[̲̅I]

   Однажды, возвратившись из банка, где я имел удовольствие внести на наш счет шестизначную сумму (наш недельный заработок), я мимоходом спросил своего босса Пенелопу Питерс, какой необыкновенный талант позволил ей добиться таких невероятных успехов. Ведь Пенелопа из-за какого-то генетического изъяна страдала ужасной агорафобией[1]. Стоило Пенелопе только выйти из дому, как ее охватывал сильнейший приступ паники, приводивший ее в полное умственное и физическое расстройство. Однако, работая в своем кабинете, в самом сердце Манхэттена, она неделю за неделей зарабатывала огромные деньги, решая проблемы, которые ставили в тупик самых высокопоставленных и влиятельных людей по всей стране, а порой даже и во всем мире. Последние пять лет я был ее помощником; мастером на все руки; ее глазами, ушами и ногами. Я часто наблюдал проявления гениальности Пенелопы и привык, что она может творить чудеса. Я просто хотел узнать, как она это делает.
    — Интеллект и личные качества, — ответила Пенелопа, едва заметно сверкнув зелеными глазами. Это была ключевая реплика одного из самых старых и глупых анекдотов, и она любила ее повторять.
    — Как же! — возразил я. — Приберегите это для газетчиков. Скажите мне правду. Последние пять лет моей жизни я был у вас на посылках, ходил в букинистические магазины, посещал заседания совета директоров и ловил преступников. Пришло время узнать ваш секрет. — Затем, чтобы показать, что на самом деле я не сержусь на нее, я добавил: — Пожалуйста.
    — Ну ладно, — сказала Пенелопа, поднимаясь из-за своего величественного стола из черного дерева, стоявшего в центре кабинета. — Подозреваю, что вы не поверите, будто я пользуюсь магическим шаром, который показывает будущее?
   — Нет, — ответил я, — ни планшеткой для спиритических сеансов, ни мешком старых костей в чулане. Мне нужен настоящий товар. Тогда я наконец-то смогу заняться собственным бизнесом, а начну я с того, что опубликую в интернете большое рекламное объявление: "Шон О’Брайен. Расследования. (Бывший помощник пресловутой Пенелопы Питерс, лучший решатель проблем в мире)".
   Пенелопа нахмурилась.
   — Вы же не хотите в самом деле уйти от меня? — спросила она. — Мне потребуются годы, чтобы обучить другого помощника.
   — Десятки лет, — заметил я с усмешкой. — Вам потребуются десятки лет. Если не вся жизнь.
   — Кроме того, — сказала она, — я уже несколько лет не посылала вас обшаривать букинистические магазины. Теперь я покупаю все в интернете, а покупки мне доставляет Fed Ex[2].
   — Один раз мне пришлось плыть на пароме в Хобокен[3]… — начал я, но мисс Питерс остановила меня, махнув рукой.
   — Довольно, довольно — сказала она. Пенелопа подошла к книжному шкафу из красного дерева, занимавшему всю левую стену от пола до потолка, и положила руку на корешок зачитанной до дыр книги.
   — Всему, что я знаю, меня научила эта книга. Читайте ее, постигайте ее и не забывайте ее. Это все, что вам нужно, чтобы стать в точности таким, как я.
   Я сомневался в этом. Мой рост шесть футов и два дюйма, вес — двести сорок фунтов, я учился в колледже благодаря футбольной стипендии[4]. Я получил диплом по специальности бухгалтерский учет, работал полицейским и имел черный пояс по каратэ. Я мог "уболтать" любого, обладал почти фотографической памятью и умел выполнять инструкции. Мои глаза и волосы были черны как уголь, и никто не принял бы меня за кинозвезду. Любое сходство между мной и моим боссом могло быть лишь плодом воображения.
   Со своими пятью футами и семью дюймами роста, 110 фунтами веса, зелеными глазами и каштановыми волосами, Пенелопа Питерс могла бы стать топ-моделью, если бы похудела на 15-20 фунтов и была в состоянии выходить из дому для съемок. Поскольку о втором не могло быть и речи, у нее не было причин задумываться и над первым. Я не думаю, что это ее беспокоило. Пенелопа не любила подчиняться чужим приказам, потому-то много лет назад, когда ее агорафобия только начала проявляться, она и занялась своим консультационным бизнесом. С тех пор она преуспела в решении таких проблем, которые ставили в тупик всех остальных. Ее IQ[5] был просто запредельным, и ее кабинет был заполнен редкостными безделушками и дорогими подарками от довольных клиентов со всего света. Никакая книга не могла бы научить ее всему этому. Я не глупец. Я знаю, каков мой босс. Впрочем, мне стало любопытно. Я взял книгу.
   — "Знак четырех". Сэр Артур Конан Дойль, — прочел я вслух. — Шерлок Холмс? Всему, что вы знаете, вы научились у Шерлока Холмса?
   — Элементарно, мой дорогой О’Брайен, — сказала Пенелопа с улыбкой.
   — Это же не настоящий человек. Он персонаж книги.
   — Настоящий или нет, он знает, как разгадывать загадки, — сказала Пенелопа. — Такие загадки, как проблемы с бизнесом или проблемы с убийством.
   — И как же это? — спросил я.
   Пенелопа взяла у меня из рук "Знак четырех" и, полистав книгу, нашла свою любимую страницу. Она прочла вслух: "…отбросьте все невозможное, то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался".
   — Вот и всё, — сказал я с сомнением. (Признаюсь, я был не особенно впечатлен. Подозреваю, это объясняет, почему я помощник, а Пенелопа — босс.) — И это всё?
   — И ничего более, — сказала Пенелопа, бережно поставив книгу на полку, на ее прежнее место. — Острый ум, внимание к деталям и этот девиз — вот все, что нужно, чтобы решить самые трудные загадки, которые вам когда-либо могут встретиться.
   — В это трудно поверить.
   — Вы сами убедитесь, — сказала Пенелопа.
   И, разумеется, я убедился в этом меньше чем через месяц, когда Пенелопа разгадала тайну убийства в стране обезьян.

