• Просмотр темы

УБИЙСТВА НА УЛИЦЕ "ЭДГАРА" ｢ПОБЕДИТЕЛИ ПРЕМИИ Э. ПО｣

Премия Эдгара: 1958 г.

Победитель: Джеральд Керш:

Секрет бутылки*

Номинант: Шарлотта Армстронг:

И уже на свалку*

© Переводы выполнены специально для форума "КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ДЕТЕКТИВА"║В рамках проекта "Убийства на улице "Эдгара""
Данные о каждом рассказе в примечании к названиям рассказов

ВАЖНО! В ТОПИКЕ ПРИСУТСТВУЮТ СПОЙЛЕРЫ. ЧИТАТЬ ОБСУЖДЕНИЯ ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ РАССКАЗА!

ВНИМАНИЕ
Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.
Д. Керш: "Секрет бутылки"
    АРХЕОЛОГОВ и специалистов музея сразу привлекла эта бутылка из Охохоко. И дело вовсе не в красновато–огненном оттенке стекла, который возникает в следствие добавления урановой соли; похожий цвет имеют некоторые изделия из богемского и венецианского стекла, например. Нет, цвет тут ни при чем, а вот форма! Ученые разошлись во мнениях, где и для чего странная емкость была изготовлена.
     Доктор Райсон вообще заявил, что это никакая не бутылка, а... музыкальный инструмент, типа окарины.
     На эту мысль его навели три тонких, изогнутых трубочки и небольшое отверстие напротив самой длинной из них. Но, по мнению сэра Сесила Сэмсона, который является непререкаемым авторитетом в области музыкальных инструментов, бутылка из Охохоко не была предназначена для того, чтобы из нее извлекали звуки. Профессор Миллер склонялся к тому, что бутылка эта — нечто вроде курительной трубки: два коротеньких рожка для носа, а длинный — для рта. Профессор Миллер указывал, что отверстие напротив как раз и оставлено, чтобы через него засыпать внутрь табак или иную смесь из трав.
     Я имею полное основание считать, что профессор Миллер был ближе всех к истине, хотя, если верить документу, находящемуся у меня в руках, отнюдь не табак сжигался на дне бутылки, напоминающей отдаленно реторту.
     Она была почти целехонькая, когда я купил ее в 1948 году у одного метиса в Куарнаваке.
    —
Authentic*
Подлинный, настоящий
, — повторял он единственное слово, которое знал по-английски.
     Он показывал пальцем на далекие горы, гримасничал, всячески давая понять, что он нашел бутылку там после землетрясения. Я дал ему пять песо. Несколько лет посудина провалялась у меня в сундуке среди прочих сувениров: мексиканских сомбреро, буйволовых рогов, чучела крокодила и других таких же никчемных вещей, которые туристы покупают, чтобы подарить знакомым, а знакомые запихивают их потом в самый дальний угол.
    Все эти вещи успели переломаться и покрыться пылью, маленький крокодил превратился вообще в какую–то косую жабу, но предмет, который ученые затем назвали "Бутылка из Охохоко", сверкал и переливался, как маленькое солнце.
     Я небрежно взял ее за горлышко и, показывая гостившему у меня другу, сказал:
     –— А вот это я и сам не знаю что.
     И в ту же секунду бутылка выскользнула у меня из рук и разбилась.
     Мой друг заметил как бы шутя:
     — Тебе не кажется, что это был своего рода портсигар? Вот, смотри, внутри еще осталась одна сигара.
     Я подобрал нечто скатанное в трубочку, ароматно пахнущее и маслянистое на ощупь. Повертев и так и сяк, я передал трубочку другу. Тот поднес ее к уху и подавил слегка пальцами с видом знатока сигар. При этом верхний коричневый слой развернулся, а под ним обнаружился более светлый.
     — Боже мой, старина, это... бумага... И, кажется, там что–то написано.
     Все осколки и трубочку в форме сигары мы отнесли в Британский музей. Профессор Мэй из отдела керамики занялся разбитой бутылкой. Свернутые, высохшие бумажки попали к доктору Билсу из отдела манускриптов, который принялся их сразу разглядывать с таким уму непостижимым вниманием, с которым ученые этого сорта могут двадцать лет сидеть над фрагментом древнего текста, теряя начисто зрение.
     К нашему удивлению, он справился с задачей уже через месяц, развернув и тщательно отделив друг от друга тоненькие листочки. И вот что я от него услышал:
     — Никакой это не древний манускрипт. Текст написан не больше пятидесяти лет тому назад обыкновенным карандашом на листах бумаги в клеточку, вырванных из записной книжки. Дата — около 1914 года или чуть позже. Все это меня совершенно не касается, поэтому я передал записи мистеру Брэнлоу из отдела современных текстов. Прошу меня извинить.
     И он исчез за дверью библиотеки.
     Доктор Брэнлоу сидел в своем кабинете, разложив перед собой пожелтевшие листки. Он взглянул на меня и сказал довольно сухо:
     — Это плохая шутка, мистер Кэш, и я не хочу терять время — ни мое, ни ваше — на то, чтобы цитировать сейчас эти записи. Если не относиться к ним, как к глупому розыгрышу, то можно считать их литературной находкой века, которая может особенно заинтересовать американцев. А поскольку они все там миллионеры, то найдут и способ купить сей "манускрипт". Мы этого себе позволить не можем. Но, однако, любопытный документ... Хм... Очень любопытный.
     — Но вы можете сказать в двух словах, о чем идет речь?
     — Да, конечно, — ответил он, завозившись в кресле. — Видите ли, зная точный возраст автора, я заметил несоответствие почерка. В 1914 году, когда сделаны записи, без сомнения, автор был уже глубоким стариком, страдающим ревматизмом и сильной астмой. И, однако, этому противоречит почерк. Хотя пока я не смею ничего утверждать. Вы разрешите мне еще немного поработать над этим странным документом?
     — Но какой автор? — спросил я нетерпеливо. — Какой ревматизм? Что все это значит?
     — Простите, я думал, что вы знаете. Предположительно, мы имеем дело с последним творением известного американского писателя и журналиста. Его имя Амброуз Бирс. Вот фотокопия рукописи, а оригинал я оставлю у себя до понедельника.
     — Как вам будет угодно, — оказал я, забирая пачку фотографий, отпечатанных с большим увеличением, и добавил: — Бирс, говорите? Это был великий, величайший писатель Америки.
     Ученый пожал плечами.
     — Вообще–то он жил в Лондоне с 1872 по 1876 год. Хороший журналист. Да, журналист неплохой. Он подписывался — "Амбре–Ядовитый". После возвращения в Штаты он работал, если мне не изменяет память, в Сан–Франциско. Писал для крупных журналов, таких, как "Америкэн", "Космополитэн" и других. Был известен своими острыми репортажами и мрачными романами. Несомненно, большой талант. Американцы предложат кучу денег за эту рукопись... Если она подлинная. Да... А теперь, прошу простить, меня ждут дела.
     Он добавил, слегка улыбнувшись:
     — Я надеюсь, что она подлинная. Это в ваших интересах, но и в наших тоже, а то здесь поднялась бурная дискуссия между сотрудниками из отдела античности.
     И вот перед вами полный текст манускрипта, найденного в красной бутылке из Охохоко...

