Д.Грин “Д.Д. Карр: Человек, объяснявший чудеса”

[Доктор Фелл]

ДЖОН ДИКСОН КАРР: ЧЕЛОВЕК, ОБЪЯСНЯВШИЙ ЧУДЕСА   О Р И Г И Н А Л Ь Н О Е  Н А З В А Н И Е: JOHN DICKSON CARR: THE MAN WHO EXPLAINED MIRACLES   А В Т О Р: ДУГЛАС ДЖ. ГРИН   П Е Р В О Е  И З Д А Н И Е: ‘Scribner Book Company’, March 1995  © Перевод выполнен специально для форума ‘КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ДЕТЕКТИВА’   ПЕРЕВОДЧИК: Доктор Фелл   РЕДАКТУРА И ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ОБРАБОТКА: Френкленд      Переводчик выражает благодарность участникам форума, помогавшем ему в переводе сложных и непонятных фрагментов: Роджер Шерингэм, zaa.    В Н И М А Н И Е !  В  Т О П И К Е  П Р И С У Т С Т В У Ю Т  С П О Й Л Е Р Ы.  Ч И Т А Т Ь  О Б С У Ж Д Е Н И Я  П О С Л Е  П Р О Ч Т Е Н И Я  Р А С С К А З А !

Важно
  По мнению Джона Диксона Карра, единственное, чего не должен делать критик, — это раскрывать тайну детективного романа. Большинство любителей детективов согласятся с этим справедливым утверждением. Однако же то, как Карр разрешил ту или иную загадку, иногда может оказаться существенным для понимания его жизни и творчества. Когда я нахожу необходимым раскрыть тайну повествования, я ставлю четыре звёздочки (****) непосредственно перед спойлером, помещаю вступительное предложение отрывка в квадратные скобки и выделяю его жирным шрифтом. Некоторые читатели, возможно, предпочтут перейти к следующему абзацу. © Д.Ж. Грин


• ПРЕДИСЛОВИЕ

  Кларис Карр, добрая и великодушная женщина, умерла до того, как была опубликована эта биография, в которую она внесла такой большой вклад. Ее присутствие ощущается в каждом фрагменте, и я сохранил настоящее время, ссылаясь на ее воспоминания.

  
    На протяжении сорока с лишним лет Джон Диксон Карр создавал и объяснял чудеса в романах, рассказах и пьесах. Его детективные произведения обладают особым колоритом, которого нет у других детективных авторов, впрочем, как вообще в художественной беллетристике. То, что можно назвать карровским стилем, состоит из сверхъестественной атмосферы, честной игры с читателем, сложных, но живых повествований, комических, зачастую эксцентричных ситуаций, романтических историй и прочих приключений. Карр был бесспорным мастером, пожалуй, одного из самых сложных поджанров детективной беллетристики — убийства в запертой комнате. В произведениях Карра главный вопрос детективной истории не только “кто это сделал?” (whodunit), но и, что более важно, “как это сделано?” (howdunit). Преступления в произведениях Карра совершены словно без участия людей: убийства происходят в комнатах, где все входы заперты и опечатаны; тела жертв находят в зданиях, окруженных снегом или песком без следов сторонних лиц; люди входят в дом или ныряют в бассейн и бесследно исчезают. Карр умело создает у читателя чувство, что только вампир, ведьма, призрак или какая-то другая потусторонняя сила могла совершить преступление.
    Карр описывал это так: “Немного ужаса под темным небосводом с приправой злобных сил”. В этих историях, принося порядок и разумность в то, что кажется миром темных сил, участвуют четыре выдающихся литературных персонажа: Анри Бенколен из французского Сюрте[1]; доктор Гидеон Фелл; сэр Генри Мерривейл; полковник Марч из Департамента странных жалоб Скотленд-Ярда. Эта взаимосвязь между хаосом и порядком, сверхъестественным и материальным, иррациональностью и человеческим разумом является краеугольным камнем всего творчества Карра.
    В своих романах, рассказах и радиопьесах Джон Диксон Карр создавал свой особый мир, которого на самом деле никогда не существовало. Но именно такой мир привлекал и Карра, и, как доказывает не прекращающееся переиздание его книг, все новые и новые поколение читателей. В ранних произведениях с участием Бенколена действия происходят в Европе времен Эдгара По, которая, несмотря на конкретные отсылки к реальным объектам в Париже, Лондоне и на Рейне, существовала только в воображении писателя. Первые произведения цикла о докторе Фелле, “Ведьмино логово”[2] и “Загадка безумного шляпника”, опубликованные в 1933 году, пронизаны любовью к Англии и к рассказам Г. К. Честертона, но они не дают полной картины Англии того времени — времени разгара Великой депрессии. Однако американскому читателю они показывают “Англию Карра” такой, какой он любил эту страну — “старинную заколдованную землю”. Вскоре, особенно в ранних произведениях другого цикла — о Генри Мерривейле, таких как “Месть красной вдовы”, он показал Лондон как “Багдад-на-Темзе” — как новый мир “арабских ночей” с приключениями за каждой дверью. Даже после того как он привык к английскому стилю жизни, более интересные и удачные произведения описывают не современную ему Англию времени написания, а уже ушедшую в прошлое. К примеру, романы “Она умерла как леди” и “Он никогда бы не убил Пейншс”, написанные в 1943 и 1944 годах, в годы Второй Мировой, по-прежнему отражают “карровский мир” — мир порядка и ценностей. После окончания войны нехватка продовольствия и неприятие социализма (который, как казалось Карру, начинал превалировать в Британии) заставили писателя вернуться в США, и всю оставшуюся жизнь он выражал себя главным образом в воссоздании прошлого — в скрупулезных описаниях достопримечательностей, ценностей и других атрибутов романтичного прошедшего времени.
  
    В 1930 году на борту корабля он познакомился со своей будущей супругой Кларис Кливз и немного рассказал о себе. В частности, что он родился в Париже, когда отец был там с дипломатической миссией. Когда же через шесть лет после свадьбы супруги посетили родителей Джона в Юнионтауне, штат Пенсильвания, выяснилось, что история с рождением в Париже — выдумка от первого до последнего слова. Карр любил присочинять, описывая реальные события, делать их более драматичными и, следовательно, более интересными, чем они были в действительности. В обычной повседневной жизни не было приключений, которыми насыщен “карровский мир”. Карр чем-то напоминал одного из персонажей своего романа “Убийства в замке Боустринг”, который мечтал о приключениях: «Что-либо ошеломительное, из ряда вон? Какую-нибудь раскосую авантюристку в сибирских соболях? К примеру, входит она к нам в купе и шепчет: “Шесть бриллиантов… Северная башня… В полночь. Остерегайтесь Орлова!”»[3]. В рекламе первого американского издания “Трех гробов” Карр написал: “Путешествуя по Каиру, Парижу и району Лаймхаус[4], я никогда не встречал таинственного мыслителя или действительно симпатичную авантюристку с раскосыми глазами. И это огорчает”. Карр был замечательным рассказчиком не только в своих произведениях, но и в повседневной жизни, редко признаваясь супруге, что излагает свои фантазии. Но потом Кларис бросала ему вызов — говорила: “Да ладно!” — и Карр, счастливо улыбаясь, отвечал: “Что ж, это хорошая история; я мог бы использовать ее в книге”.
    Эта забавная привычка — выдумывать различные истории из жизни — может сбить с толку его биографа. Карр прекрасно знал, насколько ценны различные документы, как важно сохранить их. Он был рад, что так поступила семья Дойлов, тем самым облегчив ему работу над книгой “Жизнь сэра Артура Конан Дойла”. Но он никогда не верил, что его собственные документы, записи и т. п. когда-то заинтересуют исследователей, хотя его литературные агенты не раз говорили ему об этом. Каждый раз, когда Карры переезжали — а в течение одного десятилетия они это делали примерно раз в два года — супруги выбрасывали письма, записи и другие важные бумаги. Известно, что не осталось ни одной машинописной копии романа Джона Диксона Карра, а у близких родственников сохранилось лишь несколько его писем. К счастью, о достоверности выдумок Карра можно судить по другим источникам. Карр был очень яркой личностью. Его друзья и знакомые хорошо помнят его и относятся к нему с признательностью, причем не только из-за его творчества, но и за щедрость и учтивость. Трудно припомнить, чтобы он сознательно причинял кому-то боль, даже в тех случаях, когда, по строгим стандартам (и используя чопорное и правильное викторианское слово), его жизнь была “неровной”[5]. Разговаривая с друзьями детства Карра, с его соучениками по школе и колледжу, я обнаружил, что даже спустя шестьдесят или более лет почти все вспоминали какой-нибудь колоритный анекдот о нем. Во многих случаях сохранилось несколько разных описаний одного и того же события, и версию Карра можно сопоставить с воспоминаниями его друзей.
    К счастью, другие сохранившиеся материалы компенсируют отсутствие семейных документов. С раннего возраста Джон любил писать. Ему было пятнадцать лет, когда его эссе на различные темы стали часто появляться в городской газете. После 1935 года корреспонденты начали сохранять его письма. Так поступали его коллеги по перу, с которыми Карр переписывался, — Дороти Л. Сэйерс, Энтони Баучер, Клейтон Роусон и Фредерик Данней. Менее последовательно, но все-таки делали это и его литературные агенты и издатели. К 1960-м годам, когда Карр был признан одним из величайших мастеров детективного жанра, поклонники (включая меня) засыпали его письмами. Эти поклонники предоставили ответы Карра в мое распоряжение. Мне удалось найти около 350 писем Джона Диксона Карра, но остаются события, не затронутые в переписке, что неизбежно отразится в этой биографии. Почти вся переписка Карра с издательством “Hamish Hamilton”, выпускавшим книги Карра под его настоящим именем, все еще находится в собственности этой компании; ряд писем Карра есть у его американских издателей, “Harper & Brothers”, но издатели его книг под псевдонимом “Картер Диксон” — нью-йоркский “William Morrow” и лондонский “William Heinemann” — сообщили мне, что их переписка с Дж. Д. Карром утрачена. Некоторые пробелы в издательских бумагах могут быть восполнены материалом, представленным его британскими агентами “Pearn”, “Pollinger & Higham”, начиная с 1950 года, и агентами в США, Рене де Шошором (Rene de Chochor) и Джеймсом Оливером Брауном (James Oliver Brown), начиная с 1952 года.
    Но мы все еще знаем больше о создании книг, вышедших под собственным именем Карра, чем о тех, что были изданы под псевдонимом “Картер Диксон”.
    Тем не менее, несмотря на все документальные свидетельства, некоторые истории, рассказанные Карром, не могут быть проверены. Менял ли он в детстве органные трубы в церкви или часовне? (Ответ: вероятно.) Планировал ли он посещать Сорбонну в Париже в 1927 и 1928 годах? (Возможно.) Учился ли он в Гарвардском университете? (Маловероятно.) Неужели он и его друг создали перевернутую комнату? (Почти наверняка нет.) Перенес ли он в колледже экстренную аппендэктомию[6], выполненную неподготовленным одноклассником? (Определенно нет.) Некоторые из этих историй и другие им подобные будут рассмотрены позже, но во всех случаях будет добавлено четкое предупреждение, если их источником является только Джон Диксон Карр.
    С. Т. Джоши недавно написал книгу о творчестве Карра, озаглавленную просто “Джон Диксон Карр: критическое исследование”[7]. В этой работе много мыслей о произведениях и взглядах Карра. Я многое почерпнул из нее, но читатель этой биографии скоро обнаружит, что я не во всем согласен с некоторыми суждениями и выводами Джоши. Помимо книги Джоши читателям следует ознакомиться с главой, посвященной Дж. Д. Карру, в книге Лероя Панека “Пастушки Ватто: Детективный роман в Британии, 1914-1940”[8], в которой проведен лучший анализ творчества Карра.
    Джон Диксон Карр был сложной личностью и на разных людей производил разное впечатление. Его вдова говорит: “Я не думаю, что разные люди видели в нем одного и того же человека”[9]. Есть особая ирония в написании биографии Карра, которая пытается понять, какие силы создали его; сам же Карр считал, что ни беллетристика, ни биография не должны заниматься психологическим анализом. Его неприязнь к реалистическим романам, анализирующим характеры, была почти так же велика, как и ненависть к математике. Детективные истории, по его словам, должны рассказывать о том, “кто” или “как”, а не о не очень привлекательном “почему”[10]. В письме о персонаже Конан Дойла профессоре Челленджере Карр писал: “В наши дни писателей иногда хвалят за искусство, с которым они помещают персонажа под микроскоп и словно препарируют его — Конан Дойл никогда этого не делал. Ему не нужно было этого делать. Чтобы быть препарированным, персонаж должен быть мертв. И в Джордже Эдварде Челленджере нет ничего мертвого. И следует опасаться, что подвергнутый процессу препарирования, он просто встанет со страницы и нанесет ответный удар кулаком в челюсть”[11]. Конечно же, такой аргумент не произведет впечатления на критика или ученого, но неоспорим факт: Карр был убежден, что психологии не место ни в художественной, ни даже в научной литературе. Когда он писал биографию сэра Артура Конан Дойла как “историю жизни, полной приключений”[12], он вполне сознательно решил: достаточно описать то, что Дойл сделал и что сказал, а не то, что создало личность, которая такое делала и говорила.
    Карру было бы приятно узнать, что сохранилось слишком мало материалов о годах его становления, чтобы метафорически усадить его на кушетку и спросить, подобно доктору Феллу (переодетому венским психологом Сигизмундом фон Хорнсвогглом[13]): “Что вам снится?” С другой стороны, Карр действительно думал, что в раннем возрасте — он предположил, что в возрасте семи лет — на наши основные вкусы воздействует окружающая обстановка. “Каково было происхождение этой неодолимой страсти или причуды в мозгу семилетнего ребенка? Это несложно. Это возраст, в котором внешние впечатления формируют наши основные вкусы. Их нельзя искоренить, даже если мы думаем, что забыли о них”[14]. Хотя, думаю, он смог меня простить за попытку определить его основные вкусы в детстве, ему было бы менее приятно мое предположение, что его ранние отношения с матерью были важны для дальнейшего формирования его личности. Эта моя идея (хотя я и не делаю из нее никаких “эдиповых” выводов) может показаться слишком близкой к теориям Зигмунда Фрейда, чьи работы он особенно презирал. Читатель, однако, сможет оценить убедительность этого и других предположений.
  
