Добро пожаловать на форум «Клуб любителей детективов» . Нажмите тут для регистрации
45 СТУПЕНЕК ｢THE 45 STEPS｣ ПЕРВОЕ ИЗДАНИЕ: ‘The Mammoth Book of Perfect Crimes and Impossible Mysteries’, 2006 РАССЛЕДОВАТЕЛЬ ｢INVESTIGATOR｣: Детектив-инспектор Малкольм Бродхерст. Уголовный розыск Галифакса ｢Inspector Malcolm Broadhurst, C.I.D.｣ НЕВОЗМОЖНОСТЬ: Смерть в запертой туалетной кабинке в гостиничном туалете. Переведено по изданию: ‘The Mammoth Book of Perfect Crimes and Impossible Mysteries’, 2006 Перевод: В. Краснов ▣ Редактор−корректор: О. Белозовская © ‘Клуб Любителей Детектива’, 13 января 2019 г. |  |
Подробная информация во вкладках
Сказать, что в Ладдерсидже отелей было кот наплакал, значило сильно приукрасить ситуацию. Конечно, имелись многочисленные пансионы, особенно вдоль Ханидью-лейн, рядом с печально известным кожевенным заводом Бентли, чьи токсичные испарения постояльцы, казалось, не замечали. Однако единственным настоящим отелем был "Королевский". Этот отель к тому же был единственным капитальным строением, не считая старой городской ратуши, чья башня, возвышаясь над шиферными крышами Ладдерсиджа, царапала равнодушное серое небо.
Коридоры "Королевского" были устланы потертыми коврами, упиравшимися в стены, на которых, кажется, навечно поселились плесень, скабрезные надписи и пятна пролитого алкоголя. На потолках шелушилась анаглипта
Большую часть года в регистрационный журнал "Королевского" — когда этот журнал заполняли, что случалось довольно редко, — записывались только пары с фамилиями Смит или Джонс. У кухни отеля тоже не было особых забот, кроме как приготовить легендарный полный английский завтрак, неприлично тяжелый для начала дня
Однако было много и других вещей, которые интересовали жителей города, и по крайней мере большая их часть была связана с той важной социальной ролью, которую играл "Королевский" в жизни обитателей других городков, расположенных в радиусе пары миль от Ладдерсиджа. Впрочем, никто не задавал неудобных вопросов, относящихся к другим ситуациям, в которых "Королевский" играл ключевую роль. Одна из таких ситуаций возникла субботним вечером в начале декабря во время рождественской вечеринки "Консервативного клуба"
Назвать это средоточие элегантности и изящества "уборной", "сортиром" или "нужником", т.е. словечками, популярными у американцев, ненароком заезжавших сюда в 1950-х годах (в то время у Ладдерсиджа был заморский город-побратим), приравнивалось к кощунству.
Стройный ряд мраморных писсуаров, отделенных друг от друга боковыми стенками, эффективно скрывавшими подошедшего сюда человека, дополнялся аккуратно скругленной стеклянной панелью для отражения брызг, над которой находилось изысканное мозаичное панно, набранное мелкой цветной плиткой. Это место было облагорожено поколениями мужчин, приходившими сюда опорожнять свои мочевые пузыри, переполненные "Джоном Смитом", "Старинным достоянием", "Горьким овечьим" и другими марками эля, подаваемого в барах наверху.
Две широкие ступени, ведущие вниз, отделяли писсуары от ряда благородного размера умывальников, установленных на дорогие латунные постаменты, рельефная поверхность которых напоминала переплетение виноградных лоз. Над умывальниками находились облицовочные панели: наполовину стеклянные, наполовину зеркальные, в которых отражался идентичный набор раковин по другую сторону перегородки, за которой размещались туалетные кабинки.
Именно эти кабинки, огражденные от пола до потолка деревянными панелями, с индивидуальным освещением, с дубовыми сиденьями и крышками для унитазов, с рулонами ароматизированной туалетной бумаги и витражными стеклами, закрывавшими трубы сливных бачков, были, пожалуй, главным украшением туалетной комнаты. Эти кабинки впечатляли даже больше, нежели потертые кожаные диваны и кресла с подголовниками, стоявшие на собственных помостах в дальнем конце туалета в окружении горшков с аспидистрами
В то время как эти экстравагантные помещения — пусть и небольшие, но предназначенные для одной конкретной цели — по праву получили некоторую популярность (особенно, учитывая, что сам город не имел какого-то художественного или исторического значения), они достигли еще и другой славы — довольно сомнительного свойства.
Известность к ним пришла не с того момента в конце 1940-х годов, когда крайне нетрезвый Джек Уокер неожиданно упал (он не смог преодолеть те самые две ступени, ведущие к писсуарам) и разбил себе голову о стеклянную панель брызговика. И не с того легендарного вечера, когда Пит Дикинсон на холостяцкой вечеринке торжественно скинул с себя всю одежду, выскочил в таком виде из "Королевского" и пьяный шатался по холодным весенним улицам Ладдерсиджа, завернувшись в 15-метровую ленту туалетного полотенца для рук (это было еще до приобретения автоматических электросушилок), что делало его похожим одновременно на Юлия Цезаря и на египетскую мумию в исполнении Бориса Карлоффа
Скорее всего, сомнительная репутация туалета была связана с тем единственным фактом, что на протяжении многих лет через его роскошные кабинки проходил поток исключительно отважных юношей Ладдерсиджа, которые уединялись в тесных пространствах со своими очередными подружками, чтобы устраивать маленькие оргии и под воздействием выпитого эля, тестостерона и волнующего риска быть обнаруженным предаваться греховной связи под приглушенные звуки музыки, доносившейся сверху.
В узких кругах подобная практика была известна как "Клуб сорока пяти ступеней". Это название возникло аналогично похожему "Клубу высоких миль", в котором состояли те, кто отваживался на такие же непотребства в туалетах летящих над облаками самолетов. "Сорок пять ступеней" означали три лестничных пролета по пятнадцать ступеней каждый, ведущих от западного входа в танцевальный зал вниз к туалету.
И так случилось, что ровно в 10 часов того рокового вечера, когда "Консервативный клуб" проводил свою рождественскую вечеринку, именно в этот бастион роскоши и славы спустился Артур Кларк, не доевший порцию индейки с молодым картофелем, брокколи и морковью, но уже "уговоривший" несколько пинт "Джона Смита"
— Эдна, Эдна!
Склонившись над столом, Бетти Торндайк пыталась привлечь внимание Эдны Кларк, в то время как одна из близняшек Меркинсон (Бетти решила, что это была Хильда, хотя до конца она не могла быть уверена, настолько сестренки были похожи) вернулась к своему месту и бросила сумочку на пол около стула. Хильда (если это была Хильда) ушла в туалетную комнату больше пятнадцати минут назад. Остальные еще трапезничали, но она расправилась со своей едой в рекордно короткий срок, а потом успела еще поболтать с Агнесс Олройд, так как не хотела слишком быстро возвращаться к своей компании. Забавной парочкой были эти Меркинсон.
Когда Эдна, наконец, обернулась — до этого она прислушивалась к разговору об оранжереях, который Джон и Мэри Таллены вели с Барбарой Эшли и ее мужем, — на лице у нее было написано недовольство.
— Ну, что такое?
— Его слишком долго нет, — сказала Бетти, показав на часы на своем запястье. — Твоего Артура.
— Он много выпил, — пожала плечами Эдна.
На сцене ведущий вечера поставил пластинку с "Обходчиком" Глена Кэмпбелла
— О, обожаю эту песню! — воскликнула Мэри Таллен и, закатив глаза, тут же стала подпевать, одновременно выпуская изо рта сигаретный дым.
— Давно мы с тобой не виделись, Хильда, — сказала Харриет, ее сестра, и отодвинула от себя тарелку.
Хильда отметила про себя, что еды на тарелке Харриет было много, но съедено было совсем чуть-чуть.
— Я говорила с Агнесс Олройд.
— А я это видела.
— Она спрашивала об ограблении, — сказала Хильда.
— Об ограблении? Мне кажется, ты говорила, что ничего не украдено.
Хильда пожала плечами.
— Ограбление, взлом — это все одно и то же.
Хильда работала в ветеринарной испытательной лаборатории на Олдершот-роуд. Двумя днями ранее, придя на работу, она обнаружила, что ночью кто-то вломился в лабораторное помещение (ее босс Йен Арбутт сказал полиции, что это были, вероятно, борцы за права животных) и разгромил его.
Не желая в очередной раз говорить о взломе — это и так за последние тридцать шесть часов была самая популярная тема, особенно в двухэтажном особнячке близняшек Меркинсон на Бельмонт-драйв, — сестра Хильды спросила:
— Как ее Эрик?
Хильда поморщилась.
— У него совсем плохо с простатой, — сказала она.
— О! — внимание Харриет, казалось, всецело сосредоточилось на Эдне Кларк.
Когда Мэри ударила локтем в живот своего мужа, чтобы тот не засматривался на возвращавшуюся к соседнему столику девушку, груди которой были похожи на два надутых воздушных шара, Бетти Торндайк спросила Эдну:
— Думаешь, с ним все в порядке?
— Да все нормально, — ответила Эдна. — Он всегда в это время ходит в туалет. По нему можно часы сверять. Да и какая разница, где он.
Последняя реплика сопровождалась легким покачиванием головы, в котором при желании можно было прочесть либо изумление, либо отчаяние.
— Я это знаю, — согласилась Мэри Таллен. — Всем известно, что твой Артур очень пунктуален.
