Добро пожаловать на форум «Клуб любителей детективов» . Нажмите тут для регистрации
___О проекте «Убийства на улице "Эдгар"»___В 1970 году Джо Горес получил сразу две премии «Эдгар» - одну за свой дебютный роман "Время хищников" (A Time for Predators), вторую – за рассказ «Прощай, папа» (Goodbye, Pops), впервые опубликованный в журнале «Ellery Queen’s Mystery Magazine» в декабре 1969 года.
___На русский язык рассказ переводился дважды: в 1990 году – в антологии «Мертвые мстят» под названием «Прощай, папа», в 1991 году – в антологии «Убийства, в которые я влюблён» под названием «Прощай, папси».
___Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е. согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
___Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
___Joe Gores "Goodbye, Pops" (ss) Ellery Queen’s Mystery Magazine, Dec 1969; Alfred Hitchcock Presents: Stories to Be Read With the Lights On (anthology), 1973; The Edgar Winners 33rd Annual Anthology of the Mystery Writers of America, 1980; The Black Lizard Anthology of Crime Fiction, 1987; Mostly Murder (an author`s short story collection), 1992; Simply The Best Mysteries (anthology), 1998); Speak of the Devil (an author`s short story collection), 1999; Master's Choice (anthology), 1999; The Best American Mystery Stories of the Century, 2000.
Я вылез из машины и вдохнул полной грудью ледяной воздух Миннесоты. Всего лишь вчера я приехал на автомобиле из Спрингфилда, штат Иллинойс, в Чикаго и вот на этом, втором автомобиле добрался сюда. В стеклянной витрине старого автовокзала я увидел собственное отражение — высокого и худого человека, с очень бледным я напряженным лицом, одетого в короткий для его роста плащ. В этой же витрине я увидел другое отражение — полицейского в форме, — и дрожь пробежала по моей спине. Неужели они уже знают, что я вовсе не погиб в автокатастрофе?
После того, как фараон отвернулся, разминая сомкнутые за спиной пальцы рук, я вздохнул с облегчением.
Найдя стоянку такси, спросил у шофера, опустившего боковое стекло:
— Вы знаете, как добраться до поместья Миллеров, что к северу от города?
— Знаю, и это стоит пять долларов. — Он внимательно посмотрел на меня. — Плата вперед.
Я ему заплатил из тех денег, которые забрал у пьяного типа во время моего следования в Чикаго. Мой кулак медленно разжался, когда водитель свернул из уличной тесноты на загородное шоссе номер два. Меня следовало бы опять упрятать в тюрьму только за одно желание набить морду нагловатому таксисту. Но на этот раз нервы не подвели.
— Я слышал, старый Миллер очень болен, — заметил он, искоса посматривая на меня. — У вас к нему дело?
— Да. И это исключительно мое дело.
До таксиста дошло, что я не расположен к разговору. Я же понял, что папа настолько болен, что даже этот козел осведомлен. Однако состояние здоровья отца могло привлечь внимание и потому, что мой брат Род являлся вице-президентом местного банка.
Мой взгляд задержался на новостройках, поднявшихся в западной части окраины города. Здесь же была проложена новая автострада, ловко соединенная виадуком со старой. Примерно в миле от места, где кончались новостройки, начиналась холмистая, поросшая леском местность, так хорошо мне знакомая.
Около двух дней назад я совершил побег из федеральной тюрьмы в штате Индиана. И благодаря вот таким же лесистым холмам мне удалось уйти от погони. Я пересек ворота тюрьмы, притаившись в пластиковом мешке на дне кузова грузовика, вывозившего пищевые отходы на свиноферму. Потом я соскочил с грузовика и, пробираясь в зарослях, пересек границу штата, попав на территорию Иллинойса. Надо сказать, что в лесу я чувствую себя как рыба в воде. Заря следующего дня застала меня за завтраком в придорожном гриль-баре, примерно в двадцати километрах от тюрьмы. Как говорится, кто хочет, тот может…
Таксист притормозил у поворота на частную дорогу и нерешительно сказал:
— Таким, как я, дальше ехать не положено… Я готов, конечно, рискнуть, но, если потом поступит жалоба…
— Никакого риска не требуется. Я дойду пешком. Подождав, пока он исчезнет из виду, я пошел напрямик, взбираясь на ближайший холм. Северный ветер помогал мне, дуя в спину. Листва, опавшая с деревьев, шуршала под ногами.
