем там к девяти.
      
      Когда мы приехали, в квартире Деннисонов было жарко и стоял шум, исходящий от дюжины пришедших людей. Я взял выпивку с подноса и нашел уголок, где можно было бы встать.
      Миссис Деннисон подошла ко мне и заговорила:
      — Были какие-нибудь интересные убийства в последнее время? Какой-нибудь фильм ужасов наяву?
      — Ничего особенного.
      Она перешла к кому-то еще.
      Я провел вечер, наблюдая за Мэвис и Филипом Томпсоном. Они редко разговаривали друг с другом, и ни один из них не подозревал, что я за ними наблюдаю.
      
      На следующее утро ко мне в кабинет зашел детектив Брукс и передал информацию, которую Аллен оставил перед уходом с дежурства.
      — Планы третьего, четвертого и пятого этажей идентичны. Каждое из трех окон, которые мы изучаем, находится в приемной врача.
      Он взглянул на папку в своих руках.
      — Третий этаж. Доктор Абрамс. Терапевт. Когда все произошло, в семь пятнадцать, в приемной находились его секретарша и трое пациентов. Все они клянутся, что не видели, чтобы кто-то прыгал, падал или кого-то выбрасывали из окна. И никто из них никогда раньше не слышал о Термонде Фрейзере.
      Он продолжил:
      — Четвертый этаж. Доктор Уорнер. Дантист. Но у него не было вечернего приема. Там было темно, а двери заперты.
      — Фрейзеру все же удалось каким-то образом проникнуть внутрь...
      — Мы не нашли при нем никаких ключей, и ни одна из дверей в кабинет Уорнера не была взломана.
      — А мог кто-нибудь впустить его, вытолкнуть из окна, закрыть его и запереть кабинет?
      — Единственные отпечатки пальцев на раме и подоконнике окна принадлежат зубному технику доктора Уорнера. А в семь пятнадцать она была в восьми милях оттуда и ужинала дома со своей семьей и родственниками. Мы это проверили.
      — Может быть, кто-то в перчатках открыл окно.
      — Он был бы вынужден стереть какие-то из ее отпечатков пальцев. Но они остались четкими.
      — Итак, у нас остается пятый этаж?
      Брукс кивнул.
      — Доктор Гэвин. Оториноларинголог. В приемной в семь пятнадцать были один пациент и секретарша доктора. Никто из них ничего не видел, и они утверждают, что никогда раньше не слышали о Фрейзере.
      — Где был доктор Гэвин?
      — Он добрался до своего офиса только в семь тридцать.
      — У Термонда Фрейзера была машина? Она припаркована где-нибудь в том районе?
      — На парковке за зданием. Так что, очевидно, он туда приехал или его привезли.
      — Кто-нибудь видел, как он входил в здание? Лифтер?
      — Его никто не видел. И лифт автоматический. — Брукс вытащил из папки отчет коронера. — Док делает обоснованное предположение, что Фрейзер упал или его столкнули либо с пятого этажа, либо с крыши.
      — Ну, мы не можем рассматривать крышу.
      Брукс оказался на шаг впереди меня:
      — У нас за дверью находятся секретарша доктора Гэвина и ожидающий пациент. Его зовут Амос Хауэлл, а ее — Клара Невенс. — Он закрыл папку. — Желаете, чтобы я присутствовал, когда будете с ними разговаривать?
      — В этом нет необходимости. Пришлите одного из них, когда будете уходить.
      Хауэлл, высокий мужчина, осторожно присел.
      — Я никогда не слышал о Термонде Фрейзере, пока один из ваших людей не упомянул это имя.
      Я позволил ему закурить, а затем спросил:
      — Во сколько вы вошли в приемную доктора?
      — Примерно без десяти семь. У меня был назначен прием в семь пятнадцать, но я предпочитаю приходить пораньше.
      — Дверь в приемную была открыта?
      — Да.
      — В комнате был еще кто-нибудь?
      — Нет. Там никого не было.
      — Когда пришла секретарша?
      — Примерно через пять минут.
      — Доктор был в своем кабинете?
      — Нет. Я так думал, но его там не было.
      — Почему вы так решили?
      — Его шляпа висела на вешалке для одежды.
      Я черкнул пару строк в блокноте передо мной.
      — Откуда вы знаете, что это была шляпа доктора?
      — Ну, когда он пришел… около половины восьмого, уже после того, как тот человек упал… он взял ее с собой в свой кабинет.
      Я вернулся немного назад.
      — Вы говорите, что секретарша пришла примерно на пять минут позже вас. Что она сделала?
      — Она подошла к двери доктора и подергала ручку. Дверь была заперта, и она сказала мне, что он, вероятно, появится через несколько минут.
      — И что вы делали?
      — Я читал журнал, а она разбирала какие-то бумаги. Примерно в семь двадцать мы услышали сирены, и они, кажется, остановились прямо под нами. Мисс Невенс открыла окно, и мы оба посмотрели вниз. Мы наблюдали, как вокруг тела того человека начали собираться люди. Когда через несколько минут вошел доктор Гэвин, мы все еще выглядывали из окна. Он спросил нас, что случилось. Затем он снял шляпу с вешалки, отпер дверь своего кабинета и вошел внутрь. Секунд через десять он вернулся и присоединился к нам у окна.
      — У доктора Гэвина есть отдельный вход в кабинет из коридора?
      — Да, думаю, что есть.
      Когда я закончил разговор с Хауэллом, ко мне прислали Клару Невенс.
      Она была невысокой и темноглазой.
      — Я поужинала и вернулась в офис где-то без пяти семь.
      — В приемной был кто-нибудь?
      — Да. Мистер Хауэлл.
      — После того, как вы пришли, что вы делали?
      — Я попробовала открыть дверь доктора. Иногда, если доктор на месте, он и не подозревает, что его ждет пациент. Но она была заперта. Его еще не было.
      — Как долго вы работаете у доктора Гэвина?
      — Около месяца. Его предыдущая секретарша уволилась, когда вышла замуж.
      — Что можете сказать о докторе Гэвине как работодателе?
      Она заколебалась.
      — Дайте-ка подумаю. — Она еле заметно покраснела. — Ну, иногда он бывает слишком дружелюбным. Или, вернее, был. Но я просто сказала ему, что мне это не интересно. У меня есть приятель.
      Я несколько раз передвинул взад и вперед пепельницу на столе.
      — Доктор носит шляпу?
      Казалось, она была немного озадачена этим вопросом.
      — Да нет, я так не думаю. По крайней мере я не могу припомнить, чтобы когда-нибудь видела, как он ее носил.
      Когда она ушла, Брукс вернулся в мой кабинет.
      — Узнали что-нибудь интересное?
      — Может быть. Что мы знаем о Термонде Фрейзере?
      — Он занимался строительным бизнесом. Судя по его адресу, дела идут неплохо. Женился три года назад. Впервые. Ему было около сорока пяти.
      
      В полдень я пошел в ресторан "У Лукко", где занял столик на балконе. Я мог смотреть вниз на первый этаж, оставаясь незамеченным.
      Спустя двадцать минут моя жена и Филип Томпсон заняли свой обычный столик прямо подо мной. Они пришли сюда уже в третий раз за эту неделю. Заказали коктейли, держались за руки, улыбались. И когда они смеялись, мне было интересно, не смеются ли они надо мной. Когда они ушли в час пятнадцать, я расплатился по счету и поехал прямиком в медицинский центр.
      Доктор Гэвин был крупным мужчиной с толстыми волосатыми запястьями и тревожными глазами. Он провел меня в свой кабинет и закрыл за мной дверь.
      — Чем могу быть полезным, лейтенант?
      — Вы знали Термонда Фрейзера?
      — Это тот человек, которого убили здесь прошлым вечером? Нет, я его не знал.
      — Он не был вашим пациентом?
      — Нет.
      — Во сколько вы вчера вечером пришли в свой кабинет?
      — Около семи тридцати.
      Я оглядел кабинет. Ни вешалки, ни шляпы не было видно. Я указал на дверь справа от меня:
      — У вас есть прямой вход в кабинет из коридора?
      Доктор, казалось, вспотел.
      — Да, но я редко им пользуюсь. Обычно я захожу через приемную. Я хочу видеть, есть ли там кто-нибудь. Какой-то пациент, возможно, решил прийти пораньше, и нет смысла заставлять его сидеть там, если я могу его сразу же принять.
      — Вы обычно приходите в семь тридцать? Насколько я понимаю, у мистера Амоса Хауэлла был назначен прием на семь пятнадцать.
      Он потер рукой край своей белой куртки.
      — Обычно я стараюсь быть здесь в семь. Но вчера вечером я зашел перекусить сэндвичем с кофе в кафетерий ниже по улице.
      — На обратном пути сюда вы не слышали сирены? Разве они не вызвали у вас любопытства?
      — Я слышал сирены, но у нас по соседству есть несколько больниц, и сирены — не редкость.
      — Разве вы не заметил толпу?
      — Я заходил в здание со стороны Уэллс-стрит и не видел ничего особенного. Я поднялся наверх, и когда вошел сюда, увидел, что мисс Невенс и Хауэлл высунулись из окна.
      Я подумывал спросить его о шляпе, но потом решил приберечь этот козырь на тот момент, когда узнаю о докторе немного больше. Я встал, попрощался и спустился на лифте на первый этаж. Аптека занимала одну комнату возле входа, и я вошел внутрь. Мне казалось логичным, что девяносто процентов лекарств по рецептам, выписанных докторами в этом здании, будут отпущены здесь.
      Я попросил пригласить менеджера, и когда он пришел, я показал ему свой значок.
      — Я бы хотел, чтобы вы просмотрели свою книгу рецептов.
      Он потянулся за одним из нескольких больших томов.
      — Что мне следует искать?
      — Фамилию Фрейзер.
      Я выкурил две сигареты, прежде чем он остановился на странице.
      — Вот что-то есть. Фрейзер. Ресторинол. Патентованное название. Ушные капли. Нужна дата?
      — Кто выписал рецепт?
      — Доктор Гэвин. Он на пятом этаже. — Его взгляд снова вернулся к странице. — Она получила лекарство по рецепту около четырех месяцев назад.
      Я вынул изо рта новую сигарету.
      — Она?
      Он кивнул.
      — Миссис Хелен Фрейзер.
      Я собирался пройти мимо телефонной будки в вестибюле, когда кое о чем вспомнил. Я позвонил жене.
      Когда она ответила, я сказал:
      — Мэвис, парни из участка в эти выходные едут на север на охоту. Они просят меня поехать с ними.
      Последовала пауза, а затем она спросила:
      — Во сколько ты выезжаешь?
      — Мы все встречаемся в доме лейтенанта О'Брайена около девяти.
      — Когда ты вернешься?
      — Поздно вечером в воскресенье. Ты уверена, что все будет в порядке, если я поеду? Ты не будешь скучать? — Мне было интересно, улыбнулась ли она.
      — Нет. Я не буду скучать. Я, наверное, навещу каких-нибудь подруг.
      Я нашел адрес Термонда Фрейзера и поехал туда.
      У Хелен Фрейзер были зеленые глаза, легкая, задумчивая улыбка, и, очевидно, смерть мужа не вызвала у нее серьезного потрясения.
      — Присаживайтесь, лейтенант. Могу я предложить вам выпить или что-нибудь еще?
      — Нет, спасибо. Не могли бы вы сказать мне, кто был лечащим врачом вашего мужа?
      — Доктор Брэдфорд. У него офис в Стэнли-билдинг.
      — Ваш муж когда-нибудь посещал доктора Гэвина?
      Ее глаза сверкнули.
      — Он никогда не упоминал этого имени. И я никогда раньше его не слышала.
      "Черта с два!", — подумал я, но спросил:
      — Знаете ли вы какую-нибудь причину, по которой вашему мужу нужно было попасть в здание медицинского центра?
      — Ни одной.
      — Он болел? Был в депрессии?
      Она вытащила сигарету из пачки на коктейльном столике.
      — Насколько я знаю, нет.
      — Знаете ли вы какую-нибудь причину, по которой он мог захотеть покончить с собой?
      — Это было самоубийство?
      — Мы еще не знаем.
      — А если не самоубийство?
      — Возможно, несчастный случай. Мы работаем над всеми возможностями.
      Она изучала меня, и у меня возникло ощущение, что, если бы я не расследовал смерть ее мужа, она могла бы подсесть поближе.
      — У вашего мужа был страховой полис?
      Она осторожно улыбнулась.
      — Был всего за пятьдесят тысяч. Сумма по нему в десять раз больше.
      Я встал.
      — Возможно, я еще вернусь.
      Улыбка не исчезла.
      — Конечно.
      
      В участке ко мне в кабинет зашел лейтенант О’Брайен.
      — У нас все в силе на вечер? Или это дело удержит тебя в городе?
      — Я могу отложить его на день или два, — сказал я. — Не думаю, что кто-то сбежит.
      — Мне забрать тебя?
      — Нет. Тебе придется ехать через весь город. Я отвезу свою машину к тебе домой, и мы сможем поставить ее в твоем гараже, когда уедем.
      А я задавался вопросом, увижу ли я его сегодня вечером. Все зависело от того, что произойдет. Или чего не произойдет.
      Остаток дня я провел за своим столом, собирая воедино всю информацию, которую удалось собрать о смерти Фрейзера: ту, что я знал, и ту, которую мне предстояло проверить. Я думаю, что, скорее всего, дело обстояло следующим образом:
      У доктора Гэвина и жены Фрейзера был роман. Фрейзер узнал об этом и заявился в кабинет Гэвина до прибытия мисс Невинс или Амоса Хауэлла. Гэвин был один, поэтому посыпались оскорбления и угрозы, которые привели к нешуточному выяснению отношений. В итоге Гэвин убил Фрейзера.
      Но затем Гэвин столкнулся с проблемой. Как ему избавиться от тела? Он не мог вынести его из своего кабинета в коридор. Его обязательно увидят. А мисс Невенс должна была вернуться через несколько минут.
      Если убийство произошло в приемной, он затащил тело Фрейзера в свой кабинет и запер дверь. Чуть позже он услышал, как в приемную вошел Хауэлл, а еще через несколько минут — мисс Невенс. Он был заперт в кабинете вместе с телом Фрейзера.
      Может быть, ему тихо выйти из кабинета в коридор и позвонить по телефону? Сказать мисс Невенс, что его не будет сегодня вечером, и попросить ее отменить все встречи? Вернуться позже, рано утром, когда поблизости никого не будет, и каким-то образом вынести тело Фрейзера из здания?
      Но тогда, он, наверное, вспомнил об уборщицах. У них были ключи от всех кабинетов. Обнаружит ли кто-нибудь из них тело прежде, чем он сможет вернуться и избавиться от него?
      Может, ему просто выбросить тело Фрейзера из окна? Но в этом случае полиция наверняка проследит падение тела из окна его собственного кабинета. Его будут допрашивать. Будет расследование. Неизбежно обнаружится связь между ним и женой Фрейзера. И тут ему в голову пришла какая-то идея. Нашелся какой-то способ создать впечатление, будто Фрейзер выпал из другого окна.
      Я усмехнулся. Но что это была за идея? Я размышлял об этом какое-то время, затем решил пока пропустить это белое пятно.
      Итак, Гэвин организовал падение, а затем тихо вышел из кабинета через дверь в коридор. Он держался в стороне, пока не услышал сирены, а затем вернулся и обнаружил Хауэлла и мисс Невенс у окна приемной. Но он также увидел кое-что еще — шляпу Фрейзера, все еще висящую на вешалке.
      У него не было выбора. Он забрал шляпу в свой кабинет, притворившись, что она его собственная, и надеясь, что ни мисс Невенс, ни Хауэлл не заметят ее; или не упомянут о ней, если даже и заметят. Вечером того же дня он, вероятно, избавился от шляпы Фрейзера.
      Я рассматривал и другие возможности. Могли ли Гэвин и миссис Фрейзер сговориться убить Фрейзера? Это казалось маловероятным. Если бы они это сделали, они бы наверняка организовали смерть Фрейзера в каком-нибудь другом месте, а не в кабинете Гэвина.
      Рассказал ли он миссис Фрейзер о том, что произошло? Я в этом тоже сомневался. Если бы он это сделал, он бы ничего не выиграл. Он просто создал бы себе более серьезную опасность, которой старался избежать.
      Подозревала ли она, что произошло? Возможно, но она не пошла бы в полицию. Смерть мужа, видимо, мало что для нее значила, а если и значила, то утешало его имущество. Если бы она обратилась в полицию, ее роман с Гэвином вышел бы наружу. Не думаю, что она этого хотела бы.
      Я взглянул на часы, затем положил всю документацию, имевшуюся по делу, в стол и запер его.
      