    Я многим обязан за помощь в работе над этой книгой. Надеюсь, что упомянул всех, у кого брали интервью мои помощники, но если я пропустил кого-то на страницах этой книги, прошу принять мои извинения.
    *Далее приводится полный список всех этих лиц и учреждений, опущенный в переводе (Прим. переводчика)   Дуглас Грин, Норфолк, Виргиния, май 1994.
• ГЛАВА I. ЮНИОНТАУН
     Оглядываясь назад, на Юнионтаун, штат Пенсильвания, где он родился и провел детство, Джон Диксон Карр ностальгически писал:
     “Уличные фонари ярко светили в зимних сумерках. Далеко-далеко прогудел семичасовой поезд. На здании суда желтел циферблат старых часов. Над светлыми, тщательно убранными улицами как тени кружили снежинки. Эти улицы были проложены в тот год, когда Джордж Вашингтон стал главнокомандующим. По этим улицам проносились дилижансы, оглашая воздух звуками рожков. Когда-то через город проходило Национальное шоссе. Город бережно хранил свое достояние: оживленный гул деловой жизни, глинистую желтую речку и призраки прошлого”[15].
     Другие, менее склонные к романтике, увидели бы оживленное сообщество, разбогатевшее за счет прибыли от добычи угля и работы коксовых печей (или “печей-ульев”), которые светились на холмах, окружающих город. В шахтах трудились рабочие-иммигранты, в основном из Центральной Европы, которые жили в так называемых “заплатах” за городом, в то время как у владельцев шахт были дома в самом Юнионтауне. Современные жители вспоминают ту пору почти как золотой век. В городе насчитывалось около дюжины мужчин, считавшихся миллионерами. Элита собиралась вокруг епископальной и пресвитерианской церквей, а поскольку Юнионтаун был центром округа Файетт, горожане активно интересовались политическими и правовыми вопросами. Они гордились прошлым своего города. Одним из предметов их гордости был особняк в поместье Барнс, в небольшом селении Хопвуд, расположенном недалеко от одной из главных дорог, ведущих из Юнионтауна в Западную Вирджинию. В узком дворике перед зданием суда стояла позолоченная статуя маркиза Жильбера Лафайета[16], воздвигнутая в честь его визита в город в 1825 году. Еще мальчиком Джон Карр смотрел на статую и думал о романтическом — о фехтовальщиках, о чести и преданности делу.
     Город Юнионтаун расположен примерно в восьмидесяти километрах к югу от Питтсбурга, и хотя путешествие между ними в этой гористой местности могло занять три-четыре часа, многие гастролирующие артистические труппы заезжали сюда, чтобы дать представление в одном из городских театров. Юнионтаун и по сей день сохраняет уютную атмосферу небольшого городка, окруженного, как метафорически, так и физически, богатыми углем горами. Он до сих пор связан с внешним миром через Питтсбург, театральные труппы и политику. И одним из его ведущих политиков был отец Джона Диксона Карра — Вуда Николас Карр[17].
     Как сказали бы специалисты по генеалогии, иммигрантом в этой ветви Карров был Николас Карр, родившийся в Ирландии в 1819 году в шотландско-ирландской семье. Перебравшись в Штаты, Николас поселился в округе Аллегейни (штат Пенсильвания) и занялся животноводческим бизнесом. Его сын Джон Диксон Карр I, родившийся в 1849 году, был подрядчиком, который занимался мраморными шкафами и другой мебелью для интерьеров, а также более прозаическими вещами вроде бетонных покрытий. В Юнионтауне до сих пор можно найти тротуары с надписью John. D. Carr. Супругой Джона Диксона Карра I стала Аманда М. Кук, чьим предком был полковник Эдвард Кук, герой войны за независимость и основатель города Кукстаун на реке Мононгахила. Поощряя интерес мальчика к чтению, Аманда станет любящей бабушкой для юного Джона. Став писателем, Джон Карр подарил ей экземпляр своего второго произведения “Тень убийства” с надписью: “В память о тех днях, когда я читал ей рассказы получше, чем этот”[18].
     Первым из семи детей Джона и Аманды Карр стал Вуда Николас Карр, родившийся 6 февраля 1871 года в Аллегейни-Сити (штат Пенсильвания), ныне ставшем частью Питтсбурга. Семья переехала в Юнионтаун в 1885 году. Шесть лет спустя Вуда окончил колледж Мононгахила, планируя стать журналистом. Его отец финансировал местную газету Uniontown Standard, и в 1891 году Вуда (или Вуди, как обычно называли его друзья) стал ее редактором, а в 1893-м — редактором другой местной газеты “Демократ” (Democrat). Однако вскоре он отошел от газетного бизнеса, чтобы изучать юриспруденцию. В то время будущему юристу было важнее работать со старшим членом коллегии адвокатов, а не посещать юридическую школу. В романе “Отравление в шутку”, действие которого происходит в окрестностях Юнионтауна, Джон Диксон Карр вспоминал “много пьющих и тяжело думающих юристов, которые не изучали законы, но создавали их на ходу”[19] и противопоставлял их новому поколению, которое кичилось обучением в юридических училищах. “В тени великих законников прошлого, раскаты голосов которых вспоминают и по сей день, ты будешь копаться в мелких дрязгах, улаживать споры сутяг, и на твоей могиле напишут: "Он учился на юридическом факультете"”[20].
     В 1895 году Вуд Карр был принят в коллегию адвокатов и вскоре стал одним из самых известных юристов округа Файетт. Он практиковал в верховных судах Пенсильвании и Соединенных Штатов, а в 1908 году заключил партнерство со своим младшим братом У. Расселом Карром, который учился под его руководством в течение двух лет.
     Современники вспоминают, что личности братьев дополняли друг друга: Рассел был прилежным сотрудником фирмы и занимался ее деловой стороной; Вуде это тоже было интересно, но больше ему нравилось выступать в зале суда. У. Рассел Карр позже стал председателем суда общей юрисдикции округа Файетт. Другого из братьев Вуды звали, как и их отца, Джон Д. Карр, однако второе его имя было Деннис. Он был врачом и позже переехал в Северную Дакоту, где возглавил психиатрическую больницу.
     Вуда Н. Карр женился 21 октября 1903 года на двадцатипятилетней Джулии Мэй Ленокс Киccинджер из соседнего городка Браунсвилл. Первые годы после свадьбы молодые супруги жили в квартире в одиннадцатиэтажном здании Национального банка из желтого кирпича (ныне Национальный банк Файетт) на углу Мейн-стрит и Моргантаун-стрит, и именно там 30 ноября 1906 года родился их сын Джон Диксон Карр. Некоторые источники предполагают, что у Джона были братья и сестры, но в действительности он был (если не считать старшего брата, умершего во младенчестве) единственным ребенком в семье. Имя он получил в честь своего деда. Из-за двух Джонов Д. Карров в предыдущих поколениях его обычно называли Джоном III.
     Начиная с избирательной кампании Уильяма Дженнингса Брайана[21] в 1896 году Вуда Карр активно участвовал в деятельности Демократической партии в качестве оратора. Внешне он был похож на Брайана — невысокий, лысый и склонный к полноте. — напоминала слушателям У.Д. Брайана. На самом деле Брайан был редким гостем в доме Карров. Джулия Карр рассказывала, что среди соратников ее мужа Брайан был самым большим любителем острых блюд: “Он съедал все, что вы ставили перед ним!”[22]. Как и Брайан, Вуда любил и умел ораторствовать, он чувствовал силу и ритм речи. Эдвард Дамбо, один из ближайших друзей юного Джона, вспоминает, как Вуда Карр говорил: “Я наблюдал за этой партией во времена падений и возвышений, за ее величием, за ее закоснелостью и ее беззаконием, и я тронут восклицанием старого короля Лира: "Добрый аптекарь, дай мне унцию мускуса прочистить воображение"”[23].
     В то время округ Файетт обычно голосовал за республиканцев, но в 1900 году Вуда в возрасте двадцати девяти лет смело баллотировался в Конгресс. Он потерпел поражение, как и его отец.
     Шанс на успех появился у демократов округа Файетт и Вуды Карра в 1912 году. Республиканцы были расколоты Прогрессивной партией Теодора Рузвельта, который претендовал на пост президента. Вуда Карр был единогласно выдвинут от Демократической партии против Томаса С. Краго — действующего члена Конгресса от Республиканской партии. История, которая до сих пор не забыта в Юнионтауне, повествует о том, как юного Джона привлекли к избирательной кампании его отца. Мальчик всегда был в некотором смысле на виду. В возрасте трех лет он заучил наизусть имена президентов Соединенных Штатов, а в 1912 году, когда ему было почти шесть лет, он в своём лучшем матросском костюмчике и шляпе-канотье[24] стоял на столе на политических митингах и декламировал стихи. Каким бы ни был эффект от выступлений юного Джона, итог голосования 6 ноября стал неожиданностью: Вуда Карр получил абсолютное большинство голосов. И хотя Пенсильвания была одним из штатов, где победил Теодор Рузвельт, президентское кресло занял Вудро Вильсон, а демократы доминировали в Палате представителей с максимальным отрывом за последние двадцать лет.
     Вуда Николас Карр, член Конгресса от двадцать третьего округа Пенсильвании, прибыл со своей семьей в Вашингтон, округ Колумбия, в конце 1912 или в начале 1913 года. Газеты называли его одним из честных и искренних молодых людей, которые всегда поддерживали администрацию Вильсона. Впоследствии Джон говорил, что у него “очень яркие детские воспоминания” о Вашингтоне, однако оставил о них лишь несколько заметок: “В то время как мой отец гремел в Конгрессе, я стоял на столе в приемной в каком-то ужасном воротничке и декламировал монолог Гамлета неким джентльменам, которых звали Томас Хефлин, Пэт Гаррисон и Клод Китчин, и которых я, скорее всего, и вдохновил продолжать в этом направлении”[25].
     “Я заползал на колени к бывшему спикеру Палаты представителей "дяде" Джозефу Кэннону, чтобы послушать истории о привидениях; спрашивал президента Вильсона, как его зовут; и научился играть в кости у молодых служащих конгресса”[26].
     Семья Карров жила в апартаментах Конгресса, на углу Восточной Капитолийской улицы, напротив Библиотеки Конгресса. Апартаменты являются декорацией для первой сцены в одном из последних романов Карра “Полнолуние призрака”. К сожалению, он пишет только, что здание было небольшим, построенным из красного кирпича, а в подвале располагались “тесный и обшарпанный” бар и гриль. К большому неудовольствию своей матери Джон часто тайком выбирался из квартиры, чтобы на улице продавать газеты вместе с чернокожим разносчиком[27]. В Юнионтауне было очень мало чернокожих, и Джон вырос почти без расистских предубеждений. В отличие от произведений многих других популярных авторов той эпохи романы и рассказы Джона Диксона Карра редко отражают страхи и стереотипы в отношении чернокожих. Однако эта история с газетами важна для понимания дальнейшей судьбы Джона. Вероятно, из-за того, что его дед и отец раньше сотрудничали с газетами Юнионтауна, все, связанное с журналистикой, имело для Джона огромную притягательность. За два года, проведенных в столице страны, благодаря газетам он понял, что за пределами юго-западной Пенсильвании существует большой мир.
     Но жизнь в Вашингтоне оказалась недолгой. На выборах 3 ноября 1914 года демократы проиграли. Количество их мест в Палате представителей сократилось со 185 до девятнадцати; шесть из своих двенадцати мест они потеряли и в Пенсильвании. Конгрессмен Вуда Н. Карр потерпел поражение набрав лишь три тысячи голосов, поскольку округ Файетт вернулся к своему традиционному республиканству. Примерно в 1910 году Карры переехали в большой викторианский дом с башенкой на улице Бен-Ломонд, 25. А еще через пять или шесть лет — на Саут-Маунт-Вернон-авеню, 52, в другой дом, с резными мраморными каминами и лестницей в центральном коридоре. Здесь они жили до тех пор, пока в 1922 году Джон не пошел в подготовительную школу. Следующий дом семьи Карр на улице Бен-Ломонд, 60, был немного меньше, но все равно оставался просторным, потому что в нем должна была помещаться впечатляющая библиотека Вуды.
