Добро пожаловать на форум «Клуб любителей детективов» . Нажмите тут для регистрации
｢НЕМНОГО ТВОЕЙ КРОВИ ｢SOME OF YOUR BLOOD｣ ПЕРВОЕ ИЗДАНИЕ: ‘Ballantine Books’, 1961 г. РАССЛЕДОВАТЕЛЬ ｢INVESTIGATOR｣: UNCOLLECTED Перевод: Г. Доновский © ‘Клуб Любителей Детектива’: 9 октября 2016 г. |  |
Подробная информация во вкладках
Прежде всего позвольте мне сказать несколько слов.
Вы знаете, где живет доктор Филип Уотербридж. У вас есть ключи от его дома, и это облегчает дело.
Идите туда. Откройте дверь: у вас есть ключи. Поднимитесь по лестнице. Теперь по коридору до конца и налево. Видите? Кабинет у Фила большой и удобный. Книги, диван, книги, стол, торшер, и снова — книги. Подойдите к письменному столу и сядьте в кресло. Вот так. Отлично. Выдвиньте нижний ящик. Что, он закрыт? Но не забывайте, у вас есть ключи. Давайте же, действуйте! Смелее. Там должна быть толстая папка. Есть? И не одна? Кладите все на стол. Это то, зачем вы пришли.
Шесть обычных серых папок. Целое досье. Зачем его держат запертым в самом нижнем ящике, будто желая спрятать подальше от чужих глаз? Но, может быть, документы положили сюда в надежде на то, что придет день, когда они будут представлять значительную ценность? Что же является для нас ценным? Деньги? Несомненно. Но еще — знание. Еще— удовольствие, страсть. И некие субтильные нити, связывающие живое существо с его прошлым.
На одной папке жирными красными буквами выведено: ‘Лично — Секретно’. Но вы не стесняйтесь. Возьмите именно ее, а остальные уберите в стол и закройте ящик. Включите лампу, поудобней расположитесь в кресле. И читайте.
Но сначала проведите ладонью по красной надписи, закройте глаза и подумайте об этой папке с предостережением ‘ЛИЧНО — СЕКРЕТНО’, пролежавшей многие годы в столе доктора Уотербриджа. Она заведена еще в то время, когда Фил работал врачом в военном госпитале для нервных больных. Ему еще не успели присвоить офицерское звание: Фил только что закончил университет и ходил в сержантах.
Война громыхала на пороге. Госпиталь был переполнен. Фил работал по двадцать часов в сутки и, несмотря на постоянное недосыпание, справлялся великолепно. Надо добавить, что хороший врач должен уметь побеждать не только болезнь, но ежедневную рутину служебных обязанностей.
Можно догадываться, что эти папки хранят в себе. Успехи и поражения, удачные находки и непоправимые ошибки. В каждой из них — душераздирающая история.
А сейчас взгляните на ту, что перед вами. В уголке вы заметите еще два слова: ‘Джордж Смит’.
Внутри пожелтевшие листы. Это письма, отпечатанные на машинке. Поверх даты везде приписка от руки — ‘конфиденциально’. Но пусть она вас не смущает. Читайте.
|
① |
Военная база, госпиталь.
Дорогой Фил,
Заметил ли ты мою пометку? В данном случае она очень точно отражает характер послания. ‘Конфиденциально’. В будущем мне не придется объяснять тебе каждый раз, о чем идет речь. Пусть это слово станет нашим кодом, если переписка по нижеизложенному делу затянется надолго.
В отдельном конверте ты найдешь мои распоряжения, вполне официальные, касающиеся досье под номером АХ-544. Я полковник, ты сержант. Поэтому я отдаю приказы, а ты подчиняешься. Но, с другой стороны, мы старые друзья. Как специалист в своей профессии, ты давно превзошел меня. Все это я не мог написать в приказе, как и то, что случай, свалившийся на нас, — не совсем обычный. По крайней мере никак не скажешь просто: ‘Извините, мы ошиблись’. Солдат, о котором говорится в документах, служил в действующей армии. Он был арестован и доставлен сюда с диагнозом: ‘неизвестная, но очень опасная болезнь с признаками агрессивности’. Так написал в донесении врач-майор, обследовавший солдата еще в части. Тогда же произошел печальный инцидент. Во время разговора этот джи-ай чуть не расквасил нос майору. Вмешались санитары, и в смирительной рубашке солдатика увезли, а потом переправили через океан. По мнению майора, только дебил мог поднять руку на старшего по званию, поэтому он решил упечь его в твою ‘чокнутую академию’ вместо того, чтобы отдать в дисциплинарный батальон.
С тех пор прошло три месяца, и про солдата, кажется, все забыли. Он сидит в какой-нибудь одиночной камере. Наверняка без намека на серьезное обследование. И уж, конечно, никто не думает о его лечении сейчас, когда во всех больницах не хватает персонала.
Полагаю, что этот парень не заслужил такого пренебрежения. Не говорю уже — такой несправедливости. Дорогой Фил, умоляю тебя, найди время заняться им. А то боюсь, как бы потом не разразился скандал.
Рассчитываю на тебя. Не пиши научных трудов. Меня устроил бы мало-мальски профессиональный диагноз.
Твой Эл.
Р. S. Оказывается, на днях погиб тот самый майор. Во время бомбежки. Известие пришло в ответ на мой запрос о дополнительной информации по делу нашего больного. Может, у майора было на него досье. И вот — ни майора, ни досье.
А. В.
Копия ответа Калифорния, Тауншип, госпиталь.
Дорогой Эл,
ты оказался совершенно прав. Я нашел его в одиночной камере, на самом верхнем этаже, и провел с ним полчаса. Он очень вежливый, очень спокойный. Говорит мало, но хорошо реагирует. Все, что он хочет, это выйти отсюда. Я решил дать ему такую надежду, пояснив, что все будет зависеть от его желания быть со мной откровенным. Единственный раз я порадовался тому, что еще не получил офицерскую форму. Он не любит офицеров. Но, как ты сказал, если мы будем лечить всех солдат, которые не любят офицеров, нам не хватит коек.
Так как у меня не было времени на проведение детальных тестов, то я дал ему бумагу и попросил написать все, что он помнит о своей жизни, посоветовав вести рассказ от первого лица: так ему будет легче. Я мог бы сделать и больше, если бы ты прислал мне такие таблетки, которые позволяют человеку работать тридцать часов в сутки и забыть, что есть элементарное понятие — сон.
Твой очень усталый и замученный Фил.
Третья или четвертая копия:
...Джордж служил в учебном батальоне, неподалеку от Токио. Трудно сказать, чему бы он там научился. Его заставляли выполнять работу, о которой он понятия не имел. Конечно, в результате он не делал ее, как полагается. В армии это обычно и происходит. Возьмем, например, почту. Письма должны перлюстрироваться. Но только те, в которых есть хоть слово о боевых операциях. И вот, в один прекрасный день, лейтенант, который должен был получше знать свои обязанности, читает письмо солдата. Обеспокоенный содержанием, цензор бежит к майору. Тот успокаивает его, объясняя: мол, в письме ничего не говорится о боевых действиях, что, впрочем, лейтенант и сам знает. Но майор тем не менее оставил письмо при себе. А на следующий день велел привести солдата...
Майор привел в порядок свой стол перед тем, как выйти в маленькую комнату, где его дожидался солдат. В руках у майора была папка с бумагами. Он заглянул в нее и произнес:
…Э-э... Смит? —и добавил: — Войдите.
Солдат вошел, и майор закрыл за ним дверь. Солдат должен был стоять по стойке ‘смирно’, но невольно повернул голову, услышав звук щелкнувшего замка. Майор, отводя глаза, сказал:
— Расслабься. Все нормально.
Казалось, он не собирался устраивать головомойку. Сел за стол, полистал какие-то документы, положил их стопочкой и наконец откинулся на стуле, чтобы получше рассмотреть солдата.
Перед майором стоял здоровенный детина, розовощекий, рыжеволосый, с таким мощным торсом, что гимнастерка лопалась на швах. Его руки и ноги были также очень развиты. Лицо замкнутое. Взгляд неподвижный. Майор не сказал о письме; так что солдат не догадывался о причине вызова к командиру. Офицер начал издалека:
— Ваш взводный говорит, что вы не очень общительны, Смит. Ни с кем не дружите. Так?
— Да, сэр,— ответил Смит просто, следуя своей привычке, по возможности, отмалчиваться и давать слово другим.
— Какое ваше любимое занятие?
—Мне нравится гулять, по лесу, например. Или охотиться. Но здесь почти нет дичи. Даже кроликов.
— И вы скучаете?
— Так точно, сэр.
— Дома вас, наверное, ждет подружка, Джордж? — теперь майор стал называть его по имени.
— Конечно.
— Здесь вы тоже иногда ходите в город?
Джордж понял, что начальник имел в виду, и отрицательно мотнул головой.
Майор взял со стола бумагу, повертел ее в руках и так и эдак, желая, видимо, узнать, не написано ли там что-нибудь вверх ногами. В этот момент Джордж понял. Он тоже уставился на письмо. Майор хотел сказать по этому поводу замечание, но неожиданно для себя спросил:
— А почему вам нравится охотиться, Джордж?
Он ждал ответа, опустив глаза. Но так как молчание затянулось, майор взглянул на солдата, быстро взял стакан, наполнил водой из графина и протянул со словами:
— Выпейте, пожалуйста.
Лицо Джорджа было белее мела. Маленькие капельки пота блестели на щеках. Весь дрожа, он взял стакан, но не стал пить. Глаза солдата не могли оторваться от листка бумаги. Майор тоже посмотрел на письмо. В это время стакан лопнул. Точнее, Джордж раздавил стакан в кулаке. Тогда майор понял, что Джордж сейчас бросится на него, и сам побелел от страха. Его спасла кровь, капающая с руки солдата: когда Джордж увидел алые пятна крови, он забыл обо всем остальном. Джордж поднес окровавленный кулак к своему носу и понюхал. Кровь била фонтанчиком между ладонью и большим пальцем, потому что стекло перерезало артерию. Джордж понюхал еще раз и припал губами к ране.
Майор незаметно нажал на кнопку звонка, находящуюся под столом. Дверь в глубине комнаты распахнулась, оттуда выскочили два дюжих молодца и набросились на Джорджа. Но чтобы его скрутить, майору потребовалось вызвать подкрепление еще из двух солдат и самому участвовать в свалке, во время которой кулаки Джорджа поработали отменно. У майора из носа хлестала кровь, а один солдат лежал на полу, закатив глаза. Джордж, улучив момент, снова принялся сосать свою окровавленную ладонь, уставившись на командира, словно разъяренный бык на матадора.
— Минуточку! — приказал майор солдатам, собиравшимся увести Джорджа.
Те приостановились, и майор, глядя Джорджу прямо в глаза, спросил уже вполне мягко, хотя и настойчиво:
— Что произошло с вами? Что такого особенного я сказал?
Взгляд Джорджа блуждал между письменным столом и разбитым носом майора. Не ответив ничего, Джордж принялся молча сосать свою руку. На протяжении следующих трех месяцев он не проронил ни слова.
|
② |
Джорджу Смиту было тогда двадцать три года. Он родился в Кентукки, в одной из небольших унылых деревушек, разбросанных вокруг шахты, среди лесов и долин.
Отец и мать Джорджа приехали из Европы, но встретились именно здесь, в Штатах. Она — единственная женщина, когда-либо заговорившая с ним, а он — единственный мужчина, который на нее взглянул. У них была общая черта. Меланхолия. И они предпочли разделить ее вместе, а не предаваться ей поодиночке. Специально перебрались в Кентукки, узнав, что тут нужны шахтеры. Работа на шахте давала возможность находиться большую часть времени, что называется, ‘в тени’ и не очень-то связываться с остальными. Английский язык родителям давался плохо, и у них были сложности в общении с людьми. Отец выбрал неоригинальный способ лечения от жизненных неудач и неспособности реализовывать свои амбиции! Беспробудные пьянки. Самые первые детские воспоминания Джорджа связаны с бессвязными воплями отца, криками матери, да его собственным жалобным воем, который непременно вплетался в сию безумную какофонию. В таком ‘климате’ он рос. Да еще голод. Постоянный голод. Он испытывал его каждую минуту, ожидая возвращения отца, который зачастую не являлся домой вовсе, а если и приходил, то раздавал только побои и мать заливалась слезами. Тогда Джордж не думал о голоде.
