Э. Краузе: Съешь моего лося*
Добавлено: Сегодня, 07:01Автор Клуб любителей детектива
Номинант: Маргарет Этвуд: Лив Константин: Ариэль Лоухон: Стивен Шейл: The Art of Cruel Embroidery* доп. информация:* by Sheil, Steven; "Alfred Hitchcock's Mystery Magazine", июль/август 2024 г. Данные о каждом рассказе в примечании к названиям рассказов |  |
-
ВНИМАНИЕ
Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации. -
Э. Краузе "Съешь моего лося"
УЖ не знаю, как должен выглядеть специалист по эвтаназии, но, судя по выражению лиц моих клиентов, когда они открывают мне двери, они не ожидают увидеть обливающегося потом мужчину средних лет в спецовке, которого — если бы они знали! — тошнит во время авиаперелетов или при поездке на грузовике по плохой грунтовой дороге. Бывает, что меня встречает одинокая женщина с ходунками, а иногда — целая семья в одежде веселых расцветок, чтобы, видимо, подбодрить своего близкого человека, который вскоре должен "уйти". В любом случае они всегда рады меня видеть. Именно меня. Неважно, как выглядит смерть, как она себя проявляет, какой у нее запах. Важно только то, что я уже здесь.
Я помог совершить 221 самоубийство по всей Аляске. В чем заключается моя работа? Получаю имя и адрес, еду на место, помогаю клиенту умереть, а затем отправляюсь по следующему адресу. Я закупаю необходимые материалы, выполняю большую часть работы и держу в готовности самолеты, грузовики и вертолеты. Когда еще работала Бонни, она имела дело с клиентами и деньгами. Она же контролировала результат, дабы убедиться, что имела место именно эвтаназия, а не банальное убийство.
Бонни обожала разные уловки и никогда не давала мне задание по телефону. Вместо этого она тонким фломастером писала время, дату и координаты GPS на сигарете. Потом возвращала сигарету в пачку, которую передавала мне, когда мы в кафе пили кофе и кексами. Обычно в пачке было две или три сигареты. Если же встретиться с Бонни не получалось, особенно когда я был уже за Полярным кругом, она отправляла мне экспресс-почтой еще одну пачку. Выполнив работу, я скуривал улики под жемчужным северным небом и думал о Бонни. Мы с ней снова начали курить, как только обрели временное бессмертие.
Имеется три причины, по которым меня нанимают.
1. Деньги по полисам страхования жизни не всегда выплачивают за самоубийство, даже если вы неизлечимо больны.
2. Унижение. Кое-кто из больных клиентов боится осуждения со стороны близких родственников, которые считают, что сами будут испытывать боль и страдать от такого исхода. С болью можно примириться, только если она твоя собственная.
3. У некоторых клиентов нет ни родных, ни друзей, и они боятся умереть в одиночестве.
Обычно мы обслуживаем семьи, но многие из моих клиентов — одинокие охотники и рыболовы, живущие в нескольких часах езды от городов, приличных дорог и вообще от других людей; напуганные и больные настолько, что позволяют незнакомцу помогать им умереть в заранее оговоренном порядке. Даже после того как Бонни отошла от дел, они все равно каким-то образом ухитряются найти номер моего телефона. Дома этих людей порой находятся в таких отдаленных местах и в таких лесных зарослях, что даже я с моим опытом, бывает, с трудом выбираюсь из этих глухоманей. Некоторые, кстати, передумывают, когда видят меня — первого человека за многие месяцы, а то и годы. Тогда я просто отвожу их вАнкоридж*и высаживаю возле бара или больницы, чтобы они могли прожить оставшиеся дни в окружении людей, в которых они на самом деле нуждались, даже не осознавая этого.Anchorage — город в южной части штата Аляска (США)
Однако большинство все же проходит через процедуру и умирает. Я предоставляю все необходимое. Пластиковый пакет с резинкой по краю, который надевается на голову. Трубки, чтобы закачивать в пакет газ. За отдельную плату — баллон с гелием или азотом. Они действуют однотипно, и при общем вскрытии не определяются, просто некоторые люди любят, чтобы было подороже.
Я не:
• натягиваю пакет на голову или не просовываю туда трубку. Им приходится делать это самим;
• включаю газ. Однако мне обычно приходится чуть ослаблять ручку крана, ведь я имею дело с очень больными и слабыми людьми;
• удерживаю их;
• сообщаю им мое имя. Они знают только мой псевдоним — Клайд. Это имя выбрала Бонни. Она так пошутила, если вы понимаете, что я имею в виду. А на самом деле меня зовут Колум.
Я:
• инструктирую их;
• надеваю перчатки;
• держу их за руки. Крепко, если они просят, когда переживают, что могут испугаться и помешать процедуре.
После того как они умирают, я одной рукой проверяю пульс на сонной артерии, а другой — упаковываю свой чемоданчик. Бонни всегда твердила:
— Как только закончишь, убирайся оттуда немедленно.
