Спойлер:
Десять исторических романов, или Как жанру проявить себя
Есть у меня своего рода увлечение - я люблю находить хорошие исторические романы. Дело это трудное, поскольку плохих романов в этом жанре гораздо больше. В первую очередь, дело в стиле автора. Что автор должен знать эпоху, о которой пишет, а не просто вставить в речь персонажей "нонеча", "анадысь" или десяток древнегреческих слов, очевидно. Но вопрос и в чисто литературном качестве. Детектив или приключенческая книга могут, даже будучи коряво написанными, выиграть на остроумном сюжете. В историческом романе сюжет как таковой - далеко не самое главное. Этим он отличается от приключенческого. Приключенческий роман - в первую очередь развлекает. Сюжет приключенческого романа зачастую можно свободно перенести в некоторые другие эпохи - это показывает, например, недавняя удачная корейская экранизация "Трёх мушкетёров", ставших местными средневековыми гвардейцами. Исторический роман - в первую очередь сообщает читателю об эпохе и - иногда - через эту эпоху говорит что-то современникам автора о них самих. Главное - не впасть в другую крайность и не написать под видом исторической книги памфлет о современности, как это сделал, например, Морис Симашко в своём романе "Маздак", под видом древней Персии прозрачно изобразив возникновение СССР.
Сложно - хотя и возможно - написать исторический роман, не выведя в нём никаких исторических персонажей. Если они есть, их надо показать не просто убедительно, чтобы они не выглядели ходульными фигурами, но и не противореча известным фактам о них. С вымышленным героем автор волен поступать как угодно, но менять судьбу реального исторического лица в угоду сюжету нельзя - поэтому в списке нет грешившего этим Лиона Фейхтвангера. Но не менее сложно и избежать всякого вымысла, целиком отталкиваясь от источников, как это успешно сделал Морис Дрюон. Во-первых, далеко не по всякой теме источники дошли достаточно подробно, во-вторых, далеко не всякие подлинные события будут выглядеть столь увлекательно, как описанные Дрюоном. В-третьих, беллетризация строго того, что было, если у автора нет дрюоновского таланта, оказывается невостребованной. Можно и историков почитать про то же самое, среди них некоторые тоже увлекательно пишут.
К тому же исторический роман устаревает легче романа, написанного автором о своих современниках. Роман позапрошлого века о тогдашней жизни мы можем читать ради глубоких открытий автора о человеческой природе (если это Достоевский или Толстой) или, хотя бы, из интереса, как тогда жили люди, а устаревший язык создаёт атмосферу. Если же автор пишет о прошлом, то его знания устаревают вместе с развитием исторической науки, а архаичный стиль только помешает читателю будущего. Достаточно сложно сейчас зачитываться, при всём его таланте, Вальтером Скоттом, почти целиком ушедшим в подростковую литературу.
С учётом всех этих критериев и составлен список. Кроме того, в нём нет книг, написанных о событиях, свидетелями которых был автор (например, участниками Гражданской или Великой Отечественной войн об этих событиях).
Проспер Мериме, "Хроника царствования Карла IX"
Программный текст, создавший, по сути, новый исторический роман, свободный от искусственно придуманных приключений в духе Вальтера Скотта или чрезмерной романтизации реальных исторических деятелей. Пример того, как можно, практически избежав появления в сюжете реальных исторических лиц, создать вполне достоверный и возможный в той реальности сюжет. Герои "Хроники" и их взаимоотношения вымышлены, но все их поступки - дуэли, влюблённости, религиозные стычки, даже встречи с реальными королями и адмиралами - действительно могли совершаться и совершались людьми их общественного положения в Париже XVI века. А язык Мериме, самого лаконичного французского писателя многословного XIX века, полностью снимает дистанцию между нами и книгой почти двухсотлетней давности.
Александр Пушкин, "Капитанская дочка"
Об этой книге сложно что-то писать. Пушкину в ней удалось почти невозможное - оживить вальтер-скоттовскую схему "приключения главного героя среди исторических событий", сделав Гринёва настоящим, а не сюжетной фикцией; провести через этот сюжет ненавязчивую дидактику; уловить дух времени, переданный через стилизацию записок Гринёва, и места, "бессмысленного и беспощадного русского бунта"; создать ключевую для будущей русской литературы модель "судьба главных героев на фоне исторического хаоса" (из которой растут и "Война и мир", и "Тихий Дон", и "Хождение по мукам", и "Доктор Живаго"); всё это сделать предельно кратко.