      В тот вечер Мэвис наблюдала, как я собирал вещи.
      — Ты не собираешься переодеться в охотничью одежду?
      — Сначала мне нужно заскочить в участок, чтобы подписать пару отчетов. Я переоденусь, когда доберусь до О'Брайена. Я взял спортивную сумку и винтовку в чехле. До свидания, милая.
      Она лишь ответила:
      — Хорошо тебе провести время.
      Спустившись вниз, я положил свое снаряжение в багажник машины и проехал полтора квартала, после чего развернулся и припарковался. Я ждал.
      Спустя тридцать минут машина Филипа Томпсона остановилась перед моим домом. Мэвис, должно быть, ждала. Она вышла из дома с небольшой походной сумкой.
      Я последовал за ними вниз по Гумбольдт-стрит и через мост на восточную сторону города. Здания здесь были старые и изношенные, а улицы — грязные и плохо освещенные. Его машина свернула на парковку за убогим отелем из красного кирпича.
      Я припарковался в тени ниже по улице, через полквартала, и посмотрел в зеркало заднего вида. Они появились из-за угла здания и вошли в отель.
      Я закурил сигарету и выкурил ее, потом еще одну. Я вынул из кармана пистолет 38-го калибра и проверил его. Двух патронов будет достаточно. Или использовать третий на себе? Я еще не был в этом уверен.
      Я прошелся до отеля и вошел в вестибюль. Там было пусто и пахло плесенью, за стойкой никого не было. Вероятно, ночной портье вышел выпить кофе. Я повернул к себе книгу регистрации. Они подписались как мистер и миссис Чарльз Свенсон. Номер 406.
      Я взглянул на старомодные маятниковые часы, висящие на стене. Было почти восемь тридцать. Я направился к лифту, но потом остановился и обернулся. Я смотрел на часы почти минуту. И тогда я улыбнулся.
      Мой взгляд упал на доску с ключами. Ключа к 406-му номеру не было, но 408-й все еще был там. Учитывая нумерацию отеля, это будет номер по соседству.
      Я обошел стол и уже собирался потянуться за ключом, но передумал. Кто-то может заметить и запомнить, что ключ от 408-го пропал. Но у портье, вероятно, где-то был набор дубликатов.
      Я обшарил ящики, пока не нашел кучу ключей. Тот, что с пометкой 408, я положил в карман. Я подошел к коммутатору и подключился к номеру 406.
      Когда Филип Томпсон ответил, я заговорил невнятно:
      — Привет, Чарли! Это Фред.
      — Фред?
      — Конечно. Помнишь бар "У охотника"? В Толедо?
      — Послушайте, мистер, — раздраженно сказал Томпсон, — я никогда раньше не слышал о вас и никогда не был в Толедо. Вы попали не на ту вечеринку.
      — Ну же, Чарли, — сказал я. — Так я тебе и поверил! Не ври старому приятелю. Я сейчас буду с бутылкой.
      — Погоди! — рявкнул Томпсон. — Где ты?
      — В вестибюле.
      Томпсон выругался.
      — Я сейчас спущусь.
      Я подошел к автоматическому лифту и поднялся на четвертый этаж.
      Когда дверцы разъехались, Томпсон уже приближался. Он сердито хмурился, но теперь, когда увидел меня и пистолет 38-го калибра в моей руке, его глаза расширились. Его лицо побелело.
      — Подожди, Майк…
      — Заткнись, — сказал я. — Повернись и иди вперед. Вплоть до номера 408. И никаких разговоров.
      Он шел медленно, с опаской оглядываясь назад. Я последовал за ним до 408-го и отпер дверь.
      — Входи внутрь.
      Я закрыл за нами дверь.
      — Майк, — быстро сказал он. — Я могу все объяснить. Ты не можешь...
      — Заткнись, — снова сказал я. — Повернись лицом к стене.
      Он сделал, как я ему сказал.
      — Майк...
      Я развернул пистолет и сильно ударил рукояткой по затылку Томпсона. Я поймал его, когда он начал падать, и опустил на пол.
      Я подошел к окну и открыл его с помощью носового платка. Внизу подо мной медленно двигался редкий вечерний транспорт. Я высунулся и посмотрел налево. Освещенное окно относилось к номеру 406, где Мэвис ждала возвращения Томпсона.
      Я выключил свет и подтащил Томпсона к окну. Теперь я избавлюсь от него так же, как доктор Гэвин избавился от Фрейзера.
      Я перекинул Томпсона через подоконник и, зацепившись ногами за батарею, схватил его за лодыжки и вытащил из окна. И тогда я начал медленно раскачивать его взад-вперед, взад-вперед... как маятник часов. И когда дуга стала достаточно большой, чтобы он по моим расчетам упал точно под окном слева от меня, я отпустил его.
      Я проследил за его падением и приземлением, а затем закрыл окно. Я запер дверь и спустился по задней лестнице. Подойдя к машине, я услышал вдалеке сирены. Я поехал к дому О'Брайена.
      
      Почти восемь месяцев спустя я столкнулся с доктором Гэвином в баре в центре города. Мы кивнули, и я заказал бурбон с водой. Он поболтал свою выпивку.
      — Есть что-нибудь новое о Термонде Фрейзере?
      — Нет. Дело практически застопорилось.
      — Вы даже не знаете, был ли это несчастный случай? Или самоубийство? — Он колебался. — Или что-нибудь еще?
      Я слегка улыбнулся.
      — Не хочу подрывать ваше доверие к полиции, но есть дела, которые остаются нераскрытыми.
      Мне принесли выпивку, и он протянул бармену банкноту.
      — Это за мой счет.
      Я сделал глоток. Да, я мог бы раскрыть дело Фрейзера и отправить Гэвина в тюрьму. Но если бы я сделал это, кто-то другой мог бы начать задаваться вопросом, что на самом деле случилось с Филипом Томпсоном.
      Поэтому я изменил свои отчеты, исключив любое упоминание о шляпе Фрейзера и о том факте, что Гэвин и миссис Фрейзер когда-либо были знакомы. Любой, кто их прочтет, обнаружит дело, ведущее в тупик.
      Гэвин прочистил горло.
      — Я читал о… о вашей жене в газетах. Вы действительно думаете, что она вытолкнула Томпсона из окна?
      Я старался говорить уверенно.
      — Конечно, нет.
      — Но ее отпечатки пальцев были на подоконнике.
      — Она услышала сирены внизу, — сказал я. — Для нее было естественным подойти к окну, открыть его и посмотреть вниз.
      — Но если она не выталкивала его из окна, и если он не прыгал — и она это подтверждает, — то, как вы думаете, что на самом деле произошло?
      — Я не знаю, — сказал я. — Но присяжные сочли это убийством.
      Он взглянул на мое отражение в зеркале бара.
      — Я восхищаюсь тем, как вы поддержали ее на суде. Я имею в виду… при данных обстоятельствах… она была с другим мужчиной… — Он остановился и посмотрел, как бармен смешивает выпивку. — Двадцать лет. Это долгий срок в тюрьме. Особенно для женщины. К тому времени как она выйдет, она уже потеряет… — Он не закончил мысль. — Вам удается иногда с ней видеться? В день посещений?
      — Да, — сказал я. — Раз в месяц.
      И я при этом наслаждаюсь каждой минутой.

  Информационный блок*

  Библиография*

  "Swing High"; 1^st ed: AHMM, май 1965 г.
  др. издания: "Alfred Hitchcock’s Mystery Sampler", осень 1968 г.; "Alfred Hitchcock’s Anthology", #19, осень 1966 г.; "Little Boxes of Bewilderment: Suspense Comedies" (авторский сборник), St Martins Pr.; 1989 etc.

  Перевод:*

  Форум "Клуб любителей детектива"; В. Казаков / Редактор-корректор: О. Белозовская, 13 января 2023 г.
• "Убийца с копилкой"
      ВЫ профессиональный убийца? — спросил он.
      — Конечно, — сказал я.
      Это был парень лет двенадцати, в очках и чистой, но явно поношенной куртке.
      — Хорошо, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы убили моего двоюродного дедушку по отцовской линии, Джеймса Роулинза. Я могу заплатить вам 27 с половиной долларов.
      Он посмотрел мимо меня на мой загроможденный кабинет-гостиную.
      — На самом деле у меня есть 27 долларов 56 центов, но я подумал, что вы предпочитаете иметь дело с круглыми цифрами.
      — Предполагаю, ты копил на велосипед?
      — Нет. На международный словарь Уэбстера. Третье издание. Кто бы там что ни говорил о нем.
      Я впустил его и убрал со стула несколько книг.
      — Почему ты хочешь, чтобы твоего дядю Роулинза убили?
      — Он мешает учебе моей матери.
      Я начал набивать одну из своих трубок.
      — Ты мог бы рассказать чуть подробнее?
      — Ситуация простая, — сказал он. — Моя мать — вдова. Мой отец умер, когда мне было три года. Его родители — мои дедушка и бабушка — погибли в автокатастрофе, когда ему было десять, и дядя Джеймс взял на себя его воспитание. Дядя Джеймс довольно богат. Однако, поскольку он не одобрял брак своего племянника, мы остались без гроша в кармане, когда умер отец. Дядя Джеймс, который, кстати, ни разу не удосужился меня увидеть, неохотно поддерживал нас небольшими суммами денег последние девять лет каждый месяц, но теперь он угрожает полностью прекратить поддержку, если только мама не бросит колледж.
      У меня возникло ощущение, что парень мог бы написать “Войну и мир” на обратной стороне открытки.
      — Твой дядя Джеймс не одобряет высшее образование для женщин?
      — Я так не думаю, — сказал он. — Я думаю, это потому, что все эти годы он получал определенное садистское удовольствие от нашей зависимости от него.
      — И оно закончится, если твоя мать получит образование?
      — Естественно. Моя мать приняла его благотворительность (вместо того, чтобы устроиться на работу), потому что чувствовала, что в мои важнейшие детские годы она должна уделять мне все свое внимание. Однако сейчас мне двенадцать, и я собираюсь поступать в среднюю школу, и мама считает, что теперь может спокойно завершить свое образование. Она училась на предпоследнем курсе, когда бросила колледж, чтобы выйти замуж. Она намерена стать учителем и тем самым добиться нашей независимости.
      — Почему бы ей прямо сейчас не заявить о своей независимости, устроившись на работу?
      — И что она будет делать, если не сможет поступить в колледж? Я не думаю, что это вообще разумно. Какую работу может получить неквалифицированная женщина тридцати двух лет? Особенно с учетом автоматизации.
      — Как тебя зовут?
      — Дональд.
      — Ну, Дональд, — сказал я, — тебе никогда не приходило в голову, что ежемесячная плата твоего дяди, как бы мала она ни была, полностью прекратится, если я убью его?
      —Да. Но, с другой стороны, я его единственный кровный родственник, и я склоняюсь к мысли, что в конечном итоге получу какую-то часть его имущества, независимо от того, упомянут я в его завещании или нет.
      Видимо, парень все предусмотрел.
      — Дональд, — сказал я, — давай вернемся к началу. С чего ты взял, что я вообще кого-нибудь убью за 27 с половиной долларов?
      — Я так не думаю. Это был просто гамбит ради вашего сочувствия. Я думаю, вы можете сделать это бесплатно. Если вы решите убить дядю Джеймса.
      — Я рад, что ты сделал акцент на слове “если”, — сказал я, — потому что это подводит меня ко второму пункту. С чего ты взял, что я профессиональный убийца?
      Он улыбнулся.
      — Вы так сказали, не так ли?
      — Мой дорогой мальчик, — сказал я, — когда я слышу стук в мою дверь и вижу маленького мальчика, который беспечно спрашивает меня, профессиональный ли я убийца, чего ты ожидаешь от человека с моим язвительным темпераментом?
      Он ухмыльнулся.
      — Именно того, что вы и сделали.
      Я слегка покраснел.
      — Дональд, когда ты поступишь в колледж, в какой области ты собираешься специализироваться?
      — Психология.
      Я ничуть не удивился.
      — Поскольку в этом мире живет очень много людей, почему ты постучал именно в мою дверь? И как ты узнал о моем темпераменте?
      — Моя мама случайно оказалась в вашем классе сравнительного литературоведения.
      Я задумался. О, да. Мадлен Роулинз. Отличница. Я вспомнил ее октябрьскую диссертацию “Почему женщины не читают Хемингуэя”.
      — Но ведь у нее наверняка есть другие преподаватели и профессора? Почему ты пришел ко мне?
      — Вы тот, о ком она говорит.
      Естественно, мне стало любопытно.
      — Положительно?
      — И да, и нет, — сказал Дональд. — Но в любом случае я не знаком с большим количеством взрослых мужчин, и поэтому мне пришлось обратиться к первому попавшемуся.
      Я вздохнул.
      — Чего, черт возьми, ты от меня ждешь?
      — Ну, я подумал, что вы могли бы пойти повидаться с дядей Джеймсом. Уговорите его. Но если это не сработает, а это, вероятно, не сработает, вы могли бы сказать ему, что я пытался нанять вас, чтобы убить его.
      — Почему бы тебе самому не сказать ему?
      — Он не воспринял бы меня всерьез, но в слова взрослого он мог бы поверить. Можете даже притвориться, что подумываете согласиться на эту работу.
      — И ты воображаешь, что такая угроза, исходящая от профессора, вызовет у него припадок ужаса?
      — Вы не должны упоминать о том, что вы профессор. Вы могли бы оставить его в неведении. Пусть думает, что хочет.
      — Что я действительно профессиональный убийца?
      — Почему бы и нет?
      Я покачал головой.
      — Дональд, когда будешь ходить на занятия по психологии, пожалуйста, не спи на них. Тебе предстоит многому научиться. Я глубоко сочувствую проблеме твоей матери, но у меня нет ни малейшего намерения угрожать кому-либо.
      Я ожидал, что он будет настаивать на своем, но он просто улыбнулся и встал.
      — Ну что ж. Я тогда пойду.
      Я позволил ему дойти до двери, прежде чем снова заговорил:
      — Дональд, ты действительно мог бы нанять кого-нибудь, чтобы убить дядю?
      Его лицо ожесточилось.
      — Да, мог бы.
      
      На следующее утро, читая лекцию по сравнительной литературе, я разыскал и отметил правильные черты лица у довольно привлекательной темноволосой матери Дональда. Ближе к концу урока я прервал свою речь, чтобы сказать:
      — Миссис Роулинз, не могли бы вы остаться на несколько минут после звонка?
      Когда мы остались одни, она выжидающе посмотрела на меня.
      — Да, профессор Уэзерби?
      — Миссис Роулинз, — сказал я, — ваш сын сказал вам, что приходил ко мне прошлым вечером?
      Она подняла брови.
      — Нет.
      — Он предложил мне 27 с половиной долларов за убийство его дяди Джеймса.
      Она слегка улыбнулась.
      — Вы согласились?
      Я прочистил горло.
      — Он проинформировал меня о вашем особом затруднительном положении. Вы собираетесь бросить университет?
      — Думаю, мне придется. Хотя я хотела бы по крайней мере закончить этот семестр.
      — Дядя вашего мужа, кажется, очень мало общается с вами. Как ему удалось узнать, что вы учитесь в колледже?
      — Я пишу ему примерно раз в полгода из чувства долга, хотя он никогда не отвечает, и упомянула об этом. Я думала, что он будет рад перспективе вскоре избавиться от нас. Видимо, не был. Я получила извещение от его адвоката по этому поводу.
      — Ваш сын упомянул, что вы подумывали о том, чтобы устроиться на работу, а не продолжать получать пособие.
      — Да. Если смогу найти ее.
      — Кажется, Дональд думал, что я могу что-то с этим сделать. Я имею в виду, кроме убийства его дяди Джеймса.
      Серые глаза изучали меня.
      — Вы можете?
      Мне было немного не по себе.
      — Я не понимаю, чем я мог бы помочь.
      — Были ли у Дональда какие-нибудь предложения относительно плана действий?
      — Ну да. Он думал, что я должен увидеть его дядю и попытаться уговорить его. А если не получится, то...
      Она снова улыбнулась.
      — Да?
      Мой воротник определенно стал тесным.
      — Но все это нелепо. Я совершенно не знаю вас, Дональда и его дядю.
      — Конечно, — сказала она. — Так что вам незачем вмешиваться. — Она взглянула на часы. — Не возражаете, если я пойду? Я бы не хотела опоздать на следующее занятие.
      
