• Просмотр темы

Рой Викерс: Избранное*

    Наибольшую известность Рою Викерсу принес сборник "Департамент тупиковых дел".
    В центре повествования — специальный отдел Скотланд-Ярда, занимающийся старыми нераскрытыми делами, на которые другие инспекторы когда-то в отчаянии махнули рукой. Рассказы сборника несколько отличаются от стандартных детективов — они "вывернуты наизнанку": читатель с самого начала знает, кто убийца, ему представлен мотив, он знает, что творится в голове у преступника и как совершено преступление. Неожиданностью является то, каким путем инспектор выходит на преступника. А занимаются этим в Департаменте тупиковых дел. Он являет из себя хранилище дел, которые так и не были завершены, кладовую расследований без улик, склад улик, которые никуда не ведут. Время от времени инспектор Рейсон — совершенно нелогично — устанавливает связь между происшествиями во внешнем мире и вещами в "музее" Скотланд-Ярда.
    Но не только!
    Викерс написал множество внесерийных история.
    В данном топике представлены рассказы, переведенные участниками Клуба "Форум любителей детектива"

ВАЖНО! В ТОПИКЕ ПРИСУТСТВУЮТ СПОЙЛЕРЫ. ЧИТАТЬ ОБСУЖДЕНИЯ ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ РАССКАЗА!

ВНИМАНИЕ!
Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.

Содержание

Департамент нераскрытых дел*

✓ The Rubber Trumpet║Резиновая дудка*

✓ Kill Me, Kill My Dog║ Хочешь убить меня — убей мою собаку*

Фиделити Доув*

Внецикловые*

Самый скупой европеец
    ДЕЛО мистера Джабеза Крюде дает нам еще один повод полагать, что в тот раз Фиделити Доув не пренебрегла голосом совести. На Джабезе Крюде она заработала не так уж много. Покрыла свои расходы (а привычки экономить у нее не было) и не поскупилась на щедрое вознаграждение за потраченное время себе и своим сотрудникам. Больше всего деньжат это похождение Фиделити принесло больнице Святого Франциска. Если не верите, что она действовала из добрых побуждений, можете объяснить ее поступок, заставивший самого скупого европейца пожертвовать больнице двадцать тысяч фунтов, чувством юмора.

    Джабез Крюде заслужил это звание. Его состояние равнялось приблизительно двумстам тысячам фунтов, которые он заработал на финансовых — читайте, ростовщических — операциях, хотя риски ростовщика он на себя не брал. Ростовщические проценты плюс банковский риск — вот формула его обогащения.
    А проживал он в безликом домишке в унылом квартале Ислингтона.
    Фиделити никогда не узнала бы о Крюде, если бы у того не случился легкий приступ аппендицита. Однажды почувствовав себя нехорошо, он в своей самой поношенной одежде отправился к доктору, принимающему бедняков из трущоб. Доктор диагностировал аппендицит и рекомендовал сделать операцию. Джабез не боялся физического вмешательства, но испытывал сильный страх перед большими тратами. Платная операция его разорит. Доктор, которого убедили принять полкроны вместо обычного гонорара в пять
шиллингов*
1 крона=5 шиллингов
, направил самого скупого европейца на бесплатную операцию в больницу Святого Франциска.
    Операция была несложной, период восстановления — коротким. Именно в это время Горс более-менее случайно узнал об этом и рассказал Фиделити. Та скрестила руки на лифе своего восхитительного серого платья и с сожалением покачала головой.
    — Скупость — неизлечимая болезнь души, — сказала Фиделити. — Она внушает мне отвращение, Катберт.
    — Хоть в чем-то наши чувства взаимны, — сказал Горс. — А ведь в его распоряжении пара сотен тысяч.
    — Бедные врачи получают мизерную плату! — воскликнула Фиделити. — Медсестры всегда загружены работой! И они еще бесплатно оперируют малоимущих пациентов... или, может, это обеспеченная больница?
    — Там висит объявление, что если они не соберут двадцать тысяч, через три месяца им придется закрыться, — сказал Горс.
    — Они без остатка отдаются работе, стараясь помочь нуждающимся, не ожидая вознаграждения...
    — Фиделити! — простонал Горс.
    Как и любой другой член шайки, Горс отдал бы жизнь за Фиделити, но лишь он один мог разглядеть ее притворство.
    — Друг мой, вы любите меня, но всегда жестоки со мной, — вздохнула Фиделити. — И я, любя вас, хочу вам угодить. Послушайте и выскажите свое мнение.
    — Слушаю, — проворчал Горс и стал ждать.
    Голос Фиделити напоминал щебетание птиц.
    — Попроси Уорли, нашего ювелира, купить лучшего жемчуга на пятьдесят тысяч фунтов, — сказал она.
    Горс просиял.
    — Я ждал, что рано или поздно вы перейдете к делу, Фиделити! — воскликнул он и отправился выполнять приказ.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Джабез Крюде по тогдашней традиции держал горстку внештатных сотрудников, и через пару дней Фиделити удалось устроить встречу с одним из них. Через неделю после ее разговора с Горсом она с робким видом сидела в тусклой гостиной безликого домика в Ислингтоне, который по совместительству служил Крюде конторой.
    — Я... я слышала, вы болели. Надеюсь, сейчас вам лучше, — Фиделити словно пыталась расположить к себе ростовщика.
    — У меня просто не было другого выхода. В наши трудные времена нельзя себе позволить долго болеть, мисс Доув, — ответил Крюде. — Что я могу для вас сделать?
    — Я... я так поняла, что вы финансист, — начала Фиделити, — а я сейчас испытываю затруднения, которые, думаю, вам знакомы лучше, чем мне. Мой друг, который занимается акциями и облигациями, рассказал, что если я вложу пять тысяч фунтов сегодня, то через несколько дней смогу получить тридцать пять тысяч.
    Джабез Крюде без труда подавил улыбку. Слушать фантастические рассказы было частью его профессии.
    — Продолжайте, мисс Доув, — сказал Крюде. — Если, конечно, не собираетесь попросить у меня пять тысяч.
    — О, именно поэтому я и пришла, — сказала Фиделити. — Понимаете, у меня нет такой суммы, а было бы жаль упустить шанс. Я не разбираюсь в финансах, но с тридцатью пятью тысячами ни в чем бы не нуждалась. Поэтому мне не терпится воспользоваться этой возможностью.
    Глаза Крюде наткнулись на сумку Фиделити. Она была из серой парчи — элегантная домашняя вещица, с которой, предположительно, ходят на собрания матерей и в которой держат вязание и маленькие вознаграждения послушным детям.
    — У вас есть, что отдать в залог? — спросил он.
    — Вы имеете в виду ценные бумаги, — догадалась Фиделити. — Боюсь, у меня их нет. Единственная ценная вещь — драгоценности, которые завещал мне двоюродный дед. Я не стану их продавать, а моя религия запрещает носить драгоценности, так что я подумала: можно оставить их вам, а когда у меня будет тридцать пять тысяч фунтов, я расплачусь с вами...
    — Вам известна стоимость украшений? — спросил Крюде, пока Фиделити доставала и открывала кожаные футляры.
    — Их оценили после смерти деда, — ответила Фиделити, — немногим более пятидесяти тысяч фунтов стерлингов. Я ужаснулась, что столько денег потрачено на украшения.
    Крюде взглядом эксперта изучал жемчуг. Он склонялся к мысли, что оценщик верно определил стоимость украшений. А также к тому, что Фиделити в своей идеально серой сшитой на заказ одежде и маленькой белой шляпке — транжира и беспомощная дура.
    — Хороший жемчуг, хотя сейчас стоит гораздо меньше, — высказался он. — Как правило, я не одалживаю деньги под драгоценности. У вас нет другого залога?
    — Боюсь, нет, — поникла Фиделити.
    Это и хотел узнать Крюде. Ростовщику нет никакой выгоды брать ценный залог по небольшому займу, если у клиента есть средства для его выкупа. Но когда этот залог будет единственной гарантией, есть уверенность, что он останется у ростовщика — тем более, если заем дается на реализацию плана быстрого обогащения.
    — Даже не знаю! — с сомнением пробормотал Крюде. — Сейчас очень многие хотят занять денег. Как скоро вы ожидаете... э-э-э ... вашу прибыль, мисс Доув?
    — Мой друг говорил о шести неделях, — ответила Фиделити.
    — Шесть недель! Хм-м. Думаю, мне это по силам.
    Фиделити принялась благодарить его.
    — Так вы совершенно уверены, что сможете вернуть деньги через шесть недель, я правильно понял? — уточнил Крюде.
    — Абсолютно, — заявила Фиделити. — Мой друг был настроен очень оптимистично.
    — Отлично, — сказал Крюде. — Я составлю документ и попрошу вас его подписать. Завтра в это же время вы сможете забрать деньги.
    Придя на следующий день, Фиделити едва взглянула на договор. Многочисленные пункты и штрафы ее ничуть не интересовали. Она подписала, выдала расписку в получении денег, забрала расписку в получении жемчуга и ушла из обшарпанного дома.
    Она взяла взаймы пять тысяч футов под шестьдесят процентов под залог жемчуга стоимостью пятьдесят тысяч фунтов.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Самый скупой европеец был очень доволен последней сделкой. Двадцатилетний опыт говорил ему, что мисс Фиделити Доув вернется через шесть недель с рассказом о постигшей неудаче и станет умолять о продлении займа. Через год он по-тихому сможет продать залог к собственной выгоде. Он продумывал, как сэкономить на оплате гербового сбора многочисленных документов по сделке, когда клерк принес ему визитку.
    — Мистер Авраам Берейн.
    В графе адрес значилось: Хаттон Гарден.
    Крюде кивнул и посетителя провели. Им оказался элегантно одетый мужчина еврейской внешности, в котором вы бы не узнали Горса. Он поприветствовал Джабеза с хорошо разыгранной учтивостью.
    — Я пришел просить вас об одолжении, мистер Крюде, — начал он. — У меня есть основания полагать, что вчера вы заключили сделку с некоей мисс Доув.
    — И что с того? Она ведь совершеннолетняя.
    — Без сомнения, — сказал Берейн. — Я хотел узнать, не позволите ли вы мне взглянуть на жемчужины, которые она вам оставила. Я сознаю, что просьба очень необычна, но... у меня есть на то причины.
    — Какие?
    — Я не хочу их называть.
    — На этом и кончим. Конечно, мой ответ — нет! — рявкнул Джабез Крюде.
    — Вы отказываетесь? — выдохнул Берейн.
    — Естественно. Грант, помоги этому джентльмену найти дверь!

