“Истории Джонаса П. Джонаса” — цикл минирассказов
Добавлено: 03 май 2019, 06:08Автор Клуб любителей детектива
Цикл из небольших зарисовок 1st ed: “The Evening Standard”, December 1958 Series: Jonas P. Jonas Переведено по изданию: “The Casebook of Jonas P. Jonas and Other Mysteries”, September 17th 2012 Перевод: Участники форума “Клуб любителей детектива” Редактор: Ольга Белозовская © “Клуб Любителей Детектива”, 2019 - 2021 |  |
! |
Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями. Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации. ВНИМАНИЕ! В ТОПИКЕ ПРИСУТСТВУЮТ СПОЙЛЕРЫ. ЧИТАТЬ ОБСУЖДЕНИЯ ТОЛЬКО ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ САМОГО РАССКАЗА. |
-
ПРЕДИСЛОВИЕ
Среди различных серийных персонажей Элизабет Феррарс отдельно стоит Джонас П. Джонас — болтливый и довольно тщеславный старик. Все шесть миниатюр о дядюшке Джонасе впервые были опубликованы в лондонской газете “Evening Standard” в течение одной недели (с 8 по 13 декабря 1958 года). Скорее всего это было своеобразным рождественским подарком для читателей газеты. Хотя Феррарс никогда не описывала внешность своего героя, некоторые из историй сопровождали иллюстрации Keith Mackenzie. Персонаж изображен коренастым, смуглым мужчиной, с редеющими темными волосами и усами, с умными внимательными глазами. На различных иллюстрациях он изображен пьющем в пабе, едущим в поезде, разговаривающим с Хелен Хадсон и проверяющим почтовый ящик. Газета “Evening Standard” назвал героя “удивительным Джонасом П. Джонасом” и “новейшим сыщиком художественной литературы”. Свои истории Джонас П. Джонас рассказывает жене своего племянника, писательнице. В одном из рассказов цикла она жалуется, что ей будет довольно сложно писать мемуары частного детектива: “— Сам подумай, дядя Джонас, — говорила я, — просто сравни расследования, в которых ты участвовал, с историями, которые я сочиняю. Я знаю, что время от времени я ввожу в них убийства, просто для поддержания интереса. Но у меня все происходит среди хороших людей, обычно живущих за городом... хороших, культурных людей, с хорошими, приличными доходами... среди таких людей, которые в реальной жизни практически никогда не сталкиваются с насилием”. Это как раз и отражает тип детективного романа, который обычно писала сама Феррарс.Фрагмент из предисловия к сборнику “ The Casebook of Jonas P. Jonas and Other Mysteries”
Перевод: Купершмит П. -
ДЕЛО ДВУХ ВОПРОСОВ
С тех пор как я, выйдя замуж, стала членом семьи Джонаса П. Джонаса, он пытается убедить меня стать его летописцем и записать воспоминания. Он несколько раз говорил:
— Какой позор, что все, что я до сих пор пережил, не было записано. Ах, как бы много я дал, чтобы уметь играть словами с твоей ловкостью, моя дорогая! А ты не хотела бы обладать моим опытом, а?
Вообще-то я вовсе не хотела иметь дело с его опытом. Очень немногих писателей действительно интересует материал для их книг. Большинство хотят тишины и покоя, сопутствующих приходу чеков на существенную сумму. Я достаточно осторожно сообщила об этом дяде Джонасу, прежде чем согласиться выслушать его.
Он махнул рукой в сторону.
— Послушай, моя дорогая, в течение многих лет я должен был оставаться неизвестным. Многие годы мне следовало держать рот на замке практически обо всем, что случилось со мной, носить неброскую одежду и вести себя таким образом, чтобы люди не были способны вспомнить, что видели меня. И только после моего выхода на пенсию я смог носить изящные жилеты и замшевые туфли, когда мне этого хочется. Так что ты понимаешь, что для меня значит "просто поговорить".
К тому времени я очень хорошо представляла, что значит для дяди "просто поговорить".
Он продолжал:
— Конечно, очень тяжело быть настолько умным, чтобы не доверять своим друзьям. Спросите их, что бы они сделали на вашем месте, а затем покажите им, что они были бы так же неправы, как вы.
— Например, что бы ты сделала, если бы хорошо выглядящая молодая девушка с почти сумасшедшими от беспокойства глазами пришла к тебе в офис, отказалась назвать свое имя и заявила, что просто хочет задать тебе два вопроса? Первый вопрос: может ли женщина средних лет выйти из комнаты, откуда-то взять винтовку, пробежать около ста метров, выстрелить человеку в голову, избавиться от винтовки, прибежать обратно домой и вернуться в комнату, не запыхавшись и не испортив свою прическу, и все это за пять минут? И второй: возможно ли съездить на автомобиле через потоки воды туда и обратно и не намочить шины?
Он поднял бровь.
— Что бы ты сказала?
— Не знаю, — ответила я. — А что вы сказали?
— Нет.
— Просто нет?
— Что я еще мог сказать? Я же пояснил тебе, в те дни я никогда не говорил больше, чем нужно было для помощи.
— И что девушка сделала?
— Она поблагодарила, встала и пошла к двери. Затем она повернулась и посмотрела на меня умоляющими глазами. Я, конечно, знал, что она задала не тот вопрос, который действительно хотела. Люди никогда не делают этого сразу, ты знаешь. Вы должны дать им время. Чтобы помочь ей, я произнес: “Вы солгали на следствии, не так ли?” У нее перехватило дыхание, и она ответила: ”Как вы узнали? Я даже не представилась вам”. На что я продолжил: “Ну, я читаю газеты, и не каждое убийство происходит рядом с ручьем. Вы секретарь мисс Силкирк, не так ли? Девушка, показавшая на следствии, что Сара Силкирк ни на минуту не покидала свой дом в тот вечер". Она вернулась к креслу и села. "Мисс Силкирк попросила меня сказать это. Мол, это нужно, просто чтобы спасти ее от неприятной огласки. Я не понимала, как она может иметь что-то общее с убийством, поэтому согласилась. Но, понимаете, она влюблена в другого брата, того, который потом унаследует все деньги. И поэтому, так или иначе, с тех пор, как я солгала на следствии, я терзаюсь сомнениями".
Я прервала его.
— Подожди, дядя Джонас, я понимаю, что вы говорите об убийстве старшего из братьев Дикин, но я была слишком юна в то время, чтобы уловить все детали. Хорошо бы, если бы вы немного описали картину преступления...
Он кивнул, и на лице его возникла улыбка Чеширского кота.
— Убит был Мортимер, старший из братьев Дикин. Вдовец, жена его умерла, оставив ему много денег. Хьюберт, младший брат, художник-неудачник, жил в полуразрушенном коттедже, который не имел даже гаража или наружной стоянки, и это очень важно, потому что объясняет, зачем Мортимер оставлял свою машину, красавца "Бентли", на дороге, в тридцати метрах от коттеджа, если посещал Хьюберта. Число таких посещений вдруг резко увеличилось, когда Мортимер обнаружил, что ближайшим соседом Хьюберта оказалась Сара Силкирк, актриса и очень яркая женщина, насколько я помню ее, очень тонкая, декадентского, модного в то время облика. Коттеджи располагались на расстоянии около ста метров друг от друга, примерно посередине дорогу между ними пересекал большой ручей.