      Когда она ушла, я сел на один из студенческих стульев и погрузился в процесс размышлений. В конце концов я вздохнул и принял решение.
      Я прибыл в офис компании “Инструменты и штампы Роулинза” примерно в два тридцать.
      Секретарша Джеймса Роулинза была узкоглазой и, похоже, страдала от головной боли.
      — Какую компанию вы представляете?
      — Никакую, — сказал я. — Мое дело к мистеру Роулинзу носит личный характер.
      — Мистер Роулинз очень занятой человек. Может быть, вы могли бы дать мне какое-то представление о том, что это за личное дело?
      — Нет, — сказал я.— Не могу.
      Она холодно посмотрела на меня.
      — Присядьте на стул. Я дам вам знать, когда — и если — мистер Роулинз сможет принять вас.
      Возможно, это была ее идея, но я прождал сорок пять минут, прежде чем она снизошла до того, чтобы проводить меня в его кабинет.
      Джеймс Роулинз был высоким и седым, но загорелым и подтянутым. Вероятно, он очень гордился победами над теннисистами, которые были на тридцать лет моложе его.
      Он нетерпеливо взглянул на свой блокнот.
      — Мистер Уэзерби?
      — Да. — Я решил сразу перейти к делу. — Мистер Роулинз, мне предложили 27 с половиной долларов за ваше убийство.
      Он поднял взгляд.
      — Это самый оригинальный способ вступать в контакт, который я когда-либо слышал. Я должен предложить вам тридцать долларов?
      — Нет.
      — И кто сделал вам это щедрое предложение?
      — Ваш внучатый племянник.
      Его глаза ожесточились.
      — Не расслышал: кто вы?
      — Уэзерби, — сказал я. — Но у вас уже есть эта информация. Все остальное — не имеет значения.
      Мое внимание на мгновение отвлек книжный шкаф с несколькими трофеями, отмечающими его мастерство в теннисе, гольфе и парусном спорте.
      — Мистер Роулинз, — сказал я, — последние девять лет вы скудно поддерживали своего внучатого племянника и его мать, но теперь, видя, что в вашей безмерной щедрости больше не будет нужды, вы, кажется, хотите отказать им в этом.
      — Это мое дело.
      — В любом случае, — сказал я, — похоже, Мадлен Роулинз предпочла бы получить работу, чем продолжать получать деньги на ваших условиях.
      Он гневно покраснел.
      — Какую работу она может получить? Официантки? Ладно, пусть так.
      — Мне кажется, что вы, по сути, все еще наказываете своего племянника за то, что он решил не подчиняться вашим желаниям в отношении его супруги.
      Его голос стал еще на тон выше.
      — Какого черта мой внучатый племянник решил пойти к вам со своими жалкими 27 с половиной долларами?
      — Он думал, что я смогу ему помочь.
      Он изучал меня, и в его глазах медленно закралась настороженность.
      — И как он думал, чем вы можете ему помочь?
      Я потянулся к внутреннему карману пальто за кисетом с табаком. Движение, казалось, вызвало гальваническое электричество в его венах. Он вздрогнул и напряженно ждал.
      Я помедлил, оценивая ситуацию, и многозначительно улыбнулся. Я вынул пустую руку из своего пальто — движение, казалось, говорило само за себя.
      Роулинз попытался слабо улыбнуться.
      — Конечно, вы бы никого не убили за 27 с половиной долларов?
      — Естественно нет, — сказал я. — Однако деньги — это еще не все.
      В самом деле, Уэзерби, сказал я себе, зачем ты вообще говоришь такие вещи?
      Он облизал губы.
      — И, естественно, вы бы никого не убили в его кабинете, когда его окружают буквально сотни сотрудников?
       Боюсь, что я показал зубы.
      — Я понимаю, что самое безопасное место для убийства в наши дни — Центральный вокзал в час пик. Ни у кого нет желания вмешиваться, и тысяча свидетелей расскажет тысячу разных версий.
      Роулинз вспотел.
      Я взял себя в руки. Каким-то образом я свернул не туда, и теперь — по крайней мере в интересах связности — мне оставалось совсем немного, чтобы убить его.
      Отступление явно было в порядке вещей.
      Мои глаза обшарили комнату в поисках вдохновения. Фотографии футбольной команды были закреплены в винтажных рамках 1920-х годов. Роулинз, несомненно, был в их составе.
      — Мистер Роулинз, — сказал я, — вы никогда не видели своего внучатого племянника?
      — Нет. Никогда не видел его.
      — И не разговаривали с ним?
      — Нет.
      Я взглянул на часы. Да, время было как раз подходящее.
      — Мистер Роулинз, — сказал я, — я хочу, чтобы вы пошли со мной.
      Он совсем не был счастлив.
      — Вы будете в полной безопасности, — сказал я. — Даю слово.
      Мое слово явно ничего для него не значило, но, с другой стороны, он решил, что у него нет выбора. Он вздохнул и поднялся.
      Выйдя из офиса, он остановился у стола своей секретарши и откашлялся.
      — Дора, если я не вернусь через час, позвони моему кузену Горацио и скажи, что я сегодня не смогу.
      О боже, подумал я, раз Дональд сказал мне, что он единственный кровный родственник Джеймса Роулинза, то, очевидно, этот двоюродный брат Горацио является мольбой о помощи.
      Его слова и, возможно, тон его голоса насторожили Дору. Она уставилась на меня, и у меня возникло тревожное ощущение, что она запоминает мои черты лица для полицейского опознания.
      Я улыбнулся.
      — Ваш работодатель имеет в виду, что вы не должны никому звонить — вообще никому — по крайней мере в течение одного часа. В противном случае наша деловая сделка может сорваться.
      Я обернулся к Роулинзу за подтверждением.
      — Да, — поспешно сказал он. — Не звони никому и не разговаривай ни с кем в течение часа. — Он сделал ставку на оптимизм. — Я должен вернуться к тому времени, не так ли?
      — Конечно, — сказал я.
      
      Через пять минут мы уехали на моей машине. Я наугад выбрал среднюю школу Стивенсона и припарковался у футбольного тренировочного поля. Первая и вторая команды были увлечены ежедневной схваткой.
      — Что теперь? — спросил Роулинз.
      — Просто посмотрим, — сказал я.
      Примерно через десять минут одному из защитников удалось прорваться через захват и пробежать тридцать пять ярдов ради

  тачдауна*

    Тачдаун — один из способов набора очков в американском футболе.

  . Это был высокий, красивый парень, и он улыбался, бросая мяч обратно в поле.
      — Это ваш внучатый племянник, — сказал я.
      Роулинз смотрел на парня целую минуту. На его лице появилась натянутая улыбка.
       — Значит, он большой, сильный и умеет играть в футбол. Что мне теперь делать? Бежать к моему адвокату и менять завещание?
      — Это может помочь, — сказал я. — Но пока я просто предлагаю вам продолжать посылать матери Дональда свое регулярное пособие и отозвать свои возражения относительно ее посещения колледжа.
      Его глаза вернулись к мальчику.
      — Есть еще кое-что, — сказал я. — Я не хочу, чтобы вы когда-либо разговаривали с ним или снова виделись с ним. Я думаю, что так он будет намного счастливее.
      — Это приказ?
      — Да. — Я включил зажигание и отъехал от бордюра.— Кстати, я бы не стал обращаться в полицию по этому поводу. Во-первых, это будет просто ваше слово против моего. А во-вторых, я не думаю, что вам понравится огласка того, что у вас есть внучатый племянник, который предлагает 27 с половиной долларов за вашу смерть.
      — И если я не буду следовать вашим пожеланиям во всех отношениях, вы… позаботитесь обо мне.
      Я улыбнулся — как хладнокровный убийца, подумал я, — и ничего не сказал.
      Откровенно говоря, я получил удовольствие как от выступления, так и от результата.
      
      На перекрестке Шестой улицы и Уэллс я остановился на красный свет, прямо напротив центрального полицейского участка. Очевидно, только что произошла пересменка. Десятки полицейских в форме спускались по широкой бетонной лестнице.
      Роулинз быстро открыл дверь со своей стороны и вышел.
      Естественно, я встревожился.
      — Вы что, забыли, что я говорил о походе в полицию?
      — Нет, я не забыл, и я не собираюсь сообщать об этом полиции. Однако мне нравится, когда они находятся рядом со мной, потому что это дает мне возможность сообщить вам два факта. Во-первых, это был не мой внучатый племянник.
      Я нахмурился.
      — Вы сказали, что никогда не видели его раньше.
      — Нет. Лично не видел. Но каждый год его мать считает своим долгом присылать мне его фотографию, так что я прекрасно знаю, как он выглядит на самом деле.
      Он улыбнулся, но без доли юмора.
      — А во-вторых, прежде чем я сел в эту машину, я запомнил ее номер. Я намерен написать полный отчет о том, что произошло, и положить его вместе с номером вашего водительского удостоверения в надежное место. Если со мной что-нибудь случится, полиция немедленно узнает, кто виноват.
      Он захлопнул дверь.
      
      Светофор загорелся зеленым светом, и мне ничего не оставалось делать, как ехать дальше. Я не знаю, был ли я скорее смущен или подавлен, но что бы ни имело приоритета, я все же пришел к неутешительному выводу, что мой долг — сообщить заинтересованным сторонам о неудаче. Я остановился у телефонной будки возле аптеки, чтобы узнать адрес Мадлен Роулинз.
      Когда я приехал туда, на мой стук дверь открыл Дональд.
      Он провел меня в уютную гостиную.
      — Где твоя мать? — спросил я.
      — Ушла за покупками. Думаю, в супермаркет.
      Я присел.
      —Дональд, боюсь, я сделал все еще хуже, чем было.
      Когда я закончил рассказывать ему о своей встрече с Джеймсом Роулинзом, Дональд улыбнулся.
      Я слегка покраснел.
      — Что ж, я старался изо всех сил.
      — Все в порядке, — сказал он. — Вы забрались намного дальше, чем я подумал бы.
      — Значит, ты ожидал, что я потерплю неудачу?
       Он пожал плечами.
      — Я просто подумал, что с дядей Джеймсом будет довольно трудно договориться.
      Я посмотрел на него с новым интересом.
      — Дональд, мне в голову только что кое-что пришло. Когда ты пришел ко мне своей историей, какое было бы мое первое очевидное действие?
      — Я не знаю.
      — Но я уверен, что знаешь. Первое, что я сделал бы, это увиделся бы с твоей матерью и поговорил с ней. Разве не так? И, возможно, был бы ею очарован?
      — Думаю, что так.
      Я улыбнулся.
      — Дональд, у меня странное ощущение, что когда ты пришел ко мне, ты нашел решение своей проблемы, о котором не упомянул.
      — Я?
      — Да, — сказал я. — Как случилось, что твоя мать больше не вышла замуж?
      — Я не знаю. Полагаю, потому, что умных мужчин очень мало.
      Он посмотрел на часы.
      — Я думаю, она пошла все-таки по магазинам. — Он резко встал и подошел к французскому секретеру у одной из стен. Открыл верхний ящик и, казалось, почувствовал облегчение. — Да, он все еще здесь.
      — Что? — автоматически спросил я.
      — Пистолет, — сказал Дональд.
      Я встал со стула и подошел. Пистолет на вид казался автоматическим, торчал из ящика среди плотно уложенных книг.
      — Он заряжен?
      — Не должен, — сказал Дональд. — Я опустошил обойму.
      Я полез в ящик. Оружие, казалось, застряло, и я потянул его. Пистолет выстрелил.
      Я на мгновение закрыл глаза.
      — Очевидно, его зарядили. — Я вытащил обойму и осмотрел ее.— Теперь она полная, и, видимо, кто-то вставил в патронник лишнюю пулю.
      Дональд вытащил несколько книг.
      — Ущерб не причинен. Пуля просто прошла через несколько из них и застряла в последней.
      — Дональд, — сказал я, — ты беспокоился, что твоя мама могла взять пистолет? Почему?
      Он положил книги под мышку.
      — Я избавлюсь от них. Матери незачем знать об этом. — Он слабо улыбнулся. — Она может подумать, что вы не очень умный.
      Он, наверное, спустился в подвал, потому что я услышал звук открываемой дверцы печи.
      Через переднее окно я увидел Мадлен, несущую две сумки с продуктами по дорожке к дому.
      Если бы все эти разговоры об убийстве Джеймса Роулинза натолкнули ее на мысль лично решить проблему с помощью… Я взглянул на пистолет в руке. С глаз долой, из сердца вон. Я сунул пистолет под кушетку.
      Мне придется поговорить с Мадлен наедине. Если не получится сейчас, я поговорю с ней завтра в университете.
      Мадлен открыла входную дверь.
      — Здравствуйте, профессор. Рада вас видеть.
      Дональд вернулся из подвала, и я снова рассказал о своей встрече с Джеймсом Роулинзом.
      Мадлен покачала головой.
      — Вам не стоило брать на себя все эти хлопоты. Я уверена, что все наладится. — Она двинулась к кухне. — Не хотели бы вы остаться на ужин?
      — Ну… — сказал я, но меня легко было уговорить.
      В целом это был довольно приятный вечер и день оказался не таким уж провальным. Я ушел только после девяти.
      
      На следующее утро, после первого занятия меня ждали двое мужчин. Они показали мне свои значки и представились.
      — Мы хотели бы, чтобы вы проехали с нами в участок, — сказал сержант Уоллер. — Прошлой ночью примерно в одиннадцать тридцать Джеймс Роулинз был застрелен.
      Я испытал внезапную непреодолимую тревогу. Почему я не поставил себе цель поговорить с Мадлен прошлой ночью? Возможно, я мог бы помешать ей...
      Уоллер продолжил:
      — Сегодня утром, когда его адвокат узнал об этом происшествии, он пришел к нам с запечатанным конвертом, который Роулинз передал ему ранее вечером. Мы прочитали все о 27 с половиной долларах и поэтому пришли сюда.
      — Полагаю, вы отследили номер моей моего водительского удостоверения?
      — Нам не нужно было много времени. Дональд Роулинз сказал нам, где вас найти.
      — Письмо можно объяснить, — сказал я.— Я не профессиональный убийца. Даже не любитель, если уж на то пошло.
      — Может быть, и нет, — уклончиво ответил Уоллер, — но мы поговорим об этом в участке.
      Я прочистил горло.
      — Конечно, я могу понять, почему я под подозрением. Но у вас есть другие подозреваемые?
      Он задумался на несколько секунд, прежде чем решился ответить:
      — Естественно, мы поговорим с парнем.
      — Совершенно нелепо, — сказал я. — Он и мухи не обидит. — Я попытался задать следующий вопрос как бы случайно. — Есть еще подозреваемые, кроме нас двоих, какой-нибудь настоящий враг общества?
      — Пока нет.
      Хорошо, подумал я. Возможно, Мадлен все-таки была в безопасности. Я почти почувствовал прилив сил.
      В их полицейской машине без опознавательных знаков я сказал:
      — Ну, джентльмены, меня никогда раньше не арестовывали за убийство. Какова процедура?
      — Мы зададим вам несколько вопросов, — сказал сержант Уоллер, — и если нам не понравятся ваши ответы, снимем ваши отпечатки пальцев и проведем парафиновый тест.
      — Парафиновый тест? О, да. Для частиц пороха? — Потом я вспомнил и слегка рассмеялся.— На самом деле, я думаю, вы могли бы найти частицы пороха на моей правой руке.
      Уоллер посмотрел на меня.
      — Это был несчастный случай, — сказал я.— Мне довелось повозиться с автоматическим пистолетом в доме миссис Роулинз, когда он разрядился. Если бы мы могли остановиться на минутку, ее сын смог бы все объяснить.
      — Нам не придется останавливаться по пути, — сказал Уоллер. — Он в участке.
      