Несмотря ни на что, были в его жизни и счастливые моменты. Например, он любил гулять по лесу. Сначала Джордж боялся заходить далеко, но, попривыкнув, смело стал забираться в самую чащу. Лес — он такой, лес даже в плохую погоду, в стужу, в дождь и снег не сделает вас более несчастным, как могут сделать люди. Даже голод не, в счет. В лесу можно погибнуть, вас могут убить, но деревья никогда не напьются пьяными и не станут набрасываться с кулаками на вашу мать. В лесу все понятно. Тут действуют простые законы. Можно запустить палкой в кролика, промахнуться или ранить его. Он не обидится, а просто научится быть более осторожным в следующий раз. Вот и все. Но попробуйте ударить палкой человека. Может, ничего не произойдет. А может, вас посадят в тюрьму. Если один зверек захочет убить другого, он так и сделает, не задумавшись. А если человек убьет человека, то тем самым заварит кашу, которую ему вовек не расхлебать.
Джордж сызмальства выбрал лес своим убежищем от обид и несправедливостей жизни. А в шесть лет судьба ему улыбнулась: его тетка вышла замуж за небогатого фермера из Южной Вирджинии. Хотя до них было далековато, Джордж, тем не менее, временами гостил у родственников. Тогда их крошечная захудалая ферма казалась Джорджу настоящим раем.
Прогулки по лесу приносили мальчику счастье. Было лишь одно тяжелое воспоминание. Как-то в кустах он услышал подозрительный шорох. Раздвинув ветки, Джордж увидел парочку, занимающуюся любовью. Нельзя сказать, что подобный спектакль был совершенно незнаком пятилетнему Джорджу. Но сцена явно отличалась от тех, что ему приходилось наблюдать дома. Эта женщина не плакала. Она только трепыхалась, как пташка, всякий раз, когда мужчина проникал в нее глубоко. Ее голые ноги вздрагивали, словно белые крылья. Джордж смотрел завороженный, и неожиданно у него за спиной вырос другой мужчина, ждущий, очевидно, своей очереди ‘потоптать курочку’. В руках у него была палка. Изо всех сил мужчина ударил ею Джорджа по голове. Смерть была бы мгновенной, не окажись палка сухой. Сук просто сломался, а Джордж бросился бежать. Мужчина за ним. Но Джорджу удалось улизнуть, затаившись под елкой. Он был еще совсем маленький — чуть больше кролика — и мог легко спрятаться даже в опавших листьях.
Принято утверждать, что такие случаи оставляют след на всю жизнь. Но с Джорджем этого не произошло. Он как ни в чем не бывало продолжал ходить в лес. К тому времени в его голове созрело уже твердое убеждение, что деревья не могут отвечать за печальные события, происходящие под их ветвями.
Как и все дети, Джордж, разумеется, ходил еще и в школу. Это там он научился играть в молчанку. Так гораздо лучше! Пусть говорят другие. Сколько им хочется. Конечно, он умел разговаривать, но, как и его родители, был не в ладах с английским. Все смеялись над его акцентом. В конце концов Джордж научился говорить, как обычный американец, но это не избавило его от ярлыка, с которым он вынужден был появляться на людях. ‘Сын пьяницы’. Все его одноклассники собирались группками то у одного товарища, то у другого. Но никто никогда не смел заявиться к Джорджу. Его отец наводил на ребят ужас, а мать — смертельную муку: такая она была худая и печальная, с руками, вывернутыми от ревматизма, жалобно стонущая при каждом движении. Джордж помогал ей стирать белье, когда был уверен, что его не заметят соседские мальчишки.
Положение Джорджа было бы куда хуже, будь он маленький и слабенький. Тогда он погиб бы под градом насмешек. К своему счастью Джордж рос крепким и ловким. В классе он обогнал всех по росту. В двенадцать лет Джордж весил 80 кило, а рост его доходил до 180 см. Охотник он был великолепный. Как выследить зверька, где поставить капкан — все премудрости Джордж знал отлично. Он пользовался разными способами. Например, рогатка — хорошая вещь. Но иногда можно убить кролика обычной палкой. Нужно только проснуться на рассвете, отправиться в лес, спрятаться среди веток и сидеть не шелохнувшись. Палку следует приготовить заранее — длинную, с увесистой ручкой. Из орешника вполне подойдет. Можно и сосновую, но та очень клейкая и мажет руки, лицо и одежду. Солнышко поднимается, и крольчатки высыпают гурьбой на поляну. Самое главное теперь выбрать одного и не обращать внимания на остальных. Пока у кролика уши торчком, вы даже и не пытайтесь его убить: все равно удерет. Но как только он прижал ушки — тотчас кидайте палку, придав ей вращательный момент. Если попал в голову, считайте, что вам повезло, а раненый кролик в момент исчезает — не успеешь глазом моргнуть — прыг, и нет его. Может случиться, что вы его не убьете, а только оглушите. Тогда надо кидаться вперед. Успеешь схватить его за задние лапы — хорошо. Потому что он тут же начинает вырываться. Самое время побыстрее свернуть ему шею. И он уже никуда не рвется. Только кровь стекает по морде. С белками нужно быть осторожнее. Те могут пребольно укусить. Крысу лучше придавить каблуком: уж точно уверен, что не укусит, да и руки свободны. Камнем ей дашь по башке или ножом в брюхо. Это если не хочешь ногой ее в лепешку. Скунсов ловить — детская забава, а опоссума нужно лишь приподнять с земли. Однажды попалась рысь, но Джордж пожалел, что убил ее. Как и все кошачие, она нестерпимо воняла мочой. Змеи, наоборот, неплохая вещь. Правда, холодные; и пахнет ядом. От птиц никакого толку — одни перья.
Чтобы не сидеть в засаде по нескольку часов, Джордж мастерил ловушки и капканы. Привязываешь к веревке камень и вешаешь на сук; другой конец закрепляешь под колышком и туда же кладешь приманку. Для кроликов хороша морковка. А для лисиц — мясо кролика. Она бросается на приманку, колышек выскакивает, освобождая веревку, и камень падает ей на голову.
Охота — прекрасная вещь! Однако Джордж не любил убивать. Он жалел каждую зверушку. Ведь они не сделали ему ничего плохого! Один раз Джордж спас оленя, которого придавило деревом. Целое утро мальчик провозился, пытаясь приподнять ствол, а когда его труд увенчался успехом, олень вскочил и убежал. Нет, оленя Джордж не стал бы убивать. В любом случае эта добыча для него слишком большая...
Джордж часто думал просто так, ни о чем, когда не охотился. Ему нравилось растянуться на траве под деревом и лежать так, лежать, задумавшись.
|
③ |
В доме все зарастало грязью. Мать твердила, что у нее ‘нет сил’, и не притрагивалась к венику или швабре. Она не занималась и кухней, что приводило в ярость отца. Все чаще он не ночевал дома. На работе его видели только пьяным.
Если все же отец заявлялся, Джордж с матерью боялись пикнуть, но малейшее слово вызывало бурю: с кулаками отец бросался на мать и бил ее по лицу. Она плакала, но не кричала, потому что ей было стыдно. Джорджу тоже доставалась порция тумаков. Став постарше, Джордж точно определял, когда начнется мордобой, и успевал выскочить за дверь. Джордж никогда не пытался скрыться у соседей: это не их проблемы. В полицию тоже не ходил — отец презирал полицейских, и Джордж разделял его антипатию. Он уходил в лес, забирался на дерево или охотился, если светила луна.
Иногда, правда, Джордж просто стоял под окном: своего дома и смотрел, что происходит внутри. Отец засыпал, и он возвращался. И тоже ложился спать. Бывало, что Джордж уже спал, когда отец, качаясь, переваливал через порог. Мать плакала и умоляла: ‘Нет, нет... Ты же видишь, ребенок проснулся’. Джордж лежал с закрытыми глазами. Отец ворчал: ‘Спит твой ребенок’. Мать стонала: ‘Нет, нет... Ой, больно!’ Он выкручивал ей руки, добиваясь своего. Отец вообще считал, что она ‘ломает комедию’, будучи абсолютно здоровой.
В тринадцать лет Джорджа можно было принять за взрослого мужчину. Ростом он догнал отца, а силой им мериться еще не доводилось.
Отец не заботился ни о своем здоровье, ни о внешнем виде. Всклокоченные рыжие волосы, налитые кровью глаза, брюхо, свисающее на дряблые ляжки, неспособные долго носить груз бесформенного тела. Когда Джордж был несмышленым ребенком, то пытался мерить штаны отца. С годами Джорджу расхотелось копировать чудовище. А потом произошел случай, окончательно изменивший все.
Пару недель подряд отец приходил домой трезвый, хорошо работал, и в доме появились продукты. Джордж занялся уборкой. Потому что это совсем неплохо, когда пол подметен, посуда вымыта, обед на плите, а отец — пусть и не такой, как в кино — сидит за столом, мирно лопает картошку и никого не дубасит кулачищами, а поглядывает лениво на Джорджа, в то время как тот прилаживает вешалку на стене. И чудище говорит со своим страшным акцентом: ‘Карошо, малыш...’ В такие моменты Джордж готов расцеловать отца и сделать для него ну все-все... А на днях отец вошел и сказал: ‘Как у нас вкусно пахнет’. Мать расплакалась, сидя в кресле-качалке, которую им подарил священник, в надежде приобщить Джорджа — а может, и его отца! — к своей пастве. В церковь ходить отец запретил, а кресло-качалку все же оставил.
Мать и сын сбились с ног, чтобы угодить отцу, не веря, что счастье видеть его трезвым будет продолжаться долго. Вечером отец должен был зайти в магазин за продуктами. Они ждали его, не зная, что же приготовить на ужин. Все кончилось. Небольшой кусочек сала можно порезать и поджарить с луком. Так и сделали. В подобные минуты Джордж остро ощущал кровные узы, связывающие его с матерью, но ему тем не менее докучало ее вечные нытье и жалобы, типа тех, что ‘роды ее убили’. Джордж слышал присказку, наверное, тысячу раз. У нее пропало молоко, потому что он родился слишком большой. Можно подумать, она до сих пор должна кормить его грудью! Джорджа чуть не рвало от безысходной грусти, и он убегал в лес.
Но этим вечером они готовили скромный ужин, а потом молча ждали. Мать — в кресле, с тоской разглядывая свои черные, иссохшие руки, а Джордж, сидя на пороге и уставившись в черноту ночи, незамедлившей опуститься на деревню, пока они все чистили и убирали. Похоже, что зря, потому что магазин уже давно закрылся.
— Подогрею еще раз,— сказал Джордж, подходя к плите и беря в руки нож.
—И тут появился отец. Пьяный в дым.
—Черт бы побрал эту скотину! — заорал долгожданный родитель.
Понятно. Он опять поругался с мастером и ‘надрался’ по поводу. Мать не смогла сдержать слез:
— О-о! О-о! О-ох!
Отец медленно приблизился к ней, старательно размахнулся и ударил со всех сил по лицу. Слышно было, как хрустнул нос. Кровь брызнула из-под кулака. Джордж молча подошел к отцу и воткнул нож ему в живот.
После чего в комнате наступила мертвая тишина. Отец задрал футболку, посмотрел на рану и бегущую из нее кровь. Мать тоже истекала кровью, но смотрела на отца. А он молча отодвинул Джорджа, взял полотенце, смочил холодной водой, перевязал рану и опустил футболку.
После этого их жизнь изменилась. Отец больше не бил мать. Два дня он просидел молча на пороге дома, глядя на тропинку, ведущую к дороге, и на коров, пасущихся неподалеку. Уже давно съедены последние кусочки сала и все, что можно съесть вместе с ними. Но отец по-прежнему сидел на полу, а мать с завязанным носом — в кресле-качалке. На третий день Джордж, вернувшись из школы, положил на стол большой бумажный мешок, полный провизии. Курица, окорок, батон хлеба, молоко, морковка, увесистый кусок масла, малиновый джем, банка кофе и бананы.
Мать была слишком больна, чтобы о чем-то думать и что-то замечать. Отец посмотрел на продукты:
— Откуда?
Первый раз в жизни Джордж решился глянуть отцу прямо в глаза:
— Своровал. В магазине у Акме.
Ему наплевать на то, что сделает чудовище. Кинется снова драться или пойдет на работу. Отец долго молчал, потом хихикнул:
— Ты подаешь надежды, сын.
Джордж покраснел от удовольствия. Никогда он не чувствовал себя таким счастливым. Глупо, конечно. Потому что никого он не презирал больше, чем своего отца, мнение которого и ломаного гроша не стоило в глазах Джорджа. Но на жутком лице, заросшем щетиной, играла улыбка, и сын улыбнулся в ответ.