     В 1912 году о Вуде Карре говорили, что “он проводит время со своими книгами; у него, вероятно, лучшая, едва не самая большая частная библиотека в штате”. Полки в его доме были заставлены книгами великих авторов в кожаных переплетах: Чарльза Диккенса, Марка Твена, Уильяма Шекспира, Уильяма Мейкписа Теккерея и прежде всего О. Генри, который, вероятно, был его любимым писателем. В библиотеке Вуды было много поэтических книг, и он любил цитировать стихи в политических речах. Позже Джон вспоминал, что его отца увлекали различные сенсации: в дополнение к романам о приключениях, тайнах и шпионаже он хранил многочисленные отчеты об уголовных процессах. В обширной библиотеке отца были книги по американской истории, в том числе многотомный отчет о гражданской войне, проиллюстрированный фотографиями Мэтью Брейди. Вуду Карра часто можно было застать сидящим с книгой, и он всегда был готов одолжить книжку даже соседским детям. Дети обожали его, поскольку он находил время выслушать их, относился к их идеям с вежливым уважением и охотно развлекал их разными историями.
     В первую очередь Вуда Карр был великолепным рассказчиком. Иногда он использовал пенсильванский голландский акцент, чтобы рассказать забавную историю, но чаще, жестикулируя сигарой, он громко повествовал о великих событиях. Жизнь для него была оглушительной драмой; все, что происходило, излагалось пафосно, подобно речам защитников и обвинителей в суде.
     Джон буквально глотал истории об уголовных делах, в которых участвовал отец. Позже в своих письмах Джон часто писал об этих историях, рассказанных его отцом — “старым боевым конем многих уголовных процессов”.
     Вуда Н. Карр воспринимал историю не как медленную эволюцию социальных и экономических моделей, а как череду событий, личностей, идейных конфликтов. Он считал, что время оправдало его горячий патриотизм: история Американской революции доказала преимущества американской демократии. Он внушил своему сыну, что семья приехала из Ирландии, а не из Англии, и что британцы угнетали как ирландцев, так и американских колонистов. Позже взгляды Джона стали менее категоричными, но в юности он был англофобом и ненавидел то, что называл “Джоном Булем”[28], за притеснение Ирландии. Когда, например, англичане в 1922 году предложили соглашение с Ирландией, пятнадцатилетний Джон Д. Карр III громогласно заявил: “Ирландии нужен еще один герой, такой же бесстрашный, как Святой Патрик[29], чтобы указывать Джону Булю, куда идти, когда тот предложит очередной компромисс”[30]?
     В детстве Джон разделял мнение своего отца. Когда Редьярд Киплинг в 1922 году критиковал Соединённые Штаты за участие в Мировой войне, Джон написал: “Киплинга так ранит не то, что мы сделали во время Мировой войны, а то, что мы сделали на том маленьком клочке земли в 1776 году... Он выступает от имени этой ядовитой английской системы, роялистского элемента, численность которого, к счастью, уменьшается. Английский трон не слишком надежен, и есть основания полагать, что Георг V может стать последним из своего племени”.
     Ранним влиянием взглядов его отца можно объяснить странную особенность некоторых исторических романов Джона, — особенность, которую можно назвать “аристократическим эгалитаризмом”.
     В конце концов Джон Диксон Карр отказался от своей неприязни к Англии и незадолго до смерти отца нашел в себе смелость усомниться в его правоте относительно британско-американских отношений. В романе “Чаша кавалера”, написанном в июле-августе 1952 года, Джон создал персонажа, похожего, по крайней мере частично, на Вуду: “…Конгрессмен. Возможно, вы слышали о нем. Уильям Т. Харви из 23-го конфессионального округа Пенсильвании…” Харви описывается как сын “старого Джона Д.”. Справедливости ради следует отметить, что персонаж, столь же колоритный, как Вуда Н. Карр, конечно же, не участвовал во всех выходках, приписанных конгрессмену Харви, включая преследование (и поимку) женщины — члена парламента, одетой только в нижнее белье. Однако когда сэр Генри Мерривейл говорит, что “Харви — доброе старое суссекское имя”, разъяренный ответ конгрессмена, возможно, взят из детских воспоминаний Джона: “Это гнусная республиканская пропаганда! — взбеленился конгрессмен Харви. — Все мои предки были шотландцами и ирландцами! В моих венах нет ни капли английской крови!”[31]
     Джулия Киссинджер Карр настолько отличалась от своего мужа, что соседи часто удивлялись, как эти двое смогли пожениться. В то время как Вуда был мягким, а его речь звучной, притягательным Джулия была эмоциональной, темпераментной и часто саркастичной. У нее был острый язычок, и ей нравилось дразнить окружающих мужчин в надежде вызвать у них раздражение. А когда они приходили в ярость, она громко смеялась. У нее не было абсолютно никакого интереса к книгам, и она ругала своего мужа, — совершенно безуспешно, — в попытке отвлечь его от чтения. Она в шутку говорила: “Если я когда-нибудь снова выйду замуж, то за человека, который не умеет читать”. Разница между мужем и женой была столь велика, что они даже посещали разные церкви: Джулия принадлежала к епископальной, а Вуд — к пресвитерианской. Юный Джон обычно ходил с отцом в Первую пресвитерианскую церковь.
     Соседские дети, как правило, таращились на окрашенные хной волосы Джулии, которые всегда представляли собой невероятное сочетание черного и рыжего. Три ее сестры, которые вели степенную довоенную жизнь в Браунсвилле, видели в ней “современную женщину” в то время, когда женская независимость казалась чем-то радикальным. Другие, однако, считали ее ограниченной особой, которая не могла понять ни своего интеллектуального мужа, ни сына с богатым воображением. Госпожа Анна Кэрролл Джонс, чей брат Джим был другом детства Джона, придерживалась, пожалуй, наиболее взвешенного мнения: “Она была своего рода измученным генералом, ее ежедневной задачей было подталкивать свои отстраненные и медлящие войска к действию”. Ее муж и сын могли так глубоко уйти в свой собственный мир, что управление семьей, надо полагать, было постоянной проблемой. Соседи до сих пор помнят, как она громко звала: “Вуд” или “Джон”, — и не всегда получала ответ.
     В течение многих лет Вуда часто и помногу выпивал. Позже ему даже пришлось лечь в больницу из-за алкоголизма, прежде чем он окончательно отказался от бутылки. Однако примерно в 1916 году ему представилась возможность расслабиться вдали от пристального внимания супруги. Родители с улицы Бен-Ломонд и из соседних районов решили, что их сыновьям пойдут на пользу две недели в походе, в горах. Если не считать пожизненной любви к бейсболу, то Вуда Карр не проявлял никакого интереса к спорту. Но он оказался единственным отцом, согласившимся возглавить “Лагеря Бен-Ломонд”, и ему удалось взять с собой личный запас “прохладительных напитков”. В лагере он судил бейсбольные матчи, и некоторые мальчики еще долго помнили странный эффект, который утоление жажды оказало на его судейство. Возможно, по этой причине данное начинание не получило продолжения.
     Несмотря на свою несхожесть, Вуда и Джулия Карр, казалось, всегда наслаждались обществом друг друга. Когда они стали старше, всякий раз, когда Вуда сидел в гостиной в своем любимом кресле с книгой, Джулия находилась в той же комнате и слушала радио. Они часто проводили вечера вместе на крыльце. Ближе к концу жизни, когда Вуд был серьезно болен, его жена преданно и безропотно исполняла роль его сиделки.
     Что бы ни думали о Джулии Карр, нет никаких сомнений в том, что она и ее сын никогда не ладили. Некоторые люди, знавшие обоих, даже говорят, что он ненавидел мать. В качестве примера того, как она могла разозлить сына, можно привести такой факт. В детстве его часто называли Джонни. Но, став старше, он возненавидел это имя и отрицал, что его когда-либо так называли. Когда Джон повзрослел, его мать могла выгнать его из комнаты, обращаясь к нему “Джонни”, и нередко делала это. Однако главным, что осложняло их отношения, было то, что она просто не понимала своего сына: он, как и его отец, жил в своем собственном мире, а история и книги были более захватывающими, чем жизнь в маленьком американском городке. В этой ситуации предостаточно иронии. Оба были в некоторой степени “иконоборцами”, но каждый по-своему: она хотела, чтобы Джон вел себя как идеальный ребенок, в то время как сам Джон восхищался романтическими героями, которым не нужно было беспокоиться о том, что подумает мир. При этом — опять же ирония — он тоже считал важным общепринятые правила поведения.
     Ни один биограф не должен даже пытаться как-то разобраться в этом противоречии, потому что сами Джулия Карр и Джон Карр не смогли в нем разобраться. После частых едких уколов — мол, Джон не настоящий джентльмен и тому подобное — он уходил в комнату на чердаке, где погружался в мир книг или пробовал писать. До конца жизни он предпочитал иметь свой рабочий кабинет на чердаке. Различные наказания вроде угроз расчёской для волос или даже предложение сестер Джулии обмотать голову мальчика полотенцами, чтобы изгнать странные идеи, никакого эффекта не возымели. Отношения так и не наладились. Даже в последние месяцы своего пребывания в доме престарелых (его мать умерла за десять лет до этого) Джон все еще с неприязнью говорил о ней. Думаю, можно с уверенностью предположить, что каждый раз, когда в его книге появляется властная, доминирующая над мужчинами женщина, ее образ, по крайней мере частично, списан с его матери.
     Хотя Джона не обошли детские болезни — коклюш в семилетнем возрасте, ветряная оспа в восемь и корь в четырнадцать, в целом он был активным ребенком. Ему нравились спортивные игры, но поскольку он уступал в росте большинству мальчиков своего возраста, он не мог участвовать во многих из них. Несмотря на это, Джон не мог отказаться от бейсбола. Летом отец часто брал его в Питтсбург на игры местной бейсбольной команды “Пираты”. Будучи подростком, Джон очарованно писал: “Наблюдать за резким и четким движением биты, которое предвещает размашистый мощный удар; следить, как серая дробинка проносится далеко над головами игроков на поле, а затем как полевой игрок высоко подпрыгивает и ловит ее в воздухе в эффектном захвате, лишая отбивающего возможности совершить хоум-ран[32] — вот что, по нашему мнению, приносит наибольшее удовлетворение!”[33]
     Джон играл в бейсбол с соседскими мальчиками, обычно в качестве кэтчера[34] или игрока второй базы[35]. В последующие годы он вспоминал автоматическую питчинговую машину в Юнионтауне, часто используемую молодыми бейсболистами, и описал ее в одном из своих произведений: “В дальнем конце, в том, что казалось мягкой задней стеной, они могли видеть темное отверстие, похожее на открытый дверной проем. В середине отверстия маячило какое-то металлическое приспособление, похожее на коробку, которое гротескно наводило на мысль об алтаре... Блестящий белый бейсбольный мяч появился над задней частью алтаря, где слабо поблескивал металл. Повисев там, казалось, мгновение, он полетел к тарелке”.
     Бейсбольная тема не раз фигурировала в произведениях Джона Диксона Карра. Доктор Фелл хотел перевести на латынь бейсбольный сленг, а сэр Генри Мерривейл однажды решил выбить одного игрока из парка. В последних романах даже происходили своеобразные “бейсбольные дуэли” в борьбе за женщину. Эксперт по творчеству Джона Карра доктор Джеймс Э. Кейранс (Dr. James E. Keirans) провел исследование произведений ДДК и выяснил, что в них есть упоминания о семи реальных бейсболистах: от питчера Кристи Мэтьюсона (Christy Mathewson) до Роджера Мэриса (Roger Maris). Кроме бейсбола, по словам юного Джона, при поступлении в подготовительную школу он также увлекался верховой ездой и плаванием.