      В участке Уоллер проводил меня в комнату, где ждали Мадлен и Дональд.
      — Дональд, — сказал я, — не мог бы ты рассказать сержанту, откуда у меня на руке частицы пороха?
      На лице Дональда ничего не отразилось.
      — Частицы пороха? Какие частицы пороха?
      — Те, что я получил, когда пистолет вчера случайно выстрелил в твоей гостиной.
      Он медленно покачал головой.
      — Я не помню, чтобы что-то подобное происходило.
      Я моргнул. Почему парень солгал?
      — Дональд, — сказал сержант Уоллер, — ты предлагал профессору Уэзерби 27 с половиной долларов за убийство твоего дяди, не так ли?
      — Ну да. Но это была вроде как шутка, и я признался ему в этом.
      — Но почему ты вообще сделал такое предложение?
      Дональд посмотрел в пол.
      — Ну, моя мама учится в одном из его классов, и судя по тому, как она говорила о нем, я понял, что она была очень увлечена.
      Мадлен чуть заметно покраснела.
      —Дональд!
      Он продолжил.
      — Поэтому я просто подумал, что если вы оба как-то познакомитесь... я имею в виду поговорите друг с другом... ну, может быть, природа возьмет свое и наши проблемы решатся. — Он вздохнул.— Я думаю, все сработало слишком быстро и слишком хорошо, и он подумал, что сделает нам одолжение, убив дядю Джеймса.
      Дверь открылась, и появился человек в штатском.
      — Парни только что нашли пистолет на земельном участке Джеймса Роулинза. Похоже на орудие убийства, и на нем есть отпечатки пальцев.
      Я собирался предостеречь Мадлен, чтобы она не говорила ни слова, пока не встретится с адвокатом, но тут я посмотрел на Дональда. Я закрыл глаза. Компьютерная часть моего мозга аккуратно отсортировала факты и пришла к выводу: я угодил в дьявольскую яму-ловушку маленького мальчика, и стены в ней были абсолютно вертикальными.
      Уоллер похлопал меня по плечу.
      — Профессор Уэзерби, не могли бы вы пройти со мной, пожалуйста?
      Я попытался ответить, хватаясь за соломинку.
      — Сержант, если бы я кого-то убил, я бы точно не стал оставлять поблизости оружие со своими отпечатками пальцев.
      У человека в штатском был ответ.
      — Вокруг дома Роулинза есть пара акров леса и подлеска. Я так понимаю, что после того, как убийца выстрелил в Роулинза, он выбежал из дома и споткнулся. Пистолет вылетел у него из рук, а поскольку было темно и не было луны, он не смог его снова найти. Кроме того, у него не было времени долго искать. Слуги слышали выстрел и вызвали полицию, поэтому он решил выбраться, надеясь, что, может быть, мы не найдем пистолет, или, возможно, у него будет шанс вернуться позже и поискать его.
      Меня отвели в отдел снятия отпечатков пальцев, а затем в другую комнату, где меня поджидал сержант Уоллер.
      Да, это было весьма изобретательно, и я оказался... идиотом. Дональд все предвидел. Он пришел ко мне со своим фантастическим предложением, и, естественно, моим следующим логическим шагом было увидеть его мать. Так же логично — поскольку она была привлекательной умной женщиной — я был очарован и отреагировал, попытавшись помочь ей, нанеся визит Джеймсу Роулинзу.
      В тот момент Дональд не мог быть абсолютно уверен в том, что я скажу или сделаю, но, очевидно, он возлагал большие надежды, и я не разочаровал его.
      Остался только процесс снятия отпечатков пальцев на пистолете и частиц пороха на руках. Он подготовил пистолет в ящике стола таким образом, чтобы, когда я потянусь за ним, он бы выстрелил. Итак, прошлой ночью Дональд позаботился о том, чтобы не повредить мои отпечатки пальцев, когда использовал пистолет, чтобы убить Джеймса Роулинза. Когда это было сделано, он оставил пистолет на участке, чтобы его нашла полиция.
      Меня одолевала еще одна мысль. Было ли это полностью идеей Дональда? Это беспокоило меня едва ли не больше, чем мое нынешнее затруднительное положение. Я уже почти смирился с поражением, когда дверь открылась и появился лаборант.
      — Это не отпечатки профессора на пистолете, — весело объявил он.
      Сказать, что я был удивлен, значило ничего не сказать.
      Уоллер нахмурился.
      — Но это было орудие убийства, верно?
      — Конечно. Это подтвердилось. Но не отпечатки пальцев профессора. На самом деле вы и сами могли определить это только по их размеру. Я бы сказал, что это были отпечатки женщины или парня.
      Сержант Уоллер отдал необходимый приказ.
      — Отпечатки пальцев женщины и мальчика.
      
      Когда это было сделано, Уоллер и я пошли к ним.
      Кто убил Джеймса Роулинза? Я задумался. Дональд? Или Мадлен?
      — Дональд, — сказал я, — моих отпечатков пальцев на пистолете не было.
      Он вздохнул.
      — Ни одного?
      — Ни одного.
      Он посмотрел на Уоллера.
      — Вы проверяли обойму?
      Уоллер кивнул.
      — Когда мы ищем отпечатки пальцев, мы ничего не упускаем.
      Он снова посмотрел в пол.
      — Я надеялся на то, что... любому... при использовании пистолета хватило бы ума надеть перчатки. Таким образом, какие-то отпечатки пальцев профессора остались бы на пистолете. Особенно на обойме.
      Глаза Уоллера сузились.
      — Ты хочешь сказать нам, что пытался подставить профессора Уэзерби?
      Дональд потер шею.
      — Я собирался подождать неделю или около того — пока его мотив убийства дяди Джеймса, так сказать, не станет более сильным, — а затем совершить преступление. Я бы оставил пистолет с отпечатками пальцев профессора.
      Уоллер наклонился вперед.
      — Но ты решил убить его прошлой ночью? Почему?
      — Дональд, — сказал я, — не говори больше ни слова. Ни слова.
      Но ущерб уже был нанесен, и сержант Уоллер, очевидно, пересмотрел некоторые из предыдущих слов Дональда.
      — Минуточку, — сказал он. — Ты сказал, что надеялся, что у “любого”, кто использовал бы пистолет, хватило бы ума надеть перчатки. Значит ли это, что ты не стрелял в своего дядю?
      Его глаза неизменно обращались к Мадлен.
      — Дональд, — сказал я снова, — ни слова, пока мы не встретимся с адвокатом.
      Но Мадлен покачала головой.
      — Нет, Дональд. Я хочу, чтобы ты все рассказал сержанту. Ты понимаешь?
      Казалось, он согласился.
      — Наверное, я мог бы, потому что у них все равно есть все наши отпечатки пальцев. — Он вздохнул. — Одно дело планировать убийство — даже забавно, — но совсем другое — совершить его на самом деле. Прошлой ночью я долго все обдумывал и решил, что на самом деле не смогу довести дело до конца.
      Уоллер кивнул.
      — Продолжай.
      — Когда вы пришли к нам домой и сказали, что дядю Джеймса убили, я знал, что не убивал его, и был почти уверен, что профессор Уэзерби не убивал, поэтому, когда я заглянул в ящик, где лежал пистолет, должен был лежать, и обнаружил, что его нет, ну...
      Мадлен слабо улыбнулась.
      — Ты подумал, что я убила дядю Джеймса? И ты попытался защитить меня, обвиняя профессора Уэзерби?
      Взгляд Дональда обратился ко мне.
      — Мне правда жаль. Вы мне вроде как стали нравиться, но все же я предпочел бы, чтобы вы попали в тюрьму, чем... — он сглотнул, — ...кто-то другой.
      Появился лаборант.
      — Их отпечатки тоже не соответствуют тем, что на пистолете.
      Мадлен была единственной из нас, кто не удивился. Она улыбнулась.
      — Конечно, я не убивала дядю Джеймса. Я не думаю, что убийство является решением какой-либо проблемы. Особенно, если вы делаете это сами. Мы все согласны с этим.
      Дональд испытал огромное облегчение, но все еще был озадачен.
      — Но зачем кому-то тщательно стирать отпечатки пальцев профессора с пистолета, и как убийца вообще завладел нашим пистолетом?
      — Не имею ни малейшего представления, — сказал я. — В последний раз я прикасался к 45-му, когда сунул его под кушетку в твоей гостиной.
      Сержант Уоллер нахмурился:
      — 45-й калибр? Орудие убийства было 25-го калибра. Беретта.
      — В таком случае, Дональд, — сказал я, — ваш пистолет, вероятно, все еще находится под кушеткой и все это время находился там.
      Сержант Уоллер посмотрел на нас с оттенком раздражения.
      — Ну, а если никто из вас этого не сделал, то кто, черт возьми, сделал это?
      Я тоже об этом подумал.
      — Сержант, мне кажется примечательным совпадением то, что убийца выбрал точное время, когда номер моих водительских прав был указан в компрометирующем письме. Очевидно, кто-то надеялся, что меня обвинят. Знал ли его адвокат, что было в письме?
      — Нет. Роулинз только передал ему письмо с указанием передать его полиции, если он умрет насильственной смертью.
      Я обдумал это.
      — Если он не сказал своему адвокату, шансы, что он не сказал больше никому, очень высоки, и все же... — Меня осенило. — Возможно, письмо было напечатано на машинке, сержант?
      — Да.
      — Аккуратно и без ошибок?
      — Да.
      Я кивнул.
      — Роулинз был бизнесменом, но я сомневаюсь, что бизнесмены умеют хорошо печатать. Он, несомненно, продиктовал письмо. Я предлагаю вам взять отпечатки пальцев его секретарши. Кажется, ее зовут Дора. — Я улыбнулся с позволительным удовлетворением. — Надеюсь, это научит ее не заставлять меня ждать сорок пять минут.
      
      На следующий день мы прочитали обо всем в газете.
      Дора долгое время верила, что станет миссис Джеймс Роулинз. Когда она, наконец, поняла, что брак определенно не входит в его планы, она задумала убийство и самоубийство. Однако после моей встречи с Роулинзом она решила, что, возможно, в самоубийстве нет необходимости. Было бы предпочтительнее, чтобы вину за его смерть взял на себя профессиональный убийца — а она считала меня профессиональным убийцей.
      Что касается Мадлен, то в конце семестра она получила оценку “отлично” по моему курсу сравнительного литературоведения. От преподавателей поступили лукавые намеки на то, что я проявлял фаворитизм, но в этом нет и доли истины.
      Моя жена заслужила свою оценку.

  Информационный блок*

  Библиография*

  "Piggy Bank Killer"; 1^st ed: AHMM, ноябрь 1967 г.
  др. издания: "Alfred Hitchcock’s Mystery Sampler", осень 1968 г.; "Alfred Hitchcock’s Anthology", #19, зима 1984 г.; etc.

  Перевод:*

  Форум "Клуб любителей детектива"; В. Казаков / Редактор-корректор: О. Белозовская, 13 января 2023 г.
• “ОХ УЖ ЭТОТ РУССКИЙ!”
       “That Russian”      Как же быстро — словно газель или антилопа — Надя мчится в эти свои десять секунд! Маришка, впрочем, тоже.
     Что касается меня, то я ограничиваюсь метанием тяжестей, а именно — молота.
     Стоя на палубе советского корабля, который везет меня в Соединенные Штаты на спортивные соревнования, я жую бутерброд, глядя на то, как русские выполняют коллективную зарядку — вперед, назад; влево, вправо; вверх, вниз.
     Не то чтобы мы, венгры, не поддерживали свою физическую форму. Просто, будучи в большей степени индивидуалистами, мы не нуждаемся в том, чтобы какой-нибудь горлопан, взобравшись на вышку, кричал нам в рупор, что нам делать — особенно если он выражается по-русски.
     Разглядывая уже более пристально группу разминающихся внизу, прямо подо мной, женщин, я неприятно поражаюсь большому числу слишком уж мускулистых ног. К счастью, у Нади ноги не такие накачанные. Наоборот, они стройные, и с первого же взгляда видно, что Надя создана для бега, хотя с такими блестящими черными волосами и сиреневыми глазами ей самое место в балете, а не на гаревой дорожке.
     Рядом со мной возникает Маришка.
     — Всё Надю выслеживаешь, а? Эту русскую?
     Маришка — самая быстрая женщина Венгрии. Но если в Польше и в Италии на стометровке победила она, то в западной Германии и во Франции, напротив, верх взяла Надя, так что неудивительно, что Маришка открыто завидует ее спортивным успехам. Проявлению этой зависти она посвящает как минимум половину своего свободного времени. По тому, как щурятся ее глаза, я могу заключить, что в Америке этот вопрос первенства будет решен раз и навсегда.
     — Нам следовало выбрать свободу в Германии или во Франции, — говорит Маришка. — В крайнем случае, в Италии.
     Я несогласно качаю головой.
     — Нет, Маришка. Раз уж наша конечная цель — добиться права на убежище в Америке, не в наших ли интересах оставаться в рядах команды вплоть до нашего туда прибытия? И потом, как ни крути, это позволяет нам путешествовать бесплатно.
     Только тут мы замечаем, что в паре метров от нас стоит Борис Волаков. Будучи руководителем советской команды и в то же время лицом, ответственным на корабле за всё, Борис является крайне непопулярной фигурой. И в самом деле, ходит слух, что именно его неблагожелательные рапорты привели к исчезновению неких прыгуна в высоту, бегуна на длинные дистанции и чемпиона в тройном прыжке.
     — Вы придете завтра вечером на собрание, организуемое на борту в знак дружбы между всеми народами? — спрашивает он.
     С русскими мы говорим по-английски. Это язык тем более восхитительный, что его использование приводит наших собеседников в крайнее раздражение.
     — Мне очень жаль, — отвечает Маришка, — но, кажется, я простудилась.
     — Мои носовые пазухи тоже воспалены, — добавляю я. — Как правило, на лечение подобного заболевания уходит не менее двух суток.
     Ничуть не смущаясь, Борис отвечает с хищной улыбкой:
     — Я поговорил с руководителями всех национальных команд и уверен, что они сделают все возможное для того, чтобы медицинские проблемы подобного рода были решены до конца вечера.
     Он осматривает Маришку с головы до ног.
     — Всегда восхищался мадьярками. К слову, я какое-то время жил в Будапеште.
     — Да неужели? — изумляется Маришка с бесконечной слащавостью. — В качестве туриста?
     Он прочищает горло:
     — Кхм… не совсем.
  
     На нижней палубе все расходятся — зарядка закончилась.
     Извиняясь, Борис направляется к ведущей вниз металлической лестнице.
     Надя, сделав вид, что его не замечает, удаляется решительным шагом.
     До чего же увлекательное зрелище (по крайней мере с высоты моего наблюдательного поста) представляет эта погоня, вызванная попыткой бегства, с постоянными взглядами через плечо, ускорением шага и неожиданными изменениями направления при подходе к спасательным шлюпкам и вентиляционным трубам!
     Внимательно отслеживая ситуацию, я отдаю себе полный отчет в том, что Надя в итоге неизбежно попадется, так как Борис хитер и искусно разгадывает маневры противника.
     — Думаю, мне следует спуститься, — говорю я Маришке.
     Она пристально смотрит на меня, но воздерживается от комментариев. На нижней палубе на то, чтобы перехватить Надю, у меня уходит добрых пять минут.
     — Сюда, — говорю я, подхватывая ее под руку.
     — Ох! — восклицает она. — Опять вы!
     Это действительно не первая наша встреча, и мы не раз уже болтали, когда выпадала такая возможность. Тем не менее она послушно следует за мной, когда я тащу я к кабестану, за которым мы и укрываемся, опускаясь на корточки. Борис не заставляет долго себя ждать: вскоре он проходит рядом с нами, в глазах его пылает характерный для охотника азартный огонь. Надя глубоко вздыхает:
     — До сих пор меня всегда что-то спасало, но, боюсь, вскоре чудесам и отговоркам придет конец.
     — Но зачем вообще нужны отговорки? — спрашиваю я. — Не достаточно ли будет просто сказать “нет”, глядя ему прямо в глаза?
     Она смотрит на меня так, словно я дитя малое.
     — В жизни не всё бывает так просто. Борис — человек влиятельный.
     — А! Ну да, слышал, — говорю я с понимающим видом. — Ходят слухи, что по его доносу трех несчастных парней сослали в Сибирь.
     Она улыбается, но улыбка выходит какой-то вымученной.
     — Речь шла не о мужчинах, да и вообще в Сибирь никого не ссылали. Мы больше не обходимся со спортсменами столь примитивным образом. Речь шла о женщинах, которые сказали ему “нет” — и были просто-напросто исключены из команды. Теперь они учат малышей читать и писать в детских садах Кандалакши. Это уже за полярным кругом, но все еще в Европе.
     — Надя, — говорю я, — Франция — чудесная страна, более того, страна свободная — о! конечно же, на капиталистический манер, — как, впрочем, и Западная Германия или Италия. Почему вы не попросите политическое убежище в одной из этих стран? Вряд ли тогда Борис продолжит вас преследовать.
     Она качает головой.
     — Нет. Я просто не могу этого сделать.
     — Потому что в России у вас остались родственники? Их тогда ликвидируют, так ведь?
     — Нет, мы больше не ликвидируем родственников, — отвечает она резко. — Все дело в том, что мне не хочется уходить из команды. Я посвятила спорту всю жизнь, так что исключение из сборной меня совсем не обрадует.
     Я уже начинаю терять самообладание.
     — Выходит, защита вашей чести вам менее дорога, чем сохранение вашего присутствия в команде?
     Она хмурится.
     — Разумеется, я предпочла бы сохранить и то, и другое.
     Возвращаясь к Борису, она с горечью поясняет:
     — Это руководитель нашей спортивной делегации, но когда-то он и сам бегал стометровку. Если описать его в двух словах, то это корыстолюбец и оппортунист. Он всегда чувствует, куда дует ветер, идет по пути наименьшего сопротивления и наибольшей выгоды. Именно так он достиг нынешней должности, хотя вначале отвечал в команде лишь за форму. Кроме того, я подозреваю, что в России он занимается спекуляцией, но столь ловко, что ни разу еще не попадался.
     Пока я чешу подбородок, на память мне приходит крылатое выражение: “Если гора не идет к Магомету, то Магомет сам идет к ней”.
     — Не отчаивайтесь, Надя. Я сам займусь этой проблемой.
     В тот же вечер в столовой я присаживаюсь за столик Бориса — что совсем несложно, мест всегда хватает — и, потягивая чай из чашки, спрашиваю у него:
     — Вам доводилось бывать в Нью-Йорке?
     — Нет, — отвечает он. — Об Америке я знаю лишь то, что бедные там эксплуатируются богатыми.
     — Так и есть, — признаю́ я со вздохом. — Досадно только, что, когда мы туда прибудем, я не смогу навестить своего кузена Иштвана. Он как раз таки и принадлежит к числу этих богатых эксплуататоров.
     Мои слова, похоже, пробуждают у Бориса интерес.
     — Он богат? Но тогда что мешает вам его навестить?
     Я печально улыбаюсь.
     — Только то, что он — предатель, в компании которого я, верный член партии, не хотел бы оказаться замеченным ни за что на свете. Он сбежал из Венгрии два года назад.
     Кое-что из сказанного мною привлекло внимание Бориса.
     — Но богатый предатель? А вы случайно не знаете, не удалось ли ему еще до бегства каким-то образом… кхм… перевести деньги в один из швейцарских банков?
     — Не думаю. По прибытии в Америку у Иштвана не было за душой ни единого цента.
     Борис пребывает в задумчивости.
     — Он сбежал всего два года назад, а сейчас уже богат?
     Я отвечаю ему утвердительным кивком.
     — У него несколько домов в Хобокене, бассейн, два автомобиля, три любовницы и восемь лошадей.
     Борис впечатлен.
     — Три любовницы? Но откуда все это взялось?
     — Все это ему обеспечил его поверенный, Джон Смит — редкое имя для американца. Это литературный агент Иштвана. Джон Смит уговорил его написать мемуары, и книга стала бестселлером. Более того, вскоре по ней будет снят фильм, с которого Иштван тоже получит свои проценты.
     Борис озадачен.
     — Но предателей — десятки тысяч. Вы же не станете убеждать меня в том, что любому из них достаточно написать книжонку, чтобы заработать кучу денег?
     — Конечно же нет, — соглашаюсь я. — Но за Занавесом… — я прочищаю горло, — …у нас, в Венгрии, Иштван был важной шишкой. — Он был комиссаром, отвечавшим за наблюдение за Институтом Фейера. Но, возможно, вы слышали название его книги: “Я был политкомиссаром, завербованным ФБР”?
     Борис хмурит брови.
     — Что-то смутно знакомое…
     — Иштван — чрезвычайно ценный кадр, — добавляю я. — В Америке не так уж и много перебежчиков из числа комиссаров, так как на Запад из них бегут лишь единицы. Хотя они и знают, что будут там жить в достатке.
     Борис согласен.
     — В достатке — возможно. Но уж точно не в роскоши.
     Затем непринужденным тоном он интересуется:
     — А этот Джон Смит… где он живет, эта капиталистическая свинья?
     — В Чикаго, в местечке, которое называется Стейт-стрит. Его имя, вероятно, можно найти в телефонном справочнике.
     Когда я встаю, чтобы удалиться, Борис все еще думает о моем кузене Иштване, которого вообще не существует.
  
