Этта Ревес «Я хочу кричать» (1977)
Добавлено: 11 июн 2017, 15:31___Внимание! В топике присутствуют спойлеры. Читать обсуждения только после прочтения самого рассказа.
___О проекте «Убийства на улице "Эдгар"»
___В 1977 году премию «Эдгар» в категории «рассказ» получила Этта Ревес за рассказ «Я хочу кричать» (Like a Terrible Scream), впервые опубликованный в журнале «Ellery Queen’s Mystery Magazine» в мае 1976 года.
___«Это 443-й «дебютный рассказ», который публикуется в «Ellery Queen’s Mystery Magazine». Дебютный рассказ с сильным эмоциональным воздействием…
___Выдержки из письма, присланного автором редактору журнала, дают представление о важности истории, рассказанной Эттой Ревес. Она пишет: «Возможно, лучший способ рассказать о себе — это признать, что в моем шкафу скрыто много скелетов, а в моем сердце много воспоминаний. Что мои руки плетут ткань из моего настроения, и что мои мечты теснят звезды в небесах… А если выражаться не столь поэтически, то я гуляла по лесам штата Мэн, всматривалась из Бруклина в небоскребы Нью-Йорка, подвергалась подростковому насилию в школах Чикаго, влюблялась в Айове, ловила рыбу в ручьях Восточного Техаса, вдовствовала в Коннектикуте, занималась писательским мастерством в Калифорнии, работала модельером в Нью-Йорке и Далласе, превращала шизофреников в актеров, когда ставила спектакли в психиатрической лечебнице, «строила» женщин-заключенных, когда трудилась в государственной пенитенциарной системе, была свидетелем людских страданий, когда работала в отделе социального обеспечения…»
___Если мы больше не получим от Этты Ревес ее прекрасных рассказов, то будем глубоко разочарованы — и вы тоже…»
___Первый перевод на русский язык.
___Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е. согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
___Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
___Etta Revesz "Like a Terrible Scream" (ss) Ellery Queen’s Mystery Magazine, May 1976; Ellery Queen’s Anthology, #44 1982; Best Detective Stories of the Year, (1977); Ellery Queen’s A Multitude of Sins, 1986; Simply the Best Mysteries,1998.
А я, я просто сижу здесь и жду, когда человек снаружи нажмет на маленькую кнопку, дверь с легким щелчком откроется, и падре уйдет. Падре. Я знаю его с пятилетнего возраста, и с тех пор прошло уже восемь лет. Я уверен, он никогда не думал, что будет приходить в тюрьму, чтобы увидеть меня. Это называют детской тюрьмой, но для меня здесь все по-взрослому.
Уже два дня я смотрю в маленькое окошко. Я вижу в нем кусочек неба, по которому изредка нет-нет да и пролетит самолет. Постель у меня чистая, а вот цементный пол доставляет постоянное беспокойство моей ноге. Да еще эта дверь, которую я ненавижу всей душой. Она серого цвета, металлическая, как и бандаж у меня на ноге. Маленькое квадратное окошко расположено слишком высоко, а я слишком мал, чтобы увидеть через него окружающее пространство и коридор внизу. Я знаю, что там за высоким столом сидит человек, который нажимает на кнопки, открывающие двери камер, таких же, как моя. Вчера я стоял совсем близко от двери, когда она закрывалась, потому что мне было страшно. Я подумал, а вдруг я остался здесь совсем один. Но все, что я смог увидеть, это только потолок коридора. Серый, грязный потолок.
Тяжело здесь сидеть и видеть, как уходит падре. Он пытается. Он упорно пытается заставить меня рассказать, зачем я это сделал.
— Признайся, сын мой, — говорит падре Диас. — Скажи, почему ты совершил такую ужасную вещь? Ты не мог не понимать того, что делаешь. И ты не мог думать, что поступаешь правильно.
Добрый падре, он склоняет голову, и мне кажется, что он плачет, но я качаю головой. Как мне ему сказать? Если я скажу, почему я это сделал, все его усилия пропадут впустую. Так что я позволяю ему возложить мне на голову руку, но ничего не говорю.
— Преклони колени, сын мой, — говорит падре. — Если ты не можешь сказать мне, расскажи все Богу. Это поможет.
— Нет, падре, — отвечаю я. — Не могу я встать на колени.
Он выглядит огорченным. Отводит руку от моей головы, и мне кажется, что он хочет ударить меня. Но он этого не делает.
— Мальчик, который не может встать на колени и попросить прощения у Бога, — это заблудший мальчик, — говорит он, а потом подходит к металлической двери и нажимает маленькую черную кнопку, которая сообщает человеку за столом, что можно открывать.
И вот я сижу на койке и жду, когда падре уйдет. Моя нога, скованная металлическим бандажом, начинает болеть. Так всегда бывает под вечер. Если бы пришла Рита, она сняла бы бандаж и погладила бы мою ногу. Ее руки, такие мягкие, словно забирают боль. Она рассказывает мне о том, что происходит снаружи. Она всегда спрашивает, чем я занимался, и просит показать мои рисунки. Это Рита покупает мне бумагу и простые карандаши, чтобы я рисовал. А на прошлое Рождество она принесла мне коробку с красками! Я не знаю, сколько они стоят, но думаю, что дорого.
Я чувствую, как мои глаза увлажняются, но мне не хочется плакать. Я вновь смотрю на черное облачение падре Диаса. Он похож на ворона; его сложенные на груди руки напоминают крылья. Мне никак не удается сдержать слез. Я притворяюсь, что это из-за боли в ноге, и стараюсь не думать о Рите.
Я решаю сказать падре Диасу, что не могу встать на колени, потому что мне мешает металлический бандаж. Тогда он не будет думать, что все его слова о Боге и Пресвятой Деве Марии пропали зря. Но уже слишком поздно. Я слышу щелчок, дверь открывается… и вот я снова один.
Скоро мне принесут еду. Я не люблю макароны с сыром. Сыр должен быть в энчиладе[1] . Макароны, сыр и, возможно, кусок белого хлеба, который, скорее, напоминает засохший кленовый лист. Рядом — ложка арахисового масла, которое я терпеть не могу. Оно приклеивает мой язык к зубам. Я вспоминаю о том, что мне всегда приносит Рита.