     Хотя у Джона не было склонности к технике, он был очарован всевозможными техническими приспособлениями. Я уже писал о питчинговой машине. Но были и другие, которые также оставили свой след в его произведениях. Например, в детстве его буквально загипнотизировало радио. В то время это был новый феномен. Он так им увлекся, что даже научился сам подключать приемник. В 1922 году Джон назвал радио “великим изобретением века”. “Радио никогда не умрет!” — восклицал он. А итальянского радиотехника Гульельмо Маркони Джон считал одной из шести величайших личностей в истории. Другими были Аристотель, Юлий Цезарь, английский философ и естествоиспытатель Роджер Бэкон, английский философ, историк, публицист Фрэнсис Бэкон и Авраам Линкольн. Когда Джону было около шестнадцати лет, его сосед Джон Мессмор научил его водить “Додж” (Dodge) — автомобиль Карра-старшего. Хотя обучение проходило тяжело, он даже назвал автомобиль “Настоящей любовью”. Будучи взрослым, Карр предпочитал, чтобы за руль садились другие.
     Всю жизнь Джон увлекался театром и кино. Он с удовольствием сопровождал знакомых девушек на спектакли, которые в Юнионтауне давали гастролирующие труппы. В городе было также четыре или пять кинотеатров. По словам самого Джона, он предпочитал фильмы и постановки с отважными героями, такими как Дуглас Фэрбенкс-старший[36], перепрыгивавший с одного балкона на другой. Одним из самых любимых у Карра был немой фильм 1917 года “Повесть о двух городах”[37].
     “Для восторженной публики не имело особого значения отсутствие звукового сопровождения. Они могли видеть, как шевелятся губы Картона в заключительной речи. Они видели глумящуюся толпу, бушующую, как разъяренное море, у основания гильотины. Затем, сквозь туман, они видят, как сверкнул и упал вниз тяжелый нож”.
     Среди других фильмов, которые Карр очень ценил, были эпические “Отверженные” и “Последний из могикан”, различные вестерны, а также сериал 1952−53 годов о герое Артура Рива — профессоре Крейге Кеннеди. По словам Джона, “эти ранние сериалы… держали нас в оцепенении”.
     Джону Карру было пятнадцать, когда разразился скандал с Роско Арбаклом[38] и произошло убийство актера Уильяма Десмонда Тейлора[39]. Было выдвинуто предложение, чтобы киноиндустрия назначила своего рода “диктатора” для наведения порядка. Джон довольно резко написал: “Фильмы, как правило, не являются развратными… Целую отрасль осуждают из-за двух ужасных, но все-таки обычных преступлений”. И тут же похвально отозвался о большинстве кинофильмов, которые учат морали, показывая, как злоумышленник получает по заслугам; и, кроме того, представляют облегчённый и более понятный вариант классических литературных произведений. Джон предложил “моралистам” вместо того, чтобы осуждать целую отрасль, лучше позаботиться об установке кинопроекторов в школьных классах[40].
     Возможно, показ фильмов в школьных классах сделал бы юного Джона более усердным и внимательным учеником. Его одноклассники, которых особенно забавляла приставка “III” после имени, прозвали его “Джон Д. Трехглазый”. На него смотрели как на умного, но не всегда вовлеченного в занятия и несколько странного. С волосами немного длиннее, чем было принято (по причинам, о которых, похоже, никто не написал), Джон часто приходил на занятия “смеясь и разговаривая”, вспоминает его одноклассница Уинифред Вудфилл (Winifred Woodfill), при этом “обычно немного запаздывал”. Любимым уроком Джона была литература, которую вёл Рирдон С. Коттон (Reardon S. Cotton). Учитель поощрял желание Джона стать писателем, а также интересовался жизнью своих учеников вне школы. Например, он научил Джона, Эдварда Дамбо[41] и других азам шахмат.
     Кроме литературы, вероятно под влиянием политической деятельности отца, Джону нравились занятия по гражданскому праву. Уинифред Вудфилл вспоминает, что, когда учитель мистер Мосьер (Mr. Mosier) дал задание начертить план модели города, ученики пришли с любительскими набросками. Все, кроме Джона. Он подготовил тщательно детализированную карту города, который назвал Брайсонвилл (Brysonville) в честь директора. Все улицы и площади города были названы именами учителей Джона.
     С другой стороны, Джона вообще не волновали естественные науки, а особенно он ненавидел математику. У него не было склонности к точным наукам и никакого желания заниматься тем, что ему не нравилось. Когда Джону что-то наскучивало, он даже представить себе не мог, что такое может кому-то нравиться. Как-то после очередных уроков математики Джон и Эдвард Дамбо шли домой. “Я почтительно произнес слово "алгебра", — рассказывает Дамбо, — после чего Джон повернулся и ударил меня в грудь, разбив очки в моем кармане”[42]. Он называл математику “последним прибежищем слабоумных” и наводнил свои книги недобрыми комментариями по этому поводу. Более сорока лет спустя он все еще вспоминал о своих разочарованиях в попытках решить алгебраические задачи. Один из его персонажей замечает:
     “Для меня математика означает деятельность этих вредных лунатиков А, В и С. В мое время они всегда отправляли поезда на высокой скорости из удаленных друг от друга точек, чтобы посмотреть, не столкнутся ли они где-нибудь посредине. <…> Но мы не закончили с твоими неутомимыми друзьями А, В и С. Если эти придурки не устраивают крушения поездов и не вычисляют возраст своих детей, как будто не зная при этом, сколько лет соплякам, они занимаются другим. У двоих из них есть страсть выкачивать воду из цистерны, тогда как третий бедный тупица наливает в нее воду”[43].
     Конечно же, это просто юмор, а не критика математики как науки, но эти фрагменты ясно показывают, что когда дело касалось математики, Джон не скрывал скептического отношения к этому предмету.
     Будучи подростком, Джон Карр был буквально очарован романтикой газетной работы — как он написал в одном из своих юношеских стихотворений, “прокуренным логовом прессы”. Летние каникулы и все свободное время Джон проводил в коридорах и кабинетах местной газеты “Юнионтаун Дейли Ньюс Стандард” (Uniontown Daily News Standard's)[44]. Позже ДДК признавался, что только мешал сотрудникам и “опытные старые репортёры справедливо проклинали меня самыми последними словами”[45].
     Здесь будет уместно развенчать несколько устоявшихся легенд о его работе в газете “Юнионтаун ДНС” в юношеском возрасте, обнародованных самим Карром и даже зафиксированных как факт в некоторых источниках. Во-первых, несмотря на собственные заявления Джона, его дедушка не владел этой газетой во время “работы” Джона в ней. Во-вторых, Джон никогда не вел колонку о боксе под названием “Игнац-Оракул” (Ignatz the Oracle), потому что такой колонки вообще не существовало. В газете была содержательная колонка об этом виде спорта; которую вели различные сотрудники газеты под общим псевдонимом “Игнац-Оракул”. Вполне возможно, что некоторые из публикаций принадлежат перу Джона. И, конечно же, не соответствует действительности утверждение, повторяемое в различных источниках, что он начал “работать” в одиннадцатилетнем возрасте. Однако нет никаких причин сомневаться в его собственном заявлении о том, что начиная с четырнадцати лет он начал освещать судебные процессы по убийствам и спортивные мероприятия. К сожалению, в те времена газеты нередко нарушали различные подзаконные акты, касающиеся прессы, и поэтому ранние статьи Джона невозможно идентифицировать[46].
     Ближайшим другом Джона в редакции газеты был Уильям О'Нил Кеннеди (William O'Neil Kennedy), которому на тот момент было около сорока пяти лет. Хотя он умер почти пятьдесят лет назад, его до сих пор хорошо помнят в Юнионтауне. Высокий, всегда безукоризненно одетый, с навощенными усами, Кеннеди поражал горожан своими манерами и утонченностью. Он много путешествовал по Америке и Европе, а поскольку всю жизнь оставался холостым, то считался ещё и завидным женихом. Как писатель и редактор он был приверженцем безупречной грамматики и точного словоупотребления. Когда Джон Карр начал писать для газеты, Джон О'Доннелл (John O'Donnell) был редактором, а Кеннеди вел спортивную рубрику. Карр преклонялся перед О'Нилом Кеннеди и во многом хотел походить на него. Ростом под метр девяносто, примерно на 15 сантиметров выше худощавого Джона, Кеннеди познал мир за пределами небольшого города, о чем постоянно мечтал Джон. И как большинство пятнадцатилетних юношей, Джон был больше всего впечатлен успехом у женщин, которым, по слухам, пользовался Кеннеди.
     Неподписанные статьи Джона, надо думать, были достаточно неплохи, чтобы убедить О'Доннелла позволить юноше вести свою собственную колонку с заголовками. Джон написал несколько статей под названием “Новости средней школы” (High School News), но это было просто перечислением того, что делали его одноклассники. Гораздо более значимой была рубрика “Как мы это видим” (As We See It)[47] — общая колонка, в которой молодой Джон Д. Карр III высказывал свое мнение по любому интересующему его вопросу. Колонка начиналась как ежедневная, но к концу ее существования выходила гораздо реже. Всего с 22 февраля по 16 сентября 1922 года появилось около шестидесяти выпусков.
     Некоторые подростковые сочинения Джона больше говорят нам о его восхищении отцом, чем о его собственном мнении. Например, девять его колонок “Как мы это видим” критикуют Уоррена Гардинга[48] и других республиканцев и рассматривают конкретные политические вопросы. Одним из самых странных сочинений Джона является его публикация в поддержку нападок друга семьи Уильяма Дженнингса Брайана на дарвиновскую теорию эволюции. Эта статья показывает, что Джон никогда не читал Дарвина: “Согласно Дарвину, — пишет он, — человек произошел от обезьяны... Библия говорит, что Бог сотворил человека по своему образу и подобию. Теперь, если Дарвин прав, то Божество, которое мы знаем, — это обезьяна, а христианство — насмешка”. Справедливо будет добавить, что Джон не придерживался этого мнения в дальнейшем. Кроме того, в другой его статье уже хвалил Брайана “за то, что он был достаточно бесстрашен, чтобы выступать за сухой закон”. Так что с большой долей уверенности можно предположить, что заметка о дарвинизме не отражала взгляды Карра даже на момент написания, в 1922 году.
     Конечно же, легко критиковать статьи наивного шестнадцатилетнего парня, настолько легко, что, я надеюсь, читатели меня простят. Например, статьи Джона, защищающие христианство, при всем желании трудно назвать убедительными. Аргументы, что поражение Наполеона при Ватерлоо или неспособность пуритан контролировать Англию доказывают существование Бога, не произвели бы впечатления на теолога. Или даже, я думаю, ни на одного на старых газетчиков. Неприязнь Джона к пуританству раз за разом проявляется в колонках “КМЭВ”. В нескольких статьях “КМЭВ” (с продолжением) осуждались “мрачные люди в кожаных куртках, которые называют себя реформаторами” — к числу таковых принадлежал даже Уильяма Дженнингса Брайана. Но не стоит особо принимать эти заметки всерьез — обозреватели не всегда последовательны.
