Добро пожаловать на форум «Клуб любителей детективов» . Нажмите тут для регистрации
___О проекте «Убийства на улице "Эдгар"»___Первую по счету премию «Эдгар» в категории «лучший рассказ года» Рут Ренделл получила в 1975 году за рассказ «Упавшая завеса» (The Fallen Curtain).
___В 1999 году рассказ «Упавшая завеса» был экранизирован в британском телесериале «The Ruth Rendell Mysteries».
___Первый перевод на русский язык.
___Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е. согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
___Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
___Ruth Rendell "The Fallen Curtain" (ss) Ellery Queen's Mystery Magazine (first published), August 1974; The Fallen Curtain And Other Stories (an author`s short story collection), 1976; Simply the Best Mysteries (anthology), 1998.
Инцидент произошел весной после его шестого дня рождения. Мать всегда называла его “тот ужасный вечер”, и слово “всегда” — отнюдь не преувеличение. Она говорила об этом много, особенно когда он добивался каких-нибудь успехов, что случалось довольно часто, поскольку он хорошо учился и успешно сдавал экзамены.
Показывая своим друзьям его приз за победу в плавании или диплом за достижения в географии, она повторяла: “Когда я думаю, что мы могли потерять Ричарда в тот ужасный вечер! Воистину веришь, что Кто-то хранит нас, не правда ли?” Крепко обнимая его, она причитала: “Его могли убить… или еще хуже”. (Замечательная фраза!) “Не могу об этом думать!”
Это, естественно, утомляло: “Если бы я сказала только один раз, но нет — пятьдесят раз говорила ему никогда не разговаривать с незнакомцами и не садиться в автомобили. Но мальчишки — это мальчишки, и он забыл про все, когда это случилось. Ему, конечно, дали конфеты и уговорили сесть в этот автомобиль”. — В этом месте возникал шепот, и все смотрели на него. “Угрозы и посулы — уговорили бог знает на что — и я никогда не узнаю, как он вернулся к нам живым”.
Чего Ричард никак не мог понять, откуда его мать знала все об этом. Ее там не было. Там были только Мужчина и он, а он сам не мог вспомнить ничего. Упала завеса и именно на ту часть памяти, которая хранила подробности того ужасного вечера. Он помнил только, что было сразу до и сразу после.
Они жили тогда в Апфилде, пригороде Южного Лондона, в небольшом таунхаусе на Петуния-стрит — он, мать и отец. Когда он родился, матери его было уже за сорок, и у него не было ни братьев, ни сестер. (“Именно поэтому мы так любим тебя, Ричард”.) Ему не разрешали играть на улице с другими детьми. (“Мы хотим, чтобы ты был рядом, дорогой”.) За углом на Люпин-стрит жила его бабушка, мать отца. Бабушка никогда не приходила в их дом, хотя он считал, что отцу бы это понравилось.
— Хочу, чтобы мама пришла к нам на чай в воскресенье, — как-то услышал он слова отца.
— Если эта женщина переступит порог этого дома, Стэн, уйду я.
Таким образом, бабушка никогда не приходила на чай.
— Надеюсь, я понимаю, что правильно, а что нет, Стэн, и я не собираюсь запрещать мальчику видеться с бабушкой. Ты можешь водить его туда раз в неделю, лишь бы я с ней не встречалась.
Это означало, что Ричарду позволено было заходить в три дома: его собственный, бабушкин и в дом по соседству на Петуния-стрит, где жили Уилсоны с их Брендой и Джоном.
Иногда он играл в их саду с Джоном, хотя было не очень весело, поскольку Бренда, которая была значительно старше (почти шестнадцать!) всегда следила за ними и останавливала, чтобы они не перепачкались.
Они с Джоном учились в одном классе, но мать не позволяла ему ходить в школу одному с Джоном, хотя школа была лишь через три улицы. Она была очень осторожна и переживала за него, поэтому ждала его за школьными воротами еще до того, как уроки кончалась, и вела домой, крепко держа за руку.