     "...Вулкан Попокатепетль возносил свою громаду над крохотной деревушкой Охохоко, которая на первый взгляд казалась очаровательной и живописной, в мексиканском смысле слова. Отсюда она сильно смахивает на своих жителей. Охохоко и в самом деле живописна и привлекательна, когда смотришь на нее издалека и не вдыхаешь ее запахи. Осмотревшись и принюхавшись, путешественник поднимает разочарованный взор к вершине вулкана в поисках хоть какой-нибудь свежести среди этого сонного пейзажа, где в изобилии лишь жгучее солнце да бандиты. Но действительно разумный человек пожелал бы только одного: чтобы сейчас же произошло извержение и раскаленные потоки лавы ворвались, кипя и булькая, в долину и навсегда стерли с лица уставшей земли несчастную деревушку, покрыв все вокруг тончайшим белесым пеплом.
     Меня успели прозвать Ненавистником. Согласен. Я презираю людей, с которыми живу, моих современников. Я ненавижу свою жену — и она отвечает мне милой взаимностью. Я полон бесконечного отвращения к моим детям и их дедушке, иначе говоря, к моему отцу. От Лондона я вздрагиваю, Нью-Йорк мне противен, от Калифорнии меня тошнит. И кажется, что и в Мексику–то я приехал лишь с единственной целью — открыть какой-нибудь свеженький объект для своей ненависти. Все города, что встречались на моем пути, были один противнее другого. Я бы не стал надолго задерживаться и здесь, но мои бедные кости разламывал ревматизм, тело и душа являли собой одну сплошную рану, и мне требовался хороший, продолжительный отдых.
     Путник, въезжая и деревушку, подобную этой, должен быть готов увидеть людей как бы уснувших, сидящих неподвижно, подперев щеку кулаком, уставившись в одну точку невидящим втором. Единственным строением, которое не рассыпалось на глазах, была церковь. Мой атеизм всем хорошо известен. Однако я спрятался под ее своды от жаркого солнца, мух и грифов, Эти стервятники хоть немного прибирают здешние улицы. Правда, в церкви было относительно чисто и свежо,
     Священник кивнул мне, а подойдя ближе и заметив, что я одет и приличный костюм, что жилет украшает цепочка от часов и что на ногах моих самые настоящие туфли, расплылся в улыбке.
     Ответив ему тем же, я спросил:
     — Скажите, падре, каким кратчайшим путем можно выбраться из этого места?
     Зная, что ничего нельзя добиться без денег, я достал из кармана пятьдесят центов и отдал их святому отцу.
     — Примите скромный дар на нужды ваших нищих, если таковые, конечно, имеются в столь замечательном граде. В противном случае поставьте свечку за души тех, кому суждено в нем умереть. А сейчас, умоляю вас, падре, отведите меня туда, где бы я мог напиться воды и, может быть, поесть.
     — Вдова Диего добрая женщина и у нее чистый дом, — отметил священник и спросил: — Вы американец?
     — Имею честь им быть,
     — В таком случае вам лучше убраться отсюда побыстрее. Ходят слухи, что Запата близко. А то и сам Вилья может нагрянуть!
     — Если судить по вашей сутане, святой отец, вам не чужды промыслы божьи, но, очевидно, вы знаете и другие секреты. Это похвально. Однако я бы хотел сейчас очутиться у доброй вдовы.
     — Я отведу вас к ней, — сказал он, вздыхая. — И все же безопаснее сейчас быть там, высоко в горах. Туда не пойдут ни Вилья, ни Запата. И вообще никто. Тут люди слишком суеверные.
     — Только не вы. Уверен, что вам знакомы самые затаенные тропинки в этих горах.
     Он перекрестился и сказал:
     — Храни меня Господь!
     Помолчал и добавил:
     — Пешком вы все равно не пройдете.
     — Дурак бы я был тащиться в такую даль пешком. Но как еще я туда доберусь?
     Его глазки заблестели:
     — Вы везучий человек. У вдовы есть
burro*
Осел
, знающий дорогу. Она хочет его продать. Идемте, я отведу вас к этой замечательной женщине. Она живет в двух шагах отсюда.
     Солнце пылало, как бензин, со всех сторон нас осаждали тучи мух, на которых мой падре совершенно не обращал внимания. Его заботило лишь мое самочувствие, хотя отмечу, что "два шага" оказались целой милей, на протяжении которой он пытал меня разными вопросами.
     — Сеньор, вы действительно хотите подняться на вершину? Подумайте хорошенько. Конечно, там нет бандитов, но есть опасности не менее грозные.
     — Вы имеете в виду змей?
     — О, нет! Змеи не водятся столь высоко. Как, впрочем, и разные хищные звери. По крайней мере, я вижу, у вас есть и ружье, и пистолет. Они пригодятся в лесу, у подножия гор. Там много кровожадного зверья. Вы не боитесь? Это очень опасное место.
     — Падре, — ответил я, — я жил в Лондоне.
     Не поняв юмора, он продолжал меня стращать:
     — Моя обязанность предупредить вас, сеньор. Эти джунгли — самое страшное место на земле.
     — Падре, я только что из Сан–Франциско.
     — Но, сеньор, хищники не так ужасны, как сонмища насекомых. Они вцепляются вам в глаза, залезают в нос и в уши, пьют кровь, сводят вас с ума...
     — Падре, падре... Я всю жизнь проработал в прессе!
     — Кроме того, за рекой живут дикие племена. Всех чужаков они ловят и поджаривают на медленном огне.
     — Ну хватит. Я женат и у меня есть дети.
     Он замедлил шаги, когда мы стали приближаться к небольшому дому.
     — Вы умеете обращаться с ослом?
     — Падре, я закончил военную академию в Кентукки.
     — Я не понимаю смысла ваших слов, сеньор, но должен сказать: в любом осле сидит бес противоречия. Прикажи ему идти, и он остановится. Прикажи повернуть направо, он попрет в другую сторону.
     — Падре, я был барабанщиком в 9–м пехотном полку.
     — А! Значит, вы разбираетесь в музыке! Ну, мы пришли.
     Вдова была, несомненно, доброй женщиной. И в доме у нее было чисто. Когда мы входили, между наших ног бросился поросенок, и падре дал ему хорошего пинка.
     — Вот этот господин, — сказал он, показывая на меня пальцем, — желает отдохнуть и купить осла.
     — Не надо мне никаких денег, — ответила добрая вдова, протягивая жадную руку, в которую я сунул несколько монет.
     — Я не могу их принять, — запротестовала она, и деньги исчезли в кармане ее фартука.
     Затем она усадила меня за стол и принесла тарелку снеди и бутылку кактусовой водки. Я ел, зная, что красный перец плохо соотносится с моей астмой. Отпил глоток алкоголя, зная, что сей адский напиток отнюдь не полезен для моего ревматизма. Мухи лезли в волосы, воздух был влажный и жаркий, и я сам себе казался навозной мухой, прилипшей к смоле.
     — Вам нужен осел? У меня есть один.
     — С ним, кажется, будет трудно договориться?
     — Это замечательный осел. Вы такого еще не видели. Он здоровый, почти как мул. И весь белый. Я отдам его задаром. За пять долларов.
     — Вы шутите! Зачем отдавать даром такое ценное животное. Я немало странствовал по белу свету, сеньора, и кое–чему научился. Например, не верить в подарки судьбы. Пять долларов, говорите? Почему так дешево? Признайтесь, этот осел больной или бешеный?
     — Нет, сеньор. Осел хороший, но в деревне все люди боятся его и не хотят покупать. Говорят, что это не осел, а призрак. Потому что шкура у него белая, а морда и глаза красные.
     — Другими словами — альбинос.
     Услышав научное слово, вдова автоматически перекрестилась и продолжала:
     — Сами посудите, кабальеро. Мне–то ведь осел ни к чему. Козы, поросята есть. Зачем мне еще и осел? Я отдам его вам даже за четыре доллара.
     — Хорошо, покажите мне этого славного осла. Разберемся, фантом он или нет.
     Она подвела меня к загону, где стояло грустное белое животное с потерянным взглядом.
     — Как он к вам попал? — спросил я.
     Вопрос, казалось, смутил добрую женщину.
     — Он вроде как заблудился в горах. Три года, как осел появился в деревне. Никто за ним не пришел. Значит, считается мой.
     — Да, но я–то как раз собираюсь в горы. Если там его узнает хозяин, я останусь без осла. Плевать, вот вам три доллара. Договорились?
     Вдова согласилась мгновенно. Я ее понял. Осел не имел никакой ценности. А если придет Вилья, животное конфискуют. Вдова не могла спрятать осла, но она могла спрятать три доллара. Добрая душа, она снабдила меня бидоном воды, надавала мне пирогов на дорогу.
     — Храни вас Бог, чужестранец, — сказала она, — Как только проедете излучину реки и попадете в лес, не выпускайте из рук ружье. Тропинка выведет вас из чащи, и тогда поверните налево. Не забудьте, — налево, а не направо.
     Затем она надела мне на шею маленький крестик. Я почувствовал себя на короткий момент Брэмом Стокером из романа "Дракула" — прекрасная вещица, если бы автор выдержал ее в том же ключе, что и первые три–четыре главы. Я хотел дать вдове еще один доллар, но на этот раз она наотрез отказалась.
     Все население деревни перекрестилось, увидев, как я на своем белом осле направляюсь в сторону леса. Вскоре я оказался среди мрачных деревьев, обступающих плотно с двух сторон едва заметную тропинку.
     Я ненавижу джунгли и всякие заросли, где за каждым листом может притаиться какая-нибудь гадость. Мне это слишком напоминает полурастительную жизнь бедных кварталов больших городов. Можно спрятаться, но невозможно выжить. Где много жизни, там много смерти. И слишком много гниения. Здесь, на склонах гор, тоже шла жестокая и бесполезная борьба. Деревья достигали пугающих размеров и высоты. Все тянулось к солнцу, забивая и уничтожая друг друга. То, что оставалось внизу, медленно гнило в мире без света и тени.
     В некоторых местах лианы висели так густо, что я думал, придется пустить в ход мачете. Но осел брел и брел, выбирая дорогу среди самых непроходимых зарослей. Храбро он двигался вперед. Никогда еще я не помещал три доллара столь удачно. Зря я торговался с бедной вдовой. К тому же ее пироги и бидон с водой спасли мне жизнь, потому что прошло три дня, прежде чем среди деревьев наметился какой–то просвет.
     Но лес оставался таким же мрачным. Я поймал себя на том, что стал говорить вслух: "Идиот же ты, идиот. И ничего другого ты не заслуживаешь. Жил один и помрешь один". Так как вокруг не было ни одного журналиста, которого я мог бы ругнуть, то весь мой гнев обрушился на собственную персону. И, кажется, я нашел, наконец, достойную бичевания цель!
     Выпив последнюю каплю воды, мгновенно испарившуюся через мою кожу, я признал себя заблудившимся и тут же сбрендил. Я представил, что возвращаюсь в родной дом, где меня ждут мой больной отец и уйма братьев и сестер.
     Неожиданно деревья кончились, воздух стал чист и прозрачен. Осел ударился в галоп, потом затормозил, и я, подняв тяжелую как чугун голову, увидел высокого худого мужчину. Незнакомец, одетый в белоснежный костюм, поднял величественно руку и сказал красивым звучным голосом:
     — Ах, вот ты где, упрямец? Значит, вернулся? Ну что же, я прощаю тебя. Ты привез нам гостя.
     Поговорив так с ослом, мужчина обратился ко мне на кастильском наречии:
     — Вы позволите мне помочь вам, сеньор? Боюсь, что ваши силы на исходе.
     Я смог простонать:
     — Ради всего святого — глоток воды!
     Когда я услышал в ответ великолепный английский, то просто не был в состоянии удивиться.
     — Конечно, мистер. Тысяча извинений. Я просто не подумал.
     Видимо, он отдал приказание, потому что двое других мужчин осторожно взяли меня под руки, отнесли в тень, а человек в белом костюме подал мне кубок (!) с прохладной чистой водой и посоветовал пить медленными глотками.
     Силы вернулись ко мне, и я оказал:
     — Вы спасли мою жизнь, и я бесконечно вам признателен. Не за то, что спасли жизнь, а за то, что дали испить этой чудесной воды. Никогда еще она не казалась такой вкусной.
     Я посмотрел на кубок и заметил гравировку, идущую снаружи. Затем обратил внимание на вес и цвет: кубок был из чистого золота.
     Слуга наполнил его снова из золотого кувшина. Джентльмен в белом кивнул и сказал:
     — Да, это отличная вода. Она берет свое начало среди горных снегов. Так что ее чистота абсолютна. Но ваш голос мне знаком...
     Я путешествую инкогнито, но элементарная вежливость предполагает назваться хоть каким–нибудь именем. Поэтому я ответил:
     — Меня зовут Марк Харт.
     Игра имен и фамилий: имя одного писателя, фамилия — другого.
     Тут я потерял сознание, но за секунду до этого услышал, как джентльмен в белом произнес несколько слов на незнакомом языке, таком волшебном н струящемся, что воздух лишь слегка колыхнулся при их внуке: будто рябь пробежала по горному озеру. Помню, что слуга поднес к моим губам сосуд с горьковатой жидкостью, от которого по всему моему телу разлились горячие волны, и чувство сладкой безмятежности охватило все мое существо. Я погрузился в сон–мечту, в сон–блаженство, легкий и прекрасный как снежинка на черном бархате.
     Так можно спать и час, и десять лет. Пробудившись, я обнаружил, что лежу на сверхмягкой постели, среди комнаты большой и светлой, обставленной мебелью простой, но в то же время удивительно приятной для глаза, — этот стиль мне был совершенно незнаком. На низком столике, похожем на туалетный, стояли хрустальные флаконы с золотыми пробками. "Наверное, духи и лосьоны", — решил я. Одежда лежала рядом. Так что я встал и оделся.