Но кедры, которые папа и я здесь посадили, зеленели, подросшие и стройные. Там, где белели на земле клочья первого снега, я заметил следы зайцев, на которых мы любили охотиться.
С вершины холма я увидел старые клены, величественно окружавшие двухэтажный особняк с каменными колоннами у входа. Я обратил внимание на нетронутый снег перед псарней, где содержались борзые. Прощай, охота на лисицу! Девственный снег лежал также у расположенного рядом с кухней перепелятника. Нет больше перепелов, которых мы разводили. Я подошел к парадной двери и нажал на кнопку звонка. Моя невестка, Эдвина, жена Рода, открыла. Моложе меня на три года, она, тем не менее, уже в тридцатипятилетнем возрасте носила корсет.
— Боже, Крис! Мы не…
Ее рот захлопнулся, не закончив фразы.
— Мать мне написала, что хозяин этого дома серьезно болен.
Да, мать мне действительно написала и вот что: “Твой отец при смерти. Но тебе, конечно же, все равно — живы мы или мертвы…”
По моему примирительному тону Эдвине показалось, что она может возомнить себя выше собственной прически из взбитых кверху волос.
— Я не вижу смысла в твоем появлении здесь, даже если тебя досрочно освободили под надзор полиции или еще каким-нибудь образом тут из ее слов я понял, что еще никто не интересовался здесь моей особой. И если ты опять хочешь втянуть нашу семью в очередную историю…
Я молча отодвинул ее в сторону и вошел в холл.
— Где отец?
Отца я называл папой только в душе.
— Он умирает, и ничего нельзя поделать.
Она произнесла эти слова с плохо скрытым радостным злорадством. Мне очень захотелось влепить ей пощечину, но, опять сдержав себя, хмыкнул что-то неопределенное и прошел в гостиную. Там я услышал, как матушка окликнула невестку с балюстрады второго этажа.
— Эдвина, кто пришел?
— О! Один… один служащий банка, мама. Он подождет внизу, пока доктор не уйдет.
Доктор! Значит, отец жив, и я успел вовремя. Через некоторое время спустился врач, и Эдвина попыталась незаметно выпроводить его, прежде чем я успею с ним поговорить.
— Извините! Можно вас на минуту, доктор? По поводу состояния старого Миллера.
Ростом он был примерно метр восемьдесят, что чуть меньше моего, но весил килограммов на двадцать больше. Резким движением он высвободил свою руку.
— Посторонитесь, молодой человек, я…
Я схватил его за отвороты плаща и встряхнул так сильно, что его лицо покраснело, а очки сползли на самый копчик носа.
— Я старый друг этой семьи, доктор. А теперь, скажите откровенно, какова ситуация там? — спросил я, указав движением головы на верхний этаж.
Конечно, было глупо, абсолютно глупо приставать к врачу. В любой момент фараоны могли догадаться, что обуглившийся в сгоревшей машине труп не мой. Впрочем, я вылил на труп и на машину весь оставшийся в баке бензин, прежде чем исчезнуть с места происшествия. Никаких следов, никаких отпечатков пальцев не должно было остаться. За исключением моего башмака, который я предусмотрительно отбросил в сторону от огня. Но если они умнее, чем я рассчитываю? Если уже информированы о моем побеге? Если решили сравнить картограмму состояния зубов трупа в машине с той, которая заполнена на меня дантистом в тюрьме? Если так, то рано или поздно они явятся сюда, будут задавать вопросы, и, конечно, лекарь прикинет, что к чему, догадается, кто я такой. Но я должен был знать, действительно папа так плох, как сообщила мне Эдвина. К тому же, я никогда не отличался терпением.
Врач оправил свою одежду и, казалось, обрел прежний, исполненный чувства собственного достоинства, вид.
— Он… Судья Миллер очень слаб. Настолько, что не может двигаться. Больше недели он вряд ли проживет.
Его глаза впились в мое лицо, ища на нем следы горя. Но пребывание в федеральной тюрьме научит любого не выдавать свои чувства.
Видимо разочарованный, он добавил:
— У него рак легких в последней стадии. Судья обречен. Но он не чувствует боли.