    Джабеза Крюде обеспокоил этот инцидент. В отличие от Берейна, который спокойно сел в ожидавшее его такси и поехал в Скотланд-Ярд.
    Предъявив визитку, он заявил, что торгует драгоценностями, что его ограбили и что он желал бы поговорить с инспектором, который будет расследовать это дело. Через некоторое время его провели в кабинет инспектора Рейсона.
    — Не так давно, — начал свой рассказ Берейн, — я приобрел жемчуг примерно за пятьдесят тысяч фунтов. Это приличная партия, мистер Рейсон, и мое приобретение не осталось без внимания в определенных кругах. У меня были возможности выгодно сбыть их, но я не торопился. На меня вышла дама, не имеющая отношения к торговле драгоценностями, которая, как я полагал, собиралась купить всю партию для личного пользования. И своим поведением она только укрепляла эти предположения. Дважды приходила в офис, чтобы осмотреть жемчужины и обсудить процедуру купли-продажи. Последний визит состоялся на этой неделе, в понедельник. Она производила впечатление благовоспитанной и порядочной леди, так что когда меня позвали к телефону, я без колебаний оставил ее наедине с жемчугом.
    Инспектор Рейсон хмыкнул. Он уже понял, что за этим последует. Обычная история.
    — Моя клиентка, — продолжил Берейн, — вновь подтвердила свои намерения о покупке и сказала, что ей нужно уладить кое-какие финансовые дела и она свяжется со мной на следующей неделе. Сегодня утром я хотел показать жемчуг (после визита этой дамы я к нему не прикасался) другому покупателю и обнаружил очень искусные подделки, стоившие около ста пятидесяти фунтов. Конечно, доказать я ничего не смогу, но уверен — жемчуг подменили, пока я отвечал на телефонный звонок.
    — Она сказала вам свое имя? — уточнил Рейсон.
    — Сказала, что ее зовут Фиделити Доув, — ответил Берейн, — и проживает она в Бейсуотере, что, явно, не соответствует действительности.
    — Вообще-то соответствует, — рявкнул Рейсон. — И она, вероятно, ждет нашего звонка. Это самая хладнокровная мошенница Лондона и даже больше. Бегство не в ее стиле. Я готов был арестовать ее десятки раз, но ей всегда удавалось выкрутиться. В некотором-то смысле — великая женщина.
    — Что вовсе не утешает того, кому ее искусство стоило пятидесяти тысяч фунтов, — с горечью произнес Берейн.
    — В любом случае мы расследуем это дело, — сказал Рейсон.
    — Вероятно, я мог бы вам помочь, — произнес Берейн. — Я случайно узнал, что эта (как бы абсурдно ни звучало) леди заняла деньги под залог жемчуга у мистера Джабеза Крюде. Это проверенная информация. Дело в том, что господин Крюде недостаточно щедр со своими служащими и... м-м-м...
    — Не сомневаюсь, — вставил Рейсон.
    — Я приехал сюда сразу после посещения его дома в Ислингтоне, — продолжил Берейн, — где вежливо попросил разрешения взглянуть на жемчуг. Он раздражился и отказал мне.
    Инспектор Рейсон сделал запись.
    — Вы рассказали ему о своих подозрениях?
    — Он не дал мне такой возможности, — ответил Берейн. — Выпроводил до того, как я успел что-либо объяснить. У меня имеются фотографии жемчужин и заключение эксперта. У вас есть методы воздействия на мистера Крюде, и эти документы разрешат все сомнения.
    — Если потребуется, мы, конечно, сможем получить ордер на обыск, — сказал Рейсон. — Но только в крайнем случае. Вполне вероятно, мне удастся убедить его показать жемчужины добровольно.
    — Могу я пойти с вами? — спросил Берейн. — Я узнаю их с первого взгляда.
    Инспектор с готовностью согласился, и спустя полчаса Берейн вновь стоял на пороге дома в Ислингтоне, на этот раз в компании Рейсона.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Присутствие полицейского возымело свое действие, и Джабез Крюде без колебаний рассказал о том, где взял жемчужины.
    Он еще не закончил раскладывать их, как вмешался Берейн.
    — Это мой жемчуг, мистер Крюде, — заявил он. — Я мог бы в течение часа вызвать сюда экспертов, которые всё подтвердят. Вы и сами убедитесь, если соблаговолите ознакомиться с документами. Я... я очень сожалею.
    — Ваш жемчуг? Что за чертовщина?!
    Берейн медленно, с акцентом выговаривая слова, пересказал историю о подмене жемчуга. Дослушав до конца, Крюде что-то бессвязно забормотал.
    — Учитывая, что мистер Берейн в состоянии подтвердить факты, он сможет забрать у вас жемчуг по постановлению суда. Вы хотите ввязываться в это дело, мистер Крюде?
    — Конечно, хочу! — рявкнул тот. — Хотя, нет. Я не могу себе позволить дорогих адвокатов; они те еще ворюги. Это дело прокурора. Я дам показания, если вы оплатите мое время.
    — Я так понимаю, вы предъявите иск, мистер Берейн? — уточнил Рейсон.
    — У меня нет другого выхода, — ответил Берейн. — Если вы подскажете мне, как поступить...
    У Рейсона был готов стандартный ответ, но внезапно инспектор передумал.
    — На вашем месте, мистер Берейн, я бы действовал очень осторожно. Кажется, все очевидно. Однако против этой дамы уже возбуждали несколько на первый взгляд беспроигрышных дел. Прежде чем выдвигать обвинение, предлагаю вам подождать, пока я не поговорю с ней.
    Берейн кивнул.
    — Как пожелаете, — сказал он. — Вы лучше меня разбираетесь в подобных вещах. Но я бы хотел переговорить наедине с мистером Крюде, если он не возражает.
    — Хорошо, — сказал Рейсон. — А я направлюсь к мисс Доув.

    — Можно подумать, — произнес Берейн, когда инспектор ушел, — мы с вами, мистер Крюде, собираемся терять деньги и время. Мы ведь можем договориться?
    — О чем нам нужно договариваться? — вопросил Крюде. — Вы в выигрышном положении. Я одолжил пять тысяч фунтов под залог жемчуга, а вы сможете просто забрать его у меня по решению суда.
    — Знаете, мистер Крюде, — снисходительно начал Берейн, — я считаю, что люди нашего круга должны держаться вместе, когда сталкиваются с подобными вещами. У меня нет желания отстаивать свои права за ваш счет. Буду откровенен. Нашелся потенциальный покупатель на этот жемчуг, и время имеет первостепенное значение. Если товар заберут на три месяца в качестве вещественного доказательства, плюс время на нашу тяжбу (о которой думаю с глубоким сожалением), — я потеряю клиента. Я полагаю... что ж, не буду ходить вокруг да около... я согласен потерять пять тысяч. Если вы согласитесь вернуть мне жемчуг, я дам вам расписку в получении и пять тысяч фунтов.
    Джабез Крюде едва мог поверить своим ушам.
    — Э-э-э... Как это? Я не совсем вас понял, — пробормотал он, и Берейн повторил свое предложение.
    — Конечно, — голос Берейна звучал напряженно, — вы потеряете прибыль от сделки... но вы в любом случае потеряете ее, вкупе с вложенными пятью тысячами. Вы ведь допускаете, что я смогу вернуть этот жемчуг по решению суда? Я надеялся, вы примете мое предложение...
    — Я его принимаю, — перебил Крюде.
    Берейн достал бумажник.
    — Занимаясь торговлей, приходится носить при себе крупные суммы, — пояснил он и отсчитал банкнотами пять тысяч фунтов.
    Он приложил расписку за жемчуг. После ухода Берейна известный в Европе скряга, задрожал, потрясенный облегчением от того, что не потерял свои пять тысяч фунтов и избавлен от необходимости предстать перед судом.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Близилось время ланча, когда инспектор Рейсон прибыл в Бейсоурт, в дом Фиделити. Хозяйка, прелестная в платье из серой тафты, пригласила его к столу. Инспектор вежливо отказался.
    — Вы никогда не принимаете мои приглашения, мистер Рейсон, — ее ясные, как у ребенка, фиалковые глаза сияли. — И сегодня не ваше дежурство.
    Рейсон поморщился.
    — Вас обвиняют в краже драгоценностей, мисс Доув, — сказал он. — Однако опыт говорит мне не придавать большого значения этому факту.
    Фиделити одарила его ангельской улыбкой.
    — С другой стороны, — продолжил Рейсон, — это дело меня интересует с профессиональной точки зрения. Я пытался угадать, как вы избежите тюрьмы в этот раз, и, признаюсь, потерпел неудачу.
    — Я уловила намек на лесть, мистер Рейсон, — упрекающим тоном заметила Фиделити. — Из ваших уст она звучит странно. Признаюсь, не имею ни малейшего представления, о чем вы.
    Рейсон вздохнул.
    — Вчера утром вы заложили у мистера Джабеза Крюде жемчуг, который, как утверждают, украли у мистера Авраама Берейна, подменив его на фальшивый. У мистера Берейна есть фотографии жемчуга и экспертные заключения. Все жемчужины отвечают описанию тех, что вы отдали мистеру Крюде.
    — Мистер... как вы сказали?.. Берлейн?
    — Берейн, — повторил Рейсон. — Вы будете отрицать, что были у него, мисс Доув?
    “Да” Фиделити прозвучало как священная клятва.
    На мгновенье воцарилась тишина. В голове Рейсона мелькнуло нехорошее предчувствие.
    — Могу я воспользоваться телефоном? — попросил он.
    Фиделити кивком дала согласие. Рейсон торопливо листал телефонную книгу в поисках “Берейна” и не смог его найти. Тогда он позвонил в полицию Холборна и, представившись, сказал:
    — Авраам Берейн, — он назвал адрес в Хаттон Гарден. — Пошлите человека проверить имя и адрес. — Звоните мне на этот номер. — Рейсон назвал номер Фиделити.
    Через пятнадцать минут, во время которых Фиделити учтиво и весьма уместно рассуждала о жемчуге, упомянутом в
Писании*
  По-видимому, имеются в виду слова из Нагорной проповеди "Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас".
, поступил ответный звонок. Авраама Берейна в Хаттон Гарден не знали.
    — А теперь, мистер Рейсон, не хотите ли извиниться за то, что подвергли сомнению мои слова? — спросила Фиделити.
    — Нет, — резко ответил Рейсон.
    Фиделити с серьезным видом приняла отказ, но когда Рейсон, выйдя из гостиной, пересекал роскошный холл, за ним последовал ее серебристый смех, который звенел в ушах еще долго после того, как он покинул дом.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    На следующий день мистера Джабеза Крюде ошеломили известием о том, что его желает видеть Фиделити Доув.
    — Пригласите ее и бегите за полицией, — шепнул он клерку.
    Фиделити вошла как всегда изящно и чуть заметно кивнула.
    — О, мистер Крюде! — звонко прозвучал ее голос. — Не знаю, как и благодарить вас! Деньги, которые вы ссудили мне, поистине были зачарованы. Моему другу сопутствовал успех, о котором он и не мечтал. Он заработал так много, что... забыла фирма или его брокер... сразу заплатили мне положенное, и я пришла вернуть вам пять тысяч пятьсот фунтов.
    — Дайте взглянуть, — грубовато ответил Крюде.
    — Я хочу, чтобы вы не только взглянули, но и забрали.
    Фиделити положила банкноты на стол.
    Крюде пересчитал деньги.
    — Можете оставить их, — сказал он и взглянул на дверь. Однако, подумав, в целях безопасности переложил банкноты себе в карман.
    Фиделити выглядела обиженной.
    — Вы собираетесь вернуть мне расписку и жемчуг? — спросила она.
    — Увидите через минуту, — рявкнул Крюде.
    — Не имею такой привычки, но вы вынуждаете меня поверить в ваше оскорбительное поведение, — заявила Фиделити. — Я не намерена ждать. Расписку можете не возвращать — у моих банкиров есть номера банкнот. Будьте любезны выслать жемчуг мне домой.
    — Вам домой! Ах, да, можете не говорить адрес, через пару недель им будет Элсберийская тюрьма, — усмехнулся Крюде. — Что касается жемчуга, он вернулся к своему законному владельцу — мистеру Аврааму Берейну, у которого вы его украли.
    — Да как вы можете…
    Фиделити достала носовой платок.
    — Расскажете все полиции, — объявил Крюде, когда клерк вернулся с констеблем.
    — В чем дело? — спросил констебль.
    — Это женщина, которую разыскивают. Называет себя Фиделити Доув, — выкрикнул Крюде. — Скотланд-Ярд в курсе.
    Полицейский выглядел растерянным.
    — Вы сдаете даму полиции, сэр? — уточнил он.
    — Я никуда ее не сдаю. Не собираюсь ни во что ввязываться. Это дело прокурора. Скотланд-Ярда!
    — Насколько мне известно, нам не давали распоряжений для ареста кого-либо с таким именем, — сказал констебль. — Я не могу арестовать леди, если вы не предъявите обвинения.
    — Вот моя визитная карточка, констебль, — сказала Фиделити. — Моя машина снаружи, если вам нужно записать номер.
    Фиделити уехала домой.
    Вскоре после этого Джабез Крюде позвонил в Скотланд-Ярд. Его соединили с Рейсоном, который сообщил, что не смог найти Авраама Берейна.
    — Боюсь, все это было сфабриковано, — сказал Рейсон. — Но вам нечего бояться, мистер Крюде. Я так понимаю, жемчуг у вас? Очевидно, мошенничество не удалось.
    — Она вернула мне деньги, которые брала, и хочет забрать жемчуг, — возразил Крюде.
    — Я не вправе давать вам советы, — сказал Рейсон, но думаю, лучшее, что вы можете сделать — отдать его ей.
    — Но у меня его нет! — закричал Крюде. — Передал Берейну — это ведь его жемчуг, — а он дал мне пять тысяч фунтов.
    — О-о-о! — многозначительно протянул Рейсон.
    — Подавитесь вашим “о-о-о”! — проревел Крюде. — Сборище дураков, — добавил он, положив трубку.