Роберт Льюис Стивенсон, "Владетель Баллантрэ"
От всех коллег по приключенческому жанру Стивенсон, пламенный поклонник Достоевского, отличался не только огромным литературным даром, но и тягой к тщательному психологическому анализу своих героев. Будучи неоромантиком, тяготел уже и к символизму. Конечно, "Владетель Баллантрэ" - в первую очередь, притча о плохом и хорошем человеке и, что важнее, о том, как хороший человек из-за плохого тоже становится плохим. Этот процесс тщательно прослеживается не без погрешностей, вызванных маскировкой сюжета под приключения. И, тем не менее, это исторический роман, в самой своей стилизации под рукопись 18 века хранящий аромат эпохи. Сама история двух братьев и их противостояния, конечно, могла бы быть рассказана в любых декорациях, но для британского (особенно шотландского) автора логично поместить её именно в декорации якобитских войн. К тому же это противостояние, несмотря на все таящиеся в нём глубины, ярко отражает и характер конфликта в якобитских войнах.
Юрий Тынянов, "Смерть Вазир-Мухтара"
Книга о современниках автора через призму начала XIX века и о самом авторе через призму главного героя, Александра Сергеевича Грибоедова. И при этом - точное фактологически, насколько это было известно автору, крупному учёному-филологу, описание последнего года жизни Грибоедова. Странный текст, который можно читать в двух кодировках одновременно. Поразительно кинематографичный, с крупными и общими планами, сменой кадров. А ещё там есть на последней странице живой Пушкин - который больше не ожил ни у кого, даже у самого Тынянова в романе "Пушкин".
Марк Алданов, "Пуншевая водка"
Марк Алданов, один из самых ярких авторов русской эмиграции, был убеждённым последователем Толстого. В действительности, поскольку "Война и мир" не только (и не столько) исторический роман, а Алданов писал именно их, у него получалась всё та же вальтер-скоттовская схема. Проблема в том, что Алданову, в отличие от большинства писателей, катастрофически не удавались вымышленные персонажи, но блистательно удавались реально существовавшие. В его исторических романах хочется перелистать куски с ходульным главным героем, а романы, где все персонажи вымышлены, напоминают философские диалоги из-под разных авторских масок. Зато Наполеон, Достоевский, народовольцы замечательны. Но в "Пуншевой водке", "сказке о всех пяти земных счастьях", как она названа автором, происходит чудо. Вместо главного героя, вокруг приключений которого выстраивается сюжет - пять главных героев, пять людей с разными биографиями и местом в жизни, от Ломоносова до курьера-пьяницы (и даже те, кто вымышлен, могли бы жить там и тогда, да и жили, скорее всего, пусть под другими именами). И каждый из них счастлив (или несчастлив) по-своему. А вокруг них начинают оживать и все остальные, от забытой всеми жены-немки Ломоносова до ямщика-вогула со скипидаром. Сказка, пусть историческая, может слегка поиграть с реальностью и, выбрав самое типичное, создать образ нашего 18 века, где так легко было впасть из счастья в несчастья и обратно.
Ярослав Ивашкевич, "Мать Иоанна от ангелов"
Не столь уж редкий пример того, как не самый крупный писатель может внезапно написать одну - но грандиозную - книгу. До войны Ивашкевич был неплохим прозаиком под Тургенева, после войны - классиком-соцреалистом, орденоносцем и автором многотомных эпопей. В войну, в оккупированной Варшаве, он пишет об охоте на ведьм 17 века, об одержимости дьяволом, о галлюцинациях и границах человеческой психики, так и не давая окончательного ответа - что же на самом деле кроется за описанным им. Подлинная история, произошедшая в те годы во Франции, переносится им в тогдашнюю Польшу, к тому же, как становится в какой-то момент понятно, на территорию нынешней Смоленской области, в первой половине 17 века захваченной поляками, но, в общем, им культурно чуждой. Стык нескольких разных культур между собой очищает сюжет от всякой конкретики, превращая его в тщательный анализ того, что же такое была тогдашняя истерия одержимости дьяволом, столь важная для истории этого периода, какова была психика тогдашних людей и насколько она отличается от нынешней.