Но один раз в неделю он не шел прямо домой. Он с нетерпением ждал сред, потому что вечер среды он проводил у бабушки, и потому, что время между тем, как мать отпускала его руку, и его прибытием в дом бабушки, было единственным временем, когда он был один и свободен.
Все происходило так. Мать встречала его из школы, и они шли от Пламтри-Гроув к началу Петуния-стрит. Люпин-стрит отходила от Гроув немного дальше, поэтому мать наблюдала за ним через дорогу, махая рукой и ободряюще улыбаясь, пока не убеждалась, что он повернул за угол на Люпин-стрит. Дом бабушки лежал приблизительно в ста ярдах по улице. И эта сотня ярдов была его свободным временем — временем, принадлежащим только ему одному.
— Беги быстрей! — кричала мать ему вслед.
Но за углом он всегда прекращал бежать и еле тащился, останавливаясь, чтобы поиграть с кошкой, которая бродила около мусорных баков, или залезал на кучу кирпичей, из которых строители так и не собрались ничего построить. Иногда, если ей позволял артрит, бабушка ждала его в воротах, и он не жалел о том, что придется пропустить кошку и кирпичи, потому что у бабушки было так чудесно. У нее имелся большой телевизор — необычайно большой для того времени, — и он садился перед ним, уплетая шоколад, пока его отец не заканчивал работу на заводе и не заходил на чай. Чай был прекрасен: рыба с жареным картофелем, которую бабушка не приносила из магазина, а готовила сама, кремовые безе и шоколадные эклеры, консервированные персики со сгущенным молоком, — и все это запивалось шипучим лимонадом. (“Это позор, как твоя мать портит мальчика, Стэн”.) Считалось, что они должны быть дома в семь, но каждую неделю около семи бабушка вспоминала, что сейчас по телевизору начнется ковбойский фильм, под который уже готово какао с булочками и картофельные чипсы. Хорошо, если домой на Петуния-стрит они добирались до девяти.
— Не вините меня, — говорила мать, — если завтра у него будут неприятности с уроками.
В тот ужасный вечер мать оставила его, как обычно, на углу и смотрела на него через дорогу. Он это помнил и помнил также, что он посмотрел, стоит ли бабушка в воротах. Когда он убедился, что нет, он походил по стройплощадке, чтобы выманить кошку из логова, которое она соорудила себе среди щебня. Был конец марта, прекрасный день, а в четыре часа еще совсем светло. Он погладил кошку, думая, какой худой и костлявой она была, и что часть рыбы с жареным картофелем от бабушки ей совсем не повредит, а затем… что?
Что дальше? В этот момент упала завеса. Три часа спустя она поднялась, и он был на Пламтри-Гроув, спокойно шагая по улице (“Он бежал со всех ног от того Мужчины, гнавшегося за ним”), когда встретил не кого-бы то ни было, а Бренду, дочь миссис Уилсон, вышедшую на вечернюю прогулку со своим дружком. Бренда уставилась на него, вытянула руку и закричала. Она подошла, схватила его и сжала так, что он чуть не задохнулся. Именно это и напугало его до потери памяти? Ему сказали, нет. Сказали, что он испугался раньше (“Испугался до смерти!”), и Брендины объятья и ужасный вопль матери, когда она увидела его, не имеют к этому никакого отношения.
Петуния-стрит оказалась заполнена полицейскими машинами, а перед их домом собралась толпа. Бренда толкала его вперед, крича: “Я нашла его, я нашла его!”, и был отец с бледным лицом, разговаривающий с полицейскими, мать, полумертвая на диване, и ей давали бренди, и — вот чудеса! — его бабушка. Это было одним из самых странных событий того странного вечера — бабушка вступила в их дом, а мать не ушла из него.