    На следующее утро Джабез Крюде получил письмо от поверенного Фиделити Доув, сэра Фрэнка Роутона, с требованием немедленно вернуть жемчуг или его стоимость (определенную квалифицированными, авторитетными экспертами) в денежном эквиваленте составляющую пятьдесят тысяч фунтов.
    В одиннадцать часов Джабез Крюде узнал, что сэр Фрэнк Роутон лишь был уполномочен выдать ему расписку за полученные жемчуг или деньги.
    В двенадцать часов он был в доме Фиделити в Бейсуотере.
    Фиделити приняла его в маленькой столовой.
    — Я все обдумал и понял, что произошло, — кричал он. — Этот Берейн, как он себя называет, ваш сообщник. Вы провернули это вместе. Я раскрыл все ваши махинации. Вы купили тот жемчуг — настоящий жемчуг. Потом заняли у меня пять тысяч, а затем вернули пять тысяч пятьсот. Ваши траты составили пятьсот фунтов. Потом ваш сообщник уплатил пять тысяч, чтобы получить от меня жемчуг. Итого вы потратили пять тысяч пятьсот фунтов, рассчитывая получить пятьдесят тысяч фунтов. Вероятно, позже вы втихаря снова пустите жемчуг в ход...
    — Не обдумали ли вы заодно, мистер Крюде, как доказать эти клеветнические домыслы в суде? — смиренно спросила Фиделити.
    — Вот еще! Адвокаты такие же грабители, как полицейские...
    — И больницы? — спросила Фиделити.
    Крюде опешил.
    — Вас называют самым скупым европейцем, мистер Крюде, — сказала Фиделити. — Я единственная заявила, что это клевета. И я хочу, чтобы вы подтвердили мои слова. Вы должны мне пятьдесят тысяч фунтов. Оспорить это в суде означало бы потерять еще около тысячи на адвокатов. Вымогать деньги — одно удовольствие, — если вымогаешь у скряги. Другое дело, если это не так. Насколько я понимаю, больнице Святого Франциска требуется двадцать тысяч фунтов.
    — Не понимаю, — проворчал Крюде. — Хотите, чтоб я дал им двадцать тысяч? И что тогда?
    — Если вы выпишите чек на двадцать тысяч фунтов больнице Святого Франциска, — сказала Фиделити, — я откажусь от одной пятой части иска. Двадцать тысяч — больнице, двадцать тысяч — мне, и я дам вам расписку в получении пятидесяти тысяч фунтов.
    — Для вас это составит почти пятнадцать тысяч чистой прибыли, — сказал мертвенно-бледный Крюде.
    — Можно выразиться и так, — сказала Фиделити. — А можно так: я предлагаю вам десять тысяч фунтов, чтобы снять с Лондона обвинение в том, что он дает приют самому скупому европейцу... Вижу, у вас нет авторучки. Прошу, воспользуйтесь моей.
Резиновая дудочка
    ЕСЛИ вы спросите в Скотланд-Ярде о Департаменте тупиковых дел, вам скажут — причем совершенно искренне — что такового не существует, ибо в наши дни это название забылось. И хотя Департамент больше не занимает отдельного кабинета, можете не сомневаться: его дух царит над теми делами, которые вполне заслуженно составляют предмет нашей гордости.
    Департамент образовался в "эдвардианскую
эпоху"*
1901–1910 гг — время правления Эдуарда VII во главе Великобритании
и брал на себя все дела, поставившие в тупик другие отделы. Он выявлял и хранил улики, которые, в конце концов, становились смычком, играющим на нервах у убийцы, вытягивающим признание своей вины из, казалось бы, невиновного человека. Полки здесь были забиты экспонатами, которые вполне могли бы находиться в "Черном
музее*
   Криминальный музей Скотленд-Ярда, или "Черный
музей*
Crime Museum или Black Museum
— старейший в мире. Официально открыт в 1877 году, а реальной датой основания этого музея можно считать 1869 год, когда был подписан указ, позволявший полиции конфисковать собственность осужденных преступников в качестве учебного пособия. Первая экспозиция была создана офицером Рэндаллом и инспектором Нимом, которому и приписывают идею основания музея. Коллекция включает в себя подлинные жуткие вещдоки, уголовные дела известных злодеев прошлого, посмертные маски казненных преступников и пр.
" Скотланд-Ярда. Хранящиеся в Департаменте фотокарточки претендентов на пополнение коллекции масок "Черного музея" были как бельмо на глазу у преисполненных рвения молодых детективов.
    В Департамент тупиковых дел направляли всех подданных их Величеств, которые настойчиво предлагали свою помощь полиции, делясь явно несущественной информацией и нелепыми предположениями. Пропуском в Департамент служило письменное заявление старшего офицера, ведущего расследование, о получении бредовой информации.
    Если подходить к делу со стандартными мерками и здравым смыслом, то документы, собранные здесь, представлялись кладезем дезинформации. Департамент, по большей части, действовал наугад. А однажды отправил убийцу на виселицу благодаря нечаянному каламбуру с его именем.
    В этом и состояла работа Департамента — соединять людей и вещи, связь между которыми никак логически не обоснована. Словом, в отличие от других отделов, вести расследование ненаучными методами. Верный ориентир ему всегда указывала счастливая случайность — в качестве компенсации за нечаянную удачу, нередко помогающую преступникам ускользнуть от полиции. Сотрудники Департамента неоднократно приходили к верному решению, скрещивая одно преступление с другим и пользуясь при этом совершенно несообразной аргументацией.
    Как в случае с Джорджем Манси и резиновой дудочкой.
    Заметьте, что, по здравому размышлению, резиновая дудочка не имела никакого отношения ни к Джорджу Манси, ни к женщине, которую он убил, ни к картине преступления.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    До двадцати шести лет Джордж Манси жил в
Чичестере*
Chichester — город в английском графстве Западный Суссекс, на реке Лавант.
со своей матерью-вдовой. Доход семье приносила аптека, где — не без помощи заведующего и двух помощников, одним из которых был Джордж — умело заправляла миссис Манси.
    О детстве Джорджа Манси известно немного: лишь то, что он получил трехгодичную стипендию дневной
школы*
Школа без пансиона
, но она была аннулирована в конце первого же года и, по-видимому, не за нарушение дисциплины. Джордж несколько раз проваливал экзамены на получение аптекарского диплома, в итоге ему доверили продажу фигурного мыла, грелок и фотопринадлежностей.
    Он зарабатывал два фунта в неделю. Каждую субботу Джордж вручал эту сумму матери, которая возвращала сыну пятнадцать
шиллингов*
В одном фунте было двадцать шиллингов
на карманные расходы. Миссис Манси прекрасно бы обошлась и без этих денег, но брала их, подпитывая самоуважение сына. Джордж же оставлял без внимания, что для покрытия всех его расходов, включая покупку одежды, требуется куда большая сумма.
    Манси не имел друзей и очень редко предавался тому, что молодые люди его возраста считают развлечением. Этот преданный сын проводил все свободное время в обществе матери. Миссис Манси была приятной, но очень властной женщиной и, похоже, не замечала, что сыновняя привязанность больше вызвана инфантильностью: сын находился подле нее, поскольку был не способен жить своим умом и не стремился получить личную свободу.
    Похоронив мать, на работу Джордж не вернулся. Около восьми месяцев он без дела слонялся по Чичестеру. После продажи аптеки и утверждения завещания у Джорджа в кармане оказалось восемьсот фунтов, и еще две тысячи должны были поступить через три месяца. Причем последняя часть сделки явно не уложилась в его голове: Манси не обратился за оставшейся суммой, и только после упоминания его имени в газетах
солиситоры*
категория адвокатов в Великобритании, ведущих подготовку судебных материалов для ведения дел барристерами — адвокатами высшего ранга.
вручили ему эти деньги, которые в результате пошли на его защиту.
    Джордж испытывал желания, свойственные любому нормальному мужчине, но, будучи застенчивым, довольствовался рассматриванием фотографий популярных актрис и безымянных красавиц: вырезая их в основном из спортивных еженедельников, он увешивал ими стены своей спальни. По простоте душевной Джордж оставил эту картинную галерею пожилому повару в качестве прощального подарка.
    Обратив восемьсот фунтов в банковские билеты и золото, он попрощался со своим жилищем и отправился в Лондон. Джорджу случилось снять дешевую и довольно приличную квартиру в
Пимлико*
   Pimlico — небольшой район в центральном Лондоне, который является частью Вестминстер Сити. Пимлико знаменит своими огромными садами и скверами, а также впечатляющей архитектурой. Считается одним из самых фешенебельных и дорогих районов Лондона. В Пимлико жили такие известные люди, как сэр Уинстон Черчилль, дизайнер Лаура Эшли, актер Лоренс Оливье. Пимлико всегда любили политики из-за близости к парламенту в Вестминстере.
. И вот неотесанный провинциал окунулся в столичную жизнь.
    В этом году весь Лондон насвистывал мелодии из "Веселой
вдовы"*
"Die lustige Witwe" (нем.)— оперетта в трёх актах австро-венгерского композитора Франца Легара.
. Вероятно, случайно услышанный отзыв привел Джорджа в бельэтаж "Театра
Дэйли*
   Джон Огастин
Дэйли*
John Augustin Daly; (1838–1899)
— американский драматург, театральный режиссер и антрепренер. В 1888 г. он показал в Лондоне свой спектакль "Укрощение строптивой" — до этого времени европейцы не видели Шекспира в американской постановке. В 1893 г. Дейли открыл и назвал своим именем театр в Лондоне, пользовавшийся успехом и приносивший его основателю хороший доход.
".
    Театральный сезон в Лондоне только открылся, и, допускаем, что Манси в готовой пиджачной паре чувствовал бы себя очень неуютно в окружении фраков, не окажись рядом с ним женщины, также одетой в повседневное платье.
    Ее звали мисс Хильда Каллемир. Мисс Каллемир — сорокатрехлетняя женщина — не сказать, что была очень дурна собой, но явно лишена физической привлекательности; держалась она скромно, одевалась более-менее элегантно, только немного старомодно.
    Впоследствии Департамент тупиковых дел выяснил все подробности неловкого ухаживания.
    Своеобразно происходило сближение этих двоих слегка не от мира сего. В коридоре после спектакля, зажатые толпой, они заговорили друг с другом. Прислушайтесь к их голосам: один являет собой пример социальной робости, а другой — вульгарной претенциозности. Инициативу проявила мисс Каллемир.
    — Простите, что обращаюсь к вам, не будучи представленной: по-моему, с представлениями одна морока, — будем выше этого.
    Для того времени его ответ представляется чем-то из ряда вон выходящим.
    — Еще бы, конечно! — так он ответил и спросил, — вы придете сюда снова?
    — Безусловно! Бывает, прихожу дважды в неделю.
    В течение следующих двух недель они оба трижды ходили на "Веселую вдову". Но первые два раза разминулись. Вечером в субботу, когда, наконец, состоялась их встреча, мисс Каллемир пригласила Джорджа на утреннюю воскресную прогулку по парку
Баттерси*
   Battersea Park — большой лондонский парк, расположенный на южном берегу Темзы, и открытый широкой публике в середине XIX века. Парк известен своим водным садом с фонтанами и "Лесным проспектом" — аллеями, соединенными специальными платформами, установленными между ветвей деревьев.
.
    Здесь они преодолели застенчивость и довольно быстро завязали непринужденные дружеские отношения. Джордж Манси принял приглашение на ленч. Хильда Каллемир привела его в хорошо обставленный коттедж на восемь комнат — ее собственный, — где она жила вдвоем с тетей: та находилась у племянницы на содержании, ибо, в придачу к дому, мисс Каллемир располагала шестьюстами фунтами годового дохода, получаемыми от гарантированных инвестиций.
     Но имущество и денежное состояние мисс Каллемир для Джорджа Манси практически не имели значения, ведь из своих восьми сотен фунтов он не потратил и пятидесяти и на этом этапе, безусловно, не помышлял о женитьбе на Хильде Каллемир.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Лишенные определенных занятий, они могли встречаться, когда заблагорассудится. Мисс Каллемир взялась показать Джорджу Лондон. Она была дочерью немца-строителя — весельчака, праздного гуляки, любителя азартных игр, — о котором отзывалась с неумолимой строгостью. Мисс Каллемир водила Джорджа в Тауэр, в Британский музей и тому подобные места, читая вслух выдержки из путеводителя. Театры и мюзик-холлы они обходили стороной: их репертуар мисс Каллемир считала фривольным и легкомысленным; "Веселая вдова" составила исключение лишь потому, что Хильда Каллемир приняла ее за оперу и рассматривала как объект культуры.
    Что примечательно, Джорджу Манси нравилась такая жизнь.
    Вне всякого сомнения, эта чопорная, ограниченная старая дева шестнадцатью годами старше его затронула струнку симпатии в душе Манси. Но она не соответствовала требованиям той половины его души, которая обклеила стены спальни фотографиями красавиц.
    После знакомства с Джорджем Хильда Каллемир больше не ходила на "Веселую вдову", но сам Джордж пару раз тайком наведался в "Дэйли". "Веселая вдова" зародила в нем мечту. Мысленно он отождествлял себя с Джозефом
Койном*
   Joseph Coyne (27 марта 1867 — 17 февраля 1941), в афишах иногда упоминался как Джо Койн (Joe Coyne) — певец и актер американского происхождения, играл главные роли в эдвардианских музыкальных комедиях на лондонской сцене.
в роли принца
Данило*
   Здесь говорится о постановке "Веселой вдовы", осуществленной Бэзилом
Гудом*
Basil Hood
, либретто для которой написал Адриан
Росс*
Adrian Ross
. Из дипломатических соображений были изменены имена и титулы некоторых героев: граф Данило, в частности, стал принцем Данило, Ганна Главари — Соней Глауард. Премьера состоялась 8 июня 1907 года. Только в Англии постановка выдержала 778 представлений.
, который свысока относясь к Соне, в финале заполучил эту красавицу в свои объятия. Опасная фантазия для робкого провинциала, только начавшего преодолевать свою застенчивость!