Я никогда не снимаю пальто и ботинки, чтобы уйти как можно быстрее — желательно в течение минуты. Предательскую сигарету Бонни закуриваю в моем грузовике, самолете или вертолете. Это как улететь с места бомбежки. Такое я тоже делал. Но с этой работой я чувствую себя невидимкой, анонимом. Особенно когда уже оказываюсь в воздухе или на дороге. Под крышей облаков я проверяю свое тело на предмет хоть какой-нибудь боли и ничего не ощущаю. Часто я забываю имя клиента уже через полчаса. Иногда я напеваю себе под нос.
Клиенты обычно предлагают мне все, что они оставляют на этом свете: грузовик, самолет, хижину, драгоценности, еду. Однажды (это было во Внутренней Аляске) в плохо отремонтированном бревенчатом домике размером десять на десять футов последними словами одного мужчины были: "Съешь моего лося". У него в сарае висела разделанная туша лося. Мужчина думал, что проживет достаточно долго, чтобы все это съесть. Это стало шуткой для нас с Бонни. "Съешь моего лося", — кричала она в самый неожиданный момент, и я никогда не понимал, что она имела в виду. Но это всегда заставляло ее смеяться.
Никогда не беру ничего, что предлагают мне клиенты. Даже неотслеживаемые вещи, такие как мясо или деньги. Даже если клиенты умоляют. Я оставляю все с телом, чтобы кто-то другой это нашел. Или не нашел бы никто. Не люблю брать работу на дом.✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
Впервые я встретил Бонни четыре года назад в группе поддержки больных раком в Ветеранской организации Анкориджа. В группе были пациенты с терминальной (четвертой) стадией рака, которым оставалось жить всего несколько месяцев или недель. Многие из них были ветеранами боевых действий, как я и Бонни. Бонни пять раз была в Афганистане. Я служил в Военно-воздушных силах. Меня четыре раза отправляли в Ирак и три раза в Афганистан. Мы говорили об этом только в свете наших раковых заболеваний, химикатов, которые мы вдыхали на театре военных действий, и ночных кошмаров, которые нас все еще одолевали.
У меня рак поджелудочной железы; у Бонни опухоль мозга. И то, и другое неоперабельно. Нам было за пятьдесят (с разницей в пару лет). Мы оба ушли со службы. Все, кто находился в группе поддержки Ветеранской организации, уволились с гражданской работы. Я летал на самолетах почтовой службы. До четырех из пяти городов Аляски можно добраться только по воздуху или на лодке. Хороших дорог практически нет. Курьеры вроде меня поддерживали связь людей с внешним миром, даже если мы просто парили над затерянными в лесах домишками. Бонни участвовала в подпольных играх в покер с высокими ставками. Ее бросало туда-сюда между Анкориджем иФэрбанксом*, пока она не начала забывать, где находится в данный момент.[Fairbanks — город в центре штата Аляска (США)
Химиотерапия не только украла у Бонни ее волосы, но и нанесла ей гораздо больший вред. Без ресниц и бровей Бонни всегда выглядела так, будто плакала. Почти смешно, учитывая ее жесткий характер. Нос Бонни постоянно был розовым от трения кислородных трубок, с красными линиями капилляров, пронизывающих тонкую кожу вокруг ноздрей. Иногда Бонни забывала свою фамилию, но никогда не забывала принести пончики. Монстр пожирал ее мозг, а она говорила что-то вроде: "Единственная причина, по которой нам нужна эта дерьмовая группа поддержки, — это то, что никто другой не может любить таких убийц, как мы". Бонни озвучила то, что было у меня в голове. Трех моих бывших жен я положил на алтарь своей порочности и своего пьянства. У Бонни хватило ума вообще не выходить замуж. "А теперь я слишком лысая, чтобы надевать фату", — говорила она.
К тому моменту, когда Бонни впервые попросила меня кого-то убить, я тоже уже "сидел" на кислороде, а она прекратила химиотерапию. Я тогда был дома. Пытался выбрать, чего бы пожевать: отруби с изюмом или кусок черствого хлеба. Я знал, что меня вырвет и от того, и от другого. И тут Бонни постучала в мою дверь. Она была в зеленом платье с перепачканным подолом. Волокла за собой на тележке свой собственный кислородный баллон. Она остановилась на пороге и сказала:
— Уайетту требуется небольшая помощь.
Уайетт был еще одним ветераном из группы поддержки. Он мне нравился. Упрямый, как я и Бонни. Старая закваска. У Уайетта была лейкемия.
— Он хочет уйти на своих условиях, — сказала Бонни.
Она объяснила механику, которую предлагал Уайетт: газ, пластиковый пакет с резинкой и все такое.
— Это, правда, круто. Никакой боли. Всего лишь короткая паника и… вуаля, все кончено!
Я должен указать на одну особенность Бонни: она всегда добивалась своего. Шесть лет она управляла подпольной игрой в покер, и это был самый спокойный бизнес на всей Аляске, потому что никто не мог сказать Бонни "нет". Можно было попытаться, даже поворчать по этому поводу, но в результате все смирялись перед ее непреклонностью.
— Почему он просто не налопается таблеток или что-то в этом роде? — спросил я, хотя уже знал ответ.
Разве человек не вправе умирать так, как он хочет? То, как ты умираешь, должно зависеть только от тебя. А вот то, как ты живешь, обычно зависит от всех остальных.