Все они сразу начали задавать ему вопросы. Ответил ли он на них? Все, что оставалось в его памяти, был крик матери. Он выбил все, этот сокрушительный звук, и огромный открытый рот, из которого этот крик вырывался, когда она прыгнула на него. Так или иначе, хотя он не мог объяснить, почему, он связал этот крик и ее объятия с падением той завесы.
После этого ему никогда не разрешали быть одному, даже играть с Джоном в саду Уилсонов, и ему никогда не разрешали забыть те события, которые он не мог вспомнить. Не было больше и вопроса о его визитах к бабушке даже под наблюдением, поскольку артрит бабушки дал такие осложнения, что ее поместили в богадельню для стариков при больнице в Апфилде. Мужчину так и не нашли. Несколько лет спустя на Пламтри-Гроув похитили и убили маленькую девочку. Того Мужчину также не нашли, но мать была уверена, что это один и тот же человек.
— И это мог бы быть наш Ричард! Страшно подумать, что Мужчина бродит по улицам, как дикий зверь.
— Что он сделал мне, мама? — спросил Ричард.
— Если не помнишь, тем лучше. Ты хочешь забыть все об этом, вычеркнуть из своей жизни.
Если бы только она ему это позволила!
— Что он сделал, папа?
— Не знаю, Рич. Никто из нас не знает, ни я, ни полиция, ни твоя мама, что бы она ни говорила. Женщинам нравится выглядеть знающими все обо всем, но мне кажется, ты рассказал ей не больше, чем остальным нам.
Она отводила его в школу и забирала домой, пока ему не исполнилось двенадцать. Другие дети беспощадно дразнили его. Ему не разрешалось ходить к ним домой или приглашать их к себе. (“Никогда не знаешь, с кем они якшаются или с кем связаны”.) Мать прекратила ходить с ним повсюду, только когда он стал выше ее ростом, и стало очевидным, что он слишком большой, чтобы на него мог напасть Мужчина.
Повзрослев, он так и не узнал, что произошло в тот ужасный вечер, но понял, что могло произойти. И когда он понял, что Мужчина мог не ограничиться ударами и запугиванием, он почувствовал, что в его теле словно имеется что-то чужеродное или как будто тело покрыто слизью, которую ничто не может смыть. Поскольку теперь не было никакого способа узнать наверняка, делать было нечего — только желать, чтобы мать оставила эту тему, стараться не сближаться с людьми и упорно заниматься в школе.
Он успевал очень хорошо, поскольку обладал природным умом и ничто внешнее ему не мешало. Никто не удивился, когда он поступил в хороший университет, — не Оксфорд или Кембридж, — но почти такой же хороший (“Только подумайте, что такой талант мог не расцвести, если бы тот Мужчина довел свое дело до конца”), где он начал готовиться к получению ученой степени. Он был первым из семьи, кто когда-либо поступил в университет, и единственным облаком на небе было то, что бабушка, как рассказал отец, не могла увидеть его славу.
Она умерла в больнице, когда ему было четырнадцать лет, и оставила свой дом его родителям.
Они продали его и купили намного лучший, более просторный, с хорошим садом и гаражом в пригороде приблизительно в пяти милях от Апфилда. Немного денег, которые она сэкономила, она завещала Ричарду, чтобы он получил их, когда ему исполнится восемнадцать. Как раз хватило, чтобы купить автомобиль, и когда он приехал из университета на пасхальные каникулы, то купил двухлетний “форд” и сдал экзамен на права.
— Этот мальчик, — сказала его мать, — сдает все экзамены, за что бы ни взялся. Похоже, он просто не может потерпеть неудачу. Но у него есть ангел-хранитель, следящий за ним с тех самых пор, как ему было шесть. — Ее муж уже пенял ей за слишком длинную память, и теперь она упоминала тот ужасный вечер лишь иносказательно. — После того, что случилось!
