Из окон своего кабинета я наблюдал, как Лос-Анджелес празднует окончание Второй мировой войны. Центральное управление ордеров занимало всю северную часть одиннадцатого этажа мэрии, так что у меня была отличная точка обзора. Я видел, как через дорогу, на стоянке, клерки из архивного бюро пили прямо из бутылок, как полицейские строили заслон и выдвигались в направлении Маленького Токио[1], что находился в нескольких кварталах отсюда. Полицейские должны были сдерживать толпы молодых людей, которые, сцепившись руками по несколько человек, собирались обрушиться на японский квартал не хуже атомной бомбы. Сильно вытянув шею, я мог видеть черные клубы дыма, высоко поднимавшиеся над Банкер-Хилл[2], — верный признак того, что патриотически настроенные учащиеся колледжа «Белмонт-Хай» «разули» машины и подожгли покрышки. На бульваре Сансет и улице Фигероа кучковались «зутеры»[3], нарушая постановление мэрии о костюмах "зут"[4] и, по-видимому, полагая, что сегодня им за это ничего не будет.

А над самым моим столом было крошечное окошко, которое выходило на восток, и в нем не видно было ничего, кроме смога и огромной автомобильной пробки, медленно двигавшейся к Бойл-Хайтс[5]. Я посмотрел на рыжевато-коричневую дымку и представил себе все эти машины, упирающиеся друг другу в бамперы и купающиеся в облаках ядовитых испарений. Когда моя фантазия совсем разыгралась, и мне уже мерещилось целое небо атомных бомб, падающих на здания Детективного бюро лос-анджелесского полицейского управления, я рывком открыл ящик письменного стола и вытащил два листа бумаги, о которых все утро старался не вспоминать.

На первом листе была нацарапана записка от дежурного офицера:

«Ли, Уоллес Симпкинс на прошлой неделе вышел из Квентина[6]. Теперь скрывается где-то в нашем округе. Я подумал, что тебе стоит знать. Будь осторожен. Дж. К.»

Веселенькая новость к Дню Победы[7].

На втором листе было телетайпное сообщение из университетского подразделения[8]. Вместе с предупреждением Джорджи Колкинса это сообщение указывало на начало новой войны на один фронт.

За последние пять дней в округе Вест Адамс произошло четыре крупных ограбления, совершенных бандой из двух человек: белым и негром. Modus operandi[9] во всех четырех случаях был идентичным: вечером, за полчаса до закрытия, когда кассовые аппараты были полны наличности, грабились винные магазины, обслуживавшие верхушку негритянского общества. Хорошо одетый белый мужчина входил в магазин, сбивал продавца с ног рукояткой автоматического пистолета сорок пятого калибра, а в это время грабитель-негр запихивал кеш в бумажный пакет. Дважды в момент ограбления в магазинах оказывались покупатели; их тоже зачем-то избивали: одна пожилая женщина в критическом состоянии все еще находилась в больнице.

Все было просто и понятно, как дважды два. Я снял телефонную трубку и позвонил Элу Ван Паттену в окружное бюро по условно-досрочному освобождению.

— Говори. Время — деньги.

— Это Ли Бланшар, Эл.

— Большой Ли! Ты что, работаешь сегодня? Война кончилась, парень!

— Это не так. Слушай, мне нужно постановление об условно-досрочном освобождении. Вышел из Квентина на прошлой неделе. Еще мне нужен адрес, если он имеется. Если нет, то просто скажи, где его искать.

— Имя? Обвинение?

— Уоллес Симпкинс, параграф 665. Я посадил его в тридцать девятом.

Эл присвистнул.

— Легко же он отделался. У него была «мохнатая лапа»?

— Возможно, просто вел себя хорошо или работал в тюрьме на военпром. Его подельника освободили после Перл-Харбора при условии, что тот пойдет в армию. Если можешь, то сделай побыстрее.

— Уже бегу.

Эл, видимо, положил трубку на стол, и я в течение долгих минут изнывал, слушая, как сквозь треск статики прорывался шум веселья: мужской и женский смех, звон бутылок... Кто-то пытался настроить радио на волну с танцевальной музыкой, но вместо этого постоянно прорывались ликующие голоса дикторов, читающих важнейшую новость дня. Невольно прислушавшись к голосу Эдварда Мароу[10], я мысленно представил себе «Дикого» Уолли Симпкинса с кучей наличности и вооруженного до зубов, который в этот момент меня разыскивает.

Меня уже начала бить нервная дрожь, когда вернулся Эл и сказал в телефонную трубку:

— Его уже ищут, Ли.

— Судебный ордер выдан?

— Пока нет.

— Тогда не тратьте время.

— О чем ты?

— Да не бери в голову. Позвони лейтенанту Холланду из университетской полиции и скажи, что Симпкинс — это половина той банды, которую он ищет. Еще скажи Холланду, чтобы он разослал ориентировку с примечаниями «Вооружен и очень опасен» и «При задержании применять все необходимые средства».

Эл снова присвистнул.

— Все так плохо?

— Да, — кисло ответил я и повесил трубку.

Для лос-анджелесской полиции выражение «При задержании применять все необходимые средства» означало «Стрелять без предупреждения». Я почувствовал, как страх немного меня отпустил. Моей работой было искать беглых преступников. Поэтому я сунул за пояс у спины запасной пистолет и отправился на поиски человека, поклявшегося меня убить.

Я поехал в Вест Адамс. День был жаркий и влажный. Люди выбегали прямо на проезжую часть и предлагали сигналящим автомобилистам выпить за победу. На каждом светофоре возникали небольшие пробки. Из окон офисов летели обрывки бумаг и серпантины телетайпных лент. Все это начало меня раздражать, поэтому я прилепил на крышу мигалку, врубил сирену и стал пробираться между застрявшими в праздничной сутолоке автомобилями. Наконец, центральные улицы остались только в зеркале заднего вида моей машины. Затормозил я уже на улице Альварадо, где город, который я поклялся защищать, снова выглядел, как обычно. Подруливая к правому тротуару, я снова подумал о Уоллесе Симпкинсе и понял, что моя нервозность не исчезнет, пока этот ублюдок не будет пойман и упакован должным образом.

Мы словно вернулись на шесть лет назад, в осень тридцать девятого года, когда я был сотрудником университетского подразделения и регулярно выступал в полутяжелом весе на стадионе "Лиджен"[11]. Пара грабителей — один белый и один негр — совершала налеты на магазинчики и закусочные в Вест Адамсе. Белый парень, выдававший себя за члена банды Микки Коэна[12], заставлял владельцев открывать сейфы и платить якобы за ежемесячную защиту. В это время негр шнырял по заведению и чистил кассовые аппараты. Когда белый парень получал доступ к сейфу, он выгребал все деньги и без всякого повода избивал пистолетом хозяина. После этого грабители уезжали на север, в респектабельный район Уилшир. Белый парень вел машину, а негр прятался на заднем сиденье.

Я оказался причастным к расследованию по чистой случайности.