[̲̅II]

   Вообразите, если можете, четырехэтажное здание, квадратное в плане, построенное из стали и бетона, с огромными панорамными окнами на каждом этаже, с круглой регистрационной стойкой внизу и с бетонной шахтой, где находятся два больших лифта, в центре этого квадрата. В случае пожара или какой-нибудь другой катастрофы оба лифта немедленно будут заблокированы и не двинутся с места, пока не прозвучит сигнал, что все в порядке. По углам квадрата расположены четыре пожарных лестницы. В случае аварии вам остается только бежать по ним вниз к выходу на первом этаже. Конечно, если вам это удастся, потому что другого способа добраться с верхних этажей до выхода нет.
   К каждой из четырех сторон квадрата подходит короткое прямоугольное крыло шириной около двадцати футов и длиной тридцать футов. В них нет окон или иных отверстий, а толщина железобетонных стен более двух футов.
   В каждом из этих крыльев находится отдельная лаборатория. Днем, чтобы попасть в лаборатории, на регистрационной стойке нужно получить специальный электронный пропуск. Эти пропуска изготавливают каждое утро с помощью генератора случайных чисел, и они действительны только на текущий день. На верхних этажах их необходимо весь день носить с собой. Если кто-нибудь без такого пропуска будет обнаружен одним из множества детекторов, расположенных по всему зданию, немедленно прозвучит сигнал тревоги и вход в здание будет заблокирован, до тех пор, пока нарушителя не поймают. Из-за опасного характера работ, которые здесь производятся, каждая лаборатория имеет собственный запас воздуха и снабжается электроэнергией от собственного генератора.
   Однако Служба национальной безопасности считала, что эти меры предосторожности недостаточны. Поэтому с обеих сторон вход в лабораторию можно было блокировать еще и сдвигающимися бетонными плитами. Без сомнения, это был самый мощный дверной косяк, который когда-либо был создан.
   Когда я впервые увидел эти плиты, у меня отвалилась челюсть, и я с минуту простоял в благоговейном ужасе. Каждая плита была 6 футов высотой, 10 футов шириной и 2 фута толщиной. Они были сделаны из железобетона, уложенного в металлическую раму. Каждую плиту приводил в движение электрический двигатель. Когда лаборатории запирали на ночь, плиты скользили навстречу и, встретившись, образовывали наглухо закрепленную дверь, которую никто, даже обладай он силой Самсона или Геркулеса, не смог бы открыть.
   — Вы ожидаете вторжения инопланетян? — вслух удивился я.
   — Осторожность никогда не помешает, — сказал капитан Энтони Рэкхэм, сопровождавший меня в этот день. — Лучше соблюдать осторожность, чем жалеть потом, когда вам приходится иметь дело с чумой или вирусом Эбола.
   Я пожал плечами, это полностью соответствовало шутливому прозвищу здания — "Плита". Чем меньше я проведу времени в этом здании, тем лучше. Я надеялся, что Пенелопа быстро найдет разгадку этого преступления.
   — В письме, которое я получил этим утром, — сказал я, — говорится, что сотрудникам разрешено оставаться в лабораториях на ночь, когда они работают над каким-нибудь проектом?
   — Если они хотят, — сказал Рэкхэм, — не следует думать, что если мы военные, то мы не способны понять проблемы ученых. В каждой лаборатории есть холодильник, микроволновка, койка и ванная комната с душем. Некоторые из наших ученых проводят целые недели здесь, не покидая лабораторий. Они посвятили себя работе ради безопасности нашей страны.
   То, что Рэкхэм назвал "посвятить себя работе", я определил бы как одержимость. Но я был слишком вежлив, чтобы сказать это. Особенно, если учесть, что капитан был на добрых два дюйма выше меня и выглядел так, словно явился из фильма про Конана-варвара. При этом, однако, он был элегантным и холеным, в своем безукоризненно отглаженном мундире и сверкающих черных ботинках. Рэкхэма приставили ко мне, едва я вошел в здание, полчаса назад. Я так и не понял, был ли он моим сопровождающим или конвоиром. Но это было не важно. Я был здесь всего лишь записывающим устройством моего босса.
   Звонок раздался в полночь. Человек умер при загадочных обстоятельствах. Его обнаружили в закрытой на замок и запечатанной бетонными плитами лаборатории. Никто не мог сказать, имело место преступление или нет, и это нужно было решить немедленно. Полиция и ФБР были озадачены. Связались с Пенелопой Питерс. Вот почему я оказался рано утром в "Плите", секретном правительственном комплексе в пятидесяти милях от Манхеттена. Меня предупредили, чтобы я не сообщал, в каком направлении от Манхеттена нужно отмерить эти пятьдесят миль. И по тону человека в телефоне я понял, что он не шутит.
   — Теперь, когда мы изучили планировку здания, — сказал я, — как насчет того, чтобы показать мне место преступления?
   — Вы командуете, — сказал Рэкхэм, указав мне на один из лифтов, — Это наверху.
   Я с присущей мне наблюдательностью отметил, что в лифте было две камеры слежения. В этом здании не было абсолютно никаких шансов, что кто-нибудь сможет подняться наверх незамеченным.
   — Мы не любим нежданных посетителей, — сказал Рэкхэм в ответ на мой незаданный вопрос, когда мы вышли на четвертом этаже. — Веществами, которые хранятся в этих лабораториях, можно истребить полпланеты. Это настоящий супермаркет для террористов.
   — Потрясающе, — сказал я. — Вы думаете, доктора Шнайдера убили вражеские агенты?
    — Я не детектив, — сказал Рэкхэм, немного самодовольно, это была первая эмоция, прозвучавшая в его бесстрастном голосе. — У меня нет никаких предположений, кто убил Шнайдера, если его вообще кто-то убил. Он мог умереть от естественных причин. Если бы мне пришлось работать в его лаборатории, у меня был бы инфаркт каждую неделю.
   Рэкхэм провел меня к лаборатории, у которой была натянута желтая полицейская лента. Перед дверью стояли два морских пехотинца с винтовками в руках. Они встали по стойке “смирно”, когда мы приблизились. Капитан открыл дверь в лабораторию и отступил в сторону.
   — После вас, — сказал он. В лаборатории горел свет. Его никогда не выключали. — Место преступления.
   Я не знал, чего именно ожидать, но все, что я мог бы вообразить, мгновенно испарилось, едва я вошел в лабораторию. От того, что я увидел, услышал и унюхал.
   — Добро пожаловать в страну обезьян, — сказал Рэкхэм. Самодовольство в его голосе стало гораздо заметнее.