Каждый вечер перед уходом на работу она приносит какой-нибудь сюрприз. Сначала она снимает металлический бандаж и гладит мою ногу, потом ставит мне на колени коричневую сумку, и мы оба склоняемся над ней, чтобы увидеть, какие там скрыты чудеса. Иногда я поглядываю вверх и вижу, как она смотрит на меня своими большими глазами, и как улыбается, когда я выуживаю из сумки пакетик конфет, или гранат, или даже новую кисточку для рисования. В такие минуты сердце у меня готово выпрыгнуть из груди, и я до боли стискиваю зубы, чтобы не заплакать. Рита, она ведь ненавидит, когда я плачу. Откуда ей знать, что плачу я только из-за любви к ней.
Иногда, когда дома только мы с мамой, я прекращаю рисовать и смотрю в окно. Мы высоко, на втором этаже, но я вижу ветви дерева, растущего из квадратного куска земли на нашем тротуаре. Оно больное, это бедное дерево; сухие коричневые ветки, на которых почти не осталось листьев, торчат во все стороны. Но я вижу, как на уцелевших листочках все еще играет солнце. Это бывает, когда солнце уже садится и освещает дерево, которое я так люблю. Длинные желтые пальцы солнечных лучей светят сквозь ветви, и когда их колышет ветер, все становится золотым и сверкающим. Как будто Бог подает знак, что день подходит к концу, и что в комнату вот-вот вбежит Рита и окликнет меня.
— Пепито, — зовет она. — Я снова здесь. Твоя противная старшая сестренка опять здесь!
Я делаю вид, что не слышу ее, и тогда она подходит сзади и закрывает мне руками глаза.
— Угадай, кто это? — спрашивает она басом, подражая мужскому голосу.
— Моя противная старшая сестренка! — говорю я, и мы оба заливаемся смехом.
Моя сестра Рита вовсе не противная. Иногда, когда у нее бывает выходной, она позволяет мне ее рисовать. Она тихо сидит на подоконнике, а я смотрю на нее и делаю карандашом штрихи на бумаге. Иногда, глядя на нее, я даже забываю, что должен в этот момент рисовать. У Риты длинные черные волосы. Она завязывает их на затылке так, что ее шея кажется очень тонкой. Она молчит, но когда ей кажется, что я на нее не смотрю, ее губы слегка шевелятся, и мне представляется, что она сама себе поверяет какие-то секреты. А ее глаза мне никогда не удается хорошо нарисовать.
Я смотрю, как они смеются за секунду до того, как с ее губ сорвется шутка, а в следующую секунду я опять смотрю и чувствую, что сейчас заплачу. Однажды я действительно начинаю плакать; по меньшей мере, год назад, когда мне было всего двенадцать. Рита подскакивает и сжимает меня в объятиях.
— Мой маленький Пепито, — она целует меня в щеку. — Болит ножка? Я буду много работать. И я буду очень экономить. А потом отправлю тебя в большую больницу, где замечательные врачи сотворят чудо и вылечат твою ногу.
— Не надо, — говорю я.
Я не могу обманывать Риту даже тогда, когда хочу, чтобы меня пожалели.
— Я плачу, потому что сильно тебя люблю. Ты как воскресная музыка.
Она усмехается, а, придя на следующий день, говорит:
— Твоя воскресная музыка пришла в среду!
Маму и папу я люблю почти так же сильно, как и Риту. Но мама часто вздыхает, перебирает свои четки и все время одевается в черное, тогда как Рита всегда в цветном и ярком. Я вспоминаю то давнее время, когда мы только приехали в город. Мама тогда пела. Иногда они с папой танцевали, и папа говорил о каком-то грандиозном деле, которым он собирается заняться.
— Больше не буду водить осточертевший грузовик, — говорит папа. — Скоро семья Люцерно ни в чем не будет нуждаться.
Когда папа перестал водить грузовик для мистера Джорджа Хемфилда, он пошел в вечернюю школу. Просыпаясь ночью на кушетке, на которой я сплю из-за больной ноги, я вижу, как папа сидит на кухне за столом, обложившись книгами. В тишине слышится лишь тиканье будильника да легкий шелест, когда папа перелистывает страницы. Потом я слышу, как он задвигает стул и отправляется спать.
Карлос и Микос, мои старшие братья, спят в спальне. У них большая кровать, а Рита спит с маленькой Розой на маленькой кровати. Роза у нас самая младшая, ей всего три года, и Рита называет ее Маленькой Вишенкой. Мама и папа спят на веранде. Папа соорудил там кровать, а когда мама говорит: “Муженек, как мы будем спать там зимой?”, папа смеется, прижимает маму к плите и говорит: “Вот так я буду всегда тебя согревать!”
— Сумасшедший! Не при детях! — восклицает мама и отталкивает его руку, как будто она и сама не в себе, но я вижу на ее губах улыбку.
Мама думает, что я ничего не знаю о жизни, потому что сижу дома, потому что не бегаю по улицам, а выхожу в город только в особые дни, такие как Пасха, Рождество или Синко де Майо[2] , когда весь мир кружится под гитарную музыку.
Поначалу, после нашего приезда в город, я хожу в школу, но через некоторое время мне становится тяжело передвигаться по лестницам и вообще долго ходить. Рита пытается носить меня на руках, но из-за металлической конструкции на моем колене она быстро устает, и однажды она меня роняет; металл гнется и больно врезается в ногу. Я все-таки учусь, хотя и не слишком хорошо. Я плохо читаю, и учитель нечасто вызывает меня отвечать урок.
Рита старается помочь. Она учится в средней школе и показывает мне, как нужно правильно писать. Но у меня все равно не получается. Я сижу за столом и рисую то, что хотел бы выразить словами. Это гораздо легче, и вскоре мои рисунки уже висят на стенах в актовом зале.
Однажды директор школы передает через Риту записку для мамы. Он хочет встретиться с ней и о чем-то поговорить. Вместо мамы в школу идет папа. Он долго сидит в кабинете директора, потом выходит оттуда, и мы идем домой. Папа семенит мелкими шагами и даже не берет меня за руку, когда мы переходим через проезжую часть. Когда мы возвращаемся домой, он обнимает сначала меня, потом маму. Он прижимает мою голову к своей груди, и я знаю, что он злится, хотя старается этого не показывать. Он говорит маме, что теперь к нам домой будет приходить учитель, который будет заниматься со мной, потому что в школе для меня нет места.
Учитель приходит, но это продолжается недолго. Через некоторое время у нас появляется какая-то дама, которая говорит с мамой о деньгах и о том, что если мама будет возить меня в центр города, то я смогу ходить в специальную школу. Папа злится, едет в центр города, но вскоре возвращается. Он ничего не говорит, а я с тех пор сижу дома и много рисую.
