The Perfect Crime by Ben Ray Redman (ss) Harper's Monthly Magazine, Aug 1928; 101 Years' Entertainment: The Great Detective Stories 1841-1941ed. by Ellery Queen, Little, Brown & Co, Boston, 1942, Rex Stout Mystery Magazine, Mar 1946, Ellery Queen’s Mystery Magazine, Jul 1951, Ellery Queen’s Mystery Magazine (Australia), Sep 1951, Mystery Digest, Sep 1958, Suspense (UK), Feb 1959

   Величайший в мире сыщик самодовольно потягивал портвейн, лишь немногим старший летами самого великого сыщика, и пристально разглядывал через стол своего ближайшего знакомого — роскоши иметь друзей сыщик уже многие годы себе не позволял. Грегори Хейр посмотрел на него, ожидая и прислушиваясь.
   — Нет никаких сомнений, — повторил Тревор и поставил бокал на стол, — безупречное преступление возможно — просто для него требуется безупречный преступник.
   — Естественно, — согласился Хейр, пожимая плечами, — но безупречный преступник...
   — Вы имеете в виду, это мифическая личность, которую нельзя встретить во плоти?
   — Конечно, — сказал Хейр и кивнул большой головой.
   Тревор вздохнул, сделал еще глоток и поправил очки на тонком, остром носу.
   — Признаю, что до сих пор с ним не сталкивался, но надежды не теряю.
   — Надежды увидеть это своими глазами?
   — Нет, надежды увидеть, как лучшие методы сыска будут проверены на предмет ограниченности их возможностей. Понимаете, одаренный детектив — некто больший, чем просто вдохновенный полисмен с кровью гончей собаки в жилах, и некто больший, чем внимательный ученый; он еще и кто-то вроде критика-искусствоведа, а ни один искусствовед не пожелает обречь себя на неизменную диету из второсортных продуктов.
   — Ну да.
   — Второсортный продукт плох сам по себе, но не это худшее. Подумайте о преступлениях третьего, четвертого, пятого, Бог знает, какого сорта, происходящих ежедневно! И даже шедевры, “классика”, на самом деле обычная мазня, если к ним приглядеться, — тут неверный тон, а там не та линия, везде что-то не то, что-то неумелое.
   — Большинство убийц достаточно глупы, — вставил Хейр.
   — Глупы! Ну конечно. Вам лучше знать, вы их достаточно много поймали. Проблема в том, что к убийству почти никогда не привлекаются лучшие усилия лучших умов. Как правило, это дело неразвитого ума, наивно стремящегося к совершенству, которого он неспособен достичь, либо ума глубокого, но столь ослепленного страстью, что способности его временно нарушены. Конечно, есть эти ваши убийцы-маньяки, порой они весьма умны, но им недостает воображения и разнообразия, и рано или поздно их неспособность ни к чему, кроме повторения прежних своих действий, в конце концов их губит.
   — Повторение глупо, — буркнул Хейр, — а глупость, как кто-то заметил, единственный непростительный грех.
   — Верно, — согласился Тревор. — Так и есть, и множество убийц ею и страдали. Но почти все они страдали и тщеславием. Едва ли не всякий убийца, разве что его побуждения к преступлению случайны, представляет собой вопиющего эгоиста. Вам это известно не хуже меня. Его чувство собственного могущества так велико, что, как правило, держать язык за зубами он не способен.
   