     На стене, рядом со столиком, висело большое овальное зеркало в золотой раме. Оно вызвало в моей памяти странные ассоциации, но я так и не определил, какие. А вот лицо, которое я увидел в нем, мне было слишком пугающе знакомым! Где борода, где длинные космы волос? Лишь небольшие усы и короткая стрижка — вот мой портрет, каким он был в тот день, когда я решил отправиться в Мексику. Удивительно! И совершенно сбитый с толку, я увидел на книжных полках ряды книг, а среди них и мои собственные произведения. Заметив на столике маленький золотой колокольчик, я взял его и слегка позвонил.
     В глубине комнаты открылись двери и вошли двое слуг, неся уже сервированный стол, покрытый дамасской скатертью и уставленный золотой посудой с золотыми же крышками. Один слуга подвинул мне стул. Другой развернул белоснежную салфетку и положил мне ее на колени. Затем он приподнял крышку супницы в то время, как его напарник принес прохладный напиток в кубке, сделанном из темного дерена, инкрустированного в том же стиле, что и рама на зеркале. Вся посуда, за исключением винной, была золотой и очень массивной. Фужеры же являли собой подлинное произведение искусства, выточенные из горного хрусталя. Я взял бокал для шампанского и заметил, что он выточен из одного большого куска. То же самое — и бокалы для рейнского вина, и для бордо, портвейнов и ликеров. Каждая рюмка требовала месяцев упорной, кропотливой работы талантливого мастера, если не гения. Золото почему–то никогда не притягивало меня, и теперь, видя его в таких безумных количествах, я еще раз убедился, что был прав, ценя этот металл так невысоко. Но вот бокалы из чистейшего хрусталя, да еще сработанные виртуозно, меня заворожили.
     Разглядывая их на свет и любуясь ими, я слегка ударил ногтем по краю одного из фужеров; как по мановению волшебной палочки, двери распахнулись снова, слуга вкатил еще один столик, на котором сверкали и переливались графины с вином самых невероятных цветов и оттенков. Я случайно задел локтем один бокал и разлил драгоценную влагу. Слуга тут же, с поклоном, наполнил его вновь, наливая из пузатой бутыли.
     — Хватит, дружок, — сказал я по-испански, но слуга, казалось, меня не понял и только склонился еще ниже.
     Этот херес, я думаю, пил еще сам Наполеон. Херес не самое лучшее средство от ревматизма, поэтому я хотел сделать пару глотков, не больше. Но эти два глотка вознесли меня на небеса и прямо к солнцу, словно нежная испанская мелодия заиграла в моей крови. Я почувствовал зверский аппетит.
     Давно я так не едал. К каждому блюду подавались соответствующие вина, а под конец мне принесли кофе и коньяк. Стол заменили, и теперь передо мной красовались изящные чашечки на большом блюде,
     В этот момент в комнату вошел хозяин. Он внимательно посмотрел на меня и сказал:
     — Надеюсь, вы чувствуете себя намного лучше, мистер Харт?
     Я ответил, как мог, учтиво:
     — Этим я обязан исключительно вашим заботам, сэр. В самых смелых фантазиях невозможно представить подобный праздник жизни, подобное гостеприимство. Не знаю даже, как благодарить вас.
     — Одно ваше присутствие в моем доме лучшая награда, мистер Марк Харт. Я был бы бесконечно рад выпить с вами по чашечке кофе с коньяком. Вы хорошо спали? Я подумал, что вам будет очень приятно, проснувшись, увидеть себя снова джентльменом, каким запомнил я вас. А ваши чудесные речи! Несказанное удовольствие получил я от тех, разумеется, случайных встреч. "Кафе Империал" в Лондоне весной 1873 и позднее "Амбассадор". Попробуйте этот коньяк. Купцы из Европы называют его "Fine Napoleon", но только у меня сохранилась дюжина бутылок настоящего и подлинного напитка Бонапарта. За ваше здоровье, мистер Харт.
     — Вы так добры, — сказал я, — что позволю себе заметить, у меня совсем другое имя.
     — Я знаю это уже два дня. Да, вы спали сорок восемь часов. Так вот, я сразу догадался, что вы не Марк Твен и не Брет Гарт. Вы Амброуз Бирс, и, честно говоря, я предпочитаю иметь такого гостя одного, чем тех двух, вместе взятых.
     Моя природная въедливость, подогретая хорошим отдыхом и великолепным обедом, проснулась враз, и я повторил на одном дыхании то, что я везде говорил. А именно: то, что Брет Гарт — бесталанный выскочка, вульгарный и пошлый, да и Сэм Клеменс немногим лучше, а то вряд ли бы он написал такую дурацкую безделицу, как его "Геккельбери Финн".
     Странный монолог вверг меня в ужаснейший приступ. Астматик должен всегда помнить, что ему нельзя вдыхать ни резко, ни сильно, ни глубоко — даже в те моменты, когда он бросается на своих противников. Вот тогда–то его дыхание останавливается так же верно и быстро, будто рука здоровенного турка сдавила ему горло. Воздух, попавший в легкие, там и остается: нет сил его выдохнуть. Грудь раздувается, словно воздушный шар, а лицо приобретает пунцовый, "генеральский" оттенок. Так в общих чертах выглядит астма для больного и для наблюдающего: смешно и мучительно для обоих. Хозяин схватил золотой колокольчик, и на звон в комнату вошла молодая женщина.
     Он сказал ей два–три слова на непонятном языке, том самом, что я слышал еще в первый день. Она выбежала и вернулась, неся странную бутылку с тремя рожками, поднос, на котором стояла чашка с горячей водой, и еще какую–то фармацевтику. Она налила немного темной жидкости в бутылку, потом вставила два рожка мне в ноздри, а третий, подлиннее, в рот. Приложив свои губы к горлышку бутылки, женщина задышала. Я почувствовал сначала легкое покалывание, и вдруг сразу стало легче. Женщина забрала бутылку. Мое дыхание вернулось к норме, но весь сарказм словно ветром сдуло. Я притих, сконфуженный.
     — Ничего. Это всего лишь астма, — сказал хозяин. — Мы вас вылечим, мистер Бирс.
     — Спасибо.
     Я хотел уже сказать ему, что со своим методом лечения он заработал бы целое состояние в Штатах, но вспомнил о грудах золотой посуды и произнес совсем другую, ничего не значащую фразу.
     — Астма и привела меня сюда. Да еще ревматизм… Я полагал, что сухой воздух и горы...
    — Вы правы, сэр, как всегда. И, как всегда, вы чуточку не правы. Пожалуйста, припомните свой рассказ "Чертовщина", в котором вы говорите о звуках почти неуловимых. Здесь мы развили эту теорию. Нам подвластны как звуки самые высокие, так и самые низкие. Мы многое знаем и многое умеем.
     Его глаза заблестели, словно карбункулы, а лицо приобрело мечтательно–мягкое выражение, будто медом смазанное. Он добавил:
     — Но поговорим лучше о вас! Расскажите мне о Ваших приключениях в джунглях Охохоко. Вас не тревожили дикари?
     — На всем пути через лес мне встретились только два свирепых, диких врага: жажда и голод. Пару раз мне мерещились страшные красные рожи среди веток. Но никто не нападал. Похоже, это они меня боялись.
     Хозяин рассмеялся.
     — Извините меня, мистер Бирс. Но дикари боялись не вас, а Тонто.
     — Я полагал, что их отпугивает вид моего ружья. А кто такой Тонто?
     — Тонто по-испански означает балбес. Так зовут осла, на котором вы приехали. И раз уж он привез вас сюда, я прощу ему некоторые грешки. Но позвольте пояснить. Если бы вы ехали на обычном осле, то уже давно вместе с ним были бы зажарены, съедены и забыты. Тонто вас спас. Если бы не он! Когда эти дикари видят моих белых ослов, они хорошо знают, кому те принадлежат. Псы! Они хорошо знают...
     Он поднялся и продолжал:
     — Тонто, дурья башка! Мы потому и зовем его Тонто. Впрочем, не зря осла зовут ослом, не правда ли, мистер Бирс?
     Тут он рассмеялся снова.
     — И даже палка не поможет вправить ослу мозги. Нужно добиться его любви. Иначе все бесполезно. Лучше пристрелить осла или мула, чем заставлять их повиноваться. Не подумайте, что я призываю к насилию. Мы очень гуманны, мистер Бирс. Знайте, что вы можете делать здесь все, что вашей душе угодно.
     — Вы так расписали вашего осла, что он мне стал симпатичен, — заметил я.
     — В таком случае он ваш.
     После обоймы любезностей, выпущенных с той и другой стороны, я сказал:
     — Простите за нескромный вопрос, но, возможно, я чего–то не понимаю. Вот, например, вы живете в диком горном районе, окруженном непроходимыми джунглями. И, однако, у вас роскошный дом, вышколенные слуги. Чуть ли не каждый второй предмет — из чистого золота. Вы сами — образованный человек, говорите на нескольких языках. Но где же смысл всего этого?
     — Мистер Бирс, — ответил хозяин, — я представитель самого древнего рода на нашей планете. Нет, подождите возражать. Я уже слышу, как вы хотите спросить, — ядовито, как всегда, — уж не являюсь ли я потомком конкистадоров? Не сам ли Кортес мой прародитель? Я отвечу: нет. В таком случае, спросите вы, может, я один из тех ацтеков, уцелевших в кровавой бойне? Прошу вас поверить, что и ацтеки не имеют отношения к моей родословной. Этому дому, мистер Бирс, почти столько же лет, сколько пирамидам Юкатана. И не говорите мне об ацтеках, сэр. Не углубляясь в детали, могу лишь сказать, что мои предки царствовали в сей благодатной стране, когда из джунглей стали вылезать полчища этих дикарей. Мы научили их скульптуре, архитектуре и кое–чему еще. Вы видели пирамиды Юкатана? Вы видели что–либо более уродливое? А их скульптуры? Все равно, как если бы вы засунули себе кулак за щеку и вытаращили глаза. Они не умели даже рисовать. Это легко заметить, если просто посмотреть на человеческое тело.
     Он заходил по комнате, потом остановился передо мной:
     — Этот дом построен из камней вулканического происхождения, распиленных с математической точностью, отшлифованных и уложенных в особом порядке. Каждый камень кубической формы со стороной длиною в один мой шаг, то есть 75 сантиметров. Я кажусь вам нескромным? Но все расчеты уходят корнями в древность. Египетские пирамиды удивительно напоминают здешние постройки. Вы еще интересовались, откуда у нас столько золота? Мой золотой запас неограничен. Сотни тонн, тысячи, миллионы? Какая разница? Для личных нужд предпочитаю серебро. Металл легкий, чистый, приятный. Пить лучше из хрустальной посуды. Мои мастера изготовляют ее с помощью мокрого песка. Так китайцы обрабатывают нефрит. Но я, кажется, утомил вас?
     — Ни в малейшей мере! Я только хотел сказать, что вспомнил одно ваше замечание, которое позволяет сделать вывод, что вы много путешествовали. Лондон, Сан–Франциско, кажется?
     — Почему бы и нет? Уверен, вы успели также заметить, что мы люди цивилизованные. Во время обеда вы пили шампанское и, надеюсь, оно нам понравилось. Откуда оно взялось? Прямо из Франции. Каким образом? Очень просто. В обмен на золото, которого у нас очень много. Улавливаете?
     — Вы уникальная личность! А языки? Сколько вы их знаете?
     — Необходимость заставляет. Бывая в чужих странах, нужно уметь общаться. Я знаю не только разные языки, но и разные диалекты.
     И он стал имитировать жаргон старателя из Калаверас, ругаясь и плюя на пол. Я поддакивал, а потом мы пожали друг другу руки, как настоящие калифорнийцы. У него были пальцы врача, щупающего пульс пациента. Он сказал:
     — А ревматизмом мы еще займемся. Сначала облегчим ваши страдания, а потом вылечим полностью. Метод прост и эффективен. Вы не стыдливы?
     — Если не говорить о моей стыдливости, в чем заключается лечение?
     — Оно проходит в два этапа. На первом вас ждет процедура, напоминающая массаж. С массажем, я думаю, вы знакомы. Но обычно применяются для этой цели 10 пальцев. Мой массаж включает 70. Сразу семь женщин–массажисток занимаются вашим телом. Каждая разминает отдельную группу мышц, но работают все вместе слаженно, профессионально, как хорошо сыгранный оркестр. К этому занятию их готовят с детства
     — А второй этап?
     — Второй — лечение звуками.
     — Звуками?
     — Я поясню. Вот смотрите.
     Он взял хрустальный бокал и бросил его на пол. Я вскрикнул. Однако бокал остался целехонький. Тогда хозяин подобрал его, поставил на стол и сказал:
     — Фактически, мистер Бирс, этот бокал можно разбить, швырнув его изо всех сил. Он небьющийся. Но как вам понравится следующий эксперимент?
     В то время как я смотрел во все глаза, хозяин провел пальцем по краю бокала. Тот издал мелодичный звук, близкий к "ре" мажор. Тогда, наполнив воздухом свою широкую грудь, этот загадочный тип наклонился и извлек прямо в бокал такую же "ре" мажор, но во сто крат мощнейшую. Раздался как бы стон, и бокал разлетелся на тысячи осколков.
     — Всегда необходимо учитывать фактор влияния одних атомов на другие. Мельчайшие частицы материи присутствуют всюду. Они повинуются определенным законам. Каждая частичка имеет свой тип вибрации. Когда ваш организм будет подготовлен и полностью расслаблен, я подберу такой звук, который разрушит больные атомы, причиняющие вам столько страданий. Если, конечно, вы согласны.
     — Чтобы избавиться от адских болей, я согласен на все.
     Он снова поднял золотой колокольчик. Слуга вырос словно из–под пола. Хозяин отдал ему приказание на местном языке, потом обратился ко мне на чистейшем английском:
     — Могу я попросить вас снять халат, мистер Бирс? Кстати, что касается одежды, в которой вы сюда прибыли, то она вся почищена, приведена в порядок и выглядит, как новая. Туфли тоже. Они в шкафу, там же, где и ваши ружье, револьвер и мачете. Поймите меня правильно. У меня нет других желаний, кроме одного: чтобы вы чувствовали себя как дома. Может быть, происходящее кажется вам немножечко странным, мистер Бирс?
     — Странным, но приятным.
     — Ведь я принадлежу к древней расе, не забывайте. Люди, подобные мне, рассеяны по всему свету! Мы, как одна большая семья, хоть встречаемся не часто. Я послал письма моим друзьям и близким. Через месяц они соберутся здесь, в этом доме. И тогда...
     В этот момент в комнату вошли восемь женщин. Затрудняюсь назвать их национальность. Их лица цвета кофе со сливками ничего не выражали. Когда я растянулся на кровати, семеро расположились вокруг, а восьмая подала веем кувшинчик с мазью, которой они натерли свои руки.
     Массаж начался. Сантиметр за сантиметром, нерв за нервом, мускул за мускулом. Семьдесят пальцев работали без устали, ритмично, словно танцуя. Знавал я в банях на Ковент-Гарден одного турка–массажиста, считавшегося непревзойденным мэтром в своем деле. Он мог избавить вас от несварения желудка, от болей в спине и даже мигреней простым прикосновением своих мягких и умных пальцев. Его звали Джим. Любая из этих семи женщин стоила десяти Джимов. Я и так чувствовал себя неплохо перед началом сеанса, но то, что теперь происходило со мной, казалось невероятным. Такое блаженство бывает, наверное, только в раю.
     Массаж еще продолжался, но я уже крепко спал. Не знаю, сколько времени трудились над моим телом семь массажисток, но солнце зашло, когда я, наконец, проснулся с обостренным ощущением голода и жажды. Я позвонил в золотой колокольчик. Молчаливые слуги вкатили стол еще больших размеров, накрытый на двоих. Хозяин решил поужинать со мной.
     — Вы должны есть сейчас только белое мясо, — поучал он. — А значит, запивать только белым вином. Через час после ужина, когда вы покурите одну из моих лучших сигар, мы продолжим курс лечения. Вы забудете о ревматизме, артрите и прочих болезнях. Поверьте, мистер Бирс, главное возродить дух. Этим мы тут и занимаемся. Избавившись от боли и ненависти, от погони за успехом, вы поднимете свой дух на недосягаемую высоту. А присоединившись к нашему движению, вы только приобретете и ничего не потеряете. Я надеюсь, вам нравятся наши цели. Мы сделаем вас совершенным.
     Мне так хотелось сказать ему, что я не испытываю ни малейшего желания стать "совершенным", что внутреннее совершенство подходит лишь святым. У меня нет таких амбиций. Не зря меня прозвали "Амбрэ–Ядовитый". Некоторым людям нравится жить наперекосяк. Только идиоты лопают вечно сахар. Только сумасшедшие ищут совершенства. Но я был слишком ублажен. Хозяин растекался медом передо мной, а я хоть и сын фермера, однако джентльмен по натуре и могу быть иногда вполне вежливым человеком.
     — Закурите сигару, если желаете, — говорил он. — Но коньячок выпьете чуть погодя. И кушайте все. Не бойтесь жирного. Я приказал зарезать поросенка, ухоженного, хорошо откормленного. Мы сейчас поедим сальца.
     Потом мы двинулись запутанными коридорами в глубь помещения, переходя из комнаты в комнату и спускаясь все ниже и ниже. Наконец, мы очутились в большой пещере, если не сказать громадной. Лондонский собор Святого Павла может легко уместиться н базилике собора Святого Петра в Риме. Но собор Святого Петра потерялся бы в этом колоссальном каменном мешке. Тут находился лишь один объект, достойный внимания, и я спросил:
     — Это орган?
     — Да, но очень необычный. И уже, конечно, единственный в мире. Музыкантом и композитором является вода. Она наполняет трубы, постепенно вытесняя воздух и перекатываясь в следующий резервуар. При этом возникают таинственные, чарующие звуки — настоящая космическая музыка, которой десятки тысяч лет. Эту музыку слушали жители Атлантиды. Индейцы Юкатана тоже умели играть на подобных инструментах. Наш орган сделан из золота, бронзы и серебра. Его регистр так богат, что человеческое ухо не слышат самые низкие и самые высокие тона. В большой резервуар, отлитый из чистого золота, входит пять баррелей воды. Потом идут трубы одна меньше другой — всего их 93.
     Он попросил меня раздеться догола. Я лег на скамейку, стоящую рядом, и спросил:
     — А что теперь?
     — Вы вряд ли что-нибудь услышите или почувствуете, мистер Бирс. Дышите глубоко и не разговаривайте.
     — Сейчас я слышу звук ручейка и далекие раскаты грома.
     — А! Это я наполняю главный резервуар. Теперь — молчание!
     Он протянул мне фляжку и приказал выпить несколько глотков очень терпкой и горькой настойки. В каком–то полусне я лежал, прислушиваясь к меняющимся звукам и ощущениям, нахлынувшим ниоткуда. Будто электрический ток пробежал по моим ладоням, локтям, ступням и коленям. Еще секунда — и я тихо закрыл глаза. Сознание плавно отключилось...
     Все знают меня как человека, обладающего достаточной силой воли. Я умею контролировать ситуацию и свои поступки. Помню слова, произнесенные над моим ухом: "Нам нужна только твоя душа". На что я ответил так же мрачно:
     — Надеюсь, вы ее получите!
     Наступила тишина. Кто–то поднял меня, обернул в душистую мягкую ткань и, поддерживая, довел до моей комнаты. Очнувшись на кровати, я сразу уснул.
     На следующий день слуга принес мне чистую шелковую рубашку, белый костюм и темный галстук. Пуговицы и запонки были из отборного жемчуга. Я оделся, когда в комнату вошел хозяин.
     — Не правда ли, мистер Бирс, мы умеем принимать гостей? — спросил он, широко улыбаясь.
     — Никогда в жизни я не чувствовал себя так хорошо, — ответил я.
     — И это неудивительно. Но самые яркие события у нас еще впереди. А пока я советую вам выпить несколько глотков чудесного "фирменного" лекарства. Потом мы позавтракаем и займемся вашей астмой. Парочка сеансов — и все будет в порядке. Что касается ревматизма, считайте, что его у вас никогда и не было. Но если хотите, я попрошу сестер–массажисток приходить к вам каждый вечер, перед сном. Массаж на ночь хорошо действует на весь организм. Человек здоровеет, прибавляет в весе. Вам необходим отдых и полноценное питание. Прошу к столу! Не хотите ли еще рюмочку хереса? О! Нам сегодня подали седло барашка! Вам положить кусочек пожирнее? Я вижу, у вас завидный аппетит сегодня. Это прекрасно! Ешьте все и побольше, мистер Бирс. А главное — отдыхайте, пожалуйста, Я хочу, чтобы ни были счастливы здесь. Скоро приедут мои друзья. Мы организуем праздник — самый восхитительный в мире, и на нем вы станете одним из нас. Кушайте, мистер Бирс.
     Мы подняли еще несколько бокалов за здоровье друг друга. Потом он ушел. Я еще долго сидел в кресле, отдуваясь. Барашек был что надо! В шкафу я нашел мой костюм, почищенный и отутюженный. Вместо старого сомбреро на полке лежала белая шелковая шляпа. Карабин, револьвер и мачете — тоже почищенные до блеска — находились здесь же. Видимо, чтобы сделать мне приятное, хозяин поставил рядом элегантную трость с рукояткой в форме ящерицы из золота н зелеными изумрудными глазами. Я одел шляпу, взял трость и отправился в небольшую экскурсию.
     Слуга вывел меня на улицу. Воздух был чист и приятен. Внизу в долине виднелись джунгли, над которыми стояло облако испарений. Но здесь на вершине дышалось легко и привольно. Дом, или скорее замок, занимал громадную площадь, имея в высоту всего два этажа. Невдалеке я заметил дом поменьше, очевидно, для слуг, и еще какие–то хозяйственные пристройки типа сараев. Из одного послышалось "и–аа". Я подошел ближе, и там стояли белые ослы, откормленные, лоснящиеся.
     — Тонто! — позвал я.
     И мой старый друг, купленный за три доллара, подбежал ко мне и ткнулся мордой в живот. Лаская его, я приговаривал:
     — Ну что, мой дружочек? Похоже, я у тебя в долгу, Тонто. Мой милый, смешной осел, скажи мне, кто из нас больший осел — ты или я? Зачем ты убегал из этого дома, где так вкусно и сытно кормят? Почему ты своему красивому, образованному хозяину предпочел бедную мексиканскую вдову? Молчишь, Тонто? Ну пока, до встречи!
     Помахивай тростью, я зашагал в сторону леса. На душе было муторно и тревожно. Вдруг на тропинке возник мой хозяин, тоже и шляпе и с тростью. С той только ризницей, что рукоятка его трости представляла рубин громадной величины. Заметив, с каким любопытством я разглядываю набалдашник, хозяин сказал:
     — В Париже за этот рубин я получил бы миллиарды. Здесь его ценность символическая. Я дарю камень вам. Обменяемся просто тростями.
     Он обнял меня та плечи и повел к дому. Я взглянул на рубин поближе. За камень в двадцать раз меньше на аукционе в Нью–Йорке давали десять миллионов долларов.
     Мы прошли в мою комнату, сопровождаемые двумя слугами.
     Вам еще нужно как следует отдохнуть, — сказал он. — После курса лечения организм еще не вполне пошел в норму. Вы ведь жили некоторое время в Англии? Как вам нравится хороший английский обычай — пить чай после полудня? Я прикажу, чтобы нам подали ароматный чай с пирожными, вафлями и конфетами… Не откажите, выпейте со мной чашечку. Я хочу видеть вас эдаким розовощеким, упитанным малым, полным сил и энергии. Куда вы собирались сбежать?
     — Я никуда не убегал. Зашел навестить моего "осла по несчастью".
     — Ах! Нашего славного малыша Тонто? Непредсказуемое животное. Советую быть осторожнее с ним. И, пожалуйста, не ходите так много. Отдыхайте, набирайтесь сил. Если же вздумаете прогуляться, позвоните в колокольчик... Но сначала выпейте это...
     Снова чашечка с горькой настойкой возникла у моих губ,
     — Замечательная вещь. Расслабляет и лечит нервы. Пейте, мистер Бирс.
     Я послушно выпил и лег, но, несмотря на усыпляющее действие лекарства, мысли неслись трясущим галопом, не давая уснуть. Вдруг словно вспышка молнии озарила мозг. Я вскочил на кровати, хлопнув себя по лбу.
     Конечно! Как я не догадался раньше? Смысл происходящего открылся мне ясно и просто. До сих пор я был слишком счастлив, ощутив себя снова живым и здоровым, чтобы хоть тень подозрений шевельнулась в моей душе. Несмотря на комфорт, которым я был окружен, в этом доме мне готовилась страшная участь. Но какая?
     В мучительных догадках я уснул, а утром все началось снова: громадные столы со снедью, отборные закуски и напитки. И так до вечера.
     Хозяин был веселее обычного и, посматривая на меня, ухмылялся, добродушно шутил:
     — Вы помолодели на двадцать лет, мистер Бирс. Я рад видеть, с каким аппетитом вы уплетаете это филе.
     — Я голоден, как волк. Даже целого барана мне сегодня мало. Кажется, я начал поправляться.
     — Когда приедут мои друзья, вы будете в отличной форме, мистер Бирс. И тогда мы устроим праздник... Праздник духа.
     Он взглянул на меня весьма странно, но я, забыв о подозрениях минувшей ночи, продолжал жадно заглатывать кусок за куском. Он сказал:
     — А я вот устал немного. Лягу отдохну. Да и вам советую.
     Он налил рюмку знаменитого коньяку и добавил:
     — Желаю хорошенько выспаться. Обязательно примите лекарство. Спокойной ночи, мистер Бирс, и приятных сновидений.
     Однако я не стал на сей раз пить "лекарство", притворившись, что смертельно хочу спать. Я действительно уснул на короткое время, но ужасная мысль прошила меня с головы до ног. Кровь застыла в жилах, и в панике я повторял слова хозяина: "Скоро мои друзья приедут. Мы устроим праздник, на котором вы станете одним из нас. Праздник духа", Тут я вспомнил об одном обычае, практикующемся среди каннибалов разных мастей. Эти изверги полагают, что, съедая кусочек тела их мертвого друга (или врага), они тем самым как бы прихватывают себе часть его души, его интеллекта, если хотите. Я понял мистический ужас людей, населяющих долины поблизости, а запахи?! Все эти масла и снадобья, что каждый вечер втирали в мое тело загадочно — молчаливые массажистки! Они пахли отнюдь не лекарствами. Запах кухни, отменной, великолепной кухни исходил от проворных рук! Нет, проклятые поварихи, ни на того напали. С меня хватит вашего соуса, лаврового листа, тмина и прочих специй.
     Чтобы привести в порядок свои мысли и ожидая темноты, я записал все произошедшее в блокнот. Если меня поймают, я попробую спрятать записи в таком месте, где их трудно будет найти. Например, в красной непрозрачной бутылке: она стоит на столе с тех пор, как у меня был последний приступ астмы.
     Теперь мне остается одеться, взять оружие и разыскать верного Тонто. Он должен еще раз помочь мне и переправить через джунгли в долину. Дикари не тронут нас. Они боятся Тонто. А уже в чаще, имея три часа форы, я буду спасен. Есть, конечно, шанс умереть от жажды, С большим сожалением я смотрю на трость с великолепным рубином. Но я хоть и сын фермера, в душе джентльмен и хочу остаться таковым. Впрочем, в дороге они будет только обузой. Луна зашла за тучи. Карабин, револьвер, мачете и… в путь".
    Подписано: Амброуз Бирс,
    май (?) 1914.