Она радостно смотрела, как он мастерски ездит вокруг квартала, и единственное, о чем она жалела, что рядом с ним нет хорошей девушки, разумной, трудолюбивой невесты — а не одной из вульгарных особ, экономящих на уюте в доме и хорошей мебели. У Ричарда никогда не было девушки. Была одна в колледже, которая ему нравилась и которой, ему казалось, мог нравиться он. Но он так и не спросил ее. Он никогда не был вполне уверен, что подойдет хоть к какой-нибудь девушке, не говоря уже о любви.
На следующий день после экзаменов он решил съездить в Апфилд и поискать Джона Уилсона. В этом было больше, признавался он себе, чем желание просто восстановить старую дружбу. Джон был единственным настоящим другом, который у него когда-либо был, но он всегда чувствовал себя ущербным, поскольку Джон был (и имел для этого все основания) жизнерадостным и общительным, и у него уже была девушка, с которой он ходил, когда ему было лишь четырнадцать. Ричарду хотелось появиться около дома Уилсонов — сразу же после двух семестров в университете и в собственном автомобиле.
Была среда и начало апреля — прекрасный, прохладный день, и, тем не менее, конечно же, в четыре солнце еще светило вовсю. Он выбрал среду, потому что в этот день магазины в Апфилде закрывались рано, и Джон не будет торчать в скобяной лавке, где он работал с тех пор, как окончил школу три года назад.
Но когда он приблизился к Петуния-стрит по Пламтри-Гроув с южного направления, он вдруг понял, что очень хочет посмотреть на старый бабушкин дом и узнать, построили ли что-нибудь на той части пустоши. В течение многих лет — фактически половину его жизни — там лежали те кирпичи, хотя худая старая кошка ушла или умерла задолго до того, как родители Ричарда переехали. И кирпичи все еще были там, уже поросшие травой и крапивой. Он свернул на Люпин-стрит и медленно двигался вдоль края тротуара, пока не смог увидеть бабушкин дом. Воспитание матери въелось слишком глубоко, чтобы он остановился прямо перед домом. (“Заботься о своих делах и не суй нос в то, что тебя не касается”.), — поэтому он остановил автомобиль в нескольких ярдах в стороне от дома.
Дом был выкрашен в ярко-розовый цвет, а деревянные части — в лазурный. Ричард подумал, что ему больше нравилось, как было раньше: кремовые панели и коричневое дерево, — но он не уехал. Странное чувство родилось внутри него, более странное, чем когда-то раньше, и оно удерживало его на месте и заставляло рассматривать дикую местность, покрытую щебнем, кирпичами и сорняками. Просто ностальгия, подумал он, просто возвращение в ту среду, когда произошли знаменательные события.
Было странно продолжать разглядывать щебень, словно ожидая, что появится старая кошка. Если бы она была жива, то ей было бы столько же лет, как и ему, а немногие кошки живут столько. Но он все равно продолжал смотреть, и в тот миг, когда он попытался отогнать от себя это мечтательное, потрясающее чувство и уйти к Джону, позади высоких кустов сорняков в самом деле появилось живое существо. Мальчик — приблизительно восьми лет. Ричард не собирался выходить из автомобиля. Но он обнаружил, что уже вышел, захлопнул дверь и разгуливает по стройплощадке.
Из автомобиля мало что можно было увидеть, уж никак не подробности, которые должны были остаться, поэтому он вышел, чтобы ближе рассмотреть эту сцену своих детских радостей. Все казалось очень маленьким, не дикое пространство кирпичных холмов и травянистых оврагов, которые он запомнил, а небольшой клочок земли в двадцать футов шириной и, возможно, вдвое больше в длину. Конечно, все казалось тогда большим, потому что он сам был маленьким — даже меньше, чем этот мальчик, который теперь сидел на куче кирпичей, наблюдая за ним.