Я вновь сделал движение головой. На этот раз в сторону двери.
— Вам известно, где выход. Я вас провожать не буду. Стоя у лестницы, Эдвина разыграла сцену возмущения по поводу моего обращения с врачом. Лицемерные спектакли стали обычными в нашем доме, с тех пор как Род женился на ней. Папа и я в этих представлениях не участвовали.
— Я же сказала тебе, что твой отец смертельно болен. И я запрещаю тебе…
— Запрещай Роду. Возможно, твои запреты ему нравятся.
Войдя в спальню родителей, я увидел неподвижную руку папы, немощно свисавшую с края кровати. Дым от сигареты, которую он держал между пальцами, поднимался тонкой струйкой к потолку. Когда-то эта рука обладала крепкими мускулами, и я навсегда запомнил затрещины, иногда мне достававшиеся в детстве от него. Сейчас у папы не осталось сил, чтобы удержать перед собой сигарету. Беспомощный вид отца вызвал во мне щемящее чувство жалости, подобное чувству, которое я испытал когда-то, глядя на нашу любимую охотничью собаку, разорванную разъяренным медведем.
Побледневшая мать поднялась из кресла, стоявшего у кровати. Я заключил ее в объятия.
— Здравствуй, мама!
Я почувствовал, как она напряглась в моих руках, но я знал, что она меня не оттолкнет. Не позволит себе этого в комнате папы.
Услышав мой голос, больной повернул голову в нашу сторону. Серебряная седина его волос чуть заискрилась. Близость кончины придала его глазам почти прозрачность, и они были бледно-голубыми как легкая тень облаков на свежем снегу.
— Крис… Это ты, мой мальчик, черт бы тебя побрал… — медленно произнес он еле слышным голосом. — Признаться, я очень рад увидеть тебя.
— И я рад. Однако ты тут разленился, старый демон, — с любовью ответил я ему. — Как мы будем охотиться, если псарня пуста?!
— Достаточно, Крис, — вмешалась мать, пытаясь вновь покомандовать.
— Я немного посижу с отцом, мама, — заставил я себя возразить ей как можно мягче. Понимая, что папа угасает, я хотел разделить оставшиеся минуты его жизни.
Мать промолчала, видимо, не зная как поступить. Ее темный силуэт застыл ненадолго на пороге комнаты и бесшумно исчез. Я был уверен, что она направилась в другую комнату, чтобы позвонить по телефону Роду в банк.
В течение двух часов мы оставались одни. И почти все это время мне пришлось вести нашу беседу. Папа лежал, вытянувшись, с закрытыми глазами, словно спящий. Но время от времени по его губам пробегала легкая улыбка, особенно при воспоминаниях о том, как мы бродили по холмам в поисках золотой жилы, как играли в разбойников, когда я был мальчишкой, как однажды приручили молодого оленя, увязавшегося за нами до самого дома и вернувшегося в лес только после того, как папа хлестнул его хворостиной по крупу.
Только после его избрания судьей мы стали отдаляться друг от друга. Мне было тогда двадцать лет, и, по-видимому, мной владела страсть к бурной жизни, которую я унаследовал от него. Но папа, старше меня на тридцать лет, умел уже обуздать себя. Я же продолжал катиться по наклонной плоскости вниз.
В семь часов вечера мой брат Род позвал меня в гостиную. Я вышел из спальни отца и прикрыл дверь за собой. Похожий на атлета Род был выше меня ростом и выглядел солиднее. Но ему всегда недоставало мужества. Скривив рот, он уставился на меня ясными, близко посаженными глазами.
— Жена сказала мне, что ты непочтительно с ней разговаривал, — начал он таким тоном, словно отчитывал одного из своих подчиненных в банке. — Мы обсудили твое поведение с матерью и хотим, чтобы ты удалился отсюда. Мы хотим…
— Вы хотите? Пока отец дышит, этот дом все еще его. Не так ли?
Род набросился на меня с кулаками, но я увернулся от удара, оттолкнул брата плечом к стене и влепил пару пощечин. Я мог бы легко сложить его вдвое ударом по солнечному сплетению, затем оглушить ударом сложенных вместе рук по затылку и одновременно размазать его рожу о колено. И это доставило бы мне удовольствие.