После пятого нападения банда залегла на дно. Один мой осведомитель сообщил: Микки Коэн узнал, что белый качок был одним из его бывших головорезов, и дал приказ разыскать его. Также ходили слухи, что чернокожий парень, известный под кличкой «Дикий Уоллес», искал нового партнера и новую территорию для «работы». Я слил эту информацию детективам и выбросил все из головы. А через неделю началось веселье.

В качестве благодарности за помощь я получил предложение подхалтурить. Надо было поработать охранником во время игры в покер с крупными ставками. Играли высокие чины лос-анджелесской полиции и шишки с военно-морской базы в Сан-Диего. Игра проходила в задней комнате особняка Минни Робертс. Здесь находился разрешенный властями шикарный бордель. Все, что мне нужно было делать, это выглядеть большим, недалеким и угодливым парнем, готовым в любой момент травить боксерские анекдоты. Но для меня это был серьезный шаг к званию сержанта и к переводу в подразделение детективов.

Все шло хорошо — все улыбаются, хлопают меня по плечу, посмеиваются над моим рассказом о том, как я проиграл Джимми Бивинсу[13], — пока в дверь не вошли парень-негр в одежде шофера и молодой оливковокожий мужчина в военно-морской офицерской форме. Я видел, как под левой рукой шофера оттопыривался его плащ, и как свет люстры, висевшей над головой офицера, отражался от его темной кожи и тщательно уложенных волос.

И я все понял.

Я подошел к Уоллесу Симпкинсу и протянул ему правую руку. Когда он схватил ее для рукопожатия, я врезал ему коленом по яйцам и провел жесткий левый хук в шею. Когда он рухнул на пол, я прижал ногой выпуклость его плаща, где был спрятан пистолет, выхватил свой собственный ствол и навел его на красавчика в форме.

— Bon voyage[14], адмирал, — сказал я.

«Адмирала» звали Уильям Бойл. Этот начинающий грабитель был отпрыском зажиточной чернокожей семьи, которая переживала трудные времена. Он стал свидетелем обвинения против «Дикого» Уоллеса, получил в рамках заключенной со следствием сделки три года из пяти, отбывал наказание в Чино[15] и был условно освобожден в начале сорок второго года. Симпкинс был осужден по пяти пунктам обвинения. Ему вменялись ограбления с отягчающими обстоятельствами. Он получил длительный срок и был заключен в тюрьму Сан-Квентин. Но еще перед этим, в суде, он, поклявшись духом Барона Самеди[16], напророчил Билли Бойлу и мне, что убьет нас обоих, порежет на кусочки и скормит своей собаке. Я больше чем наполовину поверил в его предсказание, и в первые несколько лет, пока его не было, каждый раз, чувствуя какое-то недомогание, представлял, что это Уоллес, сидя в камере, втыкает булавки в синюю куклу вуду, изображавшую Ли Бланшара.

На правом сиденье моей машины лежали отчеты об ограблениях. Я их пролистал. Адреса четырех мест, на которые совершила налеты черно-белая парочка, охватывали район от 26-й улицы и Граммерси-плейс до проспекта Ла-Брея и бульвара Адамс. Оказавшись на межрасовой границе, я мог воочию наблюдать, как изменяется характер местности: простота белого среднего класса переходила в пафосность цветного населения. К востоку от Сент-Эндрюс-плейс дома были неопрятные, с облупившейся краской и с маленькими, неухоженными передними лужайками. К западу строения несли на себе отпечаток элегантности: небольшие домики были окружены каменными оградами, за которыми росла аккуратно подстриженная зелень. Особняки, благодаря которым Вест Адамс получил прозвище «Город богатых черных», могли заткнуть за пояс виллы на Беверли-Хиллз. Они были довольно старые, большие и архитектурно скромные, словно их владельцы понимали, что единственный способ быть богатым и при этом оставаться черным — это притушить амбиции и со спокойным благородством пользоваться деньгами белых.

О Городе богатых черных я знал лишь по множеству противоречивых баек. Когда я работал в университетской полиции, это место не входило в мой участок. В этом районе был самый низкий в Лос-Анджелесе уровень преступности на душу населения. В моем подразделении следовали негласному правилу: с черными пусть разбираются черные. Как будто мы говорили на каком-то другом языке. И обитатели Города богатых черных неплохо справлялись сами. Грабителей, которые были настолько тупыми, чтобы пытаться пробраться к дому по лужайке и разбить витражное стекло входной двери, встречали залпами из тысячедолларовых ружей для стрельбы по тарелочкам. Этими ружьями владели финансисты-негры, которые как бы стремились показать любому белому с большими деньгами, что такое настоящий аристократический шик. Город богатых черных делал чертовски хорошую работу, не прибегая к посторонней помощи.

Но байки рассказывали и еще кое о чем, и, работая в университетском подразделении, я часто задавался вопросом, а не сочиняли ли их обычные белые копы, которые просто не могли смириться с тем фактом, что эти «ниггеры», «угольки», «черномазые» и «шоколадки» были в состоянии купить их с потрохами. Истории варьировались от довольно прозаичных: негры-бутлегеры, связанные с мафией, заколачивали бабки, открывали алкогольные магазины в Уоттсе[17] и незаконно работали на швейных фабриках в Сан-Педро[18]; до экзотических: те же самые бандиты наводняли бедные черные районы дешевым героином и поставляли сексапильных мулаток власть имущим в обмен на значительные послабления при покупке недвижимости, что делалось в обход законов о расовой сегрегации[19]. Но все, кто рассказывал эти байки, сходились в одном: если деньги Города богатых черных первоначально имели криминальное происхождение, то теперь все эти доллары были чисты и незапятнаны.

Подрулив к винному магазину на Граммерси, я еще раз глянул в полицейский отчет об ограблении и узнал, что продавец был один, когда нос к носу столкнулся с двумя грабителями и чуть позже был отправлен в нокаут рукояткой пистолета. Желая получить подтверждение ориентировки лейтенанта Холланда непосредственно от свидетеля, я вошел в чистенький магазинчик и приблизился к прилавку.

Из подсобки вышел высокий негр с забинтованной головой. Глядя на меня сверху вниз, он сказал:

— Слушаю, офицер.

Мне понравилась его лаконичность, и я тоже не стал тянуть. Показав ему фотографию Уоллеса Симпкинса, я спросил:

— Это один из них?

Негр слегка вздрогнул и ответил:

— Да. Поймайте его.

— Поймаем и упакуем.

Через час у меня были подтверждения еще от троих свидетелей, и я стал продумывать стратегию. Объявленный в розыск, Симпкинс, скорее всего, будет повязан первым же полицейским, который с ним столкнется. Эта мысль слегка утешала. Также вероятно, что Арти Холланд посадил своих людей в подсобках других винных магазинов в этом районе, так что искать Симпкинса в общедоступных местах было для меня пустой тратой времени. Остановившись возле вязовой аллеи, я смотрел, как на огромных общественных лужайках трудятся садовники-японцы, и мне вдруг подумалось о том, что привязанность «Дикого» Уоллеса к Городу богатых черных и к белым партнерам была тем самым «рычагом», на который мне нужно было надавить. Я должен был прошерстить бледнолицых преступников.