Это было немалым одолжением. Бонни и я, вероятно, были в нескольких неделях от смерти и едва могли продержаться несколько часов без сна. Бонни пользовалась тростью, поскольку работа ее вестибулярного аппарата была нарушена. Плюс у нас обоих были наши кислородные тележки.
Тогда была весна. Шел снег с дождем. И опять снег с дождем. И все это превращалось в липкую, полузамерзшую грязь. Меня все еще посещала та чертова боль, которая изначально предупредила меня о раке. Странное жжение, исходившее из моего живота и спины. Будто внутри меня вспыхнул космический пульсар. Только это заставило меня бросить пить, чего не смогла ранее сделать ни одна из трех жен.
Итак, мы приехали к хижине Уайетта. Проковыляли внутрь. Уайетт показал нам, как он хочет, чтобы все было сделано. Но сам он был слишком слаб, чтобы пустить газ, поэтому кран повернула Бонни. Потребовалось несколько попыток, но в конце концов мы его умертвили. Это было далеко не так ужасно, как все, что мы видели или делали в боевых условиях, я или Бонни. Удручало лишь то, что мы были следующими, и мы это знали, и Уайетт тоже это знал, так что черт с ним, что он попросил нас это сделать. К кому бы он еще обратился? Теперь же он стал просто кучей клеток, начинающих разлагаться. Тем не менее, когда мы сняли с головы Уайетта пластиковый пакет, на его лице была ухмылка человека, который добился-таки своего.
— Ему повезло, что мы оказались рядом и смогли ему помочь, — сказала Бонни, глядя на бездыханное тело Уайетта. — Может, и мы должны последовать его примеру?
Однако нас было двое, и больше нам никто не мог помочь. Это означало, что в конце концов кто-то из нас останется один, и ему придется отдуваться за все сделанное.
Мы позвонили в 911 и оставили снятую с рычага телефонную трубку в руке Уайетта. Потом мы уехали и все время ехали молча. Припарковались у первого попавшегося супермаркета и, тщательно протерев баллон из-под газа и пластиковый пакет, выбросили все это в мусорный бак на заднем дворе. Бонни пошла в магазин, даже не используя свою трость. Она появилась через несколько минут с пакетом яблок и завернутыми в вощеную бумагу сэндвичами с тунцом. Мы присели на бампер моего грузовичка и ели, как едят все здоровые люди.
— Мы теперь попадем в ад? — спросила Бонни.
Я подумал, что мы уже в аду. Но в этот самый момент боль внутри моей утробы чудесным образом прекратилась. Никаких спазмов, никакой тошноты.
— Знаешь что? — сказала Бонни. — Я чувствую себя просто потрясающе. У меня даже голова не кружится.
— Адреналин? Или, может, внутреннее напряжение? — предположил я.
В нашей группе поддержки это называли "терминальное просветление", и я предвкушал это состояние, это последнее пламя перед смертью, как осенний пожар кленов.
— Конец близок, — сказала Бонни.
Мы курили и ели яблоки. А потом я отвез Бонни домой и поехал к себе. Один, чтобы немного отойти от того, что мы только что сделали. Но боль не вернулась. Следующие дни, а затем и недели я проводил, убираясь в доме, проветривая его и оттирая всю грязь, которая накопилась, пока я чувствовал себя так ужасно. Каждый день по утрам я упаковывал свои вещи в коробки, а сверху писал адреса благотворительных организаций. Не было ничего, что стоило бы посылать моим бывшим женам. Они хотели забыть меня. Пусть лучше все, что останется от моей жизни, получат незнакомцы.✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
Через три недели после того, как мы с Бонни помогли Уайетту умереть, мой дом был весь забит коробками, а я все еще чувствовал себя великолепно. Я даже начал, как раньше, бегать по пять километров в день. Я все ждал, когда мне станет плохо. Наконец, я отправился к своему врачу за результатами анализов крови, УЗИ, рентгена и КТ. Врач мне сказал:
— Сожалею, но у вас по-прежнему рак четвертой стадии. Ваша опухоль все того же размера. Однако есть и хорошая новость. За последнее время опухоль не увеличилась.
— Разве я не должен был уже умереть? Или по крайней мере слечь в постель?
Врач начал мне рассказывать про "терминальное просветление", но я его перебил:
— Столько времени? Да я же месяц назад не мог слезть с кислорода. А теперь?
Я, как придурок, грохнулся на пол и пару раз отжался.
— Объясните это, доктор!
— Я рад, что вы хорошо себя чувствуете, — сказал врач. — Запишу вас на повторный прием через семь дней. Только… — добавил он не совсем уверенно, — то, что взлетает, должноупасть*. Хорошей вам недели."what comes up must come down" — старинная английская поговорка, аналогичная нашей поговорке "Ничто не вечно".
Он произнес это так, будто неделя — это все, что мне осталось.
Но я так не думал. Я знал, как чувствует себя умирающий. Такого ощущения у меня точно не было.