   Очки доктора Харрисона Тревора поблескивали, а он, выстреливая быстрыми и точными фразами, все время дергал свешивавшийся с очков черный шнурок. Тревор был в своей стихии и знал, о чем говорит. Уже двадцать лет преступники составляли его специальность и законную добычу. Он охотился на них по всему миру, и успешно. Наверху, в шифоньере в его спальне, большой саквояж из красной кожи хранил видимые символы этого успеха — маленькие награды из золота и серебра на ярких лентах безмолвно свидетельствовали о благодарности, которую во многих примечательных случаях испытывали к величайшему охотнику своей эпохи различные европейские правительства. И если Тревор считал свои суждения об убийстве догмой, то имел на это полное право.
   Хейр, с другой стороны, был подходящим внимательным слушателем, но как адвокат по уголовным делам с большим опытом имел и собственные идеи, неизменно излагая их, если только успех в суде не требовал противоположного. Одну из них он изложил и теперь, протянув:
   — Все убийцы — великие эгоисты? А как насчет великих сыщиков?
   Тревор моргнул и холодно улыбнулся, схватившись за черный шнурок.
   — Большинство сыщиков ослы, заверяю вас, полнейшие ослы, тщеславные, как павлины; великих среди них мало. Я знаю только троих. Один из них теперь в Вене, другой в Париже, а третий...
   Хейр, подняв руку в знак того, что прерывает собеседника, произнес:
   — Третий, или, скорее, первый, в этой комнате.
   Величайший в мире сыщик снисходительно кивнул.
   — Конечно. Зачем ложная скромность?
   — Вовсе незачем. Трудновато так себя вести вскоре после дела Харрингтонов. Бедолагу избавили от страданий всего неделю назад, не так ли?
   Тревор фыркнул.
   — Да, раз вам хочется считать его бедолагой, но он был безжалостным убийцей. Впрочем, вернемся к нашему безупречному преступлению.
   — Исключительно вашему, — вежливо поправил Хейр. — Я пока еще не убежден, что оно возможно. Но как вы узнаете о безупречном преступлении, будь оно даже совершено? Преступника никогда не обнаружат.
   — Если у него есть хоть какая-то гордость художника, он оставит полный отчет для посмертной публикации. Кроме того, вы забываете о безупречных методах сыска.
   Хейр слегка присвистнул.
   — Тут перед вами встает милая теоретическая проблема. Что произойдет, когда безупречный сыщик попытается поймать безупречного преступника? Что-то типа неподвижного положения и непреодолимого равновесия сил, и столь же жизненное. Хотя и ежу понятно, что такой вещи, как совершенство, не существует.
   Доктор Тревор резко подвинулся в кресле и уставился на собеседника.
   — В раскрытии преступления есть совершенство.
   — Ну, может быть, — дружелюбно засмеялся Хейр. — Вам виднее, Тревор. Но, думаю, на самом деле вы имеете в виду безупречный способ раскрывать небезупречные преступления.
   Жесткость в поведении доктора испарилась, и теперь он улыбался с таким добродушием, какое едва ли когда демонстрировал.
   — Быть может, это я имею в виду, быть может. Но все-таки есть маленький эксперимент, который мне стоит поставить.
   — И это?..
   — И это будет, точнее, должен быть, эксперимент по применению всех моих умственных способностей к совершению преступления, а затем (после полного беспамятства относительно каждой его детали) по использованию всех моих навыков и знаний к раскрытию загадки, созданной мною же. Поймаю ли я себя или скроюсь от себя же? Вот вопрос.
   — Неплохое спортивное состязание, — согласился Хейр, — но, боюсь, из разряда тех, что не организовать. Трудна мелочь — все забыть. Но было бы интересно увидеть результат.
   — О да, — заметил его собеседник куда более мечтательно, чем было ему свойственно, — но нам не удастся заглянуть так далеко, как хочется. У моего японского слуги, Танаки, есть поговорка, к которой он прибегает всякий раз, когда ему задают трудный вопрос. Он просто улыбается и отвечает: “Фудзи сан ни ноботтара садзо току маде миемасе!” То есть, как я понимаю, “Если и нельзя достичь горы Фудзи, ее можно увидеть издали”. Проблема зачастую в том, что мы не можем взойти на гору.
   — Мудрый Танака. Но расскажите, Тревор, как вы представляете безупречное преступление?
   — Боюсь, оно еще не до конца сформулировано, но в целом общую схему я представляю и изложу вам, насколько смогу. Но, прежде всего, пройдемте в библиотеку, там нам будет гораздо удобнее говорить, а у Танаки появится возможность убрать со стола. Берите сигару, и пойдемте.
   