Я слышу, как отворяется металлическая дверь. Входит мальчик примерно моего возраста. Он здесь старожил, и ему разрешают разносить еду. Он толкает дверь ногой и вносит поднос. Я наблюдаю, как он озирается в поисках места, куда бы его поставить.
— Твой ужин, калека, — говорит он. — Куда ставить?
Я сижу и смотрю на то, что мне принесли. Все, что я вижу, это желе красного цвета и два куска черного хлеба, сунутых в соус из рубленого мяса. Я беру бумажную коробку с молоком и говорю пареньку, чтобы он уносил поднос. Но он, похоже, искренне за меня переживает.
— Смотри, это же мексиканская еда, — тихо говорит он. — Если не будешь есть, это тебе никак не поможет.
Я качаю головой и откидываюсь на койке. Он уходит. В моей маленькой серой камере уже почти совсем темно. Я могу включить лампу. Она защищена проволочной сеткой, похожей на собачий намордник. Но мне все равно не на что смотреть. Поэтому я не двигаюсь с места. Прижавшись спиной к голой цементной стене, я смотрю вверх и вижу в окошко, как надвигается ночь.
В небе какие-то неясные сполохи, словно вата, вытащенная из коробки и распушенная в руке. Я слышу далекий шум и вижу красный и зеленый огоньки пролетающего в вышине самолета. Он такой маленький. Как божья коровка. Маленькое, далекое пятнышко. Птица, которая пролетает мимо моего окна, гораздо больше. Глупая птица, она не знает, что ночь уже близка, и что она давно должна быть в своем гнезде. И я остаюсь наедине с темнотой.
Так же темно было у нас дома, когда папа пришел после очередного поиска новой работы. Уже долгое время папа пытается устроиться на новую работу. С того самого дня, когда он, вернувшись из вечерней школы, гордо показывал красивую бумажку с золотым тиснением и говорил, что теперь он образованный человек.
— Это только начало, — говорит папа. — Вот, у меня уже есть школьный аттестат.
— Смотрите, дети, — не унимается он, — эта маленькая бумажка будет нашим пропуском в новую жизнь.
В тот вечер у нас отличный ужин, и мама говорит тост:
— Мой образованный муж еще станет президентом!
Папа целует маму, и она даже не отстраняется, несмотря на наше присутствие. Рита в тот день танцевала. Ей было пятнадцать, и она должна была быть следующей из нашей семьи, кто принес бы домой такую же бумажку. Но этого не случилось.
Папин аттестат был всего лишь бумагой, и никто не хватал его за руку и не предлагал ему хорошую работу. С каждым днем было все тяжелее и тяжелее на него смотреть, и каждый вечер он пил все больше и больше красного вина.
В конце концов, папа возвращается к своей прежней работе.
Грузовик был большой, и к вечеру папа сильно уставал, занимаясь целыми днями погрузкой разбитых автомобилей, ржавых труб и прочего металлолома.
Мама все время плачет, а потом Рита бросает школу. Однажды она приходит домой и говорит, что у нее отличная работа, за которую платят много денег, только работать приходится по ночам. Папа спрашивает, кто ее босс, но Рита говорит, что это человек из пригорода, и что папа его не знает.
Рита теперь каждое утро спит допоздна, а вечером перед уходом на работу иногда долго и грустно на меня смотрит. Она всегда выглядит уставшей, а однажды они с мамой сильно ругаются. Рита говорит, что переедет поближе к своей работе. Мама говорит: “Нет”. Но Рита все равно поступает по-своему. Она говорит маме, что будет каждый день приходить, чтобы проведать меня, и что каждую неделю будет приносить деньги. Дома как будто все по-прежнему, и мама сидит с маленькой Розой на коленях, и я слышу, как она снова и снова повторяет: “Моя Маленькая Вишенка”.
Для меня день начинается тогда, когда приходит Рита. Она держит свое обещание. Однажды она приходит, мы с ней едим принесенную ею карамель, и Рита открывает мне секрет, который отныне будет нашим общим секретом. План, благодаря которому я смогу нормально ходить без всякого металлического бандажа.
— Пепито, — говорит Рита и кладет мне в руку три доллара, — я хочу, чтобы ты спрятал это. И каждую неделю я буду давать тебе еще, пока не накопится достаточная сумма. А потом мы пойдем к доктору, который лечит ноги.
Мы отыскиваем пустую коробку из-под овсяных хлопьев и прорезаем в верхней части дырку, достаточную для того, чтобы я мог бросать туда деньги. Это наша секретная копилка, и я засовываю коробку под кушетку, на которой сплю. Каждую неделю Рита добавляет немного денег, а иногда даже и весьма приличную сумму.
В нашем доме больше нет радости. Как будто все улыбки ушли вместе с Ритой. Карлос и Микос уже большие. Карлос ходит в среднюю школу, но хочет бросить ее, и они с папой ругаются по этому поводу.
— Ты живешь на грязные заработки твоей дочери! — кричит Карлос папе.
Я вижу, как от этих слов лицо у папы вытягивается. Он поднимает руку, пытаясь ударить Карлоса по губам, но тот уворачивается и убегает на улицу. Я впервые вижу, как плачет папа, а когда приходит мама и спрашивает его, в чем дело, он не говорит ей о том, что его мучает.
В ту ночь я не могу уснуть. Я знаю, что такое “грязные заработки”. Это когда женщина прогуливается по улице для того, чтобы предложить свое тело любому, кто готов заплатить. Я слышу, как про это говорят Карлос с Микосом, когда они думают, что я сплю. Я слышу имена некоторых девушек, потом — грубые слова, потом — хихиканье. Я ведь гораздо старше, чем боль в моих ногах. Я того же возраста, что и новая листва на бедном дереве, растущем на тротуаре.
В ту ночь моя подушка почему-то особенно неудобна. Я закрываю глаза, лишь бы не видеть ничего вокруг. А мысленно я вижу Риту. Я вижу ее гладкую кожу, быстрые движения тела, ощущаю мягкость ее груди. Как же она красива! Я рисую карандашом на белой бумаге контур ее фигуры. Не думайте, что я смотрю на нее как-то по-другому, чем просто, как брат. Но разве можно не любоваться красотой, когда она прямо перед вашими глазами? Ее полное имя — Маргарита. Как цветок с белыми лепестками и золотистой серединой.
Я не могу вынести те безобразные картины, которые встают перед моим мысленным взором, и я убеждаю себя в том, что Карлос говорит в гневе, и что он говорит неправду. Мне хочется так думать.