Я направился на юг. По проспекту Ла-Брея до бульвара Джефферсона и обратно до бульвара Адамса. Проехал по 1-й авеню, по 2-й авеню, по 3-й, по 4-й и по 5-й. Единственные белые, которых я видел, были другие копы, почтальоны, владельцы магазинов и бродяги. Я покружил по барам в Маунт Вашингтон[20], но не нашел ни одного знакомого белого уголовника, из которого мог бы вытрясти информацию.

К концу дня я был вымотан, зол и голоден; и опять представлял себе, как Симпкинс втыкает булавки в уже новенькую куклу Бланшара, теперь одетую в штатское. Я остановился около закусочной и заказал себе сэндвич с мясом, шинкованной капустой и картошкой-фри. Я уже допивал вторую чашку кофе, когда в закусочную вошла смешанная пара.

Девушка была миловидной мулаткой в летнем розовом платье, которое призвано было отчасти скрывать ее округлые формы, что удавалось с большим трудом. Мужчина был невысок ростом и мускулист. Он был одет в помятую гавайскую рубашку и брюки цвета хаки, которые смахивали на военные. Сидя за своим столиком, я слышал, как они делали заказ: шесть больших порций курицы с обильной подливкой.

— Хочется пожрать, — сказал мужчина бармену.

Когда они отошли от прилавка, мужчина слегка наподдал коленом девушке. Она немедленно обернулась, сжала кулаки и откинула голову назад так, словно хотела избежать нежелательного поцелуя. Я увидел, что каждая черточка ее лица пылала ненавистью.

Тут что-то не так, подумал я, покидая закусочную. Я сел в машину и стал ждать, когда парочка выйдет на улицу. Минут через пять они появились. Девушка шла впереди. Мужчина в нескольких шагах позади нее. При этом он откровенно разглядывал ее с ног до головы, а из его приоткрытого рта выглядывал кончик языка, придавая мужчине сходство с пустынной ящерицей. Они сели в довоенный «Паккард-седан», припаркованный прямо перед моей машиной. Мужчина-ящерица сел за руль. Когда они тронулись, я сосчитал до десяти и двинулся следом.

Следить за «Паккардом» было легко. У этой машины была длинная радиоантенна, увенчанная рыжим лисьим хвостом, поэтому я мог скрываться за несколькими автомобилями сразу и использовать этот хвост в качестве ориентира. Мы выехали из Города богатых черных на Вестерн-авеню, и вскоре ухоженные особняки сменились многоквартирными домами, между которыми теснились лачуги из картона, скрепленного проволокой. Чем дальше на юг мы ехали, тем кварталы становились все беднее. Когда «Паккард» свернул на 94-ю улицу и поехал на восток, вдоль дороги потянулись автомобильные свалки, все больше стали попадаться фасады храмов вуду и вывески парикмахерских салонов. Все это походило на преддверие «ада белого человека».

На перекрестке 94-й и авеню Нормандье «Паккард» съехал на обочину и остановился. Я же продолжил движение до следующего поворота. В зеркале заднего вида я видел, как мужчина-ящерица и девушка пересекают проезжую часть и входят в единственный — приличный с виду — дом в этом квартале: выкрашенное в белый цвет кирпичное строение, напоминающее католический храм в миниатюре. Я заглушил мотор, вытащил из-под сиденья фонарик и вышел из машины.

Я сразу понял, что это не место преступления. В этом квартале не было ничего, кроме социального жилья, пустырей и разбитых колымаг. Однако у обочины дороги стояло шесть прекрасных автомобилей 1940–1941 годов. Присев на корточки, я посветил фонариком на номерные знаки, запомнил цифры и вернулся в свою машину. Хриплым шепотом я передал в участок по двусторонней рации сведения о номерах и стал ждать, когда их «пробьют».

Ждать пришлось недолго: минут десять.

Прижав микрофон рации к уху, я слушал бормотание дежурного. «Паккард» был зарегистрирован на Леотиса Мак-Карвера, мужчину, сорока одного года, проживающего в доме 1348 на 94-й Западной улице в Лос-Анджелесе. Этот дом, по-видимому, и был тем самым миниатюрным «храмом». По роду занятий Мак-Карвер был профсоюзным деятелем в "Братстве проводников спальных вагонов"[21]. Другие тачки были зарегистрированы на черных и белых головорезов, ступивших на преступный путь еще в начале 1920-х годов. Когда дежурный прочитал имя Ральфа «Большого Тунца» Де Сантиса, о котором было известно, что он — стрелок Микки Коэна, я решил, что к этому «храму» надо получше присмотреться.

Прихватив с собой фонарик и два пистолета, я пересек по диагонали пустырь, выходивший к заднему двору моей цели. Далеко, где-то в центре города вспыхивали фейерверки, освещая небо, но здесь, казалось, никому до праздника дела не было — здесь к войне было совсем другое отношение. Приблизившись к забору, окружавшему дворик «храма», я разбежался, подпрыгнул и, помогая себе руками и ногами, перемахнул через ограду. Приземлился я на мягкую траву.

Задний фасад дома был погружен во тьму. Там было тихо, поэтому я не стал рисковать и включать фонарик. Высмотрев сбоку в стене хлипкую деревянную дверь, я на цыпочках подошел к ней и осторожно толкнул. Дверь оказалась незапертой.

Сначала я посветил фонариком. Узкий луч света скользнул по пыльному полу и стенам, по сложенным садовым стульям и полуоткрытой дверце платяного шкафа. Открыв дверцу полностью, я увидел висевшие на плечиках военные мундиры, увешанные наградными лентами за военные кампании и другими знаками отличия.

Мое внимание привлекли голоса, раздававшиеся из глубины дома. Я напряг слух и различил как речь белых, так и негритянский говорок. Люди о чем-то громко спорили. Передо мной была еще одна дверь. Голоса, по-видимому, доносились из соседней комнаты. Я чуть-чуть приоткрыл дверь, присел на корточки и прислушался.

— ...да говорю же вам, что нам надо найти такое место, чтобы мы все вместе могли спокойно уйти, — надрывался явно негритянский басок, — потому что, даже если мы разделимся — цветные с цветными, а белые с белыми — все равно будет много непоняток!

В ответ поднялся невнятный ропот, потом кто-то резко свистнул, призывая к молчанию, и заговорил, по-видимому, белый:

— Мы остановим поезд в сельской местности. Там, где фермы. Мы выведем из строя сигнализацию, и если пассажиры решат искать помощь, то ближайшая ферма окажется в десяти гребаных милях от них, так что этим козлам придется топать пешком.

Черный рассмеялся:

— Они будут злиться, эти солдатики.

Ему вторил другой голос, тоже негра:

— Они и так бесплатно сражались в этой сучьей войне.

Послышался общий смех, потом снова заговорил негритянский басок:

— Хватит зубоскалить. Мы говорим только о деньгах — и точка!

— А еще о мести, мистер Большая Профсоюзная Шишка. Не забывайте, у меня в этом поезде есть свой интерес.

Я сразу узнал этот голос. Это он проклял мою душу в зале суда. Я уже почти выбрался на улицу, чтобы отправиться за подкреплением, когда земля вдруг ушла у меня из-под ног, и я упал головой в темноту.