Через несколько дней отец вышел на работу. Жизнь потекла спокойно: без пьянок и ругани. Да и ругаться стало не с кем. Мать уже почти покинула бренный мир. Ей придавала силы борьба. Теперь в столь желанном согласии все потеряло смысл. Она весила чуть больше пушинки. Джордж брал ее на руки, нес на улицу и прислонял к стене, а через час находил в той же позе. Тогда он снова клал ее в кресло-качалку. Приборкой в доме также занимался Джордж, если на него нападало такое желание. Постепенно синяки от побоев на лице матери прошли. Отец вызвал врача. На предложенное лечение в больнице мать твердо ответила ‘нет’ — первое слово, произнесенное ею за долгие дни. Врач осмотрел руки матери, похожие на обугленные спички, посгибал их туда-сюда и, видя, как она закрывает глаза от боли и кусает до крови губы, пожал плечами и уехал, оставив какие-то пилюли. Через четыре месяца после того, как отец проломил ей нос, мать умерла. Когда приехала машина из похоронного бюро, Джордж хотел тоже забраться внутрь, но ему не дали. Он бежал следом до самого морга. Отец в этот день был на шахте. Джорджа в морг не пустили, но он пробрался туда ночью через служебный вход, нашел мать и поклялся ей, что обязательно отыщет ее и там, в царстве безмолвных теней. Утро застало Джорджа сидящим на ступеньках у двери морга.
На кладбище пришел отец. Они стояли бок о бок и, казалось, не понимали, что происходит. Никто не плакал. Могилу засыпали, и отец пошел на шахту, а Джордж в лес охотиться.
Но на сей раз он никого не поймал, и это было самое обидное.
Жизнь продолжалась. Джордж большую часть времени проводил в лесу. Странно то, что отец как бы воспрянул духом: почти не пил, добросовестно работал и даже стал мастером по смене. Продолжай он в том же духе, вполне мог бы стать богатым и уважаемым человеком. Но самое удивительное — отец впервые занялся домом. До сих пор он не знал, что такое половая тряпка, а швабру брал в руки только для того, чтобы огреть ею жену. Лишившись оппонента, отец сам мыл плиту и выносил мусор. Однажды он сказал Джорджу, что было бы неплохо вскопать огород и посадить там разные овощи. К сожалению, у него нет семян. Джордж понял по-своему и стащил семена в ближайшей лавке. Отец улыбнулся и похлопал его по плечу, а еще через пару дней затеял с ним беседу. Мол, не век же им жить по-свински. Нужно купить занавески, люстру, хорошую посуду. Они проходили как раз мимо одного магазинчика. Вечерело. Отец подтолкнул Джорджа к черному ходу, а сам быстро скрылся за углом. Джордж постоял минуту, потом потянул дверь. Она оказалась открыта. Спустился по лестнице в подвал, набил карманы фруктами и спокойно вышел.
В следующую ночь Джордж запасся спичками: в подвале было темно. На этот раз он не хватал что попало. Вместе с продуктами он вынес коробку свечей и электрический фонарик.
После этого Джордж наведывался в подвал каждую ночь. Он был достаточно хитер, чтобы брать всего понемножку и только из открытых ящиков. Джордж научился ходить бесшумно и не оставлять следов: ни оберток от конфет, ни горелых спичек. Вот когда ему пригодились навыки, полученные в лесу, острый слух, умение быстро затаиваться и терпеливо ждать.
Никогда они с отцом ничего не обсуждали. Все было понятно. Впрочем, отец действительно купил шторы, лампу и даже ковер.
Как-то Джордж обнаружил, что и лавка мясника имеет подобный вход и подвал, тоже плохо охраняемые, хотя и висел на двери замок, который пальцем можно открыть. В ту же ночь Джордж залез в подвал, но когда он смело распахнул дверь морозильной камеры, оттуда ему в глаза ударил яркий свет. Джордж так испугался, что, не думая, вбежал в комнату и захлопнул за собой дверь. Свет автоматически погас. Джордж попытался нащупать кнопку или ручку, но тщетно: кругом был гладкий металл. Фонарик, как назло, остался дома. Случись это в субботу, и Джорджа, точнее сосульку, похожую на Джорджа, нашли бы в понедельник утром. Ему повезло. Он провел в морозилке только несколько часов.
Утром он был уже сосулькой, но еще живой. Идиотская опять же история. Педаль под дверью все-таки была: в темноте и от страха он ее не заметил.
Оттаивал он уже в другой камере. Через два дня состоялся суд. Отец присутствовал, и у него было такое же удивленное лицо, как на похоронах. Как и тогда, над могилой, так и сейчас, он ничего не сказал. Джордж молчал по обыкновению.
Два года... Пустяки! Ему придется их отбывать в исправительной колонии. Что-то среднее между сиротским домом и тюрьмой.
|
④ |
Джорджу хотелось рассмеяться от всей души. Но он был так удивлен, что забыл про смех. Здесь на всех окнах решетки, в каждом углу сидит надзиратель, над каменным забором натянута колючая проволока! Ворота двойные. Одни открываются, грузовик въезжает, они за ним закрываются. Проверка. Потом вторые ворота открываются, и машину пропускают дальше. Можно подумать, что отсюда кто-то захочет убежать!
У человека тут есть все необходимое. Отдельная койка, чистое белье, шкафчик, куда можно сложить личные вещи. Между кроватями еще маленькая тумбочка. В углу умывальник. Вы не поверите — один на двоих! И на четверых по унитазу, не считая писсуаров. Но комнаты закрывают, а по коридору ходят надзиратели в тапочках с войлочной подошвой — чтобы подглядывать в глазок неожиданно.
По утрам заставляют умываться и чистить зубы. Записывают твой номер, если ленишься. Затем строем, попарно — и в большой зал с длинными столами. Как ресторан. Только здесь не надо платить. Ну ни цента. Джордж никогда не ел так много и так вкусно. Колючая проволока? Охранники? Джордж решил, что это устроено не для того, чтобы отсюда никто не вышел, а для того, чтобы сюда никто не вошел! Правда, некоторые пытались убежать. Дуракам закон не писан. Снова ходить в школу? Нет, Джордж еще не забыл голодное существование, пьяного отца и стонущую мать.
Внизу, рядом с рестораном, показывали фильмы. В основном про Бога и про церковь. Тут было решительно все: парикмахерская, больница, процедурные кабинеты. Здание трехэтажное. И таких зданий пять. В каждом находились библиотека и разные классы, в которых шли занятия. Существовали, кроме прочего, и полевые работы, но не очень трудные: посеять, прополоть, окучить. В специальных мастерских можно было научиться какому-нибудь полезному делу: стать электриком, слесарем, плотником, автомехаником.
А все равно нужно корчить из себя мученика. Попробуй скажи, что тебе здесь нравится! Примут за сумасшедшего. Хотя Джордж убежден: большинство жаловались и ныли из солидарности, потому что так ‘надо’. Надо выражать свой протест, ненавидеть надзирателей, иметь в прошлом много ‘баб’ и надо еще уметь рассказать, какие у них груди и какие ляжки. Сколько же он наслушался! Если бы с каждой истории про ‘это’ падало в карман по доллару, можно было стать миллионером. Ходили между ними анекдоты о педиках, но, по правде говоря, многие не знали даже значения этого слова.
Джорджу безумно здесь нравилось, но он помалкивал, так как знал наверняка — скажи он хоть раз, и его разорвут на части. Вполне возможно, что только ему одному и полюбилась колония. А вообще к нему никто не приставал. Бугай здоровый, сильный. Единственно, что о нем известно: ограбил магазин.
Остальные тут находились, потому что были сиротами— с живыми родителями или без. За пределами своей тюрьмы каждый из них обладал гораздо большим, чем Джордж. У кого велосипед, у кого новые ботинки. А у кого и папочка-начальник, пусть даже не родной. Там, на воле, они могли быть хорошими учениками, а Джордж мог быть только неудачником и болваном. Здесь с отстающими специально занимались, терпеливо объясняя им непонятную тему. Джордж впервые понял, как это интересно — учиться. До сих пор он считал школу чем-то вроде наказания для детей. Но больше всего ему нравилось быть самим собой. Молчать и слушать. Сначала-то он молчал из страха, а потом понял, что так очень даже удобно. Если тебя не могут понять, зачем надрываться? Молчи. Пусть говорят другие. Большинство людей пострадало от того, что у них был длинный язык и к тому же лживый. Ведь в самом деле — лучше говорить все время правду, чем вспоминать каждый раз, что ты сказал тому-то и той-то. А еще лучше, чем говорить правду, — держать язык за зубами. Если соврешь, все равно тебя уличат, а скажешь правду — найдется умник, которому это не понравится. Так что, поверьте, вы избавите себя от многих хлопот, если будете настолько молчаливы, насколько позволяет ситуация. Джордж хорошо усвоил это правило. Не то, чтобы его детские мозги могли переварить философские идеи, нет, это произойдет, когда он повзрослеет, а пока Джордж повиновался инстинкту: он молчал.
Старался не иметь друзей, обходиться своими силами и своим умом. Если ему хотелось что-то сделать, он делал, ни с кем не советуясь. По крайней мере не надо искать виноватого. А то, знаете, всегда находятся люди, которые сами ничего не умеют, а все только орут, что правильно и что неправильно, и другим указывают. В любом случае, если хочешь чему-нибудь научиться — закрой рот. Открыв рот, закрываешь уши. Хотя полезно бывает и уши закрыть, чтобы не слышать, например, рассказы ребят о любовных утехах. Каждый день, каждый час, каждую минуту они говорят только об этом. Джорджу понятен их интерес. Он сам потихоньку становился мужчиной. Частично природа берет свое, а частично сыграли свою роль все эти сексуальные истории. Теперь по ночам мучайся!
Зачастую он не выдерживал, вскакивал с кровати и бежал к писсуару. Там он быстро-быстро, как кролик избавлялся от того, что ему мешало спать, облегченно вздыхал: к чему носить в себе бесполезные вещи.
Таким образом два года провел Джордж в колонии. Он получил кое-какие сельскохозяйственные навыки, изучил профессию булочника, электрика, но больше всего ему нравилось чинить автомобили. Оказалось, что ему по зубам науки: математика и тригонометрия. Он не любил английский. Футбол казался ему глупой игрой, но он любил забивать голы. Вообще ему нравились те виды деятельности, в которых можно проявить индивидуальные качества. Коллективный труд угнетал Джорджа, потому что требовал подчиненности, зависимости от других людей.
Почти два года без леса, без охоты. Факт сам по себе удивительный. Ведь у всех обитателей ‘клетки’, как тут называли колонию, было право на короткое увольнение. С учетом того, конечно, что нужно вернуться вовремя. Джордж ни разу не воспользовался этим правом, хотя к югу от ‘клетки’ простирались роскошные леса. Он был целиком поглощен другими занятиями, и мысль об охоте не посещала его.
Подходил к концу срок, когда неожиданно случилось следующее. Джорджа вызвали в канцелярию, и миссис Дэнси сообщила ему — в очень мягкой форме, — что умер его отец. Миссис Дэнси ждала слез или еще каких-либо эмоций с его стороны, но поскольку Джордж продолжал стоять невозмутимо, она добавила:
— Я знаю, тебе нужно все хорошенько обдумать. Я приказала, чтобы на время тебе дали отдельную комнату. Ты сейчас иди туда и отдохни.
Именно это он и хотел сделать. Миссис Дэнси — она все знает, все угадывает! Поднявшись в комнату, Джордж бросился на кровать. Ему было о чем подумать, но он не думал. Потом в голову пришла очень странная мысль—если живешь в сиротском доме, нужно быть сиротой. Джордж попытался представить отца. Не пьяницу и не драчуна, не эмигранта-неудачника, не тупого мужика, сидящего перед судьей, который отправляет его сына на два года в тюрьму. Нет. Джордж видел красные глаза, полные удивления и гордости: ‘ты делаешь успехи, сын!’ Джордж не испытывал ничего; даже вроде бы понятного облегчения не снизошло на душу. Отец не значил для него много при жизни. Откуда же взяться облегчению? О чем, собственно, думать? Вот. О своем будущем! Джорджу предстояло самому зарабатывать на хлеб. Как? И где? Пока был жив отец, этот вопрос не имел большого значения. Теперь отец умер. Джордж растерялся. Существо его оказалось неподготовленным для самостоятельной жизни. Здесь, в приюте, он только начал открывать для себя мир. А там, за воротами, его ждал другой мир, непривычный,— забытый.
Джордж поднялся и посмотрел в окно. Стояла весна, зеленел лес на горизонте. Даже если Джордж вернется позже с прогулки, миссис Дэнси ничего не скажет. Такой сегодня день. Выйдя за ворота, Джордж сделал вид, что направляется в деревню, но за кустами свернул на тропинку, ведущую к лесу.