— Увы, Сара не отвечала на ухаживания Мортимера. События того вечера — вечера убийства — начались, можно сказать, с того, что у Сары зазвонил телефон, и она сказала Хелен Хадсон, своей секретарше: "Опять этот несчастный. Ответь, скажи, что меня нет". Когда девушка подошла к телефону, Сара добавила: "Я пока заскочу поставить в гараж машину". Хелен подошла к телефону, но это был не Мортимер, кто-то просто ошибся номером, или ей так показалось, потому что, когда она ответила, раздался возглас, и все стихло. Она положила телефонную трубку, а через несколько минут вернулась Сара. Ее не было не более пяти минут. Тем не менее позже в ту ночь, когда появилась полиция с известием, что Мортимера Дикина нашли мертвым в его машине с простреленной головой, она взяла с Хелен обещание не говорить никому, что она вообще выходила из комнаты.
— Девушка решила, что ее согласие не принесет большого вреда, поскольку знала, что Сара, заядлая курильщица за сорок, к тому же страдающая анемией, не могла пробежать сотню метров до места, где стоял автомобиль Мортимера, выстрелить и прибежать назад спокойной, как огурец. И потратить на это всего пять минут. Только чтобы убедиться, что Сара не ездила туда и обратно на машине, Хелен пошла в гараж и обнаружила там, что шины автомобиля Сары были совершенно сухими. Таким образом, она не могла проехать через ручей. И все же, хотя было совершенно ясно, что Сара не могла совершить убийство, бедная секретарша все больше и больше беспокоилась о своей лжи на следствии. Так что она пришла ко мне узнать, смогу ли я ее успокоить.
— Она очень хотела этого, потому что полиция, казалось, подозревала молодого человека, сообщившего о находке автомобиля с телом внутри. Хьюберт под подозрение не попал, хотя у него был самый очевидный мотив. Его старый слегка глуховатый дворецкий, производивший впечатление абсолютно честного человека, поклялся под присягой, что хозяин не выходил из дома в ту ночь. Можно, конечно, было допустить, что Хьюберт выстрелил в Мортимера, сидящего в машине, из окна коттеджа, а дворецкий не услышал этого. Но, пусть с трудом, Хьюберт мог бы это сделать, если бы Мортимер сидел в машине, освещенной внутри. Фары были включены, но это лишь делало задачу увидеть Мортимера за ними еще более трудной для Хьюберта, а молодой человек, обнаруживший труп, рассказал полиции, что убитый сидел в машине в полной темноте. Нет, против Хьюберта не было улик, и ему нечего было бояться со стороны полиции. Он не имел возможность застрелить своего брата.
— И все же, насколько я помню этот случай, — сказала я, — они арестовали Хьюберта, и его повесили.
Дядя Джонас довольно улыбнулся.
— Да, потому что после разговора с секретаршей я сказал им, что, хоть Сара и не могла пробежаться по темной дороге и застрелить Мортимера, но могла помочь Хьюберту, особенно если телефонный звонок был сигналом от него, что Мортимер только что сел в машину, чтобы ехать в Лондон. Сара могла подойти к своему автомобилю и как следует осветить фарами Мортимера, а затем загнать автомобиль в гараж. Это выделило бы силуэт Мортимера на фоне луча света, сделав его идеальной мишенью для стоящего у окна Хьюберта. Единственной проблемой, как я сказал им, было выяснить, что Хьюберт сделал с винтовкой. Ну, он выбросил ее в старый колодец в своем угольном погребе.
— И тогда я тактично удалился. Для меня всегда было очень важно быть в хороших отношениях с полицией, и, значит, всегда знать, когда нужно тактично удалиться. Ты первая, кому я с тех пор рассказал эту историю.
— Используй ее как хочешь, — великодушно добавил он. — Я просто хотел поболтать, мне достаточно.
Он помолчал, и вдруг его глаза заблестели.
— Ну, мы можем попозже поговорить и о других случаях, не так ли? Перевод: Эйдельберг И. -
ДЕЛО О ГОЛУБОЙ ЧАШКЕ
— Ну, если тебя не интересуют убийства, сказал дядя моего мужа, Джонас П. Джонас, — может быть, тебя интересуют птицы?
К тому времени мне уже достаточно хорошо была знакома эта уловка. Даже если история начинается с птиц, очень скоро дело дойдет до кровопролития.
Удалившись от дел, дядя Джонас жил ностальгическими воспоминаниями о преступлениях и преступниках, а также надеждой, что когда-нибудь он сможет превратить эти воспоминания в нечто более весомое, приносящее прибыль. Однако для этого ему нужен был помощник, кто-то, умеющий выстраивать слова на бумаге. И с той минуты как я, выйдя замуж, стала членом его семьи, он всеми способами и средствами пытался преодолеть мое нежелание стать его летописцем.
— Самое удивительное в птицах то, как они умеют учиться, — лукаво продолжил он. — Вот послушай, как они выучились обращаться с молочными бутылками. Когда я был мальчишкой, можно было спокойно оставить бутылку с молоком на крыльце хоть на целый день. Но что будет, если ты поступишь так сегодня? Какая-нибудь птица набросится на бутылку, едва ты успеешь поставить ее, проткнет своим клювом крышку и в один миг выпьет все сливки. Разве это не поразительно? Хотелось бы тебе узнать, как самая первая птица додумалась сделать это?
— Да, пожалуй, хотелось бы, — согласилась я. — И ты можешь рассказать мне?
— Ох, нет, не могу сказать, что я это знаю, — сказал дядя Джонас. — Я даже не знаю, когда это случилось в первый раз. Однако я помню, как я в первый раз услышал об этом. Это произошло, когда я расследовал исчезновение Эмили Тумбс, старушки, которая, по-видимому, не забыла перед своим исчезновением предупредить молочника, чтобы он не привозил ей молоко, но не сделала такого распоряжения насчет газет...
Не беспокойся, моя дорогая, я собираюсь рассказывать тебе о птицах, а не об убийстве. Я знаю, что птицы интересуют тебя куда больше. Ведь убийство — это всего лишь отвратительная история о бедной старой женщине, убитой из-за воображаемых тысяч, которые, как все думали, она прятала в своем матрасе. Там, конечно, ничего не было, но ты же знаешь, как распространяются подобные слухи.
Старая миссис Тумбс жила одна в довольно невзрачном коттедже. Время от времени ее навещал племянник, приезжавший на дорогой машине и одетый в дорогую одежду. В деревне не верили, что он приезжал лишь из любви к тетушке. Как выяснилось, в этом они были правы. У племянника были и другие веские причины.