   Гость вслед за хозяином поднялся по узкой лестнице. Дом доктора Тревора представлял собой небольшое кирпичное здание на восточных Пятидесятых улицах недалеко от Мэдисон-авеню. Его живописность не слишком отвечала владельцу, зато аккуратность была вполне в духе хозяина. По меркам богатого Нью-Йорка дом был не так уж велик, но прекрасно обставлен и куда более обширен, чем казалось с улицы, поскольку доктор сделал пристройку, полностью занявшую то, что когда-то было задним двором, и это новое крыло, помимо кухни и комнат слуг внизу, наверху включало лабораторию и две рабочие комнаты. Химик, будь он ученым или заводским инженером, мог только мечтать об оборудовании из этих комнат, а папки с описанием завершенных дел, полностью занимавшие галерею по краю пристройки, составили бы полноценное справочное отделение любой газеты. Из лаборатории дверь вела в библиотеку, саму по себе представлявшую почти идеальную комнату для любого исследователя. Короче, дом доктора Харрисона Тревора представлял идеальное жилье холостяка, а доктор никогда не испытывал соблазна превратить его во что-нибудь другое. Не один посетитель мужского пола имел все поводы заметить: “Старине Тревору и одному хорошо”.
   То же пришло в голову Хейра, когда он раскурил превосходную хозяйскую сигару и продегустировал ликер, поставленный Танакой на столик рядом с его креслом. Хейр тоже наслаждался удовольствиями холостяцкой жизни, но так и не смог обучиться наслаждению столь основательному. В рутине его жизни стоило кое-что улучшить, и он мог бы произвести эти улучшения.
   — Конечно, безупречное преступление должно быть убийством, — нарушил тишину, последовавшую за их появлением в библиотеке, голос Тревора.
   Хейр слегка подвинулся в кресле и уточнил:
   — Да? Почему?
   — Потому что это, по всем принятым нами правилам жизни, самое предосудительное из всех преступлений и, значит, лучшее, согласно моим интересам. Именно человеческую жизнь мы ценим больше всего, прилагая наибольшие усилия для ее защиты, а лишить человека жизни с искусством, препятствующим любым дедукциям, это, несомненно, идеальное преступное действие. Здесь достижима степень красоты, недоступная ни в каком ином преступлении.
   — Хм, — буркнул Хейр, — в ваших устах это звучит даже приятно.
   — Я говорю и как любитель, и как знаток преступлений. Знаете, хирурги говорят о “красивых случаях”. Такова и моя позиция, к тому же пациент погибает у меня неизбежно, а у них — чаще всего.
   — Понимаю.
   Тревор моргнул, дернул за шнурок от очков и продолжил:
   — Преступление должно быть убийством, причем убийством особого, чистейшего вида. Что я имею в виду под словом “чистейший”? Вдумайтесь. Преступление на почве страсти можно отвергнуть сразу, поскольку оно едва ли может стать безупречным. Страсть неспособна к искусству, горячая кровь порождает бесчисленные ошибки. Как насчет убийства ради прибыли? Такие убийцы делают свое преступление средством, но не конечной целью, они убивают не ради устранения жертвы, а ради выгоды от смерти жертвы. Нет, убийство ради выгоды нельзя считать тем путем, что ведет к нашему безупречному преступлению.
   Остроносый доктор замолчал и немного пожевал сигару своими тонкими губами. Хейр с любопытством изучал его лицо, подумав, что такое полное отсутствие эмоций при обсуждении подобных вещей едва ли вызовет у других приятные чувства.
   Тревор опустил руку с сигарой.
   — А как насчет политических и религиозных убийств? Их можно отвергнуть едва ли не сразу по той простой причине, что в таких делах убийца всегда убежден, что служит общественности или Богу, так что, само собой, редко делает попытки скрыть свою вину. Но нужно рассмотреть еще один класс — тех, кто убивает для простой радости убить, тех, кого влечет огонь в их крови. Несомненно, логично считать, что их убийство будет относиться к чистейшему типу. Но, как я уже говорил, маньяк неизбежно себя повторяет, а повторение ведет к поимке. А еще важнее тут то, что художник должен обладать возможностью выбора, а у прирожденного убийцы выбора нет. Его действия совершены не по его воле, он вынужден их совершать, безупречное же преступление должно быть произведением искусства, а не необходимости.
   — Кажется, вы уже устранили все варианты, — заметил Хейр.
   Доктор быстро затряс головой.
   — Не все. Остался еще один тип убийства, тот самый, который мы ищем, — убийство с целью устранения, убийство, в котором главная и единственная цель — устранить жертву из этого мира, избавиться от человека, чье дальнейшее существование нежелательно для убийцы.
   — Но это возвращает вас к преступлению на почве страсти, не так ли? К примеру, почти все убийства из ревности ставят цель устранения.
   — В некотором роде да, но я уже говорил, что страсть не может породить безупречное преступление. Оно должно быть разработано, тщательно продумано и осуществлено с абсолютным хладнокровием. Иначе оно, естественно, будет небезупречным.
   — Вы подходите к этому хладнокровно, как рыба, — заметил внимательный слушатель, когда доктор сделал паузу.
   — Да, конечно, и это единственный способ совершить безупречное преступление. Теперь попробуем представить убийство исключительно с целью устранения, совершенно идеальное с точки зрения мотивов и обстоятельств. Предположим, вы потратили пятнадцать лет, установив некое прочтение спорного отрывка одной из од Пиндара[1].
   — Ха-ха! — весело прервал Хейр. — Ну, предположим, потратил.
   — И далее предположим, — продолжал доктор Харрисон Тревор, не обращая внимания на то, что его прервали, — что другой ученый смог обосновать довод, полностью разрушающий ваше прочтение. Теперь представим, что он пока что сообщил свои доводы вам и более никому другому. Тогда у вас будет безупречный мотив и безупречное стечение обстоятельств, так что останется разработать способ убийства.
   Грегори Хейр резко выпрямился.
   — О Господи! Дружище, что вы имеете в виду под “способом убийства”?
   Доктор моргнул.
   — Вы не понимаете? У вас есть отличные причины устранить соперника и тем самым спасти ваше прочтение текста от опровержения, и никто, если ваша жертва мертва, а доказательства уничтожены, не заподозрит вас в наличии такого мотива. Вы можете работать совершенно свободно, сконцентрировавшись на двух важнейших вещах — способе убийства и, конечно, местоположении тела.
   — Местоположении тела? — невольно откликнулся эхом на последние слова собеседника Хейр.
   — Разумеется, это очень важная вещь, на самом деле важнейшая. Но льщу себя мыслью, — тихо засмеялся доктор, — что осуществил в этом направлении весьма ценные изыскания.
   — Вы? — буркнул Хейр. — И что же вы нашли?
   — Скажу вам позже, — заверил его Тревор, — и не думаю, что сообщил бы это любому другому человеку, поскольку это воистину просто и столь же опасно. Но сейчас я хотел бы убедить вас, что местоположение тела, возможно, важнейший шаг из всех при совершении безупречного преступления. Отсутствие corpus delicti[2] — любопытная проблема для полиции. Харрингтону следовало бы лучше стараться избавиться от тела Уэста, хотя, быть может, это и не спасло бы его от электрического стула две недели назад. Он был слишком небрежен.
   Хейр вновь резко сменил позу и воскликнул:
   — Он? Вообще-то, сегодня вечером я больше всего хотел поговорить с вами как раз о деле Харрингтона.
   — О, даже так? Ну, через минуту мы к нему обратимся. И, кстати, оно очень близко подходит к убийству с целью устранения, но в нем наличествовал элемент денег, больших денег, а золото, смешавшись с преступлением, сильно попахивает. Мотив Харрингтона прослеживался легко, но его положение не позволяло схватить его, пока мы не проясним дело до кристальной чистоты.
   — Кристальной чистоты? Вот про это я и хотел послушать. Я ведь был за границей до прошлой недели и даже не знал об аресте Харрингтона, пока не сошел с корабля. Североафриканские газеты не слишком информативны. Но я был особо заинтересован в этом деле, поскольку очень хорошо знал обоих фигурантов, а жену Уэста еще лучше.
   — О да, его жена — блистательная женщина. Они разошлись, и она последние два с половиной года жила в Европе.
   — Да, знаю... большую часть времени.
   — Все время. За этот период она не бывала в Соединенных Штатах.
   — Вообще? Ну, в последний раз я видел ее в Монте-Карло, но это сейчас неважно. Я бы хотел услышать, как вы выследили Харрингтона.