Но стоило ли ради этого устраивать побег из тюряги, тащиться сюда тысячу миль, пытаясь убедить фараонов, что я мертв? Поэтому я не стал продолжать драку. К тому же, было видно, что Род испугался, и его решимость пропала.
— Грязное… Грязное животное! — прошелся он в мой адрес, прикладывая, словно женщина, ладони к побитым щекам. Затем я увидел, как глаза его театрально расширились в тот самый момент, когда до него, наконец, дошло, в какой ситуации я нахожусь.
— Ты, ты сбежал?! — выдохнул он. — Сбежал из тюрьмы?!
— Да, это так… И я намерен оставаться на свободе. Я вас хорошо знаю, всех. Меньше всего на свете вы желаете, чтобы полицейские появились здесь.
И, подражая его надменному тону, я добавил:
— О, какой, какой скандал может разразиться!
— Но тебя разыскивают?
— Они думают, что я мертв. Там, в Иллинойсе, я врезался на краденой машине в указатель движения. Автомобиль взорвался и сгорел вместе со мной.
— Ты… Ты хочешь сказать, что в машине был труп? — сдавленно пробормотал он в состоянии ужаса.
Я знал, что он подумал. Но мне и в голову не пришло объяснять, что же на самом деле произошло. В указатель врезался не я, а старый фермер, который вез меня в Спрингфилд, потому что думал, что держу револьвер в кармане пиджака, в котором ничего не было кроме сжатой в кулак ладони. И это “оружие” я наставил на него. В случившейся катастрофе меня выбросило из машины без особых ушибов. Фермер нанизался грудью на руль и тут же умер. Я снял с погибшего ботинки и одел один из моих на его ногу. Второй, с множеством отпечатков моих пальцев, бросил в сторону так, чтобы его обнаружили и он не сгорел вместе с машиной, которую я поджег. Зачем было все это говорить Роду, он все равно бы не поверил, что это правда. Да и кто другой в нее поверил бы, если бы меня поймали?
— Дай мне бутылку старого виски и пачку сигарет, — сказал я брату. — И проследи, чтобы мать и Эдвина держали языки за зубами, если кто-нибудь явится сюда и будет спрашивать обо мне.
После этих слов я приоткрыл дверь в спальню папы и сказал чуть громче, чтобы больной слышал:
— Спасибо, Род… Так хорошо, знаешь, вновь быть дома! В тюремной камере можно быстро научиться подолгу бодрствовать или спать, смотря по обстоятельствам. Последующие тридцать семь часов, пока папа жил, я не спал, сидя в кресле у его кровати, отлучаясь лишь по нужде в туалет и тревожно вслушиваясь в телефонные или дверные звонки. И каждый раз я думал: “Пришли за мной!”
Но мне везло. В удаче я нуждался для того, чтобы побыть с Папой до его последнего вздоха. Что будет потом, мне наплевать.
Когда наступила кончина, к постели больного приблизились Род, Эдвина, мать и доктор, который тоже явился, словно опасаясь за свой гонорар. Бледная рука отца чуть пошевелилась, и к ней припала мать, опустившись на колени у кровати. Маленькая, худенькая, с высохшим строгим лицом мать не плакала, наоборот, она казалась невероятно серьезной.
— Сожми мою руку… Вот так… Сожми, чтобы мне не было страшно.
Умирающий чуть улыбнулся и закрыл глаза. Мы ждали его кончины стоя. Дыхание папы становилось все реже. Словно замедлялось движение маятника на останавливающихся гиревых часах. Никто не произнес ни слова. Я обвел присутствующих глазами, таких жалких и напуганных перед лицом смерти, и почувствовал себя волком среди овец…
Мать громко зарыдала.
День выдался холодным, с редким колючим снегом. Я остановил джип у церкви, где шла похоронная месса, вошел вовнутрь по скользким оледеневшим ступеням. Подняв воротник плаща и полузакрыв им лицо, я в сотый раз повторял, что было безумием с моей стороны присутствовать на похоронах. Полиция, вероятно, уже знала, что в машине сгорел не мой труп. Да и кто-то из чиновников в тюрьме наверняка вспомнил, что я накануне побега получил письмо от матери, в котором извещалось о смертельной болезни отца. После его кончины прошло два дня, и мне следовало бы находиться в Мексике. Но я не мог заставить себя уехать, пока его не похоронят. Или, может быть, я сам себе изобрел этот предлог, чтобы по-прежнему бросать вызов властям, продолжать эту глупую игру, в которой в проигрыше всегда остаются такие парни, как я?