Он не хотел разговаривать с мальчиком, поскольку сам больше не был ребенком, а стал Мужчиной. И если существует четкое правило, что ребенок не должен разговаривать с незнакомцами, то имеется и четкое, хотя и не сформулированное, правило, что Мужчина не разговаривает с детьми. Если бы он захотел говорить, то его слова были бы совсем другими, что-то о том, что он когда-то и сам играл здесь в детстве и жил поблизости. Слова же, которые он действительно произнес, сорвались с его губ, как будто они шли откуда-то извне (или глубоко изнутри), но от человека, обладающего властью.
— Ты залез на чужой участок. Знаешь об этом?
Мальчик начал спускаться.
— Все дети играют здесь, мистер.
— Возможно, но это не оправдание. Где ты живешь?
На Петуния-стрит, но я иду к своей бабушке… Нет.
— Апфилд Хай-роуд.
— Думаю, ты должен сесть в мой автомобиль, — сказал Мужчина, — и я отвезу тебя домой.
Мальчик нерешительно сказал:
— Там никого нет. По средам мама работает поздно, а папы у меня нет. Я должен из школы идти прямо домой, выпить чай и ждать, когда мама придет в семь.
Прямо к бабушке пить чай и…
— Но ты этого не сделал, не так ли? Ты слоняешься, нарушая собственность других людей.
— Вы полицейский, мистер?
— Да, — сказал Мужчина, — да.
Мальчик охотно сел в автомобиль.
— Мы идем в полицейский участок?
— Мы можем заехать в отделение полиции позже. Я хочу сначала поговорить с тобой. Мы поедем…
Куда они должны поехать? В Южном Лондоне есть много общедоступных мест — “коммон”, как их называют.
Уондсворт-коммон, Тотинг-коммон, Стретхэи-коммон… Что заставило его выбрать Драйвуд-коммон, так далеко расположенное место, о котором он слышал, но где никогда не был, насколько он знает? Мужчина знал, а ведь сейчас именно он был Мужчиной, не так ли?
— Мы поедем в Драйвуд и поговорим. На торпеде автомобиля
Мальчик и взял все. Он представился как Барри. Ему исполнилось восемь, и у него не было ни братьев, ни сестер, ни отца, а только мама, которая работала, чтобы содержать их обоих. Мама говорила ему никогда не садиться в автомобиль к незнакомцам, но полицейский — это же другое дело, не так ли?
— Совсем другое, — сказал Мужчина — Абсолютно другое.
Было нелегко отыскать Драйвуд-коммон, потому что указательных столбов в этом месте явно не хватало.
Но странность состояла в том, что, оказавшись там, он почувствовал, что места ему знакомы.
— Мы остановимся, — сказал он, — там, у озера.
Он очень легко нашел озеро, ведя машину по главной дороге, которая пересекала Коммон, а затем повернув налево на меньшую аллею. На воде были утки. Озеро оказалось окружено деревьями, но вдали можно было видеть здания и небольшой ряд магазинов. Он остановил автомобиль у воды и выключил двигатель.
Барри был очень спокоен и доверчив. Он внимательно слушал лекцию полицейского о поведении, о том, что нельзя забираться на чужие участки, и он не волновался или, казалось, не скучал, когда Мужчина прекратил говорить обо всем этом и начал говорить о себе. У Мужчины жизнь сложилась одиноко, словно в тюрьме, и ему никогда не разрешали быть одному… Даже когда он был в собственной комнате, делая домашнее задание, за ним наблюдали. (“Оставь дверь открытой, дорогой. У нас нет тайн в этом доме”.) И у него никогда не было ни одного настоящего друга. Согласен Барри побыть его другом — только в течение нескольких часов, только в течение этого вечера? Барри был согласен.
— Но вы же выросли теперь, — сказал он.
Мужчина кивнул. Барри говорил позже, когда вспоминал детали того, что его мать назвала этим жутким событием — поскольку он всегда помнил каждую деталь, — что именно в этом месте Мужчина начал плакать.