    Его робость улетучилась однажды вечером, когда, выходя из дома мисс Каллемир, он был поражен в самое сердце личиком молоденькой горничной, которую хозяева (их дом находился ярдах в пятидесяти от дома мисс Каллемир) послали на почту отправить письмо. И пусть у нее не было ничего общего с Соней-Лили
Элси*
   Lily Elsie (урожденная Элси
Ходдер*
Elsie Hodder
; 08.04.1886 — 16.12.1962 гг) — популярная актриса эдвардианской эпохи. Успех к ней пришел после исполнения главной роли — Сони Глауард — в "Веселой вдове".
, в своем чепчике, перевязанном лентами, она, несомненно, выглядела очень привлекательно. И девушка улыбалась — дружелюбно и непринужденно. Это была Этель Фербрасс. Она замедлила шаг, проходя мимо Джорджа Манси, и тот отважился на флирт.
    — Для меня загадка, что такая красивая девушка делает в служанках! Когда у вас свободный вечер?
     — Завтра. А вам-то что за дело?
    — Я буду ждать вас завтра здесь. Вот вам мое слово.
    — Обещания приберегите для своей невесты. Меня зовут Этель Фербрасс, если кому интересно. А вас?
    — Данило.
    — Мамочка-родимочка! Вот уж чудное имя. Данило… а дальше?
    О фамилии Джордж как-то заранее не подумал и теперь стал в тупик. Не мог же он просто сказать "Смит" или "Робинсон", поэтому по ассоциации ответил:
    — Принс.
    Заметно, что Джордж не отличался богатым воображением. И, встретив Этель Фербрасс следующим вечером, не смог придумать ничего лучше, как повести ее на "Веселую вдову". Также он проявил известную степень глупости, купив программку, однако Этель не стала читать имена действующих лиц. Когда поднялся занавес, она была слишком очарована мисс Лили Элси, на которую (как любая хорошенькая девушка того времени) она воображала себя похожей, чтобы заметить мистера Джозефа Койна и имя его персонажа. Обнаружь Этель нелепую перестановку имени и титула, она, возможно, отнеслась бы к Джорджу с подозрением, и не исключено, что тот дожил бы до глубокой старости.
    Но она ничего не заметила.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    В общем, Этель Фербрасс в высшей степени удовлетворяла требованиям, предъявляемым Джорджем к женщине его мечты. Он стал ощущать сладкий вкус жизни. Общение с мисс Каллемир в дневные часы — одно удовольствие, страстные свидания с хорошенькой горничной — другое.
    В начале сентября Этель получила двухнедельный отпуск. Она провела его в
Саутенде*
  Саутенд-он-Си (Southend-on-Sea) — город и унитарная единица на юге церемониального графства Эссекс (регион Восточная Англия). До 1960-х — популярный морской курорт.
с Джорджем. А тот ежедневно корреспондировал мисс Каллемир, рассказывая, что заменяет в аптеке подругу своей матери на время отпуска. Он придумал эту историю, чтобы письма приходили на адрес местной аптеки, ведь адресовались они Джорджу Манси, а в отеле пара была зарегистрирована под именем "мистера и миссис Принс".
    В плане щедрости и жуирства Данило Принс решил не отставать от опереточного принца Данило. Этель Фербрасс, несомненно, наслаждалась жизнью. Они поселились в номере люкс ("Мамочка-родимочка! Ванна вся наша — плескайся, сколько хочешь!").
    Джордж взял напрокат автомобиль с шофером — тогда это стоило десять фунтов в день. Он поил Этель шампанским, когда удавалось уговорить ее выпить, и покупал весьма дорогие подарки.
    Удивительно, но по истечении сказочных четырнадцати дней Этель смогла вернуться к своему прежнему занятию. Что ж, расчетливость ей была совершенно несвойственна.
    По возвращении в Лондон Джордж с удовольствием вновь встретился с мисс Каллемир. Они возобновили свои прогулки, и практически каждый день Джордж завтракал или обедал у нее дома.
    Мимолетные удовольствия в Саутенде оказались мероприятием дорогостоящим и проделали порядочную брешь в восьмистах фунтах.
    Теперь необходимость раньше покидать мисс Калллемир, чтобы провести каких-то пару минут с Этель, вызывала у Джорджа небольшую досаду. После Саутенда эти отрывочные минуты почему-то потеряли свое очарование. К тому же они выдавались лишь в свободные вечера Этель или по воскресеньям, когда ей давали выходной. В последнем случае это влекло за собой нагромождение лжи для мисс Каллемир, что было довольно обременительно.
    В середине октября Джордж вновь тайком от мисс Каллемир стал ходить на "Веселую вдову". Ни к чему хорошему это не вело, ибо означало для него возврат к мечтам и побег от реальной жизни. Реальность, между тем, утратила хорошее настроение, ею часто овладевала беспричинная плаксивость, что весьма раздражало.
    В начале ноября Этель привела веские доводы в пользу женитьбы — вопроса из области призрачной реальности.
    К тому времени Этель до смерти надоела Джорджу, и он подумывал, не бросить ли ее. Как ни странно, каплей, переполнившей чашу терпения, стала угроза девушки рассказать обо всем мисс Каллемир, что и заставило Джорджа мужественно взглянуть в лицо суровой действительности и жениться на Этель Фербрасс.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Туманным утром Джордж Манси под именем Данило Принса расписался с Этель Фербрасс в мэрии на Генриетта-стрит. На бракосочетание из
Банбери*
Banbury — маленький город-рынок в Англии, расположен недалеко от Оксфорда.
прибыли мистер и миссис Фербрасс — родители Этель. Особого восторга по поводу предстоящего события они не испытывали, хотя с социальной точки зрения эту женитьбу можно было рассматривать как восхождение Этель по общественной лестнице.
    — Где вы проведете медовый месяц? — спросила миссис Фербрасс. — Если он, конечно, намечается.
     — В Саутенде, — подсказало Джорджу его скудное воображение, и они поехали туда во второй раз.
    Сейчас незачем было снимать номер люкс, так что молодожены поселились в недорогом семейном отеле. Здесь Джордж на пустом месте ревновал Этель к коммивояжерам, которые лишь проявляли любезность к оставленной без внимания новобрачной. Настаивая на совместных прогулках даже в непогоду, Джордж в результате подхватил сильнейшую простуду. И теперь воспоминания о шампанском и ароматических солях для ванны, с которыми у Этель прежде ассоциировался Саутенд, вытеснили эвкалипт и горячий пунш. Но молодожены должны были оставаться здесь полные две недели, поскольку Манси вновь соврал мисс Каллемир, что заменяет подругу матери в аптеке Саутенда.
    Согласно документам Департамента, пара уехала из Саутенда тридцатого ноября поездом в три-пятнадцать. Джордж взял билеты в вагон первого класса. Обычно беспересадочный маршрут на три-пятнадцать пользовался спросом, но в этот раз народу набралось едва с десяток человек. В один из вагонов первого класса зашел мужчина с младенцем, завернутым в красную шаль. Этель хотела сесть к нему в купе, возможно подсознательно ожидая, что мужчине понадобится помощь. Но Джордж не собирался связываться с младенцами, пока нужда не заставит, и они заняли другое купе.
    Этель же, судя по всему, с удовольствием предвкушала предстоящую ей роль. Перед отъездом из Саутенда она посетила специальный магазин для гостей города, который — о, чудо — и зимой оставался открытым. В купе рядом с ней стоял большой сверток, и она открыла с трогательной уверенностью, что его содержимое позабавит Джорджа.
    Содержимое свертка составляли: большая люлька, малюсенький деревянный совочек, такой же крошечный кораблик, камешек с гор Саутенда и резиновая конусообразная дудочка, горлышко которой было обвито красно-голубой шерстяной тканью. Дудочка была резиновой, чтобы младенец не травмировал десны. В мундштук было вделано небольшое свистковое устройство.
    Этель поднесла дудочку ко рту и дунула в нее.
    Может быть, мысленно она увидела, как это делает ее ребенок.
    А может, поскольку во время медового месяца страдала от невнимания, предприняла отчаянную попытку привнести в атмосферу дух веселья, надеясь, что муж, наконец, уделит ей внимание, и они подурачатся, как в старые добрые времена. Однако, согласно показаниям Джорджа, он отреагировал следующим образом.
     "Кажется, я сказал: "Прекрати этот шум, Этель, — ты мешаешь мне читать". А она ответила: "Немного музыки поднимет тебе настроение", — и продолжила дудеть. Тогда я выхватил у нее дудку и выбросил в окно. По-моему, ее это не сильно огорчило. Мы даже не поссорились; всю дорогу до Лондона я читал газету".
     На Фенчёрч-
стрит*
  Fenchurch Street — небольшая железнодорожная станция в историческом центре Лондона недалеко от Тауэрского холма, Леденгольского рынка и Темзы.
они забрали свой багаж и покинули станцию. Вероятно, Этель где-то оставила сверток с игрушками, поскольку в дальнейшем они нигде не фигурировали.
    Когда поезд покинул последний пассажир, под сиденьем в купе вагона первого класса был найден мертвый младенец, завернутый в красную шаль. Позже установили, что ребенок умер не насильственной, а естественной смертью от судорог.
    Но до того как об этом стало известно, Скотланд-Ярд объявил в розыск мужчину, которого видели входящим в вагон с младенцем, как предполагаемого убийцу. Путевой рабочий нашел на рельсах резиновую дудочку и передал ее в Скотланд-Ярд. Детективы прочесали все магазины Саутенда и обнаружили, что была продана единственная дудочка — неизвестной молодой женщине. Здесь след обрывался.
    Резиновую дудочку передали в Департамент тупиковых дел.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    После второй поездки в Саутенд у Джорджа от восьмисот фунтов осталось немногим более ста пятидесяти. Он снял меблированные комнаты на Лэдброк-
Гроув*
Ladbroke Grove — улица в западной части Лондона.
, а через несколько дней перебрался в квартиру без мебели в том же районе, обставив ее за тридцать фунтов.
    Видимо, Этель не особо интересовалась, чем он зарабатывает на жизнь. Каждое утро после завтрака Джордж якобы уходил на работу. В действительности он слонялся по Вест-Энду до тех пор, пока не подходило время встречи с мисс Каллемир. Особенно ему нравились воскресные ленчи в Баттерси. Но теперь, как ранее перед мисс Каллемир, он должен был изворачиваться перед Этель, что для Джорджа с его убогим воображением представляло трудность.
    — Вы последнее время на себя непохожи, Джордж, — заметила как-то за воскресным ленчем мисс Каллемир. — Чует мое сердце, вы спутались с какой-то балериной.
    Джордж не знал, кто такая балерина, но у него создалось впечатление, что она — средоточие пороков. Он уже устал включать воображение, поэтому просто признался:
    — Не с балериной. С бывшей горничной.
    — Скажите мне только одно, — произнесла мисс Каллемир. — Любите ли вы ее?
    — Нет-нет! — воскликнул Джордж совершенно искренно.
    — Жаль: это досадная помеха, ведь ваше предназначение — наука. Ради себя самого, Джордж, почему бы не отделаться от нее?
    А, действительно, почему нет? И как он раньше об этом не подумал. Нужно было действовать, перестать называться этим нелепым именем — Данило Принс, и дело в шляпе. Он решил тотчас же вернуться и упаковать вещи.
    Дома его ждал бурный прием.
    — Ты сказал, что идешь на еженедельное собрание воскресной общины! Да тебя там и близко не было, ведь ты встречался с этой Каллемир в Баттерси-парке. Можешь не отпираться — я следила за тобой и все видела. Потом вы отправились к ней домой: Лорел-роуд, номер пятнадцать — теперь я знаю, где она живет! Ума не приложу, чем тебя привлекла эта сморщенная старая дева. Пора этой наивной дамочке узнать, что она положила свои бараньи глаза на чужого мужа. Прямо сейчас пойду и растолкую ей, что почем.
    Этель бросилась одеваться, но Джордж преградил ей путь. Его нога зацепилась за газовую горелку — хлам, который Этель давно следовало убрать, — совершенно бесполезную теперь, когда они установили газовую плиту. Но она оставила ее в качестве подставки для утюга.
    Джордж поднял горелку. Расскажи Этель обо всем мисс Каллемир и выйдет скандал, так что Джордж, вероятно, никогда уже не сможет переступить порог дома в Баттерси. Он резко толкнул Этель на кровать, замахнулся горелкой и несколько раз ударил девушку.
    Джордж сложил под кровать все полотенца и тряпки, способные впитать кровь. Помывшись и упаковав чемодан, он покинул квартиру.
    Чемодан Манси отнес на свою холостяцкую квартиру, объявив о намерении вновь здесь поселиться, и заявился в дом мисс Каллемир как раз к ужину.
    — Я последовал вашему совету, — объявил он хозяйке, — и устранил помеху. Она меня больше не побеспокоит.
    В воскресенье вечером жильцы с нижнего этажа вызвали полицию, и в понедельник утренние газеты пестрели новостью об убийстве. Данило Принса объявили в розыск.
    Во вторник были допрошены родители убитой девушки, и уже в среду в утренних газетах была опубликована ее история.
     "Моя дочь расписалась с Принсом в мэрии на Генриетта-стрит шестнадцатого ноября 1907 года. Они сразу же поехали на две недели в свадебное путешествие в Саутенд".
    На окраине Лорел-роуд собралась небольшая толпа — поглазеть на дом, где еще недавно убитая девушка служила горничной. В пятидесяти ярдах от номера пятнадцать! Если мисс Каллемир и заметила толпу, она не сочла нужным об этом говорить.
    Через несколько дней в Скотланд-Ярде поняли, что поиски Данило Принса — тупиковое дело. Как и ожидал Джордж, все оказалось проще простого. Переезд ознаменовал конец его неудачной женитьбы. Связанное с этим убийство дело не осложнило, ведь не было никаких улик.
    Итак, поскольку ничто не связывало Данило Принса и Джорджа Манси, шансы последнего быть пойманным приравнивались к вероятности того, что Манси случайно встретится с человеком, знавшим его как Принса, а именно: хозяином отеля, официантом и горничной из Саутенда и агентом по недвижимости из Лэдброк-Гроув. Ну и, конечно, с родителями Этель. Из всех этих людей в Лондоне жил лишь агент по недвижимости.