Поговорить обо всем я хотел лишь с единственным человеком. Но как объяснить свою удачу тому, кому не так повезло? После смерти Уайетта я перестал ходить в группу поддержки, и я так долго не решался позвонить Бонни, что уже испугался, а будет ли вообще кому звонить. Когда я, наконец, набрал ее номер, Бонни ответила после первого же гудка.
— Ты еще жив! — воскликнула она.
— Я чувствую себя лучше. Как будто... Намного лучше.
Она ничего не ответила, и я продолжил:
— С тех пор как мы сделали это с Уайеттом. Мой рак на месте. Но он не болит.
Я сделал паузу, ожидая реакции Бонни.
— Что за хрень? — рассмеялась она.
— Извини, но я действительно чувствую себя…
— Да нет, я хочу сказать, что после Уайетта я тоже перестала болеть.
— Тебе лучше?
— Ну, с парашютом я, наверное, не смогу прыгать. Но я только что почистила водостоки и съела больше половины пиццы. С колбасой.
Не знал, что чувство облегчения может вызвать такой дикий восторг. Мы с Бонни смеялись. До слез. Как малые дети.
Я посмотрел на штабеля коробок с вещами.
— Как думаешь, сколько это еще продлится?
— День, вечность, кто знает? — насмешливо ответила Бонни. — Мы с тобой бросаем вызов науке.
— Но мы же идиоты. Такие, как мы, не заслуживают чудес.
— Это не чудо, — заметила она. — Наш рак никуда не делся. Это просто отсрочка казни. Мы взяли кредит у Господа Бога.
— И что Господь хочет, чтобы мы делали с оставшейся частью нашей жизни?
— Это же очевидно, дурачок, — ответила Бонни. — Он хочет, чтобы мы убивали людей.✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
Я сказал "нет". А потом, когда Бонни переспросила, еще раз "нет". И еще два раза я сказал "нет", когда мы встретились. Я не мог снова сделать убийство моим занятием. Только не после Ирака и Афганистана. Это была бы бездонная пропасть; и на этот раз у меня был выбор. В кофейне Бонни взяла меня за руку. Прошло так много времени с тех пор, как меня касался кто-то, кроме врача, что мышцы моей руки под фланелевой рубашкой мелко задрожали.
— Это не будет настоящим убийством, — сказала Бонни. — На этот раз мы просто будем помогать им убить себя.
— Где мы будем искать таких людей?
— О, умирающие есть повсюду. Мы могли бы начать с нашей группы поддержки. Все, что нам нужно, это сарафанное радио.
— Трупы не дают рекомендаций.
— О рекламе не беспокойся. В этом деле я волшебник.
Подпольные игры в покер, которыми заправляла Бонни, шли годами. О них знали все, кроме копов.
— Мы можем поднять на этом реальные деньги. Мои счета за лечение — это просто кошмар! В любом случае ты должен присоединиться. Мне одной не справиться. Мы, кстати, уже знаем, как все надо делать. Нас как будто выбрал сам Бог.
— Или Дьявол, — пробормотал я.
— Дьявол — это мы с тобой. Да будет тебе, Колум! Как еще объяснить, что ты и я поправились одновременно сразу после того, как прикончили Уайетта?
Я признал, что это было похоже на знак свыше.
— Никакой не знак, — возразила Бонни. — Это договор. На наши жизни.
Кто-то однажды мне сказал, что буддисты не верят в самоубийство, даже в самоубийство с чьей-либо помощью. Карма приходит в виде боли; а если вы избегаете этой боли, то теряете шанс на просветление. Таким образом, то, что предлагала Бонни, было не просто противозаконно; это могло быть жестоко в рамках мироздания. Но я не буддист. Я не мог себе представить, что это действительно хорошая карма — наблюдать, как кто-то страдает, и не пытаться положить этому конец.
— Мы с тобой тоже познали страдание, — сказала Бонни, прочитав мои мысли, что у нее всегда неплохо получалось. — Мы и правда можем помогать людям.
Однажды, когда мне было лет восемь, я нашел крысу со сломанным позвоночником. Она, вероятно, стала жертвой нападения собаки, кошки или ястреба. Задние лапы крысы были парализованы, и она могла ползать только по-пластунски. Я дал ей воды, хотел накормить моим сэндвичем с колбасой, но крыса не стала ни пить, ни есть. Я сидел с ней в лесу, пел ей, чтобы она не чувствовала себя одинокой. Родители не разрешили взять крысу в дом, поэтому вечером мне пришлось ее оставить. Когда на следующее утро я вернулся, крыса уползла в подлесок, и я не смог ее найти. Я чувствовал, что подвел эту крысу. Возможно, вместо того, чтобы ей петь, мне следовало переехать ее велосипедом или затоптать насмерть. Даже сейчас, хотя прошло более пятидесяти лет, в моем сознании она и мертва, и жива одновременно. И все еще страдает. Такая вот "крыса Шредингера".
Когда ты делаешь нехорошие вещи в армии, ты убеждаешь себе, что это не плохо, потому что ты на стороне добра. Ты можешь убивать людей, но только для того, чтобы защитить невинных. И так ты теряешь свою собственную невинность. И внезапно оказывается, что ты больше не стоишь спасения.