Иво Андрич, "Мост на Дрине"
Нобелевский лауреат Андрич, которого в своё время (по причинам не только литературным) предпочли Толкиену, живое доказательство того, что пресловутый казус Шолохова имеет объективные аналоги. Оказавшись в оккупированном немцами Белграде, бывший дипломат и историк пишет три романа подряд - первый неплохой, второй ("Травницкая хроника", тоже исторический роман из жизни французских дипломатов на Балканах начала XIX века, основанный на научных разысканиях автора) выдающийся, третий - великий. Андрич переворачивает вальтер-скоттовскую схему наизнанку - его главным героем становится тот самый мост в боснийском городке Вишеграде, который люди строят, по которому почти четыреста лет они ходят, радостные и страдающие, который они разрушают. Люди меняются, и вокруг моста проходит вся история страны, выраженная через портретную галерею лиц, которых уже не надо объединять сюжетом - достаточно того, что все они проходили или проезжали по мосту через Дрину.
Алехо Карпентьер, "Царство Земное"
Основатель "магического реализма", давшего миру столь выдающихся и популярных авторов, как Маркес и Льоса, вкладывал в это понятие не совсем то же, что соратники. По Маркесу и Льосе, в магическом мире Латинской Америки возможно всё. По Карпентьеру, это всё там действительно было. В истории Латинской Америки, как доказывает Карпентьер в предисловии, возможно гораздо больше, чем в европейской истории, и это подтверждает внешне фантастическая, но совершенно достоверная история негритянского государства на Гаити, приведшего к рабству негров у других негров, строящих грандиозный королевский замок, превосходящий Версаль. Читать Карпентьера сложно, настолько он полон фактами и аллюзиями, требующими разъяснения в комментариях, но так уж устроен его текст, что чем больше удаётся понять, тем глубже туда погружаешься - и описанное можно уже видеть во всём многоцветии, слышать и даже ощущать. Потом Карпентьер напишет ещё один роман, "Век Просвещения", длинный, обстоятельный, наполненный ароматами тропиков и бурной эпохи, о которой идёт речь, и был бы "Век Просвещения" в этом списке, не создай кубинский классик "Царства Земного", кратчайшего грандиозного романа о тщете истории.
Халльдоур Лакснесс, "Исландский колокол"
В Исландии песок - чёрный. Если учесть это, то всё можно начать видеть по-другому. Вот и в этом романе главного после средневековых саг местного писателя, ещё одного нобелевского лауреата, всё по-другому. Казалось бы, это книга о похождениях неунывающего исландского крестьянина Йоуна, которого швыряют по Европе жизненные неудачи, но на самом деле в центре сюжета другой человек, асессор Арнеус, личность героическая, ради нищей и вконец разорённой захватчиками родины готовый на жертвы, на отказ от личного счастья, на слом судеб близких ему людей. Но что же делает асессор Арнеус? Роется по гнилым хижинам, собирает рваные книги и отвозит их в Копенгаген. И сам к концу жизни сомневается, не прожил ли её зря. Только из эпохи Лакснесса понятно, что рваные книги - бесценные средневековые саги, что когда их издадут и прочитают, то исландцы осознают, чем была их страна, освободятся внутренне и внешне, а прототип асессора Арнеуса станет одним из главных национальных героев. А о том, что в итоге получится в XX веке - другие книги Лакснесса, такие же горькие и жёсткие. Иные события здесь спрямлены, другие сдвинуты во времени, и всё же это, пожалуй, главная книга, зачем вообще всё это нужно. Зачем сохранять то, что дошло из прошлого, а не просто жить в своё удовольствие.
Яан Кросс, "Императорский безумец"
Литераторам малых стран трудно. Писать о своём узком - на других языках тебя читать не будут, писать о чужом - там есть свои авторы, писать об общечеловеческом - не у всех хватит масштаба. Кросс, друг Лотмана и человек большой учёности, находит свой путь. "Императорский безумец" - история близкого к декабристам немецкого барона из Эстонии, увиденная глазами родственника его жены, эстонца, который очень хочет казаться немцем. Русская история оказывается видна через двойную оптику рассказчика, за которым прячется автор, иронически выдавая весь свой текст за подлинные записки, якобы всего лишь найденные и прокомментированные Кроссом, и насыщая его мелкими невозможными деталями, которые может оценить лишь знаток эпохи. И через рефлексию рассказчика и поиск им своего места в мире Кросс вписывает в общий контекст и эстонскую культуру в целом.