Именно племянник и вовлек меня в это дело. В один прекрасный день он явился ко мне в офис и попросил меня немедленно отправиться в эту деревню. Сам он, по его словам, не мог туда поехать, потому что на аукционе “Сотбис” должна была состояться какая-то важная распродажа. Он рассказал мне, что торгует антиквариатом, и не хочет повредить своему бизнесу, если на самом деле ничего плохого не случилось. Но он беспокоится о своей тетушке, потому что ему только что позвонила одна из ее соседок и сказала ему, что никто не видел старушку уже около недели, но она не предупредила, чтобы ей больше не доставляли газет, и не оставила своего нового адреса на почте.
Однако она попросила, чтобы ей больше не привозили молоко. Она оставила на крыльце коротенькую записку, гласившую: “Не нужно больше молока до нового распоряжения”. Поэтому непонятно было, что в действительности с ней случилось. А поскольку не в ее привычках было куда-нибудь выезжать из дома, люди начали болтать.
Ну ладно, я приехал в деревню, прошел к коттеджу и заглянул внутрь. Окна были маленькие и все занавешены кружевными занавесками, так что внутри ничего не было видно. Но мне удалось заглянуть в дом через щель для писем и газет в парадной двери. И там, на полу, лежала груда газет и писем, явно накопившаяся за несколько дней.
Когда я это увидел, я прошел к задней двери. И там я нашел записку, которую она оставила для молочника. Молочник не трогал ее, и хотя в ту неделю один или два раза шел дождь, ее еще можно было разобрать. Записка, написанная карандашом, печатными буквами, была придавлена маленькой голубой чашкой, перевернутой вверх дном, чтобы бумагу не сдуло ветром.
То есть я решил, что чашка была там по этой причине. Это была прелестная вещица, из фарфора, как я уже сказал, чудесного голубого оттенка. И я удивился, почему старуха воспользовалась ею там, где хватило бы просто щепки или камешка?
В тот момент мне еще казалось совершенно очевидным, что беспокоиться не о чем. Она просто поехала отдохнуть, так я думал, и не стала отказываться от газет, потому что хотела прочесть их, когда вернется домой. Однако мне показалось, что будет лучше поговорить с соседкой, которая звонила племяннику. Поэтому я пошел к ней, и там, на крыльце ее дома, рядом с пустой бутылкой из-под молока, которую должны были забрать на следующий день, я увидел чайную чашку. Старую, разбитую чайную чашку.
Я был немного озадачен, и поэтому, когда женщина открыла мне дверь, я спросил: “Не скажете ли вы мне, зачем вы держите эту чайную чашку у себя на крыльце?”
Вот так я и узнал про птиц.
Дядя Джонас улыбнулся мне.
— Наверно ты подумала, что я забыл про птиц. Но я просто отложил их на время, чтобы объяснить, как я впервые услышал, что в наши дни птицы стали такими хитрыми, что приходится оставлять чашку, миску или что-то подобное, чтобы молочник положил это на бутылку. Иначе эти маленькие воришки доберутся до молока.
“Потрясающе”, — сказал я соседке, когда она все объяснила. Она ответила: “Это просто эволюция”. А потом она принялась говорить, что в глубине души она уверена, что бедная старая миссис Тумбс была убита, и что сделал это ее племянник потому, что, как всем известно, он охотился за теми тысячами, которые она спрятала в своем матрасе.
Ну, пока она все это говорила, я продолжал думать о птицах. И как только я смог уйти оттуда, я отправился прямиком к дому миссис Тумбс. Я еще раз взглянул на маленькую голубую чашку. А потом я внимательно осмотрел все вокруг. И на земле неподалеку я нашел еще две очень интересные вещи.
Я нашел кусок стекла, похожий на осколок разбитой молочной бутылки. И я нашел ручку от чайной чашки, самой обыкновенной дешевой белой чайной чашки.
И тогда я спросил себя, почему женщина, которая обычно пользовалась дешевой белой чайной чашкой, чтобы защитить молоко от птиц, взяла вместо нее такую прекрасную маленькую голубую чашку. Тем более, если она собиралась уехать на неделю или около того.
Минуту или две я стоял и думал. Потом я пошел за соседями и констеблем, и мы взломали дверь коттеджа. Как я и предполагал, внутри мы нашли миссис Тумбс с разбитой головой. И мы обнаружили, что матрас на ее кровати был искромсан, подушки изрезаны на полосы и все такое.
Соседи сказали, что это должно было случиться, и что это сделал племянник. Я ответил им, что именно племянник прислал меня сюда, чтобы выяснить, что произошло с его тетей. Но они думали, что это была всего лишь уловка. К тому же, говорили они, он навещал свою тетю как раз перед ее исчезновением.
Это встревожило меня. Но я как-то не мог поверить, что человек, посетивший меня в моем офисе, человек, торговавший антиквариатом в Лондоне, мог совершить такую ошибку, и оставить эту маленькую голубую чашку на крыльце. “Только кто-то очень невежественный, — подумал я, — мог не заметить, что это не просто дешевый кусок обожженной глины, а нечто гораздо более ценное”.
Поэтому я рассказал соседям, что, по моему мнению, произошло на самом деле. И в результате полиция арестовала молочника, его судили и повесили за убийство.
— Почему молочника? — спросила я дядю Джонаса.
— Из-за птиц, — ответил он. — На крыльце для него всегда стояла чашка, чтобы он, когда привезет молоко, мог одеть ее на горлышко бутылки. И он хотел, чтобы все выглядело как обычно. Но, когда миссис Тумбс открыла дверь и потянулась за молоком, он размозжил ей голову пустой бутылкой из-под молока, и она выронила дешевую белую чашку, которой всегда пользовалась, и та разбилась.
“Так не пойдет”, — подумал он. Ему нужна была записка о том, что приносить молоко больше не нужно, которая объяснила бы всем, почему он теперь не оставляет бутылки, и старая чашка или миска на крыльце. И вот, он сам нацарапал себе записку. И огляделся по сторонам в поисках какой-нибудь старой чашки, чтобы прижать ею листок.
Что ж, он действительно нашел очень старую чашку — возрастом около тысячи лет. Это был так называемый цзюньский фарфор*, как я узнал позднее. “Синева неба после дождя” — так китайцы называют тот чудесный цвет, который мне так понравился. Однако молочник не нашел никаких денег. Все досталось племяннику.
— Но ты же сказал, что у нее ничего не было, дядя Джонас, — возразила я.
— Ничего подобного я не говорил, — ехидно ответил он. — Я сказал, что ничего не было в матрасе. Богатство было на стенах и на полу, в шкафах с чашами — мебель, китайский фарфор и серебро стоимостью в тысячи фунтов. Она было в свое время очень известным антикваром. И она научила своего племянника, так он сказал мне, всему, что он знал. Он все еще приезжал к ней каждый раз, когда ему нужен был совет, и всегда поступал так, как она скажет. Он очень горевал о ней и устроил ей роскошные похороны.
Но я все-таки думаю, что в птицах есть что-то необыкновенное. Как первая птица догадалась красть молоко из бутылок? И как она научила этому всех остальных? * Цзюньский фарфор — разновидность очень дорогого китайского фарфора династии Сун (960–1279). Глазурь цзюньского фарфора была обычно небесно-голубого или лунно-белого цвета.