— Но прошло уже столько времени, — Бетти кивнула на тарелку Артура. — А он даже не доел ужин.
— Он доест, когда вернется, — сказала Эдна уверенным тоном.
За ее спиной кто-то произнес:
— Там внизу нет этой проклятой бумаги.
Хильда Меркинсон неловко подхватила свой бокал, и часть пива тонкой струйкой выплеснулась прямо на стол и на колени ее сестры.
— Хильда! Ради бога!
— Черт возьми, — вырвалось у Хильды.
Эдна бросила ей через стол запасную салфетку и обернулась. Позади нее, за соседним столиком, уселся на свое место Билли Робертс.
Сидевший напротив Билли Джек Хэнлон громко рассмеялся.
— Ты же ведь не воспользовался своими руками, Билли? Иначе в понедельник ты ни за что не продашь мясо — запах будет держаться несколько дней.
Билли широко улыбнулся и резко провел рукой перед носом своего друга. Джек так проворно отшатнулся назад, что чуть не перевернул стул. Потом он отпил "Старого Особого"
— Если хочешь знать, — сказал Билли, тоже закуривая сигарету и выпуская к потолку густой клуб дыма, — я воспользовался своим носовым платком.
Он с решительным видом полез в карман.
— И, как видишь, я его постирал.
Билли сделал вид, будто бросает что-то через стол своему другу. На этот раз гравитация взяла свое, и Джек, отшатнувшись назад, вместе со стулом грохнулся на пол.
Когда Джек поднялся на ноги и поставил свой стул, Билли сказал:
— Не переживай, я смыл платок в унитаз. Но мне пришлось поволноваться, когда я увидел, что бумаги нет: естественно, к этому моменту я уже сделал свое дело. Они должны почаще проверять все эти вещи.
И он снова выпустил в потолок клуб дыма.
— Ты кому-нибудь об этом сказал, Билли? — спросила Хелен Симпсон, глаза которой светились всякий раз, когда она обращала свой взор на Билли Робертса.
— Влом было заморачиваться, — проворчал Билли. — Там сейчас еще один какой-то бедняга. Он, наверное, скажет, когда выйдет.
При этом Билли бросил взгляд в сторону двери, как бы желая убедиться, сможет ли он увидеть того, кто вернется из туалета и будет выглядеть или застенчивым, или пылающим от негодования.
— Это должен быть Артур, — Эдна через плечо оглянулась на Бетти. — Держу пари, что это мой Артур.
Эдна похлопала Билли по плечу.
— Это должен быть мой Артур, — сказала она.
— В чем дело, миссис Кларк? — обернулся Билли. — Что ваш Артур натворил на этот раз?
— Он уже давно ушел в туалет. Если там действительно нет бумаги, то с ним потом хлопот не оберешься.
Харриет Меркинсон порылась в своей сумочке и вытащила толстую пачку салфеток.
— Почему бы не отнести ему это?
Эдна кивнула головой.
— Спасибо, э-э...
— Харриет, — подсказала Харриет.
— Спасибо, Харри. Отличная идея.
Эдна протянула салфетки Билли и широко улыбнулась.
— Билли, будь умницей, вернись вниз и подсунь это ему под дверцу.
— Вы никогда не бывали в мужских туалетах, миссис Кларк? — хихикнув, спросил Джек Хэнлон. — Вы хотите, чтобы бедняга Билл совал салфетки под каждую дверцу?
— Ну-у, ты ведь можешь сначала постучать в дверь или как-то так, — Эдна кивком указала на стол. — Он даже не закончил есть.
Хильда посмотрела на тарелку Артура и заметила, что она не сильно отличается от тарелки ее сестры: отличие состояло лишь в том, что на одной еды уже не было, а на другой — была.
Когда Билли вернулся в туалет, он увидел, что один из молодых официантов собирается прикреплять в каждой кабинке новый рулон бумаги.
— Вам уже об этом сказали, не так ли? Это был Артур Кларк?
Парнишка-официант покачал головой и почему-то покраснел.
— Это был какой-то мужчина. Я не знаю, как его зовут, — официант стоял, переминаясь с ноги на ногу. — Сказал, что он сюда спустился, а во многих... — парень сделал паузу, подбирая нужное слово.
— Держателях? — не вытерпел Билли.
Официант улыбнулся.
— Сказал, что во многих держателях не было бумаги.
— Когда это было? — спросил Билли.
— Ну-у, наверное, когда он был здесь, — нахмурив брови, произнес парнишка и кивнул головой на рулоны, которые держал в руках. — Я же говорю...
— Да нет же, когда этот мужчина сказал, что здесь нет бумаги?
— А-а, понимаю, — официант снова нахмурил брови и пожевал губу. — Некоторое время назад. Мне же сначала надо было взять ключ от кладовки, а я тогда еще убирал посуду.
В этот момент у входа в туалет раздался смущенный смех.
— Там этот чертов официант! — произнес женский голос.
Билли усмехнулся. Очевидно, только присутствие официанта мешало девушке войти в мужскую уборную со своим партнером, а не то, что туалет мог быть заполнен мужчинами: молодыми и пожилыми — либо стоящими у писсуаров, либо моющими руки в раковинах. Без сомнения, алкоголь порой делает удивительные вещи.
Хихиканье за дверью сменилось звуком шагов, поспешно поднимающихся по сорока пяти ступенькам обратно в танцевальный зал. Мужчина, который не был знаком Билли, вбежал в туалет, расстегнул ширинку и ухмыльнулся, как Чеширский кот
Обменявшись с мужчиной кивками головы, Билли снова обратил свое внимание на официанта. Билли продолжал улыбаться — пока не увидел, что дверь в кабинку, которая была занята, когда он находился в туалете, все еще плотно закрыта.
— Туда кто-нибудь заходил? В смысле, в то время, когда ты был здесь?
Официант взглянул на закрытую дверцу и покачал головой.
— Никто, пока я здесь был.
Билли посмотрел на салфетки в своей руке и почувствовал, что официант тоже на них смотрит. Он сунул их в карман пиджака, подошел к дверце и осторожно постучал.
— Эй!
Ответа не последовало.
— Наверное, уснул, — понизив голос, сказал коренастый лысый мужчина, держа руки под автоматической сушилкой. — Надо постучать посильнее.
Билли задумчиво кивнул. Потом он трижды стукнул в дверцу и позвал:
— Мистер Кларк, вы там? У нас есть туалетная бумага, если у вас закончилась.
Ответа не было.
Лысый мужчина отошел от сушилки, вытер руки о заднюю часть своих брюк и приблизился к Билли. Несмотря на то что он был невысок — на шесть дюймов ниже Билли, — лысый повел себя, как командир. Официант отпрянул в сторону, чтобы дать мужчине больше места.
Лысый несколько раз ударил кулаком в дверцу кабинки и крикнул:
— Слушай, приятель, пора просыпаться. Если будешь долго там сидеть, то тебе понадобится не только туалетная бумага, но и молоток с долотом.
Ответа, по-прежнему, не было.
— Должно быть, он чертовски крепко спит, — предположил Билли. — Или он сильно устал, или просто в стельку пьян.
Лысый повернулся к официанту.
— Как туда можно проникнуть? Ну, то есть, как попасть в кабинку, когда она заперта изнутри?
— Я не знаю, — ответил официант.
— Ну, ты можешь найти кого-нибудь, кто знает? И найти побыстрее?
Официант развернулся, побежал к выходу и исчез. Его шаги вверх по лестнице эхом отозвались в туалете.
Лысый мужчина вытянул руки и тщательно ощупал дверцу кабинки.
— Вы-то хоть знаете, кто этот человек?
Билли покачал головой.
— Нет. Я знаю, как его зовут, но я с ним не знаком. Меня попросила сюда спуститься его жена.
Лысый кивнул.
— А зачем она попросила тебя это сделать? — спросил он и в упор посмотрел на Билли.
— В кабинках кончилась бумага.
— Как об этом узнала его жена?
— Она слышала, как я рассказал об этом за столом. Я как раз вернулся из туалета.
— В общем, образно говоря, этот парень вляпался в дерьмо.
Билли расправил плечи. Он понял, что имел в виду мужчина — в конце концов, он уже не мальчик: ему было почти 25 лет. Но в лысом было что-то такое, что отбивало у Билли желание с ним спорить.
— Когда я сюда спустился, эта кабинка была закрыта. И когда я вернулся второй раз, она все так же была заперта.
Лысый полез во внутренний карман своего пиджака и вытащил пачку "Мальборо". Закурив сигарету, он спросил Билли:
— Пока ты был здесь, ты слышал оттуда какие-нибудь звуки?
Билли пожал плечами.
— Какие, например?
Лысый выпустил изо рта струю дыма.
— Стоны, бульканье, пукание, харканье — то, что обычно называют "дракой с унитазом".
— Нет, не слышал.
Мужчина кивнул головой. Он снова постучал в дверцу — на этот раз еще громче.
— Как, ты сказал, его зовут?
— Артур Кларк.
— Полагаю, это не тот парень, который написал "2001". Мне понравился этот фильм
— Думаю, что не тот, — ответил Билли с коротким смешком.
Лысый снова постучал кулаком в дверцу.
— Мистер Кларк, если вы меня слышите, откройте дверь. Это полиция.
Билли смотрел на кабинку, но, услышав эти слова, он резко обернулся к мужчине.
— Вы из полиции? Я имею в виду, вы — полицейский?