   Доктор Харрисон Тревор самодовольно улыбнулся, протер очки и начал в своей характерной манере:
   — Это было чрезвычайно просто. Единственным недостатком оказалось то, что Харрингтон в итоге сознался. Это меня даже рассердило, потому что мы не нуждались в признании, косвенные доказательства были исчерпывающими.
   — Косвенные?
   — Конечно. Вам, подобно мне, известно, что большинство обвинений в убийстве основаны на косвенных доказательствах. Едва ли кто-то рассылает приглашения посмотреть убийство.
   — Нет, конечно, нет. Простите.
   — Итак, вы, вероятно, знаете, что Эрнест Уэст, завсегдатай Уолл-стрит и мультимиллионер (как сообщали газеты), был найден с простреленным сердцем однажды ночью чуть больше года назад. У него была лачуга на Лонг-Айленде, неподалеку от Смиттауна, база для охоты на уток и рыболовства. Единственной служанкой у него была старая экономка, местная жительница, ему нравилось по возможности вести простую жизнь. Он даже никогда не брал с собой шофера. В вечер его убийства экономка заночевала у больной дочери в Джамайке[3]. Она заявила, что Уэст отослал ее, сказав, что сможет приготовить легкий ужин и завтрак сам. На следующее утро она вернулась и едва не умерла от потрясения. Уэст был застрелен в комнате, которую можно назвать оружейной, — он там держал все снаряжение и немного книг, — приятное место, лучшая комната в доме. Следов борьбы не было. Он сидел, сгорбившись, в большом кресле. Поразившая его пуля была 25-го калибра. Фурст из отдела убийств вызвал меня сразу же, как только уперлись в тупик и не смогли ничего унюхать. Я немедленно прибыл, ведь Уэст был известным человеком. — Доктор застенчиво подергал черный шнурок. — Итак, я прибыл туда и обнаружил ряд важных фактов. Во-первых, дом был расположен одиноко, и никто по соседству не мог бы дать никакие полезные показания. Тело обнаружил мальчик — разносчик телеграмм примерно в половине восьмого утра, медицинская экспертиза указала, что убийство было совершено часом раньше. Внутри дома я нашел только один ключ, показавшийся мне полезным. Порывшись в пыли и прочем хламе, собранным с пола оружейной, я нашел несколько обрывков тонких нитей, безусловно, принадлежавших костюму из твидовой ткани, не обнаруженному в гардеробе Уэста. Но они могли лежать там месяцами, так что поначалу я не уделил им внимания. Снаружи вещей, которыми стоило заняться, оказалось больше. На влажной земле виднелись два набора следов — мужские и женские.
   — Женские? — Хейр был весь внимание.
   — Да, конечно, экономки.
   — О да, экономки.
   — Естественно. Но их было трудно опознать, поскольку мужчина, вероятно, нервничавший, несколько раз прошел туда и обратно по тропинке, ведущей к дороге, прежде чем, наконец, покинул место преступления, так что он затоптал почти все следы женщины, едва ли оставив нетронутым хоть один.
   — Странно, не правда ли?
   — На первый взгляд — очень, но довольно просто, если задуматься. Убийца поспешил, сделав смертельный выстрел, покинуть дом, но потом впал в нерешительность. Он был взволнован и не мог собраться с мыслями для следующего шага, хотя автомобиль и ждал его в конце тропинки. Так что он несколько минут ходил туда-сюда успокоить нервы и собраться с мыслями. Тропинка была узкой, и случайная утрата остальных следов на ней оказалась неизбежной.
   — Его ждала машина?
   — Да, большая машина с кузовом “туринг”[4]. Следы шин читались четко, как и следы такси, которое Уэст заказал в тот день для экономки. И была в следах еще одна интересная деталь. На одной из шин имелось большое, твердое вздутие, каждый раз оставлявшее ясный отпечаток в грязи.
   — Понимаю. А оба следа кончались в одной точке?
   — Естественно. Такси стояло точно там, где потом убийца припарковал свою машину.
   — Хм-м. — Хейр, раскуривавший теперь новую сигару, непроизвольно выдул колечко дыма, прежде чем спросить: — А вы вполне уверены, что женщина не села в машину с мужчиной?
   Тревор тупо уставился на собеседника и повысил голос:
   — Хейр, вы, должно быть, отвлеклись! Женщина была экономкой, и она уехала в такси по меньшей мере двумя часами ранее, чем было совершено преступление. В любом случае, Харрингтон, в конце концов, сознавшись, подтвердил правильность всех моих выводов. — Доктор Харрисон Тревор был заметно раздражен.
   — Да, конечно, я забыл о нем. Простите. Расскажите, как вы его поймали.
   Величайший сыщик секунду-другую с сомнением смотрел на собеседника, словно боясь, что тот собирается подловить его, поскольку вопросы Хейра были непохожи на те, какими обычно задавался его встревоженный ум. У него как будто что-то было в рукаве. Но Тревор отбросил подозрения в сторону и вернулся к приятной задаче описания своего триумфа.
   — Пуля, отпечатки ног, следы шин и нитки дали мне достаточно для дальнейшего продвижения. Мне всего лишь требовалось безошибочно связать их с конкретным человеком, то есть с убийцей. Но след скоро завел в местность, где приходилось двигаться осторожно. Разложив перед собой материальные улики, я стал искать ту личность, у которой мог быть мотив убить Уэста. Насколько можно было судить, у него не было врагов, но, впрочем, и друзей было маловато. Он верил в принцип, что быстрее движется тот, кто движется в одиночку. Но на Уолл-стрит некоторых он прищемил довольно сильно, и я вскоре сосредоточил внимание на его финансовых операциях. С помощью своей команды я открыл некоторые крайне интересные факты. За три недели до кончины Уэста акции компании “Свет и мощь Эллиотта” поднялись на пятьдесят семь пунктов, а четырьмя днями после того, как он был застрелен, они опустились не менее чем на шестьдесят три пункта. Расследование показало, что в день убийства Уэста у Харрингтона было на продаже без покрытия[5] сто тридцать с лишним тысяч акций этой компании. Он их все до единой продал, а Уэст скупал все предложенное. Ресурсы Харрингтона, хоть и большие, были не равны возможностям соперника. Он знал, что, если не обрушит “Эллиотт” у всех на глазах, он погиб, и ступил на единственный верный путь это сделать, какой смог придумать. Он устранил Уэста. Это было убийство ради миллионов.
   Тревор сделал впечатляющую паузу; Хейр не проронил ни слова.
   — Мой рассказ окончен; остальное было рутиной. Один из моих людей нашел четыре шины, из них три в прекрасном состоянии, которые были сняты с машины Харрингтона с кузовом “туринг” и заменены на следующий после убийства день. Их бросили на чердаке гаража в загородном доме Харрингтона. Три отличные шины, заметьте, а на четвертой — большое, твердое вздутие. Ботинки Харрингтона оставили следы на тропинке Уэста, а обрывки нитей совпадали с одним из костюмов Харрингтона. И в довершение всего после ареста мы нашли в его стенном сейфе револьвер 25-го калибра с перламутровой рукоятью. Из него был сделан один выстрел, с тех пор оружие не чистили. Шофер Харрингтона подтвердил, что его хозяин уезжал в одиночку на большой машине с кузовом “туринг” во второй половине дня, когда произошло убийство; он вспомнил точную дату, поскольку это был день рождения его жены. Все было очень просто, но даже эти интересные детали, бывшие в нашем распоряжении, уничтожило признание Харрингтона. Пресса слишком уж раздула мою роль в деле. — Доктор уныло улыбнулся. — Тут действительно не было никакой загадки, и если бы вовлеченные сюда люди не были так богаты и так влиятельны, дело бы вообще проигнорировали. Но мы взяли его как раз вовремя; он собирался на другой неделе отплыть в Европу.
   — А какой это был револьвер, вы говорили? — спросил Хейр так резко, что Тревор не сразу смог ответить.
   — Так, 25-го калибра, с перламутровой рукояткой, никелированный. Довольно изящная штучка, Харрингтон чуть не извинялся, что владеет такой игрушкой.
   — Думаю, так ему и следовало поступить. А не была рукоятка немного сколота с правой стороны?
   Тревор резко подался вперед.
   — Да, была. Откуда, черт возьми, вы знаете?
   — Она сломалась, когда Алиса выронила его на скалу в Давосе. Мы вчетвером стреляли по мишеням позади отеля.
   — Алиса! — вскричал Тревор. — Какая Алиса? И что вы имеете в виду под “вчетвером”?
   — Алиса Уэст, мой дорогой, — быстро ответил Хейр. — Видите ли, это было ее оружие. А мы четверо — Уэст, Алиса, Харрингтон и я — четыре года назад останавливались в Швейцарии в одном отеле.