Очутившись среди деревьев, Джордж вздохнул свободней. В основном тут росли дубы. Над головой у него зацокала белка. Был только один шанс поймать ее без ножа. Джордж улегся на землю, вытянув руки и ноги. Он где-то читал, что такая поза называется позой лисицы. Белка заверещала от его наглости, забегала по веткам и стала кидаться шишками. Джордж лежал неподвижно. Одна шишка попала ему в щеку. Спустившись по стволу, белка замерла, потом бочком- бочком, на трех лапках, приблизилась к Джорджу. Еще прыжок. Два метра дистанция, метр. Еще крохотный прыжочек, и выброшенный с силой кулак Джорджа настигает зверька в воздухе. На землю падает уже труп. После этого Джордж чувствует себя намного лучше.
Джордж еще около часа бродил по лесу. Но, как назло, пусто. Одни мыши. Какой дурак будет гоняться за мышами? Ни кроликов, ни опоссумов. Не лес, а одно расстройство. Если бы не белка. Хорошо хоть она попалась. Все-таки лучше, чем ничего.
После ужина у него состоялся разговор с миссис Денси.
— Садись, Джордж, — сказала она.
— Спасибо, — ответил он привычно, так как взял за правило везде и всегда говорить ‘спасибо’.
— Как ты себя чувствуешь? Бедный мальчик! Смерть матери, теперь — отца...
— Забудем об этом, — перебил ее Джордж.— Мне все равно.
Миссис Дэнси слегка улыбнулась и спросила:
— А ты не хотел бы жить у твоей тети?
Явно, она хотела сделать ему как бы небольшой подарок. Но Джордж не отреагировал, и улыбка исчезла с ее лица.
— Тебе не нравятся мои слова, Джордж?
— Нет, — ответил он.
Эта тетка, сестра матери, уже писала воспитательнице, что готова забрать Джорджа к себе. Сестры в прошлом не ладили друг с другом. Тетя Мария, старшая из них, не скрывала злобы и зависти: так ей встал поперек горла брак младшей сестры. Она успокоилась, лишь узнав, что замужество это неудачное. Известия о пьянках и побоях пролились целительным бальзамом на ее страдающую душу. Чтобы еще больше показать свое превосходство, тетя Мария увозила Джорджа к себе на все лето. А уж когда она сама вышла замуж за того фермера из Вирджинии, то, желая показать сестре все ее ничтожество перед ней, старшей, хотела чуть ли не усыновить Джорджа. Он не очень верил ей тогда и совсем не верил сегодня. Мать умерла. Нос задирать не перед кем. За каким рожном им понадобился Джордж? Может, только за тем, чтобы выпячивать свою фарисейскую добропорядочность перед ним — вором и ‘сыном пьяницы’? Джордж не высказал свои мысли вслух, он просто сказал ‘нет’.
Миссис Дэнси приводила много аргументов в пользу его дальнейшей жизни у тети Марии, но Джордж был тверд в своем решении оставаться там, где он есть. Удивлению воспитательницы не было границ, однако она согласилась, и Джорджу разрешили пожить в приемнике еще год, то есть до тех пор, когда ему исполнится шестнадцать лет и он будет волен сам выбирать, что ему делать.
Позже Джордж пожалел об этом, но винить он мог только самого себя: ведь он никогда ни с кем не советовался.
Итак: еще год в ‘клетке’. Работа в поле, занятия в мастерских. Вроде, все как обычно, но с маленькой разницей— раньше Джордж отбывал срок наказания, а теперь он находился в ‘клетке’ добровольно. Существенных преимуществ, тем не менее, Джордж не получал. Если он шел в лес, то обязан был вернуться вовремя. Джордж понял: если чего-то очень хочется, нужно желать не все сразу, а только половину.
Через год миссис Дэнси снова вызвала его в кабинет. Когда Джордж вошел, воспитательница заперла за ним дверь на ключ.
В комнате на стуле сидела тетя Мария. Маленькая, словно игрушечная. Джордж знал, что тетя его очень миниатюрная, но только теперь увидел ее по-настоящему, с востреньким носиком, пухлыми щечками. Во всем ее облике было неуловимое сходство с его матерью. Голосок у тети был такой ласковый, что даже когда она просто говорила вам, который час, казалось, что она сообщает какую-то необыкновенно приятную новость. Увидев тетю, Джордж забыл обо всех своих подозрениях, недоумевая, как он мог плохо думать о такой замечательной женщине. Миссис Дэнси заранее приготовила целую речь. Она стала объяснять тете, как она должна обращаться со своим племянником. Тетя Мария слушала воспитательницу очень внимательно, и глаза ее блестели, словно у собачонки, которая следит за пчелой. Наконец, слово предоставили Джорджу. Он сказал очень коротко:
— Конечно, я согласен жить у тети.
Миссис Дэнси не ожидала и продолжала еще что-то долго бормотать, пока тетя Мария не встала, подошла к Джорджу и крепко взяла его за руку. Дело было сделано.
Долго тряслись в автобусе. Тетя Мария говорила мало. Джордж, по обыкновению, не говорил вовсе. Когда они добрались до фермы и вошли в опрятный, нарядный домик, Джордж наконец-то сообразил: два года в ‘клетке’ были отнюдь не наказанием за воровство. Судья справедливо решил, что мальчику гораздо лучше жить в приюте, чем с извергом-отцом. Может, у тети Марии всегда были чистые помыслы? Джорджа беспокоил только ее муж, то есть его дядя, Джим Гралэс. На первый взгляд безобидная букашка. Худенький, ростом не больше 160 сантиметров. Но, как это часто случается с очень маленькими людьми, Джим ненавидел все, что было выше его. Такие типы встречаются в армии. В свои шестнадцать лет Джорджу приходилось сталкиваться с антипатией, основанной именно на той причине, что он сам был верзилой. Правда, дядя Джим казался очень добродушным, и на первых порах все шло нормально.
Джордж с некоторым трудом привыкал к жизни на ферме. Например, здесь ему выделили целую комнату. На одного. Неплохо, конечно, но долго не верится, что дверь не закрыта на замок снаружи. А главное — новые знакомые. Джордж пугался новых лиц и старался поменьше появляться на улице. Долгое время тетя Мария и дядя Джим считали Джорджа простачком и слабоумным. О чем его ни спросишь, он только ‘да’ или ‘нет’. А то просто улыбнется застенчиво и промолчит.
Первые полгода Джордж часто уходил в лес на охоту. Его никто не держал: лишь бы работа по дому была сделана. Вокруг фермы росли сказочные леса, много богаче тех, что он видел в Кентукки. Сколько тут водилось разного зверья! Джордж заметил как-то даже семейство медведей. Опоссумы были жирные-прежирные. Сначала Джордж охотился в свое удовольствие, потом ходил в лес, чтобы доказать самому себе, что он свободный человек и волен делать, что ему угодно. А потом — потому что он встретил Анну.
Джорджу шел семнадцатый год. Анна была на восемь лет старше. Ее отец обладал сотней акров отличных угодий, в то время как у тети Марии на клочке земли торчали одни пни да камни. Но и с участком отца Анны обстояло не лучшим образом. Землю нужно обрабатывать. Для этого требуются рабочие руки, а не голодные детские рты в количестве аж шести штук. Джорджу казалось чудесным иметь большую семью: никогда не скучно. Анна, наоборот, завидовала Джорджу, который спал в отдельной комнате. Они встретились случайно. Отец Анны приболел, и она сама приехала к ним за молоком. Джордж помог ей погрузить бидоны на телегу. Вряд ли они сказали и пару слов друг другу.
Анна была некрасивая и, вероятно, поэтому еще не успела выйти замуж. Что в ней могло понравиться Джорджу, так это ее простоватое, открытое лицо, крепкая фигура с широкими плечами и бедрами, несущая спокойствие и уверенность и в то же время не лишенная женственности, — у нее были маленькие пухлые пальчики, узкая талия. Следующая встреча произошла в лесу. Они рубили дрова за десять километров от фермы и были совершенно одни. Анна махнула рукой и улыбнулась. Они договорились встретиться через день в поле, недалеко от его дома. Но она не пришла. Тогда Джордж сам отправился к ней кратчайшим путем, через лес и встретил ее гуляющей на опушке, рядом со стожками.
— Что ты тут делаешь? — спросил Джордж.
— Кажется, жду тебя, — рассмеялась она.
Так и началось. У Анны были до него мужчины: в основном сезонные рабочие. Джордж знал, но ему было наплевать. То все несерьезно и уже в прошлом. А вот с ним у нее другое дело. Он первый настоящий любовник. Джордж, впрочем, ее ни о чем не просил. Анна сама делала с ним все, что хотела, и это его вполне устраивало. Джорджу нравилось то наслаждение, которое он в итоге получал. Это был самый счастливый период в жизни Джорджа.
И все бы замечательно, да вот только дядя Джим частенько поругивался на него. Работа по хозяйству требует сноровки. Джордж то одно сделает не так, то другое. Не специально, конечно. Тем более что он вообще не любил ошибаться. Это его бесило. Дядя Джим должен был понять. Но не понял. И чуть что, сразу разевал пасть. Но все равно — прекрасное было время! Джордж уходил в лес, а тетя Мария и дядя Джим думали, что он охотится. Даже в те дни, когда Анна была занята, Джордж чувствовал себя счастливым, потому что знал: завтра или послезавтра он ее увидит. Родители Анны не спрашивали ее, зачем она бегает в лес. Их это не интересовало. Лишь бы работа была сделана.
Самое забавное, что вообще никто во всей деревне не подозревал об их связи, хотя они и не думали прятаться или что-либо скрывать. Обычно они встречались в небольшом гроте, известном только им. Но, бывало, прохаживались вместе по центральной улице, разговаривали. Люди не придавали этому значения, истолковывая по-своему: Джордж красивый, здоровый парень, девки к нему так и липнут. Анну никто не замечал. Она и сама давно решила для себя, что замужество не ее удел. К тому же большая разница в возрасте сбивала всех с толку. Их не принимали всерьез. Так они и жили счастливо почти три года, думая, что их рай будет продолжаться вечно’ Увы, они здорово ошибались!
В ноябре, когда ночи кажутся особенно длинными и холодными, у Джорджа с дядей Джимом произошла страшная ссора. Вечером, покормив коров, Джордж пошел в лес, где в укромном гроте его ждала Анна. Часть ночи они провели, утепляя ветками свое убежище, поэтому на ферму Джордж вернулся уже за полночь.
Только много позднее Джордж понял, что же произошло во время его отсутствия. Дядя Джим услышал, как закудахтали куры. В пижаме, босиком, он бросился в курятник и там увидел громадного скунса. Зверь отпрыгнул к стене и оскалил зубы, а дядя схватил вилы, ударил изо всех сил, но промахнулся. Правда, вилы прижали скунса, распоров шкуру, но теперь дядя Джим не мог ни убрать вилы, ни дотянуться до шипевшего от ярости зверька. Все знают, что скунс ничтожное животное, но мало кто знает, как остры его зубы и когти. Снаружи свистел ветер, и тетя Мария не слышала истошных воплей мужа. А Джордж, как сквозь землю провалился. Надорвав глотку, дядя наконец замолчал, навалился на вилы грудью и закрыл глаза. В этот момент и вернулся Джордж. Увидев, что дверь сарая открыта, он автоматически захлопнул ее, задвинул засов и прошел в дом. Дядя оказался в полной темноте один на один с разъяренным скунсом. Бросив вилы, дядя побежал к двери, найдя их, увы, запертыми снаружи. Скунс заметался по курятнику, дядя тоже, куры сошли с ума, коровы проснулись и замычали — шум поднял бы и мертвого. Джордж соскочил с кровати, выбежал во двор, открыл курятник — и чуть не задохнулся от вони. Скунс промелькнул мимо, как молния, потом выскочил дядя.
И его интересовало только одно: кто закрыл дверь? Джордж ответил, что это сделал он, но... Дядя не дал ему объяснить. Годами копившаяся неприязнь прорвалась, как лавина. Он стал выкрикивать разные обидные слова: кретин, тупица безмозглый, идиот! И чем больше он кричал, тем больше распалялся. Джордж стоял перед ним, опустив руки и глупо улыбаясь. Собственно, он не хотел улыбаться. Губы сами искривились, но со стороны это можно было принять и за улыбку. Тут дядя захлебнулся от ярости и понес, и понес... И отец был пьяница несчастный, и мать его проститутка, и сам он, Джордж, вор, по которому давно плачет намыленная веревка.
Джордж по-прежнему стоял, не отвечая, с застывшей ‘улыбкой’ на лице. Дядя хотел ударить его кулаком, но не мог дотянуться. Джордж отступил на шаг. Ему противно было смотреть на брызжущий слюной рот. Дядя не унимался и размахивал своими ручонками у него под носом. Тогда Джордж издал страшный вопль, повернулся и побежал.
— И чтобы глаза мои тебя больше не видели!! — кричал ему вслед дядя Джим.