Барристер*
Barrister— категория адвокатов в Великобритании, которые ведут дела. Барристеры — адвокаты более высокого ранга, чем солиситоры.
, который был не чужд статистики, для собственного развлечения вычислил среднюю величину и пришел к выводу, что вероятность отыскать Джорджа Манси, дабы вручить ему причитающиеся две тысячи, приравнивается к вероятности получения им первого приза в калькуттском тотализаторе двадцать три раза подряд.
    Но в своих расчетах барристер не учел Департамент тупиковых дел, нелогичные предположения которого ненароком попадают в яблочко.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Пока шла погоня за Данило Принсом, Джордж Манси посвятил себя науке с таким рвением, что за две недели получил должность фармацевта в
Уолхэме*
  Уолхэм Грин (Walham Green) — территория на юго-западе Лондона. В настоящее время это географическое название используется редко, Уолхэм Грин считается частью района Фулхэм. Станция метро Уолхэм Грин с 1952 года переименована в Фулхэм Бродвей.
. Здесь ему доверили возглавить отдел фигурного мыла, грелок, фотографической аппаратуры и т. п.: за это Джорджу причиталось два фунта в неделю и толика власти, придававшая работе некую изюминку.
    На пасху они с мисс Каллемир обвенчались. Эта дама созвала на свадьбу всех приятелей своего покойного отца и, к их изумлению, облачилась для церемонии в белое атласное платье с вуалью. Джорджу, после того, как он недавно устроился на работу, было бы неразумно уходить в отпуск, так что молодожены обошлись без медового месяца. Тетю, которой племянница назначила содержание сто фунтов в год, отправили в дом престарелых. И вот, Джордж вновь живет в просторном доме с хорошо отлаженным хозяйством.
    Недолгая семейная жизнь этой, как ни странно, гармоничной пары, казалось, была абсолютно счастливой. Друзей покойного мистера Каллемира вновь предали забвению, ибо те были склонны похихикивать всякий раз, как Джордж по рассеянности именовал свою жену "мисс Каллемир".
    Зарабатываемые Джорджем два фунта в неделю казались каплей в море по сравнению с рентным доходом его жены. Но именно на них зиждилось супружеское счастье четы Манси. Каждую субботу муж передавал жене все свое жалованье. Она оставляла себе 25 шиллингов, поскольку оба они, заботясь о его самоуважении, считали, что Джордж должен оплачивать свое питание. На карманные расходы ему вручалось 15 шиллингов. Джордж продолжал жил чужим умом. Похоже, Хильда позволяла ему мало из того, что большинство мужчин его возраста считают за развлечение, но Джордж на сей счет не жаловался.
    Прошла весна, наступило лето, и об убийстве Этель Принс в доме на Лэдброк-Гроув практически забыли. И, вероятно, мы не покривим душой, говоря, что и Джордж Манси совершенно о нем забыл. Он не утруждал себя чтением и понятия не имел, что убийцам полагается терзаться своим преступлением и сознанием собственной вины, едва лишь что-то напомнит им о содеянном.
    В душе Джорджа абсолютно ничего не шевельнулось, когда однажды утром работодатель подозвал его и сказал:
    — Я взял партию резиновых дудочек. Шесть дюжин. Будем продавать их по шиллингу и пенни. Положи одну на прилавок рядом с сосками и предлагай мамочкам.
    Джордж взял из картонного ящика одну дудочку. Горлышко конусообразной трубки обвивала шерстяная красно-голубая полоска. Джордж положил дудочку рядом с сосками и забыл о ней.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Уилкинс, второй помощник, был дипломированным аптекарем, но наличие диплома не добавило ему ни капли чопорности. Как-то раз, чтобы развеять скуку медленно тянущихся послеобеденных часов, он взял резиновую дудочку и подул в нее.
    Услышав эти звуки, Джордж тотчас увидел себя в поезде рядом с Этель, приказывающим "прекратить этот шум". Уилкинс положил дудочку, Джордж внимательно взглянул на нее и нашел, что красно-голубая шерсть смотрится отвратительно. Он взял игрушку в руки — у дудочки Этель, выброшенной в окно, была обмотка тех же цветов.
    И вот Джордж почувствовал нечто похожее на раскаяние, — которое, по обыкновению, терзает. Правда состояла в том, что резиновая дудочка, так живо напомнившая Этель, разбередила его душу. Ведь, исключая мимолетные периоды плохого настроения, Этель была очень хорошенькой, веселой, шаловливой девушкой.
    То, что ощутил Джордж, можно назвать одним словом — недоумение. И зачем нужно было что-то менять? Ведь он перестал выносить Этель, только когда они поженились: она оказалась неряшливой и не заботилась о муже, как подобает жене. Теперь, когда он женат на мисс Каллемир, будь Этель свободна, скажем, вечерами по средам и каждое второе воскресенье — жизнь сразу заиграла бы всеми красками… Дудочку Джордж безуспешно попытался продать даме с маленькой девочкой в расчете на то, что дома у нее еще и младенец имеется.
    На следующий день, потеряв самообладание, Манси признался себе, что трубка действует ему на нервы.
    Когда Уилкинс ушел на обед, Джордж приложил дудочку к губам и дунул в нее. То же самое он проделал и незадолго до закрытия аптеки уже в присутствии Уилкинса.
    Джордж не умел себя обманывать: под звуки дудочки на него нахлынули желания, которые следовало подавить. Поэтому на следующий день Манси выписал счет на шиллинг и пенни, сам внес их в кассу и запихнул дудочку в карман пальто. В тот же вечер перед ужином он бросил ее в топку водогрейного котла.
    — Чем так ужасно воняет? Ты что-то бросил в топку, Джордж?
    — Нет.
    — Дорогой, скажи правду.
    — Резиновую дудочку, выставленную в моем отделе. До того меня раздражала, что пришлось купить ее и сжечь.
    — Ну, что за глупость. Так нелепо тратить карманные деньги. В этом случае не испытываю ни малейшего желания тебе их компенсировать.
    И она, безусловно, права, заверил ее Джордж, а про себя подумал, как ему повезло иметь такую жену. Она не устраивала скандалы, а просто делала ему выговор, когда он, с ее точки зрения, перегибал палку.
    Через три дня работодатель Манси ревизовал товары.
    — Вижу, резиновую дудочку купили. Положи-ка еще одну. Может, они окажутся ходким товаром.
    И все пошло по второму кругу. Надо отметить, что Джордж, при всем скудном воображении, не привык разбрасываться чувствами. Он понимал, что утратит счастливое довольство женой, если позволит себе мысли о той безалаберной, увлекательной жизни, которую вел с Этель.
    За шесть дюжин резиновых дудочек (минус та, что он сжег) хозяин ожидал получить из расчета шиллинг и пенни за каждую. Тринадцать шиллингов за дюжину. Но дюжины в данном случае состояли из тринадцати предметов, что усложнило расчет, но, в конце концов, Джордж подсчитал сумму верно. Он удостоверился в этом, пересчитав "от обратного". От восьмисот фунтов теперь оставалось двадцать три.
    У миссис Манси был красивый несессер из крокодиловой кожи, который она покупала для себя и который — безо всякой на то причины — именовала "подарком жениха".
    На следующий день Джордж одолжил крокодиловый несессер якобы для того, чтобы принести кое-что из аптеки домой на Рождество. А на работе сказал, что в несессере лежит его смокинг, который он наденет вечером в доме своего друга, поскольку возвращаться за ним домой будет поздно. Уилкинс с аптекарем не особенно удивились, ведь мужу "богатой наследницы" положено иметь смокинг и крокодиловый несессер для его транспортировки.
    В обеденное время, когда Манси вновь остался в аптеке один, он битком набил несессер всеми резиновыми дудками, имеющимися в наличии. Вернувшемуся с обеда работодателю Джордж сказал:
    — Я сбыл все дудочки, мистер Эрроусмит. Приходил пожилой джентльмен, сказал, что он из детского приюта, и я посоветовал ему купить всю партию.
    Мистер Эрроусмит был очень удивлен.
    — Всю партию? Наверное, он попросил скидку?
    — Вовсе нет. По мне, так старик немного чокнутый.
    Мистер Эрроусмит в упор посмотрел на Джорджа и стал подсчитывать выручку. Шестью тринадцать минус одна умножить на шиллинг и пенс: итого — четыре фунта, три шиллинга и пять пенсов. Уму непостижимо. Но, с другой стороны, чудаки-покупатели встречаются время от времени, и к концу дня мистер Эрроусмит перестал удивляться.
    Чтобы добраться из Уолхэма в Баттерси, сначала нужно ехать на метро до вокзала Виктория, а затем на трамвае: тот факт, что сумка по прибытии на вокзал была у Джорджа с собой, доказывает, что он собирался унести дудочки домой: может, хотел закопать в саду или по-другому от них избавиться. Но как он по этому поводу собирался объясняться с женой?
    Это не суть важно, ведь, когда Манси добрался домой, несессера с ним не было. На верхней ступеньке лестницы, которая вела к выходу из метро, несессер у Джорджа выхватили.
    Осознав, что его ограбили, Джордж в первую очередь ощутил облегчение. Дудочки, которые он практически украл, можно было не сжигать — это, безусловно, доставило бы ему хлопот. Сумка, насколько он знал, стоила пятнадцать гиней, а у него еще оставалось двадцать три фунта, так что завтра он купит новую.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
    На следующий день, когда, закрыв аптеку, Джордж и Уилкинс наводили порядок, мистер Эрроусмит читал вечернюю газету.
    — Манси! Послушай-ка, что пишут: "Джейк Мендель тридцати семи лет, бродяга, этим утром предстал перед судьей Рамзденом за кражу несессера из крокодиловой кожи в районе вокзала Виктория. Судья Рамзден спросил у полицейского, что было в сумке. “Видимо-невидимо игрушечных резиновых дудочек, ваша честь. Всего семьдесят семь штук”. Судья Рамзден: “Семьдесят семь резиновых дудочек! Что ж, самое время полиции создавать собственный духовой оркестр”. (Смех.)" — Мистер Эрроусмит тоже засмеялся и продолжил, — Манси, похоже, здесь не обошлось без вчерашнего сумасшедшего покупателя.