[̲̅III]

   Я должен был бы приготовиться, зная, что почти вся работа в Плите связана с биологическим и химическим оружием, но я не был готов к такому. Всю заднюю стену лаборатории, от пола до потолка, занимали клетки с обезьянами. Их было штук пятьдесят. В каждой клетке, которые мало чем отличались друг от друга, сидело по одной маленькой обезьянке — по одной маленькой визжащей обезьянке. Они казались очень несчастными в этих тесных клетках, где они едва могли пошевелиться. На голову каждой обезьянке была надета шапочка, из которой торчали электроды. С ужасом я осознал, что ученые удалили обезьянкам верхнюю часть черепа, вонзив электроды им в мозг, а затем прикрыли эту ужасающую хирургическую операцию шапочками, словно адскими шутовскими колпаками. Не удивительно, что обезьянки визжали. Общий гвалт десятков обезьян был невыносим.
   Мучений животным добавляло то, что клетки были выстроены рядами, и у каждой клетки был сплошной металлический пол, чтобы еда и отбросы не проваливались сквозь прутья, поэтому обезьянки на нижних уровнях жили в вечном мраке. Тем, что жили на верхних рядах, было светло, но, так как свет никогда не выключали, они жили при вечном солнечном свете. И то, и другое было жестокой пыткой.
   Незачем говорить, что вонь от недоеденной пищи, отбросов и мочи не улучшала мое мнение об этой лаборатории. Как кто-то мог заниматься исследованиями в подобном месте, было выше моего понимания, но, опять же, я ведь не ученый. Я повернулся к Рэкхэму.
   — Разве нет законов о жестоком обращении с животными? — сказал я. — Мы действительно позволяем удалить им часть черепа и в прямом смысле замучить их до смерти?
   — Ну да, мы позволяем. Вот таким образом проводят фундаментальные исследования: на животных. И они хуже, чем то, что вы видите здесь. Как я слышал, исследователи не дают животным много есть и пить, они дают воду и еду обезьянкам, только если те не сопротивляются экспериментам. Что же касается освещения клеток и подобных вещей — поговорите с подрядчиком, который построил это здание для Службы национальной безопасности, — сказал Рэкхэм. — Они словчили, но выполнили работу быстро. Друзья в “высших кругах” хотели результатов, и, если несколько законов были нарушены, никто не жаловался.
   Считайте меня наивной деревенщиной. Мне следовало бы знать, что даже во время войны с террористическими группировками или с радикалами, по той или другой причине, контракты в обход конкурса и откаты никогда не выходили из моды. И я должен был бы понять, что если общественность не слышит о пытках, это не означает, что пытки не продолжаются.
   — Взгляните на эту стену, — сказал Рэкхэм, не пытаясь скрыть гнев и презрение в голосе. — Здесь трещины в бетоне из-за протечек и проседания фундамента. У нас мыши в подвале, а летучие мыши гнездятся на крыше.
   — Летучие мыши?
   — Летучие мыши, — повторил Рэкхэм, — бетонные стены, хорошие и сухие, лучше, чем большинство пещер. Приезжайте к этому комплексу ночью, и вам покажется, что вы в Трансильвании.
   Летучие мыши, чума и вирус Эбола, хирургические операции на мозге обезьянок, электроды и здание, которое называют "Плита", — я начал чувствовать себя так, словно очутился в скверном фильме ужасов. Я посмотрел на пол. Перед обезьяньими клетками голубым мелом был очерчен силуэт. Он указывал положение тела доктора Карла Шнайдера.
   Профессор-нейробиолог был найден прошлым утром, когда его помощник вошел в лабораторию. Шнайдер упал перед клетками. Одна из клеток была открыта, и какая-то обезьянка сидела возле лабораторного стола, вереща над холодным телом. Ученый работал над секретным проектом, связанным с обезьянами и неизлечимыми нарушениями двигательных функций организма, и проводил ночи в лаборатории. Он был один, когда бетонные плиты заперли его, и не было никаких свидетельств, что блоки отодвигали ночью. В сущности, ученый был заперт внутри бетонной коробки. Никто не мог войти, и никто не мог выйти.
   Все свидетельствовало о том, что Шнайдер только что вынул животное из клетки, когда его сразил сердечный приступ. Обе руки были заняты отбивавшейся обезьянкой, и доктор не смог достать телефон и вызвать помощь. Все подтверждало, что у Шнайдера, к несчастью, случилась внезапная остановка сердца, и он мгновенно умер.
   Не было следов борьбы. На теле не было никаких ран и даже царапин. Еда и напитки в холодильнике были исследованы, яда не обнаружили. Аналогично можно было исключить и отравляющие газы: они убили бы не только доктора, но и обезьянок. Результаты вскрытия также указывали на смертельный сердечный приступ.
   Зачем же тогда этот безумный звонок Пенелопе Питерс и мое присутствие в лаборатории на следующий день? Потому что доктору Карлу Шнайдеру был тридцать один год, у него было превосходное здоровье, и, насколько всем было известно, он не имел вредных привычек. Такие люди обычно не умирают от сердечного приступа.
   — Был какой-нибудь телефонный звонок? — спросил я, заранее зная ответ.
   — Нет, ни входящих, ни исходящих, — сказал Рэкхэм. — Если вам интересно, система телефонной связи работает прекрасно. Мы немедленно проверили ее, как только нашли тело. По-видимому, он умер раньше, чем смог связаться с дежурным. Впрочем, это не имеет значения. После того как лабораторию запечатывают, она остается в таком состоянии до утра.
   Я обошел лабораторию, осмотрел бетонные стены, заметил крошечные отверстия наверху. Достаточно большие, чтобы через них мог заползти паук или кто-то такого же размера. “Атакован крошечными летучими мышами”, — подумал я, но потом отказался от этой идеи, решив, что это маловероятно. Возможно, ядовитые насекомые? Я прочел слишком много шпионских романов.
   — Не мог ли проект, над которым он работал, стать причиной смерти?
   — Нет, — сказал Рэкхэм. — Все, что могло бы убить человека, убило бы и обезьян. А они все еще живы.
   Определенно. Животные непрерывно визжали, пока я рыскал вокруг, стараясь выглядеть так, словно знаю, что делаю. Яркий свет и визг обезьян — этого достаточно, чтобы заставить человека напиться. Но убить? Я не мог понять, каким образом.
   — Он мог испугаться до смерти? — спросил я, понимая, как нелепо это звучит. — Шнайдер боялся насекомых? Может быть, уборщик нарисовал на стене картинку, которая становится видна, только если выключить свет?
   Рэкхэм фыркнул.
   — Доктор Шнайдер был самым рассудительным человеком, которого я когда-либо встречал. Он был совершенно лишен воображения. Это не тот человек, который может испугаться невидимых чернил. Кроме того, все технические работники — морские пехотинцы с допуском к совершенно секретной работе. К тому же свет в лаборатории никогда не выключают.
   На стене над столом в золотой рамке висел документ, свидетельствующий, что Шнайдер в прошлом году победил в престижном научном конкурсе и получил приз в 100 тыс. долл. Фотография в рамке, на которой худощавый бледный человек с жидкими каштановыми волосами, в плавках стоял рядом с такой же бледной белокурой женщиной, одетой в скромный купальный костюм, одиноко стояла на столе.
   — Это Шнайдер? — спросил я.
   — Единственный и неповторимый, — сказал Рэкхэм. — С профессором Мэри Винфрей из чумной лаборатории этажом ниже.
   — Карлу, с огромной любовью. Мэри. — Для меня это звучит как возможный мотив убийства. Любовь, как утверждает песня, меняет все. — Давайте навестим профессора Винфрей.