   — Ее оружие? — Теперь доктор заговорил взволнованно. — Вы имеете в виду, что это она дала его ему?
   — Сомневаюсь, поскольку она любила его, — протянул Хейр. — Должно быть, он забрал его у нее, слишком поздно.
   — Вы говорите загадками, — огрызнулся сыщик. — Что вы имеете в виду?
   — Всего лишь то, что это маленькое оружие помогло казнить невиновного мужчину, — устало сказал Хейр.
   — Невиновного человека?!
   — Ну, это один из способов выразиться, но, боюсь, в этом деле нужный “мужчина” был женщиной.
   Заметное возбуждение Тревора мгновенно исчезло, и теперь он был спокоен, как сфинкс.
   — Расскажите мне в точности, что вы имеете в виду, — потребовал он.
   Хейр отложил окурок сигары.
   — Все началось в Давосе четыре года назад. Харрингтон влюбился в Алису Уэст, а она в него. Уэст вел себя, как собака на сене, — не позволял жене развестись с ним и сам не разводился. Конечно, они разъехались, но это не помогало Алисе и Харрингтону пожениться. Понимаете, я с самого начала оказался внутри этого дела, сперва случайно, а потом, поскольку все они сделали меня, в разной степени, их доверенным лицом. Уэст вел себя как свинья, ведь вообще-то он уже не любил эту женщину. Он просто решил, что ни один другой мужчина ее не получит, по крайней мере с точки зрения закона. И стоял на этом — пока она не убила его.
   — Она убила его? — тихо проговорил великий сыщик.
   — Я в этом уверен настолько, будто видел, как она это делает. Начнем с того, что это ей принадлежал револьвер, из которого, как вы мне доказали, стреляли. Я видел его сотни раз, когда мы стреляли по бутылкам, и не всегда для удовольствия. У Харрингтона не было причин пользоваться этим, ведь у него был свой прелестный арсенал, не так ли?
   — Да, мы нашли у него пару тяжелых полицейских револьверов и автоматический пистолет.
   — Именно. Он отродясь бы не использовал подобную игрушку и, кроме того, не способен был совершить убийство. Он был слишком рассудителен. С другой стороны, Алиса вполне истеричный типаж, я видел, как она совершенно теряла разум от гнева. Господи, она была прекрасна! Но опасна и, вообще-то, труслива. Она доказала это. Никогда не завидовал Харрингтону.
   — Но, послушайте, она была в Европе, когда случилось убийство.
   — Не была, Тревор. Она в тот месяц была в Монреале, я это точно знаю, а Монреаль не так уж далеко от Лонг-Айленда. Гарри Сэндз видел ее там в “Ритце”, они вспоминали об этом, когда я в последний раз видел их в Монте-Карло. До и после убийства она была в Европе, но не когда оно случилось. В любом случае, это не вся история.
   — Тогда в чем вся? — Тревор мрачно скривил губы.
   Пальцы Хейра играли с серебряной спичечницей, пока он колебался, ответить ли. Затем он заговорил быстро до самого конца.
   — Я уже говорил, что Алиса — истеричка, а в последние годы алкоголь и наркотики явно не улучшили положения дел. Короче, однажды вечером в Монте перед моим отъездом она взорвалась. Мы говорили о смерти ее мужа, и я стал рассуждать, кто мог это сделать. Харрингтон тогда еще не был арестован. Еще я спросил ее, не собираются ли они с Харрингтоном вскоре пожениться. Она, очевидно смутившись, увернулась от ответа. Затем внезапно обрушилась на покойника, обозвав его всеми мыслимыми и немыслимыми словами, и, наконец, полезла в свою вечернюю сумочку и выудила оттуда письмо, адресованное ей. Почтовый знак указывал на более чем годовую давность, оно было сильно измято от все новых и новых перечитываний. Она бросила его мне и настояла, чтобы я прочел. Это письмо, самое жестокое, какое я когда-либо читал, было от Уэста. Письмо от кота — мыши, от тюремщика — узнику. Уэст вертел ей, как хотел, и намеревался держать ее в таком положении. Он не упускал ни одной возникавшей возможности. Все было так ужасно, что я не хотел дочитывать, но она заставила. Когда я вернул ей листок, ее глаза засверкали, и она схватила мою руку с криком: “Что бы вы сделали с таким человеком?” Я, зажмурившись, замешкался с ответом, и она ответила сама, заорав: “Убить его! Убить его! Неужели нет?!” Как можно спокойнее я указал ей, что кто-то так уже и поступил, и она разразилась самым бешеным хохотом, какой я когда-либо слышал. Затем она успокоилась, припудрила нос и тихо произнесла: “Забавно, что можно отбить горлышки всем невинным бутылкам, какие тебе приглянулись, и никто не скажет ни слова, но, если убить змею в человеческом обличье, тебя за это повесят. А я не хочу быть повешенной, благодарю покорно”.
   Хейр сделал паузу в рассказе, словно очень устал, а затем добавил:
   — Вот и всё, что тогда было; не слишком приятный опыт. На другой день я уехал в Африку и едва ли видел там хоть одну газету. Но у меня не было никаких сомнений, кто прикончил Эрнеста Уэста.
   Минутная стрелка на каминных часах дернулась три раза, прежде чем в полной книг комнате прервалась тишина. Затем Тревор напряженным голосом начал:
   — Так вы думаете, я допустил ошибку?
   Хейр посмотрел ему прямо в глаза.
   — А вы что думаете?
   Сыщик нашел убежище в новом вопросе.
   — У вас есть теория, что произошло на самом деле?
   — Трудно сказать точно, но уверен, что это сделала она. Ее упоминание о бутылках показало, что она знает, какое оружие использовалось, она, должно быть, за это время покончила с тысячью бутылок. Полагаю, они с Харрингтоном вместе отправились повидаться с Уэстом, чтобы посмотреть, не удастся ли его, наконец, переубедить, но потерпели неудачу. Тогда она вытащила ту игрушечку, которую всегда носила ее с собой в сумочке. А я всегда ее предупреждал, что это дурная привычка. Она застрелила постылого мужа, не успел он и шелохнуться; она вообще стреляла куда лучше Харрингтона, который даже не знал, где находится сердце. Затем они покинули дом и уехали в машине Харрингтона, но сперва он вернулся и тщательно затоптал каждый из ее следов и, просто чтобы быть уверенным, что он ничего не пропустил, следы экономки тоже. Там было три цепочки следов, Тревор, а не две, уверен в этом. Затем Харрингтон забрал у нее оружие — если не сделал этого раньше — и отвез ее туда, куда она хотела. Там она покинула его и оставила разбираться с возможным подозрением. Сделанное им было как раз в его духе. Он любил ее так, как едва ли другой мужчина когда-либо любил женщину, а она любила его по-своему, но свою белоснежную шейку все-таки побольше. — Хейр сухо улыбнулся. — Она забыла, что штат Нью-Йорк не занимается повешениями. В общем, малосимпатичная история. Но бедолага Харрингтон хотел спасти эту женщину, даже если она этого не стоила. Точнее, для него стоила.
   — Это невозможно! — Тревор произнес эти слова с трудом, словно противореча сам себе.
   — Что именно?
   — Что я ошибся.
   — Мы все допускаем ошибки, мой дорогой.
   — Я — нет. — Губы сжались крепче, чем когда-либо.
   — Ну, стыдно, конечно, но что сделано, того не воротишь, — пожал плечами Хейр.
   Тревор холодно посмотрел на него.
   — Очевидно, вы не понимаете. Моя репутация не позволяет допускать ошибки. Я просто не могу ошибаться. Точка.
   Хейр постарался улыбнуться как можно добросердечнее; ему было действительно жаль, что Тревор так расстроился, и он попытался его успокоить.
   — Но ваша репутация не пострадает. Факты не выяснятся. Алиса Уэст, мне кажется, умрет в ближайшие два года, а больше никто ничего не знает.
   — Вы знаете.
   — Да, я знаю, но мы можем забыть об этом.
   Тревор нервно кивнул.
   — Да, мы должны. Понимаете, Хейр, должны.
   Хейр насмешливо изучал его лицо.
   — Не беспокойтесь, старина, со мной ваша репутация в безопасности, я могу держать рот на замке.
   Тревор снова кивнул, более нервно и решительно.
   — Да, да, я знаю, что можете, конечно, знаю, сможете.
   — А как насчет выпивки? — вскочил Хейр.
   — Там, на столе. Налейте сами. Я на минуту зайду в лабораторию.
   Доктор юркнул в низкую дверь, а Хейр с озабоченным видом занялся бутылками и графинами. Ему было жаль, что Тревор так огорчился, но какой колоссальный эгоизм! Должно быть, ему следовало держать язык за зубами; все рассосется. Он никогда не упомянет эту тему снова. Наконец, Хейр налил себе крепкий бренди и поднес, изучая, к свету, повернувшись спиной к двери в лабораторию. Но он так и не выпил его, поскольку уронил стакан, почувствовав, как на его горле сжимаются, душа его, худые пальцы, а ко рту и ноздрям прижалась подушечка с хлороформом. Он смог выдавить только два слова:
   — Боже мой...
   