     Что намного важнее, и это впечатляет, — так это то, что многие колонки “КМЭВ” написаны намного лучше и выражают более зрелые взгляды, чем можно ожидать от юноши такого возраста. Стоит отметить ранний интерес к спиритизму, но не с точки зрения принятия в этой доктрины всерьёз. Джона больше интересовали уловки, которые могли обмануть сторонников спиритизма. В 1922 году Конан Дойл путешествовал по Штатам с лекциями на эту тему. Знаменитый писатель уже давно интересовался спиритизмом, в возможностях которого лично “убедился”, когда через свою супругу-медиума связался, как он полагал, с духом своего сына, убитого на Первой мировой войне. Комментируя в своей колонке “КМЭВ” лекционное турне Дойла, Джон затронул несколько моментов, которые позднее отразил в своих произведениях. Заявления Дойла Джон Д. Карр III назвал нелогичными: “Мы не верим, что тех, кто перешел в трансцендентный[49] мир, можно призвать, ударяя в бубен или переворачивая мебель”. Или же: “Если обитатели нашей планеты могут преодолеть призрачную бездну, то глупо воображать, что они будут тратить время на опрокидывание столов и надписи на грифельных досках на благо казны медиума”. Джон логично предположил, что медиумы используют трюки для обмана тех, кто стал слишком восприимчивым из-за недавней потери любимого человека.
     О юношеских литературных вкусах Джона можно судить, если изучить список авторов, на которых он ссылается в колонке “КМЭВ”, и добавить к этому его более поздние записи. Неудивительно, что молодому Джону нравились те книги, которые взывали к воображению, а не те, которые рассказывали о повседневной, пусть даже не такой уж скучной жизни. В 1935 году Карр писал, что в юности его любимыми персонажами были Шерлок Холмс, д'Артаньян, адмирал Дьюи[50] и волшебник страны Оз. Оставим в стороне единственное нелитературное имя (адмирал Дьюи был героем для многих мальчишек того времени), совершенно очевидно, что его юношеское увлечение, как и дальнейшее творчество, сочетало фантазии, приключения, историческую романтику и детектив.
     Книга Л. Фрэнка Баума о стране Оз оказала влияние не только на Джона, но и других будущих авторов детективных произведений, в том числе Фредерика Даннея и Манфреда Ли. Тринадцать книг о стране Оз, начиная с “Удивительного волшебника страны Оз” 1900 года, являются самыми важными и влиятельными детскими книгами, написанными американским автором. Возможно, именно поэтому они попали в библиотеку Вуды Карра. Но привлекательность цикла для Джона, по всей видимости, была в ином. Биограф Баума Рассел Э. Макфолл (Russell E MacFall) отмечал, что серия “Оз” была для детей тем же, чем были циклы “Руритания” Энтони Хоупа и “Граустарк” Джорджа Барра Маккатчена для взрослой аудитории — бегством от реальности в сказку. Сам Баум любил детективные истории, и по крайней мере три произведения — “Озма из страны Оз”, “Пропавшая принцесса страны Оз” и “Глинда из страны Оз” — близки к настоящему детективному роману. Джон, видимо, был заинтригован утверждением Баума, что многие эффекты, кажущиеся волшебством, на самом деле мошеннические уловки “волшебников”. Карр, несомненно, никогда не забывал о произведениях Л. Фрэнка Баума. Переехав в Англию в начале 1930-х, Джон был буквально ошарашен тем, что там, как оказалось, никто не слышал о цикле “Оз”. Он рассказывал своей дочери Джулии о смертоносной пустыне, полностью окружавшей страну Оз, и отвел свою семью на фильм “Волшебник страны Оз”[51] с Джуди Гарленд[52] в роли Дороти Гейл. Во время Второй мировой, вернувшись в Штаты, Джон подарил Джулии несколько книг из цикла о стране Оз. В записках Джона мало упоминаний о других детских книгах, но частые упоминания об Алисе в его первом романе (“Я словно наяву видел этого жуткого робота, входящего в залы с "Алисой в Стране чудес" под мышкой”[53]) позволяют предположить, что Льюис Кэрролл стоял на книжных полках его детства.
     Джон Карр не любил книги из серии для юношества “Том Свифт”[54] и “Приключения бойскаутов”, которые преобладали в городской библиотеке Юнионтауна[55], и предпочитал им приключенческие произведения “взрослой” литературы. Анна Джонс Кэрролл вспоминает, что он обожал “истории о головокружительных приключениях, чести и отваге, среди которых "Три мушкетёра" была самой любимой”[56]. Другие любимые книги Джона — почти все сочинения Роберта Льюиса Стивенсона и Чарльза Диккенса. Из приключенческих произведений, популярных в 1920-е годы, Джону нравились вестерны Зейна Грея[57], но он считал, что его персонажи легко забываются. Он восхищался ныне забытым А.С.М. Хатчинсоном[58] (“в первых рядах современных писателей”), Джеймсом Оливером Кервудом[59] (“всегда увлекательный”) и Флойдом Деллом[60] (“очень умный автор”). Один из самых шокирующих бестселлеров той эпохи, роман “Шейх” Эдит Мод Халл[61], он считал интересной, но “не такой великой книгой, какой ее представляют”.
     Как говорилось выше, одним из трех любимых персонажей Джона был Шерлок Холмс, что подводит нас к обсуждению влияния различных авторов-детективистов на молодого Карра. Позже он говорил, что начал читать детективные истории “в раннем подростковом возрасте... около 1919 года” под влиянием отца, который любил такого рода литературу. По более поздним комментариям ДДК можно составить список детективистов, увлекавших юного Джона: Г.К.Честертон, Артур Конан Дойл, Жак Фатрелл, Анна Кэтрин Грин, супруги Хэнши, Гастон Леру, Изабель Острандер[62], Мелвилл Дэвиссон Пост, Артур Б. Рив и Кэролайн Уэллс. Также в этот список можно добавить авторов шпионских романов и триллеров: Джона Бьюкена[63], Эдварда Филлипса Оппенхейма, Сакса Ромера и Валентина Уильямса[64]. Более полувека спустя Карр писал, что многие из этих писателей “не имели больших заслуг... но они произвели впечатление на неопытного юношу, который уже выбрал свою профессию”.
     Давайте попробуем разобраться, как повлияло творчество других авторов на Джона Карра. И начнем с авторов шпионских триллеров. Нюансы, “позаимствованные” у Бьюкена, Оппенхейма и других, появляются в рассказах Карра, написанных в подростковом возрасте. А отсылки в его более зрелых произведениях к “головокружительным приключениям” с “раскосыми авантюристками” почти напрямую взяты из популярных романов о международных интригах. В возрасте пятнадцати лет в очередной колонке “КМЭВ” Джон замечал, что “среди тех, кто умело прядет таинственную паутину, лидирует Сакс Ромер, чьи истории по увлекательности действия и сверхъестественности событий никем не превзойдены”. С другой стороны, в первом же своем романе “Под покровом ночи”, опубликованном в 1930 году, он высмеял Ромера, в рассказах которого зловещий гений доктор Фу Манчи использует ядовитых существ.
     “ — А потом еще эти ужасно ядовитые гадюки из Швейцарского Конго. Их называют претцелами, потому что они свертываются клубочком и имеют такой удобный для маскировки цвет желтоватой соли — ее можно послать жертве в безобидной коробке. Сакс Ромер говорит, что есть только один способ определить наличие этой змеи. Нужно обязательно пить пиво рядом с претцелами, потому что при запахе пива эта гадюка издает слабое, но все-таки слышимое причмокивание...”[65]
     Не все авторы-детективщики, которых Джон любил читать, как-то повлияли на творчество самого ДДК. Хотя ему и нравились книги Изабель Острандер о Тимоти Маккарти (незадолго до своей смерти Карр пытался завершить одно из ее произведений), я не нашел никаких подтверждений влияния Острандер на творчество Карра[66]. Однажды он даже сказал, что Изабель Острандер, Анна Кэтрин Грин и Кэролайн Уэллс — “потерянные леди, которые теперь совершенно потеряны”. Создатель учёного-детектива Крэйга Кеннеди Артур Б. Рив сегодня почти забыт. Но в 20-х годах он считался одним из самых популярных американских авторов-детективистов. Ранние истории Карра были написаны под влиянием рассказа Рива “Бесшумная пуля”, в котором впервые в художественной литературе появился глушитель. Пистолет с глушителем стал любимым сюжетным трюком подростка Карра.
     В 1968 году Карр писал: “Артур Конан Дойль, Г.К.Честертон, М.Д. Пост, Ж. Фатрелл, Томас Хэнши и конечно же "Тайна желтой комнаты" Гастона Леру действительно повлияли на вашего покорного слугу. Всем им понравилась невозможная ситуация, и они подтолкнули меня в этом направлении”. Этих писателей объединяла любовь не только к трюкам, кажущимся невозможными, и к убийствам в запертых комнатах (за исключением некоторых рассказов Поста), но и к чему-то сенсационному (шокирующему, будоражившему воображение) в целом. Джона Карра меньше всего интересовала доминирующая в то время в английской школе детектива “детективная головоломка”, этакий пазл, который нужно было собрать, чтобы получить ответ. Особенно после выхода на сцену Дороти Л. Сэйерс и Агаты Кристи. Доподлинно известно, что Джон читал один из ранних романов о загородном доме, “Тайну красного дома” А.А.Милна, после его публикации в 1922 году, но роман ему не очень понравился, потому что не был таким захватывающим, как истории о Фу Манчи. Будучи подростком, ДДК предпочитал авторов, которым нравилось расправляться с жертвами с помощью неизвестных науке ядов, вводимых странными иностранцами, состоявшими в тайных обществах или недавно прибывшими с неких экзотических островов.
     Среди авторов, которыми Джон особенно восхищался, был Мелвилл Пост со своими хорошо продуманными историями о дядюшке Эбнере из Западной Виргинии. В “Тайне Думдорфа” дядюшка Эбнер раскрывает классическое дело о запертой комнате. Карр считал “Тайну Думдорфа” одним из четырех лучших когда-либо написанных детективных рассказов.
     Другим был журналист Жак Фатрелл, который перед своей трагической гибелью при крушении “Титаника” написал почти полсотни рассказов о профессоре Аугустусе С.-Ф.-К. Ван Дузене, более известном под прозвищем Мыслящая Машина. Стиль Фатрелла, мягко говоря, был не очень, но изобретательность и сейчас делает его истории запоминающимися: как отравить газом в запертой комнате, как увидеть убийство в хрустальном шаре; как заставить автомобиль исчезнуть на глазах свидетелей. А в самом известном рассказе “Загадка тринадцатой камеры” Мыслящая Машина сбегает из запертой тюремной камеры.
     Большое влияние на Джона оказал роман Гастона Леру “Тайна желтой комнаты”. Устами своего персонажа доктора Фелла в знаменитой лекции о невозможных преступлениях в романе “Три гроба” ДДК говорит: “Наиболее тщательно подготовлено такое преступление в романе Гастона Леру "Тайна желтой комнаты", самом лучшем детективном произведении вообще”[67]. Редко кому удавалось так озадачить читателя убийством жертвы, которая находилась одна в запертой комнате, но Карр, возможно, был не менее впечатлен структурой книги, в которой Леру раз за разом бросает читателю вызов и дает время подумать над загадкой.
     Супруги Хэнши сегодня почти неизвестны, потому что, как писал Карр, их истории написаны “забавным языком”. Похождения их постоянного персонажа Гамильтона Клика он же — настоящий принц балканского королевства Мавритания) — это увлекательные “упражнения”, но — оставляя в стороне Шерлока Холмса и отца Брауна — если бы мне пришлось выбирать детектива, который больше всех прочих повлиял на воображение юного Джона, то это был бы именно Гамильтон Клик, или, как его называли, “человек с сорока лицами”. Как и карровские Гидеон Фелл и сэр Генри Мерривейл, Клик — любитель, которого Скотленд-Ярд призывает на помощь в самых странных и невозможных случаях. Объяснения Клика не менее странные, и только он может понять, что драгоценности, исчезнувшие, казалось бы, невозможным образом, были спрятаны в сумке кенгуру; что яд был принесен в запертую комнату на крыльях мотылька; или как кто-то может сделать сальто и исчезнуть в воздухе. Понимая, что никто не назовёт Хэнши великими писателями, Джон, однако, всегда питал некую сентиментальную привязанность к их произведениям. Много позже он написал Фредерику Даннею: “Если бы вы сказали мне, что обнаружена новая история о приключениях Клика, я бы предпочел прочесть ее, а не новый рассказ об отце Брауне. Почти каждое похождение Клика содержит новый — и обычно эффектный или явно сверхъестественный — способ совершения убийства. Люди заходят в комнаты и исчезают или умирают без видимой причины. Девятипалый скелет, пустой шприц для подкожных инъекций, след чудовища — чтобы придумать такое, нужно обладать потрясающим воображением. Супруги Хэнши умели плести интригу”.