     Итак, читатель, вы ознакомились с манускриптом, найденным в красной бутылке из Охохоко.
     Никто не решился опубликовать этот текст, опасаясь мистификации. Но, по моему мнению, вся истории, написанная здесь, абсолютно подлинная. И уж, конечно, автор — сам Амброуз Бирс. Сомнения вызвал почерк. Но ведь писатель вылечился от ревматизма и вообще сильно помолодел. Не обещал ли ему человек в белом "отличную форму" к тому времени, когда состоится "праздник духа"?
     Но как на самом деле умер один из величайших интеллектуалов нашей эпохи? Мы не знаем. Возможно, что его настигла погоня, и он был захвачен вместе с Тонто. Надеюсь, это не так. Возможно, он погиб в непроходимых джунглях. А может быть, ему удалось достичь деревни, но там его ждала другая смерть — под пулями солдат Панчо Вильи.
     Одно лишь известно наверняка: человек в белом и все его владения были погребены под слоем лавы и пепла после мощного извержения вулкана несколько лет назад. Искать каких–либо разгадок в тех местах совершенно бесполезно.
     Но я и сейчас убежден, что держу в руках подлинный рассказ о последних днях писателя и журналиста, великого интеллектуала "Амбрэ–Ядовитого".
Ш. Армстронг: "И уже на свалку"
    МИСС Мерфи часто находила причину, чтобы остаться в коридоре, когда мимо проходили эти четверо. Она знала их "расписание". Могла предвидеть их появление. То она деловито входила в кабинет мистера Мэддена, то с бумагами в руках выходила из своего собственного кабинета. Она хмурилась и напускала на себя озабоченный вид; но ее бледно-зеленые глаза под белесыми ресницами скрытно следили за Четверкой. После их ухода она занималась своими делами, умело скрывая чувство глубокого удовлетворения.
    Будучи заместителем директора средней школы, мисс Мерфи всегда должна была стоять на защите общепринятых правил. Однако, когда мимо нее проходили эти четверо, что-то живое, упрямое и хитрое, что-то, что противоречило всему, чем жила мисс Мерфи, возвышало внутри нее свой голос и настойчиво твердило: "Как бы то ни было, это просто здорово!"
    Мисс Мерфи была невысокой и в последние пятнадцать лет выглядела примерно на один и тот же возраст — с тех пор, как утратила цветение юности. Волосы у нее были рыжеватые; бледную кожу покрывали веснушки. Лицо мисс Мерфи было рыхлым и бугристым, как будто скульптор небрежно обмазал каркас глиной, а потом забыл довести до совершенства свою работу.
    Мисс Мерфи была воплощением законопослушности и ответственности. Ей суждено было превратиться в "старую добрую мисс Мерфи". Она это знала и даже была этому рада. Так к чему же призывал ее внутренний голос? Почему в ее сердце звучали порочные аплодисменты, когда она видела, как эти четверо проходят мимо?
    Мисс Мерфи была не единственной, кто наблюдал за их своеобразным способом ходить — за этим весьма странным явлением — и делал вид, что не замечает их шествия. Новички порой изумлялись, но вскоре понимали, что лучше не обращать на это внимания.
    Учителя, сотрудники администрации, другие взрослые — все досадовали, что не могут запретить этот странный ритуал прогулки по коридору. Просто шли четыре старшеклассника. Вот и все. Они не делали ничего противоправного. И все же что-то было не так. Было что-то неправильное в том, как эти четверо шли по длинному школьному коридору. Все вместе. В одном направлении. По утрам, когда они приходили, и в конце дня, когда они покидали школу. Все четверо: одна девочка и трое мальчиков…
    Однажды весной, во вторник, незадолго до окончания четвертого урока, мисс Мерфи обнаружила, что бесцельно листает классный журнал. Через мгновение раздавался звонок, улей учеников встрепенулся, послышались рев голосов и топот ног. Мисс Мерфи понимала, что намеренно выжидает эти последние минуты, прежде чем Четверка пройдет мимо двери ее класса. Мисс Мерфи положила руки на раскрытый журнал. Ее спокойное ожидание напоминало беззвучную молитву неизвестному богу.
    Когда стрелка часов достигла нужной цифры, мисс Мерфи поднялась из-за стола и открыла дверь класса. Она не стала выходить в шумный коридор, а остановилась на пороге и вновь начала перелистывать журнал.
    Они приближались. Мисс Мерфи поняла это по стихшему гулу голосов. При появлении Четверки шум всегда стихал.
    Все было, как обычно. Первой, на один шаг впереди, шла девочка. Айви Воул. Она была высокого роста. Маленькая голова сидела на непропорционально толстой шее. Лоб у Айви был крутой и округлый; откинутые назад темные волосы мягкой массой свисали на спине между лопатками. Девочка шла, гордо выбрасывая вперед свои маленькие ступни, отчего ее узкие бедра покачивались как-то развязно. Айви Воул смотрела прямо перед собой. Глаза у нее были, как у сомнамбулы. Странный, даже слегка зловещий взгляд. Хотя она и возглавляла эту банду, но на какое-то мгновение можно было решить, что она была ее пленницей.
    На шаг сзади Айви шел Стэн Фуллер — высокий, сильный и свирепый на вид парень. Его нахмуренный взгляд исподлобья скользил по сторонам, будто предупреждая окружающих, чтобы те не чинили препятствий их компании.
    А с двух сторон от Айви шествовали Росс и Тентор. Парни шли, чуть ссутулившись, выставив вперед подбородки. Они защищали и охраняли.
    У Росса были длинные светлые волосы, хищный нос и слегка суженные глаза. Он шел слева от Айви, и хотя был ближе к Стэну, небольшой наклон его тела вперед не оставлял сомнений, что Росс охраняет девочку.
    Тентор представлял собой менее белокурую версию Росса. У него был не такой острый нос, а слегка припухшие глаза всегда казались сонными — как будто он не спал ночами, предпочитая вместо этого предаваться какому-то разгулу. Тентор шел по правую руку от Айви, немного впереди двух других мальчиков и на полшага позади девочки.
    Вот в такой странной конфигурации они и двигались вперед. Если бы кто-то случайно или намеренно преградил им путь, они бы обогнули препятствие, не меняя своего взаимного расположения. Девочка просто продолжала бы выступать своей странной, горделивой и слепой поступью, а трое сопровождающих ее мальчиков неотлучно следовали бы за ней. Четверка как будто бросала вызов всем, кто мог бы каким-то образом их разлучить. Однако жесткий и строгий ритм их марша, а также что-то неуловимо опасное в холодных взглядах парней у любого отбивали охоту становиться на их пути.
    Когда они проходили мимо мисс Мерфи, та сделала вид, что идет по своим делам, и, сжав в руках классный журнал, направилась к кабинету директора. Легкая дрожь, пробежавшая по ее телу, напоминала действие стимуляторов, которые мисс Мерфи втайне принимала.
    Разве не было в этих детях цельности? В их презрении к окружающим? В спокойном высокомерии их странного и самодостаточного союза? В самой холодности их взглядов? Разве это не было чем-то величественным? Каково было бы всегда так жить? Не иметь дел с десятками вертлявых маленьких конформистов, не стремиться все время угождать начальству, а ходить вот так вот гордо, подобно Айви Воул, Королеве и Рабыне, каким бы маленьким королевством она ни обладала, и какими бы жестокими не были ее хозяева? Что в сравнении с этим могут предложить моральные добродетели, блага цивилизации и правила приличий?
    Мистер Мэдден появился у нее за спиной.
    — Идете ко мне? — спросил он. — Ну что ж, входите. После вас, мисс Мерфи.
    У нее появилось неприятное ощущение, будто на этот раз ее поймали.
    Директор уселся за свой стол. Это был худощавый мужчина с угловатым телом и жесткими седыми волосами. Мистер Мэдден снял очки и потер глаза.
    — Как бы мне хотелось приструнить эту четверку, — вздохнул он, — прежде чем мы с ними расстанемся. У вас есть какие-то мысли на этот счет, мисс Мерфи?
    — У меня? Боюсь, что нет, — ответила учительница, понимая, что ее действительно поймали, поскольку директор прямо говорил о том, что, как он, вероятно, предполагал, было у нее на уме. — Я пришла показать вам журнал.
    На журнал мистер Мэдден не обратил никакого внимания.
    — Вы когда-нибудь пытались поговорить с ними по отдельности? — спросил он.
    — Думаю, все пытались это сделать, — сказала мисс Мерфи, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно и бодро.
    В глубине души она считала, что в этом не было никакого смысла. По отдельности ни девочка, ни один из троих мальчиков не представляли особого интереса. В школьном сообществе Айви Воул не имела веса. Она была равнодушна к учебе, не принимала участия в спортивных и общественных мероприятиях. Никто из мальчиков тоже не был ни спортсменом, ни лидером ученических группировок. Только их собственный союз придавал им определенную индивидуальность. И этот союз был давним. Как помнила мисс Мерфи, он сформировался еще в последней четверти начального класса. Теперь же все четверо были выпускниками. Одним словом, союз был давним и прочным, и мисс Мерфи сомневалась, что мистер Мэдден или кто-либо из его подчиненных сможет разрушить его до прихода весны.
    — Если мы им не поможем... — директор покачал головой.
    "Помочь им?" — подумала мисс Мерфи. В чем они могут им помочь? Стать безвестными и занять более скромное место? После такого странного, почти мистического поведения, которое придает им некий статус?
    — Я спрашиваю вашего совета, мисс Мерфи, потому что мне кажется... Я не знаю, как это ясно выразить... Но мне кажется, что ваш подход мог бы быть... немного иным.
    Мисс Мерфи покраснела.
    — Я очень старалась их понять... Пыталась как бы встать на их место, — осторожно сказала она.
    — Неужели? — вскинул брови мистер Мэдден.
    Иногда мисс Мерфи содрогалась, думая о том, какие мысли могут бродить в голове этой девочки, Айви... или о ее возможных отношениях с тремя самцами. Вряд ли эти отношения могли походить на истории о благородных рыцарях и прекрасной даме. Но это была лишь одна сторона проблемы. В этом году какого-либо компромата на Четверку не было, хотя многие в их поведении сомневались и даже что-то подозревали. Все считали их отъявленными хулиганами. Годом ранее их дважды задерживали, отчитывали и отпускали. Теперь они научились не оставлять после себя никаких улик. Их хулиганские наклонности никуда не делись. Но Четверка стала действовать более умело, используя вместо побоев психологическое давление и угрозы.
    — Мистер Мэдден, — как можно убедительнее заговорила мисс Мерфи, — по отдельности с ними говорить бесполезно. Только в составе своей группы они имеют значимость...
    — Мне не нравится слово "значимость", — резко перебил учительницу директор.
    — Нет-нет, я неверно выразилась, — поспешно поправилась мисс Мерфи. — Но тем не менее у них есть некоторые качества, которыми мы могли бы даже... восхищаться.
    — Какие это качества? — сузил глаза мистер Мэдден.
    — Они стоят друг за друга горой.
    — Вы в этом уверены? Кто-нибудь это проверял?
    — Они это демонстрируют, — сказала мисс Мерфи. — Выказывают определенную отвагу.
    — Отвагу выказывают и многие преступники, — заметил мистер Мэдден, — что, кстати, позволяет им чувствовать собственную власть. А власть, знаете ли, дает ощущение превосходства.
    Это был сильный аргумент, и мисс Мерфи почувствовала, что краснеет еще больше.
    — Эти четверо, — продолжал директор, — тоже достигли определенного уровня власти, а следовательно, и превосходства над окружающими. Подскажите мне, как лишить их этой власти? Как заставить их понять, что ради подлинной власти и настоящего авторитета необходимо работать многие годы?
    "Да, ради этого можно упорно трудиться и десятки, и сотни лет, но так ничего и не добиться, — подумала мисс Мерфи. — А вот получить признание и уважение сразу — в этом есть нечто значительное".
    — Я уже разговаривал с их семьями, — устало проговорил директор, — но это ни к чему не привело. Родители просто ничего не знают. Мать и отец Айви считают ее совершенно обычной девочкой, не слишком умной, не слишком красивой, но зато... "популярной". Господи, помоги нам! Отец Стэна думает, что его сын уже достаточно взрослый. "Оставьте парня в покое", — говорит он. У родителей Росса в этом году какие-то финансовые трудности. Они так поглощены своими проблемами, что мальчик практически предоставлен сам себе. Родители вообще о нем не думают. Что касается Тентора, то он живет с бабушкой и дедушкой, которые только и твердят о том, что ему, видите ли, уже семнадцать лет. Им тоже когда-то было по семнадцать, и они выросли нормальными людьми. И с Тентором тоже все будет в порядке.
    Мистер Мэдден вздохнул и посмотрел на учительницу.
    — Они растут, как сорняки в поле. А мы ничего не делаем. Я бы хотел, чтобы вы мне подсказали, как вырвать из них все неправильное и пагубное.
    — Они идут против общих правил, — пробормотала мисс Мерфи.
    Директор продолжал сверлить ее взглядом.
    — "Душа, моя душа...
Будь это все!"*
Слегка искаженная цитата из комедии Уильяма Шекспира "Все хорошо, что хорошо кончается".
— сказал, наконец, он и с деловым видом поднялся из-за стола. — Скажу вам вот что. В тот момент, когда их однажды поймают с поличным, я сделаю все, что в моих силах, чтобы испортить их выпускной аттестат. Я передам их в руки полицейских психиатров, а личные дела направлю экспертам по делам несовершеннолетних. Я не могу и дальше проявлять слабость, не могу пестовать благие надежды в отношении этой четверки. На это просто нет времени.
    Мистер Мэдден улыбнулся, желая, очевидно, немного разрядить обстановку.
    — В любом случае спасибо, — мягко сказал он.
    Мисс Мерфи вышла из кабинета директора в некотором замешательстве.
    "Одно и то же. Одно и то же", — мысленно повторяла она себе.
    Эти четверо так сильны. Они придут в мир взрослых такими, какими стали. В мир, где чаще правят зло и ненависть.
    Мисс Мерфи не думала, что школьные правила смогут изменить этих ребят. И она не хотела бы с ними расставаться. В следующем году они сюда не вернутся, и школа определенно что-то потеряет.