Джордж бежал, не разбирая дороги, но инстинкт привел его к гроту. Плача, он повалился на землю, закрыв лицо руками. Душа страстно чего-то желала, сейчас, немедленно. Анна была уже в постели, и он не мог к ней прийти. Кто ему нужен, кроме нее? И что? Через некоторое время Джордж поднялся и направился в деревню.
По пути он остановился у маленькой картонажной фабрики. Сторож — пьяный, грязный и злобный — начал кричать на него и отвратительно ругаться.
Это было уже слишком. Джордж снова убежал в лес. Сколько он пробыл там? Три дня, четыре? Помнит только, что очнулся в гроте. Рядом сидит Анна и плачет. О том, что произошло, он узнал от нее, потому что
успел сам ей рассказать между сном и беспамятством. Анна отвела его к тете Марии. Джордж был очень слаб и еле держался на ногах. Хорошо, что Анна не из малосильных.
Неделю Джордж находился на грани жизни и смерти. Выздоровев, еще больше замкнулся в себе. Тетя Мария объяснила ему, что произошло с дядей в сарае. Она отругала мужа за его отношение к племяннику и просила Джорджа не обижаться.
Дядя Джим не счел нужным что-либо объяснять или извиняться. Но тетя Мария была так заботлива и так старалась помирить их, что злополучная история вскоре забылась.
У Джорджа с Анной все было хорошо. До тех пор пока Анна не ‘заболела’. Джорджу исполнилось девятнадцать, его успокаивало то, что он знал причину ‘болезни’. У Анны прекратились ‘месячные’, и ее рвало целыми днями, что бы она ни съела. Она не могла приходить на свидания и все время лежала в постели. Сначала ее ‘болезнь’ только раздражала Джорджа, но через месяц он не находил себе места. Если бы виной их разлуки стал другой мужчина, он бы просто набил ему морду. Но что можно сделать с маленьким противным животным, которое завелось у нее внутри? Ничегошеньки. Впервые Джордж разозлился на Анну. Почему она это позволила? Ведь он то тут ни при чем. Джордж все делал, как она хотела. И вот на тебе!
С тоски он снова взялся за старое: понаставил силков и ловушек на белок и лисиц.
Тогда он и решил записаться в армию. Все произошло так быстро, что тетя с дядей не успели глазом моргнуть. Он принес подписать бумаги, а через несколько дней уже заявился в солдатской форме.
— Ну-ну,— покачал головой дядя Джим и добавил: — Каждый живет, как умеет, сынок.
Джордж улыбнулся. Он это делал всегда, когда не знал, что сказать.
|
⑤ |
Про службу в армии болтают разный вздор. Мол, невыносимо трудно, тяжело. Мол, человек тупеет там и вообще превращается в скотину. Я вот что вам скажу: те, кто больше всех жалуется, лучше всех живут — и в армии тоже. Есть, конечно, места на свете и получше, но, уверен, не так уж много. Спать дают ровно столько, сколько надо. Поесть? Помыться? Пожалуйста. Делаешь только то, что прикажут. И не больше. Отличная жизнь. Я всегда говорил и могу повторить: человеку нужно, чтобы у него брюхо было полное да еще, чтобы о нем кто-нибудь заботился. Если этого нет в армии, то я уж и не знаю, где такое место отыскать.
Джорджу тут нравилось. Он скучал по Анне, но понимал: два горошка на ложку не бывает. Как и в колонии, здесь шли занятия, на которых учили, например, автоделу, и Джордж вскоре стал заправским шофером и неплохим механиком. Кстати, знакомство со строгой дисциплиной здорово пригодилось, оно давало ему фору перед молодыми солдатами. Джордж еще раньше научился хитрой науке вести себя так, чтобы не получать лишних тычков и головомоек, а другие бились обо все углы, словно слепые щенята. Чужие проблемы не интересовали Джорджа. Его тоже никто не трогал. Такой шкаф под два метра! Молчит — и ладно.
Джордж отслужил свой срок и продлил договор. Он даже не воспользовался положенным отпуском, проведя его здесь же, на базе, в Калифорнии. Он, казалось, сроднился с ней, и единственное, чего ему хотелось, чтобы эта спокойная жизнь продолжалась вечно. Но нет. Еще раз все резко переменилось.
Уже давно ползли упорные слухи, которым люди отказывались верить. А в один прекрасный день их батальон был и в самом деле переброшен через океан. Одни говорили — война, другие — борьба с терроризмом, а третьи продолжали шутить, как всегда.
Война или нет, а для Джорджа еще один геморрой. Сколько было чертовых передислокаций! Луизиана, Нью-Джерси, Мичиган, Калифорния. Джордж умел приспосабливаться. Но теперь их отправили на край света, запретили покидать территорию части без особого разрешения, и охотиться стало почти невозможно. Джордж чувствовал себя, как кинжал в очень плотных ножнах.
Потом начались бомбардировки. Джордж их не боялся до тех пор, пока не увидел раненых. Бомбили аэродром, расположенный поблизости, й угодили в С-119, стоявший на взлетной полосе. Летчиков удалось спасти, но когда их несли на носилках, Джордж понял, глядя на окровавленные тела, что это были уже не те люди, всего полчаса назад полные сил и здоровья.
К нему вернулись его детские страхи: будто он маленький мальчик, сидит дома, и вот сейчас должен вернуться страшный, пьяный отец. Джордж знает, что его побьют, но не знает когда. В колонии, а потом в армии глупая боязнь неизвестности прошла. Значит, такое может случиться и с ним? Но когда? Через час? Через день? Через минуту?!
Джордж не был одинок в панических настроениях. Кое-кто выражал их вслух. Другие пытались утопить их в непомерных количествах спиртного. В поисках спасительного якоря Джордж еще больше, чем прежде, стал думать об Анне. Он думал о ней так сильно, что ему чудился ее запах на кончиках его пальцев.
Хуже всего, что он решился на самое страшное. Никогда в жизни Джордж не отваживался на такой шаг: он решил написать письмо. У него ушло на это четыре дня. Закончив, Джордж не почувствовал, однако, облегчения. Он лишь как бы выполнил долг. Ему было хорошо от сознания, что никто ни о чем не догадывается. Самое главное — держать все в тайне.
А через несколько дней его вызвали к майору и началась вся эта катавасия. Фил мне сказал, что я могу начать с любого места, лишь бы было понятно.
В общем, услали чертова Джорджа опять в Штаты. Три месяца он рта не открывал. Если подумать, то и хорошо, что им долго никто не занимался в психушке. Поначалу-то Джордж едва не чокнулся от ярости. Не чокнулся, а от ярости, — это большая разница. Если бы в такой момент кто-нибудь вздумал его уму-разуму учить, Джордж убил бы его, как надоедливую муху. Когда человек чокнутый от ярости, он похож на тлеющий костер: чуть дунь — и он взовьется колючими искрами.
Однажды дверь камеры открылась, и охранник пропустил внутрь этого самого врача. Оказалось, что он еще сержант. Маленький такой, щуплый. Не такой маленький, как дядя Джим, но все равно — не гигант. Волосы на голове — дыбарем. Очечки кругленькие. Он сказал с порога, что он врач, а зовут его Фил. Джордж мог бы переломить его, как спичку, или придушить двумя пальцами, как гадюку. Но Фил сделал знак охраннику удалиться, дверь захлопнулась, проскрежетал засов, и они остались в камере с глазу на глаз. Фил сел рядом на краешек кровати и протянул Джорджу сигарету.
Слегка расслабившись, Джордж молча закурил. Фил спросил, чего он хочет. Странный вопрос! Выйти отсюда. ‘Зачем?’ — спросил этот эскулап.
Ну, Джордж ответил: хорошо бы увидеть Анну и на ней жениться. Анна — единственный человек, который понимает его. Он нравится ей такой, какой есть. Службой в армии Джордж был сыт по горло. После бомбежек, изуродованных человеческих тел, а теперь — и души!
Фил пообещал, что поможет Джорджу выбраться из дурдома. При условии, если Джордж сам ему поможет. И я верю Филу. Верю, что он хочет меня спасти. Сначала я, конечно, ему совсем не верил. А теперь — верю.
Он сказал, чтобы я написал историю своей жизни. Понятно. Ему нужна чистая правда. Подумав, я объяснил, что не знаю, с какого края за это взяться. ‘Пиши, лишь бы все было понятно’,— посоветовал Фил.— ‘Знаешь, как в кино? Показывают старика, а потом рассказывают о его молодости. Вот и ты так. Постарайся припомнить все важные события, которые произошли в твоей жизни’. А еще он научил меня, что можно писать о себе, будто о другом человеке. И я придумал это имя: Джордж Смит. Так действительно лучше. Я писал целый день, а потом еще два дня и сейчас еще пишу. Фил заходил несколько раз. Вот, собственно, и вся история. Все чистая правда, от первой буквы до последней. Признаться честно, я понятия не имею, почему меня засадили в психбольницу вместо того, чтобы судить как полагается за нападение на офицера. Я не сумасшедший. А сумасшедшие те, кто посадил меня сюда. Я хочу выйти отсюда. Я не хочу служить в армии. Мы с Анной поженимся и будем жить вместе. На ферме, наверное. Или в каком-нибудь магазине. Не знаю — может быть, где-нибудь еще.
|
⑥ |
26 февраля.
Орегона, Портлэнд, военная база, госпиталь.
Дорогой и проклятый Фил, ты меня сразил наповал. Я сижу, кусаю губы в полной растерянности. Когда я понял, что передо мной не перепечатка из ‘Кроникл’, то сам чуть не сошел с ума. Первая мысль была: ‘этот дьявол Джордж Смит не должен находиться в заточении ни минуты’. Я и сейчас так думаю. Но ты меня развеселил.
Несомненно, ты большой оригинал. Послать мне автобиографию Джорджа без каких-либо пометок и комментариев! Понимаю твой замысел. Ты жаждал неконтролируемой реакции.
Должен признаться, ты добился цели. Я был потрясен, если так можно выразиться, героикой темных сторон жизни, которой так и дышат страницы, где описывается несчастное детство нашего подопечного. Стиль, быть может, заслуживает порицания с точки зрения литературоведа. Но композиция! Но точность слов! Автопортрет сам по себе изумителен. Детали верны и не гипертрофированы и в тех случаях, когда речь идет о сексе. По моему мнению, в мире полно людей куда более свихнутых, чем этот парень. Но они на свободе, а он в психушке. Джордж — редкий экземпляр мужчины, способного секс рассматривать в рамках чего-то нормального. У него есть проверенная концепция. В жизни он привык рассчитывать только на самого себя и свои силы. Как кошка, он умеет падать. На все четыре лапы. Все это заставляет меня думать, что если он и болен, то причина болезни сидит не в нем самом.
Я уже говорил: вокруг бродят толпы настоящих безумцев. Джордж, по сравнению с ними, вполне здоров. Дело не в нем, а в обществе. Оно полагает, что любой индивидуум не может жить один. Хомо сапиенс нуждается в себе подобных. Это так. Но не в случае с Джорджем. Для него не стоит вопрос одиночества. Он нашел Анну. Их отношения носят странный характер, но каковыми бы они ни были, эта женщина устраивает Джорджа. Она — все, что ему нужно.
Резюмируя, скажу, что' болезнь скорее всего началась еще в его невеселом детстве. Единственное преступление Джорджа в том, что он бежит от людей. Наша цивилизация устроена так, что каждому в ней отведена своя роль, и ты как бы обязан ее играть. Не играть — считается аморальным.
Строго говоря, я тоже тут ни при чем: я этот мир не придумывал. Спасибо тебе громадное. Ты подарил мне несколько волшебных часов. Теперь, умоляю тебя, освободи его.
Всегда твой, Эл.
Р. 5. Но ты до сих пор не сказал, что же было в том письме, которое так взволновало майора?
Копия письма.
28 февраля.
Калифорния, Тауншип, госпиталь.
Мой обожаемый полковник, твое послание, как всегда, полно ценных замечаний и мудрых сентенций. Но ты не прав:
а) в рассказе Джорджа есть хитрые пробелы
б) его отношение к сексу далеко отбегает от нормы.
После такого вступления мне нужно признаться тебе честно.
Primo: я пока не знаю, что именно опустил Джордж в своей ‘автобиографии’.
Secundo: он не сексуальный маньяк, но что-то здесь кроется.
Как и ты, я чертовски занят тысячей других вещей. Будет свободное время, обязательно займусь Джорджем плотнее. Постараюсь держать тебя в курсе.
Жму руку, Фил7
Еще одно письмо.
2 марта.
Орегона, Портлэнд, военная база, госпиталь.