     На следующий день, в тот момент, когда начинается вечер дружбы, над океаном простирается густой туман. Корабль, ход которого замедляется до такой степени, что складывается впечатление, что судно вообще остановилось, регулярно запускает оповещающую о тумане сирену. Она тем более необходима, что мы рискуем в любой момент столкнуться с другими кораблями; мы уже приближаемся к Нью-Йорку, и судоходство становится все более и более интенсивным. В столовой Надя, Маришка и я оказываемся за одним столом с Борисом.
     
     Но, глубоко погруженный в свои мысли, тот практически не участвует в разговоре и ограничивается тем, что то и дело прикладывается к рюмке.
     Вечеринка выдается невероятно скучной. Затем около десяти часов рядом с баром в чехословацкой компании происходит стычка: под внимательным и насмешливым взглядом русинов чехи и словаки начинают обмениваться ударами. Как только вновь воцаряется порядок, я замечаю, что, выйдя из раздумий, Борис обратил все свое внимание на Надю.
     Язык его заплетается:
     — Надя, почему бы нам не прогуляться немного вдвоем по палубе?
     — Простите, — отвечает она, — но туман вреден для моего горла.
     — Вы же не певица, — едко напоминает ей Борис, бросая на нее злобный взгляд. — Или хотите учить чтению и письму дошколят?
     При первых же звуках оркестра я вытаскиваю Надю на танцплощадку.
     — Надя, — говорю я ей, — сейчас не самый подходящий момент для конфронтации. Пока что вы должны быть с Борисом более податливой.
     Она возмущена:
     — И это я слышу от вас?!
     Я спешу объясниться:
     — Я говорю лишь об этой прогулке в туман на палубе. Я уверен, что вам ничто не грозит, так как он слишком много выпил для того, чтобы думать о приставании к женщине. Странно, что он вообще еще держится на ногах.
     Она пристально смотрит на меня:
     — Что вы задумали, Янош?
     Я улыбаюсь.
     — У меня есть план, который представляется мне весьма хитроумным. Я поделюсь им с вами, когда придет время привести его в исполнение. Я склонен полагать, что вскоре Борис навсегда исчезнет из вашей жизни.
     После танца Надя — уже сама любезность. Вскоре она и Борис встают и, как и предполагалось, вместе направляются к двери. Но, так как походка Бориса оказывается более уверенной, чем я думал, я начинаю беспокоиться. Не в силах сдержаться, я тоже встаю и, в свою очередь, выхожу в туман. Но на палубе замираю в нерешительности. Куда они пошли? Вправо или влево? Прислушиваюсь, но тщетно.
     Повернув направо и пройдя в этом направлении с десяток шагов, натыкаюсь на обнимающуюся парочку. Узнаю́ обоих: мужчина — чешский прыгун в высоту, женщина — румынская гимнастка. Похоже, им наплевать на то, что их страны находятся сейчас не в лучших отношениях.
     — Простите, — говорю я. — Кто-нибудь проходил здесь пару минут назад?
     Мужчина внимательно вглядывается в мое лицо. Какое облегчение для него — не узнать во мне комиссара!
     — Нет, — отвечает он. — По крайней мере, мы ничего не видели.
     Я возвращаюсь обратно. Хотя и не перестаю натыкаться на различные препятствия, продолжаю прислушиваться. Но всё, что я слышу, — это доносящиеся со всех сторон завывания сирены. И когда они смолкают, вокруг меня наступает полная тишина. Я уже начинаю спрашивать себя, а не ошибся ли я направлением, когда вдруг слышу приглушенный крик. Хотя его и поглощает туман, я догадываюсь, что место, откуда он доносится, где-то совсем рядом.
     Я тотчас же ускоряю шаг и уже метров через пятнадцать напарываюсь на Надю и Бориса. Насколько я могу понять, последний гораздо менее пьян, чем я думал. При виде того, чего, увы, не удалось избежать, я вскипаю и тотчас же забываю все эти истории про Магомета и его гору. Испустив патриотический боевой клич, я бросаюсь вперед.
     Мой рывок сквозь туман застает Бориса врасплох. Но удивление его становится безграничным, когда, схватив его за руку и ногу, я кручу его над головой… раз… два… а затем вдруг отпускаю.
     Великолепный бросок, возможно, мировой рекорд в этой дисциплине! Борис и его вопль летят сквозь густой туман над стрингером судна.
     Ко мне подходит Надя, и мы вместе вглядываемся в сероватый водоворот, скрывающий от нас поверхность моря.
     — Это и был ваш гениальный план? — спрашивает Надя.
     — Нет, — говорю я с печальным видом. — Всё должно было сложиться иначе, ну да что уж теперь…
     За моим ответом следует тишина. Я пытаюсь воспользоваться ею для того, чтобы обдумать по меньшей мере досадную ситуацию, в которой мы оказались.
     — Надя, — говорю я наконец. — Мне придется отдаться в руки властей и сказать правду. Вас, если что, здесь даже не было — мы с ним просто немного повздорили.
     — Перестаньте нести чепуху. Никто не прибежал, так ведь? Значит, туман приглушил его крик настолько, что этот крик и вовсе не было слышно. Нам остается только удалиться. Борис просто-напросто исчез, ну а мы… мы абсолютно ничего об этом не знаем.
     — Но вас же видели выходящей из танцзала в его компании!.. Вам зададут кучу вопросов. И никакой Верховный суд не посмеет закрыть глаза на то признание, которое из вас неизбежно выбьют.
     Надя предлагает другое решение:
     — А что, если мы заявим, что произошел несчастный случай, которому мы оба были свидетелями? Скажем, что Борис поскользнулся и упал за борт.
     Я качаю головой.
     — Не думаю, что нам поверят. Всем известно, что политические комиссары не умирают случайной смертью.
     Снова воцаряется тишина, которую в итоге опять нарушаю я.
     — За себя, Надя, я не боюсь. Если никто не слышал криков Бориса, то до завтра, думаю, его отсутствие останется незамеченным. А к тому моменту мы уже прибудем в Нью-Йорк. Свобода теперь — вопрос лишь нескольких часов.
     Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
     — Вы хотите сказать, что намерены перейти на ту сторону?
     — Именно так. Мы давно уже приняли такое решение.
     Округлившись до предела, глаза ее начинают сощуриваться.
     — Мы? Кто это — мы?
     — Маришка и я.
     Она недовольно морщится. До чего же любят эти женщины-спортсменки ставить под сомнение способности своих соперниц!.. У мужчин, как мне кажется, спортивный дух развит в гораздо большей степени.
     — Америка — большая страна, — говорю я. — В ней хватит места и для двух первоклассных бегуний.
     — Что-то я в этом сомневаюсь, — отвечает она.
     Но тут же добавляет со вздохом:
     — Однако, думаю, выбора у меня нет.
     На следующее утро — стоит чудесная погода, — наш корабль входит в нью-йоркский порт. Пока мы спускаем сходни, судовой громкоговоритель призывает Бориса присоединиться к его команде.
     Уже повсюду ходит слух — который распустили я и Надя, — что Борис, изрядно накачавшись спиртным накануне, должно быть, уснул в каком-нибудь закутке корабля.
     Мы беспрепятственно сходим на американскую землю и заселяемся в гостиницу. Разумеется, я бы предпочел — как, впрочем, и Надя с Маришкой — принять участие в спортивных состязаниях, прежде чем выбрать свободу. Но нам кажется, что каждая секунда промедления может стать для нас роковой.
     Поэтому, пользуясь первой же удобной возможностью, мы встречаемся в холле и все вместе, втроем, отправляемся в ближайший полицейский участок, где представляемся политическими беженцами.
  