Прежде чем лысый успел ответить, в туалет вернулся официант. Он шел позади высокого человека с густыми бровями, которые сходились на переносице. Лицо человека было надменным. Он хмурился, а под складками кожи на его лице просвечивали лопнувшие кровеносные капилляры.
— Что тут происходит? — спросил человек.
— Вы кто такой? — вопросом на вопрос ответил лысый.
— Сидни Поук, управляющий отелем.
Лысый кивнул головой.
— Есть ли какой-то способ проникнуть в кабинки, когда они закрыты изнутри?
— А вы кто такой? — спросил Сидни Поук.
Лысый зажал сигарету губами, вытащил из внутреннего кармана держатель для кредитных карт и порылся среди пластиковых кармашков. Наконец, он нашел то, что искал, и протянул управляющему небольшой квадратик.
— Детектив-инспектор Малкольм Бродхерст. Уголовный розыск Галифакса, — сказал лысый.
— Что здесь случилось, инспектор?
Поведение Сидни Поука стало гораздо менее агрессивным.
— Там кто-то заперся, и мы не можем заставить его открыть дверь. Он уже там довольно долго, как утверждает этот парень, — Малкольм Бродхерст кивнул на Билли Робертса.
— Кто это? — спросил Сидни Поук у Билли. — Кто там?
— Неважно, кто это, — вмешался полицейский. — Как нам, черт возьми, до него добраться?
Сидни Поук пожал плечами.
— Вероятно, придется выбить дверь.
Малкольм Бродхерст согласно кивнул.
— Я знал, что вы это скажете. Правильно.
Он бросил окурок сигареты на пол и растоптал его ногой.
— Пусть кто-нибудь поднимется наверх и вызовет скорую. Так, на всякий случай.
— Я это сделаю, — сказал только что вошедший в туалет светловолосый молодой мужчина и выбежал прочь.
Полицейский схватил Билли за левую руку и сжал ее.
— Чем ты зарабатываешь на жизнь, парень?
— Я мясник.
— Хорошая работа, — сказал мужчина и сделал шаг назад. — Ладно, сломай эту чертову дверь, и, как бы глупо это не звучало, постарайся не слишком буянить: не пришиби того, кто внутри.
Билли подошел вплотную к кабинке и растерянно произнес:
— Как, черт побери, мне это сделать? Я имею в виду, выбивать дверь и при этом быть осторожным?
— Просто постарайся. А теперь вы, все остальные, отойдите и дайте ему место.
С шестой попытки дверной косяк дал трещину. С восьмого удара он раскололся, но петли все еще держались.
— Отличная работа, парень, — сказал Бродхерст.
Он поймал Билли за руку, оттащил его назад, а сам подошел к дверце и, прищурившись, поглядел на образовавшуюся щель.
— Еще довольно крепко держится, — произнес он, потом отступил и нахмурился. — Нет времени искать инструменты, чтобы аккуратно взломать дверь. Если он там внутри не услышал весь этот грохот, значит, с ним что-то случилось, — он сделал еще один шаг назад и кивнул Билли: — Давай, парень, ломай дальше.
Билли поднял левую ногу и изо всех сил ударил по дверце. Замок клацнул, и стало слышно, как какой-то болт или другая деталь замка с металлическим стуком упала на пол кабинки. Но дверца не распахнулась: ей мешало что-то, лежавшее на полу.
Малкольм Бродхерст оттеснил Билли в сторону и, придерживая дверцу, протиснулся в кабинку. Оказавшись внутри, полицейский снова прикрыл дверь.
Послышались какая-то возня.
— С ним все в порядке? — спросил Сидни Поук.
Билли подумал, что этот вопрос прозвучал довольно глупо.
Ответа не было еще несколько секунд, после чего послышался голос полицейского:
— Он мертв.
Потом снова началась какая-то возня, и, наконец, еще раз голос полицейского:
— Вот ведь проклятье!
— Что там такое? — воскликнул Билли.
Дверца открылась. Полицейский стоял, утирая пот со лба, и смотрел на пол.
Билли, Сидни Поук и юный официант, которого звали Крис, и для которого это был первый день работы в "Королевском", вслед за Малкольмом Бродхерстом тоже посмотрели на пол.
Тело Артура Кларка было прислонено к боковой стенке. Чуть выше и сбоку от его левого уха висел держатель для бумаги, в котором находился почти целый рулон. Артур Кларк был полностью одет, но его рубашка была разодрана в районе живота. И, хуже того, его кожу покрывали глубокие раны и царапины, а верхняя часть его светло-серых брюк, вокруг пояса, казалось, была окрашена в черный цвет. Нетрудно было догадаться, что первоначально этот цвет был красным.
Официант Крис зажал рот ладонью, отвернулся и поспешил к умывальникам. Он сделал это как раз вовремя. Когда он проблевался, то наклонил голову к боковой стенке раковины и вдруг удивленным голосом сказал:
— Э-э, вот где они были.
Парнишка опустился на корточки и дотянулся руками до металлической корзинки, стоявшей на полу между умывальниками. Когда он поднялся, то в руках у него была охапка рулонов туалетной бумаги. Некоторые рулоны были абсолютно целые, а некоторые — частично использованные.
— Вот ведь идиоты! — выругался Сидни Поук. — Сделают гадость и думают, что это чертовски весело...
— Выведите отсюда всех, мистер Поук, — негромким голосом сказал полицейский. — Уведите всех наверх. А ты, мясник, останься, — добавил он, обращаясь к Билли. — Поможешь мне вытащить его отсюда.
Когда туалет опустел, они с трудом выволокли из кабинки тело Артура Кларка и положили его на пол рядом с умывальниками.
— Он выглядит так, как будто на него напал дикий зверь, — сказал Билли. — И, судя по выражению его лица, он был страшно напуган.
Полицейский вытряс из своей пачки "Мальборо" две сигареты и протянул одну из них Билли.
— Займемся этим завтра, — сказал он, доставая зажигалку.
Билли затянулся сигаретой и стал наблюдать за лысым, который опустился на корточки рядом с телом. Полицейский осмотрел обе руки Артура Кларка и сказал:
— Этим зверем был он сам. Это он сам с собой сделал. Смотри...
Он приподнял одну руку Кларка, чтобы Билли смог увидеть. На ногтях были кровь и кусочки кожи — рука была похожа на руку мясника.
— Но почему? Как, по-вашему, что он пытался сделать?
— Похоже, он хотел забраться в свой собственный желудок.
— Артур! — раздался из-за двери туалета женский голос.
Вслед за этим послышался мужской голос:
— Мадам, вам нельзя туда заходить.
— Артур! — снова закричала женщина.
За дверью раздался грохот, который, несомненно, говорил о том, что там кто-то упал.
— Вот дерьмо, — проворчал детектив-инспектор Малкольм Бродхерст.
Скорая примчалась с сиреной, но уехала без лишнего шума.
Малкольм Бродхерст долго сидел с Эдной Кларк. Сначала рядом крутились Бетти Торндайк, Джоан Кардью и Мириам Барретт, которые всячески утешали Эдну, но делали они это в такой приторной манере, к какой порой прибегают люди, успокаивающие себя мыслью "Слава богу, что это случилось не со мной". Полицейскому из уголовного розыска Галифакса эта троица доставляла больше хлопот, чем пользы, и в результате он отправил их всех домой.
— Как те чертовы ведьмы из "Гамлета", — пожаловался он Билли Робертсу в баре, где заказал пару порций виски. Обслуживал их Сидни Поук, временно взявший на себя обязанности бармена.
После того как два полицейских офицера из Галифакса переписали имена остальных гостей и всех сотрудников отеля, людей отпустили по домам.
— "Макбет", — тихо сказал Сидни Поук.
Билли поднял на него хмурый взгляд. Он бы лучше выпил пинту пива, чем виски, но с полицейским он не рискнул спорить.
— Что?
— Три ведьмы. Это в "Макбете", а не в "Гамлете".
— О!
— А что насчет Билла и Бена? Немного неожиданно для книжных героев.
— Кто такие Билл и Бен
— Меркинсон. Две пожилые леди.
— А, одна из которых упала в обморок.
Билли кивнул.
— И ее сестра.
— Кто из них упал в обморок?
Билли пожал плечами.
— Этого никогда нельзя сказать точно. Они похожи как две капли воды — одеваются одинаково, говорят одинаково. Это очень странно.
Двум "пожилым леди", как назвал их Билли Робертс, было по 53 года. Малкольм Бродхерст был не намного их младше в свои то ли 50, то ли 51 год. Он всегда забывал свой возраст, но знал, что пятидесятилетний рубеж он преодолел — из-за стриптизерши, которую коллеги подарили ему на юбилей. Но Бродхерст не считал себя пожилым. Хотя, вероятно, он им и был.
— Близняшки, не так ли? — спросил он.
Билли кивнул.
Бродхерст приметил их, стоявших рядом, когда разговаривал с Эдной Кларк, потому что сестры были одинаково одеты, вплоть до двухрядных ожерелий из поддельного жемчуга, украшавших их платья бордового цвета. Одна из сестер хлопотала возле другой — той, которая упала в обморок, — поила ее бренди, принесенным Сидни Поуком.
— Как пара дурочек, — усмехнулся Билли Робертс, в деталях вспоминая яркую сцену. — Она так смешно завалилась на колени.
Теперь настала очередь полицейского кивнуть головой.
— Это та Хильда Меркинсон, которая работает в ветеринарной испытательной лаборатории? А лабораторию на этой неделе взломали?
Билли нахмурился.
— Не знаю. Это просто Хильда Меркинсон из Ладдерсиджа.