    — Похоже на то, мистер Эрроусмит, — равнодушно согласился Джордж и довольный отправился домой выслушать порицания жены по поводу нового несессера, который доставили в обед.
    Несессер отличался от своего предшественника, ведь тот был сделан на заказ. Но Джордж купил новый в этом же магазине, и хозяин в виде одолжения продал его по цене первого несессера.
    Между тем, полиция надеялась с помощью газетной заметки выявить владельца несессера. Поскольку на следующее утро тот не объявился, они, посмотрев на сумке фамилию мастера, начали поиски.
    Мастер сообщил, что изготовил сумку прошлой весной по заказу мисс Каллемир; с тех пор эта леди вышла замуж, и вот только вчера ее муж, мистер Манси, хотел заказать точно такую же сумку, но согласился взять и имеющуюся в наличии.
    — Позвоните Джорджу Манси, попросите его подойти опознать сумку, — приказал суперинтендант, — и пусть заберет уже эти каучуковые дудочки!
    По телефону ответила миссис Манси, от нее в полиции узнали место работы Джорджа Манси.
    — Помощник аптекаря! — воскликнул суперинтендант. — Так-так… подозрительно. Сдается мне, эти дудочки из товаров аптекаря. Должно быть, Манси их стащил. Не звоните ему на работу — поезжайте туда. И выясните у хозяина, не пропадал ли у него товар. Поговорите с ним до того, как повидаетесь с Манси.
    Сержант поехал в Уолхэм, зашел в аптеку; там он первым делом спросил мистера Эрроусмита, не пропадало ли у него семьдесят семь резиновых дудочек.
    — Не пропадало, нет — позавчера именно столько я продал! Вернее, их продал мой помощник, мистер Манси. Манси, подойдите! — Джордж подошел, — позавчера вы продали все оставшиеся резиновые дудочки джентльмену из детского приюта, верно?
    — Да, мистер Эрроусмит, — подтвердил Джордж.
    — Купил всю партию и даже скидку не попросил, — насмешливо заявил мистер Эрроусмит. — Четыре фунта, три шиллинга, пять пенсов. Припоминаю, много лет назад был похожий случай, к нам тогда зашел один господин и…
    Сержант растерялся. Помощник продал семьдесят семь резиновых дудочек эксцентричному джентльмену. Товар полностью оплатили и забрали, а через день вся партия была найдена в несессере жены этого помощника.
    — У вас случайно позавчера не похищали несессер из крокодиловой кожи на вокзале Виктория, мистер Манси? — спросил сержант.
    Джордж не знал, как поступить. Если он признается, что это несессер его жены, то придется также признаться Эрроусмиту в том, что его коммерческая жилка не имеет к продаже никакого отношения. Так что он ответил:
    — Нет.
    — Так я и подумал. Видимо, мастер что-то напутал. Извините за беспокойство, джентльмены, всего хорошего!
    — Подождите-ка! — сказал мистер Эрроусмит. — Манси, у вас ведь в тот день как раз был с собой крокодиловый несессер со смокингом. И вы добираетесь домой с вокзала Виктория. Но при чем здесь дудочки, сержант? Их не могло быть в несессере Манси, он же их продал.
    — Вот уж не понимаю, откуда они взялись, мистер Эрроусмит, — заявил Джордж. — Пора мне уже возвращаться на рабочее место.
    Джордж был встревожен, поэтому отпросился домой пораньше. Он рассказал жене, что солгал полиции и о дудочках. Она заставила его признаться, почему он испытывает неприязнь к резиновым дудочкам. В результате, когда полиция принесла миссис Манси её же несессер, та не признала в нем свою собственность.
    С точки зрения закона невозможно было навязать чете Манси право собственности на несессер против их воли. До окончания следствия по делу Джейка Менделя украденная сумка с содержимым — семьюдесятью семью резиновыми дудочками — была передана на хранение в Департамент тупиковых дел.
    А несколькими футами выше на другой полке лежала та самая дудочка, которую Джордж Манси выбросил около семи месяцев назад в окно поезда, выезжающего в три-пятнадцать из Саутенда и следующего без остановок до станции Фенчёрч-стрит.
    Сотрудники Департамента взяли одну дудочку из несессера и положили ее рядом с первой дудочкой. Ничто не указывало на связь между ними. В Департаменте просто предположили, что таковая может быть.
    Последовала попытка найти связующее звено между Уолхэмом и Саутендом — не вышло. Покопавшись в прошлом семидесяти семи уолхэмских дудочек, не обнаружили ничего подозрительного до того момента, как Джордж Манси положил их в несессер из крокодиловой кожи.
    Вернувшись к дудочке из Саутенда, в досье Департамента обнаружили, что куплена она была не мужчиной с ребенком, а молодой женщиной.
    Следующим шагом поставили в параллель молодых женщин и Саутенд. Обнаружили тупиковое дело — убийство Этель Фербрасс. Прочитали показания матери: "Моя дочь расписалась с Принсом в мэрии на Генриетта-стрит шестнадцатого ноября 1907 года. Они сразу же поехали на две недели в свадебное путешествие в Саутенд"
    К шестнадцатому ноября добавить четырнадцать дней — получится тридцатое ноября: день, когда на путях была найдена резиновая дудочка.
    Одну резиновую дудочку бросает на рельсы молодая женщина (предположительно). Впоследствии молодая женщина убита (дудочка в деле не фигурирует). Более полугода спустя мужчина странно поступает с семьюдесятью семью резиновыми дудочками.
    Абсолютно нелогичная связь. Выискивать нелогичные связи — это и есть работа Департамента. О своих домыслах сотрудники — в краткой записке — сообщили детективу-инспектору Рейсону.
    Рейсон съездил в Банбери и привез стариков Фербрассов в Уолхэм.
    По приезде он дал им пять шиллингов и отослал в аптеку Эрроусмита за грелкой.
Убийца−подкаблучник
    ВО многих странах дело
Криппена*
   Хоули Харви Криппен, более известен как доктор Криппен (Hawley Harvey Crippen; 11 сентября 1862, Колдуотер, Мичиган, США — 23 ноября 1910, тюрьма Пентонвилл, Лондон, Великобритания) — американский врач-гомеопат и дантист, ставший фигурантом одного из самых громких дел об убийстве в криминалистике ХХ века
столь часто упоминается в учебниках по криминальной психологии, что обстоятельства его известны всем, изучающим эту науку (даже если в 1910 году — когда оно расследовалось — их еще не было на свете). В наши дни не столь интересен тот факт, что Криппен стал первым убийцей, пойманным благодаря беспроволочному телеграфу (так он назывался в 1910 году), как то обстоятельство, что полицейские, адвокат и, наконец, тюремные надзиратели — все сходились во мнении, что убийца был "маленьким человечком высоких моральных качеств", "джентльменом" (причем последним больше по духу, чем по социальному статусу). И, тем не менее, он закопал останки своей жены на кухне под половицами.
    Мироощущения Альфреда Каммартена и Криппена во многом совпадали. В убийстве, совершенном Каммартеном в 1934 году, угадывались общие черты с убийством, совершенным Криппеном. Будучи незнакомым с материалами дела, Каммартен допустил множество мелких ошибок Криппена, избежав его главной ошибки — бегства. В отличие от порядочного Криппена, Каммартен не переживал, что за его грехи понесет наказание кто-то другой — за что и поплатился.
    Каммартен даже внешне напоминал своего предшественника: низкорослый, усатый, на бледном лице — карие глаза навыкате.
    Кроме того, оба убийцы с самого начала оказались в одинаковой ситуации. К Гертруде Каммартен, как и к Коре Криппен, муж испытывал привязанность, относился к ней с уважением, хотя она была сварливой, жадной и сверхэгоистичной. Гертруда пилила его, грубо с ним обращалась, а, будучи крупнее своего мужа, распаляясь, иногда даже поколачивала его. К тридцати семи годам она утратила свою привлекательность, но это было не важно, ибо сначала девушка по имени Изабел Реддинг пробудила в Каммартене неутоленный отцовский инстинкт.
    Изабел, как теперь известно, не знала своих родителей. Кто-то пустил слух, что она воспитывалась в католической школе при монастыре, там ее, по крайней мере, научили изысканному обхождению. В двадцать два года она пришла к Каммартену наниматься стенографисткой. Альфред Каммартен был судовым агентом с немногочисленной, но постоянной клиентурой; Изабел — послушная куколка — показала себя совершенно неумелым работником. Работодатель видел в ней простодушную женщину-дитя, которая, внимая его наставлениям, могла бы стать ему как дочь, которой у того не было. Так что в секретари Каммартен взял другую девушку, а Изабел оставил работать курьером и наклейщицей марок.
    Будучи от природы глуповатым (хотя Скотланд-Ярд был иного мнения), он пригласил ее провести выходные в "Лаврах" — своем небольшом домике на окраине Тэдхема, бывшего ярмарочного городка милях в двадцати от Лондона, — наивно полагая, что жена добровольно примет на себя роль тетушки.
    Нескрываемая холодность Гертруды не помешала Изабел еще трижды в 1933 году отдыхать в "Лаврах": последний раз — в июле; они с Каммартеном тогда ходили на выставку цветов, где он представил ее многим своим знакомым.
    Альфред Каммартен был глубоко потрясен, когда Гертруда сказала, что не верит ни одному слову из той чепухи, что он несет про ангельское дитя, и если уж у него возникло желание завести такую странную любовницу, мог хотя бы из приличия не демонстрировать ее соседям, унижая тем самым жену. Правда заключалась в том, что Каммартен действительно верил в "чепуху про ангельское дитя".
    Гертруда утверждала (и не без оснований), что он слишком много денег тратит на девушку. Кроме ее жалованья (а ведь она не приносила никаких доходов) были и другие траты, причем даже не на наряды и развлечения: деньги уходили на особую диету для укрепления нервной системы Изабел, на массаж для лечения ее бессонницы и даже на книги — пищу для ее ума.