   Примерно пятнадцатью минутами позднее доктор Харрисон Тревор осторожно перегнулся через перила собственной лестницы. Внизу никого не было, и он быстро спустился. На кухне Танака услышал, как хлопнула входная дверь, и вскоре после этого голос хозяина позвал его с площадки второго этажа. Танака живо ответил.
   — Мистер Хейр только что ушел, — сказал доктор, — и забыл свой портсигар. Догони его, может, успеешь.
   Танака поспешил исполнить порученное. Да, на углу стоял высокий мужчина, должно быть, Хере-сан, но он садился в такси. Танака побежал, но прежде чем пробежал половину пути, Хере-сан уже уехал. Танака вернулся с докладом о неудаче.
   — Жаль, — сказал хозяин, встретивший его на лестнице, — но неважно. Позвони в квартиру мистера Хейра и скажи его слуге, что мистер Хейр забыл тут портсигар, так что пусть не беспокоится. Сможешь отдать ему утром.
   Танака бросился вниз исполнять приказание, а его хозяин остался дивиться совпадению — похожий на Хейра человек садился в такси. Случайные доказательства могут пригодиться, но это было не нужно, совершенно не нужно, он не нуждался в помощи случая. У двери библиотеки сыщик остановился и окинул сцену критическим взглядом — все было на своем месте, на удобном, неоспоримом, положенном ему месте. На полу не было ни обломка разбитого стакана, только темное мокрое пятно на ковре быстро высыхало. Бренди и сода не оставляют следов. Доктор Харрисон Тревор холодно улыбнулся и решительно направился в лабораторию, где его ожидало дело. Первым делом, закрыв за собой дверь, он включил электрический вентилятор, уносивший все неприятные запахи через потайной дымоход. Затем он трудился до самого утра.
   