[̲̅IV]

   Если лаборатория Шнайдера была страной обезьян, то владения Винфрей были городом мышей. Лаборатория леди-профессора находилась этажом ниже места преступления и была устроена точно так же, как и помещение этажом выше. Клетки у задней стены, научное оборудование всех видов — слева, минимальные удобства, необходимые для жизни, — справа. Когда мы вошли, Винфрей изучала под микроскопом какой-то срез, а два ассистента в белых халатах у задней стены кормили мышей. Профессор подняла на нас большие серо-голубые глаза.
   — Могу я чем-то помочь вам, джентльмены? Это служебное помещение.
   — Все это здание — служебное помещение, профессор, — сказал Рэкхэм. — Все мы это знаем. Я капитан Рэкхэм, а это мистер О’Брайен. Мы расследуем смерть доктора Шнайдера.
   — О, да, — сказала Винфрей, легкая краска появилась на ее щеках. — Карл умер. Такое несчастье. Расследование? Я не понимаю. Я думала, он умер по естественным причинам?
   — Сердечный приступ в 31 год? — спросил я. — Слишком рано для сердечных болезней, вам не кажется?
   Винфрей встала. Ее пальцы дрожали. Она выглядела так, словно готова была улететь прочь.
   — Я… я никогда не задумывалась об этом. Но почему вы расспрашиваете меня? Карл и я не были очень близки. Последний раз я разговаривала с ним неделю назад.
   — У него на столе стоит фотография, — сказал я. — Подписанная вами. С огромной любовью.
   Профессор издала высокий хихикающий звук, который напугал мышей у задней стены, и они запищали.
   — Недолгий курортный роман, прошлым летом. Несколько недель на солнце. Уверяю вас, тут нет мотива для преступления. Карл и я все еще хорошо относились друг другу. Иногда мы даже говорили о другой поездке, но это всегда заканчивалось ничем. Потому что ни один из нас не мог отказаться от своей первой любви.
   — От первой любви? — переспросил я.
   — От нашей работы, разумеется.
   — Ладно, — ответил я. — Был кто-нибудь, кроме террористов или активистов ПЕТА[6], желавший навредить доктору Шнайдеру? Обиженные родственники? Старые подружки?
   — Не-е-е-т, — сказала Винфрей, растянув это слово в целое предложение. — Карл не общался с людьми вне этого комплекса. Как и все мы. Мы посвятили себя работе. Она — вся наша жизнь.
   Я кивнул. Одержимость. Прекрасно для страны. Плохо для расследования убийства.
   — Меня даже не было здесь в ту ночь, — продолжала Винфрей. — Я читала лекцию в университете. Вам бы стоило спросить Отто, не случилось ли чего-то странного. Он всегда все знает.
   Мы задали еще несколько вопросов и оставили профессора Винфрей. Если она виновна в убийстве Шнайдера, то я — обезьяний дядюшка. Впрочем, мне случалось и ошибаться. Много раз.
   — Кто это — Отто? — спросил я.
   — Первый этаж. Отто Клэкс, профессор нейробиологии, человек, ответственный за нашу программу МЭМС[7]. — Рэкхэм вздохнул. — Еще один гений без навыков социального общения. По крайней мере, он в своей лаборатории не работает с животными. В его лаборатории не хватит места для чего-то еще, кроме него самого и его эго.
   МЭМС — микроэлектромеханические системы — новая технология изготовления микроскопических механизмов, использующая старые инструменты и методы, разработанные для индустрии интегральных схем. Такие механизмы изготавливаются на стандартных кремниевых пластинах. Поскольку для создания МЭМС используется то же оборудование и те же технологии, что и для изготовления интегральных схем, ничто не мешает формировать электронные схемы на одном кристалле с микромеханизмами. Это позволяет снабжать микромеханизмы интеллектом и создавать очень интересные устройства. Хотя их размеры были невообразимо малы, они вызывали самый горячий интерес в военных кругах. Я отметил, что оба — Шнайдер и Клэкс — были нейробиологами, однако в то время как Шнайдер сосредоточился на изучении мозга, Клэкс сделал упор на МЭМС.