    Хорошо бы за оставшиеся несколько недель найти с ними какой-то контакт. Мисс Мерфи давно пыталась продемонстрировать им свое дружелюбное и теплое отношение, которое она выказывала и другим ученикам... даже если они смотрели сквозь нее своими колючими взглядами. Их глаза могли настолько равнодушно скользить по ее лицу, что мисс Мерфи хотелось ущипнуть себя, дабы проверить собственную реальность. Хотя, возможно, она сама была виновата: надо показывать не дружелюбие, а настоящее понимание.
    Возможно, когда-нибудь… каким-то образом... она сможет до них достучаться — без всякого намерения изменить поведение Четверки. Сама эта мысль приводила мисс Мерфи в глубокое волнение.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
    Мисс Мерфи жила со своей овдовевшей сестрой Дайаной, которая постоянно — насколько помнила мисс Мерфи — чем-то болела. В тот вечер Дайана была слаба и подавлена. Днем она сидела на солнце и получила ожоги кожи. Одной из напастей Дайаны было то, что пребывание на лоне природы никогда не приносило ей пользы. Солнце, свежий воздух и вода — все это обычно оказывалось вредным для ее тонкой натуры.
    Без четверти девять Дайана обнаружила, что у нее закончились оранжевые таблетки — те, которые она принимала перед сном. Поэтому мисс Мерфи отправилась в ближайшую аптеку с обычным для нее желанием услужить сестре.
    Вечер был теплым. Мисс Мерфи было в удовольствие пройти несколько кварталов, мельком заглядывая в окна чужих домов. Люди уже зажгли свет, и она видела то игру в бридж, то одинокого телезрителя, то веселую семейную вечеринку. Мисс Мерфи любила свой чудный пригородный мирок.
    В квартале магазинов было темно. В этот час работала только аптека. Мисс Мерфи мило поболтала с продавцом, взяла упаковку таблеток и удалилась, сказав на прощание "Спокойной ночи".
    Когда она приблизилась к темной и тихой заправочной станции, она вдруг подумала, а не нужен ли Дайане лосьон? Зная по предыдущему опыту, что возможны эксцессы, мисс Мерфи решила, что лучше позвонить домой и спросить. Потому что аптека закрывается в девять часов, и с лосьоном тогда придется ждать до следующего дня.
    Благоразумие победило. Мисс Мерфи вошла в зеленую телефонную будку, стоявшую у оштукатуренной внешней стены заправочной станции.
    Когда мисс Мерфи закрыла створки двери, свет в будке не загорелся. Женщина поплотнее прикрыла дверь, решив не обращать внимания на полумрак, и с надеждой кинула в монетоприемник десять центов.
    Ничего не произошло. Телефон молчал. Должно быть, он был сломан. С минуту мисс Мерфи обдумывала перспективу вернуться в аптеку и позвонить оттуда. Когда же она приняла решение, то вдруг обнаружила, что не может открыть дверь телефонной будки. Видимо, дверь тоже сломалась, причем основательно. Мисс Мерфи не могла выйти. Она была заключена в этом вертикальном гробу, и у нее не было возможности позвонить и попросить о помощи.
    Это была ловушка. Но какая-то нелепая.
    Весенний вечер. Девять часов. А мисс Дельфина Мерфи заперла сама себя в телефонной будке!
    Она глядела через стекло и пыталась побороть внезапный приступ удушья, который, скорее всего, был чисто субъективным. По отблескам на тротуаре мисс Мерфи поняла, что в аптеке начали гаснуть огни. Потом она смогла различить фигуру продавца, который вышел на улицу и запер дверь. Мисс Мерфи стала стучать по стеклу металлической застежкой своей сумочки, стараясь, чтобы издаваемый ею шум был не слишком неприличным, однако продавец зашагал в противоположном направлении.
    Ни разу в жизни мисс Мерфи не оказывалась в такой ситуации, что ей нужно было громко взывать о помощи. Она не знала, что требуется кричать. "Караул!"? Странно и смешно — как в комиксе. Тем не менее что-то нужно крикнуть.
    — Эй! Эй, кто-нибудь! — пискнула мисс Мерфи.
    Продавец исчез в конце парковки у другого конца аптеки. Через некоторое время его машина с грохотом выехала на улицу, развернулась и умчалась совсем в другую сторону. Теперь весь торговый квартал погрузился в сон.
    По улице изредка проезжали машины. Мисс Мерфи не находилась в абсолютной темноте, потому что возле заправочной станции тускло горел уличный фонарь. Но в маленькой будке-тюрьме женщину не было видно, да и водители в проезжающих мимо автомобилях не обращали внимания на то, что дверь телефонной будки закрыта. Возможно, они даже этого не замечали.
    Мисс Мерфи решила пойти на отчаянную меру и разбить стекло будки. Каково же было ее потрясение, когда она обнаружила, что не может его разбить. Стекло было очень прочным, и к тому же в него была вмонтирована проволочная сетка. Когда ни локтем, ни каблуком туфли справиться со стеклом не удалось, мисс Мерфи по-настоящему испугалась.
    Страх во многом был связан с Дайаной. Мисс Мерфи с таблетками находилась в телефонной будке. Дайана была дома одна, и она плохо себя чувствовала. В этом состоянии Дайану могли обуревать дикие страхи и трагические предчувствия. Скоро она начнет волноваться и нервничать. Дайана подумает, что с ее сестрой случилось что-то ужасное. Дайана всегда знала, что ее сестра никогда не опаздывает с лекарствами. Так что Дайана придет в бешенство, а быть в бешенстве для нее очень плохо.
    Мисс Мерфи была в отчаянии. Но уже через минуту или две она поняла, что ее уныние связано не с Дайаной. Мисс Мерфи ощущала клаустрофобию. "Как отсюда выбраться?! Как выбраться?!" — кричал ее внутренний голос. КАК ВЫБРАТЬСЯ?!
    Она поймала себя на том, что беспрерывно мечется по тесной будке и беспричинно стучит по стеклу, хотя никто не мог ее услышать. Мисс Мерфи постаралась взять себя в руки, успокоиться и подумать. Нужно было привлечь чье-то внимание. Пешеходов, понятное дело, не было. Но оставались машины. Каким образом можно остановить машину? Мисс Мерфи прижалась щекой к холодному стеклу и увидела, как по улице мчится автомобиль с открытым верхом. Машина виляла из стороны в сторону. Казалось, что тихим вечером, на тихих улицах города водитель специально ищет неприятностей.
    Мисс Мерфи бешено заколотила по стеклу и закричала:
    — Эй! Эй!
    Когда машина проезжала мимо, она увидела, кто в ней сидел.
    За рулем был Стэн Фуллер. Машина — не какая-нибудь дешевая колымага, а современный, дорогой автомобиль — принадлежала ему. Трудно сказать, каким образом в собственности детей оказываются эти машины, но факт остается фактом. Возможно, причиной этого были абсолютная необходимость для молодых американцев и их сильное желание иметь собственный автомобиль.
    Итак, за рулем сидел Стэн Фуллер; однако казалось, будто все четверо по общему молчаливому согласию направляли движение машины. Айви Воул сидела в середине, на краешке переднего сиденья, немного впереди остальных, как и во время прогулок по коридорам школы. Справа от нее расположился Тентор, как внимательный и хладнокровный охранник. Слева был Росс. Он сидел на спинке сиденья позади Стэна и со своего места мог бдительно обозревать окрестности левее автомобиля.
    Мисс Мерфи видела, как они проезжали мимо, видела, как Стэн и Айви смотрели прямо перед собой, а Тентор, повернув голову направо, глядел туда, где она беспомощно билась в своей телефонной клетке.
    Машина скрылась в конце квартала, а мисс Мерфи снова стала думать, как бы ей вырваться из западни.
    Примерно через четыре минуты она с изумлением увидела, что автомобиль снова приближается, причем с того же направления, что и раньше, как будто он обогнул квартал и вернулся.
    И она была уже в полном восторге, когда машина мягко переехала через бордюр и вырулила на тротуар прямо к заправочной станции.
    Автомобиль остановился. Все четверо сидели и не двигались.
    Мисс Мерфи, одновременно с облегчением и со стыдом от того, что ее застали — особенно эти четверо — в столь неловкой ситуации, чопорно постучала по стеклу и крикнула:
    — Тут дверь заклинило! Стэн? Не могли бы вы попробовать ее открыть? Это мисс Мерфи. Джим Тентор? Айви?
    Казалось, что они ее не слышат.
    Мисс Мерфи продолжала постукивать по стеклу и звать ребят, недоумевая, почему они не обращают на нее внимания. Но вот уже ее запястью стало больно; она опустила руку и замолчала. Она могла видеть их головы. Ей даже начало казаться, что она видит их холодные глаза; холодные и злобные, как у волков. Она увидела, как Стэн поднял ногу и оперся лодыжкой о борт машины. Она поняла, что Росс расслабился, потому что слева ему не на что было смотреть, кроме как на кирпичную стену ближайшей прачечной. Она увидела, что Тентор выгнул шею и оглядел улицу позади них. Айви сидела с высоко поднятой головой.
    Девочка зажгла сигарету. Все четверо как будто приехали в
автокинотеатр*
"drive-in movie" — кинотеатр под открытым небом. Автостоянка с большим экраном и стойками с наушниками и репродукторами у каждого парковочного места, где фильмы смотрят, не выходя из машины. Такие кинотеатры получили распространение в США в 1940–1960-е годы, а уже в 1980-е годы практически исчезли.
. Собирались ли они сидеть и смотреть, как мисс Мерфи будет выбираться из ловушки?
    Она оглянулась по сторонам. Попробовала еще раз снять телефонную трубку. Никаких гудков. Ну, что ж, она больше не будет звать на помощь. Надо сохранить достоинство.
    Но снова пришла мысль о Дайане, и мисс Мерфи вдруг почувствовала, как ее нервы лопнули, и все ее достоинство тонет в приступе ярости.
    — Эй, послушайте! — крикнула она. — Моя сестра больна. У меня здесь ее лекарство. Мне нужно идти. Моя сестра больна, понимаете? Вы меня слышите? Моей сестре нужны лекарства! Лекарства!
    Упоминание о медицинских проблемах должно было их тронуть. Так всегда бывает у цивилизованных людей. Разве самолеты не спешат доставить сыворотку? Разве не мчатся машины скорой помощи? Разве полицейские не расчищают дороги, когда речь идет о здоровье и жизни людей?
    Но Четверку это не тронуло.
    Здравый смысл пытался убедить мисс Мерфи, что, возможно, на улице ее просто не слышно. Поэтому она снова замолчала.
    Тут она услышала, как Росс произнес с легким беспокойством в голосе:
    — Что скажете? Может, уедем нафиг?
    — Ты куда-то торопишься? — отозвалась Айви.
    Они говорили, не повышая голоса. Мисс Мерфи их слышала. Следовательно, они тоже слышали все, что она им кричала, все ее безумные слова, которые до сих пор звучали в ее собственных ушах.
    Мисс Мерфи больше не знала, что делать.
    У нее подкосились ноги, и она — с каким-то даже облегчением — сползла на пол. Быть настолько униженной, чтобы стоять на коленях на грязном полу, прислонившись лбом к потертой деревянной скамье... Почувствовать первый утешительный прилив жалости к самой себе... Мисс Мерфи заплакала.
    Она больше не будет на них смотреть.
    Однако они смотрели на нее. Они могли ее видеть. Скрючившуюся в тесной телефонной будке. Они даже могли слышать ее рыдания…
    Какая-то крупица гордости вдруг вернулась к мисс Мерфи. Она перестала плакать и посмотрела на часы. Было двадцать две минуты десятого. Всего двадцать две минуты сумели довести ее до такого состояния?
    Она уткнулась подбородком в предплечье, посмотрела на заднюю стену будки и заставила себя думать более трезво. Заправочная станция откроется только в восемь утра. Тем не менее это была ее первая твердая надежда на спасение.
    Мисс Мерфи почувствовала, как ее тело бросило в дрожь. Она могла все вытерпеть. Она должна все вытерпеть. На самом примитивном уровне. Но это требовало таких ресурсов организма, которые мисс Мерфи, наверное, ни разу в жизни не использовала. И она должна перестать думать об этой Четверке, иначе она начнет биться головой о стекло и может пораниться.
    Потом мисс Мерфи услышала, как завелся мотор машины. Они уезжали? Она не желала смотреть. Затем раздался визг тормозов. Подъехал автомобиль. Кто-то прокричал:
    — Эй, леди! Ой-ой-ой! Прошу прощения! Я сейчас вас вытащу!
    Мисс Мерфи подняла взгляд и увидела за стеклом будки мужчину с тяжелым ломиком в руках. Она с трудом поднялась на ноги и выпрямилась. Послышался благословенный хруст ломающегося дерева. И вдруг мисс Мерфи оказалась на свободе.
    Мужчина оказался владельцем заправочной станции.
    — Очень неприятная ситуация, — сказал он, поддерживая учительницу за локоть своей сильной рукой. — Сколько вы там пробыли? Я приехал так быстро, как смог. Мне нужно было одеться, и потом ехать через весь город. Думаю, дорога заняла у меня минут двадцать… Мне очень, очень жаль.
    Мисс Мерфи посмотрела на здание прачечной. Никакого автомобиля с открытым верхом там не было. Четверка исчезла.
    Она услышала, как владелец заправочной станции сказал:
    — Как только девушка мне позвонила, я старался побыстрее сюда добраться…
    — Кто вам позвонил?
    — Какая-то девушка… Сказала, что ее зовут Айви Воул.
    — Позвонила вам? Двадцать минут назад?
    — Да. Слушайте, с вами все в порядке?
    Мужчина, наверное, решил, что она может упасть в обморок, поэтому бережно повел мисс Мерфи к своей машине.
    — Я хочу заклинить дверь будки, что бы никто больше не попал в ловушку. Потом отвезу вас домой, — пообещал он.
    — Да, моя сестра... У меня для нее лекарство...
    Мисс Мерфи без сил опустилась на сиденье в салоне автомобиля. Холодный ветерок обдувал ее вспотевшее лицо. Эти ребятишки многому научились. Они приспособились. Они ее спасли. И люди действительно поверят, что они спасли учительницу. Но они двадцать минут сидели и наблюдали за ней… И ничего ей не говорили… Просто наблюдали за ее страданиями... Это была крайне утонченная, изощренная жестокость. И не потому, что они были настолько холодны и бессердечны, что не хотели признавать ее страданий. И не потому, что они были слишком молоды… или слишком эгоцентричны... или слишком невежественны. Напротив. Они не только признавали ее страдания, но и намеренно старались их продлить. И им это нравилось.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
    Когда мисс Мерфи добралась, наконец, до дома, ее сестра Дайана оторвалась от романа, в который была погружена.
    — Почему ты так задержалась, Дельфина? — спросила она слабым голосом, а потом с затаенной ревностью добавила: — Наверное, на улице очень хорошо.
    — Да, на улице приятно, — ответила мисс Мерфи, ноги у которой были, как ватные.