Темнота была мягкой и зыбкой. Я словно плавал в океане из бархата. Где-то вдалеке звучали сердитые голоса, но меня это совсем не беспокоило; эти голоса доносились как будто с другой планеты. Время от времени я ощущал в запястьях легкое покалывание и видел краткие вспышки света. В эти моменты голоса становились громче. Но потом они снова стихали. Меня опять обволакивали бархатные волны, принося покой и умиротворение.

Однако через некоторое время бархат вдруг превратился в лед, а легкие толчки стали весьма болезненными шлепками. Я попытался свернуться калачиком, но сердитый голос с другой планеты не позволил мне этого сделать.

— Просыпайся, засранец! Тут тебе не больница! Просыпайся! Просыпайся, черт тебя дери!

С трудом вспомнив о том, что я полицейский, я потянулся было за своим пистолетом, но руки мои не двигались. А когда я попытался расправить плечи, то понял, что мои локти крепко привязаны к бокам, и что шлепки по телу были не чем иным, как несильными ударами ногами по грудной клетке. Я сделал попытку отползти в сторону, но почувствовал боль в мышцах и открыл глаза. Окинув затуманенным взглядом потолок и стены, я все вспомнил. Я попытался что-то сказать, но мои слова были встречены смехом, а в нескольких дюймах от моего лица повисла физиономия ящерицы.

— Ли Бланшар, — произнес он и помахал у меня перед глазами моими значком и удостоверением. — Попался, гаденыш. Я видел, как в «Лиджен» Джимми Бивинс отправил тебя в нокдаун. Левый хук вылетел из ниоткуда. Ты упал на колени, а потом получил по роже еще раз. Я не уважаю парней, которых бьют черномазые.

При слове «черномазые» я услышал вздох и, слегка повернув голову, увидел девушку-мулатку в розовом платье, которая сидела в кресле в нескольких футах от меня. Внимательно прислушавшись и не услышав больше никаких посторонних звуков, я понял, что в доме, кроме нас троих, никого больше нет. Мое зрение уже достаточно прояснилось, и я увидел, что «бархатный океан» представлял собой роскошно обставленную гостиную. Я вновь попробовал пошевелиться, и вдруг резкая боль в пояснице разом прочистила мне мозги. Запасной пистолет, который я сунул за пояс, все еще был на месте — правда, он провалился мне в трусы. Приободрившись, я посмотрел прямо в глаза мужчине-ящерице и сказал:

— Грабанул недавно еще пару винных?

Тот рассмеялся.

— Даже несколько. Но это все мелочь по сравнению с тем, что будет после...

— Не говори ему! — громким возгласом перебила его девушка.

Ящерица прищелкнул языком.

— Да он уже труп, так что какая разница? Ограбление поезда, понял? Какие-то военные шишки скупили все места в "Суперчиф"[22] и едут из Лос-Анджелеса во Фриско. Покер, проститутки, порнокиношки. Ты что, не слышал? Война кончилась, пора развлекаться. У нас там свои ребята: черные под видом грузчиков и носильщиков, а белые одеты в военные мундиры. У них у всех дробовики, а у парня этой милой крошки, который к тому же жрец вуду, — "томми"[23]. Сегодня вечером они собираются захватить этот поезд — возле Салинаса[24]. К этому времени армейские шишки напьются вдрызг и будут швыряться деньгами направо и налево. А потом наш вудуист вернется сюда и проведет над тобой несколько религиозных обрядов. Он рассказал мне об этом. Сказал, что у него есть старый злобный питбуль по кличке Мститель. Пока он сидел в Квентине, пса держал у себя один его приятель. Приятель был белым, и он так изводил собаку, что теперь Мститель ненавидит всех белых лютой ненавистью. Питбуля кормят всего два раза в неделю, и, можешь не сомневаться, песик не откажется от большущей миски свежего мяса. А этим мясом будешь ты, бледнолицый братишка. Вудуист порежет тебя живьем и превратит в собачий корм. Можем заключить с тобой пари на то, какой кусок от тебя он отрубит первым.

— Неправда! Это не то, что...

— Заткнись, Кора!

Я чуть повернулся на бок и скосил глаза на девушку. Меня вдруг озарила дикая догадка.

— Ты ведь Кора Дауни?

Кора хотела что-то сказать, но ее опередил ящерица.

— Умненький мальчик. Бывшая подружка Билли Бойла, а теперь девочка парня-колдуна. Эти мулатки своего не упустят. Ты его знаешь, милашка, не так ли? Он посадил обоих твоих парней, и, если ты будешь паинькой, то, может быть, колдун-вудуист позволит тебе самой его зарезать.

Кора подошла и плюнула мне в лицо. Потом она прошипела: «Падла!» и двинула мне в живот острым носком своей туфли. Я попытался откатиться и получил еще один пинок в спину.

Не знаю, было ли это следствием полученных мною побоев, но у меня в голове вдруг ярко вспыхнула одна мысль. Когда я подслушивал под дверью, то слышал голос Уоллеса Симпкинса: «А еще о мести, мистер Большая Профсоюзная Шишка. У меня в этом поезде есть свой интерес». Я, кажется, понял, что этот «интерес» был связан с доносчиком лейтенантом Билли Бойлом, и я готов был поспорить, что Коре эта затея была бы не по нраву.

Ящерица взял Кору за руку и отвел ее к дивану. Потом он присел на корточки рядом со мной.

— Нравится, когда в тебя плюют? — спросил он.

Я улыбнулся в ответ и сказал:

— А твоя мамаша подтирает пол в дешевом борделе.

Он ударил меня по лицу. Я плюнул в него кровавой слюной и добавил:

— Ну ты и урод.

Он снова дал мне пощечину. Когда его рука поднялась, я заметил рукоятку автоматического пистолета, торчавшую из правого кармана его брюк. Я постарался вложить в свои слова как можно больше презрения.

— Ты бьешь, как девчонка. Пусть хоть Кора тебя научит.

Следующий удар он нанес уже в полную силу. Я ухмыльнулся окровавленными губами и сказал:

— Ты что, педик? Только педики так ласково шлепают.

Последовали еще два удара: в челюсть и в шею. И я понял: либо сейчас, либо никогда. Растягивая слова, заплетающимся, как у пьяного, языком, я промямлил:

— Дай мне подняться. Дай мне только встать, и я буду драться с тобой, как мужчина с мужчиной. Дай мне встать.

Ящерица вынул из кармана перочинный нож и перерезал веревку, которая стягивала мои руки по бокам. Я попробовал напрячь мышцы, но руки были, как студень. В ногах еще сохранилась какая-то сила, поэтому я перевернулся и встал на колени. Ящерица отошел назад, принял, как дурак, боксерскую стойку и начал кулаками наносить удары по воздуху. Кора сидела на диване и в бессильной злобе размазывала по щекам слезы. Глубоко дыша и пригнувшись над полом, как бегун перед стартом, я тянул время, ожидая, когда к мышцам рук вернется чувствительность.

— Поднимайся, засранец!

Пальцы все еще меня не слушались.

— Поднимайся, я сказал!

Мои пальцы, по-прежнему, не двигались.