   — Почему нейробиолог занялся МЭМС? — спросил я Рэкхэма.
   Он пожал плечами.
   — Они создают крошечные механические устройства и имплантируют их в мозг животных. Клэкс создает устройства, Шнайдер использует их. Клэкс делает самую трудную часть работы, Шнайдеру достается слава. Хотя я не назвал бы славой награду за мучение и убийство животных.
   Я был согласен с Рэкхэмом. Зарплата и Клэкса, и Шнайдера — не что иное, как кровавые деньги.
   Если бы у Отто Клэкса остались хоть какие-то следы индивидуальности, он мог бы играть роль сумасшедшего ученого в фильмах ужасов. У него определенно был подходящий вид: рост шесть футов и шесть дюймов, и вес не более пятидесяти фунтов. Такой тощий, что, если бы он повернулся боком, он не отбрасывал бы тени. Блестящие черные волосы, тоненькие усики и бегающие черные глазки. Он говорил тихо и очень быстро, что делало его речь почти невнятной.
   — Чего вы от меня хотите? — спросил он через мгновение после того, как мы представились. — В любом случае, я слишком занят, чтобы о чем-либо говорить с вами. Слишком, слишком занят для пустой болтовни. Мне и без того не хватает времени. Чего вы хотите, зачем беспокоите меня?
   — Доктор Шнайдер умер в своей лаборатории прошлой ночью, — сказал Рэкхэм. — Профессор Винфрей посоветовала нам спросить вас, не случилось ли чего-то необычного в комплексе в тот вечер.
   — Мэри так сказала? — сказал Клэкс. — Не знаю, почему она так думает. Я был в лаборатории, работал, как обычно. Всю ночь, каждую ночь. Запертый здесь, как крыса в западне, не мог ни выйти наружу, ни сделать что-нибудь, кроме как ждать утра. Если даже что-нибудь странное и случилось, я не мог бы узнать об этом. Только не я, запертый за этими бетонными плитами.
   — Кроме того, — продолжал Клэкс, — Шнайдер работал с обезьянами, а я ненавижу обезьян. Грязные, жалкие маленькие твари. Я ничего не выигрываю от смерти Шнайдера. Единственный, кому это выгодно, — Эррондс, его ассистент. Поговорите с ним, только у него был мотив. А теперь идите прочь. Мне нужно создавать механизмы, писать отчеты. Идите, идите. Хватит отнимать мое время.
   Марвин Эррондс пожелал Шнайдеру доброй ночи, когда лабораторию заперли и заблокировали, и обнаружил труп профессора в центре лаборатории на следующее утро. В соответствии с теми немногими историями про загадки запертой комнаты, которые я читал, это делало его самым вероятным кандидатом на роль убийцы его босса. К сожалению, ни одна из этих историй не могла объяснить, как Эррондсу удалось справиться с этой задачей, если его не было в лаборатории. Они также не могли объяснить, почему два морских пехотинца видели Шнайдера живым, когда запирали лабораторию.
   — Я? Убил профессора? — сказал Эррондс, невысокий полный мужчина с бритой головой и голосом, рокотавшим, словно из мегафона. Как я догадался, чтобы перекрикивать обезьян. — Такой глупости я еще не слышал. Конечно, я работал в лаборатории, но доктор Шнайдер был гением. Кроме того, профессор — мой друг. Конечно, он был помешан на своей работе, но все было нормально. Он всем нравился.
   — Доктор Клэкс утверждает, что… — начал я.
   — Доктор Клэкс — дурак, — сказал Эррондс в бешенстве. Он ткнул пальцем размером с сосиску мне в лицо. — Этот парень — сумасшедший параноик. Подозревает каждого в краже идей.
   Следующие пять минут допроса Эррондса убедили меня, что если он изобрел необыкновенный способ убийства — это была бы первая его самостоятельная мысль. Он был в сущности уборщиком с ученой степенью по биологии. Я мысленно вычеркнул его из списка подозреваемых, в котором у меня не осталось ни одного кандидата из трех.
   — Вы не хотите теперь опросить профессоров из восточного крыла? — спросил Рэкхэм, когда я закончил с Эррондсом.
   — Конечно, почему бы нет, — ответил я и почувствовал, что это будет долгий, очень долгий день.