Когда на другой день приходит Рита, я хочу рассказать ей о том, что говорит Карлос, чтобы мы вместе с ней могли посмеяться над его словами, и чтобы она могла дать ему пощечину. Но я молчу. Когда она спрашивает меня, почему я не улыбаюсь, я решаю ей солгать. Говорю, что у меня болит нога.
— Давай, — говорит Рита, — вытащим нашу копилку и пересчитаем деньги.
Мы открываем коробку и высыпаем деньги Рите на колени.
— Нам нужно еще денег, — говорит Рита. — Я буду больше работать.
Я молча киваю головой, потому что боюсь спрашивать и одновременно пугаюсь своего же молчания. Впервые мне хочется, чтобы Рита поскорее ушла.
Я виню в своем беспокойстве мою ногу, но на самом деле знаю, что переживаю из-за Риты. Теперь я смотрю на нее более внимательно, как будто ожидаю увидеть признаки того, что все слова о ней были ложью. И однажды я решаюсь спросить.
— Женщина, которая… продает свое… тело… — произношу я, запинаясь. — Как бы ты ее назвала?
Рита мельком смотрит на меня и растягивает губы в улыбке.
— Я вижу, мой маленький Пепито становится взрослым!
Она кладет руку мне на голову и ерошит мои волосы.
— Ты мне не ответила, — напоминаю я.
— Проститутка.
Она отворачивается от меня и убирает руку.
— Это ведь для женщины плохо, правда? — говорю я.
— Не знаю.
Рита открывает большую сумку.
— Смотри, что я сегодня принесла.
И после того, как мы съедаем огромные апельсины, она прикладывает свою голову к моей и говорит, обращаясь в пространство комнаты:
— Не надо думать о неприятных вещах. Ты должен видеть только красоту и изображать ее на бумаге. Ни я, ни ты знать не знаем никаких проституток.
Потом она уходит, а я перед сном мысленно проклинаю моего брата Карлоса и его гадкий язык.
Дни идут за днями. Скоро у Риты день рождения. Через неделю ей исполнится восемнадцать, и я решаю купить ей подарок. Мама говорит, что восемнадцать лет — это особенный возраст для девушки, и я хочу, чтобы ее день рождения прошел как можно лучше. Единственные деньги, которые у меня есть, это те, что лежат под кушеткой в коробке из-под овсяных хлопьев. Я решаю, что не будет неправильным потратить часть этих денег на подарок для Риты.
Мама изумляется, когда я говорю ей, что сам спущусь по лестнице и пойду на улицу, но я объясняю, для чего мне это нужно. Я говорю маме, что скопил немного денег, достаю из кармана двадцать долларов и показываю ей. Она помогает мне на первой паре ступенек, а потом смотрит, как я выхожу на улицу и иду в магазин
В магазинах много чего продают, и я медленно перехожу от одной витрины к другой. Наконец, я надолго останавливаюсь и почти уже решаю купить маленький радиоприемник. Но лучше было бы подарить Рите красивое платье. Белое платье, которое подчеркнуло бы ее черные волосы и золотистую кожу.
Теперь я высматриваю магазин одежды. Через дорогу как раз есть такой — витрина с яркими платьями похожа на цветочный сад. Я стою на углу, жду, когда загорится зеленый сигнал светофора. И тут я слышу позади себя голоса. То, о чем идет разговор, заставляет меня отойти от перехода и последовать за говорившими.
Я не знаю их всех, но одного парня зовут Луис. Он старше Риты, но тоже учился с ней в школе, и Карлос иногда приводит его к нам домой. Я слышу, как он говорит что-то о Рите, и поэтому решаю идти за ними.
— Да, эта чертовка Рита, — говорит другой парень. — Она высоко взлетела, и теперь к ней нельзя даже прикоснуться.
— Я слышал, она связалась с каким-то сутенером, у которого все в шоколаде.
И они смеются.
Кровь ударяет мне в голову. Мне кажется, что моя голова лопнет, и кровь выплеснется на тротуар. Сейчас обязательно разверзнется земля, и эти парни провалятся прямо в ад! Я стою и не могу двинуться с места. А они сворачивают за угол и исчезают из виду. Сердце замирает в моей груди. У меня больше нет сомнений в реальности того, чего я так боялся. Сомнений больше нет.
Я чувствую, как на меня натыкаются люди, вижу, как они обходят меня, но я все стою и не могу двинуться с места. Потом я, наконец, начинаю мелкими шажками медленно двигаться по тротуару. В горле словно застрял ком, который я никак не могу проглотить. Я хочу кричать, но не могу издать ни звука.
Боль в ноге усиливается настолько, что я останавливаюсь и прижимаюсь лицом к витрине магазина. Разгоряченной щекой чувствую холод стекла. Крепко сжимаю веки — так крепко, что глазам становится больно. Перед зажмуренными глазами плывут цветные пятна. В ноге пульсирует боль.
Не в силах вынести всего этого, я открываю глаза. Но вот же, прямо под моим взглядом. Я вижу пистолеты. Они лежат в ряд, как солдаты, готовые маршировать по команде генерала. Они спокойно ждут, эти черные улитки, в раковинах которых скрыта смерть.
Я стою и долго смотрю на эти грозные игрушки. Не падре ли Диас говорил о том, что смерть — это просто другая жизнь? И даже лучше, чем эта?
Я подхожу к входу в магазин. Стеклянная дверь окантована резиновой лентой. Я кладу руку на дверную ручку, холодную, как рукоятка пистолета. Ненадолго задумываюсь, потом нажимаю на ручку и открываю дверь. Спотыкаюсь о дверной коврик и, в попытке удержать равновесие, чуть не разбиваю стекло металлическим бандажом на своей ноге. Маленький колокольчик над дверью звонко тренькает. Я вхожу внутрь.
Когда полицейские задают мне вопросы, я лишь молча качаю головой. Когда мама и папа плачут в зале суда по делам несовершеннолетних, и когда судья спрашивает меня, зачем я убил мою сестру в ее день рождения, я все так же молчу. Они не понимают, насколько тяжело мне было решиться на это. Потерять своего кумира, когда тебе тринадцать, это все равно, что внезапно ослепнуть. Но лучше ослепнуть, чем видеть, как твой кумир падает с пьедестала прямо в грязь. Лучше продолжать думать, что Маргарита всегда будет для меня образом цветка с тем же именем, с белыми лепестками и золотистой серединой.