    Неоднократно повторяемые, обвинения Гертруды вскоре обрели под собой почву: к осени 1933 года Каммартену уже казалось невероятным, что он не замечал женских прелестей Изабел и до сих пор думал о ней как о своей духовной дочери. Словом, пара цветистых фраз — и она на самом деле стала его любовницей. За время их близости Изабел продемонстрировала известного рода искушенность, которая заставила его пересмотреть свою теорию об ангельском дитяти и задаться вопросом, чем она занималась после окончания католической школы и до того, как пришла к нему в поисках работы.
    К концу года размеры затрат на Изабел стали вызывать у Каммартена беспокойство. Однако Альфред считал это исключительно своей виной. Он сам настаивал на покупке тех мелочей, в которых, по его мнению, нуждалась Изабел. Это он решил, что ей нужна новая сумка, не ожидая, что она закажет таковую из крокодиловой кожи за девять фунтов. Именно он убедил Изабел в том, что ей нужен новый гребень для волос. Та заказала черепаховый туалетный прибор. Каммартен восторгался им, пока Изабел не озвучила цену — ровно сто
гиней*
   100 гиней = 105 фунтов стерлингов
.
    — Дорогая, тебя обманули! — выдохнул он. — Я видел точно такой же у "Хэрридж" всего за пару фунтов.
    — Но, дорогой, ведь этот из черепахового панциря, — объяснила она. — Он от "Перриерэ", и там говорят, что, если мы когда-нибудь будем нуждаться в деньгах, они примут его обратно за шестьдесят фунтов. Но, конечно, если ты считаешь меня расточительной, я его верну.
    К несчастью, Каммартен уронил на пол флакон для духов: стекло слегка скололось, на черепаховой крышечке появилась небольшая вмятина. Изабел с такой чуткостью к этому отнеслась (беспокоилась, как бы прикрыть повреждения, чтобы можно было его вернуть), что, в конце концов, — с ощущением, что грабит Гертруду, — он послал чек "Перриерэ".
    Каммартен ненавидел двойную жизнь, которую теперь ему приходилось вести. Устав от лицемерия, глупый коротышка во всем признался своей жене. Она стала презирать мужа и усилила нападки на него — они приносили облегчение, ибо он сам себя презирал и считал, что заслуживает наказания.
    В июле 1934 года Изабел потребовала, приведя старую как мир причину (настоящую или мнимую), скорейшего развода и немедленного заключения их брака. Каммартен сказал, что поговорит с Гертрудой, но из страха, конечно, этого не сделал. В течение двух безотрадных недель он сдерживал Изабел, скармливая ей явную ложь.
    В понедельник 7 августа, в день банковского
праздника*
   Официальный нерабочий день, установленный законом (все банки в этот день закрыты)
Изабел, взяв дело в свои руки, без приглашения заявилась в "Лавры" (была половина третьего пополудни), чтобы выяснить отношения с Гертрудой.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Гертруда гостила в Брайтоне у кузины и домой вернулась только в девять вечера. Ни моросящий дождик, ни наступающая темнота, ни занавески на окнах не помешали соседям высмотреть, как она вернулась домой. Они в каком-то смысле даже поджидали Гертруду. Увидев, как приехала Изабел, соседи не преминули обсудить детали ее туалета: в особенности, пурпурное кашне (старомодное и цвет кричащий, правда, на ней смотрится эффектно) и сумку из крокодиловой кожи (должно быть, она стоила Каммартену не один фунт). Они знали, что Гертруда на весь день уезжала в Брайтон. Что-то произойдет: определенно, разразится скандал, или, по крайней мере, вспыхнет ссора.
    "Услышав ее шаги, я вышел в холл и включил свет," — рассказывал Каммартен. — "Собирался сразу сообщить жене об Изабел, но, конечно, следовало ее сначала подготовить. Поэтому я сказал ей что-то банальное, вроде того, что, как я надеюсь, она прекрасно провела день."
    — Полагаю, свет ты включил, чтобы встретить меня, хотя искренности в тебе ни на грош, — сказала Гертруда. — Сейчас, когда так много денег уходит на девчонку, нам следует экономить. И если уж ты спрашиваешь, я ездила в Брайтон не для развлечения. Я просила у Мэйбл совета и собираюсь им воспользоваться. Сядем там, Альфред.
    Она указала ему на комнатку, которую они между собой называли "утренней", поскольку завтракали там. Он послушно сел за стол, зная, что не обратит на себя внимания Гертруды, пока она все не выскажет.
    — Мэйбл говорит, что я сердобольная дурочка, если мирюсь с таким положением вещей, и она права. Одно из двух, Альфред: либо ты увольняешь девчонку и разрываешь с ней всякие отношения, либо я с тобой развожусь.
     "После всего происшедшего меня настолько потрясло это предложение, что я просто уставился на нее как дурак и молча".
    — Можешь не притворяться, что тебя это огорчает, Альфред. Не сомневаюсь, ты будешь очень рад раз и навсегда покончить с нашим браком — браком, который ты превратил в фарс. Но Мэйбл утверждает, что судья обяжет тебя выплачивать мне не менее трети дохода, а может и половину, так что, возможно, ты одумаешься… Альфред, чья это сумка там, у ведерка с углем?
     "Как только жена увидела сумку, я понял: она все у меня выспросит — и уже не пытался смягчить удар, а просто отвечал на ее вопросы".
    — Это сумка Изабел, — ответил Каммартен.
    — Так она была здесь! Я это подозревала. Ты какой-то притихший. Когда она ушла?
     — Изабел не уходила. Она в гостиной.
    — В таком случае, я немедленно ее вышвырну.
    — Ты этого не сделаешь, — ответил Каммартен. — Ты не сможешь попасть в гостиную. Я запер дверь и вынул ключ.
    Напряжение в его голосе испугало Гертруду. Она потянулась через стол, опрокинув вазу с цветами, и схватила его за лацканы пиджака.
    — Что ты пытаешься сказать мне, Альфред? Ну же! Говори!
    — Она мертва, — признался ее муж. — Я убил ее.
    — О-о-о-о, — тихо простонала она. — Неужели это происходит со мной? О, Боже, за что мне это?
    Что характерно, Гертруду заботило лишь то, как отразится убийство на ее личном благополучии. Она уронила голову на руки и разрыдалась. И в этом жесте, и в ее голосе было столько отчаяния, что глупый человечек подошел успокоить ее.
    — Тише-тише, дорогая! — он погладил ее по плечу. — Не волнуйся так, Герт! Это не вернет бедняжку к жизни. Не всегда все складывается так, как нам хочется, включая и происшедшее. Перестань, Герт — ты себе хуже сделаешь!
    Вскоре после этих слов Гертруда пришла в себя; голос ее дрожал от судорожных всхлипываний:
    — Когда мы поженились, мне было двадцать четыре, сейчас мне тридцать семь. Я отдала тебе лучшие годы своей жизни. Смирилась с тем, что ты пожелал обладать женщиной помоложе, хотя это огорчило меня больше, чем ты думаешь. Но я всегда верила, что в старости ты меня не оставишь.
    — Дорогая, тридцать семь — это еще не старость. Но сейчас тебе нужно успокоиться: до того, как меня арестуют, нам необходимо решить насущные дела.
    Гертруда сразу перестала всхлипывать.
    — Все твои деньги вложены в дело?
    — Да. И, боюсь, доходов с него не так много; мы держимся на плаву, главным образом, за счет личных связей.
    — Я даже не смогу снова устроиться медсестрой. После случившегося никто не захочет взять меня на работу. — Она все еще не могла принять обрушившееся на нее несчастье. — Ты уверен, что убил ее, Альфред? Может, она дурачит тебя? Как это случилось? Я допускаю, что ты способен убить кого-нибудь из револьвера, но у тебя же его нет.
    — Я действительно убил ее, не сомневайся! Она заявила, что я должен развестись с тобой и жениться на ней. Даже если Изабел говорила правду о своем положении, у меня есть веские причины полагать, что у нее были и другие мужчины. Некто Лен, например, постоянно околачивался поблизости — рослый парень, похож на испанца. Ну, да сейчас уже не важно!
    — Но ты не должен был убивать ее за это, Альфред!
    — Позволь мне закончить! Изабел пришла сюда по своей инициативе, чтобы во всем тебе признаться. А когда она предложила ничего тебе не говорить и самой все подготовить для развода, если я дам ей тысячу фунтов, меня это очень разозлило. Выждав, когда я немного остыл, она стала ласкаться ко мне, уговаривая не сердиться. Представляешь, ласкаться! В первый момент я смягчился, а потом понял, какое же я ничтожество, раз позволяю подобной женщине себя уговорить. Не помню, как мои руки обвились вокруг ее шеи; Изабел притворялась, что борется. И я подумал, что стоит повести подбородок резко вбок, и шея сломается — чем не способ все разрешить. Кажется, ничего на свете я не желал так сильно. И я убил ее. Вот и все!
    — Не верю я, что ты ее убил! — в исступлении закричала она. — Дай мне ключ!
    Гертруда зашла в гостиную. Когда-то она работала медицинской сестрой, поэтому быстро преодолела подступающую в таких случаях тошноту. Возвратилась она с пурпурным кашне.
    — Так и есть, — проговорила она. — Не думала, что ты на это способен.
    И продолжила:
    — Я забрала кашне: такую приметную вещь нельзя оставлять где попало, как ты оставил сумку. Лучше положи их вместе. Эти броские аксессуары соседи, скорее всего, заметили. До моего ухода надо будет хорошенько посмотреть, не осталось ли еще каких-то ее вещей.
    — Какой в этом смысл, Герт? Как только ты уйдешь, я позвоню в полицию.
    — Так и думала, что у тебя это на уме! — ярость вытеснила жалость к самой себе. — Собираешься сдаться? Пальцем не пошевелишь, чтобы спастись? И ты называешь себя мужчиной!
    — По крайней мере я в состоянии без истерики встретить то, что меня ждет!
    — Ты хочешь сказать, то, что ждет меня! — выкрикнула она. — Это меня ты собираешься бросить на произвол судьбы, опустить до низов общества, где меня заклеймят женой убийцы; а все, что собираешься делать ты — упиваться своей храбростью!
    — Но что я могу сделать? Бежать было бы неправильно!
    — Если уж ты так спокоен, мог бы избавиться от нее. Что тебе мешает ее закопать? Кто знает: может, девчонка сбежала с мужчиной, у которого денег больше, чем у тебя — не каждый же станет разбираться, что к чему.