Фил,
я понимаю, что ты завален работой, понимаю, что вмешиваюсь не в свое дело, но послушай меня, старика. Отпусти ты его и забудь о нем. Если же ты обязательно хочешь провести детальное обследование, дай ему аспирин на дорогу и попроси зайти через недельку - другую.
В конце концов, я могу обратиться к тебе как к ‘сержанту Уотербриджу’ и приказать, но зачем портить наши отношения.
Твой друг Эл.
Копия письма.
4 марта
Калифорния, Тауншип, госпиталь.
Уважаемый сэр, повинуюсь чинам и нашивкам. Сегодня же составлю рапорт об освобождении вампира.
Но поскольку я еще нахожусь в здравом уме и твердой памяти, не премину задать вопрос, над которым вы, сэр, можете подумать на досуге: почему этот джи-ай, с такой неправдоподобной искренностью описавший свою подноготную, вдруг взорвался от, казалось бы, невинных слов про охоту?
Всегда покорный, Фил.
А вот ответ.
14 марта.
Адрес тот же.
Фил, мерзавец, умеешь ты запустить муравьев в плавки. Я мучился четыре дня над твоим вопросом, не выдержал и заглянул в подшивку, которая помечена ‘Смит’, чтобы припомнить детали. Я нашел то место, где майор спрашивает Джорджа: ‘Почему вам нравится охота?’
И вдруг, бац!
Да-а... Несколько дней я пытался выкинуть из головы последующую сцену, но напрасно. Джордж вел себя, как буйнопомешанный.
Но почему, Фил? Впрочем, можешь не отвечать.
Эл.
Копия письма.
15 марта.
Калифорния, Тауншип,
госпиталь.
Я не знаю, Эл.
Хочешь, я спрошу его?
Фил
16 марта.
Письмо.
Ор., Портлэнд, госпиталь.
Нет!
Телеграмма,
16 марта, 18 ч. 12 мин.,
Калифорния, Тауншип.’
Госпиталь № 2 военной базы в Орегоне, Портлэнд,
сержанту Уотербриджу.
Спроси его!
Телеграмма,
16 марта, 18 ч. 12 мин.,
Возьмите с собой охрану.
Это приказ.
Полковник Альберт Вильямс.
17 марта.
Калифорния, Луна-Парк,
Вилла Корбо.
Дорогой Эл,
должен признаться, что твоя вторая телеграмма растрогала меня до слез. Но если быть честным до конца, то надо добавить: я так спешил исполнить просьбу, выраженную в первой телеграмме, что вторая застала меня уже после разговора с Джорджем. Я провел хороший тест, почти по учебнику. Материалы сейчас печатает машинистка.
Твой Фил.
Р. S. Конечно, тебя интересует, что он ответил. Джордж заявил — с великолепным спокойствием, между прочим; ты знаешь, он мне очень доверяет. Это потому что я сержант. Будь на мне офицерская форма, он послал бы меня ко всем чертям. Господи! Я мечтаю стать лейтенантом, кажется, с самого рождения. Неужели это произойдет, и я буду столь же счастлив, как и ты, когда тебе дали полковника? Но я уклонился от темы. Так вот, Джордж заявил, что вопрос майора о том, почему он любит охотиться (если ты помнишь, в своем манускрипте Джордж описывал, как он убивает всех этих мелких зверушек для развлечения, хотя сам отрицал убийство ради убийства), застал его врасплох. От неожиданности он раздавил стакан. Солдаты бросились вперед, майор хотел им помешать, и его нос оказался случайно на траектории, по которой прошелся кулак Джорджа. Если бы солдаты стояли на месте, ничего бы не произошло. Порезал бы он руку, только и всего.
Надеюсь, ты доволен. Спи спокойно и не мучай себя глупыми вопросами. Джордж будет на свободе, едва восход зардеет над городом. Или чуть позже,
Ф
19 марта.
Орегона, Портлэнд, госпиталь.
Меня теперь больше волнует не то, почему ‘Джордж’ повел себя агрессивно, а то, зачем он охотился. Если не убийство ради убийства, тогда что? Ведь он же не ел крыс и гадюк. Значит, голод тоже исключается как причина.
Заклинаю тебя, Фил, вытяни из ‘Джорджа’ все, что возможно, или избавься от него немедленно.
Все-таки хорошо иметь такого друга, как ты. Но может быть, мы оба заблуждаемся относительно ‘Джорджа’? Прошу тебя, поторопись и докажи мне хоть что-нибудь.
Эл.
|
⑦ |
Дальше идет стенограмма теста, проведенною Филом. — В. — врач. П. — пациент. Номер — АХ-544.
В.— Здравствуй, Джордж.
П.— Джордж? (Он поднялся с кровати.)
В.— Ты сам выбрал себе имя. в П.— (Качнул головой.) Да. Хорошо я справился с заданием?
В.— Неплохо.
П.— Это поможет мне выбраться отсюда?
В.— Безусловно. Ты заложил первый кирпичик в дело твоего освобождения.
П.— Такая уйма — и всего один кирпичик?
В.— Скажем, машина кирпичей. Отличная работа, Джордж.
П.— (Снова лег. Вид сердитый. Зло посматривает на врача. Дышит медленно и спокойно.)
В.— (Отвернулся к окну, закурил. Потом посмотрел на больного. Тот в это время уставился в потолок.) Потребуется еще очень много кирпичей, но иначе у нас ничего не получится.
П.— Ладно.
В.— Потрудимся сегодня еще чуть-чуть?
П.— (Пожал плечами.) А что от меня требуется?
В.— Я буду задавать вопросы, а ты отвечать.
П.— Мне уже задавал вопросы один майор. И вот теперь я здесь.
В.— (Заметил свою ошибку.) Да. Но мы изменим форму вопросов, Джордж. (Кладет на стол элементы теста Вехслера. Джордж с любопытством поднимает голову, затем встает.)
Специальный тест для солдат состоял из вопросов, одни из которых должны выявлять способность речевого общения испытуемого, другие его элементарные познания в точных науках, главным образом математике; короче, это был тест на умственное развитие, вполне безобидный и не вызывающий в принципе бурной реакции или тем более вспышек агрессивности.
В.— (Примерно через полчаса, после того как пациент ответил на большинство вопросов). Я смотрю, ты сегодня не очень разговорчивый. Что случилось, Джордж?
П.— Ты же знаешь, я не люблю много болтать. Прекрати называть меня Джорджем.
В.— Хорошо. Хочешь, чтобы я называл тебя твоим настоящим именем? (Оно звучит странно для любого американца— Бела.)
П.—Нет!
(Тест дает неплохие результаты, при условии, что спрашивающий и отвечающий как бы подыгрывают друг другу, но при завышенной концентрации абстрактных идей перестает работать. Уже, впрочем, совершенно ясно, что ума Джорджу не занимать, но вот почему-то использует он его не в полную силу, как сейчас, например. Такое впечатление, будто мозг его занят решением какой-то другой архиважной проблемы. Словно устрица — едва приоткрыт для контакта с тем, что находится в непосредственной близости с тем, что просто и осязаемо.)
В.— (Смотрит на свои часы.) О! Да у нас настоящий прогресс! Часа не прошло, а мы уже почти управились. Если мы будем продолжать в таком темпе...
П.— Правда? (Он оживился и посмотрел на врача недоверчиво. Не привык к похвале.)
В.—Конечно! Продолжим?
П.— (Лениво.) Давай... (Похоже, он маскирует свой интерес под маской безразличия.)
В.— Посмотри на эти рисунки. Что ты тут видишь?
(Тест ‘чернильные кляксы’. Стандартный набор. Вроде бы бесформенные кляксы, но у каждого изображения есть левая сторона и правая, идентичные, хотя зеркально расположенные. Реакция пациентов очень разная, однако легко поддается каталогизации. Одни видят в причудливых пятнах человечков, птиц, насекомых или растения. Другие — непонятные танцующие, смеющиеся фигурки. Интерпретации нельзя разделить на ‘плохие’ и ‘хорошие’: они лишь приближаются к определенным статистическим нормам или далеко уходят от них.)
П.— (Смотрит широко открытыми глазами на картинку. Наклоняет голову, изучает внимательно. Вдруг его взгляд свирепеет. Обычно силуэт, который он рассматривает, ассоциируется у пациентов с фигурками двух мальчиков, танцующих вокруг дерева.) Тут два типа убили лисицу и хотят разорвать ее на части.
В.—Зачем они это сделали?
П.— Не знаю. (Начинает медленно шагать по комнате за спиной у врача.)
В.— (Показывает следующую картинку.) А эта?
П.— (Отвечает мгновенно.) Большие страшные звери пожирают труп девушки. Вот ее позвоночник, живот. Внутри все красное от крови. (Он тяжело дышит, ноздри вздрагивают.)
В.— А здесь?
П.— О-о! Это двойная ловушка. Камень упал и убил кролика и опоссума.
В.— Любопытно. Тут что?
П.—У женщины лопнул живот. Внутри сидел ребенок, вот он и лопнул. Но ребенок тоже лопнул. Видите?
В.— (Собирает картинки. Пациент смотрит на него очень пристально.)
П.— (Будто какая-то мысль давно не давала ему покоя.) - —— Фил?
В.— ?
П.— Если хочешь, зови меня Джорджем.
В.— Ладно, договорились... Мы хорошо поработали. Думаю, на сегодня хватит. Пора что-нибудь перекусить.
П.— (Задумчиво.) М-мг.
В.— (Стучит в дверь и зовет охранника.)
Конец сеанса.
Комментарий.
У Джорджа, разумеется, есть комплекс, и я бы назвал его ‘комплексом невиновности’. Когда на человека обрушивается несчастье, он начинает, сознательно или бессознательно, искать причину своих бед. ‘За что? — взывает он к небесам.— Я ничего плохого не сделал!’ Что-то подобное происходит с Джорджем. Но здесь еще и другое. Представим двух индивидуумов, один из которых умеет тонко чувствовать музыку, а другой нет. Второй может понимать, какие глубокие эмоции испытывает первый от симфонии Бетховена, например, но сам лишен подобных эмоций.
У Джорджа, на мой взгляд, отсутствует целая гамма эмоций. Мир, в котором он живет, лишен причинности; что-то происходит — плохое или хорошее, но без всякой логики, поэтому — постоянное ожидание угрозы, необъяснимой и от того еще более страшной. Такому человеку очень трудно жить в современном обществе, не вступая в многочисленные конфликты.
Еще больше меня заинтересовало его отношение к сексу. Эл утверждает, что Джордж нормальный. Но опыт с ‘чернильными кляксами’ произвел на меня жуткое впечатление. Ни один пациент еще не углядел в бесформенных пятнах такие кровавые сцены. Анна — единственная женщина, с которой Джордж вступал в половую связь. Если верить его рассказу. ‘Она делала с ним, что хотела’. Хм... Секс часто символизирует силу, а сила—секс. В этом нужно получше разобраться.
|
⑧ |
2 апреля
Резюме.
Я провел еще два сеанса с Джорджем. Как-то попросил его нарисовать дом. Результат был пугающий. Джордж изобразил каляку-маляку. Шестилетний ребенок сделал бы лучше. Конечно, там были окна, крыша и труба. Но ни намека на перспективу! Все вкривь и вкось, дом не стоял, а валился набок. И это означало, что передо мной сидит человек с неуравновешенной психикой, незнакомый с основными законами бытия. Он мог карабкаться по жизни до тех пор, пока путь был гладок, но при первых осложнениях такой тип людей неизбежно гибнет.
Тогда я предложил ему нарисовать человека. Одного. Джордж схватил карандаш и быстро нарисовал мужчину и женщину. Два контура, которые он обвел несколько раз. Потом добавил круглую шляпу женщине и квадратную — мужчине.
— Это все? — спросил я как можно безразличней.
Джордж нахмурился и снова принялся за работу. Он очень старался. Я смотрел на этот феномен и думал, что Джордж не воспринимал себя больным, а только несчастным. Хотя в мире много несчастных, которые страдают лишь из-за того, что кажутся себе больными и не похожими на остальных.
Джордж нарисовал еще две фигуры. Снова мужчина и женщина, но на этот раз в форме... груш. Абсолютно голые. Груди женщины обозначены просто буквой ‘XV’. Круглые животы, ровненькие черные пупки. Он нарисовал женщине влагалище в форме небольшого кружка, но мужчина остался без половых органов. Я похвалил рисунок, и он гордо сказал:
— Так можно нарисовать любое животное.
На бумаге возникли еще четыре груши: кролик, лисица, белка и кошка. Они отличались только формой ушей и хвостов.
— Видишь? — улыбнулся Джордж и стал пририсовывать всем черные пупки.
Мне пора было уходить.
9 апреля.