     Помимо Хэнши, основное влияние на творчество Джона Диксона Карра оказали сэр Артур Конан Дойл и Г. К. Честертон. Эксцентричность доктора Фелла или Г.М, их загадочные, иногда странные замечания или подсказки, которые на первый взгляд указывают в определенном направлении, но фактически означают нечто другое, — это явно влияние Дойла. Джон был настолько восхищен методами Холмса, что в своей колонке “КМЭВ” за 26 июня 1922 года писал: “Холмс использует свой дедуктивный метод для раскрытия личности злоумышленника, в то время как Скотленд-Ярд продолжает барахтаться в море подозреваемых и догадок”. Произведения ДДК содержат множество отсылок, и некоторые из них настолько встроены в сюжет, что их даже не нужно как-то пояснять. Например, сэр Генри Мерривейл в романе “Убийства в Плейг-Корте” получает прозвище Майкрофт: “Шефа прозвали Майкрофтом, когда он возглавлял Британское управление контрразведки. Невозможно было представить, чтобы даже самый младший по чину назвал его сэром Генри”[68]. Здесь какие-либо дополнительные объяснения не требуются. Или когда в романе “Загадка безумного шляпника” полицейского судмедэксперта зовут доктором Ватсоном, нам уже не нужно пояснять отсылки к холмсовским историям: “— Меня зовут, — заметил он раздраженно, — мое имя, сэр, доктор Ватсон. Да, доктор Ватсон. И если какой-нибудь шутник… — взвизгнул доктор, размахивая своим саквояжем, — если какой-нибудь шутник посмеет сострить на этот счет, я размозжу ему голову! Тридцать лет служу в полиции и только это слышу! И мне надоело! Люди посмеиваются надо мной из-за угла. Они спрашивают у меня про иголки, про извозчичьи кареты и махорку, спрашивают, захватил ли я с собой пистолет. Каждый дурак в форме констебля ждет, когда я закончу свой отчет, чтобы сказать: "Элементарно, Ватсон"”[69].
     В четырнадцать лет Джон открыл для себя Гилберта Кита Честертона. Первым произведением Честертона, которое он прочитал, была не история об отце Брауне, а фантасмагория “Человек, который был четвергом”. Однако воображение мальчика захватил именно отец Браун. “Хотя в отрочестве на меня большое влияние оказали Конан Дойл и его Шерлок Холмс, — писал он юному поклоннику в 1967 году, — еще больше на меня повлияли короткие детективные рассказы Честертона об отце Брауне” На следующий год, выступая перед студентами колледжа, Карр сказал: “Мое восхищение Честертоном не исчезло и по сей день. Честертон великолепен в маленьком священнике отце Брауне, изяществе сюжетов, превосходном стиле, который увлекает читателя не только интересной проблемой, но и напряженностью ситуации, и персонажами каждой отдельной истории”.
     Карр часто называл Честертона своим литературным кумиром. Я мог бы еще долго рассказывать о литературном “долге” Джона перед Честертоном, но фактически уже сделал это в подробной статье, которую написал несколько лет назад[70]. Резюмируя эту статью, кратко скажу так: на Джона повлияло не только мастерство Честертона в историях о запертой комнате и других невозможных преступлениях, но и интерес Честертона к несочетаемому, к парадоксам, к схеме преступления, а не к физическим уликам, к изложению дела так, чтобы читатель думал, будто события развивались определенным образом, хотя на самом деле их цепочка была совершенно другой. Все это стало неотъемлемой частью творчества Карра.
     Говоря об авторах, которых Джон прочел еще подростком, обязательно нужно упомянуть и любимого писателя его отца — О. Генри. Хоть он и не писал настоящих детективных историй, но под впечатлением от финальных твистов его рассказов сложился стиль поздних романов Карра. В письме Нельсону Бонду (4 июня 1969 г.) ДДК писал, что О. Генри оказал на него “довольно сильное влияние”[71]. В детстве он вторил отцу, пафосно восклицая, что О. Генри “своей мастерской рукой сформировал судьбу американской литературы”. Похвалив О.Генри за его персонажей и за то, что он избегает “нудных нравоучений” и “напыщенных фраз”, молодой Джон Д. Карр III указал на то, что действительно характерно для этих рассказов: “А в конце внезапно и ослепительно происходил неожиданный сюжетный поворот, приводивший читателя в настоящий восторг”[72].
     Уже в пятнадцать лет Джон понимал, что авторы детективов должны вести с читателем честную игру, предоставляя в его распоряжение все имеющиеся улики. Но эти ключики не обязательно должны быть материальными: мастер своего дела вставит “тут и там случайное замечание, которое, не замеченное читателем, является, однако, ключевым моментом сюжета”. Популярную в те времена Мэри Робертс Райнхарт Джон подверг жесткой критике за неумение ставить преступника в центр повествования. Карр писал, что у нее просто не было способностей держать убийцу в поле зрения читателей, и поэтому эффектных развязок не получалось. “Хотя как автор детективной беллетристики, — признавал Джон, — она крайне неудачна, она особенно любима флэпперами[73], которые с жадностью поглощают ее рассказы и громко кричат, требуя продолжения”[74].
     Но в то время как структура ранних произведений Джона Карра была взята в основном из Хэнши и Честертона с примесью Фатрелла, Поста, Леру и О. Генри, атмосфера в них была чисто эдгаровской. Джону нравились рассказы о привидениях разных авторов, включая Редьярда Киплинга, Френсиса Мэриона Кроуфорда и Вашингтона Ирвинга, хотя он не одобрял склонность Ирвинга к причудам: “Если вы пишете страшную историю, — советовал Карр — описывайте изуродованные лица и пятна крови на полу, но отбросьте свой сарказм”. Но первым среди авторов ghost story в списке предпочтений Джона Карра, был, безусловно, Эдгар По. Джон не раз говорил, что истории По обладают “ужасной силой” . Стоит процитировать юношеские комментарии Джона к его любимым рассказам и стихотворениям, чтобы показать, как на его собственный стиль повлияли навязчивые фантазии По:
     “По писал о воронах, восседающих на бледных бюстах в комнатах с багровыми занавесями в полночь, когда в камине догорают угли и мрачные воспоминания об ушедшем бродят в сознании человека — несомненно, изысканная обстановка, если бы он решил сделать из "Ворона" историю о привидениях вместо самого поэтического стихотворения на английском языке. По писал о людях, обреченных на смерть от жестоких душевных пыток в мрачных застенках инквизиции; о зияющих ямах, скрывающих непостижимые ужасы; о похожих на бритву маятниках, раскачивающихся все ниже и ниже над приговоренным. Он рассказывал о странных домах, в которых жили неведомые обитатели; женщины, заживо заточенные в гробнице, вырывались наружу, когда буря ревела вокруг башен мрачного дома. Он имел дело с ужасной эпидемией, чьим воплощением и печатью была кровь — краснота и ужас крови; и с Красной Смертью, пришедшей как вор в ночи, чтобы сразить гуляк на бале-маскараде. Все это истории ужасов, несущие в себе жуткую атмосферу и сверхъестественное очарование, присущи только Эдгару По.”[75]
     Как видно из вышеизложенного, можно сделать вывод, что в молодости ДДК очень любил специфическое направление художественной литературы и не любил — более того, ненавидел — другое, ему противоположное. Не вдаваясь в подробные дебаты о сути литературных терминов “реализм” и “натурализм”, отметим, что Джон возражал против произведений, в которых просто описывалась реальная жизнь. Мнение Джона Диксона Карра III настолько важно для понимания его “взрослого” творчества, что я включил в “Приложение 1” полное эссе из его газетной колонки, в котором он сравнивает “реализм” с детективной беллетристикой. Его двумя betes noires[76] были Синклер Льюис и Ф. Скотт Фицджеральд. Роман “Главная улица” Джон назвал “несносным”, потому что Льюис “принимает вульгарность за реализм”. Персонажи романов обоих авторов “являются страшными пародиями на реальных мужчин и женщин, неестественными в каждом своем действии”. Эти авторы пытаются быть ужасающе точными в своем “раскрытии человеческого характера”, и это так впечатляет наивных простаков, что их считают великими писателями.
     Каждый раз, когда Карр писал об авторах, которые на первое место ставили “описания характеров”, он скорее излагал, нежели как-то доказывал своё мнение. Но он подчеркивал один важный момент, который обычно упускают из виду в литературной критике. Учебники и курсы по британской и американской литературе в колледжах обычно следуют цепочке: диккенсовский роман ведет к бытовому роману, затем реалистическому, натуралистическому и так далее. Это, конечно же, правильно, но, по мнению Карра, не главное. Акцент на сюжете и повествовании, который был столь характерен для Диккенса, Уилки Коллинза и их современников, был подхвачен в поствикторианские и эдвардианские времена романистами, которых сегодня часто считают жанровыми писателями, но находящимися вне мейнстрима. Это Роберт Льюис Стивенсон и Генри Райдер Хаггард в приключенческом жанре, Брэм Стокер и Монтегю Родс Джеймс в историях о потустороннем и сверхъестественном, Герберт Уэллс в фантастике и Конан Дойль и Гилберт Честертон в детективном жанре.
     Карр рассматривал детективную литературу 1920-х годов как продолжение викторианского мейнстрима и возражал против реализма, который, по его мнению, уводил художественную литературу в неправильном — фактически почти нелитературном — направлении. Взгляд Карра, конечно, был узким, особенно в его острых комментариях более поздних лет, в которых он сваливал в одну кучу некоторых величайших писателей — Достоевского, Толстого, Пруста, Джойса… Их Карр называл “священными коровами”, а их репутацию — раздутой непропорционально их достоинствам.
     “Так как я не восхищаюсь нашими сегодняшними "священными коровами", многократно воспетыми Прустами и Джойсами, — с репутацией, раздутой далеко не в соответствии с их действительными заслугами, предполагается, что я старый замшелый тип, интересующийся только сенсационной мелодрамой или комедией положений”[77].
     В более общем смысле — что сюжет более важен для художественной литературы — точка зрения Карра оправданна. Но он выражал это с такой горячностью, что у меня осталось впечатление, будто для ДДК это было нечто большее, чем просто литературный спор, что это было чем-то фундаментальным для него. Для Карра настоящая литература была “сказкой”, с приключениями и тайнами, со страной Оз и мушкетёрами, головоломкой, которую можно и нужно разгадать. Сказкой, в которую можно сбежать от сарказма его матери и найти мир намного больший, чем его маленький родной город. Короче, можно подытожить: по мнению Джона Диксона Карра, если в литературном произведении на первый план выводится то, что в студенческие годы он называл “реалистичным стуком швабры уборщика”[78], то это убийственно для хорошего произведения.