Издали папа лежал в гробу как живой. Вблизи были отчетливо видны румяна на лице, и шея казалась слишком тонкой для воротника рубашки. Я прикоснулся к руке — почувствовал каменный холод и не нашел ничего в ней знакомого, кроме вида ногтей, длинных и чуть искривленных.
Встав за моей спиной, Род незаметно для других шепнул мне на ухо:
— Сегодня ты уберешься отсюда. Я не хочу видеть тебя в моем доме.
— Постыдился бы, брат! Говорить такое до того, как объявлено завещание? — возразил я ему тоже шепотом.
Пешком мы проследовали за катафалком по заснеженным улицам на кладбище. Могильщики установили тяжелый гроб на доски, положенные поперек вырытой ямы, на глинистые края которой налипли комья снега.
Я ушел, когда пастор начал читать молитву — ушел не потому, что устал от присутствия смерти, а потому, что мной овладело желание побродить по родным холмам. Кроме того, мне надо было взять кое-что из дома, прежде чем мои родственники вернутся с похорон. Ружья и патроны я нашел в гараже, куда их, очевидно, запрятал Род, панически боявшийся выстрелов. Я выбрал отличное легкое ружье двадцать второго калибра. Папа и я провели, наверное, сотни часов с этим ружьем, поэтому лак сошел с рукоятки, и она была отполирована прикосновением наших ладоней и пальцев. Ствол ружья потерял свою первоначальную голубизну от долгого пребывания на воздухе…
Я доехал на джипе до места, где начиналась ложбина между холмами и пешком углубился в лес. Воспоминания детства вновь нахлынули на меня, и это помогло забыть о холоде, подобравшемся к моим ногам сквозь подошвы легких ботинок.
Внезапно серо-коричневая молния метнулась из-под груды, мертвых сучьев — заяц стремглав запрыгал через открытую поляну в сторону кустарника. Моя пуля ударила его в спину. Он конвульсивно дергался до тех пор, пока я не прикончил его ударом каблука.
Оставив на земле мертвого зайца, я пошел дальше вдоль ложбины. Вечерние сумерки густели, превращаясь в ночь. И, все же, я успел разглядеть, как пришла в движение небольшая тень: жирный фазан, волоча длинный хвост, пробежал несколько шажков, прежде чем взлететь справа от меня. Я успел сделать прицельный выстрел и сбил его на подъеме.
Забрав добычу, я вернулся к джипу. Тонкая струйка крови стекала с клюва фазана, да и заяц был еще теплым. Чтобы найти дорогу к кладбищу, мне пришлось включить передние фары.
Могила оставалась все еще незакрытой. Снег покрывал белым саваном лежащий на дне ямы гроб. Я бросил на него зайца и фазана, потом постоял у края ямы неподвижно минуту-две. Холодный ветер обжигал мои щеки, по которым текли горячие слезы.
Прощай, папа! Прощай наша охота на оленя по ту сторону холмов. Прощай охота на диких уток у прибрежных плесов. Прощайте запахи леса, придававшие такой прекрасный привкус виски, которое мы пили. Прощай все то, что было самой дорогой частью меня, и о существовании чего я не подозревал…
Я повернулся, чтобы направиться к джипу… и замер на месте. Я даже не слышал, как они приблизились. Их было четверо, стоявших с вежливыми и серьезными лицами, словно отдавая почести умершему. В определенном смысле, так они и поступали, ибо в их глазах я тоже был потенциальным покойником, поскольку, по их убеждению, убил того фермера, сгоревшего в машине. Внутренне напрягшись, я вспомнил про малокалиберное ружье, висевшее дулом вниз под плащом. Да, ружье было при мне. Но для четырех фараонов оно — детская игрушка. О, если бы папа предпочитал оружие более крупного калибра. И, все равно, стрельба для меня кончилась…
Медленно, словно мои руки налились свинцом, я поднял их вверх и положил ладонями на голову.
© Данные материалы разрешается использовать с обязательным указанием авторства и ссылки на первоисточник (форум «Клуб любителей детектива»).