— Твое здоровье! — сказал Малкольм Бродхерст.
Он поднял свой бокал, осушил его до дна и поставил на барную стойку.
— Сколько я вам должен? — спросил Бродхерст управляющего.
Поук отрицательно качнул головой.
— За счет заведения, — сказал он. — Думаю, я тоже пропущу стаканчик.
Был час ночи.
— Как, по-вашему, что произошло? — спросил Билли.
Он вытащил из лежавшей на столе пачки "B&H" сигарету, закурил сам и предложил двум мужчинам. Поук отрицательно махнул рукой, а полицейский просто достал свою пачку "Мальборо" и вытащил сигарету из нее.
— Мы это узнаем, когда сделают вскрытие, — сказал Бродхерст, выпустив облако дыма. — Его жена говорит, что с сердцем у него все было в порядке. Возможно, это как-то связано с тем, что он ел.
— Я так и думал, — проворчал Билли, но тут же прикусил язык, заметив, какой взгляд бросил на него управляющий "Королевского".
— Или с тем, что он пил, — продолжал Бродхерст. — Я упаковал его еду, чтобы провести экспертизу. И кружку, из которой он пил пиво.
— Странно, — пробормотал Билли себе под нос. — Отправиться на горшок, еще не закончив есть.
— Его жена говорит, что он ходил в туалет как по часам, — сказал Бродхерст.
— Точно, — подтвердил Билли. — И неважно, где он был в этот момент и с кем. Ровно в десять часов вечера он должен был опорожнить свой кишечник. Все про это знают; в городе уже легенды об этом ходят.
— Еще по одной? — спросил Поук, наклоняя бутылку виски над бокалом полицейского.
Бродхерст прищурил глаза и нахмурился, словно обдумывая ответ на этот и другие вопросы, которые уже роились в его голове.
Было уже почти два часа ночи, когда Бродхерст, наконец, выбрался из танцевального зала и по коридору прошествовал к стойке регистрации. У лестницы, ведущей в мужской туалет, он остановился. Ступени были хорошо освещены, но, в какой-то степени, фрагментарно. В отеле был включен ночной режим освещения. Лампы горели через одну. Они бросали равномерный свет на пролеты лестницы, но нижнее пространство возле туалета было погружено во мрак.
Темнота одновременно и притягивала к себе, и отталкивала.
Полицейский вытряхнул из пачки сигарету, закурил, глубоко затянулся и выпустил клуб дыма. Это было приятно… и как-то даже… нормально. Потому что многое из того, что произошло в этот вечер, нормальным назвать было нельзя.
Прежде чем Бродхерст осознал, что он делает, он уже достиг первой лестничной площадки. Инспектор держался рукой за перила, глаза его были прищурены. Он быстро преодолел следующие два пролета, но, когда приблизился к богато украшенным дверям, ведущим в туалет, остановился и прислушался.
Что он хотел услышать? Этот вопрос Бродхерст мысленно задал сам себе. Хотел ли он услышать Артура Кларка, стонущего в агонии? Ведь говорят же о том, что звуки никуда не исчезают; они лишь становятся слабее и ждут, когда их снова услышат те, кто обладает чрезвычайно тонким слухом. Нет, здесь было что-то другое. Что-то, не похожее на мысли, лезущие в голову возле лесного полуночного костра, когда повсюду мерещатся вампиры, призраки и другая нечисть, которая появляется — брр! — по ночам.
Бродхерст бросил окурок на пол, раздавил его ногой, после чего распахнул двери и вошел внутрь.
В туалете было тихо. Ни одного звука, кроме глухого урчания воды, движущейся по древним трубам, да невнятного бормотания радиаторов отопления и сливных бачков.
Бродхерст огляделся.
Здесь был кто-то еще. Тот, кто знал о трагической смерти Артура больше, чем он. Гораздо больше. Бродхерст это чувствовал. Смерть Артура не была ни естественной, ни непреднамеренной. Но полицейский никак не мог понять, какой же она была на самом деле.
Бродхерст пошел вдоль ряда кабинок. Дверцы некоторых были открыты настежь, у других — лишь немного приоткрыты. Полицейский ощущал смутную угрозу, как будто кто-то собирался неожиданно выскочить из кабинки. Кто-нибудь, недавно умерший, и решивший отомстить за свою смерть. Или, наоборот, кто-нибудь, что-то знающий о смерти, и желавший избежать лишних вопросов. Бродхерст отошел от кабинок и остановился, глядя на открытые дверцы.
И о чем он только думал? Как эта конкретная смерть может быть неестественной? Стены кабинки поднимались от пола до потолка; дверца — тоже… за исключением узких щелей сверху и снизу. Но эти щели шириной от силы в дюйм каждая. Этого слишком мало, чтобы проникнуть в кабинку, если она была заперта изнутри. И, конечно же, выбраться обратно через такую щель после убийства — нереально.
— Что за дела? — пробормотал Бродхерст себе под нос.
Ответом полицейскому было только тихое бульканье воды в трубах.
Бродхерст облокотился на одну из раковин и еще раз осмотрелся. Потом он сделал шаг вперед и с неохотой повернулся к кабинкам спиной. Его несколько успокоило то, что кабинки хорошо отражались в зеркалах над умывальниками. Бродхерст внимательно вгляделся в отражения. "Чего же ты ищешь, Коджак?" — прошептал вдруг тихий голос где-то в затылке полицейского, назвав его прозвищем, данным ему давным-давно коллегами из уголовного розыска Галифакса
— Ерунда какая-то! — передернул плечами Бродхерст, осмотрел верхнюю часть раковин, а потом наклонился и заглянул под них.
"Э-э, вот где они были".
Голос юного официанта прозвучал в голове Бродхерста так же ясно, как удар колокола. Полицейский вспомнил, как парень нагнулся, чтобы вытащить охапку рулонов туалетной бумаги.
Потом в голове Бродхерста прозвучал голос Сидни Поука: "Вот ведь идиоты... Сделают гадость и думают, что это чертовски весело..."
Бродхерст нахмурился.
Ему вспомнились слова Билли: "И неважно, где он был в этот момент и с кем. Ровно в десять часов вечера он должен был опорожнить свой кишечник. Все про это знают; в городе уже легенды об этом ходят".
Бродхерст повернулся лицом к кабинкам...
"все про это знают"
...и медленно двинулся к ним. Подойдя вплотную, он выпрямил спину и пошел вдоль ряда кабинок, методично открывая каждую дверцу и рассматривая пустые держатели для бумаги...
"Э-э, вот где они были".
...прикрепленные в каждой кабинке к стене на том уровне, где должна быть рука, лежащая на напряженном колене; где такое количество рук покоилось на таком количестве напряженных коленей...
"в городе уже легенды об этом ходят"
...пока он не дошел...
"все про это знают"
...до кабинки, где туалетная бумага была. До той самой кабинки.
Бродхерст опустил взгляд на пол и прикрыл глаза. Он представил, как Артур Кларк корчился в агонии, тщетно взывая о помощи; как ему было больно — так больно, что он не мог даже отпереть дверцу, выползти из кабинки и позвать кого-нибудь.
Бродхерст достал из кармана носовой платок и, войдя в кабинку, обернул его вокруг рулона туалетной бумаги.
Через несколько секунд, покинув мужской туалет "Королевского", он уже поднимался по лестнице, для быстроты перепрыгивая через две ступеньки.
По воскресеньям в Ладдерсидже обычно спокойно, но события предыдущего вечера, случившиеся на Рождественской вечеринке "Консервативного клуба", взбудоражили город.
В аккуратных домиках, выстроившихся вдоль старых мощеных улиц, местные жители, поедая овсянку, тосты и бекон, просматривая утренние газеты — в первую очередь "Новости мира", "Воскресное зеркало" и "Воскресный спорт"
Разговоры шли примерно такие:
— Готова поспорить, это из-за его сердца, — говорила Мириам Барретт, стоя у газовой плиты на маленькой кухне в доме № 14 по Монтгомери-стрит.
Ее муж Леонард листал спортивные страницы "Воскресного зеркала".
— Эдна так не думает, — пробормотал он. — Она сказала, что у него не было проблем с сердцем.
Для Мириам, которая поджаривала на сковородке бекон, сосиски и кусочки помидоров, напоминавшие шкварчащие сгустки крови, это был не аргумент.
— Это его странное пристрастие к... туалету, — сказала она, вкладывая в это слово некий таинственный смысл, как будто речь шла о подпольных заведениях где-нибудь в Новом Орлеане. — Это не может быть правдой.
— Да он был самым обычным человеком, — отозвался Леонард.
— Ну, и обычные люди бывают себе на уме, — мудро заметила Мириам. — Вот так вот встать и уйти посреди ужина, просто потому, что пробило десять часов, — это не совсем уж обычно.
Леонард нахмурился. Он хотел бы узнать, что в этом такого необычного, но благоразумно решил не вступать в споры с женой.
Но не все в Ладдерсидже были заняты обсуждением произошедшего.
На пересечении Лемон-роуд и Коронэйшн-драйв, в своей спальне, расположенной над мясной лавкой его отца, Билли Робертс открыл глаза и тупо уставился на размытое пятно солнца, светившего за закрытыми занавесками. Во рту у Билли словно скопилась чайная накипь, по нёбу как будто прошлись наждачной бумагой, поэтому ни малейшего желания разговаривать у него не было. Билли мог только стонать, и даже в этом случае его стон звучал как-то странно. Как будто это стонал не он, а кто-то незримый, сидевший под кроватью, большой и страшный, только и поджидавший, когда нога Билли коснется пола.