Перевод: Эстер Кецлах (псевдоним) -
ДЕЛО С АУКЦИОННЫМ КАТАЛОГОМ
— Пока я не удалился от дел, я совсем не понимал, — сказал мне однажды дядя моего мужа Джонас П. Джонас, — как тяжело отказываться от старых привычек. Были вещи, которые я предвкушал в течение всех сорока лет, пока жил активной жизнью. А это была действительно активная жизнь: работа в любое время суток; почти всегда на ногах по нескольку дней подряд; когда я, занимаясь слежкой, прыгал в поезд, идущий на север Шотландии (а мне хотелось провести спокойный вечер дома с хорошей книгой); и само собой мне приходилось все время быть начеку, чтобы что-нибудь не упустить.
Да, это была деятельная жизнь, хотя я никогда не возражал против всей этой суеты. Я не мог бы примириться только со скукой. Большинство людей, за которыми мне приходилось следить, были очень скучными и глупыми. Возможно, жестокими, но в своем роде куда более скучными, чем можно было бы подумать. И все разговоры, которые мне пришлось подслушивать, не шли ни в какое сравнение с беседами героев Диккенса или Теккерея.
Поэтому все эти годы я предвкушал, как, удалившись на покой, я наверстаю упущенное и буду читать, сколько захочу. Хорошие книги, толстые книги — я собирался прочесть их все. А что ты думаешь, я сейчас читаю на самом деле? Газеты, конечно... и каталоги. Я не могу точно сказать, почему каталоги так очаровали меня, вот разве что они заставляют мечтать и строить планы. Как бы там ни было, я однажды спас невинного человека от ареста за убийство благодаря своей привычке читать каталоги.
Это случилось в поезде, когда я ехал домой в Лондон из Йоркшира. Я возвращался из отпуска и был в довольно скверном расположении духа: во время моего отдыха дождь лил почти без перерыва; но как раз тот день, когда мне нужно было уезжать, был ясным и солнечным.
Кроме того, я почему-то забыл взять с собой что-нибудь, чтобы почитать в поезде. Время от времени я с завистью поглядывал на единственного человека в моем купе: мужчину, читавшего какой-то каталог. Все остальное время я дремал или смотрел на прекрасный солнечный пейзаж, проносящийся мимо.
Он был очень нервным, этот другой мужчина, один из тех людей, что думают, будто могут заставить поезд ехать быстрее, если будут часто смотреть на часы. Мне не было видно, что за каталог он читает, поэтому я не могу сказать, выбирал ли он розы для своего сада, редкие вина или долгоиграющие грампластинки. Но, по крайней мере, я могу сказать, что это было для него очень важно.
Тогда просто для тренировки, поскольку при моей работе это всегда может пригодиться, я задумался: что может быть важным для человека подобного сорта? Но меня клонило в сон, и я уже засыпал, как вдруг поезд замедлил ход, а мужчина схватил свои вещи и выбежал в коридор.
Однако он ошибся. Мы еще не прибыли туда, куда он хотел. Поезд не остановился, и через несколько минут мой спутник вернулся обратно, тяжело дыша и поглядывая на часы еще чаще, чем прежде.
На самом деле прошло еще десять минут, прежде чем мы прибыли на станцию, которая была ему нужна. Как и прежде, он схватил свое пальто, сумку и зонтик и выбежал из купе задолго до того, как поезд остановился. Едва это случилось, он мгновенно выскочил наружу, и я увидел, как он бежит по платформе впереди всех остальных пассажиров, которые сошли с поезда. В последний раз я видел его уже за ограждением, когда он отчаянно махал рукой, подзывая такси. Только тогда я заметил, что в спешке он забыл свой каталог.
Очень многих людей это не заинтересовало бы, но я, естественно, обрадовался, увидев его. Это был каталог аукциона, который должен был состояться в тот день в большом доме неподалеку, и начинался он через несколько минут после прибытия поезда на станцию. Все нетерпение моего спутника, очевидно, происходило оттого, что лоты, которые его особенно интересовали (судя по пометкам, сделанным карандашом) — главным образом старая стеклянная посуда, насколько я припоминаю, — выставлялись на продажу в самом начале аукциона.
Что ж, довольный, я уселся, чтобы прочитать весь каталог до конца и помечтать о том, чтобы приобрести серебро королевы Анны и драгоценные первые издания за бесценок.
Однако как раз в этот момент поезд резко повернул, и в окно ударило солнце. Как я уже говорил, был чудесный ясный день. Ну ладно, солнце светило слишком ярко, чтобы я мог продолжить чтение, поэтому я задернул шторы. Потом я устроился поудобнее и какое-то время занимался “покупкой” персидских ковров.
Это продолжалось недолго. В коридоре вдруг поднялся какой-то шум. Я выглянул из купе, чтобы посмотреть, в чем дело, и мне сказали, что в последнем купе они только что нашли задушенную женщину.
Почти сразу им стало совершенно ясно, кто совершил убийство. Это был мой “приятель” с каталогом. Люди из двух купе, расположенных между моим и тем, где лежала убитая женщина, видели, как он пробежал мимо них, а несколько минут спустя пробежал обратно. Все они видели, как он выскочил из поезда и умчался со станции так, словно полиция уже гналась за ним.
“Ну что ж, — подумал я, — они, вероятно, правы”. Но так как все говорили одновременно, сам я ничего не сказал. Я только пошел взглянуть на женщину и купе, где она лежала, а также на людей, находившихся в двух купе, расположенных между ее и моим.
В том купе, что было ближе к моему, ехала пожилая женщина из Йоркшира с дочерью, зятем и их ребенком. Они пили чай, когда кондуктор, зашедший проверить билеты, поднял тревогу. И повсюду на сиденьях были разложены сдобные булочки, печенье и термосы.
В другом купе находился один человек, высокий, важного вида пожилой мужчина, который говорил не так много, как другие, но совершенно ясно сказал, что видел, как мой “друг” прошел мимо, и было видно, что он очень взволнован.
Когда они спросили об этом меня, я согласился, что он “был взволнован”, но продолжал смотреть на мертвую женщину и думать о ней.
Она была очень вульгарной, бедная девочка, лет тридцати или около того. Видимо она читала, когда на нее напали, потому что журнал и сломанные очки в безвкусной оправе валялись на полу у ее ног. Она сидела на том сиденье, что было ближе к коридору, и шторы в купе с ее стороны были задернуты. “Это сделал убийца, — подумал я, — чтобы скрыть то, что он задумал, а не от солнца”. Потому что солнце било в окна с другой стороны.
Однако я заметил нечто странное. Хотя девушка сидела на том сиденье, что было ближе к коридору, ее багаж был в сетке над сиденьем, расположенным у окна. И на том же сиденье лежала скомканная газета, а на полу перед ним несколько сигаретных окурков, испачканных помадой, того же цвета, что была у нее. Так что, очевидно, в начале поездки она сидела именно там. А потом она пересела. Но почему?