[̲̅V]

   Я вернулся домой около девяти вечера. Пенелопа сидела перед телевизором и смотрела сериал "Закон и порядок". Она взглянула на мою кислую физиономию и отправила меня на кухню.
   — Джулиан приготовил креветки на ужин. В холодильнике, должно быть, что-то осталось. Поешьте, выпейте, а потом все расскажете.
   Описание моего дня заняло около двух часов. Пенелопа только один раз прервала мое выступление:
   — Летучие мыши? Вы действительно видели летучих мышей?
   — Они летали над крышей, когда я уходил, — заверил я ее. — Маленькие, но определенно это были не птицы. Летучие мыши.
   Пенелопа откинулась назад, позволив мне продолжать. Я, как обычно, прекрасно изображал видеокамеру, описывая в мельчайших деталях все, что видел, слышал и ощущал все то время, пока был снаружи. Когда я наконец закончил, Пенелопа с трудом подавляла зевоту.
   — Знаю, это не слишком захватывающая история, — сказал я, — но, если кто-то совершил преступление в этом месте, я ума не приложу, как он мог это сделать.
   — Это потому, что вы забыли совет Шерлока Холмса, — сказала Пенелопа, вставая из-за стола. — Я собираюсь пойти спать. Думаю, и вы тоже. Завтра на совещании нам нужно быть в хорошей форме.
   — Совещание? У нас завтра будет совещание?
   — Конечно, — сказала Пенелопа. — Разве есть лучший способ разоблачить убийцу?
   