   Исчезновение мистера Грегори Хейра, известного адвоката по уголовным делам, всего через неделю после возвращения из-за границы, занимало передние полосы газет куда больше, чем положено чуду девяти дней. Именно доктор Тревор первым настаивал, что дело нечисто, именно доктор Тревор упорно работал над делом, используя всю помощь, какую могла оказать ему полиция. Естественно, он был очень озабочен, поскольку Хейр был его ближайшим знакомым, а он был среди последних, видевших его живым; но тело так и не было найдено, не нашлось и никаких улик, позволяющих продолжить расследование. Танака повторял все, что знал про такси, а патрульный, находившийся на той улице, подтвердил показания японца. Высокий джентльмен пришел со стороны дома доктора Тревора и уехал прочь, когда слуга побежал за ним. Все это не помогло. Некий “хромой Луи”, которого Хейр много лет назад, будучи окружным прокурором, посадил на долгий срок, привлек внимание полиции, но имел безусловное алиби. Эта загадка осталась загадкой.
   
   Однажды вечером доктор Тревор и инспектор Фурст обсуждали это, давно уже заброшенное, дело. Фурст все еще играл с мыслью, что, быть может, это не убийство, но доктор не сомневался.
   — Абсолютно уверен в этом, Фурст, абсолютно. Хейра убили.
   — Ну что ж, — сказал инспектор, — если вы уверены, склонен согласиться. Вы же никогда не ошибаетесь.