Я продолжал обдумывать все это, а они сошлись на том, что полиции на станции, где мы перед этим остановились, следует сообщить о человеке, который там вышел. Тогда я сказал, что им не нужно беспокоиться об этом. “Убийца все еще с нами в поезде, — сказал я, — и меня ничуть не удивит, если он окажется тем самым услужливым малым, который так хорошо заметил волнение другого мужчины”.
“Конечно, мой товарищ по купе был взволнован, — сказал я. — Он боялся, что опоздает на аукцион и не сможет приобрести ценную георгианскую стеклянную посуду. Однако факты свидетельствуют, что женщина сидела, читала и курила у окна. Она пересела ближе к коридору, только когда поезд повернул, и в окно ворвалось слишком яркое солнце. Потому что вышло так, что в это же самое время я сам тоже читал, вместо того чтобы дремать. Я могу точно сказать вам, когда это произошло. Это произошло, когда я был в середине раздела “Восточные ковры” в каталоге.
Я тогда задернул шторы, а она вместо этого пересела в тень, на другую сторону купе. Но к тому времени человек, забывший каталог, был уже на аукционе и торговался за хрустальные графины и цветочные вазы”.
Поначалу они не поверили мне, но вскоре поняли, что тут что-то есть. Позже полиция выяснила, что этот пожилой господин был врачом, которого та женщина обвиняла в каких-то нарушениях врачебной этики.
Я сохранил тот каталог как своего рода напоминание об этом случае. У меня дома целые горы таких каталогов, и, хотя я мог бы читать Пруста и Достоевского, я вместо этого перелистываю списки картин старых мастеров или почтовых марок. Это глупая привычка, но я уже слишком стар, чтобы избавиться от нее. Перевод: Эстер Кецлах (псевдоним) -
ДЕЛО О ЛЕВОЙ РУКЕ
Как-то раз я объясняла Джонасу П. Джонасу, почему мне будет трудно написать его мемуары, и пыталась убедить его, что это не простое упрямство.
— Сам подумай, дядя Джонас, — говорила я, — просто сравни расследования, в которых ты участвовал, с историями, которые я сочиняю. Я знаю, что время от времени я ввожу в них убийства, просто для поддержания интереса. Но у меня все происходит среди хороших людей, обычно живущих за городом... хороших, культурных людей, с хорошими, приличными доходами... среди таких людей, которые в реальной жизни практически никогда не сталкиваются с насилием.
Дядя Джонас улыбнулся. Он ничуть не был обескуражен.
— Я вспоминаю человека по имени Руперт Бардел, — сказал он, — который происходил из очень уважаемой семьи, жившей за городом. Он окончил хорошую школу, получил хорошую работу в банке, а потом, когда началась война, он пошел в армию и вернулся оттуда с самым наилучшим послужным списком. Но это не помешало ему вскоре заработать совсем другой “послужной список”.
Вооруженные грабежи — вот чем он занимался. Но если бы ты встретила его в пабе или ехала бы рядом с ним в поезде, ты бы подумала, что он подающий надежды молодой врач, или адвокат, или университетский профессор. Он отлично вписался бы в одну из твоих книг, моя дорогая.
Да, так вот, когда он сбежал из Дартмура*, его образование, естественно, очень помогало ему. Как и то, что он прекрасно владел несколькими языками, и когда хотел, мог притвориться иностранцем — с паспортом и всем прочим, разумеется. Он очень тщательно подходил к таким вещам.
Я не стану рассказывать, почему я оказался втянут в это дело, или как я получил наводку, что Бардел живет в некой гостинице, но собирается в тот же день отправиться на самолете в Ирландию. На самом деле я не очень-то верил этой наводке, потому что получил ее из не слишком надежного источника. Однако понимал, что мне придется отправиться туда, и как можно быстрее, потому что у меня будет всего час или два, самое большее, чтобы решить, был ли мужчина в гостинице — если там вообще кто-то был — Барделом. И это будет совсем непросто.
У меня была всего одна надежная подсказка, а именно: у него была частично парализована левая рука. Он повредил ее в перестрелке, за которую и получил свой последний срок. Ты наверно подумала, что это сильно облегчило дело, не так ли? Ну что ж, слушай, что было дальше.
В гостинице жили всего три человека: американская пара и мужчина, похожий на художника, ну ты понимаешь, длинные волосы, борода, вельветовая куртка и рубашка с открытым воротом. Он был подходящего возраста, и того же телосложения, что и Бардел, да и борода, разумеется, вызывала подозрения. Но Бардел всегда любил воротнички, галстуки, и хорошо выглаженные брюки. С этой точки зрения, американец больше подходил для этой роли. Однако мне ничего не сказали о том, что у Бардела есть женщина.
Это была пухлая, маленькая женщина, лет сорока от роду; в симпатичной маленькой шляпке с цветами и туго затянутом корсете. Она была очень дружелюбна и сразу же завела со мной разговор, рассказывая обо всех соборах, которые они с мужем видели. Единственное, что сказал ее муж, — что мы могли бы получше сохранить эти соборы.
У него тоже были те же рост и фигура, что у Бардела, а темные очки, которые он носил, могли быть частью его маскировки. Но многие американцы носят темные очки в солнечную погоду, и многие из них позволяют вести разговор своим женам. А если бы я схватил его, и выяснилось бы, что я ошибся, это привело бы к одному из тех достойных сожаления международных скандалов, которых все мы предпочитаем избегать.
К счастью, все они были в баре, выпивали перед обедом, и я подумал, что легко будет заметить, если кто-то из мужчин лишь частично владеет левой рукой. Но, чтобы поднести ко рту стакан мартини или кружку пива, нужна только одна рука. И обычно это правая рука.
И вот, пока я сидел в баре рядом с ними и болтал о соборах, я начал думать, как бы выяснить, может ли американец пользоваться левой рукой или нет.
Мужчина с бородой подарил мне мою первую идею. В то же время его самого я практически вычеркнул из списка подозреваемых. Он сунул руку в карман и вытащил оттуда пачку сигарет и коробок спичек, а потом воспользовался двумя руками, чтобы зажечь спичку.
Я тут же достал свои сигареты и предложил их американцу и его жене. Они взяли по одной и ожидали, что я зажгу их. Я позволил им подождать. Но я мог бы догадаться, что это не сработает, потому что, как только он увидел, что я делаю, мужчина достал зажигалку и щелкнул ею. А для этого, конечно, ему нужна была только одна рука.
“Ну что ж, — подумал я, — присмотрюсь к нему за обедом. Если мясо ему будет резать жена, я узнаю, кто здесь Бардел”.
Вскоре все мы отправились в ресторан. Потом произошло нечто, заставившее меня снова заподозрить мужчину с бородой. Он просмотрел меню, решил, что ему не нравится то, что он там увидел, и заказал сандвич. Потом он положил перед собой книгу, а когда принесли сандвич, он рассеянно взял его правой рукой, а левую вообще сунул в карман. Это мог быть отлично разыгранный маленький спектакль. Если бы я не видел, что он воспользовался обеими руками, чтобы зажечь спичку, я бы тут же решил, что Бардел — это он.