   Если Пенелопа Питерс чего-то хочет, Пенелопа Питерс получает это. Особенно, если она работает на правительство и им нужен результат.
   На следующий день в восемь часов вечера раздался звонок в дверь, и я, одетый в черный смокинг и чувствуя себя почти идиотом, открыл. На крыльце стояли капитан Рэкхэм, Мэри Винфрей, Отто Клэкс и Марвин Эррондс. За их спинами виднелись двое морских пехотинцев. Наши гости прибыли.
   Как мне было приказано, я проводил их в гостиную, где Джулиан и я заранее приготовили все, как нам велела наш босс. Маленький круглый столик стоял в центре помещения, накрытый черной тканью. На середине стола лежал хрустальный шар, который я еще раньше днем взял на прокат в манхэттенском магазине театральных принадлежностей. Шесть деревянных стульев стояли вокруг стола. Все было устроено в точности так, как захотела Пенелопа. Первой вошла Мэри Винфрей, затем Рэкхэм, Отто Клэкс, я и Марвин Эррондс. Белый стул предназначался для моего босса.
   Вошла Пенелопа в вихре черного шелка. Она выглядела, как какая-то цыганка-гадалка с волосами, собранными в узел и несколькими нитками бижутерии на шее.
   — Спасибо, что пришли на сегодняшнее собрание, — сказала она, кивая каждому. — Прощу вас, садитесь.
   — Это безумие, — сказал Клэкс, — чистое безумие.
   Однако он сел. Больше никто ничего не сказал, но, казалось, все были озадачены.
   — А сейчас, прошу вас, возьмитесь за руки, чтобы получился круг, — скомандовала Пенелопа. — Это относится и к вам, доктор Клэкс.
   — Мы попусту тратим время, — сказал Клэкс, вытащив руки из карманов пиджака и сунув свои холодные пальцы Рэкхэму с одной стороны и мне — с другой. — Я хотел бы вернуться в свою лабораторию, работать.
   — Работать, — сказала Пенелопа, — или планировать новое убийство?
   — О чем вы тут болтаете? — сказал Клэкс, пытаясь освободить руки. Но он не мог. Это и было целью всего спектакля: убедиться, что Клэкс не сможет воспользоваться миниатюрным блоком управления, который морские пехотинцы позже нашли в его левом кармане.
   — Я никогда не дотрагивался до Шнайдера, — заявил Клэкс, — Я всю ночь был в моей лаборатории.
    — Верно, вы там были, — сказала Пенелопа.— В безопасности и покое в вашей лаборатории, пока МЭМС-робот, запрограммированный вами, прокрался через трещины в бетонной стене и убил профессора Шнайдера.
    — Как-как? — Я был так удивлен, что почти отпустил холодные пальцы Клэкса. Почти.
    — МЭМС-роботы так малы, что могут протиснуться в отверстие размером в тысячные доли дюйма, — сказала Пенелопа. — Благодаря искусственному интеллекту их можно запрограммировать, чтобы они вмонтировали себя в более крупные машины, как только они достигнут цели. Например, они могут пробраться в щель между стеной и потолком, а затем соединиться с более крупным летающим роботом. Их можно запрограммировать найти и атаковать определенную цель: в нашем случае профессора Шнайдера. Устройство доктора Клэкса несло груз синильной кислоты, который оно затем поместило на жало механического москита.
   — Цианистый газ убивает людей практически мгновенно — сказал я, начиная понимать, о чем говорит Пенелопа. — Результат похож на смерть от сердечного приступа, а все следы в трупе исчезнут через пару часов. Но как москит мог нести достаточно газа, чтобы убить Шнайдера?
   — Все дело в том, чтобы выбрать подходящий момент, — сказала Пенелопа, — Клэкс знал, что рано или поздно в течение ночи Шнайдер вытащит одну из обезьян из клетки. Так как обе руки будут заняты, профессор не сможет защититься от атаки, и будет убит.
   — Механический москит…
   –…влетел в ноздрю доктора Шнайдера и впрыснул синильную кислоту в его носовой проход, — сказала Пенелопа, заканчивая мою мысль. — Крохотная доза, если вдохнуть ее на таком близком расстоянии, может убить мгновенно.
   — Но почему? — сказала Мэри Винфрей, она обращалась не к нам, а к Клэксу. — Почему, ради всего святого, вы убили Карла?
   Клэкс поднялся из-за стола, возвышаясь всеми своими шестью футами и шестью дюймами и пытаясь освободить руки, потрясал в воздухе кулаками.
   — Как вы только можете спрашивать, Мэри? Я делал всю работу. Он получал все награды. Ему достались деньги, известность, слава. И благодаря всему этому он получил вас.
   — Меня? — сказала она. — Причем же здесь я?
   — Он вожделел вас, а я не мог допустить этого, — сказал Клэкс, в его голосе послышались очень странные нотки. — Я желал вас, а вы ни разу даже не взглянули в мою сторону, Мэри. Мой робот-шпион подслушал ваш телефонный разговор с ним на прошлой неделе. Он старался соблазнить вас. Предлагал вам новую поездку. Вот когда я решил убить его. Ему не следовало получать награды, которые полагались бы мне, деньги и почести, которые должны были быть моими, а теперь еще и вас! Я просто не мог допустить этого!
   — Вы, — сказала Мэри Винфрей, — очень больной и запутавшийся человек. Вы безумны, Клэкс.
   