Билли повернулся на бок и сильно дохнул в сложенную горстью ладонь. Потом он ткнулся в ладонь носом и понюхал. Кислый запах перегара был неприятным и отталкивающим. Билли откинулся на подушку. Все из-за этого проклятого виски. Лучше бы он, как обычно, пил пиво. Не стоило смешивать напитки.
Вчера у Билли был скверный день. И даже выпивка тут ни при чем. Билли вспомнил, как его чуть не вывернуло наизнанку, когда они возились с мертвым телом. Перед смертью Артур Кларк наделал себе прямо в штаны — это кого угодно выбило бы из колеи. Прежде чем заснуть, Билли больше часа ворочался в постели, несмотря на то, что было уже три часа ночи. Перед его мысленным взором стояло выражение лица Артура и... его исцарапанный живот.
Когда Билли Робертс еще только подумывал о том, что пора, наконец, вставать с постели, в танцевальном зале отеля "Королевский" уже несколько часов шла напряженная работа.
Беспорядок в зале был больше, чем обычно, хотя вчерашнее мероприятие и было прервано трагическим происшествием в мужском туалете. Но, по крайней мере, большинство плакатов и транспарантов все еще висело на стенах, а на скатертях и стульях было не так уж много винных пятен и следов от соусов. Но самым удивительным было то, что в гардеробе осталось много личных вещей, хотя в этом отношении жители Ладдерсиджа отличались особой щепетильностью. Однако, памятуя о том, с какой бесцеремонностью гостей вечеринки после допроса отправляли домой, этому было объяснение.
Крис Хэкетт пришел в отель уже после того, как началась уборка. Парень постучал в служебную дверь "Королевского" ровно в 7:13. Он не думал, что кто-то будет бранить его за опоздание почти на четверть часа после событий вчерашнего вечера. Проходя через кухню, Крис бросил свою желто-синюю дутую куртку на одну из морозильных камер, вошел через распашные двери в танцевальный зал и сразу включился за работу. Зал в этот момент напоминал потревоженный пчелиный улей.
Во всех концах зала мужчины и женщины разбирали столы, складывали в кучи использованные скатерти, составляли бокалы и тарелки на шаткие деревянные тележки, туда же сбрасывали столовые приборы. Звон посуды в зале сливался с таким же звоном, доносившимся из кухни, где уже отправленную туда посуду загружали в посудомоечные машины.
Оглядевшись, Крис Хэкетт увидел нетронутый еще стол, стоявший у дальней стены. Он двинулся к этому столу, намереваясь собрать с него тарелки. Однако на полпути Крис за что-то зацепился ногой и упал на пол, опрокинув при этом два стула.
Кто-то засмеялся, а кто-то даже зааплодировал, когда Крис, поднявшись на ноги, подхватил с пола причину своего падения.
Это была женская сумочка.
Малкольм Бродхерст курил, сидя на кровати. Он проснулся еще до рассвета после пары часов беспокойного сна. Спал он в одежде. Беспокойные мысли о событиях прошлого вечера долго не давали ему заснуть.
Телефон зазвонил чуть позже десяти часов.
— Вы уже встали? — спросил мужской голос.
— Да.
— Удалось поспать?
— Да нет, — хмыкнул Бродхерст, — практически не спал.
— Зря. Вы ведь свое дело сделали, — сказал голос. — Мы занимались этим всю ночь — точнее, все утро.
— И что?
— Мы еще не все закончили, но у нас появилась неплохая версия.
Голос, говоривший о "неплохой версии", принадлежал Джиму Гарнетту, доктору судебной медицины, работавшему в больнице Галифакса и часто оказывавшему неоценимую помощь полиции.
— Хорошенькое дельце, — хихикнул доктор. — Вы были совершенно правы, заподозрив тут неладное.
Бродхерст вытряхнул из пачки еще одну сигарету и поудобнее устроился на кровати.
— Продолжайте.
— Пару часов назад я собирался позвонить вам и сказать, что у него был сердечный приступ.
— А это не так?
— Ну, скажем, не совсем так. У него действительно произошла остановка сердца, но это не было вызвано естественными причинами.
Гарнетт сделал паузу, и Бродхерст услышал, как доктор шелестит бумагами.
— Кое-что меня насторожило, и я не стал вам звонить. Все симптомы вроде бы указывали на проблемы с сердцем, но...
Бродхерст молчал, однако доктор как будто услышал его невысказанный вопрос.
— Знаете, что меня удивило? Обильное слюноотделение.
— Обильное? Это что, типа у него текли слюни?
— Можно и так сказать, — последовал ответ. — У бедолаги от слюны промокла рубашка. А еще он прокусил себе язык слева сзади. Его также вырвало. Брюки были испачканы: понос, знаете ли, это очень неприятно. И к тому же у него многочисленные ушибы головы, рук и ног.
— Как они могли появиться?
— Ушибы? — Гарнетт причмокнул губами. — Закружилась голова, потемнело в глазах. Это совсем не то состояние, какое я хотел бы испытывать, если бы застрял в туалете. Бьюсь об заклад, его там болтало от стенки к стенке, как мячик для пинг-понга. И, конечно, это было ничто по сравнению с той болью, которую он испытывал в области живота — вот почему он так сильно себя исцарапал. К тому моменту, когда у него начались конвульсии — отсюда и прокушенный язык, — он уже, скорее всего, потерял сознание.
— Почему он просто не выбрался из кабинки и не позвал на помощь?
— Полагаю, он был в состоянии дезориентации. Плюс паника. В тот момент ему было очень плохо.
Бродхерст немного подождал.
— И что потом? — наконец, спросил он.
— Потом он умер. Раньше я наблюдал случаи остановки сердца — с двумя или тремя подобными симптомами, но никогда в таком количестве… и с такой интенсивностью… В свои последние минуты этот человек испытывал поистине адские мучения.
Гарнетт коротко вздохнул и продолжил:
— В общем, мы провели бактериологическую экспертизу. Проверили слюну, мочу, кал… Всего было так много: он был вымазан до самых лодыжек. И…
— Так он и до унитаза не добрался? — перебил доктора Бродхерст.
— Ну, почему же, добрался. Его толстый кишечник был пуст. А все остальное появилось в результате внезапной стимуляции пищеварительного канала и было выведено через кишечные проходы. Во всяком случае, как я уже сказал, мы все проверили, но ничего не нашли. Потом я проверил то, что он ел, и пиво, которое он пил. И опять ничего.
Гарнетт отодвинул от себя телефонную трубку и прокашлялся.
— Господи, кажется, я простудился.
— Возьмите день отгула.
— Благодарю за совет, — сказал доктор, еще раз кашлянул и продолжил свой отчет: — Итак, от полной безысходности мы стали искать на его теле следы инъекций. Мы подумали, а вдруг он чем-то кололся — оттого и ходил в туалет так регулярно. Но на его коже мы ничего не обнаружили. А потом…
— Ага, теперь начинается самое интересное?
— Точно! Самое интересное.
Бродхерст представил, как доктор сейчас наклоняется к телефонному аппарату, чтобы сообщить нечто очень важное.
— Потом мы его перевернули и обнаружили сыпь.
— Сыпь? Столько всего, и еще сыпь придачу?
— Прямо у него на заднице: по ягодицам и на входе в анус. Пятнышки превращаются в гнойнички даже через пять часов после его смерти. Сначала я подумал, что это молочница, но это было бы слишком необычно. Поэтому мы взяли мазок и исследовали его.
Последовала прямо-таки театральная по своей продолжительности пауза.
— И?.. Давай, Джим, не томи, — Бродхерст выпустил изо рта клуб сигаретного дыма.
— Отравление никотином.
Сердце полицейского сжалось. Всякая тема, относящаяся к курению, была для Бродхерста болезненной.
— Отравление никотином? — раздраженно произнес он. — Никотином, как в сигаретах?
Полицейский взглянул на горку коричневых окурков в пепельнице на кровати.
Гарнетт громко хмыкнул.
— Никотином, как в восьми миллионах сигарет, если их выкурить за одну затяжку.
— Что-о?!
— Его убило именно это. Не сердечный приступ — он стал лишь следствием, — а никотин: один из самых смертоносных ядов, известных человечеству.
— И как же никотин оказался в его организме, если его не было ни в еде, ни в пиве, и никаких инъекций не делалось?
Гарнетт откашлялся.
— Никотин был введен через задницу, хотя непонятно, каким образом.
Бродхерст посмотрел на рулон туалетной бумаги, стоявший на комоде.
— Кажется, я знаю, как это было сделано, — сказал он. — А вот "зачем"? Вот это загадка.
— И "кто"?
— Да, и это тоже.
Эдна Кларк сидела за кухонным столом, обхватив руками кружку с горячим чаем. Напротив сидела Бетти Торндайк.
В дверь постучали, и Бетти сказала:
— Сиди, милая. Я открою.
Хильда Меркинсон заглянула в каждую комнату, но свою сестру нигде не нашла.
Хуже того, она никак не могла найти свою сумочку.
— Харри!
Хильда уже несколько раз звала сестру по имени, но все было безрезультатно. Она позвала сестру еще раз. Ответом снова была тишина.
Хильда, в общем-то, знала, почему ушла Харриет. Сестра вышла подышать свежим воздухом. Может быть, поплакать в одиночестве. Ничего страшного. Она с этим справится. Это может занять некоторое время, но она все переживет. Хильда была в этом уверена.