Ящерица стал подпрыгивать на месте, ведя воображаемый бой с тенью. Я чувствовал, как кровь начинает бежать по венам моих запястий, и меня вдруг охватило бешенство, которое не пристало испытывать тридцатилетнему профессионалу-полицейскому. Ящерица дважды — справа и слева — ударил меня открытой ладонью. В следующую секунду он превратился для меня в Джимми Бивинса, и я словно опять окунулся в тридцать седьмой год, в девятый раунд на арене «Лиджен». Опустив левое плечо, я выбросил вперед правый кулак. Потом резко убрал назад правую руку и нанес хук слева в область печени. Бивинс охнул и наклонился вперед; я отступил назад и приготовился сделать свинг. Но тут Бивинс снова превратился в мужчину-ящерицу, который выхватил пистолет, и я моментально вернулся к реальности.

Мы одновременно прицелились друг в друга. Ящерица выстрелил первым. Пуля прошла над моей головой и разбила оконное стекло. Я тоже выстрелил, но промахнулся и попал в противоположную стену. Прежде чем мужчина-ящерица снова успел прицелиться, я бросился на пол и покатился в сторону, как дервиш, возжелавший украсть ковер[25]. Звуки трех выстрелов разорвали воздух в том месте, где я стоял мгновение назад. Я вытянул руку с пистолетом, опирая ее на запястье другой руки, и разрядил обойму в грудь ящерице. Мужчину отбросило назад, и сквозь гром выстрелов я услышал крик Коры, долгий и пронзительный.

Я не оценил прыткости ящерицы. Истекая кровью, сочащейся из трех пулевых отверстий, он рванул к выходу из комнаты, безуспешно пытаясь при этом нажимать на спусковой крючок своего пистолета. Собрав последние силы, он приподнял свободную руку и на прощание показал мне средний палец, но я сделал еще один выстрел, и он рухнул на пол уже окончательно. Когда мужчина-ящерица перестал дергаться, я обратил свое внимание на Кору, которая стояла возле дивана и собиралась снова завопить.

Я не позволил ей этого сделать. Приперев девушку к стене и слегка сжав ее горло, я прошипел ей в ухо:

— Только вопросы и ответы. Если не скажешь мне того, что я хочу знать, я тебя оттрахаю, потом найду в твоей сумочке наркоту и скажу прокурору, что ты продаешь ее белым детям из детского сада, — я ослабил хватку. — Вопрос номер один. Где моя машина?

Кора потерла рукой шею. Я буквально кожей чувствовал, как у нее на языке скапливаются ругательства, которые она хотела бы изрыгнуть на меня. Но она сдержалась и, зыркнув на меня злобным взглядом, процедила:

— На заднем дворе. В гараже.

— Симпкинс обчищал винные магазины в Вест Адамсе с этим мертвяком?

Кора опустила глаза в пол и кивнула.

— Да.

Потом она подняла взгляд, в котором явно читалось отвращение к самой себе, так легко ставшей стукачкой.

— Ограбить поезд придумал профсоюзник Мак-Карвер?

Еще один утвердительный кивок головой.

Решив пока не упоминать о возможном присутствии в поезде Билли Бойла, я спросил:

— Кто давал деньги на покупку оружия и униформы?

— На это шли деньги из винных магазинов. А еще бабки давал какой-то богач.

Теперь надо было задать главный вопрос.

— Когда поезд отходит от Юнион-Стейшн[26]?

Кора посмотрела на часы.

— Через полчаса.

В коридоре я нашел телефон и набрал номер Управления. Я сказал Джорджи Колкинсу, чтобы он немедленно отправил всех свободных офицеров и патрульных к Юнион-Стейшн, и пояснил, что «Суперчиф», снятый армейской верхушкой и готовый вот-вот отправиться во Фриско, будет атакован бело-негритянской бандой в военной форме и в одежде грузчиков. Понизив голос, чтобы не услышала Кора, я распорядился задержать чернокожего лейтенанта-квартирмейстера по имени Уильям Бойл в качестве важного свидетеля. «Господи Иисусе», — только и успел сказать Джорджи Колкинс, как я уже повесил трубку.

Когда я вернулся в гостиную, Кора курила сигарету. Я поднял с пола свой значок и тут услышал звуки приближающейся сирены.

— Пошли, — сказал я Коре. — Ты ведь не хочешь здесь застрять, когда появятся легавые.

Кора бросила недокуренную сигарету на труп мужчины-ящерицы; для верности придавила окурок ногой. И мы по-быстрому свалили.

Я гнал машину к центру города. Адреналин заглушал действие морфина, остатки которого я еще ощущал в своем организме. Гнев не давал головной боли разлиться по всему телу. Кора молча сидела на пассажирском сиденье и, казалось, никак не реагировала на вой сирены. Девушка начинала мне нравиться, и я решил так составить свой полицейский отчет, чтобы не сильно впутывать ее в это дерьмо.

До Юнион-Стейшн еще было далеко, и я заговорил.

— Будешь дуться или будешь сотрудничать?

Кора плюнула в открытое окно, сжала кулаки и промолчала.

— Жаждешь, чтобы в городской тюрьме тебя облапала полицейская дама, или предпочтешь спокойно вернуться домой?

Руки Коры напряглись; костяшки ее пальцев стали белыми, как моя кожа.

— Или ты хочешь, чтобы твой парень-вудуист замочил Билли Бойла?

Теперь мои слова привлекли внимание девушки.

— Что?! — вырвалось у нее.

Я искоса глянул на побледневшее лицо Коры.

— Он в поезде. Подумай об этом прежде, чем мы доберемся до вокзала и куча копов начнет склонять тебя стучать на твоих дружков.

Выпрямившись на сиденье, Кора задала мне вопрос, который наивные люди задают копам, наверное, с самого сотворения мира.

— Зачем ты делаешь эту дерьмовую работу? — спросила она.

Я ничего не стал на это отвечать, но сказал:

— Расскажи мне все. Это в твоих же интересах.

— Я сама буду решать, что в моих интересах. Ответь мне.

— Что ответить?

— Зачем ты...

— Да ты сама все прекрасно понимаешь, — перебил я ее. — И сама можешь сказать.

Кора заговорила, одновременно загибая пальцы на руке и склонившись в мою сторону, чтобы я мог слышать ее сквозь рев сирены.

— Во-первых, к тридцати годам ты сам понял, что в боксе тебе карьеру не сделать, и подался на государственную службу, которая обеспечит тебя пенсией. Во-вторых, ваши полицейские начальнички любят, когда у них работают бывшие футболисты и боксеры. В-третьих, тебе нравится бить людей, а работа копов с этим связана. В-четвертых, в твоем удостоверении написано «Управление ордеров», а я знаю, что все копы, которые работают с ордерами на арест, никогда не упустят возможности за деньги сделать вид, что они просто не застали подозреваемого дома. В-пятых...

Я поднял руки в шутливом жесте капитуляции. У меня было такое чувство, будто я только что получил четыре мощных удара от кулаков Билли Конна[27], и получать пятый мне совсем не хотелось.