   Итак, в конце концов, доктора Шнайдера убили зависть и ревность. Не обезьяны. Не летучие мыши. Как ни странно, нечто смертоносное смогло проникнуть в крепость под названием "Плита". Там, куда никто не мог ни войти, ни выйти, произошло убийство.
   Морские пехотинцы нашли горсть крохотных механизмов в правом кармане Клэкса, а миниатюрный блок управления в левом. Неопровержимое доказательство того, что он использовал таких миниатюрных роботов для убийства и зловещее напоминание о том, что уловка Пенелопы спасла от смерти кого-то еще.
   — Я просила капитана Рэкхэма доставить сюда этим вечером вас двоих вместе с Клэксом, чтобы он не догадался, что мы подозреваем именно его, — объяснила Пенелопа Эррондсу и Винфрей, когда морские пехотинцы вместе с арестованным удалились. — И еще я подумала, что, поскольку вы были друзьями доктора Шнайдера, вам будет приятно помочь разоблачить его убийцу.
   — Изумительная дедукция, — сказал Эррондс. — Как вы догадались, что это был Клэкс?
   — Она спросила у Шерлока Холмса, — ответил я.

Notes

• ↑ [1]. Агорафобия (греч. aγopά — площадь и φόβoς — страх) — боязнь открытого пространства; бессознательный страх, испытываемый при прохождении без провожатых большой площади или безлюдной улицы.

• ↑ [2]. Fed Ex Corporation — американская компания, предоставляющая почтовые, курьерские и другие услуги логистики по всему миру.

• ↑ [3]. Хобокен — город в США, штат Нью-Джерси.

• ↑ [4]. Спортивная стипендия — деньги, которые выделяет учебное заведение на оплату образования, проживания и питание спортсмена на время учебы. Спортивные стипендии даются абитуриентам, которые имеют успехи в том или ином виде спорта; в данном случае, видимо, в американском футболе.

• ↑ [5]. IQ (коэффициент умственного развития) — количественная оценка уровня интеллекта человека. Определяется с помощью специальных тестов.

• ↑ [6]. ПЕТА — PETA (People for the Ethical Treatment of Animals) — организация "Люди за этичное обращение с животными".

• ↑ [7]. Поскольку в следующем абзаце идет краткое описание МЭМС, и поскольку я не специалист в этой области и не очень сильна в технических терминах, то вместо перевода соответствующего места из рассказа я вставила описание МЭМС из статьи "Технологии МЭМС" (Журнал Радиолоцман, июнь 2012; интересующиеся подробностями могут посмотреть статью по ссылке https://www.rlocman.ru/review/article.h ... 47959)

Интересно, но как-то "технологично", что ли

1. В принципе, узнав о том, что в одной из лабораторий ученые занимались созданием наномеханизмов, становится сразу понятно, что убийство связано именно с их использованием.
Ведь "запертую комнату" можно сделать совершенно изолированной для человека, но невозможно сделать всё настолько герметичным, чтобы остановить наноботов, которые могут быть размером с крупную молекулу. Наноботов можно запустить не только через щели в бетонных стенах, но и через вентиляцию, и через водопроводные краны и другие технологические отверстия (которые наверняка были в лаборатории).

Я до конца думал, что наномеханизмы в рассказе - это ложный ключ.

А подозревал я капитана Рэкхэма, который явно негативно и даже с отвращением относился к учёным и их работам с бедными животными.
Вот это был бы поворот! Если бы убийцей оказался капитан Рэкхэм.

2. Не знаю, хорошо это или плохо, но сюжетная схема рассказа очень навязчиво отсылает к Ниро Вульфу и Арчи Гудвину.

Я считаю, что лучшие запертые комнаты - те, которые можно «повторить в домашних условиях». Поэтому такие рассказы, где требуются большие денежные или сложные технологические средства, мне нравятся меньше (но разумеется, я не хочу сказать, что они плохие).

Мне как раз понравилась отсылка к Стауту, ну и к Холмсу, конечно.
А рассказ забавный. Сразу видно, что были два автора: один, точнее одна, сама работала в подобном исследовательском учреждении, от нее вероятно сюжет с нанороботами, второй - любитель pulp-литературы, отсюда летучие мыши и сырые стены, с протечками и щелями (и это в лабораториях, где работают с возбудителями чумы, Эболы и прочих радостей - да в такой обстановке и ученые и военные давно скончались бы без всяких террористов).
Рэкхэм в роли убийцы был бы гораздо интереснее. Клэкс - слишком уж очевидный кандидат. Но, увы...

Ммм. Виктор написал точно то, что хотел написать я, пока читал рассказ.
Неизвестный науке прибор, который существует только в воображении авторов рассказа, это несерьёзно. Особенно если он вживляется в другой неизвестный науке прибор побольше, который уже находился в лаборатории жертвы (откуда? его заранее оставил там убийца? почему мы должны сами додумывать, что на полу герметичной лаборатории мог находится механический москит, на которого вообще нет наводок, даже упоминания, что на теле жертвы был какой-нибудь шрамик?).
С другой стороны, способ убийства сразу очевиден. Убийца тоже очевиден сходу. Ещё и мотив ему придуман лезущий в глаза. Какое именно устройство убийца использовал, непонятно, но ясно, что нечто сверхсекретное.
Капитан в качестве убийцы - было бы отменно, но тогда рассказ стал бы откровенным фарсом.

Вообще от всего этого рассказа мне вспомнился "атомный комар" из старого советского фильма "Каин XVIII".