    Утром, вскоре после того, как прозвенел первый звонок, мисс Мерфи вызвали в кабинет директора. Когда она пришла, то обнаружила, что комната полна людей. Там был человек, который не мог быть никем иным, кроме как полицейским. А у стены, как преступники перед судейским столом, стояли в ряд Четверо.
    В это утро рыхлое и бугристое лицо мисс Мерфи было очень бледным. Увидев Четверку, она не испытала нового шока, поскольку еще не совсем отошла от прежнего потрясения. Сейчас холодные зеленые глаза мисс Мерфи смотрели, казалось, сквозь ребят.
    — Вчера вечером, — сказал мистер Мэдден, еле сдерживая гнев и волнение, — этот кабинет жестоко разгромили. Как видите, налицо факт вандализма.
    Только теперь мисс Мерфи увидела разорванные бумаги, сломанные ящики столов, чернильные разводы на стенах.
    — Эти четверо учеников, как вы знаете, уже и раньше совершали подобное... В прошлом году их простили. Но на этот раз мы с офицером полиции Дэвисом думаем, что с ними нужно поступить более строго. Я вызвал вас, мисс Мерфи, потому что они говорят… — в голосе мистера Мэддена прозвучала слабая, но отчетливая насмешка, — …что вы можете предоставить им алиби.
    — Я? — ахнула учительница.
    Глаза четверых ребят были устремлены на нее.
    — Вы ведь… — начал Стэн.
    — Молчать! — рявкнул мистер Мэдден.
    Ученики тревожно переглянулись. Директор вышел на тропу войны. В этом больше не было сомнений.
    — Этим четверым, — сказал он, обращаясь как бы к мисс Мерфи, а на самом деле — к полицейскому, — многое сходило с рук. Мы больше не можем помочь им теми мерами, которыми мы располагаем здесь, в школе. А им нужна помощь. Они в ней очень нуждаются. Помощь квалифицированных специалистов. И когда-нибудь они сами поймут, как им повезло, что они успели в нужное время получить такую помощь.
    Мистер Мэдден огляделся по сторонам.
    — Вот этот носовой платок, — продолжал он, — был найден здесь, в моем кабинете. И он их изобличает. Так что, давайте забудем всю эту чепуху про алиби и займемся делом.
    Мисс Мерфи посмотрела на носовой платок — грязноватый прямоугольник хлопчатобумажной ткани с вышитыми в углу инициалами "А. В.". "Айви Воул". Это был платок Айви.
    — Позвольте мне, — вежливо вмешался полицейский Дэвис, понимая, очевидно, что сегодня утром мистер Мэдден явно был не совсем объективен. — Мисс Мерфи, насколько я понял, вчера, до девяти часов вечера, в школе были ученики?
    — У старшеклассников занятия заканчиваются в 21:02, — снова заговорил мистер Мэдден. — После этого мистер Коллинз запирает школу. Так обычно бывает. Но когда я пришел сюда за бумагами, которые хотел взять домой, чтобы поработать с ними, здесь уже хозяйничали эти вандалы. В кабинете был выключен свет. И один из них меня ударил.
    Мисс Мерфи обратила внимание на небольшой синяк на щеке директора.
    — Это, — злорадно произнес Мэдден, — уже достаточное преступление, чтобы мы могли по-настоящему…
    Полицейский Дэвис откашлялся.
    — Давайте все же… э-э… проясним вопрос об алиби, — сказал он. — Итак, мисс Мерфи. Мистер Мэдден пришел в свой кабинет и практически поймал их с поличным… Хотя, конечно, им удалось скрыться в темноте… Это было около девяти двадцати вечера. А где были в это время вы? Вы помните?
    Мисс Мерфи не ответила. Однако она все помнила.
    — Эти четверо говорят, что вы оказались заперты в телефонной будке, — продолжал Дэвис. — Говорят, что они кого-то вызвали, чтобы вам помогли выбраться. Говорят, что они были возле вас…
    — Они так говорят?
    Голос мисс Мерфи прозвучал очень холодно.
    Все четверо содрогнулись, словно чувствительное растение, которое боится прикосновений.
    — Мы связались с владельцем заправочной станции, — совершенно спокойным голосом сказал Дэвис, — и он подтвердил большую часть их истории. Девочка позвонила ему после девяти. Вас он выпустил из будки в девять двадцать пять… ну, или минутой позже. Но владелец станции говорит, что этих четверых там не было. То есть их там не было в девять двадцать пять.
    Мисс Мерфи хранила молчание. В ее памяти выстраивался стройный временной ряд — с 21:00 до 21:25. Она вспомнила, как при тусклом освещении, стоя коленями на грязном полу телефонной будки, смотрела на часы... ровно в 21:22.
    — Видите, что получается, мисс Мерфи? — сказал Дэвис. — Они могли прийти сюда, в школу, уже после того, как позвонили владельцу заправочной станции…
    — Они и пришли, — кивнул головой мистер Мэдден.
    — Это кто-то другой… — начала Айви.
    — Замолчи, — сказал директор. — Мисс Мерфи, я призываю вас к благоразумию. Не ошибитесь.
    Мисс Мерфи начала осознавать, что сейчас вся власть находится в ее руках.
    — Вы ведь нас видели, — с укоризной произнес Стэн.
    — Конечно, видели, — поддакнул Росс.
    Глаза Айви впились в глаза мисс Мерфи. «Ну, что?» — говорили глаза девочки, в которых читалось даже легкое презрение. «Вы в ловушке, — говорили эти глаза. — Вы должны сказать правду, и вы это знаете».
    Мисс Мерфи улыбнулась и сказала правду.
    — Да, они там были. Все четверо. Они были рядом со мной.
    Она говорила спокойно и без всякого волнения.
    — Они не могли устроить здесь погром, — продолжала мисс Мерфи. — Во всяком случае не между девятью и девятью двадцатью пятью вечера. Вы это хотели от меня услышать?
    — Вот уж спасибо, — расслышала она тихий голос.
    Кто это был? Тентор?
    — Ну, раз уж она предоставляет им алиби… — сказал Дэвис и развел руками.
    — Мисс Мерфи, — сказал директор устало, — если это проявление милосердия с вашей стороны, и если вы ошибочно считаете, что их снова нужно отпустить…
    — Нет, сэр, — тихо промолвила учительница.
    — Отправляйтесь на занятия, — приказал мистер Мэдден ученикам.
    Все четверо поспешно покинули кабинет.
    — Если вы что-то скрываете… О, я знаю, что втайне вы испытываете симпатию к этим негодяям…
    Казалось, мистер Мэдден сейчас взорвется. Дэвис же внимательно прислушивался к разговору.
    — Думаю, вы ошибаетесь, — с жаром продолжал директор. — Это был наш последний шанс оказать им реальную помощь. Неужели вы этого не понимаете?
    — Я понимаю, — тихо ответила мисс Мерфи. — Но правда есть правда. И потом, это не имеет значения. Эти четверо — мусор.
    Мужчины посмотрели на учительницу удивленно и даже немного испуганно, а потом отпустили ее.