     Мне никогда не приходилось жалеть об этом нашем демарше. Спустя три месяца — в день моей свадьбы — я случайно встречаю Белу, прыгуна с шестом из нашей команды, который также выбрал свободу, но только после окончания спортивных соревнований. Узнав, что я собираюсь жениться, он пожелал присутствовать на церемонии.
     После обмена рукопожатиями он говорит мне с улыбкой:
     — Так это, оказывается, ты выбросил Бориса за борт!
     Я чувствую, что немного бледнею, так как, если эта новость получит огласку, мне придут кранты. Американцы не станут покрывать убийцу, даже если его жертва — русский.
     — Ты что, сам это видел? — спрашиваю я живо.
     Он качает головой.
     — Нет. Но я слышал, сам Борис рассказывал, как все случилось.
     Я не верю своим ушам.
     — Борис Волаков жив?
     Бела улыбается.
     — Ты выбросил его за борт ровно в тот момент, когда, скрытое туманом, рядом с нашим кораблем проходило небольшое грузовое судно. Борису повезло: он приземлился на брезентовый чехол спасательной шлюпки, да так, что никто этого не заметил. Однако вследствие шока он еще с полчаса пребывал в бессознательном состоянии.
     Я облегченно выдыхаю.
     Бела продолжает:
     — Как только Борис пришел в себя и удостоверился в том, что все еще жив, хотя и находится на другом судне, он тотчас же бросился к командному мостику и заявил капитану, что он политический беженец, желающий остаться на Западе. Он добавил, что хочет как можно скорее послать радиограмму некоему мистеру Джону Смиту, проживающему на Стейт-стрит в Чикаго.
     Я печально вздыхаю.
     — Стало быть, Борис сейчас в Америке?
     Бела улыбается теперь уже во весь рот.
     — Нет, потому что, к несчастью для него, посудина, на которую ты его забросил, оказалась русским грузовым судном.
     Свадьба удалась на славу! Я был в ударе, невеста — просто восхитительна.
     Подругой невесты, естественно, была не кто иная, как моя сестра Маришка.  1^sted: AHMM, May 1968 ■ Перевод: Л. Самуйлов ■ Публикация на форуме: 10.11.2018 г.
• “ФИЛОСОФ−УБИЙЦА”
     “The Killing Philosopher”   Приветливо улыбаясь, он стоял в дверях хижины.
     Окинув внимательным взглядом меня и Гарри, он сказал:
     — Скромные темные костюмы, консервативные галстуки, черные туфли. Именно этого я и ожидал.
     — Вы Джеймс Уилер? — спросил я.
     Он с улыбкой кивнул.
     Гарри протянул бумажник.
     — Вы это потеряли?
     — Нет, — ответил Уилер, — бумажника я не терял. Я намеренно оставил его рядом с телом.
     Мы с Гарри переглянулись.
     — Однако входите, — пригласил нас Уилер.
     Мы проследовали за ним. В хижине было чисто; в ней была вся необходимая мебель.
     Уилер потянулся за кофейником, снял с него крышку.
     — Когда вы нашли тело?
     — Около полудня, — ответил я.
     Он положил в сетчатый фильтр ложку свежемолотого кофе.
     — Кэрол Вишневски, — сказал Гарри.
     Уилер пожал плечами.
     — Даже это имя ни о чем мне не говорит.
     Я взял в руки лежавшее на кровати ружье и сдвинул затворную раму. На пол выпал патрон.
     — Стало быть, вы хотели, чтобы вас поймали?
     — Разумеется, — ответил Уилер.
     Он поставил кофейник на маленькую плитку и зажег газ.
     — Мне сорок лет, и я прожил в этой лачуге почти всю свою сознательную жизнь, — он задул спичку. — Думаете, мне было скучно?
     Гарри пожал плечами.
     — Откуда мне знать. Может быть, вы охотник или рыбак.
     Уилер покачал головой.
     — Нет. Я не охочусь и не ловлю рыбу. Я позволяю себе окунуться в величайшее приключение. Так мне кажется.
     Он потянулся за кисетом и трубкой.
     — Мне едва исполнился двадцать один год, когда умер мой отец. Он оставил мне небольшое наследство. Кто-нибудь другой мог бы истратить эти деньги за год, но я предпочел поселиться здесь. Я всегда хотел удалиться подальше от бренного мира. Живя скромно и экономно, я растянул оставленные мне отцом средства на двадцать лет. Но теперь и эти деньги закончились. Ничто не вечно.
     — Какое все это имеет отношение к убийству девушки? — спросил я.
     — Проявите терпение, — укоризненно покачал головой Уилер и продолжил свое повествование. — Таким образом, я столкнулся с необходимостью устроиться на работу, чтобы зарабатывать себе на жизнь, — он широко улыбнулся. — О, меня пугает не сама работа. Просто это пустое занятие, которое лишь отнимает время у меня и у моих мыслей. А ведь у человека всего одна жизнь, вы же знаете.
     — Разумеется, — согласился Гарри. — Но ей было всего четырнадцать лет.
     Уилер пожал плечами.
     — В конце концов, я нашел решение своей проблемы. Единственное решение. Я должен сесть в тюрьму. Там меня будут кормить, одевать, но главное — у меня будет масса времени для размышлений.
     Гарри продолжал осматривать ружье.
     — Думаете, в тюрьме вас не заставят работать?
     Уилер улыбнулся.
     — Я долгое время изучал принципы функционирования вашей тюремной системы. Я просто откажусь работать. И я знаю, что за это ко мне не будут применять никаких методов насилия или запугивания. Зато меня поместят в одиночную камеру.
     — И вы полагаете, что философ способен рассуждать и думать, питаясь лишь хлебом и водой? — спросил я.
     Уилер раскурил трубку.
     — Как я уже сказал, я тщательно изучил данный вопрос. Одиночная камера означает всего лишь одиночную камеру и ничего больше. И кормят там той же самой едой, что и остальных заключенных. И можно даже читать, — он улыбнулся с довольным видом. — Я думаю, что буду в высшей степени счастлив.
     Гарри отложил ружье.
     — Вы захотели попасть в тюрьму, и поэтому застрелили кого-то, чтобы там оказаться? Вот так просто?
     Уилер нахмурился.
     — Нет. Не все так просто. Прежде чем начать действовать, я все изучал и тщательно планировал. И только этим утром я спустился по тропинке, которая ведет к озеру, и стал ждать. Я застрелил первого же человека, который появился в поле моего зрения. Так уж случилось, что это оказалась Кэрол Вишневски. Но это мог быть кто угодно другой.
     Он замолчал. Мы тоже ничего не говорили.
     — Думаете, я сошел с ума? — спросил он, наконец.
     — Не могу сказать, — ответил я.
     Уиллер сверкнул глазами.
     — Нет, я не сумасшедший. Напротив, я достиг высшего уровня здравого смысла, а это означает осознание того, что никакие вещи на свете не являются действительно важными, кроме собственных желаний, собственных стремлений и собственной жизни.
     — То есть жизнь Кэрол Вишневски ничего для вас не значила? — спросил я.
     — Ничего, — ответил Уилер. — Совсем ничего, — он сухо рассмеялся. — Вижу, что я вам не по зубам. Возможно, вы думаете, что было бы неплохо, если бы я хотя бы несколько раз «случайно” упал и ударился об асфальт по дороге в полицейский участок?
     Мы с Гарри промолчали.
     Из книги, лежавшей на столе, Уилер вытащил сложенный вдвое лист бумаги.
     — Это копия заключения моего врача. Он удостоверяет, что я нахожусь в отличной физической форме, и, в частности, что у меня нет каких-либо ушибов, вывихов или переломов костей. Не желаете ли ознакомиться?
     Ни я, ни Гарри к бумаге не прикоснулись.
     Уилер скользнул взглядом по комнате.
     — Я ничего не упустил из виду. И я действительно с нетерпением жду, когда начнется мое пребывание за решеткой, столь необходимое мне для ясных и чистых размышлений. Вы, конечно, можете считать, что на самом деле я бесцельно перевожу человеческое существование на объем одной книги; возможно, даже одного эссе, или одного предложения…
     — Или одного вскрика? — спросил я.
     Уилер раздраженно взмахнул рукой.
     — Не будем ждать кофе. Можете везти меня в полицейский участок прямо сейчас.
     Мой кузен Гарри Вишневски вытащил из кармана нож.
     Я улыбнулся.
     — А кто, черт возьми, сказал вам, что мы копы?  1^sted: AHMM, June 1968 ■ Перевод: В. Краснов ■ Публикация на форуме: 13.09.2019 г.
• “КОРЗИНА ДЛЯ БУМАГ”
     “The Wastebasket”   Просматривая отчеты Спенсера, я мельком взглянул на стоявшую у стола мусорную корзину. На самом ее верху на кучке смятых бумажек лежала голова — глаза приоткрыты, смотрят прямо на меня.
     Я заставил себя отвести взгляд обратно, к отчетной документации.
     Исподтишка оглядел офис. Это была просторная, не разбитая на отсеки комната, в которой стояло около двадцати столов. Все выглядели предельно занятыми. На меня вроде бы никто не смотрел.
     Я медленно добавил еще один столбец цифр.
     В курсе ли все они? Ждут ли моей реакции — или только реакции Хейджера?
     Даже не доведя столбец до конца, я перевернул страницу, что дало мне возможность снова поднять глаза.
     Хейджер сидел за своим столом, судя по всему, просматривая транспортные накладные — или лишь делая вид?
     Чего он ждал от меня? Что я закричу и упаду в обморок при виде этой головы в своей мусорке?
     Да, вероятно: так оно все и было на прошлой неделе, когда я выдвинул один из ящиков стола и увидел отрубленную руку.
     Рука, естественно, оказалась восковой — искусно выполненная восковая модель отрубленной руки.
     Хейджер пришел в фирму месяца три тому, и это стало началом эпидемии «прикольных розыгрышей» вроде пищалки на ладони, брызгающего струей цветка или взрывающейся сигары.
     Спустя пару недель одной из его жертв довелось стать и мне. Сначала, наверное, он меня проигнорировал, так как обычно во мне видят бесцветную, ничем не выделяющуюся личность. Я спокойно делаю свою работу и ухожу в конце дня.
     Мне пятьдесят с небольшим, и я тружусь в «Блэк энд Блэк» уже лет тридцать, не пропустив за это время ни единого дня, за исключением того случая, когда мне пришлось отпроситься на похороны отца.
     Я снова посмотрел на корзину — на сей раз более долгим и внимательным взглядом. Да, голова, несомненно, восковая; по правде сказать, далеко не реалистичная — щеки какие-то совсем уж бледные. Хотя, возможно, так она и должна была выглядеть — будто из нее выпустили всю кровь.
     Голова казалась поразительно знакомой, но понял я это не сразу. Ну конечно: она должна была представлять голову Бронсона, уборщика. Впрочем, полного сходства добиться не удалось: лицо было слишком худым, волосы — слишком жесткими.
     Ну и что же мне следует с этим делать? Целый день не обращать на голову внимания? Набросать сверху бумаги и притвориться, что я просто-напросто ее не заметил?
     Я обнаружил, что улыбаюсь, когда представил, как в конце дня Бронсон будет опорожнять офисные корзины для бумаг и из одной из них вывалится его собственная голова.
     Или мне следует просто спокойно встать на ноги и высыпать корзину на стол Хейджера, сказав что-то вроде: «Полагаю, эта голова принадлежит вам?»
     Да, так было бы лучше всего. К несчастью, поступить так я не мог. Для меня это был бы перебор: по натуре я вовсе не склонен быть в центре внимания.
     Мой взгляд снова переместился на голову. Да, это определенно имитация. Даже эти капли крови на смятых листках бумаги выглядели неестественными — коричневые вместо красных.
     Я ощутил смутное беспокойство.
     А разве настоящая кровь не становится коричневой под воздействием воздуха?
     Ладони слегка вспотели.
     Конечно, такое предположение казалось смехотворным, даже нелепым, но что, если в корзине — настоящая голова? Разве не может человеческая голова выглядеть так, словно из нее выпустили всю кровь, возможно, даже казаться восковой?
     Разумеется, это было абсолютным безумием — полагать, что кто-то и вправду мог положить в мою корзину человеческую голову. Как бы Хейджер смог провернуть это? Ведь не стал же бы он расхаживать по битком набитому людьми офису с только что отрезанной головой в руке?
     Предположим, сначала он выпустил из нее кровь. Предположим, затем он положил ее в бумажный пакет или какой-нибудь другой контейнер. Предположим, он засунул голову в мое мусорное ведро еще до восьми утра, пока в офисе никого не было. Если это действительно человеческая голова, то это уже никакой не розыгрыш. Это убийство!
     Я вытер лоб носовым платком.
     Зачем кому-то могло понадобиться убивать уборщика? Зачем весь этот ритуал с отрезанием его головы и помещением ее в мою мусорную корзину?
     Ответ представлялся болезненно очевидным.
     Если голову Бронсона обнаружили бы в моей корзине, то все — включая, разумеется, и полицию — тотчас же пришли бы к выводу, что именно я Бронсона и убил. Отпечатки моих пальцев, несомненно, нашлись бы на каждом из тех скомканных листков, на которых лежит голова.
     Хотя какой возможный мотив мог я иметь для подобного преступления? Я даже не помню, чтобы вообще хоть раз в жизни разговаривал с Бронсоном. Возможно, я и кивал ему мимоходом, но не более того.
     Я заметил, что рассыльный, как обычно, ходит от стола к столу, собирая утреннюю исходящую корреспонденцию. Он будет здесь через несколько секунд.
     Я едва не ударился в панику, но затем увидел свой портфель, стоявший на полу у самой стенки стола, и быстренько накрыл им корзину.
     Рассыльный подошел, насвистывая, к моему столу, забрал из папки для исходящей почты три письма и удалился.
     Я с облегчением выдохнул.
     Все это было безумием. Голова должна быть восковой. Все, что мне нужно сделать, так это дотянуться до корзины и дотронуться до нее…
     Но что, если она не восковая? Что, если это действительно голова уборщика?
     Я прошел к кулеру и проглотил две таблетки аспирина.
     Как вообще полицейским может прийти в голову, что я мог убить Бронсона? Уж у меня-то точно не было никакого мотива — но разве для подобного преступления нужен мотив?
     Убить Бронсона — это одно, но отрезать его голову и положить в корзину для ненужной бумаги — совсем другое. Это уже дело рук сумасшедшего, а сумасшедшие в мотивах не нуждаются.
     Я мрачно представил, что на сей счет скажут психиатры и психологи. Можно было не сомневаться, что мои стабильность и невозмутимость будут ими расценены как сознательное подавление чувств и эмоций.
     Я вел тихую жизнь. У меня не было ни хобби, ни близких друзей. Я ни разу не был женат и жил с двумя незамужними сестрами и овдовевшей матерью.
     Я регулярно подстригал траву. Вставал в одно и то же время утром и ложился в одно и то же время вечером. Не пил. Не курил. Никогда не пропускал работу, за исключением тех похорон.
     Что даст им вся эта информация?
     Восковая голова или же нет, я должен немедленно от нее избавиться — но как? Может, просто взять корзину и унести ее отсюда?
     Нет. Если в ней настоящая голова, то неужели убийца позволит мне так просто ею распоряжаться? В конце концов, ему пришлось приложить определенные усилия для того, чтобы она оказалась в моей корзине.
     Как знать, вдруг он «случайно» подтолкнет меня и выбьет корзину из моих рук, когда я буду проходить мимо, и голова вывалится и покатится по полу?
     Мне понадобится какая-нибудь коробка. Точно! Когда я буду уверен в том, что на меня никто не смотрит, я быстро опорожню корзину в коробку. Затем выйду из офиса с коробкой под мышкой, вроде как неся ее в комнату для почтовых отправлений для обертывания, но вместо этого спущу по желобу в мусоросжигательную печь.
     Я вышел в коридор и проследовал по нему до самой дальней двери. Открыл ее и вошел внутрь. В кладовой было темно и тихо. Судя по всему, помимо меня, сейчас здесь никого не было.
     Я прошел к столу с пустыми коробками, стоявшему в дальнем конце комнаты. Остановился. Увидел черные туфли, темно-серые форменные брюки и…
     Головы у тела не было — а рядом с ним лежал большой окровавленный нож.
     Я услышал шаги в коридоре и увидел за матовым стеклом мужской силуэт. Повернулась ручка, открылась дверь. Это был Рейли, офис-менеджер. Он закрыл дверь за собой.

  ✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

     Я сидел за столом, нахмурившись. Что я только что делал? От этих проклятых головных болей возникают провалы в памяти.
     Подошла мисс Гриннель с какими-то документами.
     Она посмотрела вниз, на корзину для бумаги, и увидела две головы, лежащие ухо к уху, — голову Бронсона и голову Рейли.
     Глаза ее округлились.
     Я вздохнул. Почему все они пытаются закричать?
     Я вытащил из верхнего ящика стола нож и воспользовался им в третий раз за утро.  1^sted: AHMM, Dec 1973 ■ Перевод: Л. Самуйлов ■ Публикация на форуме: 28.10.2018 г.
• "Когда шериф ходил пешком"
      — РОСТ у Джоуи Ли — около пяти футов

  десяти дюймов*

    Примерно 178 см.

  , короткие каштановые волосы, небольшой шрам прямо под левым ухом, и вес приличный — около ста семидесяти

  фунтов*

    Примерно 77 кг.

  .
      Приличный вес? Я считал сто семьдесят фунтов легким весом.
      Продавец продолжил:
      — Но, думаю, Л.К. дал вам снимок?
      — Нет, — сказал я. — И я даже знаю, кто такой Л.К.
      Он хитро улыбнулся.
      — Отец Джоуи Ли, Л.К. Уильямс.
      Значит, фамилия Джоуи Ли на самом деле была Уильямс? Я думал, что Ли.
      Продавец снова наполнил мою чашку кофе.
      — Л.К. держит кафе "Новый Юг" в Камбердейле. Это примерно в шестидесяти милях на восток, откуда родом Джоуи Ли.
      Он поднял глаза, когда дверь позади меня открылась, быстро вытер стойку и отошел.
      Шериф Стейсивилля был невысоким человеком в безупречно чистой форме и белой шляпе. Он занял стул рядом со мной.
      — Я слышал, вы задаете много вопросов, особенно о Джоуи Ли.
      Я поставил чашку с кофе.
      — Я вообще никого не спрашивал о Джоуи Ли. Напротив, с тех пор, как я появился в этом городе, люди спрашивают меня.
      Он посмотрел на меня невозмутимо.
      — Вы не один из так называемых частных детективов?
      — Я похож на частного детектива?
      — В наше время не угадаешь. Их сейчас везде показывают, начиная с

  "Мэнникса"*

    “Мэнникс” — американский детективный телесериал, который транслировался с 1967 по 1975 годы на CBS. Он был создан Ричардом Левинсоном и Уильямом Линком. Главный герой — частный детектив Джо Мэнникс.

  и заканчивая

  "Кэнноном"*

    “Кэннон” — американский детективный телесериал, который транслировался с 1971 по 1976 годы на CBS. Главный герой — частный детектив Фрэнк Кэннон.

  . Чем вы занимаетесь, мистер?
      Когда меня беспокоят, я обычно выхожу из себя.
      — Я юрист по морскому праву.
      Его это нисколько не убедило.
      —У нас здесь нет выхода к воде, кроме озера

  Джубала А. Эрли*

    Jubal Anderson Early — американский военный, юрист, генерал армии Конфедерации в годы американской гражданской войны.

  , которое даже в сезон дождей занимает всего лишь двадцать шесть акров. Зачем вы приехали сюда, мистер?
      — Я считаю, что это мое личное дело, и ничто, кроме постановления суда, не заставит меня говорить. Неужели я единственный незнакомец, который когда-либо останавливался в этом прекрасном городке?
      — Почти. Во всяком случае за последние два года. С тех пор как компания

  "Амтрак"*

    Amtrak — американская железнодорожная компания, занимающаяся пассажирскими перевозками.

  отменила наш ежедневный поезд, мы оказались в полной изоляции. — Мне показалось, что он задумался о чем-то невеселом и нахмурился. — Ситуация не имеет большого значения для мужчин, но женщины постоянно жалуются.
      Он еще раз пристально посмотрел на меня, затем повернулся и вышел в вечернюю тьму.
      Вернулся продавец.
      — Думаю, я был последним, кто видел Джоуи Ли в добром здравии. За исключением, может быть… — Он многозначительно взглянул в ту сторону, куда направился шериф.
      — Вы хотите сказать мне, что Джоуи Ли нет в живых?
      Он пожал плечами.
      — Некоторые из нас так думают. Исчезновение Джоуи Ли случилось неделю назад, и здесь не о чем говорить, кроме разве что грязи на шинах патрульной машины.
      Грязь на шинах патрульной машины? Я собирался спросить об этом, но он продолжил:
      — Когда происходит что-то подобное, город разделяется на две части. — Он задумался. — Если подумать, когда хоть что-то происходит, город разделяется на две части. Как бы то ни было, половина жителей выступает за то, чтобы об этом деле умалчивать и не давать ему выйти за пределы города, а другая половина хотела бы вынести его на всеобщее обозрение.
      — Почему бы и нет?
      — У шерифа скверный характер, и ему не хочется перечить. Особенно в чем-то подобном. — Он наклонился немного ближе. — У вас есть значок?
      Я закрыл глаза.
      — Я морской юрист.
      Он усмехнулся.
      — А чем же занимается морской юрист?
      — В настоящее время я представляю интересы последнего выжившего в кораблекрушении "Леди Дианы" в 1893 году.
      — В 1893 году? Вы имеете в виду, что дело рассматривается в суде уже восемьдесят один год?
      Я улыбнулся.
      — Мой дорогой друг, если бы вы хоть что-нибудь понимали в праве, особенно в морском праве, вы бы знали, что с такими делами нельзя торопиться. — Я взглянул на часы. Было почти девять. — Я не окажусь чрезмерным оптимистом, если спрошу: есть ли в этом городе отель?
      — "Борегард". Сейчас там много свободных номеров. Отель принадлежит Рэйфу Коверту, который приходится шерифу двоюродным братом, так что не позволяйте ему дать вам номер

  Улисса С. Гранта.*

    Ulysses S. Grant (1822–1885) — американский политический и военный деятель, 18-й президент США.

  Это № 222.
      Я вернулся к припаркованной машине и затем прошел с чемоданом полквартала до "Борегарда". Когда я вошел в вестибюль, у меня сложилось отчетливое впечатление, что все внутри знали обо мне или думали, что знают.
      Мужчина за стойкой выглядел немного враждебно, наблюдая, как я расписываюсь в книге регистрации. Он снял с доски ключ.
      — Ваш номер — 222.
      Я великодушно улыбнулся.
      — У меня аллергия на число 222. Это длинная история, и когда-нибудь, когда у меня будет больше времени, я вам ее расскажу. Пожалуйста, дайте другой номер.
      Он неохотно достал еще один ключ с биркой.
      Мой номер оказался довольно чистым и уютным. Я на полчаса включил телевизор и затем лег спать.
      Утром, когда я закончил одеваться, в мою дверь постучали.
      За дверью я обнаружил маленькую пожилую женщину в униформе горничной с простынями и наволочками, перекинутыми через руку.
      — Я пришла сменить постельное белье.
      Она начала разбирать постель.
      — Держу пари, что вас нанял Л.К.
      — Л.К. Уильямс?
      Она кивнула.
      — Как вы думаете, Джоуи Ли еще среди живых?
      — Почему все думают, что Джоуи Ли среди мертвых?
      Она натянула на подушку свежую наволочку.
       — Все мы сознательные граждане — или по крайней мере половина из нас —но мы должны быть осторожны в том, что говорим в присутствии шерифа и его родственников. Думаю, я была последней, кто видел Джоуи Ли.
      — Я думал, что эта честь принадлежит продавцу в кафе "Стейсивилль".
      Она фыркнула:
      — Алекс видел Джоуи Ли в понедельник в 21:30. Я видела Джоуи Ли и шерифа в 21:45. Прямо за тюрьмой. И они ссорились.
      — О чем?
      — Я не смогла разобрать. Они замолчали, увидев меня, и не продолжали ссору, пока я не отошла подальше. Как вам наш город?
      — Очаровательный.
      Она развернула простыню.
      — Стейсивилль — рай для мужчин и собак, но ад для женщин и

  лошадей*

    Имеется в виду выражение "Техас — рай для мужчин и собак, но ад для женщин и лошадей", которое приписывают американской журналистке Молли Айвинс.