Вот почему я лежу здесь, на койке, в маленькой темной камере, скрывающей меня от ночного небытия, и вот почему меня называют убийцей[3] .
Литературный перевод Виктор.
Редактура: киевлянки.
© Данные материалы разрешается использовать с обязательным указанием авторства и ссылки на первоисточник (форум «Клуб любителей детектива»).
___О проекте «Убийства на улице "Эдгар"»___В 1977 году премию «Эдгар» в категории «рассказ» получила Этта Ревес за рассказ «Я хочу кричать» (Like a Terrible Scream), впервые опубликованный в журнале «Ellery Queen’s Mystery Magazine» в мае 1976 года.
___«Это 443-й «дебютный рассказ», который публикуется в «Ellery Queen’s Mystery Magazine». Дебютный рассказ с сильным эмоциональным воздействием…
___Выдержки из письма, присланного автором редактору журнала, дают представление о важности истории, рассказанной Эттой Ревес. Она пишет: «Возможно, лучший способ рассказать о себе — это признать, что в моем шкафу скрыто много скелетов, а в моем сердце много воспоминаний. Что мои руки плетут ткань из моего настроения, и что мои мечты теснят звезды в небесах… А если выражаться не столь поэтически, то я гуляла по лесам штата Мэн, всматривалась из Бруклина в небоскребы Нью-Йорка, подвергалась подростковому насилию в школах Чикаго, влюблялась в Айове, ловила рыбу в ручьях Восточного Техаса, вдовствовала в Коннектикуте, занималась писательским мастерством в Калифорнии, работала модельером в Нью-Йорке и Далласе, превращала шизофреников в актеров, когда ставила спектакли в психиатрической лечебнице, «строила» женщин-заключенных, когда трудилась в государственной пенитенциарной системе, была свидетелем людских страданий, когда работала в отделе социального обеспечения…»
___Если мы больше не получим от Этты Ревес ее прекрасных рассказов, то будем глубоко разочарованы — и вы тоже…»
___Первый перевод на русский язык.
___Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е. согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
___Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
___Etta Revesz "Like a Terrible Scream" (ss) Ellery Queen’s Mystery Magazine, May 1976; Ellery Queen’s Anthology, #44 1982; Best Detective Stories of the Year, (1977); Ellery Queen’s A Multitude of Sins, 1986; Simply the Best Mysteries,1998.
А я, я просто сижу здесь и жду, когда человек снаружи нажмет на маленькую кнопку, дверь с легким щелчком откроется, и падре уйдет. Падре. Я знаю его с пятилетнего возраста, и с тех пор прошло уже восемь лет. Я уверен, он никогда не думал, что будет приходить в тюрьму, чтобы увидеть меня. Это называют детской тюрьмой, но для меня здесь все по-взрослому.
Уже два дня я смотрю в маленькое окошко. Я вижу в нем кусочек неба, по которому изредка нет-нет да и пролетит самолет. Постель у меня чистая, а вот цементный пол доставляет постоянное беспокойство моей ноге. Да еще эта дверь, которую я ненавижу всей душой. Она серого цвета, металлическая, как и бандаж у меня на ноге. Маленькое квадратное окошко расположено слишком высоко, а я слишком мал, чтобы увидеть через него окружающее пространство и коридор внизу. Я знаю, что там за высоким столом сидит человек, который нажимает на кнопки, открывающие двери камер, таких же, как моя. Вчера я стоял совсем близко от двери, когда она закрывалась, потому что мне было страшно. Я подумал, а вдруг я остался здесь совсем один. Но все, что я смог увидеть, это только потолок коридора. Серый, грязный потолок.
Тяжело здесь сидеть и видеть, как уходит падре. Он пытается. Он упорно пытается заставить меня рассказать, зачем я это сделал.
— Признайся, сын мой, — говорит падре Диас. — Скажи, почему ты совершил такую ужасную вещь? Ты не мог не понимать того, что делаешь. И ты не мог думать, что поступаешь правильно.
Добрый падре, он склоняет голову, и мне кажется, что он плачет, но я качаю головой. Как мне ему сказать? Если я скажу, почему я это сделал, все его усилия пропадут впустую. Так что я позволяю ему возложить мне на голову руку, но ничего не говорю.
— Преклони колени, сын мой, — говорит падре. — Если ты не можешь сказать мне, расскажи все Богу. Это поможет.
— Нет, падре, — отвечаю я. — Не могу я встать на колени.
Он выглядит огорченным. Отводит руку от моей головы, и мне кажется, что он хочет ударить меня. Но он этого не делает.
— Мальчик, который не может встать на колени и попросить прощения у Бога, — это заблудший мальчик, — говорит он, а потом подходит к металлической двери и нажимает маленькую черную кнопку, которая сообщает человеку за столом, что можно открывать.
И вот я сижу на койке и жду, когда падре уйдет. Моя нога, скованная металлическим бандажом, начинает болеть. Так всегда бывает под вечер. Если бы пришла Рита, она сняла бы бандаж и погладила бы мою ногу. Ее руки, такие мягкие, словно забирают боль. Она рассказывает мне о том, что происходит снаружи. Она всегда спрашивает, чем я занимался, и просит показать мои рисунки. Это Рита покупает мне бумагу и простые карандаши, чтобы я рисовал. А на прошлое Рождество она принесла мне коробку с красками! Я не знаю, сколько они стоят, но думаю, что дорого.
Я чувствую, как мои глаза увлажняются, но мне не хочется плакать. Я вновь смотрю на черное облачение падре Диаса. Он похож на ворона; его сложенные на груди руки напоминают крылья. Мне никак не удается сдержать слез. Я притворяюсь, что это из-за боли в ноге, и стараюсь не думать о Рите.
Я решаю сказать падре Диасу, что не могу встать на колени, потому что мне мешает металлический бандаж. Тогда он не будет думать, что все его слова о Боге и Пресвятой Деве Марии пропали зря. Но уже слишком поздно. Я слышу щелчок, дверь открывается… и вот я снова один.
Скоро мне принесут еду. Я не люблю макароны с сыром. Сыр должен быть в энчиладе
Каждый вечер перед уходом на работу она приносит какой-нибудь сюрприз. Сначала она снимает металлический бандаж и гладит мою ногу, потом ставит мне на колени коричневую сумку, и мы оба склоняемся над ней, чтобы увидеть, какие там скрыты чудеса. Иногда я поглядываю вверх и вижу, как она смотрит на меня своими большими глазами, и как улыбается, когда я выуживаю из сумки пакетик конфет, или гранат, или даже новую кисточку для рисования. В такие минуты сердце у меня готово выпрыгнуть из груди, и я до боли стискиваю зубы, чтобы не заплакать. Рита, она ведь ненавидит, когда я плачу. Откуда ей знать, что плачу я только из-за любви к ней.