— Умная девочка. Скажи еще, что я в придачу доставляю в Калифорнию мексиканских нелегалов и за деньги сдаю их сотрудникам пограничной службы.

Кора зацепила болезненные для меня темы.

— Понимаешь, детка, работа есть работа. Если я должен кого-то арестовать, то я арестовываю. Мне, конечно, приходилось делать вещи, которыми я не особенно горжусь, но я...

Я на мгновение запнулся, а потом выпалил:

— Да не в этом же дело!

Кора снова отодвинулась к окну и улыбнулась.

— Естественно, мистер По-лис-мен.

Я разозлился. Какая-то девчонка заставляет меня стыдиться моей работы.

— Перестань, — прорычал я. — Перестань сейчас же, пока я не забыл о том, что ты мне симпатична.

Кора схватилась руками за приборную доску и стала пристально вглядываться в лобовое стекло. Впереди показался вокзал Юнион-Стейшн, и, сворачивая на парковочную стоянку, я увидел, что возле центрального входа стоит с десяток патрульных машин — некоторые без опознавательной маркировки. Я выключил сирену и различил невнятные команды, передаваемые через хрипловатый мегафон, а позади полицейских машин я заметил мужчин в штатском с винтовками в руках. Винтовки были нацелены в землю.

Я прицепил к пиджаку свой значок и сказал:

— Выходи.

Кора запнулась о порожек машины и выбралась на тротуар на полусогнутых ногах. Я тоже вылез из кабины, подхватил Кору под руку и потащил ее туда, где столпились мои коллеги. Когда мы приблизились, один из полицейских в форме направил на нас револьвер и, чуть поколебавшись, произнес:

— Сержант Бланшар?

— Разумеется, — ответил я и, подтолкнув к нему Кору, добавил: — Она важный свидетель, будьте с ней поласковей.

Парень-полицейский кивнул, а я прошел мимо двух стоявших бампер к бамперу патрульных лимузинов и увидел самую невероятную в своей жизни сцену обыска.

На тротуаре лицом вниз лежали негры в робах грузчиков и белые мужчины в военной форме. Их блузы, кители и рубашки были притянуты к плечам, а брюки и трусы спущены до колен. Полицейские в форме тщательно обыскивали лежавших, в головы которых целились из винтовок агенты в штатском. В стороне уже высилась горка изъятых пистолетов и обрезов. Кто-то из лежавших на земле лепетал о своей невиновности, кто-то выкрикивал ругательства в адрес копов, и чувствовалось, что каждый из агентов еле удерживает свой палец на спусковом крючке.

«Вуду» Симпкинса и Билли Бойла не было среди шестерых задержанных. Я оглянулся в поисках знакомых лиц и возле вокзального крыльца увидел Джорджи Колкинса, который стоял около носилок, накрытых белой простыней. Я подбежал к Джорджи и спросил:

— Что тут у тебя?

Колкинс отогнул угол простыни. На носилках лежало тело мертвого негра лет сорока.

— Леотис Мак-Карвер, — сказал Джорджи. — Чернокожий, но порядочный гражданин. Профсоюзный босс «Братства проводников спальных вагонов». Гордость своей расы. Когда появилась полиция, приставил пистолет тридцать восьмого калибра к голове и вышиб себе мозги.

Увидев вдруг повлажневшие глаза пожилого лейтенанта, я спросил:

— Ты это серьезно?

Джорджи улыбнулся.

— Отдаю ему должное. Мак-Карвер вышел, размахивая белым носовым платком, но какой-то урка помешал ему сдаться. Думаю, это характеризует Мак-Карвера с хорошей стороны.

Я еще раз взглянул на труп и увидел, что входное пулевое отверстие находится прямо между глаз.

— Выдайте ему медаль за меткость и премию за то, что он не застрелил какого-нибудь невинного прохожего. Где Симпкинс и Бойл?

— Сбежали, — ответил Джорджи. — Когда мы сюда прибыли, то не смогли сразу отличить настоящих солдат и грузчиков от налетчиков, поэтому мы оцепили вокзал и проверили всех. Было два чернокожих лейтенанта, но мы их отпустили, когда выяснили, что они не те, кто тебе нужен. Вероятно, в первоначальной суматохе Симпкинсу и Бойлу удалось скрыться. С дальнего края парковки был угнан автомобиль. Одна гражданка сказала, что видела, как негр в одежде грузчика разбил окно в машине. Наверное, это был Симпкинс. Номер машины передан по рации всем патрульным. Этот черномазый никуда не денется.

Я решил, что Симпкинс призвал себе на помощь всех богов вуду, и сказал:

— Я сам его найду.

— Ты должен писать рапорт о том, что произошло.

— Позже.

— Нет, сейчас!

— Позже, сэр, — повторил я и побежал обратно к Коре.

— Я сказал, сейчас! — крикнул мне вдогонку Джорджи.

Когда я подошел к тому месту, где оставил девушку, ее там уже не было. Оглянувшись по сторонам, я увидел Кору в нескольких метрах от себя. Она стояла на коленях и была прикована наручниками к бамперу одной из патрульных машин. Рядом четверо полицейских зубоскалили на ее счет. Это меня страшно разозлило.

Я приблизился. Совсем зеленый с виду полисмен, оживленно жестикулируя, рассказывал остальным о том, как застрелился Леотис Мак-Карвер. Увидев меня, все четверо вытянулись в струнку. Я схватил рассказчика за галстук и дернул его в направлении бампера.

— Снимай наручники, — приказал я.

Полицейский сделал попытку вырваться. Я притянул его к себе за галстук.

— И еще извинись, — прорычал я прямо в лицо молокососу.

Парень покраснел, как рак. Я отпустил его, отвернулся и пошел к своей машине. Позади себя я услышал какое-то невнятное бормотание, а спустя некоторое время кто-то легонько хлопнул меня по плечу. Это была Кора. Она улыбнулась.

— Я перед тобой в долгу, — улыбнувшись, сказала она.

Я кивнул на пассажирское сиденье.

— Запрыгивай. Такси оплачено.

Обратный путь в Вест Адамс сопровождался не только моими лихорадочными мыслями. Мне также пришлось слушать бесконечную болтовню Коры о ее любовных и криминальных похождениях. Я уже десятки раз сталкивался с подобным. Вступаясь за правонарушителя, один коп идет против другого копа — из общечеловеческих соображений или потому, что второй коп — мерзавец; а правонарушитель воспринимает это как знак доверия и уважения и начинает выкладывать всю историю своей жизни, оправдывая каждый неправильный поворот судьбы — для того, чтобы хоть немного морально сравняться с полицейским. Рассказы Коры о ее любви к Билли Бойлу, когда тот еще был грабителем, о том, как она работала «девочкой по вызову», когда Билли угодил в тюрьму, о ее затянувшейся влюбленности в Уоллеса Симпкинса были абсолютно предсказуемы. Меня коробили ее «Ну, ты же понимаешь?» и фамильярные похлопывания по руке, и, если бы я не нуждался в ней в качестве проводника по Городу богатых черных, я бы вышвырнул ее из машины и вернул к прежней жизни. Но в какой-то момент монолог Коры вдруг стал для меня интересен.