— Ладно, — сказал я Бонни. — В конце концов, какого черта. Давай убьем нескольких безнадежно больных.✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
Все четыре года, что мы с Бонни работали вместе, наши опухоли "дремали". Никаких болей и плохих анализов. У Бонни снова отросли волосы. Серебристо-соломенные. Она смогла немного нарастить мышцы на плечах, ногах и руках. Она всегда была для меня привлекательной, но теперь стала просто красивой. Врачи, наконец, признали, что у нас наступила ремиссия. Эскулапы хотели проводить тесты, чтобы выяснить причину. Химиотерапия? Облучение? Но мы твердо сказали "нет". Мы сами знали, как нам выжить. Нужно было просто работать. А для меня Бонни вообще стала личной причиной жить.
В армии мы с Бонни привыкли слушать команды; но теперь все было по-другому, потому что никто посторонний не говорил нам, что делать. Бонни работала, не выезжая из дома, а я брал на себя большую часть удаленной работы, чтобы моя подруга могла дать отдых своим ногам: после химиотерапии у Бонни начались проблемы с сосудами в бедрах и голенях. Но даже будучи один в воздухе, в лесу или в тундре, я ощущал незримое присутствие Бонни рядом с собой.
Ни разу я не приглашал ее на свидание. Да и что бы мы с ней стали делать? Все, что у нас было общего, — это смерть. Бонни вернулась вДжуно*, откуда она была родом. "Ни проехать, ни пройти", — говорила она о своем городе. Странно было разместить там штаб-квартиру нелегальных операций по убийствам, но Бонни любила лес и морское побережье. "Не расслабляйся", — говорил я ей, но она все равно уютно обустроила домик у дороги, который унаследовала от дяди. Мои же коробки с вещами давно исчезли, и я жил в отелях.Juneau — город в США, административный центр штата Аляска.
Бонни никогда не приглашала меня остаться на ночь. Вместо этого она вечно после ужина меня прогоняла. Иногда она касалась моей руки или легонько хлопала меня по носу. Однако мне не разрешалось хлопать ее в ответ и вообще прикасаться к ней.
Примерно через год после нашего нового соглашения пошел тот странный туманный дождь, который не столько мочит, сколько обволакивает сыростью. Мы сидели на крыльце дома Бонни на подвесных качелях. Бонни стала рассказывать, как в старших классах она работала на консервном заводе сортировщицей рыбы. Это был совсем не романтический разговор, но я молчал, сидя рядом с ней. Потом я наклонился чуть ближе, как будто пытался поймать муху, а Бонни заговорила быстрее. Когда я потянулся рукой, чтобы повернуть ее подбородок к своему лицу, она спрыгнула с качелей и больно шлепнула меня по щеке.
Мои глаза заслезились. Из-за пощечины. Это была чисто физическая реакция. Бонни выглядела шокированной и расстроенной. Как будто она не могла понять, что только что произошло.
— Бонни, прости. Я не…
— Принесу тебе еще холодного чая, — сказала она и пошла в дом.
Я чуть не заплакал по-настоящему, от облегчения, что она не вышвырнула меня с крыльца и из своей жизни. Каким глупцом я был! Прошло некоторое время, прежде чем Бонни вернулась с двумя бутылками холодного чая и парой колючих шерстяных одеял. Протянув мне одну бутылку и одеяло, она сказала:
— Холодно.
И натянуто улыбнулась.
— Спасибо, Бонни. Я правда не...
— Перестань.
Ее лицо превратилось в застывшую маску. А потом она произнесла нечто совсем для нее нехарактерное:
— Пожалуйста.
Я замолк.
Бонни больше не говорила об Афганистане. И я больше не пытался к ней прикасаться.✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
Я горжусь тем, что вряд ли на Аляске найдется город, в котором я, как и сама Смерть, не побывал хотя бы раз. Большая часть нашей работы приходилась на Джуно, Фэрбанкс или Анкоридж, но я также выполнял задания и в других местах: от Уткиагвика до Чикена и острова Адак. Я летал над болотистыми зарослями и дельтами рек юго-запада Аляски; приземлялся на крошечных вулканических островках, чтобы переждать штормовой ветер. Я пробирался по густым лесам и фьордам центральной и юго-восточной Аляски, по холодной тундре Внутренних Земель, по бесплодным ледяным полям Крайнего Севера. Я наблюдал, как с каждым годом становятся меньше и умирают ледники, пока я продолжал жить.
На Аляске создается впечатление, что каждый второй человек — пилот, поэтому наши прилеты и отлеты никогда не вызывали подозрений. Бонни использовала скользящий график, и некоторые заказы мы выполняли бесплатно, но каким-то образом все равно зарабатывали кучу денег. Слишком много, чтобы тратить их все. Я оснастил свой моноплан "Пайпер" задним управляемым колесом (для высокой травы), лыжами и широкими покрышками (для тундры), а еще купил подержанную "Цессну" с поплавками. Я неплохо умел приземляться на пустые дороги, спокойную воду, песчаные отмели, поля и даже иногда ледники, но мне хотелось больше маневренности, поэтому я также купил списанный вертолет, который сам же отремонтировал и довел до ума. Благодаря вертолету я мог приземлиться где угодно, а потом исчезнуть за считанные минуты.