В этом доме Хильда и Харриет Меркинсон, которым сейчас было по 53 года, жили с рождения. Два года назад — в 1992-м — умерла их мать, и с тех пор сестры жили вдвоем.
Это была однообразная жизнь: скучная и рутинная; но Хильда, например, ни за что не хотела ее менять. В этом однообразии была какая-то безопасность. Сестры вместе ели, вместе мылись, вместе смотрели телевизор, вместе иногда выбирались в паб "Три пенни", чтобы пропустить по кружечке живительного "Гиннесса". Они ложились спать в одно время, перед этим расцеловавшись и пожелав друг другу спокойной ночи на лестничной площадке второго этажа, а утром, поднявшись с постели, они снова встречались на той же лестничной площадке, снова целовали друг друга и говорили "Доброе утро". Эта ежедневная рутина нарушалась лишь работой Харриет в универмаге Джека Уилсона и работой Хильды в ветеринарной испытательной лаборатории на Олдершот-роуд. В лаборатории Хильда работала уже почти семь лет. Харриет в универмаге работала столько же.
Но за все эти годы их семейная рутина никуда не делась.
И было немыслимо, чтобы это однообразие вдруг исчезло.
Не то, чтобы не было случаев, когда их размеренной жизни угрожали какие-то потрясения: например, когда Йен Арбутт зажал Хильду в углу в маленькой каморке с ксероксом и признался ей в любви, хотя у Йена были жена Джудит и двое детей. Но правда состояла в том, что Йена привлекало исключительно тело Хильды; и Хильда довольно скоро поняла, что у них были за отношения — если только можно назвать отношениями неуклюжие тисканья и быстрые семяизвержения, производимые ее боссом на ковре в задней комнате.
Хильде пришлось придумать способ, чтобы положить этому конец, и, сохранив таким образом привычную жизнь с Харриет, не ухудшить свое положение в лаборатории.
Решение было простым и даже немного "макиавеллевским". Хильда написала и послала Джудит Арбутт анонимное письмо, в котором настоятельно советовала жене своего босса внимательно присматривать за мужем. "Я не называю никаких имен, — писала Хильда, — но в городе есть люди, которые считают, что любовные увлечения вашего Йена могут быть неуместными". Хильде особенно нравилась ее последняя фраза.
Когда в какой-то момент они вновь оказались в лаборатории наедине, страшно встревоженный и раскаивающийся Йен сказал Хильде, что, по его мнению, он вел себя с ней неподобающим образом. "Унижающим ее чувства" — вот что, по мнению Хильды, хотел сказать Йен, хотя в его лексиконе напрочь отсутствовали такие поэтичные понятия. "Надеюсь, вы не будете предлагать мне искать другую работу, — сказала тогда Хильда, нахмурив брови и изобразив оскорбленную невинность, — потому что это было бы похоже на результат сексуальных домогательств, не правда ли?"
Ответ прозвучал категорично.
— Какой может быть разговор, — так он выразился.
— Ты будешь работать здесь столько, сколько сама захочешь, — сказал он.
И Йен сдержал свое слово. По крайней мере, Хильда осталась вполне довольна.
Нет, Хильда не допустила бы ничего такого, что могло бы встать между нею и ее сестрой. Они были единым целым, и разлуку друг с сестрой Хильда даже не могла себе вообразить. Он думала, что и Харриет чувствует то же самое.
И вот настал тот роковой день. Почти неделю назад. (Неужели прошла всего неделя? А кажется, это было так давно!) И тот день грозил все изменить.
Каждый четверг — по четвергам универмаг Джека Уилсона закрывался раньше — Харриет заходила после работы в "фиш-энд-чипс-шоп"
— Мы с тобой поедим дома бутерброды, — крикнула Харриет через запертую дверь магазина.
При этом Харриет выглядела ужасно взволнованной.
— Ты просто отдыхай, а я приду и все сделаю, — добавила она.
Хильда согласно кивнула головой. Потом она пошла домой, вскипятила чайник, а затем решила сама — хотя обычно это делала Харриет — отправиться в "фиш-энд-чипс-шоп" за картошкой и рыбой. На улице уже стемнело. Каково же было удивление Хильды, когда из-за большого раскидистого дуба вдруг выскочил какой-то человек, схватил ее за плечи и поцеловал в губы.
Это был Артур Кларк.
— Я уже думал, ты не придешь, — заявил Артур ошарашенной Хильде.
— Торчу тут целую вечность, — добавил он.
— Эдна может что-нибудь подумать, — признался Артур, — но скоро это не будет иметь никакого значения. Все, мне пора.
Он поцеловал ее еще раз и поспешил через дорогу к себе домой, бросив через плечо:
— Увидимся в субботу на рождественской вечеринке.
Хильда молча стояла и смотрела, как фигура Артура исчезает в темноте. Она была так ошеломлена, что напрочь забыла о рыбе с картошкой и вернулась домой с пустыми руками. Может быть, все это ей привиделось? Нет, все было реально и наяву.
Эта неожиданная "встреча" дала понять Хильде, что над их милой семейной рутиной нависла зловещая угроза. И в голове Хильды созрел план.
Из долгих и нудных пояснений Йена Хильда почерпнула много сведений о различных ядах. Кое-что она хорошо запомнила. И это было очень кстати. Она, например, знала о никотине; о том, насколько смертоносным было это вещество, и о том, что никотин вызывал симптомы, ничем не отличавшиеся от признаков сердечной недостаточности.
Получить некоторое количество никотина не было большой проблемой. В адрес ветеринарной испытательной лаборатории часто шли угрозы — особенно от различных групп по защите прав животных, — так что устроить небольшой взлом, во время которого часть оборудования центра будет разгромлена, а часть склянок с препаратами вдребезги разбита, было несложно... если к тому же подмешать немного снотворных таблеток в чай для сестры, которая теперь клевала носом перед телевизором.
Уже поздней ночью Хильда пробралась в лабораторию, открыв двери собственным ключом — слава богу, что Йен счел нужным изготовить ей дубликат. Потом она перебила достаточное, по ее мнению, количество оборудования и извлекла немного никотина из стеклянной банки, стоявшей в шкафу в кабинете Йена, от которого у нее тоже был ключ. Хильда оставила кабинет в нетронутом "вандалами" виде. Потом она включила сигнализацию, заперла лабораторию, разбила палкой стекла в окнах и отправилась домой.
Она уже открывала свою входную дверь, когда услышала звук полицейской сирены. Хильда улыбнулась: для любого, кто ворвался бы в лабораторию и учинил там разгром, времени для того, чтобы скрыться, было бы предостаточно. Ночной воздух был свеж и приятен, но наслаждаться им не входило в планы Хильды. Она вернулась в свою теплую гостиную, удобно устроилась перед телевизором и где-то через полчаса задремала. Вся прелесть ситуации заключалась в том, что Хильду через некоторое время разбудила ее сестра. Замечательное алиби, хотя оно и не понадобилось бы.
Через два дня, во время рождественской вечеринки "Консервативного клуба" Хильда быстро управилась со своей едой и — хотя она понимала, что рискует, — выскочила в туалет. Времени было без десяти десять. (Туалетные привычки Артура Кларка стали легендой.) Покинув танцевальный зал, Хильда побежала вниз в мужской туалет, сняла рулоны бумаги со всех держателей, кроме одного, и обработала на оставшемся рулоне несколько первых бумажных квадратиков препаратом из бутылочки, которую принесла с собой в сумке. Без четырех минут десять все было готово.
Хильда вернулась в танцевальный зал в 21:58, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Артур поднялся из-за стола и отправился на встречу со своим Создателем. Хильда не могла сразу вернуться на свое место — прошло слишком мало времени, поэтому она была очень рада, когда ее остановила Агнесс Олройд, которая спросила ее о взломе лаборатории и рассказала о простате своего Эрика. К тому времени, когда они закончили милую беседу, Хильда полностью справилась со своими эмоциями и смогла спокойно вернуться за стол.
Теперь нигде не было видно Харриет. Но это могло подождать.
Для Хильды главное было найти свою сумочку.
Она примерно представляла, где могла ее забыть.
Откровения Харриет поразили Эдну Кларк сильнее, чем даже смерть ее мужа, случившаяся менее двенадцати часов назад.
Солнце светило в кухонное окно, выходившее на задний двор; из носика вскипевшего чайника тонкой струйкой шел пар. А Эдна сидела за столом, и ей казалось, что она потеряла гораздо больше, чем просто спутника жизни: теперь она потеряла и свою собственную жизнь. Все, во что она верила, рассыпалось, как карточный домик, когда в переднюю дверь ворвалась рыдающая Харриет Меркинсон, пронеслась по коридору, преследуемая смущенной Бетти Торндайк, и вбежала в кухню, размазывая слезы по щекам. И теперь перед Эдной лежали разорванными в клочья 27 лет их с Артуром совместной жизни; каждый разговор, каждое ласковое слово, произнесенное ими друг другу в темноте спальни, каждое вкусное блюдо, которое она ему готовила, и каждая праздничная фотография, где они были запечатлены вместе.
Харриет продолжала шмыгать носом, Бетти просто стояла, прислонившись к кухонному шкафу (его, как помнила Эдна, устанавливал сам Артур: вот было смеха у них дома в тот вечер в начале 1980-х годов). Но сейчас Эдна смотрела на подруг так, словно все еще не могла поверить… Потом она обвела взглядом кухню — и все окружавшие ее предметы показались вдруг странно чужими. Они были как будто из другой жизни — из жизни какого-то незнакомца — и не имели ничего общего с Эдной Кларк, новоиспеченной вдовой некоего Артура Кларка, почившего меньше суток назад.