    Чуть позже, когда мисс Мерфи сидела в кабинете за своим столом, она услышала стук в дверь.
    — Войдите, — сказала она.
    Вошли все четверо и встали в ряд перед столом. Мисс Мерфи сразу поняла, зачем они пришли. Они приспосабливались. Они сделают небольшое одолжение хорошим манерам и цивилизованному поведению. Они станут умнее. Сделают вид, что идут на сотрудничество.
    — В общем, мисс Мерфи, — начал Стэн, — мы хотели вам сказать, что с вашей стороны это было здорово.
    — Сказать правду? — равнодушно спросила учительница.
    — Кто-то подбросил туда мой носовой платок, — с жалобным оттенком в голосе произнесла Айви. — Специально. Потому что все равно на нас подумают.
    — Попытаются нас подставить, — сказал Росс.
    Тентор только улыбнулся.
    — О, да, вас подставили, — сказала мисс Мерфи.
    Ее зеленые глаза равнодушно смотрели на них из-под белесых ресниц.
    — Можете идти, — промолвила она, криво усмехнувшись.
    С таким же успехом она могла бы сказать: "Убирайтесь к черту!"
    Холодная жестокость мисс Мерфи — ибо она видела, по какой дорожке они катятся, и ей было все равно — озадачила Четверку. Они переглянулись, еще немного постояли, а потом вышли за дверь. В коридоре они снова выстроились в свое привычное каре. Айви опять приняла вид сомнамбулы. Стэн, как всегда, выглядел свирепым, а Росс и Тентор разместились по флангам, не позволяя никому к ним прикасаться... или воспитывать их.
    Мисс Мерфи сидела за столом. Четверка ее больше не интересовала. Она думала о них в последний раз. Мусор! Отбросы! Родились, выросли — и уже на свалку…
×

Подробная информация во вкладках

Еще одна версия таинственного исчезновения в 1913 году американского писателя и журналиста Амброза Бирса.
Версия вроде бы фантастическая, но ‘технически’ (людоедство) вполне реальная

Ш. Армстронг: "И уже на свалку".
На мой взгляд... Неужели в этом году не было еще рассказов. Оба неплохи, оригинальны в своем роде, но тем не менее.

Доктор Фелл писал(а): Ш. Армстронг: "И уже на свалку".
На мой взгляд... Неужели в этом году не было еще рассказов. Оба неплохи, оригинальны в своем роде, но тем не менее.

Достойные рассказы, наверное, были. Но организаторы премии выбрали почему-то эти.

Д. Керш ‘Секрет бутылки’ ｢1958｣ +

Д. Керш ‘Секрет бутылки’ ｢1958｣ +

Re: Д. Керш ‘Секрет бутылки’ ｢1958｣

Re: Д. Керш ‘Секрет бутылки’ ｢1958｣ +

Re: Д. Керш ‘Секрет бутылки’ ｢1958｣ +