Однако вскоре я понял, что наблюдение за тем, как обедает американец, мне тоже ничего не даст. Сначала он заказал суп, который всегда едят одной рукой. Потом принесли пирог с мясом и почками. Англичане ели бы такой пирог, пользуясь вилкой и ножом. Но американцы обходятся одной вилкой, и только если им попадется очень уж жесткий кусок мяса, берутся за нож. Мясо в пироге было достаточно мягким, и американец управился с ним без помощи ножа. Потом принесли крем-карамель* (снова достаточно одной руки). От сыра американец отказался.
Итак, все, что у меня было к этому времени, сводилось к тому, что я не видел, чтобы он пользовался левой рукой, однако я не мог быть уверен, что он не может ею пользоваться. И к тому же я выяснил, что он и его жена сразу после обеда уезжают в аэропорт. Должен ли я действовать несмотря на то, что узнал так мало?
“Остаются еще две возможности, — подумал я, — которые могут, так или иначе, решить дело”. Багаж американцев, несколько больших чемоданов, стоял в холле, а их машина была у входа. Если мужчина будет носить чемоданы только одной рукой, или позволит нести их жене, или если он поведет машину одной рукой, он определенно выдаст себя.
Поэтому, когда они вышли из ресторана, я вышел следом, чтобы проследить за ними. Из этого ничего не вышло. Он заплатил швейцару, чтобы тот вынес их багаж, а машину повела его жена. И то и другое выглядело вполне естественно. А я стоял и думал, что мне делать: прыгнуть в свою машину и ехать за ними, остаться и проследить за бородатым мужчиной или сдаться и вернуться домой.
Потом, когда я подумал про мужчину с бородой, мне внезапно пришло в голову, что, вероятно, не так уж трудно держать коробок спичек частично парализованной рукой. Поэтому я вернулся обратно в ресторан.
И там я увидел то, что решило все дело.
На столе, за которым сидели американцы, возле тарелки мужчины стояла еще одна маленькая тарелочка. На ней лежала недоеденная булочка. И стояла эта тарелочка с правой стороны. Я не заметил этого, когда наблюдал за тем, как ест американец.
Он передвинул эту тарелочку с левой стороны на правую. А этого не сделал бы никто, ни американец, ни англичанин, без очень веской причины.
Мы схватили его в аэропорту. И когда он начал стрелять, все были совершенно ошеломлены. Потому что он казался таким приятным, тихим, вежливым человеком, которого можно было принять за врача, адвоката или университетского профессора — одного из тех, моя дорогая, о ком вы любите сочинять свои истории. * В Дартмуре находится знаменитая каторжная тюрьма.
* Крем-карамель – десерт, представляющий собой заварной крем, политый карамельным соусом.
Перевод: Эстер Кецлах (псевдоним) -
ПРИГЛАШЕНИЕ К УБИЙСТВУ, ИЛИ...
Простодушный и безмятежный ум, подобный моему, услышав упоминание о “пати лайн”*, подумает о телефоне, который приходится с большим или меньшим успехом делить с соседом, а не о нынешнем политическом курсе коммунистических стран. Тем не менее, когда Джонас П. Джонас, надеясь, как всегда, соблазнить меня взяться за его мемуары, заговорил со мной про “пати лайн”, я решила, что речь пойдет о захватывающей шпионской драме.
Я перебила его резче, чем обычно.
— Послушай, дядя Джонас, — сказала я, — о чем бы я иногда не писала, я никогда, никогда в жизни, не писала про шпионов. Это совершенно не мой сюжет. Я просто не знала бы, с чего начать.
Он растерянно посмотрел на меня.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал он. — Я просто собирался рассказать тебе об одной сумасшедшей старухе, которая как-то раз пришла ко мне и рассказала, что услышала по телефону, будто замышляется какое-то убийство. Я подумал, что это как раз по твоей части. Мне стало интересно: что бы сделала ты, если бы она пришла со своей историей к тебе. Понимаешь, она ведь явно была сумасшедшей.
Это было хилое создание, с водянисто-голубыми глазами и подергивающейся щекой, одетое в очень элегантное платье, принадлежавшее, должно быть, еще ее бабке. Она начала свою историю сразу с середины, как обычно поступают подобные люди. Она сказала мне, что в полиции только посмеялись над ней, и что она хотела бы видеть их лица, когда это убийство произойдет.
Мне понадобилось некоторое время, чтобы во всем разобраться, но ее история более или менее сводилась к следующему. Она жила одна в доме, находившемся на расстоянии примерно в три четверти мили от деревни. Единственными ее соседями были люди, жившие через дорогу, и еще несколько человек из дома, расположенного на сотню ярдов ближе к деревне. У нее с этим домом был спаренный телефон, но владельцы его сейчас были в отъезде, а дом со всей обстановкой сдали каким-то другим людям. Когда она заговорила об этих “других людях” ее лицо побагровело, и она принялась потрясать своим зонтиком, глядя на меня так, словно все это случилось по моей вине. Один из них, как я понял, и замышлял убийство. Она узнала об этом потому, что когда кто-нибудь звонил в тот дом, ее телефон тоже издавал слабое позвякивание, и тогда, как она без тени смущения сообщила мне, она снимала трубку и слушала. В этих разговорах речь шла о том, что некто по имени Гарри подстерегает кого-то по имени Джордж, чтобы убить его, когда представится случай. Ну а теперь... — дядя Джонас, подняв бровь, взглянул на меня. — Что бы ты сделала с такой вот историей?
— Полагаю, я решила бы, что все это ей приснилось, — ответила я. — Или что эти соседи подшутили над ней, чтобы отплатить за подслушивание.
— Именно так я и подумал, — сказал он. – И полиция тоже. Она отправилась туда после того, как обсудила всю эту историю с людьми, жившими напротив, ювелиром из Лондона и его женой, которые и посоветовали ей пойти в полицию. Однако, по какой-то таинственной причине, когда полицейские пришли, чтобы прослушать ее телефон, ничего не произошло. “И они подумали, что я сумасшедшая, — сказала она. – Они думают, что я слышу то, чего нет”
Что ж, как я сказал, я подумал то же самое. Но в этой истории с убийством что-то было... В таком деле нельзя рисковать. Поэтому я сказал ей, что приду к ней в деревню и посмотрю, что я могу сделать.
“Но не говорите никому, что я приду, ни единому человеку не говорите”, — сказал я.
Я приехал на следующий день, и по тому, как дернулась кружевная занавеска на окне, выходившем на улицу, я сразу понял, что она меня ждала. Я подумал, что она, вероятно, провела немало времени у этого окна.
Она открыла дверь чуть ли не раньше, чем я подошел к ней, и едва не расплакалась, так она была рада, что я отнесся к ней достаточно серьезно, чтобы приехать. Мы прошли в гостиную, откуда открывался прекрасный вид на дорогу и на сад дома напротив. Она напоила меня чаем, а потом мы сели и стали ждать, когда послышится негромкое позвякивание телефона. Ее охватило лихорадочное возбуждение от беспокойства, что этого может не произойти.