Маленькая, довольно грязная ручка коснулась руки Мужчина и пожала ее. Прежде никто никогда не держал его руку вот так. Не собственнически или доминирующе (“Крепче держись за меня, Ричард, когда мы переходим дорогу”.), а мягко, сочувственно… с любовью? Их руки оставались сжатыми — маленькая охватывала большую, а затем большая сжалась и обхватила маленькую.
Время словно остановилось, но возникшая напряженность держала этих двух человек в автомобиле. Мальчик нарушил ее, и время пошло вперед снова.
— Я немного проголодался, — сказал он.
— Да? Время твоего чая прошло. Знаешь что, как насчет немного рыбы с жареной картошкой?
Один из тех магазинов там — в нем торгуют жареной картошкой и рыбой.
Барри начал выходить из автомобиля.
— Нет, не ходи, — сказал мужчина. — Лучше, если я схожу один. Подожди меня здесь. Хорошо?
— Хорошо, — сказал Барри.
Ричарду потребовалось лишь десять минут, поскольку он абсолютно точно знал, какой это магазин, и, когда он вернулся, Барри ждал его. Рыба с жареным картофелем была вкусной, почти такой же вкусной, как та, которую обычно готовила бабушка. К тому времени, когда они закончили есть и вытерли сальные пальцы о его носовой платок, начало смеркаться. В тех удаленных магазинах и зданиях зажглись огни, но здесь, у озера, тень деревьев делала сумрак еще темнее.
— Сколько времени? — спросил Барри.
— Четверть седьмого.
— Мне пора возвращаться.
— Как насчет того, чтобы сначала поиграть в прятки? Твоя мама еще не вернется. Я могу доставить тебя в Апфилд за десять минут.
— Не знаю… А вдруг она придет пораньше?
— Ну, пожалуйста, — попросил Мужчина. — Пожалуйста, только чуть-чуть. Я когда-то играл здесь, когда был ребенком.
— Но вы говорили, что никогда нигде не играли. Вы говорили…
— Я? Да, наверное. Знаешь, я немного запутался.
Барри серьезно посмотрел на него.
— Я прячусь первый, — сказал он.
Мужчина наблюдал, как Барри исчез среди деревьев. Взрослые, которые играют в прятки, не придерживаются правил, они не затрудняются считать до ста. Но Мужчина сосчитал. Он считал медленно и серьезно, а затем вышел из автомобиля и пошел вокруг водоема. Ему потребовалось много времени, чтобы найти Барри, который был гораздо опытнее в этой игре, — особенно это мастерство проявилось, когда настала его очередь искать. Темнота сгущалась, и вокруг никого не было. Он и мальчик были совершенно одни.
Барри побежал прятаться. В автомобиле Мужчина сидел, считая: девяносто восемь, девяносто девять, сто. Когда он остановился, то вдруг почувствовал тишину места, нарушаемую только слабым, отдаленным гулом движения машин по Саут-Серкулар-роуд, так же, как темнота нарушалась лишь красным отсветом неба, отражающим жар Лондона. В прошлый раз было не так темно. Мальчика не было ни за одним из деревьев или кустов на берегу, ни за ежевикой в канаве, которая шла параллельно дороге.
Где же, черт побери, этот глупый ребенок? Гнев мужчины был иррациональным, поскольку он же сам и предложил игру. Действительно ли его раздражало, что мальчик оказался лучшим игроком, чем он? Или это было что-то более глубокое и жестокое — гнев от того, что этот маленький и глупый мальчишка был счастливее его?
— Где ты, Барри? Выходи. С меня хватит!
Не было никакого ответа. Ветер шелестел в деревьях, и крошечный прутик упал с верхушки к его ногам. Боже, что это за дьяволенок! Что делать, если я его не найду? Что за игру он ведет?
Когда я найду его, я его убью!
Он дрожал. В голове пульсировала кровь. Он выломал палку в кустарнике и начал бешено метаться, выкрикивая в темную тишину:
— Барри, Барри, выходи! Выходи сейчас же, слышишь?