Я родом из Миссури, а на Аляску переехал после того, как двадцать пять лет прослужил в ВВС. Так после службы поступают некоторые военные: исчезают в самом большом штате Америки, достаточно вместительном, чтобы принять и таких, как мы. Я парю над горными хребтами, напоминающими морщины на обветренном лице древнего бога. Я приземляюсь, обрываю человеческую жизнь и вскоре снова оказываюсь в воздухе, выжимая из мотора скорость, чтобы успеть на предзакатную сигарету с Бонни.
Бывают случаи, когда что-то идет не так:
— клиент срывает с головы пакет, ни за что не желая продолжать;
— клиент заходит настолько далеко, чтобы дать согласие, но я вдруг обнаруживаю, что все это — хитрая уловка, чтобы родственники получили наследство после его смерти;
— родственники обвиняют меня в убийстве, и мне приходится спешно прерывать процедуру;
— я приезжаю на место, но клиент передумал или лег в больницу;
— я уже заканчиваю работу, как вдруг скорбящий, но совершенно здоровый супруг или супруга клиента умоляет меня убить и его тоже;
— зимние дни, когда облачность слишком низкая, чтобы летать, в то время как больные люди ждут, мучаясь от боли, — неделю, месяц, а то и больше.
Бывает, все, что я нахожу, — это широко распахнутую дверь жилища, и мне приходится искать в тундре тело.
Иногда клиент устает меня ждать, пытается сам взяться за дело и наносит себе еще больший вред, зарабатывая паралич или впадая в кому.
Расскажу, почему Бонни в конце концов отошла от дел. Несколько месяцев назад ее тетя Элспет попросила нас сделать нашу работу. Элспет была единственной родственницей Бонни, которая все еще разговаривала с ней, и то только потому, что страдала слабоумием. Но болезнь Альцгеймера как-то повлияла на решимость Элспет умереть. Она слишком долго ждала своей очереди. В этом не было вины Бонни. Трудно сказать, восставало ли тело Элспет против газа, или женщина сама передумала, но она боролась, сопротивлялась, как жертва убийства. Бонни оттолкнула меня и сорвала с головы тети пластиковый пакет, но было уже слишком поздно. Бонни стала делать искусственное дыхание, давила на старческую грудь, пока ребра не треснули, дышала в мертвый рот. Плакала. Я тянул ее за плечи, но она не останавливалась.
— Она не хотела уходить! — кричала Бонни. — Она передумала!
Мне пришлось поддерживать Бонни, когда мы шли с ней к "Пайперу". Я отвез ее домой, уложил в постель и сунул в руку початую бутылку ржаного виски.
На следующий день она позвонила. Говорила невнятно — с похмелья после прошедшей ночи.
— Колум, я отдала свой долг Богу. Ты можешь продолжать. А я… выхожу из игры.
Я не понял, что она имеет в виду. То, что она не будет заниматься нашим общим делом, или она хочет выйти совсем — из жизни. Я испугался.
— А вдруг ты снова заболеешь?
— Да пошел ты! — огрызнулась она.
Несколько дней Бонни не отвечала на мои звонки. Я снова и снова оставлял мои извинения на ее голосовой почте. Я даже не знал, за что извиняюсь.
Прошла неделя. Бонни, наконец, сняла трубку и сказала:
— Привет, парниша.
И начала рассказывать о своих геранях. Как будто на меня не за что было обижаться. Как будто она никогда и не ссорилась со мной.✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
Считается, что жизнь драгоценна. Но всегда ли это так? Мы много убиваем, верно? Даже веганы здесь, на Севере, владеют оружием. Но даже безнадежно больные не часто хотят стрелять в себя. При отсутствии постоянных клиентов и рекламы люди все равно находят мой номер, и у меня всегда есть работа.
Однако мне было тяжело после того, как ушла Бонни. Я скучал по ней. Мы раньше столько времени проводили на ее красном клетчатом диване. Ели и курили, пока Бонни не начинала зевать, и я не уходил, пылая страстью. Я мог любить ее издалека. Наверное, это было даже лучше. Есть такое понятие, как безопасное расстояние.
Примерно через месяц моей сольной деятельности голос Бонни начал звучать по телефону более сухо и отстраненно. Она перестала приглашать меня в гости. Я не видел ее несколько недель, а потом еще несколько. Когда я спросил, все ли с ней в порядке, она резко ответила:
— Не бери в голову. Я просто не хочу, чтобы ты был рядом.
Теперь, когда Бонни не нуждалась во мне, я чувствовал себя довольно глупо. Хотя это было справедливо. Еще тогда, в нашей группе поддержки онкологических больных в Ветеранской организации, она говорила: "Никто не может любить таких убийц, как мы". Никто. Даже другой убийца.
Однажды я позвонил, чтобы спросить, как она себя чувствует, ожидая, что Бонни снова меня отошьет. Но на этот раз она сказала:
— Вечеринка подошла к концу.
Мир для меня рухнул.
— О, нет.
— Опухоль растет и ухудшает мои возможности. Нет, не так. Мои способности.
На этот раз ее голос был чистым и ясным.