Но примерно через полчаса телефон звякнул, и она бросилась из комнаты, призывая меня следовать за ней. Телефон находился в комнате, расположенной в задней части дома. Она сняла трубку и сунула ее мне в руку, дрожа от возбуждения. Я прижал трубку к уху. Совершенно отчетливо я услышал голос, сказавший: “Я не уверен, Гарри, что идея застрелить его так уж хороша. Пистолет производит столько шума. Лично я предпочитаю бритву”. “Грязно, — ответил Гарри. — Слишком много крови”. “Зато тихо и спокойно”, — сказал первый голос. “Это только если он не успеет закричать, — сказал Гарри. – Человек, которому перерезают горло, может издать ужасный, леденящий душу крик”.
Дядя Джонас сделал паузу и, подняв бровь, снова вопросительно посмотрел на меня.
— Ну, видишь теперь, — сказал он. – Она не выдумала эти голоса. Что бы ты стала с ними делать?
— Пошла бы прямиком к новым жильцам из соседнего дома, — ответила я. – И сказала бы им, что шутка шуткой, но они перестарались.
— Я думал об этом, — сказал дядя Джонас.
— Отлично, — сказала я. – И что же ты сделал?
— Я выскочил из дома, перебежал через дорогу и бросился в сад напротив, а когда увидел, что входная дверь заперта, я вломился в дом через окно. И там я нашел хорошенькую жену ювелира, которая дала разумный совет обратиться в полицию, в объятьях хорошо известного похитителя драгоценностей по имени Альфи Питерс. Чтобы доставить ему удовольствие, она украсила себя почти всеми драгоценностями, которые когда-либо дарил ей муж. А то, что она не надела, лежало в сейфе, который она любезно оставила открытым. Увидев меня, она, разумеется, пришла в ярость. Но тут Альфи вытащил нож, и она начала понимать, что здесь на самом деле происходит. Альфи умел довольно ловко обращаться с ножом, и для нас обоих все могло закончиться скверно, если бы эта сумасшедшая старуха не последовала за мной и не швырнула свой зонтик, словно какой-то метательный снаряд, прямо в живот Альфи, заставив его выронить нож, прежде чем он успел приступить к делу.
Знаешь, это было одно из самых быстрых озарений в моей жизни. Внезапно я увидел, как все кусочки встают на свое место.
Старуха вечно подглядывала в окно за соседями, поэтому она, разумеется, знала о каждом, кто имел привычку навещать жену ювелира. И Альфи не хотел торопиться. Он был настоящим артистом в своем деле и любил всегда тщательно подготовить почву. Но телефон у старухи находился в задней комнате, так что, когда она подслушивала, он мог незамеченным пробираться в дом напротив. Выбраться обратно было проще, потому что он обычно уходил оттуда почти перед самым возвращением домой ничего не подозревающего мужа. А это было уже после наступления темноты. Жена ювелира, разумеется, знала об этих телефонных разговорах и предупредила банду, когда полиция пришла их послушать. Она, впрочем, не догадывалась, что это банда. Она думала, что это просто очаровательный Альфи Питерс и его услужливые друзья.
Старуха ничего не заплатила мне за все, что я сделал. Она решила, что раскрыла все дело сама, а все остальные по своей глупости лишь мешали ей. А когда я попытался урезонить ее, она сразу схватилась за зонтик.
Дядя Джонас поднял бровь еще выше.
— Хотел бы я знать, что ты бы смогла поделать с этим, — сказал он. * Выражение “пати лайн”( party line) в английском языке имеет два значения: “спаренная телефонная линия” и “линия партии”.
Перевод: Эстер Кецлах (псевдоним) -
ГУБНАЯ ПОМАДА ВЫДАЕТ УБИЙЦУ
— Я надеюсь, ты нашла что-нибудь во всех этих историях, которые я тебе рассказываю, — сказал Джонас П. Джонас. — И, между прочим, ты можешь преспокойно их использовать сколько угодно, если только ты будешь иногда упоминать мое имя. Хотя, пожалуй, я мог бы принять и небольшой процент от того, что ты на них заработаешь.
И я надеюсь, ты заметила, что во всех этих историях есть одна важная черта. А именно — внимание к деталям. Если ты не будешь подмечать все детали, тебе нечего даже и мечтать, стать сыщиком.
— Я никогда не думала об этом в любом случае, — ответила я.
— Не вижу, почему бы и нет, — сказал он. — Но давай я просто испытаю тебя. Что ты смогла бы сделать с такой вот маленькой коллекцией деталей? Богатый старик с преданной экономкой. Любящая племянница и не очень любящий внук. Старика нашли мертвым в кресле у камина. На подлокотнике кресла стояла чашка из-под кофе, а на ободке чашки осталось полукруглое пятно губной помады. Он всегда выпивал чашку кофе после обеда. И он уже несколько часов сидел там мертвый, прежде чем его обнаружили. На коленях у него лежала книга, на носу были очки для чтения, однако свет в комнате не горел.
Ну, что бы ты сказала обо всем этом?
— Поскольку эту историю рассказываешь ты, дядя Джонас, — это убийство, — сказала я. — Кроме того, я сказала бы, что преданная экономка небрежно вымыла чашку, а старик был слишком близоруким, чтобы это заметить.
— Книга у него на коленях была напечатана очень мелким шрифтом, а его очки для чтения были довольно слабые, — сказал дядя Джонас. — Для своего возраста у него было прекрасное зрение.
— Тогда я сказала бы, что он слишком боялся обидеть свою экономку, чтобы поднимать шум из-за такого пустяка, как помада на кофейной чашке. Кстати, чья это была помада?
— Любящей племянницы. Но старик был слишком богат, и оставил своей экономке слишком много денег по завещанию, чтобы беспокоиться, как бы не обидеть ее. А что касается небрежности при мытье посуды, то все остальное в доме было так вычищено и отполировано, как только это вообще возможно.
Позволь сообщить тебе еще несколько фактов. Тело обнаружил внук. Он жил с дедом, и как раз в то утро перед тем, как молодой человек ушел на работу, они поссорились из-за того, что он недостаточно усердно трудится, и старик, в своей обычной манере, пригрозил вычеркнуть его из своего завещания. Вот почему, как только выяснилось, что его дед умер не от естественных причин, а от отравления барбитуратами, молодой человек обратился ко мне за помощью. Он сказал, что экономка сразу же сообщила полиции про его ссору с дедом, и, к несчастью, хотя он провел у себя в офисе большую часть дня, он уходил обедать в паб, где было очень много народу, и похоже, никто там не помнил, чтобы видел его. По его словам, полиция склонна подозревать, будто на самом деле он во время обеда вернулся домой и подсыпал что-то в еду старика.
— Ты хочешь сказать, что в чашке из-под кофе яда не было? — спросила я.
— Его не было ни в той чашке из-под кофе, — сказал дядя Джонас, — ни где-либо еще. Таким образом, стало ясно, что, куда бы ни подсыпали яд, то, в чем он был, уже вымыли. А это наводило на мысль о каком-то блюде, которое старик ел за обедом.