Эта история была стара как мир. Все, о чем бормотала Харриет Меркинсон, — тайные встречи, страстные объятия, обещание новой жизни, как только Артур наберется смелости и оставит свою жену — все это Эдна уже слышала раньше… или читала в какой-то книге, или, может быть, видела по телевизору. Артур, о котором рассказывала Харриет, не был тем Артуром, которого помнила Эдна, за исключением одного: его привычек, связанных с посещением туалета. Ну, по крайней мере, хоть что-то в двойной жизни ее мужа было постоянным.
И сейчас, когда разум Эдны пытался все осмыслить, когда он безмолвно вопрошал и старался найти ответы, та самая "другая" женщина продолжала рыдать, говорила о своем искреннем сожалении и молила о прощении.
— Я не могу тебя простить, — произнесла, наконец, Эдна, и ее слова прорезали сгустившуюся в кухне атмосферу, как нож прорезает кусок сыра. — Никогда, — добавила она с мрачной решимостью. — Я все могу понять, потому что знаю, что такое случается, но простить тебя я не могу. Ты не просто разрушила память о моем муже, ты разрушила всю мою жизнь.
Это было самое решительное заявление, какое Эдна когда-либо делала в своей жизни. Конечно, она могла бы смириться с тем, что произошло, но пережить этого она была не в силах.
— Эдна, Эдна, Эдна, Эд…
— Убирайся отсюда, — негромко сказала Эдна.
В ее интонации не было ни враждебности, ни угрожающей агрессии. Только безмерная усталость. Но в следующую секунду молчавшая до сих пор Бетти была поражена, услышав, как Эдна вдруг произнесла неожиданно сильным и даже каким-то величественным голосом:
— Я больше не желаю с тобой разговаривать!
Через пару минут Бетти и Эдна услышали, как хлопнула входная дверь — словно закрылась крышка гроба. Эдна наклонилась вперед, закрыла лицо руками и зарыдала, тихо и неудержимо.
В то время, когда на ступенях крыльца "Королевского" Малкольм Бродхерст приветствовал двух полицейских в форме, произошли два события, напрямую связанные с сестрами-близняшками Меркинсон.
Для Харриет семейная рутина, которую так лелеяла ее сестра, была тяжким бременем. Более того, это было проклятием всей ее жизни.
Харриет давно мечтала избавиться от монотонного однообразия своего существования под одной крышей с Хильдой, и Артур Кларк — дорогой, милый Артур с его странным пристрастием к туалету — был для нее билетом на свободу. Для Харриет любовь была совершенно новым опытом, поэтому она не вполне понимала, действительно ли она любила Артура. Раньше она никогда не испытывала подобных чувств: ни в подростковом возрасте, ни будучи молодой женщиной. Но в лице Артура она увидела возможность обрести для себя новую жизнь, прекрасную и значительную. "Харриет и Артур", "Артур и Харриет" — она никак не могла решить, что для нее звучит более притягательно, но в любом случае это было намного лучше, чем "близняшки Меркинсон" или "Хильда и Харриет".
Когда она вытащила из кухонного шкафа моток бельевой веревки, постаравшись при этом не нарушить порядок, в котором на полке стояли различные бутылочки и пакетики с моющими средствами и мыльным порошком, Харриет почувствовала, как на нее снизошло спокойствие. Смерть Артура фактически лишила ее последнего шанса на спасение, и она ощущала себя одинокой и всеми покинутой. Но сейчас Харриет видела решение. Оно заключалось в этом мотке бельевой веревки. Конечно, она предпочла бы не доводить до такого, но теперь это был единственный выход. Причем самый лучший выход. Она уже не могла представить себе дальнейшую жизнь с Хильдой, не могла представить жизнь без того эмоционального волнения, которое обрела после встречи с Артуром, и, конечно же, не могла и не желала в ближайшем будущем при выходе в город постоянно слышать за спиной насмешливый шепот и едкие комментарии. Нет, так будет лучше для всех заинтересованных сторон. Так будет лучше для Эдны, которая, услышав об этом, сможет получить хоть капельку удовлетворения. Так будет лучше и для Хильды, которой придется смириться с тем, что на нее падет часть позора ее сестры.
Харриет утомленно поднялась на площадку второго этажа и прикрепила один конец бельевой веревки к перилам лестницы. Затем, убедившись, что высоты для падения тела будет достаточно, она смастерила петлю и надела ее себе на шею. В последний раз окинув взглядом лестничную площадку, Харриет перелезла через перила и бросилась вниз. В последнее, мимолетное, но показавшееся ей таким бесконечным, мгновение, когда веревка натянулась и дернулась так, что ее ноги не коснулись пола, Харриет подумала о том, где же сейчас Хильда… и что она скажет, когда вернется домой.
— У вас есть что-то для криминалистов?
Бродхерст кивнул.
— Там, внутри. Я не хотел, чтобы меня с этим видели.
Они пошли в отель.
— Я приехал в прошлую среду, — на ходу объяснял Бродхерст двум полицейским, — чтобы проверить обстоятельства взлома ветеринарной испытательной лаборатории.
— Вот как? — отреагировал один из полицейских.
Его звали Джеймс Проктор, и он наловчился вставлять свое агрессивное "Вот как?" в ответ на самые невинные факты или крупицы информации, которые, казалось, требовали всего лишь подтверждения или согласия с тем, что было сказано.
— Да, именно так, — подтвердил Бродхерст.
Теперь они поднимались по лестнице и приближались к широкой, обшитой дубовыми панелями вращающейся двери.
— Меня пригласил ваш инспектор Мишкин, которому не очень понравились некоторые моменты. Как я понимаю, вы двое не работаете над этим делом?
— Я не стал бы называть это делом, — сказал второй полицейский, когда они пересекали холл отеля. Он произнес слово "дело" с едким сарказмом. — Мне казалось, это обычный хулиганский взлом.
— Да, конечно, — продолжал Бродхерст. — Все выглядело именно так, поэтому инспектор Мишкин и я решили оставить все, как есть, пока дело не прояснится.
— И оно прояснилось? — спросил второй полицейский.
Бродхерст позвонил в колокольчик-звонок на стойке регистрации.
— Посмотрите на это с другой стороны, — отвернувшись от стойки и пристально глядя на обоих полицейских, сказал он. — Тот, кто вломился через окно, разгромил лабораторное оборудование, а потом поместил осколки разбитых оконных стекол поверх разгрома, — Бродхерст улыбнулся и кивнул головой. — Ловкий трюк, вам не кажется?
— И что?
— А то, — продолжал Бродхерст, переводя свой взгляд на главную лестницу, по которой спускался молодой мужчина, — что "вандалы" явно имели прямой доступ в лабораторию и хотели скрыть этот факт. Причина сокрытия этого факта может быть связана с тем, что в лаборатории имелся сообщник борцов за права животных. А, возможно, причина заключалась в другом. И я думаю, что теперь мы можем узнать эту причину. Хотя у самой причины должна быть своя собственная причина. И это именно то, что я теперь, черт возьми, намерен выяснить.
— Слушаю вас, сэр? — сказал молодой мужчина, спустившись с лестницы и подойдя к троице у стойки регистрации. — Простите, что заставил вас ждать.
— Мистер Поук здесь? — произнес Бродхерст. — Я просил его кое-что для меня сделать.
Мужчина кивнул и прошел за стойку.
— Я ему позвоню, сэр, — сказал он.
Когда бездыханное тело Харриет Меркинсон уже покачивалось над полом в прихожей в доме, где жили сестры, Хильда Меркинсон проскользнула в одну из служебных дверей отеля "Королевский".
— Здравствуйте, мисс Меркинсон, — приветствовал ее Сидни Поук.
Его тон был весьма почтителен. Таким тоном он говорил со всеми, кто присутствовал на вчерашней вечеринке, и особенно с теми, кто был так или иначе связан с трагической смертью Артура Кларка.
Хильда кивнула.
— Интересно, — сказала она, — не находили ли вы чего-нибудь сегодня утром? Я имею в виду, когда убирали зал.
Сидни задумчиво нахмурился.
— Вы говорите о...
Его прервал звонок мобильного телефона.
— Извините, минуточку, — сказал он, вытащил из бокового кармана пиджака телефон, нажал кнопку и ответил: — Да?
Пока Поук слушал собеседника, Хильда оглядывалась по сторонам.
— Хорошо, — сказал Сидни Поук в трубку. — Возьму и принесу, — он послушал еще несколько секунд и добавил: — Ладно, я встречусь с ними по дороге.
Поук отключил мобильник и положил его в карман.
— Так, — сказал он, — на чем мы остановились? Ах, да, вы что-то потеряли?
Они неторопливо двинулись по танцевальному залу, который был полностью приведен в порядок. Столы были собраны и прислонены в дальней стене; стулья сложены и выстроены в высокие пирамиды перед сценой. Несколько мужчин и женщин с пылесосами занимались чисткой коврового покрытия.
— Моя сумочка! — крикнула Хильда в попытке перекричать шум пылесосов. — Кажется, я забыла ее здесь!
Поук кивнул головой и рассеянно огляделся.
— Во всей этой суматохе... — добавила Хильда и внезапно подумала, а было ли слово "суматоха" подходящим для данных обстоятельств.
— Ага!
Сидни Поук подвел Хильду к небольшому столику, стоявшему рядом с дверью, ведущей в туалет. На столике лежало несколько курток и горка дамских сумочек.