— Колум, мне нужна услуга. Боюсь, я не смогу ее вернуть.
Я уже плакал.
— Теперь, — сказала Бонни, — тебе придется сожрать этого чертового лося.
— Никогда не понимал, что значит эта шутка. Совсем не смешно.
— Завтра все будет как надо. Я испеку датские булочки. Возьми себя в руки и перестань реветь.
Ее голос звучал так, будто она сама собиралась заплакать. Потом Бонни повесила трубку.✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
Не знаю, существует ли искупление для кого-то вроде меня. Не за то, что я делал в Ираке и Афганистане. Не для того меня, кем я был там, и кем я был, когда возвращался из командировок и нещадно топил в алкоголе свои браки. Даже сейчас, уже в зрелом возрасте, я не знаю, кто я такой на самом деле. Знаю только, как курить сигареты в компании с Бонни.
На следующее утро я вылетел в Джуно и поехал прямо к дому Бонни. Она жила неподалеку от храма Святой Терезы. Моя милая заокеаном*, — напевал я по дороге. Когда клиенты просят спеть им, я всегда пою эту песню. Они слышат мое ужасное исполнение и порой на минуту прерывают процесс умирания, чтобы только сказать мне: "Лучше помолчите!""My Bonnie Lies over the Ocean" — строчка из шотландской народной песни XVIII века. В рассказе используется игра слов: "бонни" (англ. "bonnie" — "милый, милая") и "Бонни" — имя героини.
Такие дни, как тот, мне всегда нравились. Туман, тянущийся от воды и окутывающий горы, запах мокрой земли, мелкие капельки влаги, покрывающие мою кожу. Горный болиголов, голубые ели, аляскинский желтый кедр. Дом Бонни стоит уединенно, и повсюду бродят животные: медведи, дикобразы, бобры, сурки, олени. Их не всегда видно, но можно почувствовать их запах. Дождь выталкивает жизнь из каждой норки и щели.
Итак, Бонни открыла дверь. Ее волосы были завиты, на ней было надето свежевыглаженное желтое платье. Я хотел спросить: "Ты уверена, что хочешь все сделать сегодня?", но не рискнул. Бонни выглядела примерно так же, как в тот день, когда я впервые ее встретил: отдающие синевой пальцы, тени на коже. Я сунул руки в карманы. Бросил взгляд сначала на ее кислородный баллон, потом на батальон пузырьков с таблетками, выстроившихся в ряд на журнальном столике, потом на открытую сумочку, лежавшую на полу вверх ногами. Бонни держала страдания внутри себя. Солдаты никогда не жалуются.
Бонни протянула мне чашку с кофе, спросила: "Как дела?" и рассмеялась.
— Странно, не правда ли? — сказала она. — Хочу наверстать упущенное, но для чего? Скоро меня не станет, и некому будет помнить все, что ты мне говоришь. Ну, думаю, надо начинать.
Мы разложили все, что нужно: пластиковый пакет, баллон с газом, трубки. На этот раз все было как-то по-другому. Все выглядело каким-то простым и дешевым, несоответствующим тому важному делу, которое мы собирались вершить.
— Тебе придется меня удерживать, — сказала Бонни. — На всякий случай, если я буду сопротивляться. Не хочу рисковать и превратиться в овощ, если не вовремя сорву с головы пакет. Не желаю быть брюквой до конца своей короткой мучительной жизни. Хоп!
Она щелкнула меня по носу. Я улыбнулся, но почувствовал себя полным идиотом.
— Серьезно, Колум. Доведи дело до конца.
— Обещаю.
— Я знаю, что ты меня любишь. Но не облажайся.
Мои губы похолодели. Я никогда не говорил ей о том, что люблю ее. Но она, конечно, знала.
— Когда я отъеду окончательно, ты вымоешь посуду? Мне не хотелось мыть ее в мой последний день. Но она не должны киснуть в раковине.
— Вымою, не переживай.
И впервые с того дня, как я встретил Бонни, я увидел тень сомнения, мелькнувшую в жестких чертах ее лица.
— Мы думали, что следуем знакам свыше. Думали, что вершим добро. Помогаем людям.
— Бонни, мы действительно помогали людям.
— Ты так думаешь? Были ли мы правы? Или все же нет? Правильно ли мы распорядились нашими вторыми шансами?
Мне очень хотелось сказать ей что-то утешительное, но у меня не было нужных слов. В конце концов, Бонни просто пожала плечами.
— Думаю, я все узнаю через несколько минут.
Я протянул ей пластиковый пакет, но она отвернулась и сказала:
— Смотри, не испорти мне прическу.
Я надел пакет ей на голову, просунул внутрь трубку, закрепил все это вокруг ее шеи и включил газ.
Бонни протянула ко мне руки.
— Пора обниматься!
Когда я невольно замешкался, она рявкнула:
— Колум, блин! Обними меня! Обними!
Никогда раньше она не позволяла мне к ней прикасаться.
Я робко потянулся к Бонни, как будто она была сделана из невесомых чешуек бабочки, а потом просто схватил ее и крепко прижал к своей груди.