Иногда, когда дома только мы с мамой, я прекращаю рисовать и смотрю в окно. Мы высоко, на втором этаже, но я вижу ветви дерева, растущего из квадратного куска земли на нашем тротуаре. Оно больное, это бедное дерево; сухие коричневые ветки, на которых почти не осталось листьев, торчат во все стороны. Но я вижу, как на уцелевших листочках все еще играет солнце. Это бывает, когда солнце уже садится и освещает дерево, которое я так люблю. Длинные желтые пальцы солнечных лучей светят сквозь ветви, и когда их колышет ветер, все становится золотым и сверкающим. Как будто Бог подает знак, что день подходит к концу, и что в комнату вот-вот вбежит Рита и окликнет меня.
— Пепито, — зовет она. — Я снова здесь. Твоя противная старшая сестренка опять здесь!
Я делаю вид, что не слышу ее, и тогда она подходит сзади и закрывает мне руками глаза.
— Угадай, кто это? — спрашивает она басом, подражая мужскому голосу.
— Моя противная старшая сестренка! — говорю я, и мы оба заливаемся смехом.
Моя сестра Рита вовсе не противная. Иногда, когда у нее бывает выходной, она позволяет мне ее рисовать. Она тихо сидит на подоконнике, а я смотрю на нее и делаю карандашом штрихи на бумаге. Иногда, глядя на нее, я даже забываю, что должен в этот момент рисовать. У Риты длинные черные волосы. Она завязывает их на затылке так, что ее шея кажется очень тонкой. Она молчит, но когда ей кажется, что я на нее не смотрю, ее губы слегка шевелятся, и мне представляется, что она сама себе поверяет какие-то секреты. А ее глаза мне никогда не удается хорошо нарисовать.
Я смотрю, как они смеются за секунду до того, как с ее губ сорвется шутка, а в следующую секунду я опять смотрю и чувствую, что сейчас заплачу. Однажды я действительно начинаю плакать; по меньшей мере, год назад, когда мне было всего двенадцать. Рита подскакивает и сжимает меня в объятиях.
— Мой маленький Пепито, — она целует меня в щеку. — Болит ножка? Я буду много работать. И я буду очень экономить. А потом отправлю тебя в большую больницу, где замечательные врачи сотворят чудо и вылечат твою ногу.
— Не надо, — говорю я.
Я не могу обманывать Риту даже тогда, когда хочу, чтобы меня пожалели.
— Я плачу, потому что сильно тебя люблю. Ты как воскресная музыка.
Она усмехается, а, придя на следующий день, говорит:
— Твоя воскресная музыка пришла в среду!
Маму и папу я люблю почти так же сильно, как и Риту. Но мама часто вздыхает, перебирает свои четки и все время одевается в черное, тогда как Рита всегда в цветном и ярком. Я вспоминаю то давнее время, когда мы только приехали в город. Мама тогда пела. Иногда они с папой танцевали, и папа говорил о каком-то грандиозном деле, которым он собирается заняться.
— Больше не буду водить осточертевший грузовик, — говорит папа. — Скоро семья Люцерно ни в чем не будет нуждаться.
Когда папа перестал водить грузовик для мистера Джорджа Хемфилда, он пошел в вечернюю школу. Просыпаясь ночью на кушетке, на которой я сплю из-за больной ноги, я вижу, как папа сидит на кухне за столом, обложившись книгами. В тишине слышится лишь тиканье будильника да легкий шелест, когда папа перелистывает страницы. Потом я слышу, как он задвигает стул и отправляется спать.
Карлос и Микос, мои старшие братья, спят в спальне. У них большая кровать, а Рита спит с маленькой Розой на маленькой кровати. Роза у нас самая младшая, ей всего три года, и Рита называет ее Маленькой Вишенкой. Мама и папа спят на веранде. Папа соорудил там кровать, а когда мама говорит: “Муженек, как мы будем спать там зимой?”, папа смеется, прижимает маму к плите и говорит: “Вот так я буду всегда тебя согревать!”
— Сумасшедший! Не при детях! — восклицает мама и отталкивает его руку, как будто она и сама не в себе, но я вижу на ее губах улыбку.
Мама думает, что я ничего не знаю о жизни, потому что сижу дома, потому что не бегаю по улицам, а выхожу в город только в особые дни, такие как Пасха, Рождество или Синко де Майо
Поначалу, после нашего приезда в город, я хожу в школу, но через некоторое время мне становится тяжело передвигаться по лестницам и вообще долго ходить. Рита пытается носить меня на руках, но из-за металлической конструкции на моем колене она быстро устает, и однажды она меня роняет; металл гнется и больно врезается в ногу. Я все-таки учусь, хотя и не слишком хорошо. Я плохо читаю, и учитель нечасто вызывает меня отвечать урок.
Рита старается помочь. Она учится в средней школе и показывает мне, как нужно правильно писать. Но у меня все равно не получается. Я сижу за столом и рисую то, что хотел бы выразить словами. Это гораздо легче, и вскоре мои рисунки уже висят на стенах в актовом зале.
Однажды директор школы передает через Риту записку для мамы. Он хочет встретиться с ней и о чем-то поговорить. Вместо мамы в школу идет папа. Он долго сидит в кабинете директора, потом выходит оттуда, и мы идем домой. Папа семенит мелкими шагами и даже не берет меня за руку, когда мы переходим через проезжую часть. Когда мы возвращаемся домой, он обнимает сначала меня, потом маму. Он прижимает мою голову к своей груди, и я знаю, что он злится, хотя старается этого не показывать. Он говорит маме, что теперь к нам домой будет приходить учитель, который будет заниматься со мной, потому что в школе для меня нет места.
Учитель приходит, но это продолжается недолго. Через некоторое время у нас появляется какая-то дама, которая говорит с мамой о деньгах и о том, что если мама будет возить меня в центр города, то я смогу ходить в специальную школу. Папа злится, едет в центр города, но вскоре возвращается. Он ничего не говорит, а я с тех пор сижу дома и много рисую.
Я слышу, как отворяется металлическая дверь. Входит мальчик примерно моего возраста. Он здесь старожил, и ему разрешают разносить еду. Он толкает дверь ногой и вносит поднос. Я наблюдаю, как он озирается в поисках места, куда бы его поставить.