     Первая проба пера в беллетристике, по-видимому, не сохранилась. Примерно в возрасте десяти лет ДДК и Эдвард Дамбо сочинили, отредактировали и переписали от руки газетную заметку, которую они назвали “Скорость” (The Speed). В ней описывались различные семейные и соседские перипетии, но для нас важно то, что все свободное пространство внизу страницы Джон заполнил своим рассказом[79]. Самое раннее известное появление в печатном варианте — небольшой рассказ “Рубин Рамзеса” (The Ruby of Rameses) в журнале средней школы Юнионтауна на День благодарения за 1921 год — содержит много элементов, которые позже появятся в его зрелых работах. В эстетике это попытка подражать жуткой атмосфере Эдгара По. История начинается фразой: “Таинственный голос ночного ветра завывал, служа свою меланхоличную панихиду в темных мрачных проходах леса”. (Джон, должно быть, незадолго до этого прочитал “Улалюм” По.) Сюжет рассказа представляет собой странное сочетание псевдоегипетского оккультизма с рациональным объяснением, и в этой истории еще меньше реальности, чем в рассказах Хэнши о Клике. Рассказчик, Рэдборн (Radbourne), приходит в мрачное здание Поллард-холла на встречу со своим соучеником по Оксфорду Брэндоном Поллардом (Brandon Pollard). Там он встречает слугу Эллоуэя, напоминающего пугало, и служанку Мэри, похожую на ведьму. Поднявшись по нескончаемым лестницам, рассказчик находит изменившегося Полларда, чье лицо, как и лица многих более поздних персонажей Карра, похоже на гротескную маску — высохшую, желтую, изрезанную морщинами. “Его сморщенная плоть напомнила мне тонкий пергамент, натянутый на черты Лаокоона”. В этом юношеском рассказе прослеживается влияние Эдгара По, в частности, рассказа “Падение дома Ашеров”.
     Поллард рассказывает другу свою историю: фараон Рамзес I владел драгоценным камнем, Огненным рубином Рамзеса, и был погребен вместе с ним. Тысячи лет спустя религиозный фанатик по имени Ахрида основал религиозное течение, которое поклонялось Рамзесу и имело свой храм в пирамиде фараона. Возвращаясь в настоящее время, Джон Карр пишет, что, несмотря на радикальность этого течения, оно прижилось. Группа археологов пять лет назад нашла рубин и привезла в Англию, где Полларду удалось его заполучить. Обладание этим алмазом странным и ужасным образом подействовало на Полларда: “Черный ужас сковал саму мою душу”. Показав Рэдборну рубин, его старый друг просит оставить его одного. Озадаченный Рэдборн спускается, и вдруг тишину нарушает выстрел. Вместе со слугой Эллоуэем они взлетают вверх по лестнице, слуга взламывает дверь, и они находят безжизненное тело Полларда. Вот как Джон Карр описывал свою первую запертую комнату:
     “Последующий обыск огромной и практически пустой квартиры выявил нам парадоксальный факт: единственное окно в этой комнате было заперто изнутри. И я, и слуга готовы были поклясться, что никто не проходил по лестнице мимо нас. Более того, не было никаких потайных ходов, туннелей и тому подобного, в чем меня убедил тщательный осмотр стен, пола и даже потолка. Как же тогда убийца смог войти в запертую комнату и выйти из нее?”
     Вернувшись в холл, Рэдборн встречает там таинственную красавицу, от которой “исходил легкий экзотический аромат, ненавязчиво напоминающий шумные базары Каира”. Она швыряет злосчастный рубин к ногам нашего героя, а когда он пытается схватить ее, стреляет в Рэдборна (на сей раз с “ядовитым треском”) и закрывается в ближайшей комнате, заперев дверь на засов. Когда же нашему герою удается открыть дверь и ворваться в комнату, таинственная незнакомка уже исчезла.
     Дальше действие рассказа переносится в зал коронерского суда, в котором первый детектив Джона Диксона Карра, слепой француз, лейтенант Рене Ламар (Rene Lamar) заявляет, что это “очень милая маленькая проблемка, месье, но ни в малейшей степени не трудная”. Выстрел, который слышали Рэдборн и Эллоуэй, был фальшивым, при этом как и кто стрелял, не объясняется. И когда слуга и Рэдборн ворвались в комнату, Поллард, соответственно, был еще жив. (И не спрашивайте, почему же он тогда даже не пошевелился — ведь он тоже наверняка слышал звук выстрела!) Так или иначе, Эллоуэй незаметно для Рэдборна, стоявшего сзади, убил Полларда из небольшого револьвера с глушителем. (Джон, очевидно, считал, что пистолеты с глушителями вообще не издают звука и настолько малы, что никто не может видеть, как из них стреляют.) К счастью для убийцы, в тот момент, когда оба ворвались в комнату, Поллард (как удобно!) не пошевелился, и Рэдборн не понял, что его друг еще жив. А рубин Рамзеса украла та таинственная красотка по имени Жанна Дарин, которая “в маске из раскрашенного воска” выдавала себя за старую служанку. И если этого недостаточно, то оказывается, что сам рубин просто подделка. А у Полларда была странная болезнь с еще более странным названием “Безумие Дьявола”, и, соответственно, вся история о мстительных египтянах была просто самовнушением. Когда Жанна обнаружила, что рубин поддельный, она, бросив его в Рэдборна, вместо того чтобы войти в комнату, вошла в небольшой потайной ход возле двери... Все эти “американские горки” столь наивного рассказа заканчиваются тем, что Эллоуэй глотает яд. “...И его тонкие губы ухитрились произнести несколько слов”.
     Как выразился бы доктор Фелл, вау! О, афинские архонты! В будущем Джон избегал такого примитивного сюжетного трюка, как потайной ход, и в конце концов узнал, как работает глушитель. Что еще важнее, в этой очень наивной и несуразной истории Карр впервые упоминает о масках — прием, который он в дальнейшем использовал не раз. Похоже, с его точки зрения мир был полон людей, скрывающих свои истинные лица под масками. Очевидно, что большое влияние на эту историю оказал Сакс Ромер, чьи рассказы о Священном Египте были опубликованы в Нью-Йорке двумя годами ранее. Образ слепого детектива, французского лейтенанта Рене Ламара, возможно, позаимствован у английского детективиста Эрнеста Брамы или, что более вероятно, у американского журналиста, сценариста и писателя Клинтона Стэгга, недолгая популярность которого в Америке выпала на период между 1915 и 1920 годами. Сцена судебного процесса у коронера, скорее всего, взята из “Тайны желтой комнаты” Гастона Леру. А идея запертой комнаты и украденные восточные драгоценности (в данном случае — Огненный рубин) — из рассказов о Гамильтоне Клике. Украденные восточные драгоценности не раз были предметом торга для “Человека с сорока лицами”.
     Следующий рассказ Джона Карра “Дом ужаса”, опубликованный зимой 1922 года, полон пассажей вроде: “Это были злобные глаза, пылающие, как раскаленные угли, и Мелфорду казалось, что они обжигают саму его плоть”. Как и в “Рубине Рамзеса”, действие начинается в заброшенном доме: “Над ним возвышался Хизерби-хаус — изможденный, мрачный и неприступный”. В то время Джон был уверен — и это видно во всех его рассказах школьного периода, — что подобные декорации необходимы для создания атмосферы ужаса. Слова “изможденный”, “мрачный”, “отталкивающий” и другие синонимы казались ему вполне самодостаточными. Мелфорда (Melford) вызывает адвокат его покойного деда Бэзил Спенсертон (Basil Spencerton). Когда Мелфорд приезжает, он видит некую Вещь (с заглавной буквы на протяжении всей истории), которая “лишена... всякого подобия человеческого облика”. Затем главный герой слышит звук выстрела (на этот раз это “злобный треск”), и пуля пробивает поля его шляпы. Раздается “отвратительный, задыхающийся крик”, и на пол падает тело Бэзила, пронзённое кинжалом с рукояткой в виде змеи, обвивающейся вокруг дерева. В судорожно сжатой руке Бэзила виден смятый конверт, а рядом с телом — сломанная запонка, принадлежащая некоему Эрику Хирту (sir Eric Hirth), который накануне угрожал Спенсертону убийством. Сам же сэр Хирт, рыдая, выходит из дома и падает без чувств. В смятом конверте находится письмо от дедушки Мелфорда: “Я далеко не впечатлительный человек и не обладаю богатым воображением, и я никогда не верил в призраков, пока не увидел эту Вещь. Но оно ненавидит меня после смерти так же, как Филип Дарворт (Philip Darworth) ненавидел меня при жизни”[80]. Далее он утверждает, что Дарворт украл драгоценности и собрался покинуть Англию, но сначала он должен был убить дедушку Мелфорда. Однако дедушка Мелфорда опередил Дарворта и теперь “все время видит глаза мертвеца, прожигающие его насквозь”. Прочитав письмо, главный герой решает вернуть драгоценности их законному владельцу, но снова сталкивается с Вещью. “Его тело, хотя и размытое, и нечеткое по контуру, сияло каким-то собственным адским светом”. И в этот момент Мелфорд получает сильный удар и теряет сознание. Придя в себя, он видит лица констебля Бранта (constable Brant) и коронера доктора Эннистори (Dr. Ennisthory). Позже выясняется, что призрак был фальшивым — его сыграл некий американец, которого нанял убийца, чтобы напугать вначале дедушку Мелфорда, а затем и других, пока сам был занят поиском драгоценностей. Рассказ “Дом ужаса” был попыткой Джона Диксона Карра создать ghost story с рациональным объяснением сверхъестественных событий (каким бы неубедительным и неполным это объяснение ни было). Основное, что надо отметить в ранних рассказах ДДК, — драгоценности, странные кинжалы и завуалированные подсказки (здесь ощущается влияние Хэнши). Всё это получило развитие в дальнейшем творчестве Карра.
     Третий рассказ “Блуждающий огонек” (The Will-o'-the-Wisp) 1922 года по сюжету и, главное, по зрелости отличается от первых двух. Увлекательная история со шпагами, разбойниками и приключениями, как и некоторые другие произведения ДДК, написанные спустя три десятилетия, основана на путешествиях во времени. Поздно ночью безымянный рассказчик размышляет о статуе Лафайета в Юнионтауне, которая едва видна в тумане на фоне уличных фонарей. Когда туман рассеивается, рассказчик оказывается в Юнионтауне 1925 года, в теле некого Руперта Бриксли (Rupert Brixley). На вечеринке в честь Лафайета он знакомится с красавицей по имени Марсия, которая, как выясняется, бросила Бриксли ради Хуана Алвеса (Juan Alvez). Марсия — этакая femme fatale[81], образ которой (под разными именами) фигурирует во многих произведениях ДДК. Изумрудные глаза“придавали почти зловещий вид ее лицу, похожему на лицо Лорелеи”.[82] Она из тех красавиц, которые не довольствуются простым кокетством, а умеют раззадорить поклонников, якобы для того, чтобы проверить их чувства к ней, но на самом деле испытать злорадное удовольствие от того, что из-за нее поссорились. Алвес, уверенный, что Лафайет борется за внимание Марсии, громогласно заявляет: “Я подожду до окончания бала. Однако прямо сейчас я собираюсь напиться”.
     Тем временем люди взволнованы недавними похождениями таинственного разбойника в маске, известного под прозвищем Блуждающий Огонек: “Этот дерзкий парень делает то, о чем Турпин[83] даже не мечтал”. Самоуверенный Лафайет заявляет, что во Франции такой тип недолго оставался бы на свободе. Как вызов наглецу появляется сам Блуждающий Огонек и предлагает ему поединок. Лафайет запросто обезоруживает разбойника и уже готов нанести последний удар, но в это мгновение Хуан целится в него из пистолета. Руперт Бриксли в отчаянном прыжке отклоняет его в момент, когда он “изрыгнул своего крылатого вестника смерти”, и смертоносный заряд попадает в Блуждающего Огонька. Когда с умирающего разбойника снимают маску, оказывается, что это… Марсия. И в этот момент рассказчик возвращается в свою эпоху.
     У этого рассказа неожиданный финал. Никаких тайн, никаких разоблачений в духе Хэнши. В этом рассказе уже явно больше оригинального Карра. Когда главный герой (рассказчик) осознает, что вроде как пережил это приключение столетие назад, он говорит: “Вино единственного приключения, которое я когда-либо испытывал за свою серую, прозаическую жизнь, быстро ударило мне в голову; я почувствовал себя веселым, уверенным, безрассудным”.
     Несколько лет спустя в одном из своих последних выпусков “КМЭВ” Джон Диксон Карр III размышлял о том, что бы он сделал, если бы у него было пять миллионов долларов:
     “Мы мечтали о путешествии по Европе; о прогулках по изможденным, осыпающимся руинам древнего Рима; о прохладной, воздушной пустоте томной египетской ночи; о стеклянных, залитых лунным светом водах под Южным Крестом; обо всех тысячах сцен, которые приносят с собой слабое, затхлое дыхание прошлого; напоминания о забытом великолепии и династиях, превратившихся в прах”.
• ×