Понимаешь, у экономки этот вечер был выходной. И, как у них было заведено в таких случаях, она накормила его обедом, потом отнесла кофе в гостиную, чтобы он мог пить его так долго, как ему захочется, пока она моет посуду после обеда. А потом она отправилась навестить свою замужнюю сестру. Она вернулась домой только поздно вечером, через пару часов после того, как молодой человек вернулся из офиса и обнаружил своего деда мертвым. Конечно, яд мог быть в кофе, и, возможно, именно молодой человек сполоснул чашку и кофейник. Но в таком случае, зачем он заменил эту чашку другой, с пятном от помады?
— Неуклюжая попытка обвинить племянницу? — предположила я. — А, кстати, когда помада попала на чашку?
— В то самое утро. Племянница зашла к дяде в одиннадцать часов, и они вместе пили кофе с печеньем.
— А она должна что-нибудь унаследовать от него?
— О, да. Все они наследники — племянница, внук и экономка.
— Тогда, я думаю, что его убила племянница, — сказала я.
— Почему? — спросил дядя Джонас.
— Я просто чувствую это, — ответила я.
— Единственная вещь, которую должен чувствовать хороший сыщик, это погода, — сказал он. — Прежде чем делать такие поспешные выводы, тебе стоило бы попросить меня рассказать о ней побольше. Например, что она делала весь остаток дня. Тогда я сказал бы тебе, что, попив кофе с дядей, она уехала на поезде в Ньюкасл, и что у нее нет ковра-самолета, на котором она могла бы мгновенно перелететь в Лондон, чтобы заменить кофейные чашки.
Но на самом деле есть всего один вопрос, который тебе нужно было задать мне, чтобы решить все дело. Тебе следовало бы спросить, были ли на чашке отпечатки пальцев племянницы в придачу к пятну от ее помады, — сказал дядя Джонас.
— А они там были?
— Да.
— Ну, хорошо. Однако я не вижу, чем это может помочь, — сказала я. — Раз она была в Ньюкасле.
— Не видишь? — его глаза удовлетворенно сверкнули. — Понимаешь, это значит, что чашку, из которой она пила, вообще не мыли. Это значит, что дело не в том, что пятно от губной помады просто не заметили. По какой-то причине наша невероятно аккуратная экономка отставила эту чашку в сторону вместо того, чтобы вымыть ее вместе с остальной посудой после обеда. Это могла сделать только экономка. Никто другой не мог помешать ей вымыть эту чашку, если бы она захотела это сделать.
А почему она не вымыла чашку? Да потому, что когда она унесла поднос с кофейником и чашками, которыми в то утро пользовались старик и его племянница, она сообразила, что у нее есть кофейник с остатками самого обычного кофе и чашка, которой всегда пользовался старик. В чашке был осадок и немного сахара, который он всегда добавлял в кофе, и его отпечатки пальцев на чашке. Она подумала, эта славная, преданная женщина, что все, что ей нужно сделать, когда она проскользнет в дом, за час или два до того, как должен был вернуться из офиса внук (а ее замужняя сестра поклянется, что она в это время пила у нее чай), — это убрать кофейник и заменить чашку с ядом на другую, совершенно безобидную. Ту, из которой старик пил кофе утром. Это должно было снять все вопросы, которые могли бы задать.
Сердечный приступ, бедный старый джентльмен, такой крепкий для своего возраста, но это ожидает нас всех, раньше или позже, не так ли? Вот каким должен был быть вердикт. Но она не осмелилась зажечь свет, чтобы кто-нибудь не догадался, что она вернулась домой. Поэтому ей пришлось заменить чашку при свете уличного фонаря, светившего в окно. При таком освещении красное пятно от помады было не заметно, и она взяла чашку, из которой пила племянница, вместо чашки старика, и оставила ее на подлокотнике кресла, где внук и нашел ее.
— Если бы она потрудилась вымыть чашку племянницы, когда мыла посуду после обеда, то не совершила бы в темноте такой ошибки, — сказала я.
— Да, конечно. Убийце тоже нужно быть очень внимательным к деталям, — сказал дядя Джонас.
— Думаю, что я не сделала бы подобной ошибки, — сказала я.
Он ничего не ответил на это. И почему-то, когда он задумчиво посмотрел на меня, в его взгляде вдруг появилось беспокойство. Перевод: Эстер Кецлах (псевдоним) -
БИБЛИОГРАФИЯ
“THE CASE OF THE TWO QUESTION” by E. X. FERRARS ｢vignette｣
1st ed: “The Evening Standard”, 8 Dec 1958 ｢as “When a Young Girl’s Eyes Are Crazy with Worry”｣
✪ “Ellery Queen’s Mystery Magazine” ｢v34 #2, #189, August 1959｣
✪ “The Casebook of Jonas P. Jonas and Other Mysteries” ｢September 17th 2012 by Crippen & Landru Publishers｣ ｢author's collection｣
“THE CASE OF THE BLUE BOWL” by E. X. FERRARS ｢vignette｣
1st ed: “The Evening Standard”, 9 Dec 1958 ｢as “No More Milk for Mrs. Toomes”｣
✪ “Ellery Queen’s Mystery Magazine” ｢v34 #4, #191, October 1959｣
✪ “The Casebook of Jonas P. Jonas and Other Mysteries” ｢September 17th 2012 by Crippen & Landru Publishers｣ ｢author's collection｣
“THE CASE OF THE AUCTION CATALOGUE” by E. X. FERRARS ｢vignette｣
1st ed: “The Evening Standard” ｢10 December 1958｣ as ”The Collector Who Ran Away from Murder”
✪ “Ellery Queen’s Mystery Magazine” ｢v35 #3, Whole No. 196, March 1960｣
✪ “The Casebook of Jonas P. Jonas and Other Mysteries” ｢September 17th 2012 by Crippen & Landru Publishers｣ ｢author's collection｣
“THE CASE OF THE LEFT HAND” by E. X. FERRARS ｢vignette｣
1st ed: “The Evening Standard”, 11 Dec 1958 ｢as “A Lunch Plate Stopped Bardell’s Escape”｣
✪ “Ellery Queen’s Mystery Magazine” ｢v36 #6, #205, December 1960｣
✪ “The Casebook of Jonas P. Jonas and Other Mysteries” ｢September 17th 2012 by Crippen & Landru Publishers｣ ｢author's collection｣
“INVITATION TO MURDER — ON THE PARTY LINE” by E. X. FERRARS ｢vignette｣
1st ed: “The Evening Standard”, 12 Dec 1958
✪ “The Casebook of Jonas P. Jonas and Other Mysteries” ｢September 17th 2012 by Crippen & Landru Publishers｣ ｢author's collection｣
“A LIPSTICK SMEAR POINTS TO THE KILLER” by E. X. FERRARS ｢vignette｣
1st ed “Evening Standard”, 13 December 1958
✪ “The Casebook of Jonas P. Jonas and Other Mysteries” ｢September 17th 2012 by Crippen & Landru Publishers｣ ｢author's collection｣ - ×
Подробная информация во вкладках
) за знакомство с новым для меня автором.