  . С тех пор как нас лишили поезда, мы, женщины, оказались отрезаны от мира.
      — Неужели никто из вас не умеет водить автомобиль?
      — Как правило, у нас в городе на семью одна машина. Вы когда-нибудь пытались отобрать машину у мужа только ради того, чтобы просто съездить за покупками в Монтгомери?
      — То есть вы изолированы и потому находитесь в отчаянии?
      — У нас есть телевидение, а библиотека открыта во второй половине дня по вторникам и четвергам, но это забота о культурном развитии. Но мы тем не менее изолированы. Если ты время от времени не выходишь в свет и не знакомишься с новыми людьми, становишься провинциалом и весь день думаешь только о себе.
      Когда она ушла, я подошел к окну и посмотрел на Мэйн-стрит. Согласно информации, которую я собрал, в Стейсивилле было, помимо прочего, две аптеки, четыре кафе-ресторана, пять церквей, два врача, три дантиста и один костоправ.
      В дверь снова постучали.
      На этот раз я обнаружил крупного молодого человека в синих джинсах и майке. Судя по его возрасту, он учился в старшем классе средней школы.
      Он грозно посмотрел на меня.
      — Мистер, я бы посоветовал вам сесть на первый автобус, отправляющийся из Стейсивилля.
      — Из Стейсивилля не ходят автобусы.
      Он слегка покраснел.
      — Я имею в виду, садитесь в свою машину. В любом случае уезжайте из города.
      — Почему?
      Он напряг заметный бицепс.
      — Потому что я так говорю.
      Я показал зубы.
      — Предупреждаю, у меня коричневый пояс по каратэ.
      На самом деле я не могу отличить удар в каратэ от

  чаши хибачи*

    Хибачи — традиционная японская жаровня.

  .
      Он заколебался.
      — Я сам получил белый пояс. Мой тренер по физкультуре говорит, что я довольно хорош.
      Я угрожающе усмехнулся:
      — Ты должен знать, что человек с белым поясом просто так не связывается с обладателем высшего коричневого пояса, за исключением случаев, когда он застрахован на большую сумму. Что за необдуманный порыв привел тебя сюда?
      Он нервно переминался с ноги на ногу.
      — Шериф — мой дядя, и он был добр ко мне, например, на Рождество и дни рождения. Поэтому я подумал, что, может быть, смогу помочь ему в час нужды… независимо от того, что он сделал… немного поднажав на вас.
      — Он послал тебя сюда?
      — Нет. Он ничего об этом не знает.
      Я грустно покачал головой.
      — Мой дорогой молодой человек, опираясь на весь свой опыт просмотра телесериалов, видел ли ты когда-нибудь детектива, напуганного угрозами или даже намеком на насилие?
      Он нахмурился, оглядываясь назад.
      — Теперь, когда я об этом подумал…— Он взглянул на свои наручные часы, как бы внезапно сделав открытие. — Ну и дела, смотрите, сколько уже времени. — Мне пора идти, иначе я опоздаю на урок химии.
      Он взял стопку книг, которые, видимо, положил возле двери, прежде чем постучать, и быстро скрылся на лестнице.
      Я пошел в ближайший ресторан позавтракать.
      У обслуживающей меня официантки на кармане униформы было вышито имя Билли Джи. Она улыбнулась.
      — Доброе утро, мистер Коллинз.
      Я никогда в жизни не видел ее раньше.
      Она подмигнула.
      — Мы здесь не часто встречаем морских юристов.
      — И я сомневаюсь, что встретите их в будущем.
      — Как вам наш город?
      — Интересный.
      Она пожала плечами.
      —Это рай для мужчин и собак, но ад для женщин и лошадей.
      Я уставился на нее.
      — У вас здесь много лошадей?
      — Ну нет. Это просто выражение такое. Но у нас много женщин.
      Я выглянул в окно. Шериф припарковал свою патрульную машину через дорогу и теперь стоял рядом с ней, демонстративно осматривая свое ружье.
      — Шериф просто обожает охоту, — сказала Билли Джи.
      — На что он охотится?
      — В основном на кроликов.
      Шериф заметил пылинку на своей безупречной машине и смахнул ее носовым платком.
      — Город разрешает шерифу использовать машину в личных целях, — сказала Билли Джи. — Он очень хорошо о ней заботится и никогда не отходит от нее далеко. — Она лукаво улыбнулась. — За исключением прошлого вторника, когда он ходил пешком.
      Она приняла у меня заказ и ушла.
      Когда я закончил есть и вышел из ресторана, меня остановил шериф.
      — Кто вас нанял?
      — Как насчет Л.К. Уильямса?
      — Не врите! Это был кто-то из города, не так ли? Или, может быть, они образовали комитет? — Он взглянул на трех детей дошкольного возраста, которые осторожно прошли мимо него. — Я знаю, о чем думают все в городе. Но ни у одного из них не хватило смелости прямо это высказать.
      — Высказать что?
      — Неважно. Я просто не хочу никакого вмешательства со стороны.
      Я зашел в магазин, расположенный чуть дальше по улице.
      Хозяин хмуро на меня посмотрел.
      — Я не буду отвечать ни на один ваш вопрос. Вы ничего от меня не добьетесь.
      Еще один родственник шерифа?
      — Я просто зашел за сигарами.
      Он холодно посмотрел на меня.
      — Ладно. Я скажу вам одну вещь и не более того. Спросите Рэндольфа.
      Он двинулся в заднюю часть магазина.
      — А как насчет моих сигар?
      Он исчез в задней комнате.
      Я вздохнул и купил сигары во втором магазине города, где продавец оказался более дружелюбным. Я пошел обратно по Мэйн-стрит, мимо площади у здания суда, на которой была установлена пушка времен Гражданской войны, направленная на север.
      Я вернулся в свой гостиничный номер.
      На моей кровати сидел полный бородатый мужчина. Его белый костюм был уже не совсем белым, а панама выглядела помятой.
      Он осмелился улыбнуться:
      — Дверь была не заперта, поэтому я просто вошел, когда на мой стук никто не ответил. Кроме того, я не хотел, чтобы меня здесь кто-нибудь увидел. Никогда не знаешь, кому можно доверять.
      — Кто вы, черт возьми, такой?
      — Я Рэндольф Уистер. — Он провел языком по губам. — У вас случайно нет поблизости какой-нибудь выпивки?
      — Нет. Но вы, я уверен, уже искали.
      Он кивнул.
      — Я просто подумал, что у вас может быть что-то при себе.
      — Извините.
      Он философски воспринял ситуацию.
      — Вы платите за ценную информацию, не так ли?
      — Полагаю, вы собираетесь сказать мне, что были последним человеком, который видел Джоуи Ли?
      — Нет. Это была миссис Уиттакер из отеля. Но я видел кое-что другое.
      Я проверил содержимое своего чемодана. Кажется, ничего не пропало.
      — Я был в тюрьме во вторник вечером, — сказал Рэндольф. — Такое случается время от времени. В любом случае шериф поместил меня в камеру, чтобы я отоспался.
      Я закрыл чемодан и запер его.
      Рэндольф продолжил:
      — Я проснулся около семи утра в среду, когда услышал звук льющейся воды на заднем дворе тюрьмы. Я выглянул из окна своей камеры и увидел, как шериф моет свою машину из шланга.
      — Он никогда раньше не мыл свою машину?
      — Я имею в виду, что на шинах патрульной машины была грязь. Засохшая грязь. Как он мог испачкать шины грязью, если у нас здесь уже две недели не было дождя?
      Рэндольф отпил воду из стакана, стоящего на ночном столике.
      — В понедельник вечером в 21:45 миссис Уиттакер видела, как шериф и Джои Ли ссорятся. Это последний раз, когда кто-либо видел Джоуи Ли. А потом, рано утром в среду, шериф счищает грязь с шин патрульной машины.
      — Кажется, вы вообще пропустили вторник.
      — Во вторник шериф весь день был в городе. Ходил пешком.
      — Почему это должно быть так важно?
      — Когда шериф арестовал меня во вторник вечером, он пешком проводил меня в тюрьму. Когда я спросил его, почему меня, как всегда, не подвезли на машине, он разозлился и велел мне заткнуться.
      Он поставил пустой стакан.
      — Выйдя из тюрьмы, я услышал об исчезновении Джоуи Ли. Я также слышал, что никто не видел патрульную машину весь вторник. Шериф, конечно, был в городе, но по всем своим делам он ходил пешком. А когда его спрашивали о машине, он злился и говорил, что она стоит в автомастерской на ремонте. Но в городе всего две автомастерские, и ни в одной из них во вторник не ремонтировали машину шерифа. Зачем же шерифу лгать о чем-то подобном, если ему нечего скрывать?
      — Не имею ни малейшего понятия.
      — Предположим, что в понедельник вечером шериф убил Джоуи Ли во время той ссоры. Он сразу не сообразил, что делать с телом, поэтому спрятал его в багажнике патрульной машины и оставил машину в гараже на весь вторник, пока все обдумывал. А потом во вторник вечером он избавился от тела. Если бы я искал тело, то для начала поисков выбрал бы берег озера Джубала А. Эрли. Вода отступает из-за засухи, и берега превращаются в сплошную грязь.
      — Если люди в городе что-то подозревают, почему никто из вас не обратился к местным властям?
      — Думаю, все ждали, что это сделает кто-то другой, но никто этого не сделал. Подозреваю, вас нанял Л.К.?
      Я взял свой чемодан.
      — Нет.
      Он нахмурился.
      — Вы уезжаете из города?
      — Да.
      Я улыбнулся, открыл дверь и вышел.
      По дороге обратно к машине я снова встретил шерифа. Его взгляд упал на мой чемодан.
      — Уезжаете из города?
      — Да. Мне понравилось ваше гостеприимство, но пора двигаться дальше. Я закончил то дело, ради которого приезжал сюда.
      Я оставил его там, стоящим с приоткрытым ртом.
      Я уехал из Стейсивилля, провел некоторое время в Ньюкорте и Портертауне и прибыл в Камбердейл в три часа дня. Я окинул взглядом лавки, магазины и витрину кафе Л.К. Уильямса.
      Я поколебался мгновение, затем припарковался и вошел внутрь. В это время дня я был единственным посетителем. Я занял одну из пустых кабинок у стены.
      Официантка, подошедшая принять у меня заказ, была высокой женщиной и, как мне показалось, попавшей в беду. Она промокнула покрасневшие глаза.
      Ростом она была около пяти футов десяти дюймов, у нее были короткие каштановые волосы и небольшой шрам под левым ухом. По моим расчетам, она весила около ста семидесяти фунтов.
      Да, вес приличный.
      Внезапная, невероятная мысль пришла мне в голову:
      — Вы — Джоуи Ли Уильямс?
      Она, казалось, была немного удивлена таким узнаванием.
      — Джоуи — сокращенно от Джозефины. Как и имя Джоуи Хизертон, знаменитой актрисы, которой я восхищаюсь. Уильямс — моя девичья фамилия, но сейчас я замужем. Я вас знаю?
      — Из-за вас весь Стейсивилль в смятении, — сказал я. — Никто не знает, что с вами случилось.
      Упоминание о Стейсивилле вызвало новые слезы. Успокоившись и взяв себя в руки, она решила излить мне душу:
      — Все началось с того, что я поехала на машине в Монтгомери за покупками.
      — Мне это не кажется таким ужасным преступлением.
      — И мне тоже, и я не знаю, почему Клайда это так взволновало. В конце концов, у него есть разрешение города использовать машину также и в личных целях.
      — Кто такой Клайд?
      — Мой муж. Шериф в Стейсивилле.
      Я моргнул.
      — Вы поехали на патрульной машине в Монтгомери за покупками?
      — Клайд уже несколько месяцев ни за кем не гонялся на ней, и я не думала, что будет иметь большое значение, если я одолжу ее хотя бы на один день. Но я не смогла убедить Клайда пойти мне навстречу, и мы сильно поссорились.
      — В понедельник вечером? За тюрьмой?
      Она кивнула.
      — Так что во вторник утром, пока Клайд еще спал, я взяла ключи и просто уехала. Я надела одну из фуражек Клайда и темное пальто, и никто ничего заподозрил, особенно в Монтгомери, где женщины поступают так, как им хочется.
      Она вытерла нос.
      — По дороге домой у меня возникла проблема с карбюратором, и я надолго застряла в грязи на городской дороге в округе Отога. Учитывая все произошедшее, я вернулась домой далеко за полночь. Клайд был просто в ярости.
      Воспоминание об этом оказалось для нее весьма болезненным.
      — То, как Клайд высказался относительно моих умственных способностей, было просто ужасным. Поэтому я просто позвонила отцу, и он приехал за мной в три часа ночи.
      — Ваш муж знает, что вы здесь?
      Она кивнула.
      — И он ни разу не позвонил, чтобы извиниться.
      Очевидно, шериф был гордым человеком, который предпочитал никому не рассказывать о том, что его жена фактически украла патрульную машину, поехала в Монтгомери за покупками, а затем ушла от него.
      Он, должно быть, подозревал, что все в городе знают об исчезновении его жены, но знал ли он, что половина города — если не весь город — подозревала его в убийстве?
      Я вздохнул.
      — Вы когда-нибудь задумывались о том, чтобы поступить благородно — позвонить мужу и сказать ему, что вы его прощаете?
      Казалось, ей нужен был лишь намек на поддержку.
      — Вы правда думаете, что мне стоит ему позвонить?
      — Конечно. И кроме того, вы всегда можете повесить трубку, если он снова станет грубить.
      — Я сделаю это, — решительно сказала она.
      Она резко оставила меня и подошла к телефонной будке в конце зала.
      Я видел, как она набирала телефонный номер. Во время разговора она много раз пользовалась носовым платком, но по общему выражению ее лица казалось, что она скоро вернется в Стейсивилль с Клайдом — мужем, который если не забыл обо всем, то хотя бы простил.
  
      Я не морской юрист. Я также и не детектив — ни частный, ни какой-либо еще.
      Я работаю на "Южно-центральной автобусной линии", и моя работа — исследовать возможные новые автобусные маршруты, особенно в тех районах, которые больше не обслуживаются железной дорогой.
      Ко мне подошла другая официантка, чтобы принять заказ.
      — Как вам Камбердейл? — спросила она.
      — Занимательный.
      Она вздохнула.
      — Это рай для мужчин и собак, но ад для женщин и лошадей. Я не была в Монтгомери уже три месяца.
      Я отметил для себя, что, помимо Стейсивилля, Ньюкорта и Портертауна, я могу с таким же успехом добавить к новому маршруту и Камбердейл.

  Библиография*

  Библиография*

  "When the Sheriff Walked"; 1^st ed: AHMM, декабрь 1974 г.
  др. издания: "Best Detective Stories of the Year —1975", антология, ред. Аллен Хьюбин, Dutton, 1975 г.; "Alfred Hitchcock’s Words of Prey", Лоис Адамс и Gail Hayden, Davis, 1986 г.; "Alfred Hitchcock’s Anthology #2", лето 1986 г.; "Alfred Hitchcock’s Mystery by the Tale", Castle, 1988 г.; etc.