Когда Билли Бойл вышел из Чино, у него в Лос-Анджелесе образовалась свободная неделя перед армейскими учебными сборами, и он отправился на поиски Коры. Бойл нашел ее в борделе Минни Робертс. Кора подсела на эфир[28], грезила призрачными видениями и обслуживала клиентов в образе Королы, африканской королевы рабов. Бойл вытащил ее из борделя, избавил от наркотической зависимости с помощью паровой бани и витамина В12, а потом оставил ее и ушел воевать за Дядю Сэма. Когда рядом не стало Билли, в голове Коры что-то перемкнуло, она вспомнила про Уоллеса Симпкинса и стала писать ему в тюрьму Сан-Квентин. Зная о пристрастии Симпкинса к вуду, Коре удалось тайно переправить ему несколько своих фотографий в образе Королы, сделанных в борделе, и у двух голубков завязалась страстная переписка. Между тем Кора устроилась работать на одну из швейных фабрик Микки Коэна, и жизнь, кажется, стала налаживаться. Потом Симпкинс вышел из Квентина, знойный вуду-секс превратился в пресную рутину, а сам чернокожий колдун вернулся к грабежам, используя связи Коры с преступным миром белых.

Когда Кора закончила свой рассказ, мы как раз подъезжали к Городу богатых черных. Сгущались сумерки, температура воздуха падала. На Вестерн-авеню начинали загораться неоновые вывески баров и ресторанчиков. Кора закурила сигарету и сказала:

— Все друзья Билли из этого района. Если бы он искал укрытие или хотел залечь на дно, он бы прошелся по местным клубам. Уоллес ни за что бы сюда не сунулся, если бы не искал Билли, а я уверена, что он его ищет. Я…

— А я думал, что Билли из добропорядочной семьи, — перебил я Кору. — Разве он не пошел бы к родным?

Кора посмотрела на меня, как на слабоумного.

— Здесь нет добропорядочных семей, кроме разве что тех, кто работает прислугой. Вест Адамс был построен на деньги бутлегеров. Черные продавали черным "белую молнию"[29], богатели, а потом отмывали бабки. Родственники Билли промышляли здесь уже тогда, когда я еще бегала с косичками. Сейчас они, конечно, ведут респектабельную жизнь; и ненавидят Билли за то, что он угодил за решетку. Поэтому не волнуйся: Билли будет искать помощи в клубах.

Я повернул налево и поехал к бульвару Джеффферсона.

— Откуда тебе все это известно?

— Я же ведь сама из Города богатых черных, мой сладкий.

— Тогда почему ты ведешь себя, как тетушка Джемайма[30]?

Кора засмеялась.

— А мне-то казалось, что я похожа на Лину Хорн[31]. Знаешь, почему, сладенький? Черную женщину с дипломом юриста называют «черномазой», а черную девушку на трехдюймовых каблуках и с заточкой в сумочке называют «деткой». Врубаешься?

— Врубаюсь.

— Думаю, не вполне. Останови машину. Клуб Томми Такера кварталом дальше.

— Слушаюсь, мэм, — ухмыльнулся я и остановился у обочины.

Мы вышли из машины. Кора пошла впереди меня, слегка покачиваясь на своих трехдюймовых каблуках. Когда мы свернули за угол, она бросила через плечо:

— Я зайду одна.

Я остался ждать под неоновой вывеской, извещавшей, что здесь находился «Игровой клуб Томми Такера».

Минут через пять Кора вышла.

— Билли был здесь около получаса назад, — сказала она. — Занял у бармена двадцать баксов.

— А Симпкинс?

Кора покачала головой.

— Его тут не видели.

Я махнул рукой в направлении оставленной машины.

— Поехали за ним.

В течение следующих двух часов мы шли по следу Билли Бойла, объезжая ночные клубы Города богатых черных. Кора заходила внутрь, чтобы получить информацию, а я стоял на улице, готовый в случае чего выхватить пистолет. Я понимал, что в любой момент убийца-вудуист мог прицелиться в меня из автомата и открыть огонь.

Кора везде узнавала практически одно и то же: Бойл заходил, удивлял всех своим военным прикидом, быстро занимал денег и практически сразу уходил. А Уоллеса Симпкинса никто так и не видел.

В одиннадцать часов вечера я стоял под навесом у входа в заведение «Шикарное местечко Хэнка». По спине у меня бегали мурашки. Черные парни высовывались из окон проезжавших мимо автомобилей и размахивали маленькими американскими флажками: они продолжали праздновать окончание войны. Возле меня мелькали мужские и женские лица, в профиль и анфас. Я невольно напрягал свой указательный палец, который лежал на спусковом крючке спрятанного в карман пистолета, хотя и понимал, что Симпкинса среди окружавших меня людей не было.

Кора почему-то находилась в этом клубе гораздо дольше, чем в предыдущих местах. Я вдруг решил, что в этом районе мне сейчас будет безопаснее внутри, и вошел в клуб. Также я хотел выяснить, что так сильно задержало Кору?

Интерьер «Шикарного местечка Хэнка» был выполнен в египетском стиле: на стенах шелковые обои с изображением фараонов и мумий, вокруг танцпола пирамиды из папье-маше, а длинная барная стойка имела форму саркофага, лежащего на боку. Клиенты были одеты более современно. Негры в двубортных костюмах и женщины в вечерних платьях неодобрительно окидывали взглядом мою помятую одежду и двухдневную щетину.

Не обращая внимания на косые взгляды, я поискал глазами Кору. Ее, хоть и запачканное, но розового цвета платье, как маяк, выделялось бы среди всего этого великолепия, но все женщины в зале были одеты либо в белое, либо в черное с блестками. Я уже начал серьезно беспокоиться, когда, наконец, услышал ее голос, заглушенный звуками би-бопа[32] и доносившийся из-за танцевальной площадки.

Я пробрался сквозь толпу танцующих, миновал три пирамиды и нашел Кору. Она стояла возле звуковоспроизводящей аппаратуры и, возбужденно жестикулируя, что-то говорила чернокожему мужчине в брюках-слаксах и свитере из верблюжьей шерсти. Мужчина сидел на складном кресле и то любовался своим маникюром, то бросал неприязненные взгляды на Кору.

Музыка достигла апогея. Мужчина посмотрел на меня и улыбнулся. Слова Коры утонули в диких звуках саксофонов, труб и барабанов. Я будто снова вернулся в те дни, когда выступал на арене «Лиджен»: быстрые короткие удары, выставленные вперед локти, ссадины, полученные шнуровкой перчаток в моменты клинча. Последние два дня шли шиворот-навыворот, поэтому я со злостью пнул ногой электрограммофон. Оркестр Бенни Гудмена[33] тут же заткнулся, а я наставил свой пистолет на мужчину и сказал:

— Давай, рассказывай.

С танцпола послышались крики. Кора прижалась спиной к бутафорской пирамиде. Мужчина разгладил складки на своих брюках и произнес:

— Бывший парень Коры был здесь полчаса назад. Просил денег. Я ему отказал, потому что уважаю свой народ и ненавижу стукачей. Но я рассказал ему об одном старом общем друге — добрейшей души человек. Другой парень Коры был здесь около десяти минут назад, спрашивал про ее бывшего. Он казался крайне расстроенным. Я отправил его туда же.