Полтора часа тематических занятий. Тест по картинкам. Больной должен придумать к ним свой рассказ. Например: девушка стоит на пороге сельского дома. Один говорит, что девушка выходит, второй — она возвращается с прогулки, третий—девушка целый день ждет кого-то. В некоторых случаях центральной темой может стать расческа в ее волосах. Так или иначе рассказы связаны с болезнью. Одна пациентка, страдающая манией преследования, поведала следующую историю: девушка уходит из дома, попадает в руки насильников и умирает мучительной смертью. Во второй раз та же пациентка сказала, что девушка боялась уходить из дома, но все-таки ушла, а потом вернулась озлобленная и убила своего отца,
Джордж с удовольствием придумывает ‘потрясающие’ истории.
Например, мужчина целует даму. ‘Сын обнимает мать. Он ее очень любит. Он все время о ней думает. Но она умерла. Сын грустит. Ему хочется пойти к ней на могилу и положить букет цветов. Когда он приходит к ее могиле, он радуется, что опять вместе с матерью’.
Мужчина лежит на лужайке. ‘Его забили палками. Труп унесли подальше от дороги и бросили на траве. Убийца ограбил его и убежал в лес. Но он появится снова и убьет еще кого-нибудь’.
Мальчики купаются в пруду. ‘Один из них ранен. Из ноги идет кровь. Другой мальчик хочет его спасти. Но раненый кричит. Тогда другой хватает его за волосы и топит’.
Джордж болтает весело, без умолку. Смерть, убийство, удары кинжалов, реки крови. Нет только сцен изнасилования.
Письмо:
9 апреля
Орегона, Портлэнд, госпиталь.
Дорогой Фил,
ты можешь быть очень убедительным временами. Джордж болен куда более серьезно, чем я предполагал. И все-таки в психбольнице ему не место. Отпусти его.
Груши, говоришь? Хочешь я найду тебе хорошего невропатолога?
Эл.
Ответ:
11 апреля.
Дорогой Эл,
наш ‘Джордж’ болен куда более серьезно, чем ты думаешь, а не предполагаешь. Из всех моих больных он самый опасный. Освободить его — все равно, что выпустить в спящий город бенгальского тигра.
С грушами, может быть, ты и прав.
Фил.
Р. 5. Нет, черт возьми! Я совершенно здоров. Посылаю тебе копию любопытного произведения, которое я откопал в библиотеке.
Ф.
Пухлая стопка пожелтевших листов.
'Крафт-Ебинг, ученый, естествоиспытатель. Не верил в теорию Фрейда. Считал, что люди делятся на ‘хороших’ и ‘плохих’. Хорошие никогда не совершают дурных поступков. Потому что они хорошие;. Ниже приводится несколько выдержек из его исследований.
Садисты.
1827. Лежер, виноградарь, 24 лет. С детства угрюмый и молчаливый. Ушел из дома и неделю скитался в лесу. Там встретил девочку двенадцати лет. Изнасиловал ее, вырвал половые губы и сердце, съел их, выпил кровь, остатки закопал. Когда Лежера арестовали, он сначала отмалчивался, а потом хладнокровно признался в содеянном. Спокойно выслушал смертный приговор. При вскрытии врач, нашел у него злокачественную опухоль в мозгу.
Винсент Вирдзини, испанец, в тюрьме с 11 января 1872 года. Обвиняется в следующих преступлениях.
1. Задушил свою сиделку.
2. Пытался задушить замужнюю женщину по фамилии Арсуфи.
3. Пытался задушить беременную женщину, повалив ее на пол и наступив коленом на живот.
(Дальше идет длинный перечень, но одно дело заслуживает нашего пристального внимания.)
В декабре Джоанна Мота, 14 лет, направилась в соседнюю деревню, между 6 и 8 часами утра, и не вернулась. Ее труп обнаружили в поле. На голом теле множество синяков. Во рту полно земли. На ноге вырван кусок плоти. Вирдзини признался во всех преступлениях. Двое его дядей идиоты от рождения. Отец —дегенерат.
Вирдзини сказал, что убийство доставляло ему удовольствие, вызывая эрекцию и эякуляцию. Ему было все равно, каких женщин убивать: молодых или старых, красивых или страшных. Достаточно было их задушить, чтобы испытать полный оргазм. Джоанну Мота он не только задушил. Вирдзини ел ее мясо и пил кровь. Он не насиловал свои жертвы, потому что.., не умел этого делать.
Вирдзини заявил, что никогда не смотрел на женские половые органы и не трогал их руками. Он ложился на раздетый труп, но не думал о какой-нибудь определенной части тела. Ему нравился запах их одежды, а больше всего ему понравилась кровь Джоанны Мота.
Ответ:
12 апреля.
Фил,
Я снова оказался неправ, но, ради Бога, сделай наконец это — освободи Джорджа.
Эл.
P.S. Отвратительная архивная литература и малоубедительная.
|
⑨ |
14 апреля.
В.— Джордж, ты доверяешь мне?
П.—Э-э... Да.
В.— Скажи, что было в том письме?
П.— ...
В.— Джордж!
П.—...
В.— Ты не хочешь отвечать?
П.— Я не помню.
В.— Хорошо. Не будем об этом говорить. Тогда расскажи мне про охоту. Для чего...
П.— Нет! Не надо.
В.— (После долгой паузы.) Я так и думал. Понимаешь, Джордж, то, что мешает тебе говорить, мешает тебе выйти отсюда.
П.— (Жалобно.) Я не виноват. Ничего не могу поделать.
В.— (Тепло и проникновенно.) Знаю, Джордж, знаю. Ты не можешь. Но я могу.
П.— Как это?
В.— Сними туфли.
П.— Туфли? (Снимает.)
В.— Очень хорошо. Теперь ложись. Нет-нет, не так. На спину.
П.— А-а... Это мне нравится.
В.— Закрой глаза. Расслабься.
П.— Ты хочешь меня усыпить?
В.— Не бойся. Мы только немного посчитаем. Один... Два... Три... Четыре... Как ты себя чувствуешь?
П.— Хорошо. Как у тети на ферме. (Голос сонный.)
В.— Представь, что тебе четыре года.
П.— М-м-м...
В.—Ты в доме, на кухне... Четыре года... Твоя голова достает до стола?
П.— (Задумался.) Н-нет.
В.— Четыре года... На кухне жарко или холодно?
П.— Жарко.
В.— Теперь оглянись. Что ты видишь?
П.— (Изумленно.) Моя тарелка! Я совсем про нее забыл. Синенькая, с коровой! .?!
В.— Молодец! Сейчас будем считать обратно. Приготовься. Пять, четыре, три... один. (Хлопает в ладоши.)
П.— Будто целый день проспал. Что ты сделал, Фил? ,
В.— Простенький трюк, но он хорошо удался. Закрой глаза.
П.— Снова?!
В.— Не сразу. Тебе нужно успокоиться.
П.— Да, верно.
В.— Джордж, ты доволен своей едой?
П.— Неплохая кормежка. К тому же бесплатная.
В.— У тебя есть другие увлечения, кроме охоты?
П.— Мне нравится кино.
В.— Любое?
П.— Нет. Только где стреляют.
В.— Мне тоже. Там редко запутаешься кто плохой, а кто хороший. Верно, Джордж?
П.— Да. Хорошим парням пуля достается в грудь, а плохим всегда в брюхо.
В.— (Рассмеялся.) Никогда не обращал внимания. Но, кажется, ты прав.
П.— Да-да! Так и есть! Я видел не очень много фильмов, но это запомнил.
В.— Хорошо. Теперь расслабься. Попробуй вспомнить, что произошло в тот день, когда тебя вызвал майор. Не надо хмуриться, Джордж. Так у тебя ничего не выйдет.
П.— (Приподнялся и сжал в кулак правую руку.)
В.— Что бы ты сделал, если бы в комнате, кроме вас двоих, никого не было?
П.— Я бы убил его.
В.— Как? Руками?
П.— Стаканом или ножом. Продырявил бы ему шкуру. Кровь текла бы и текла по всей комнате.
В.-—М-мг... И потом? ,
П.— Он упал бы, подергался и умер. И не копался бы больше в моих письмах.
В.— Значит, так?
П.— Да, вот так.
В.— А ты убивал раньше?
П.— (Не сомневаясь.) Да. Я убил старого охранника.
В.— Случайно?
П.— Нет, конечно. Сначала по голове стукнул,, чтобы не орал. А потом распотрошил его, как кролика. Но крови в нем оказалось мало. Я спрятал тело за мусорным ящиком. (Он запустил руку к себе в штаны.) От одних этих мыслей у меня сразу...
В.— Ты хочешь женщину?
П.— (Заворочался нетерпеливо.) О-о! Нет! Господи! Здесь, здесь1 (Он двумя руками ухватился за мошонку.)
В.— Что же ты хочешь?
П.— Охотиться!
В.— Это как голод?
П.— Только хуже...
В.— (Смотрит на часы.) Мне, кажется пора.
П.— Я сожрал бы сейчас целую лошадь.
В.— (Стучит в дверь.)
П.— Я больше не могу!
В.— Успокойся.
П.— Ты сам виноват, Фил
В.— (Барабанит в дверь.)
П.— Они все ушли обедать. Мы остались теперь одни.
В.— (Прижался спиной к двери и стучит ногой.)
П.— (Яростно сжимает низ живота.) Это ужасно! Ужасно, когда ты так и никого не можешь убить, ни кролика, ни опоссума.
В.— Расслабься, Джордж... А-а, вот и Фред! Наконец-то. Фред, я думал, что вы уже никогда не придете.
|
⑩ |
Комментарий.
До сих пор не могу успокоиться. Самое важное, по-моему, — эпизод с охранником. Джордж удивительно легко поддается гипнозу. Он красочно описывает все, что видит. Нужно еще раз обратиться к его автобиографии и попытаться понять неясные места. Обязательно написать письмо Альберту.
Письмо.
16 апреля.
Старина Фил,
если ты мне скажешь, что предупреждал меня, то убьешь окончательно. А я-то, дуралей: ‘Выпусти, выпусти’. ;
Поздравляю от всей души. Ты проделал громадную работу, а я был лишь помехой.
Чтобы хоть как-то загладить вину, я попросил мою знакомую журналистку подключиться к этому делу. Раньше она увлекалась психологией. Ее зовут Луси Куили. Луси согласилась покопаться в старых газетах и побеседовать с Анной. Может быть, на свет выплывут кое-какие детали.
Фил.
Р. 3. Посылаю отчет об очередном сеансе с Джорджем. И последнем. Я больше не могу это выносить. Прочти и поймешь почему.
Стопка скрепленных листов.
16 апреля.
(Сеанс гипноза.)
В.— Ты в порядке, Джордж?
П.— М-м-м...
В.— Ты помнишь, что я говорил тебе о кирпичах? Чем больше их будет, тем быстрее мы построим здание твоей свободы. :
П.— Я не забыл.
В.— Это хорошо. Так вот, Джордж, стройка подходит к концу. Осталось положить несколько кирпичиков.
П.— Понимаю.
В.— Ты все написал о своей жизни? Можешь ли ты что-нибудь добавить?
П.— Про тарелку, например?
В.— Правильно. А еще?
П.— Попробую.
В.— Не будет очень трудно?
П.—Хм...
В.— Когда ты начал пить кровь?
П.—...
В.—Джордж?
П.— ...
В—(Спокойно и по возможности ласково.) Ах, Джордж, Джордж! Я ведь все понимаю. Это и есть самый большой секрет, не правда ли? Ты всегда очень боялся, что кто-нибудь его раскроет. И напрасно. Вот сейчас, ты ведь не умер? Жизнь продолжается. Нужно не идти ко дну, а стремиться выбраться на поверхность, где можно глотнуть воздуха и увидеть глубину своего падения. Но ты пока на меня сердишься, потому что еще барахтаешься в трясине. Тебе хочется убить меня, как того майора, который прочитал твое письмо. Но виноват не я, а ты сам. Не надо было писать его, и никто никогда не узнал бы о твоем секрете. Не грусти, Джордж. Письмо пропало. Его успели прочитать два человека: цензор и майор. Оба погибли во время бомбежки. Не грусти, а лучше послушай, что я тебе скажу. Твой секрет только мешал тебе. Теперь я знаю о нем. Но тебе не сделают ничего плохого. Мы должны выяснить лишь одну-единственную вещь: почему ты любишь пить кровь. Знаешь, что произойдет, если нам это удастся? Ты будешь спасен. Мы вместе разгадаем загадку, и у тебя начнется новая жизнь. Ты спишь, Джордж?
П.—Нет.
В.— Тогда за работу. Расслабься, Джордж. Закрой глаза. Погрузись в темноту, как в теплую ванну. Глубже, глубже... Не спи. Оставайся в теплой темноте. Здесь все легко и просто. Ты меня слышишь? Ты можешь говорить спокойно, совершенно спокойно... Об охоте. Ты рассказывал о том, как ловишь животных, но никогда не упоминал, что пил их кровь.