  Перевод:*

  Форум "Клуб любителей детектива"; В. Казаков / Редактор-корректор: О. Белозовская, 17 марта 2024 г.
• “УСТАНОВЛЕНИЕ ЛИЧНОСТИ”
     “A Case of Identity”   Я выяснил, кто на самом деле был Джек Потрошитель. Теперь мне известно его настоящее имя.
     Я видел, как он совершил свое первое преступление, и, конечно, узнал бы его, если бы нам довелось когда-либо встретиться, но лишь месяц назад смог связать запечатлевшееся в памяти лицо с конкретным именем и фамилией.
     Да, я был там в ту жуткую ночь — вжавшись во мраке в стену у ближайшего дверного проема, не осмеливался пошевелиться и едва смел дышать. Даже не сомневаюсь, знай он, что я стал свидетелем убийства, тут же набросился бы и порезал на ленты.
     Охваченный ужасом, я наблюдал за его ужасными манипуляциями и ничего не сделал. Ничего. Та бедняжка умерла быстро. Да, почти мгновенно — ей не смог бы помочь ни я, ни кто-либо другой. Всего того, что он творил с нею после, несчастной уже не довелось ощутить.
     Это была первая его жертва.
     Что сам я делал в Уайтчепеле в этот час ночи?
     Даже сегодня краснею при мысли о своей “миссии”. Но я был совсем юным младшим офицером, только-только произведенным в чин для незамедлительного отбытия на службу в Индию, и должен был покинуть Англию на следующий день. Существовала немалая вероятность того, что я не увижу ни одной белой женщины на протяжении многих лет.
     Вот я и рыскал по соседству в гражданской одежде в поисках общества — впрочем, безуспешно, ибо все уличные девки выглядели такими толстыми и неухоженными, что вызывали отвращение.
     В конце концов, устав от тщетных поисков того, что мне, скорее всего, и не удалось бы найти, я остановился в каком-то дверном проеме, чтобы закурить сигарету.
     Пока рылся в карманах в поисках спичек, увидел шедшую по проулку женщину. Не желая больше контактировать с этими созданиями, я отступил во мрак, решив дождаться, пока она пройдет мимо.
     Проститутка уже миновала то место, где я укрывался, и прошла еще шагов десять, когда в конце проулка возникла другая — мужская — фигура. Поравнявшись с этим человеком, женщина остановилась, и они перекинулись парочкой слов, донесшихся до меня невнятным ропотом. А затем вдруг он вскинул руку, сверкнул нож — бедняжка не успела даже вскрикнуть. Через несколько мгновений Потрошитель принялся “работать” над телом.
     Я вовсе не трус — впоследствии не раз участвовал в кровавых заварушках. Но тут все обстояло совершенно иначе. Все случилось настолько внезапно, было столь шокирующим и ужасным, что я в буквальном смысле застыл на месте. Нет, мне никогда не забыть то мужское лицо, столь жутко бледное в лунном свете. Те обезумевшие глаза. Я видел каждый его жест, каждое движение, и после того, как по завершении своей грязной “работы” он растворился в ночи, тоже покинул место преступления.
     Моим первым — вполне естественным порывом — было разыскать полисмена, но, мчась по улицам, я задумался: а так ли уж это разумно? Чем теперь поможет бедняжке полиция? Тогда как я, если сообщу об убийстве, буду подвергнут допросу. Это уж точно — как минимум. Возможно, полиция пожелает знать, что я-то делал в этот час ночи в столь мрачном районе. И как тогда отвечать? Лгать? Сказать правду?
     Я был воспитан в семье высочайших моральных принципов — любимый сын, от которого многого ждут как в плане непосредственного поведения, так и с точки зрения будущей карьеры.
     Да, мне бы задали кучу вопросов — и, хочешь не хочешь, пришлось отвечать бы. Попытайся я быть уклончивым, где-то соврать, возможно, в этом убийстве заподозрили бы даже меня самого́.
     Да и что бы мне дал поход в полицию? Да, я смог бы снабдить стражей порядка описанием убийцы, но в Лондоне, с его населением в 4 000 000 душ, оно подошло бы многим тысячам мужчин. Возможно, если убийца когда-то за что-то уже привлекался, я и смог бы его идентифицировать. Но зачем мне было раскрывать себя сейчас, когда это привело бы разве что к моей собственной погибели? Я заметил впереди констебля, кивнул ему, когда он проходил мимо, и вернулся в гостиницу.
     
     На следующее утро отбыл на пакетботе в Индию.
     Именно там, на субконтиненте, я и узнал по прошествии нескольких месяцев из газет, доходивших до нас с недельной задержкой, что зверство, которому я был свидетелем, явилось лишь первым в серии убийств и увечий, и что преступник все еще на свободе, а полиция — в замешательстве. Могло ли быть иначе, будь мне известно в день первого убийства, что за ним последуют другие? Пошел ли бы я в полицию, невзирая на риск для собственного будущего? Не знаю. Конечно, тот факт, что убийства продолжились, глубоко меня потряс. И все же я размышлял так: смогу ли чем-то помочь расследованию, если явлюсь в полицию здесь, в Индии, со всего лишь общим описанием убийцы? Да и вскройся правда о том, что я так и стоял в ту ночь, съежившись у стены, и ничего не сделал, мне неизбежно пришлось бы покинуть службу.
     В общем, я снова уступил целесообразности и продолжил хранить молчание.
     Относительно личности Джека Потрошителя ходила масса слухов. Было высказано предположение, что, по всей видимости, это субъект, обладающий определенными познаниями в области медицины. Некоторые продвигали теорию, что в его жилах, возможно, течет королевская кровь. Что Потрошитель — человек грамотный, было ясно по тем насмешливым письмам, которые он писал властям. Это уж точно был не какой-нибудь невежественный безумец из трущоб. Если полиция арестует какого-нибудь подозреваемого, и дело дойдет до суда, смогу ли я найти в себе смелость явиться туда, чтобы подтвердить его вину или невиновность? Я старался об этом не думать.
     Но затем убийства прекратились. Естественно, я ощутил громадное облегчение. И, как миллионы других англичан, задавался вопросом: но по какой причине? Из-за того, что Потрошитель и сам умер? Может, даже убил себя? Или, может, был отправлен в какую-нибудь психушку людьми, которые даже не догадывались о том, что он и есть Джек Потрошитель?
     Тогда, в конце девятнадцатого века, мы только начинали раскрывать порочные импульсы разума, которые толкают человека на совершение тех или иных поступков. А что, если Джек сам вдруг — совершенно внезапно — пробудился от гнусности своих деяний? Что, если теперь он где-нибудь прячется — жалкий, надломленный человек, вынужденный бороться с безумием и угрызениями совести?
     Да, примерно такими и были мои размышления, а между тем проходили месяцы, годы. Я же, насколько это вообще было возможно, старался не позволять мыслям о Джеке Потрошителе прокрасться в мой разум.
     
     Жизнь на границе была для молодого офицера весьма захватывающей, хотя случались и длительные периоды невыносимой скуки, в которые я позволял себе поваляться на койке в казарме за чтением старых, читанных-перечитанных экземпляров газет и журналов, доставлявшихся к нам пароходом из Англии.
     Больше всего мне был по душе журнал “Стрэнд”. Я читал статьи, рассказы, приключенческие романы и повести, с удивлением для себя самого находя в них какое-то особое очарование, и лишь какое-то время спустя осознал, что меня притягивают к этим страницам не сами по себе истории, а относящиеся к ним иллюстрации. Полагаю, будь журнал проиллюстрирован фотографиями, я сразу же понял бы, что именно привлекает мое внимание. Но в “Стрэнде” печатались исключительно штриховые рисунки, и художнику, сколь бы он ни был талантливым и способным, не всегда удавалось стопроцентно точное воспроизведение образов. Но в этих рисунках все равно тут и там скрывались подсказки, и как только они сошлись воедино, я с удивлением и ужасом обнаружил, что вижу перед собой черты ни кого иного, как Джека Потрошителя собственной персоной.
     Сначала я решил, что глаза и разум меня обманывают. Не могло ли быть так, что моя одержимость Джеком, подстегиваемая чувством вины, каким-то образом перенеслась на страницы журнала? Этот человек, этот Джек Потрошитель, носил имя, известное в англоязычном мире чуть ли не каждому.
     Я внимательно пересмотрел десятки, сотни иллюстраций, и мало-помалу в мозгу у меня зародились сомнения: а действительно ли этот человек — Джек Потрошитель? Или я схожу с ума? Я должен был это выяснить. Должен был увидеть этого человека снова, чтобы знать уж наверняка.
     
     Я ушел в давно положенный мне отпуск и отплыл в Англию. Казавшееся бесконечным путешествие, наконец, завершилось, и я сошел на берег. Зарегистрировался в гостинице, оставил багаж в номере и взял двухколесный экипаж.
     Да, я знал, где смогу найти Джека Потрошителя, если он действительно Джек Потрошитель. Знал даже его адрес.
     Когда кэб прибыл в пункт назначения, меня снова охватили сомнения. Я приказал извозчику проехать чуть дальше и остановиться у обочины через пару домов. Еще час назад я был намерен отважно постучать в дверь, попросить провести меня к нему, но на этом моя прыть и заканчивалась — что за этим последует, я не знал.
     Если он действительно Джек Потрошитель, хватило ли бы мне смелости заявить ему об этом в лицо? Сказать ему, что я немедленно пойду в полицию и расскажу обо всем, что видел? Или, быть может, куда мудрее — после того, как я убедился бы в мысли, что он и есть Джек Потрошитель — всего-навсего изобразить смущение и заявить, что я, вероятно, ошибся адресом, что искал кое-кого другого. Но следовало ли бы мне пойти в полицию затем?
     Я промокнул лоб носовым платком.
     Какие у меня есть реальные доказательства того, что он — Потрошитель? Да вообще никаких. Мое слово против его — и только. Конечно, он отрицал бы вину. Да и кто бы поверил, что он способен совершить такое? Все закончилось бы тем, что меня объявили сумасшедшим, ибо только безумец посмел бы обвинять подобного человека в столь гнусном преступлении.
     Предположим, всего лишь предположим, что по какой-то абсурдной причине он все же решил бы признаться. Может, он даже надеется на то, что все вскроется? Разве — для его извращенного ума — это не стало бы величайшим триумфом его карьеры убийцы? Открыться перед всем миром и, сделав это, разрушить, обратить в пыль свою репутацию человека, который…
     Я снова промокнул лоб платком.
     Может, мне следует хотя бы послать в полицию анонимное письмо? Но что это даст? Жалкое, ничем не подкрепленное обвинение, да еще такое, за которое никто не готов ответить. Да и потом, чего я добьюсь, раскрыв личность Джека Потрошителя теперь? В конце концов, убивать он уже прекратил. Его жертвы мертвы и давно похоронены. Ничто не вернет их к жизни.
     Да, Джек Потрошитель прекратил убивать, и я знал, почему.
     Он остановился потому, что нашел для себя новый вызов. Убийства, увечья перестали представлять для него интерес. Оказалось, перехитрить полицию не так уж и сложно. Продолжи он убивать, это стало бы всего лишь повторением того, что уже удалось. Да и всегда существует возможность оказаться постыдно задержанным каким-нибудь никчемным раздолбаем, случайно забредшим на место преступления.
     Нет, убийства — это

  faits accomplis*

    Свершившийся факт

  , как говорят французы. С ними покончено. Они уже в прошлом. Теперь он вовлечен в новую игру. Такую, от которой можно получать удовольствие, наслаждение, кайф день за днем, год за годом. Которая является для него продолжающимся, непрерывным вызовом.
     И поэтому он умышленно сблизился с…
     
     Я снова взглянул на окна второго этажа. Есть ли сейчас кто-нибудь дома? Не наблюдает ли за мной из-за тех занавесок высокий худощавый мужчина, ежедневно наполняющий свою гнутую глиняную трубку черным табаком из персидской туфли? Парадная дверь дома открылась, на крыльцо вышла полная женщина средних лет и начала выбивать пыль из коврика.
     Позади меня остановился кэб, и пассажир ступил на мостовую.
     Сердце молотом застучало у меня в груди: я узнал его.
     Да! Из кэба выбрался Джек Потрошитель собственной персоной!
     Насчет этого не могло быть ни малейших сомнений. Это был тот самый мужчина, которого я видел в ту ужасную ночь.
     Джек расплатился с извозчиком, взглянул на окна своего жилища, и по губам его пробежала легкая улыбка. Затем он подхватил свой черный кожаный чемоданчик, кивнул женщине и вошел в дом 221Б по Бейкер-стрит, где наверху, в их общей квартире, его поджидал друг, тот самый великий детектив.
     Да, я знаю, кто он — Джек Потрошитель — но никому этого не открою.
     Я приказал кебмену отвезти меня обратно в гостиницу.  1^sted: EQMM, Jan 27th 1982 ■ Перевод: Л. Самуйлов ■ Публикация на форуме: 13.04.2023 г.
• ×

Подробная информация во вкладках

[Доктор Фелл]

   “Корзина для бумаг”
   Помните шикарные сборники Альфреда Хичкока? Этот рассказ буквально проситься в такой.
Обожаю черный юмор.

[Борис Карлович]

   “Корзина для бумаг”
   Просто и со вкусом. События, как и принято у Ритчи, развиваются настолько быстро, что даже не успеваешь задуматься о “финальном перевертыше”, поэтому в целом не самая сложная концовка показалась мне неожиданной.

Помните шикарные сборники Альфреда Хичкока? Этот рассказ буквально проситься в такой.

   Рассказ как раз из подобного сборника и взят))
   Alfred Hitchcock: Mortal Errors, ed. Cathleen Jordan, 1983

[Stark]

  “Третий звонок”

  За перевод огромное спасибо.
  Я сам перевел этот рассказ еще четыре года назад. Тогда он мне показался не очень интересным, без особых неожиданностей в финале, и я решил не выкладывать рассказ на форуме.

[Леди Эстер]

  “Ох уж этот русский!”

  Автор знает просто невероятное, особенно для американца, число народов, живущих в Восточной Европе — венгры, чехи, словаки, румыны и даже русины. Хотя рассказ все-таки показался мне немного наивным, но финальный поворот просто очарователен.

[Виктор]

  “Третий звонок”

  Спасибо за перевод!

  Вот уж, какой папашка! Выгораживая своего сына (хотя он даже точно не знал, действительно ли ЕГО сын звонил в школу), он практически сам идет на нарушение закона. Полицейского такие действия совсем не красят
  Но вот что странно: почему полиция ограничивается рассмотрением только одной версии — о том, что звонок сделал кто-то из учеников? Могли же ведь быть и настоящие террористы?
  Видимо, автор решил ограничиться только проблемой "отцов и детей".

[Виктор]

  “Ох уж этот русский!”

   ...но финальный поворот просто очарователен.

   Соглашусь, схема финального поворота хороша, но что-то кажется явно “недотянутым”.
  К тому же, не очень понятно где-же прыгун Бела (венгр!) мог слышать рассказа Бориса Волакова. Ведь если Борис оказался на советском судне, то его доставили в СССР, и в дальнейшем уже вряд ли выпустили бы за рубеж (после такого инцидента, да ещё и просьбы Бориса остаться на Западе)?
   Или же Бела приезжал на какие-то соревнования в СССР и где-то случайно встречался с Борисом, когда тот рассказывал свою историю?

[Леди Эстер]

  "Ох уж этот русский!"

не очень понятно где-же прыгун Бела (венгр!) мог слышать рассказа Бориса Волакова

   Фразу “Я слышал, сам Борис рассказывал...” можно понимать двояко: в том смысле, что Бела слышал от кого-то, что Борис сам рассказывал о происшествии или что Бела слышал рассказ от самого Бориса.
   Тут не хватает слова. “Я слышал, что сам Борис рассказывал...” или “Я слышал, как сам Борис рассказывал...”. Смысл будет разным. интересно, что там в оригинале.

[Stark]

  “Ох уж этот русский!”

  В оригинале фразе звучит так: “No. But I have just heard that Boris himself maintains that this happened.”

[Леди Эстер]

  “Ох уж этот русский!”

  Как мне кажется, это вариант 1: “Я слышал, что...”. То есть он мог это слышать от кого-то другого, а вовсе не от Бориса.

[Доктор Фелл]

  “Философ-убийца”

  Мне всегда нравились такие, я бы их назвал, “зарисовки”. Мини-рассказ с макси-черным юмором.

[Виктор]

   “Философ-убийца”

   Это еще и такая вариация на тему “Преступление и наказание”.

[Stark]

  “Философ-убийца”

  Виктор, спасибо за такой приятный и неожиданный подарок. Рассказ классный и финал порадовал.

[Леди Эстер]

  “Убийца с копилкой”

  Отличный рассказ. Просто супер!!!
  Респект переводчику.

[Доктор Немо]

  “Убийца с копилкой”

  Я, честно говоря, до самого конца подозревал, что брат Горацио окажется-таки настоящим :)
  Спасибо за нового Ритчи!

[Виктор]

  “Убийца с копилкой”

  Великолепный рассказ
  Пример того, как анекдотическую ситуацию можно развернуть в полноценный детектив с расследованием. Джеку Ритчи это удалось блестяще.

[Доктор Фелл]

   Добавил симпатичный рассказ “Установление личности”.

[afanasev]

"Убийца с копилкой" мне тоже понравился, кажется пацана я раскусил, но до последнего надеялся, что он настолько хитер, что отмажет всех и сам выйдет сухим из воды. В этом плане финал оказался проще, но тоже ничего, тоже неожиданно.

[Виктор]

"Установление личности"
Отличная, оригинальная и курьёзная версия определения личности Джека-Потрошителя.

[Доктор Немо]

Отличная, оригинальная и курьёзная версия определения личности Джека-Потрошителя.

На самом деле не очень оригинальная. Ещё раньше подобную версию предложил Джон Слейдек.