— Твой ужин, калека, — говорит он. — Куда ставить?
Я сижу и смотрю на то, что мне принесли. Все, что я вижу, это желе красного цвета и два куска черного хлеба, сунутых в соус из рубленого мяса. Я беру бумажную коробку с молоком и говорю пареньку, чтобы он уносил поднос. Но он, похоже, искренне за меня переживает.
— Смотри, это же мексиканская еда, — тихо говорит он. — Если не будешь есть, это тебе никак не поможет.
Я качаю головой и откидываюсь на койке. Он уходит. В моей маленькой серой камере уже почти совсем темно. Я могу включить лампу. Она защищена проволочной сеткой, похожей на собачий намордник. Но мне все равно не на что смотреть. Поэтому я не двигаюсь с места. Прижавшись спиной к голой цементной стене, я смотрю вверх и вижу в окошко, как надвигается ночь.
В небе какие-то неясные сполохи, словно вата, вытащенная из коробки и распушенная в руке. Я слышу далекий шум и вижу красный и зеленый огоньки пролетающего в вышине самолета. Он такой маленький. Как божья коровка. Маленькое, далекое пятнышко. Птица, которая пролетает мимо моего окна, гораздо больше. Глупая птица, она не знает, что ночь уже близка, и что она давно должна быть в своем гнезде. И я остаюсь наедине с темнотой.
Так же темно было у нас дома, когда папа пришел после очередного поиска новой работы. Уже долгое время папа пытается устроиться на новую работу. С того самого дня, когда он, вернувшись из вечерней школы, гордо показывал красивую бумажку с золотым тиснением и говорил, что теперь он образованный человек.
— Это только начало, — говорит папа. — Вот, у меня уже есть школьный аттестат.
— Смотрите, дети, — не унимается он, — эта маленькая бумажка будет нашим пропуском в новую жизнь.
В тот вечер у нас отличный ужин, и мама говорит тост:
— Мой образованный муж еще станет президентом!
Папа целует маму, и она даже не отстраняется, несмотря на наше присутствие. Рита в тот день танцевала. Ей было пятнадцать, и она должна была быть следующей из нашей семьи, кто принес бы домой такую же бумажку. Но этого не случилось.
Папин аттестат был всего лишь бумагой, и никто не хватал его за руку и не предлагал ему хорошую работу. С каждым днем было все тяжелее и тяжелее на него смотреть, и каждый вечер он пил все больше и больше красного вина.
В конце концов, папа возвращается к своей прежней работе.
Грузовик был большой, и к вечеру папа сильно уставал, занимаясь целыми днями погрузкой разбитых автомобилей, ржавых труб и прочего металлолома.
Мама все время плачет, а потом Рита бросает школу. Однажды она приходит домой и говорит, что у нее отличная работа, за которую платят много денег, только работать приходится по ночам. Папа спрашивает, кто ее босс, но Рита говорит, что это человек из пригорода, и что папа его не знает.
Рита теперь каждое утро спит допоздна, а вечером перед уходом на работу иногда долго и грустно на меня смотрит. Она всегда выглядит уставшей, а однажды они с мамой сильно ругаются. Рита говорит, что переедет поближе к своей работе. Мама говорит: “Нет”. Но Рита все равно поступает по-своему. Она говорит маме, что будет каждый день приходить, чтобы проведать меня, и что каждую неделю будет приносить деньги. Дома как будто все по-прежнему, и мама сидит с маленькой Розой на коленях, и я слышу, как она снова и снова повторяет: “Моя Маленькая Вишенка”.
Для меня день начинается тогда, когда приходит Рита. Она держит свое обещание. Однажды она приходит, мы с ней едим принесенную ею карамель, и Рита открывает мне секрет, который отныне будет нашим общим секретом. План, благодаря которому я смогу нормально ходить без всякого металлического бандажа.
— Пепито, — говорит Рита и кладет мне в руку три доллара, — я хочу, чтобы ты спрятал это. И каждую неделю я буду давать тебе еще, пока не накопится достаточная сумма. А потом мы пойдем к доктору, который лечит ноги.
Мы отыскиваем пустую коробку из-под овсяных хлопьев и прорезаем в верхней части дырку, достаточную для того, чтобы я мог бросать туда деньги. Это наша секретная копилка, и я засовываю коробку под кушетку, на которой сплю. Каждую неделю Рита добавляет немного денег, а иногда даже и весьма приличную сумму.
В нашем доме больше нет радости. Как будто все улыбки ушли вместе с Ритой. Карлос и Микос уже большие. Карлос ходит в среднюю школу, но хочет бросить ее, и они с папой ругаются по этому поводу.
— Ты живешь на грязные заработки твоей дочери! — кричит Карлос папе.
Я вижу, как от этих слов лицо у папы вытягивается. Он поднимает руку, пытаясь ударить Карлоса по губам, но тот уворачивается и убегает на улицу. Я впервые вижу, как плачет папа, а когда приходит мама и спрашивает его, в чем дело, он не говорит ей о том, что его мучает.
В ту ночь я не могу уснуть. Я знаю, что такое “грязные заработки”. Это когда женщина прогуливается по улице для того, чтобы предложить свое тело любому, кто готов заплатить. Я слышу, как про это говорят Карлос с Микосом, когда они думают, что я сплю. Я слышу имена некоторых девушек, потом — грубые слова, потом — хихиканье. Я ведь гораздо старше, чем боль в моих ногах. Я того же возраста, что и новая листва на бедном дереве, растущем на тротуаре.
В ту ночь моя подушка почему-то особенно неудобна. Я закрываю глаза, лишь бы не видеть ничего вокруг. А мысленно я вижу Риту. Я вижу ее гладкую кожу, быстрые движения тела, ощущаю мягкость ее груди. Как же она красива! Я рисую карандашом на белой бумаге контур ее фигуры. Не думайте, что я смотрю на нее как-то по-другому, чем просто, как брат. Но разве можно не любоваться красотой, когда она прямо перед вашими глазами? Ее полное имя — Маргарита. Как цветок с белыми лепестками и золотистой серединой.
Я не могу вынести те безобразные картины, которые встают перед моим мысленным взором, и я убеждаю себя в том, что Карлос говорит в гневе, и что он говорит неправду. Мне хочется так думать.
Когда на другой день приходит Рита, я хочу рассказать ей о том, что говорит Карлос, чтобы мы вместе с ней могли посмеяться над его словами, и чтобы она могла дать ему пощечину. Но я молчу. Когда она спрашивает меня, почему я не улыбаюсь, я решаю ей солгать. Говорю, что у меня болит нога.