П.— Мама...
В.— Что?
П.— Моя мать.
В.— И дальше?
П.— Все.
В.— (После паузы.) Если не хочешь говорить, то не надо.
П.— Я же ответил.
В.—О! Да?
П.— Когда я начал пить...
В.— О-о... Ага! Пить кровь... твоей матери?
П.— Она повторяла каждый день. До самой смерти. ‘Ты у меня всю кровь высосал’. Но я не хотел.
В.— Конечно. Послушай, Джордж, но ведь это лишь речевой оборот.
П.— Нет. Отец мне потом сказал. Молока у матери было мало. Я сосал грудь, пока из нее не шла кровь.
В.— (Пытаясь сохранить спокойствие.) И ты считаешь себя виноватым?
П.— (Пожав плечами.) Мать даже гордилась тем, что так намучилась. Без конца твердила о своем долге.
В.— Значит, с нее все и началось?
П. — Да.
В.— Ну а как же получилось, что ты стал пить кровь животных?
П.— Не знаю.
В.— Вспомни, Джордж.
П.— У нас была кошка.
В.— Продолжай.
П.— Котята еще сосали у нее молоко. Я тоже попробовал. Она зашипела и расцарапала мне лицо. Под руку попался нож. Я держал кошку и пил из нее кровь, когда он...
В.— Когда ‘он’?
П.— (Кивнул.) Отец. Он подошел и так стукнул, что у меня чуть голова не отвалилась.
В.— Что он сказал?
П.— Он заорал: ‘Чтоб я никогда этого больше не видел!’
В.— Ага! Отец не сказал, чтобы этого не делал.
П.— Не понял.
В. —Вместо того, чтобы приказать тебе не делать этого, отец заявил, что он не желает видеть, как ты эго делаешь. Вдумайся, Джордж.
П.— (После паузы.) —О, Господи!
В.—Теперь мы знаем все, кроме одного: почему тебе нравится кровь.
П.— Нравится, и все. Ты не издеваешься надо мной?
В.— Я заметил, Джордж, что есть моменты, когда тебе очень хочется крови, и есть целые периоды, когда ты можешь без нее обходиться.
П.— Я тоже заметил.
В.— Почему так происходит?
П.— Не знаю.
В.— Как возникает желание пить кровь?
П.— Будто в животе все горит.
В.— Так было во время болезни Анны?
П.—Да. И когда умер отец.
В. — Каждый раз существует определенная причина?
П.— Да. И каждый раз я чувствовал себя выродком.
В.—Ты не представляешь, как много людей в безвыходной ситуации поступают подобным образом. Не обязательно пьют кровь, конечно. Все реагируют по разному. Ты выбрал свой метод.
П.— Я думал, что я один такой.
В.— Оставим это... Скажи лучше, для чего ты забрался ночью в морг?
П.— Хотел попрощаться с матерью.
В.—Ты нашел ее?
П.— Да. Труп лежал на большом столе, а рядом стояла бутылка с кровью. Ее кровью.
В.— Что ты сделал?
П.— Ее кровь всегда принадлежала мне. Я только и слышал: ‘Ты выпил всю мою кровь’. В некотором смысле, мы были одним существом. Не смейся надо мной!
В.— Я и не думал смеяться... Продолжим, Джордж... Расскажи, мне о твоих отношениях с Анной.
П.— Фил, не злись, пожалуйста, но...
В.— Что?
П.— Не спрашивай, как мы с ней это делали.
В.— Хорошо. Не буду. Тогда другой вопрос.
П.— Слушаю.
В.— Это письмо.
П.— С него и начались неприятности. Про него тоже лучше не спрашивай.
В.— (Ругается мысленно.) Хорошо, Джордж, расслабься. Вытяни ноги, руки. Не спи. Ты меня слышишь?
П.—М-мг...
В.— Ты помнишь историю с охранником?
П.— Да. Это было после ссоры с дядей Джимом.
В.— Маленькая деталь: тебе нравится человеческая кровь?
П.— (Вполне мирно.) Самая лучшая кровь. Но в старике ее было полстакана.
В.— Понял. Еще вопрос... ‘
П.— Я вспомнил, Фил! Мальчишка! Попал в мой капкан, зараза. Смотрю — сидит, плачет. Одна нога в крови. В общем, я ему помог.
В.— Помог?
П.— Конечно. Пристукнул его и бросил в озеро. Он мне напомнил проклятого щенка, что завелся в животе у Анны. Наконец-то я мог отомстить.
В.— Постой-ка... Недавно я показывал тебе картинки, а ты придумал историю с двумя мальчиками в озере. Один утопил другого.
П.—Ну да! Я порезал его потом на куски. Уже мертвого. Ему было не больно.
В.— Сколько лет было мальчику?
П.— Откуда я знаю? Пять или шесть. Я разрезал ему пупок. Лучше крови я никогда не пил, да!
В.—Ты боялся, что тело ребенка найдут и тебя будут судить?
П.— И да, и нет. Вскоре я ушел в армию. Отличная вещь — армия! Но тут как раз война, бомбежки.
В.— Страшно?
П.— Еще бы! Когда видишь, что могут с тобой сделать... ;
В.— А вот скажи, Джордж, ты, конечно, помнишь как ударил ножом отца?
П.—О! Да.
В.—И ты пишешь: ‘Отец отпихнул Джорджа...’ Что это значит?
П.—А-а... Отец вытащил нож из раны, и тут какая-то неодолимая сила заставила меня припасть к ней широко открытым ртом. Я пил, пока отец не отпихнул меня. Он здорово испугался. Думаю, из-за этого он больше не бил мать. Я и сам себя испугался не меньше. Ты понимаешь, Фил?
В.— Да. Пожалуй, на сегодня достаточно. Давай- ка, Джордж, будем пробуждаться.
|
⑪ |
Комментарий.
Следует немного подождать с окончательными выводами. Может быть, ‘детектив’ Луси Куили доставит что-нибудь новенькое?
Складывается впечатление, что вампирские наклонности Джорджа проистекают от его чувства подавленности. Он не умеет защищаться от ударов судьбы, он не знает — как. И Джордж пьет кровь. Не потому что он психопат. Он пьет кровь, потому что это облегчает его страдания; таким образом, он как бы снимает стресс. Мать, конечно, тоже хороша! Кормление кровью вместо молока сыграло не последнюю роль в превращении Джорджа в маньяка. Его эмоциональное развитие остановилось на стадии грудничка, хотя интеллектуальное и физическое находится в полной норме. В принципе так не бывает, но в случае с Джорджем — научный факт.
Письмо.
4 мая.
Дорогой доктор Уотербридж, пишу из аэропорта в Южной Каролине. Тут сильный туман, и отменяются все рейсы. Я смогу вылететь к вам не раньше чем через день.
О моей миссии вы знаете от полковника Вильямса. Чтобы не мучить вас долгими вступлениями, хочу сразу сказать: сбылись наши худшие опасения. Два убийства. И оба — до того, как Джордж попал на службу в армию, но после того, как он приехал на ферму.
О смерти охранника местная газета тиснула несколько строк. ‘Сердечный приступ’. Я, однако, докопалась до правды. Власти не захотели поднимать шум, потому что не надеялись найти преступника. Охранник к тому же был алкоголиком и мог сыграть в ящик со дня на день. То, что он ‘сыграл’ туда зарезанный и выпотрошенный, не обязательно знать всей деревней
Перелистала подшивку, но не обнаружила ни строчки о гибели ребенка. В тот год утонули трое. Среди них один мальчик. Это я узнала от жителей. Тело мальчика было изуродовано, пупок вырезан.
Конечно, я побывала на ферме, видела дядю и тетю. Никто не смог бы описать их внешность и характер лучше, чем это сделал сам Джордж. Оба они скорее любят племянника, особенно тетя, и считают его ‘дурачком’.
И наконец — Анна. Она тоже точь-в-точь такая, как в рассказе ее любовника. Крупная, но с узкой талией и деликатными пальчиками. Лицо широкое, красное, глазки маленькие и грустные. Скулы сильные, а ротик, как у воробья и с горькой складочкой. Анна в этот день работала в поле. Я отыскала ее, и хорошо, пожалуй, что наша беседа протекала вдали от людских глаз. Вряд ли я смогу передать ее слово в слово. Да и не нужно, ибо словарный запас этого несчастного создания столь ограничен, что главное — в ее интонации.
То, что она любила и любит Джорджа (она называла его Белли), нет никакого сомнения. Она и сейчас продолжает жить лишь воспоминаниями о тех двух-трех годах счастья, что выпали на ее долю. Нельзя сказать, что Анна ждет его. Это означало бы, что она надеется. Но она не надеется уже ни на что.
После разговора у меня сложилась очень ясная картина их отношений. К моменту знакомства Анна была уже опытной женщиной, переспав со многими рабочими. Пьяные, они часто приставали к ней. В самый первый раз она испугалась и пожаловалась отцу. Но когда тот до полусмерти избил ее ‘ухажера’, Анна поумнела и больше никому не жаловалась. Из сво-его большого, но однообразного опыта половой жизни Анна вынесла одно убеждение: что ‘все мужики одинаковые и хотят только залезть тебе в трусы’. С Джорджем было по-другому. Она соблазнила его сама. Вряд ли коитус между ними был очень частым. Хотя Джордж от него никогда не уклонялся. ‘Он делал все, что она хотела’.
‘Что именно он делал?’ — спросила я. Анна покраснела, опустила голову, но под влиянием моих подбадривающих слов все же освободилась от тяжкого груза, давившего на ее душу. Признавшись, она замолчала, ожидая, что я плюну ей в лицо или убью на месте.
Тогда я объяснила, по возможности просто и понятно, что ‘грех’ ее довольно широко распространен и даже в художественной литературе есть немало таких примеров. Я, конечно, не стала называть имена писателей, чтобы не смутить ее вовсе. Но вас заинтересует точно факт, что сей акт повторялся у них очень регулярно, а именно, каждые двадцать восемь дней. Джордж сам упоминает, что узнал о беременности Анны раньше ее. Еще бы! Он прекрасно успел изучить ее менструальные циклы. Для него они были куда важнее!
Вот такая история... Позвольте, сержант, выразить вам мое уважение. Только профессионал мог довести это дело до конца. И какой блестящий успех! Я уверена, вы его вылечите.
У меня есть одна идея. Помните его рисунки людей и животных в форме груши? Не груша, а женская грудь! Для Джорджа, чье эмоциональное развитие остановилось, еще когда он сосал кровь вместо молока, все кролики и лисицы — это женские груди, полные живительной влаги. До следующего сногсшибательного умозаключения один шаг. То, что Джордж делал каждые двадцать восемь дней, не имело к сексу никакого отношения. Половые органы Анны значили для него не больше, чем горлышко бутылки.
Ой, Боже, чего я только вам не наговорила, а ведь собиралась коротко сообщить последнее новости. Буду рада увидеть вас завтра, о! уже сегодня.
Луси Куили.
Письмо.
8 мая.
Калифорния, Тауншип, госпиталь.
Дорогой Эл,
посылаю тебе письмо - эссе твоего ‘детектива’. Луси умеет эпатировать скромных сержантов. Интересно, она хорошенькая?
Что нового в твоих краях?
Фил.
Письмо.
9 мая.
Дорогой Фил,
я несколько раз прочитал письмо Луси. Ты снова прав. Эпатировать она умеет. И не только сержантов. Хорошенькая ли она, ты скоро узнаешь сам.
Из новостей, думаю, тебя взволнуют две; первая: когда я приеду, то привезу, наконец, тебе чин офицера и новенькую форму, а также диплом, погоны и прочее.
Вторая состоит в следующем. Родственники погибшего майора нашли среди вещей, принадлежавших ему, странное письмо. Ты догадываешься — какое. Посылаю его тебе. Теперь все понятно. Было бы странно, если бы, прочитав такое послание, майор не вызвал Джорджа.
Не завтракай в ужин. Мы приедем с Луси и закатим настоящий пир.
До встречи,
Эл.
Неотправленное письмо.
На конверте проштемпелеваны номер солдата и номер части. Письмо подписано. Вот его содержание без каких-либо сокращений.
‘Дорогая Анна, мне тебя очень не хватает.
Я хочу немного твоей крови’.
Закройте досье, читатель, выключите лампу и посидите в темноте. Поскольку эта история вымышленная, то вам нечего бояться.
Но я бы советовал вам положить папку на место и убираться отсюда. Потому что если доктор Уотербридж неожиданно вернется, то тогда вам придется признать, что все здесь написанное — чистая правда. А вообще это не ваше дело.