— Куда? — прохрипел я.

— Так не пойдет, — отозвался мужчина. — Теперь вы должны извиниться, офицер. Извинитесь, и я не стану рассказывать моим хорошим друзьям — Микки Коэну и инспектору Уотерсу — о вашем поведении.

Я заткнул пистолет за пояс и вытащил из кармана старую зажигалку «Зиппо», которую обычно использовал, когда задержанные просили разрешения закурить. Запалив огонек, я поднес зажигалку к парчовой занавеске.

— Помните, что случилось в клубе «Кокосовая роща»?

— Вы не посмеете, — сказал мужчина.

Я позволил пламени коснуться ткани. Занавеска моментально воспламенилась, дым потянулся к потолку.

— Огонь! — закричали в зале.

Занавеска уже наполовину сгорела, когда мужчина крикнул: «Джон Дауни!» — и, сорвав с себя свитер, бросился тушить огонь. Я схватил Кору и потащил ее за собой, кулаками и локтями прокладывая нам путь к выходу. Когда мы оказались на улице, я увидел, что Кора плачет. Погладив девушку по голове, я хрипло прошептал:

— Ну, что такое, детка? В чем дело?

Потребовалось некоторое время, чтобы Кора успокоилась. А когда она заговорила, в ее голосе не было обычной вульгарности.

— Джон Дауни — мой отец. Он здесь весьма известен. И он ненавидит Билли, так как считает, что это Билли сделал меня проституткой.

— Где он жи?..

— В Арлингтоне, возле загородного клуба.

Мы были там уже через пять минут. Это был настоящий Город богатых черных: усадьбы в тюдоровском стиле, французские замки и мавританские виллы с ухоженными газонами перед ними. Кора указала на особняк, выстроенный в южном, плантаторском стиле, и сказала:

— Иди к боковой двери. По четвергам у горничной выходной, поэтому, если ты постучишь с парадного входа, тебя никто не услышит.

Я остановился на противоположной стороне улицы и посмотрел на припаркованные к обочине машины. Сплошные «Паккарды», «Кадиллаки» и «Линкольны».

— Оставайся здесь, — сказал я Коре. — Не выходи из машины, что бы ты не увидела и не услышала.

Кора молча кивнула. Я вышел из машины, перебежал через дорогу, перемахнул через невысокую металлическую ограду и двинулся к дому по длинной тропинке. Со стороны соседнего особняка, отделенного от дома Дауни высокой живой изгородью, доносились аплодисменты и смех. Эти счастливые звуки заглушили мои шаги, когда я подошел к дому и стал заглядывать в окна.

Медленно продвигаясь на цыпочках к задней части дома, я обозревал комнаты, стены которых были украшены гобеленами и картинами со сценами охоты. Я пытался уловить какое-нибудь движение, увидеть мелькающие тени или услышать голоса. Одновременно я задавался вопросом, почему, несмотря на столь поздний час, во всех комнатах горел свет.

Вдруг я услышал какие-то звуки. Оконная рама соседнего окна оказалась приоткрытой. Я осторожно приблизил ухо к щели и прислушался.

— …и после того, как я дал тебе столько денег, ты все равно грабил винные магазины?

Эти слова были произнесены таким тоном, словно некий церковный пастор увещевал свою паству, и я уже начал догадываться, чей голос услышу в ответ.

— У меня горячая кровь, мистер Дауни. Такая же была и у вас, когда вы были молоды. Тот коп, наверное, сумел освободиться и как-то заставил Кору и Уайти расколоться. Сорвал такое хорошее дельце. Но мы все еще можем выйти сухими. Только два человека — я и Мак-Карвер — знали, что всю эту затею финансировали вы. Но Мак-Карвер мертв. А Билли, которого, кстати, вы и сами хотели бы замочить, скоро тут появится. Я его прирежу, а потом где-нибудь выброшу. И никто даже не узнает, что он здесь был.

— Тебе ведь нужны деньги, нет так ли?

— Кусков пять, чтобы я мог где-нибудь отсидеться. А когда этот коп снова почувствует себя в безопасности, я вернусь и порежу его. Правильно я гово?..

Аплодисменты, донесшиеся из соседнего дома, заглушили последние слова Симпкинса. Я вытащил пистолет и собрался с духом, понимая, что лучший для меня выход — пристрелить на месте этого сукина сына. Снова послышались хлопки в ладоши и радостные возгласы о том, что правлению мэра Баурона[34] теперь придет конец. Затем снова до моих ушей донесся баритон Джона Дауни.

— Я хочу его смерти. Моя дочь проститутка и трахается с белыми, а он…

Позади меня раздался вскрик. Я машинально бросился на землю, и в то же мгновение автоматная очередь вдребезги разнесла окно. Еще одна очередь прошила живую изгородь и разбила стекло в соседнем окне. Я откатился к стене, поднял взгляд и увидел, как из оконного проема высунулось на несколько дюймов дуло автомата. Этот автомат тоже дал короткую очередь. Как только он смолк, я поднял руку и, не целясь, вслепую, выстрелил шесть раз сквозь разбитое стекло внутрь комнаты. Автомат коротко рявкнул, но пули ушли куда-то вверх, и, когда я снова прижался к земле, единственное, что я услышал — это беспорядочные крики из соседнего дома.

Я присел на корточки и перезарядил пистолет, потом осторожно поднялся и заглянул через окно в комнату. На полу, на персидском ковре Джона Дауни лежал мертвый Уоллес Симпкинс. Позади него на стене висел флаг «Демократического клуба Вест Адамс», забрызганный кровью. Я перемахнул через подоконник и, оказавшись в берлоге Дауни, подхватил с пола автомат. Не успевший еще остыть ствол обжег мне руку, но я не обратил на это внимания. Перед моим мысленным взором мелькали лица всех боксеров, которые когда-либо меня побеждали, но мне было все равно. Направив дуло автомата вперед, я двинулся через комнаты.

Все мои чувства сжались в комок и переместились в палец на спусковом крючке. Ветер шевельнул оконную занавеску, и я выстрелом тут же раскрошил стену рядом с ней. Зеркало в позолоченной раме внезапно отразило мою физиономию, и в следующее мгновение дорогое стекло разлетелось на тысячи осколков.

Потом я услышал жалобный женский голос: «Папа, папа, папа». Я бросил автомат на пол и побежал на звук.

На полу в прихожей стояла на коленях Кора. Девушка вонзила свою заточку в мужчину, который, должно быть, был ее отцом. Мужчина стонал низким баритоном и пытался вытянуть руки так, словно хотел обнять Кору. Нескончаемые корины «Папа, папа...» становились все тише, пока, наконец, оба их голоса не слились в невнятное бормотание. Когда Кора позволила умирающему обнять ее, я дал им минутку побыть вместе, потом оттащил девушку от тела и вывел ее на улицу. Кора внезапно обмякла, но я успел подхватить ее на руки. И когда вдали показались полицейские машины с мигалками и послышался вой сирен, я уже усаживал Кору в свою машину.