Подробная информация во вкладках

Примечания

• ↑ [1]. Sûreté (фр.) — сокращенное разговорное название различных спецслужб, существовавших в прошлом во Франции. (прим. переводчика)

• ↑ [2]. Русскоязычные переводы названия произведений Дж. Д. Карра приводятся по собранию сочинений издательства “Центрполиграф”. (прим. переводчика)

• ↑ [3]. “Убийства в замке Боустринг”. Пер. И. И. Мансуров. — М.: “Центрполиграф”, 2007. Серия “Классика детектива. Джон Диксон Карр”. (прим. переводчика)

• ↑ [4]. Limehouse — район в лондонском районе Тауэр-Хэмлетс в Восточном Лондоне (прим. переводчика)

• ↑ [5]. Проще говоря, когда он много пил. (прим. переводчика)

• ↑ [6]. Оперативное удаление червеобразного отростка (аппендикса). (прим. переводчика)

• ↑ [7]. Joshie S.T. “John Dickson Carr: A Critical Study”, Bowling Green State University Popular Press, 1990.

• ↑ [8]. LeRoy Panek “Watteau's Shepherds: The Detective Novel in Britain, 1914-1940”, Bowling Green University Popular Press, 1979.

• ↑ [9]. Кларис Карр, 8 сентября 1988 г.

• ↑ [10]. EQMM, 15 января 1990 г.

• ↑ [11]. Introduction to A. Conan Doyle, The Lost World and The Poison Belt (London: Eyre & Spottiswoode, 1950)

• ↑ [12]. “Жизнь сэра Артура Конан Дойла”. — М. “Центрполиграф”, 2001 (предисловие). (прим. переводчика)

• ↑ [13]. “Восемь крошечных мечей”. Перевод И. Мансурова. — М.: “Центрполиграф”, 2007.; Серия “Классика детектива. Джон Диксон Карр”. (прим. переводчика)

• ↑ [14]. “Согнутая петля”. Перевод И. Мансурова. —М.: “Центрполиграф”, 2007. Серия “Классика детектива. Джон Диксон Карр”. (прим. переводчика)

• ↑ [15]. “Отравление в шутку” (пер. С.Б.Белова). (Прим. пер.)

• ↑ [16]. Marquis de La Fayette — французский и американский политический деятель. Участник трёх революций: американской войны за независимость, Великой французской революции и июльской революции 1830 года. (Прим. пер.)

• ↑ [17]. Wooda Nicholas Carr (1871−1953) — член Палаты представителей США от Демократической партии от Пенсильвании. (Прим. пер.)

• ↑ [18]. Надпись на экземпляре первого американского издания романа “Тень убийства”, любезно предоставленного Вудой (Ником) Карром.

• ↑ [19]. “Отравление в шутку” (пер. С.Б. Белова). (Прим. пер.)

• ↑ [20]. Там же. (Прим. пер.)

• ↑ [21]. William Jennings Bryan (1960−1925) — американский политик и государственный деятель, представитель популистского крыла Демократической партии. (Прим. пер.)

• ↑ [22]. Julia McNiven, 5 сентября 1989.

• ↑ [23]. Edward Dumbauld, ‘Recollections of John Dickson Carr’

• ↑ [24]. Французская соломенная шляпа жёсткой формы с цилиндрической тульёй и прямыми, довольно узкими полями.

• ↑ [25]. “Полнолуние призрака” (не переведена, Прим. пер.)

• ↑ [26]. Ученики старших классов средней школы, которые помогают на заседаниях палаты. (Прим. пер.)

• ↑ [27]. New York Times, 4 ноября 1914 г.

• ↑ [28]. Jawn Bull — кличка, собирательный образ типичного англичанина (юмористическое олицетворение), одна из персонификаций образа Великобритании. (Прим. пер.)

• ↑ [29]. Saint Patrick — покровитель Ирландии. (Прим. пер.)

• ↑ [30]. “Чаша Кавалера»” (пер. В. Тирдатова). (Прим. пер.)

• ↑ [31]. Там же. (Прим. пер.)

• ↑ [32]. Home run — разновидность игровой ситуации в бейсболе, представляющая собой хит, во время которого отбивающий и бегущие, находящиеся на базах, успевают совершить полный круг по базам и попасть в дом (то есть совершить пробежку), при этом не имеется ошибок со стороны защищающейся команды. (Прим. пер.)

• ↑ [33]. “Полнолуние призрака” (Не переведена, Прим. пер.)

• ↑ [34]. Catcher (ловец) — игровая позиция в бейсболе и софтболе. Кэтчером называют игрока обороняющейся команды, который находится за домом и спиной бэттера, но перед судьёй, и принимает мяч, поданный питчером. (Прим. пер.)

• ↑ [35]. Second Baseman — игровая позиция в бейсболе между первой и второй базами, одна из четырех позиций в инфилде. (Прим. пер.)

• ↑ [36]. Douglas Fairbanks, Sr. (1883−1939) — американский актер, одна из крупнейших звёзд эпохи немого кино. Основатель и первый президент Американской академии киноискусства. (Прим. пер.)

• ↑ [37]. A Tale of Two Cities — фильм по одноименному историческому роману Чарльза Диккенса о временах Французской революции. (Прим. пер.)

• ↑ [38]. Roscoe Arbuckle (1887−1933) — американский актёр немого кино, комик, режиссёр и сценарист. В сентябре 1921 года во время уикенда в честь празднования Дня труда знакомая Арбакла актриса Вирджиния Рапп заболела и через несколько дней умерла в госпитале. Роско обвинили в изнасиловании и непреднамеренном убийстве Рапп. Дело получило широкую огласку, фильмы Роско были запрещены, его карьера угасла, а он сам был публично унижен.

• ↑ [39]. William Desmond Taylor (1872−1922) — англо-ирландско-американский кинорежиссер и актер. Тело Тейлора было найдено в его бунгало. Убийство так и не было раскрыто.

• ↑ [40]. Эдвард Дамбо. “Воспоминания Джона Диксона Карра”, 25 августа 1988 г.

• ↑ [41]. Edward Dumbauld (1905−1997) впоследствии стал федеральным судьей США. (Прим. пер.)

• ↑ [42]. Эдвард Дамбо. “Воспоминания Джона Диксона Карра”, 25 августа 1988 г.

• ↑ [43]. “Темная сторона луны” (пер. А. И. Коршунова). (Прим. пер.)

• ↑ [44]. В дальнейшем будет сокращено до “Юнионтаун ДНС”. (Прим. пер.)

• ↑ [45]. Автобиографические записи Д.Д. Карра.

• ↑ [46]. Легенда о дедушке Джона, владеющем газетой, появляется в автобиографических заметках ДДК (июль 1954 г.) и также перепечатана в Taylor. Там же напечатано о начале работы в газете с одиннадцатилетнего возраста и о колонках о боксе. Эти же истории повторяются в автобиографических заметках ДДК. Сам Карр в письме Отто Пензлеру от 14 сентября 1973 года опроверг часть этих выдумок.

• ↑ [47]. В дальнейшем будет сокращаться как “КМЭВ”. (Прим. пер.)

• ↑ [48]. Warren Gamaliel Harding (1865−1923) — 29-й президент США с 1921 по 1923 год от Республиканской партии. После двух лет правления Гардинг скончался 2 августа 1923 года в Сан-Франциско во время турне по западным штатам, предположительно от обширного инфаркта. (Прим. пер.)

• ↑ [49]. От лат. transcendens “переступающий, превосходящий, выходящий за пределы” — то, что принципиально недоступно опытному познанию, выходит за пределы чувственного опыта. В широком смысле трансцендентное понимается как “потустороннее” — то, что находится “по ту сторону” человеческого бытия. (Прим. пер.)

• ↑ [50]. George Dewey (1837−1917) — американский военный, с именем которого связывают победу в битве в Манильской бухте во время Испано-американской войны. Единственный человек в истории, удостоенный высшего воинского звания флота США — адмирала военно-морских сил. (Прим. пер.)

• ↑ [51]. “Волшебник страны Оз” (1939) — фильм студии MGM, ставший классикой мирового кинематографа. (Прим. пер.)

• ↑ [52]. Judy Garland (1922–1969) — знаменитая американская актриса и певица. Лауреат премий “Золотой глобус”, “Грэмми” и “Тони”. Двукратный номинант на премию “Оскар”. (Прим. пер.)

• ↑ [53]. “Под покровом ночи” (пер. И.И. Мансурова). (Прим. пер.)

• ↑ [54]. Главный герой серии одноимённых книг для подростков в жанре научной фантастики и приключений, издаваемых в США с начала XX века. (Прим. пер.)

• ↑ [55]. “КМЭВ”, 28 и 29 апреля 1922 г.

• ↑ [56]. Анна Д. Кэрролл (L), 26 августа 1988 г.

• ↑ [57]. Zane Grey (1872−1939) — американский писатель, автор приключенческих романов-вестернов, считающийся одним из основателей этого литературного жанра.(Прим. пер.)

• ↑ [58]. Arthur Stuart-Menteth Hutchinson (1879−1971) — британский писатель, широко известный под своими инициалами как А.С.М. Хатчинсон. (Прим. пер.)

• ↑ [59]. James Oliver Curwood (1878−1927) — американский прозаик и защитник окружающей среды, автор приключенческой литературы. (Прим. пер.)

• ↑ [60]. Floyd James Dell (1887−1969) — редактор американских газет и журналов, литературный критик, романист, драматург и поэт. (Прим. пер.)

• ↑ [61]. Edith Maud Hull (1880−1947) — британская писательница. Писала в жанре любовного романа. Самым известным её произведением стал роман “Шейх”, опубликованный в 1921 году и сразу ставший бестселлером. (Прим. пер.)

• ↑ [62]. Isabel Ostrander (1883−1924) — писательница начала двадцатого века, автор детективов. (Прим. пер.)

• ↑ [63]. John Buchan (1875−1940) — дипломат и писатель, автор шпионских романов и книг по истории Британии. (Прим. пер.)

• ↑ [64]. Valentine Williams (1883−1946) — английский писатель, известный историями о борьбе британской секретной службы против злодея доктора Грандта. (Прим. пер.)

• ↑ [65]. “Под покровом ночи” (пер. И. И. Мансурова). (Прим. пер.)

• ↑ [66]. Персонажей И. Острандер Тимоти Маккарти и Дэнни Риордана упоминает Агата Кристи в “Партнерах по преступлению” из цикла “Томми и Таппенс”. (Прим. пер.)

• ↑ [67]. “Три гроба” (пер. Н. Уманец, С.Никоненко). (Прим. пер.)

• ↑ [68]. “Убийства в Плейг-Корте” (пер. Е. Нетесова). (Прим. пер.)

• ↑ [69]. “Загадка безумного шляпника” (пер. И. Мансурова). (Прим. пер.)

• ↑ [70]. Дуглас Грин, “A Mastery of Miracles: G. K. Chesterton and John Dickson Carr”, “The Chesterton Review”, август 1984 г.

• ↑ [71]. Nelson Slade Bond (1908−2006) — американский писатель-фантаст, один из патриархов американской научной фантастики.

• ↑ [72]. “КМЭВ”, 8 августа 1922 г.

• ↑ [73]. Flappers — прозвище эмансипированных молодых девушек 1920-х годов, олицетворявших поколение “ревущих двадцатых”. (Прим. пер.)

• ↑ [74]. “КМЭВ”, 23 марта 1922 г.

• ↑ [75]. “КМЭВ”, 23 марта 1922 г.; 29 апреля 1922 г.

• ↑ [76]. Злые гении (фр.) (Прим. пер.)

• ↑ [77]. “Темная сторона луны” (пер. А. И. Коршунова) . (Прим. пер.)

• ↑ [78]. The Haverfordian, март 1927 г.

• ↑ [79]. Эдвард Дамбо. “Воспоминания Джона Диксона Карра”, 25 августа 1988 г.

• ↑ [80]. Парафраз начальных строк одной из любимых историй Карра о привидениях — “Кричащего черепа” Фрэнсиса Мэриона Кроуфорда: “Я часто слышал, как он кричит. Нет, я не нервничаю и не обладаю богатым воображением; и никогда не верил в привидения, если только это не одно из них. Но оно ненавидит меня так же, как ненавидело Люка Пратта, и оно кричит на меня”. Адский свет и странные глаза никогда не объясняются. В заключительных строках истории псевдожурналист идентифицирует констебля Бранта как убийцу.

• ↑ [81]. Роковая женщина (женщина-вамп) — распространённый в литературе и кино образ сексапильной женщины, которая манипулирует мужчинами посредством флирта. (Прим. пер.)

• ↑ [82]. Лорелея — в европейской традиции обитающая на Рейне нимфа, которая своими песнями увлекает корабли на скалы. Образ Лорелеи создан немецким романтиком К. Брентано, впоследствии пользовавшимся известностью среди писателей и поэтов. (Прим. пер.)

• ↑ [83]. Richard (Dick) Turpin — известный английский разбойник, герой множества песен, рассказов, фильмов и сериалов. (Прим. пер.)

[Доктор Фелл]

Прочитал первую главу.
Очень интересно. Познавательно. Обстоятельно разбирается становление писательского метода Карра параллельно с его биографией, которая сама по себе тоже весьма интересна.

Перевод отличный! Доктор Фелл, спасибо за труд.

Что ж, хотелось бы требовать продолжения банкета.