Бонни вздрогнула, напряглась, а потом расслабилась. У нее еще оставались силы после долгих лет службы в армии, работы в саду, вождения снегоуборочной машины, колки дров и стрельбы из дробовика по рысям, которые пытались пробраться в ее курятник. В Афганистане ее направляли на задания в составе групп спецназа, хотя формально женщинам в армии тогда еще не разрешалось участвовать в боевых действиях. До заболевания Бонни отжималась от пола по сто раз в день. Однажды она лицом к лицу столкнулась с медведем, который вломился к ней в дом и попытался съесть ее печенье. Теперь же под моими руками дрожали накачанные мускулы Бонни — в ее почти здоровом теле, управляемом больным мозгом. Мы с ней были ближе, чем когда-либо. Достаточно близко, чтобы я мог ее поцеловать, если бы нас не разделял пластиковый купол, затуманенный ее дыханием, которое становилось все чаще и прерывистее. Я, собственно, всегда только этого и хотел — обнимать Бонни. Но не в такой ситуации. Слишком поздно. Зашипел газ. Бонни поймала мой взгляд. Ее зеленые глаза по краям казались темно-синими. От ее кожи пахло лавандой. Бонни застенчиво мне улыбнулась. Я уже скучал по ней.
— Я тоже тебя люблю, — сказала она сквозь прозрачный пластик.
Потом она начала задыхаться. Затем стала вырываться.
Я десятки раз наблюдал за этой борьбой. Но никогда не ощущал ее под своими руками. Бонни вывернулась из моих объятий. Ее коротко остриженные ногти царапали мне грудь и лицо. Я не знал, была ли она уже наполовину брюквой, как она опасалась; хотела ли она, чтобы я ее убил или спас, и что бы из этого вышло. Это была революция в миниатюре: короткие вздохи, тихое сопение, подергивание мышц. Выражение лица Бонни как бы разделилось на две части, верхнюю и нижнюю. Она сложила губы буквой "О" и втягивала воздух, но каждый вдох приносил только больше смерти. А вот верхняя часть лица Бонни была совершенно бесстрастной. Такой она никогда не выглядела при жизни. Лоб гладкий, безмятежный, в то время как во рту и в пальцах рук творился хаос. Казалось, что тело Бонни осталось сражаться, а ее разум уже принял решение и покинул пределы комнаты. Хотя, возможно, это я говорил сам себе.
"Как я узнаю, если она вдруг передумает?" — подумал я.
Я искал ответ в закрытых глазах Бонни.
"Я должен все остановить, — метались мысли в моей голове. — Спросить ее, хочет ли она по-прежнему умереть".
Но вместо этого я только крепче сжимал Бонни, когда она пыталась вырваться. Я не мог облажаться. Бонни нуждалась во мне. Ей нужны были мои сила и воля, чтобы убить ее тогда, когда ее тело еще хотело жить. Похоже, все это время мы с Бонни готовились именно к такому исходу; и я знал, что делаю это в последний раз. Теперь, вместо того, чтобы остановиться, я хотел ускорить ее смерть, чтобы Бонни больше не боролась с собой.
"Может, мне сломать ей шею?" — с отчаянием подумал я.
Время скрутилось в длинный резиновый жгут, хотя, вероятно, прошла всего одна минута, прежде чем Бонни тяжело обвисла в моих объятиях. Она сделала последний вдох — и перестала дышать.
Я опустил тело Бонни на пол. Проверил пульс, приложив пальцы к ее шее, а потом прижав ухо к груди. Внутри моей подруги ничего не шевельнулось. Ее тело было самым неподвижным из всего, что я когда-либо знал, таким, каким должно быть космическое пространство, как точка между выдохом и вдохом, как вечность, сложенная из скоротечных моментов. Как любовь.✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
Я не ушел, как обычно, в ту же минуту. На этот раз я остался. Поднял Бонни с пола, уложил в постель и подождал, пока ее тело остынет. Я курил ее сигареты. Я разговаривал с ней. Я пел своим ужасным голосом. Я вымыл ее посуду и потом еще долго тер тарелки полотенцем. Я пропылесосил комнату и вытер с мебели пыль. Когда больше нечего было делать, я набрал 911, поцеловал холодное личико Бонни и вложил телефонную трубку в ее правую руку. Я не хотел, чтобы она лежала в своем доме и медленно гнила. Хотя она больше и не была моей милой.
Я уже отъезжал от дома Бонни, как вдруг почувствовал в утробе резкую боль. Вот он, ублюдок. Дождался. Пунктуален, как боевой офицер. Я хорошо знал эту пульсирующую боль, исходящую изнутри, сотрясающую мою нервную систему, отдающуюся во всех органах. Мой рак меня дождался, и теперь, когда моя милая за океаном, он вернулся за мной.
Думаю, вам не понять, какое это облегчение. Я разъезжал по этим замерзшим белым землям дольше, чем следовало. Я съел твоего гребаного лося, Бонни, и теперь должен съесть своего. А потом, возможно, я смогу ответить на твои вопросы. Принесли мы больше вреда или пользы? Исполняли мы волю Бога или нет? И помогут ли нам все эти убийства спастись настолько, что я смогу увидеть тебя снова? - ×
Подробная информация во вкладках