— Это все со вчерашнего вечера? — удивленно спросила Хильда.
Поук насмешливо фыркнул.
— Нет, это принадлежит уборщикам, — сказал он. — Но ваша сумочка… Если вы ее обронили, и если ее нашли, то, скорее всего, она тоже здесь.
Среди других сумочек Хильда увидела и свою. От радости ее сердце подпрыгнуло — или что там обычно в таких случаях делает сердце? — и она протянула руку, стараясь при этом не выглядеть слишком взволнованной.
— Вот она, — торжествующе произнесла Хильда.
Она взяла со столика свою сумку и расстегнула застежку. Перерыв содержимое, Хильда с удовлетворением отметила про себя, что маленькая бутылочка все еще там, на дне, среди салфеток, тюбиков губной помады, расчесок и всего остального, что характерно для любой женской сумочки.
— Вот, — объявила Хильда, выудив из сумки и раскрыв свой библиотечный читательский билет. — Это просто, чтобы вы убедились, что сумка действительно моя.
Она положила читательский билет на место, бросила в сумочку свой кошелек и защелкнула застежку.
— Ну, тогда я пойду.
Сидни Поук кивнул. Он взял Хильду под руку и, как джентльмен, повел ее к главной двери, за которой открывались проходы к туалетам и в холл.
— Как вы сегодня? В смысле, как ваше самочувствие?
Хильда скорчила гримасу.
— О! — воскликнула она. — Вы имеете в виду после?..
Поук со скорбным видом кивнул.
— Да нет. Это была моя сестра. Это Харриет упала в обморок, а не я.
— Ага, — Сидни Поук толкнул дверь и пропустил Хильду вперед. — Ну, раз с вами все в порядке, мисс Меркинсон, то я вас отпускаю.
Он остановился возле столика, стоявшего в маленькой нише, и пошарил у себя в кармане. Вытащив связку ключей, Поук начал открывать замок одного из ящиков стола.
— Хотя, нет, наверное, я вас еще немного задержу, — сказал он.
Хильда согласно кивнула, наблюдая за тем, как Поук шарит в ящике.
Где-то вдалеке послышался звук приближающихся шагов.
— А, вот он где, — проворчал Поук. — Должно быть, я засунул его глубже, чем думал.
Повернувшись спиной к Хильде, Поук вытащил из стола небольшой сверток, после чего снова закрыл ящик на ключ.
Шаги приближались. Хильда старалась не смотреть на лестницу, уходившую вниз слева от нее, на легендарные 45 ступенек, которые вели в мужской туалет. Хильде вдруг почудилось, что это шаги… Артура Кларка, который менее двенадцати часов назад спускался в туалет, чтобы опорожнить свой кишечник и встретить там свою смерть. Только теперь шаги приближались, а не удалялись от Хильды. Она покачала головой и тут увидела, что управляющий отелем, повернувшийся к ней лицом, держит в руке прозрачный полиэтиленовый пакет, в котором находится рулон туалетной бумаги.
— Итак...
Поук что-то говорил, и его голос звучал в ушах Хильды, как вода, бегущая из крана. Журчание воды и шаги. Эхо шагов. Теперь шаги были совсем близко. И их было больше, чем если бы шел один только Артур.
Поук переложил пакет из одной руки в другую и сунул связку ключей в карман. Хильда, прищурившись, посмотрела на пакет, потом подняла глаза на Поука, криво ухмыльнулась и повернулась лицом к лестнице, ожидая увидеть, как по ней поднимается Артур, готовый спросить, почему она сделала то, что сделала, и ведущий за собой других людей: своих друзей и приятелей, которым... нужна была туалетная бумага...
... и которые... желали говорить с ней... и хотели обнимать ее... и гладить своими мертвенно-бледными холодными руками. Хильда резко повернулась, сделала два шага в направлении холла и остановилась. К ним приближались какие-то фигуры, и звуки их шагов гулко отдавались в коридоре. Первоначальное облегчение Хильды при мысли о том, что эти шаги не принадлежали любовнику ее сестры, быстро испарилось, когда ее окликнул Малкольм Бродхерст.
— О, одна из сестер Меркинсон, — веселым тоном проговорил Бродхерст, рядом с которым шагали двое полицейских. — А вот которая из них?
Хильда хотела было заговорить, но вместо этого крепко прижала к груди свою сумочку и повернулась. Позади нее, у двери, ведущей в танцевальный зал, по-прежнему стоял Сидни Поук и держал в руке рулон туалетной бумаги.
— Мисс Меркинсон?
Хильда затравленно огляделась, еще крепче прижимая к себе сумку. Ей вдруг захотелось исчезнуть... Захотелось, чтобы время повернулось вспять, вернувшись на неделю назад. Захотелось, чтобы не было дождя, и чтобы вода не проникла в магазин Джека Уилсона, и чтобы Харриет из-за этого не задержалась на работе, и чтобы ей, Хильде, не пришлось самой идти за картошкой и рыбой и встретить по пути Артура, который перепутал ее с сестрой... Захотелось семь лет назад вообще не устраиваться работать в эту испытательную лабораторию... Захотелось еще много чего. У нее раньше было столько возможностей, чтобы именно сейчас избежать этой неприятной ситуации, в которую она попала.
Но теперь было слишком поздно.
Мужчины приближались, глухо стуча каблуками своих ботинок по полированному полу.
— Мисс Меркинсон?
У Хильды в голове внезапно созрел план.
Она могла бы сбежать через туалеты. Сбежать, найти Харриет, потом скрыться вместе с ней, чтобы где-нибудь, далеко отсюда, начать новую жизнь... Только они вдвоем.
Хильда развернулась, намереваясь броситься бежать вниз по лестнице.
Наклонный потолок, нависавший над ступенями, секунду или две оставался неподвижным, а потом резко накренился.
"Что это было?" — удивленно подумала Хильда, ударившись головой о боковые перила лестницы. Она почувствовала на щеке что-то теплое, попыталась повернуться и ударилась голенью о ступеньку. Хильде было очень больно. На какую-то долю секунды ей вдруг показалось, что она видит какую-то фигуру, стоящую внизу у подножия лестницы. Фигуру, терпеливо ожидающую, когда она пролетит эти 45 ступенек.
Хильда услышала какой-то треск. Она дернулась назад и в сторону, ударилась затылком еще об одну ступеньку и впечаталась лицом в боковую опорную балку лестницы. Что-то теплое...
А потом наступила темнота.
Очередная ступенька разбила ей нос. Следующая сломала два ребра. Осколок кости прошил Хильде левое легкое и срезал кусочки ткани со второго и третьего желудочков сердца.
Еще две ступеньки проломили ей череп, сломали левую ключицу и перебили позвоночник. От удара о последнюю ступеньку первого пролета второй кусок ребра вонзился в сердце Хильды.
Хильда перекатилась через лестничную площадку и продолжила падение по оставшимся двум пролетам до самого низа.
Мертвую Харриет нашла Бетти Торндайк.
По пути из дома Эдны Кларк Бетти несколько раз звонила Харриет, чтобы узнать, все ли с ней в порядке. Конечно же, по телефону она не дозвонилась.
К полудню понедельника все было кончено. И как ни старался Малкольм Бродхерст, больше он ничего не смог раскопать. В воскресенье вечером, когда обе сестры Меркинсон уже лежали на металлических столах в холодном и странно пахнущем подвале полицейского управления Галифакса, он встретился с Эдной Кларк.
Сидя за столом в своей кухне, вдова рассказала полицейскому все, о чем поведала ей Харриет. Остальные кусочки головоломки Бродхерст сложил сам.
Он поговорил со своим боссом, начальником уголовного розыска Галифакса, и они вместе решили, что нет смысла обнародовать все кровавые подробности этого дела. Они договорились, что сделают публичное заявление о том, что Хильда была активным сторонником организаций, борющихся за права животных, и, используя свое служебное положение в лаборатории, получила некую важную информацию об опытах, которые проводил Йен Арбутт, — в этом и состояла причина взлома.
А Харриет не смогла примириться с фактом смерти своей сестры и с горя повесилась.
Оставалось, правда, небольшое расхождение во времени, которое позволяло предположить, что все было не совсем так, но об этом расхождении полицейские, естественно, никому говорить не будут.
Теперь обе сестры снова были вместе... и однообразие их нынешнего состояния стало вечным.
Эдна Кларк расплакалась, когда полицейский объяснил ей, как все будет представлено. Это значило, что ее жизнь частично войдет в прежнее русло. Со всех точек зрения она была скорбящей вдовой прекрасного и достойного члена сообщества Ладдерсиджа. Бетти Торндайк, которая никому не рассказывала об откровениях Харриет Меркинсон и не собиралась делать этого в дальнейшем, утешала Эдну и заверяла ее, что все будет хорошо.
— Он был хорошим человеком, — прошептала Эдна, уткнувшись в плечо подруги.— Где-то в глубине души, — добавила она.
— Я знаю, милая, — согласилась Бетти. — Они все... где-то в глубине...
Возвращаясь в Галифакс поздно вечером в понедельник, Малкольм Бродхерст никак не мог отогнать от себя одну назойливую мысль. Он не мог понять, почему ему показалось, что Йен Арбутт на какое-то мгновение испытал нечто вроде чувства облегчения, когда ему сообщили о несчастном случае, произошедшем с Хильдой.
Но полицейский не верил в то, что Арбутт каким-то образом причастен к взлому лаборатории или к убийству Артура Кларка. Тут крылась какая-то другая история, как это часто и бывает.