Notes

• ↑ [1]. Пиндар (522/518–448/438 гг. до н.э.) — один из величайших древнегреческих поэтов, главный из Девяти лириков, мастер торжественных гимнов и од. Понимание его произведений осложняется как исключительно вычурным стилем, изобилующим инверсиями, метафорами, гиперболами, неологизмами и необычным синтаксисом, так и плохой сохранностью дошедших до нас текстов Пиндара (менее четверти от общего количества его произведений).

• ↑ [2]. Буквально — “наличие тела” (лат.). При этом в англоязычной юридической практике “corpus delicti” означает “состав преступления” вообще, например доказательство, что кража действительно совершена, и некие предметы похищены.

• ↑ [3]. В данном случае имеется в виду район Нью-Йорка в округе Квинс, на острове Лонг-Айленд.

• ↑ [4]. Туринг (также турер или торпедо) — исторический тип открытого автомобильного кузова, распространенный до конца 1920-х гг. Имел четыре и более посадочных мест и прямой доступ к заднему ряду сидений.

• ↑ [5]. Продажа без покрытия, или игра на понижение, — разновидность биржевой спекуляции, при которой на момент продажи игрок не владеет уже проданными ценными бумагами под гарантию того, что в дальнейшем выкупит их у настоящего владельца и передаст покупателю. Оказывается выгодной, если за это время курс упал, и игрок получил прибыль, продав акции новому владельцу дороже, чем выкупил их у старого владельца. Поскольку в данном случае ситуация оказалась обратной, Харрингтон должен был бы либо выплатить владельцам акций больше, чем получил от покупателя, что вело к его разорению, либо каким-то способом срочно обрушить курс акций.

  Вот из таких рассказов состоит "янтарная комната" криминального жанра. В этом довольно небольшом рассказе побольше сюжетных ходов, фантазии и т.д. автора, чем в ином "кирпичике".

  Причём по отдельности оба "твиста" обеих главных сюжетных линий легко просчитываются, а вот вместе собираются в очень красивую конструкцию.

  1. Прочитав первую треть рассказа, я подумал: "Ой, какое вязкое месиво из банальных фактов. Может быть, лучше перестать читать?".
Но потом... после первого сюжетного поворота рассказ стал стремительным, как отпущенная пружина. А потом сразу второй "твист".
Так что моё личное впечатление от рассказа - это как аттракцион "Русские горки". Сначала долго взбирался, а потом скатился так резко, что аж дух захватило.
Отличный рассказ!

  2. А вот в плане теоретических рассуждений, которые затронуты в первой части рассказа, как вы думаете, можно ли лондонского Джека-потрошителя назвать "безупречным убийцей"? Ведь все силы полиции были брошены на его поимку, однако Джека-потрошителя так и не смогли не только поймать, но и вычислить. И убивал он тоже не из-за страсти, и не ради денег.

Потрошитель, пожалуй, ближе той теории идеального убийцы, которую разрабатывал персонаж "Дела для сержанта Бифа" - мол, если убить совершенно незнакомого человека и не оставить улик, то и не заподозришь. Мне кажется, он скорее случай маньяка, который не был пойман в силу слабости тогдашней полиции и, главное, того, что вовремя прекратил, прежде чем повториться и навести на свой след (об этом Тревор в рассказе говорит). Соответственно, Потрошителю это приносило только удовольствие от совершённого и, возможно, от воплощения некой идеи, которой он был одержим. И очередная жертва выбиралась по воле случая, на кого наткнулся, из множества потенциально соответствующих.
А тут в качестве идеального убийства рассматривается другой вариант, когда убийца совершает осмысленное во всех отношениях (гибель жертвы приносит убийце некую выгоду, и конкретная жертва выбрана сознательно из числа знакомых) убийство, но продумав так, чтобы его не заподозрили.

То есть вопрос в том, что маньяка из-за отсутствия личного мотива к убийству каждой конкретной жертвы сложно поймать, но становится ли он поэтому идеальным убийцей? Склонен согласиться тут с Тревором, что нет :)