Я ему не нужен, ему на меня наплевать — никому и никогда не был я нужен…
Затем он услышал хихиканье с верхушки дерева около него, и внезапно раздался треск сучьев и звук скольжения. Не совсем над ним — где-то там, наверху. В этом хихиканье ему слышалась насмешка. Но где, где? Где-то у края воды. Он сидел на дереве, которое почти нависало над водоемом. Раздался глухой стук, когда маленькие ноги спрыгнули на тропу, и вновь раздался раздражающий, ликующий смех. На мгновение Мужчина остановился. Его руки сжались, словно на тонкой шее, и он продолжал сжимать их, словно выжимая жизнь.
Беги, Барри, беги… Беги, Ричард к Пламтри-Гроув и Бренде, домой к матери, которая знает, какими ужасными бывают вечера.
Мужчина продрался через кустарники, растущие вокруг водоема. Мальчик уже отбежал, но недалеко. И ноги Ричарда достаточно длинны и достаточно сильны, чтобы опередить малыша, его руки, достаточно сильны, чтобы в будущем не осталось никаких сомнений и страха от занавеса, упавшего на воспоминания.
Но его нигде нет, нигде. И все же… Что это за звук крадущихся, испуганных ног, уползающих прочь? Он резко обернулся, и увидел мальчика, немного робко идущего к нему, между прямыми, серыми стволами деревьев. Горло Мужчины сдавил спазм.
Должно быть, было что-то в его лице, какая-то угрожающая жестокость, усиленная полутьмой, которая остановила мальчика за несколько шагов.
Беги, Барри, беги изо всех сил…
Они таращились друг на друга целое мгновение, вместившее для него всю жизнь в течение двенадцати долгих лет. Затем мальчик весело рассмеялся, бесстрашно и невинно. Он подбежал и обхватил руками Мужчину, и Мужчина, словно освободившись от боли и страданий, поднял мальчика к своему тоже смеющемуся лицу. Они смеялись с восторгом от того, что, наконец, вновь обрели друг друга, и в темноте под шепчущимися деревьями каждый из них крепко сжимал другого в объятиях тепла и дружбы.
— Пойдем, — сказал Ричард. — Я отвезу тебя домой. Не знаю, что на меня нашло и зачем я привез тебя сюда.
— Чтобы поиграть в прятки, — сказал Барри. — Мы хорошо повеселились.
Они вернулись к автомобилю. Было уже после семи, когда они добрались до Апфилд Хай-роуд, но не слишком позднее.
— Не уверен, что мама уже пришла.
— Я высажу тебя здесь. Не буду подходить к вашему дому. — Ричард открыл дверцу, выпуская мальчика. — Барри?
— Что, мистер?
— Никогда больше не садись в машину к Мужчине. Обещай мне!
Барри кивнул.
— Хорошо.
— Однажды я сел к незнакомцу, и в течение многих лет не мог вспомнить, что произошло. Память вернулась ко мне сегодня вечером, когда я встретил тебя. Я помню все, как будто это было вчера. Он был в порядке, только немного одинок, как я. Мы ели рыбу с жареным картофелем на Драйвуд-коммон, как мы с тобой сегодня, и он вернул меня домой, как я привез тебя. Но не всегда бывает именно так.
— Откуда вы знаете?
Ричард посмотрел на свои руки — руки сильного молодого человека.
— Просто знаю, — сказал он. — До свидания, Барри, и… спасибо!
Он уехал и обернулся лишь однажды, чтобы убедиться, что мальчик благополучно вошел в дом.
Барри все рассказал матери, но она настояла, что это было “гадким случаем” и вызвала полицию. Так как Барри не смог вспомнить номер автомобиля и понятия не имел об имени незнакомца, они ничего не смогли сделать. Им так и не удалось найти Мужчину.
Редактура: киевлянки.
© Данные материалы разрешается использовать с обязательным указанием авторства и ссылки на первоисточник (форум «Клуб любителей детектива»).