— Давай, — говорит Рита, — вытащим нашу копилку и пересчитаем деньги.
Мы открываем коробку и высыпаем деньги Рите на колени.
— Нам нужно еще денег, — говорит Рита. — Я буду больше работать.
Я молча киваю головой, потому что боюсь спрашивать и одновременно пугаюсь своего же молчания. Впервые мне хочется, чтобы Рита поскорее ушла.
Я виню в своем беспокойстве мою ногу, но на самом деле знаю, что переживаю из-за Риты. Теперь я смотрю на нее более внимательно, как будто ожидаю увидеть признаки того, что все слова о ней были ложью. И однажды я решаюсь спросить.
— Женщина, которая… продает свое… тело… — произношу я, запинаясь. — Как бы ты ее назвала?
Рита мельком смотрит на меня и растягивает губы в улыбке.
— Я вижу, мой маленький Пепито становится взрослым!
Она кладет руку мне на голову и ерошит мои волосы.
— Ты мне не ответила, — напоминаю я.
— Проститутка.
Она отворачивается от меня и убирает руку.
— Это ведь для женщины плохо, правда? — говорю я.
— Не знаю.
Рита открывает большую сумку.
— Смотри, что я сегодня принесла.
И после того, как мы съедаем огромные апельсины, она прикладывает свою голову к моей и говорит, обращаясь в пространство комнаты:
— Не надо думать о неприятных вещах. Ты должен видеть только красоту и изображать ее на бумаге. Ни я, ни ты знать не знаем никаких проституток.
Потом она уходит, а я перед сном мысленно проклинаю моего брата Карлоса и его гадкий язык.
Дни идут за днями. Скоро у Риты день рождения. Через неделю ей исполнится восемнадцать, и я решаю купить ей подарок. Мама говорит, что восемнадцать лет — это особенный возраст для девушки, и я хочу, чтобы ее день рождения прошел как можно лучше. Единственные деньги, которые у меня есть, это те, что лежат под кушеткой в коробке из-под овсяных хлопьев. Я решаю, что не будет неправильным потратить часть этих денег на подарок для Риты.
Мама изумляется, когда я говорю ей, что сам спущусь по лестнице и пойду на улицу, но я объясняю, для чего мне это нужно. Я говорю маме, что скопил немного денег, достаю из кармана двадцать долларов и показываю ей. Она помогает мне на первой паре ступенек, а потом смотрит, как я выхожу на улицу и иду в магазин
В магазинах много чего продают, и я медленно перехожу от одной витрины к другой. Наконец, я надолго останавливаюсь и почти уже решаю купить маленький радиоприемник. Но лучше было бы подарить Рите красивое платье. Белое платье, которое подчеркнуло бы ее черные волосы и золотистую кожу.
Теперь я высматриваю магазин одежды. Через дорогу как раз есть такой — витрина с яркими платьями похожа на цветочный сад. Я стою на углу, жду, когда загорится зеленый сигнал светофора. И тут я слышу позади себя голоса. То, о чем идет разговор, заставляет меня отойти от перехода и последовать за говорившими.
Я не знаю их всех, но одного парня зовут Луис. Он старше Риты, но тоже учился с ней в школе, и Карлос иногда приводит его к нам домой. Я слышу, как он говорит что-то о Рите, и поэтому решаю идти за ними.
— Да, эта чертовка Рита, — говорит другой парень. — Она высоко взлетела, и теперь к ней нельзя даже прикоснуться.
— Я слышал, она связалась с каким-то сутенером, у которого все в шоколаде.
И они смеются.
Кровь ударяет мне в голову. Мне кажется, что моя голова лопнет, и кровь выплеснется на тротуар. Сейчас обязательно разверзнется земля, и эти парни провалятся прямо в ад! Я стою и не могу двинуться с места. А они сворачивают за угол и исчезают из виду. Сердце замирает в моей груди. У меня больше нет сомнений в реальности того, чего я так боялся. Сомнений больше нет.
Я чувствую, как на меня натыкаются люди, вижу, как они обходят меня, но я все стою и не могу двинуться с места. Потом я, наконец, начинаю мелкими шажками медленно двигаться по тротуару. В горле словно застрял ком, который я никак не могу проглотить. Я хочу кричать, но не могу издать ни звука.
Боль в ноге усиливается настолько, что я останавливаюсь и прижимаюсь лицом к витрине магазина. Разгоряченной щекой чувствую холод стекла. Крепко сжимаю веки — так крепко, что глазам становится больно. Перед зажмуренными глазами плывут цветные пятна. В ноге пульсирует боль.
Не в силах вынести всего этого, я открываю глаза. Но вот же, прямо под моим взглядом. Я вижу пистолеты. Они лежат в ряд, как солдаты, готовые маршировать по команде генерала. Они спокойно ждут, эти черные улитки, в раковинах которых скрыта смерть.
Я стою и долго смотрю на эти грозные игрушки. Не падре ли Диас говорил о том, что смерть — это просто другая жизнь? И даже лучше, чем эта?
Я подхожу к входу в магазин. Стеклянная дверь окантована резиновой лентой. Я кладу руку на дверную ручку, холодную, как рукоятка пистолета. Ненадолго задумываюсь, потом нажимаю на ручку и открываю дверь. Спотыкаюсь о дверной коврик и, в попытке удержать равновесие, чуть не разбиваю стекло металлическим бандажом на своей ноге. Маленький колокольчик над дверью звонко тренькает. Я вхожу внутрь.
Когда полицейские задают мне вопросы, я лишь молча качаю головой. Когда мама и папа плачут в зале суда по делам несовершеннолетних, и когда судья спрашивает меня, зачем я убил мою сестру в ее день рождения, я все так же молчу. Они не понимают, насколько тяжело мне было решиться на это. Потерять своего кумира, когда тебе тринадцать, это все равно, что внезапно ослепнуть. Но лучше ослепнуть, чем видеть, как твой кумир падает с пьедестала прямо в грязь. Лучше продолжать думать, что Маргарита всегда будет для меня образом цветка с тем же именем, с белыми лепестками и золотистой серединой.
Вот почему я лежу здесь, на койке, в маленькой темной камере, скрывающей меня от ночного небытия, и вот почему меня называют убийцей
Редактура: киевлянки.
© Данные материалы разрешается использовать с обязательным указанием авторства и ссылки на первоисточник (форум «Клуб любителей детектива»).