    Каммартен планировал сдаться, поскольку и вообразить себе не мог, что можно поступить иначе. Но вот Гертруда подала ему мысль о спасении. Тринадцать лет он жил по ее указке. Когда Альфред совершал ошибки, Гертруда всегда сначала издевалась над ним, а потом исправляла его промахи. То же самое происходило и сейчас, только ошибка была катастрофической.
    — Вдруг что-то пойдет не так? — возразил он, но только затем, чтобы она заверила его в обратном, что Гертруда не замедлила сделать.
    — Все будет в порядке, если сделаешь, что тебе говорят. Мне следует целиком положиться на тебя; знаю, ты не станешь вовлекать меня, ведь это небезопасно. Я бы и не подумала о себе волноваться. Все же незачем кому-то знать, что я тебе помогала. Моего возвращения никто не заметил. Так случилось, что я села не на пригородный поезд, а в автобус на перекрестке; в том районе никто не выходил, людей поблизости не было, ведь шел дождь. Я поеду в
Илинг*
   Ealing — бывший пригород Лондона. С 1965 года — один из крупнейших районов Лондона. Ныне — один из боро Лондона, находится во внешнем Лондоне.
к матери, переночую у нее. Можешь сказать, что прямо от Мэйбл я поехала к ней. Пусти слух, что мать больна, а я за ней ухаживаю. Вернусь, как только все прояснится.
    — Хочешь сказать, мы сможем вести прежнюю жизнь, как будто ничего не произошло? — голос Каммартена взволнованно трепетал.
    — Я готова попытаться начать все сначала, чтобы сделать тебя счастливым, Альфред, тем более теперь, когда ты получил хороший урок.
    Она, конечно, не должна пострадать из-за своего вмешательства. За несколько минут Гетруда составила план, весь риск по осуществлению которого брал на себя Каммартен. Она заставила мужа повторить, все, что от него требуется, и под конец добавила:
    — Я проберусь в гараж и сяду в машину. Соседи услышат шум двигателя. И если впоследствии тебя кто-нибудь спросит об этом, не забудь сказать, что ты отвез девчонку обратно в ее лондонскую квартиру. А если кто-то захочет со мной поговорить, пусть звонит матери в Илинг.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Уяснив план действий, составленный для него женой, Каммартен успокоился. В Лондоне все прошло гладко. В
Холборне*
Holborn — район на территории Центрального Лондона
он проводил Гертруду до станции метро, где ей предстояло сесть на поезд до Илинга. Сам же он поехал в меблированную квартирку, которую снял в
Блумсбери*
   Bloomsbury — район в центре Лондона. В начале XX века район неотвратимо приходил в упадок, невзирая на усилия местных землевладельцев — герцогов Бедфордов. Они всячески пытались приостановить процесс, в ходе которого старинные богатые поместья переоборудовались и превращались в мелкие гостиницы сомнительного качества.
в доме с сомнительной репутацией. Швейцара там не было, что расценивалось большинством жителей как преимущество. Каммартен выбрал момент — важно, чтобы не заметили, что он без спутницы — и вышел из машины.
    Квартира состояла из одной большой комнаты с двумя нишами, занавешенными шторами. Вещи валялись в беспорядке, но в комнате было чисто. С претензией на эстетику стены украшали три больших веера, а оттоманка была застелена дорогим покрывалом ручной работы. В остальном же обстановка отвечала назначению комнаты, бывшей одновременно спальней и гостиной.
    Каммартен сразу начал действовать: согласно указаниям Гертруды он нашел чемодан Изабел. Закинул туда ночную рубашку и разные мелочи. Следом "всякие дорогие безделушки, которые ты ей дарил". Черепаховый туалетный прибор был, без сомнения, дорогим, но безделушкой его не назовешь — восемь предметов, включая флаконы для духов. Заняв две трети чемодана, он не оставил места для других вещей. Пурпурное кашне Каммартен "небрежно" положил на раскладной столик, сумку из крокодиловой кожи, содержимое которой он оставил в "Лаврах", — рядом с кухонной плитой, как будто женщина, переложив вещи в другую сумку, эту отбросила.
    К полуночи Каммартен вернулся в "Лавры".
    Инструменты и лопату он перенес из гаража в кладовку. Стол и стулья вынес из "утренней" комнаты в холл. Убрал ковер, выдернув гвозди, которыми тот был прибит к полу, и отодрал несколько половиц.
    С этим Каммартен управился быстро. Однако он ожидал, что под брусьями, на которых держались половицы, будет мягкая земля. А вместо этого обнаружил
бут*
Строительный камень, идущий обычно на кладку фундамента.
, толщиной около восемнадцати
дюймов*
45,72 см.
. Вынуть его было делом трудоемким: работать надо было очень медленно, чтобы не наделать шуму. Долбя фундамент, Каммартен был спокоен и решителен, но во время частых передышек мужество покидало его: всякий раз, как ему чудились шаги на садовой дорожке, Каммартен чтобы успокоиться, вставал и прислушивался.
    Пробило половину четвертого, а площадь подходящего размера была еще не расчищена. Изнуренный Каммартен пошел на кухню выпить чаю, чтобы восстановить силы. Вернувшись к работе, он понял, что все будет зависеть от его выносливости. Дом построен еще до того, как фундамент стали делать из бетона, тем не менее заложили его основательно: земля была сухая и очень твердая.
    По прошествии часа Альфред стал слабее ударять киркой, а к шести часам дошел до такого изнеможения, что походил на боксера, который умудрился выстоять в поединке из двадцати
раундов*
В профессиональном боксе в поединке 10-12 раундов.
. У Каммартена затекли запястья, он едва держался на ногах. Сил хватило только на то, чтобы выкарабкаться наверх и лечь на пол "утренней" комнаты. Тяжело дыша, маленький человечек лежал там и понимал, что сейчас просто не в состоянии перенести тело и завершить работу к восьми часам к приходу служанки Бесси. Если не удастся вовремя спрятать тело, его ждет провал: уж лучше пока оставить Изабел в гостиной.
    Каммартен двигался так медленно, что, когда вернул всю мебель на свои места и, обернув головку молотка (чтобы заглушить удары), прибил ковер, часы показывали половину восьмого.
    Он умылся, поднялся в спальню, смял постель; бритье — его каждодневная привычка — далось Каммартену нелегко. Услышав, как пришла Бесси, он спустился вниз в халате.
    Дверь в гостиную была заперта; шторы там со вчерашнего вечера опущены; французские окна, выходящие в сад, закрыты изнутри на шпингалет. Ему оставалось лишь сохранять спокойствие, и, как обещала Гертруда, все будет в порядке.
    — Миссис Каммартен, — объяснил он Бесси, — пришлось уехать к больной матери. Приготовите мне завтрак и можете идти — считайте, что у вас еще один выходной.
    — Да, сэр! — Бесси это не обрадовало. С воскресенья да еще понедельника-выходного останутся неубранные комнаты — ведь работу за нее никто не сделает. — Но перед уходом, я все же уберусь в гостиной.
    — Вы не сможете, — заявил Каммартен. — Она заперта, а ключ миссис Каммартен, очевидно, забрала с собой.
    — Это ничего, — отвечала Бесси. — Ключ от "утренней" комнаты подходит.
    Так, сохранять спокойствие. Но какой смысл? Если уж тебе не дано быстро соображать, спокойствие тут не поможет.
    — Я бы не советовал, Бесси, — и, не придумав ничего лучше, добавил, — вчера утром миссис Каммартен стала чистить фарфор. Но до отъезда не успела все вычистить и оставила на полу. Меня же попросила держать комнату запертой.
    Бесси потопала на кухню. Она слышала, как хозяин поворачивает ключ в замке гостиной и "утренней" комнаты. Сообразив, что от нее что-то прячут, Бесси прошла в сад и попыталась заглянуть за край шторы, но увидела лишь краешек диванной подушки, лежащей на полу.
    Вместо того чтобы к 9-15 пойти на работу, Каммартен оставался в "утренней" комнате, так что прибраться там Бесси не смогла. Она ушла в 10-00. Но перед тем как вернуться домой, завернула в "Кедры" — дом через дорогу — рассказать своей подруге, служившей у миссис Эвершед, о запертой гостиной и о том, какой вздор Каммартен нес о фарфоре на полу.
    Каммартен дремал в кресле, когда в одиннадцать часов в дверь постучала миссис Эвершед.
    — Не хотела вас беспокоить, мистер Каммартен, думала, вы на работе. Могу я поговорить с Гертрудой, если она не занята?
    — К сожалению, она в Илинге, ухаживает за матерью. Думаю, серьезной опасности нет, но врач на некоторое время прописал матушке постельный режим. Когда вернется Гертруда, я не знаю.
    Миссис Эвершед сказала что-то приличествующее случаю и поинтересовалась:
    — Гертруда ничего не просила передать мне насчет четверга? Она говорила, что будет точно знать в понедельник вечером.
    — Я не видел ее со вчерашнего утра, — сказал Каммартен.
    — Вот как, — удивилась миссис Эвершед, которая видела, что Гертруда возвратилась домой, — а я думала, она вернулась прошлым вечером.
    — Она планировала вернуться, но на обратном пути из Брайтона заехала в Илинг и оттуда позвонила, что остается.
    Подруга Бесси уже передала миссис Эвершед историю о запертой гостиной. Силами миссис Эвершед она стала известна и другим соседям. До полудня о Гертруде спрашивали еще двое и получили от мужа те же объяснения.
    Во второй половине дня Каммартена никто не беспокоил, и он проспал в кресле до девяти часов. В полночь он уже вновь сооружал могилу. В этот раз Альфред экономнее расходовал силы, так что к четырем часам все было готово. Останки Изабел вместе с содержимым ее сумочки из крокодиловой кожи и чемоданом, который он принес из квартиры, были похоронены на глубине четырех
футов*
1,2 метра
под землей и скрыты бутом толщиной восемнадцать дюймов; половицы уложены обратно, мебель расставлена по местам.
    Чтобы ложь, сочиненная для Бесси, обрела реальную форму, в гостиной из шкафчика на пол перекочевала дюжина попавшихся под руку фарфоровых безделушек. Каммартен принял ванну, лег спать и проспал до прихода Бесси.
    За завтраком Альфред был на удивление бодр.
     "Когда у меня неприятности, я становлюсь сильным как бык", — с гордостью подумал он.
    Убийство Изабел Реддинг уже казалось ему трагической случайностью, он не должен этим тяготиться. Прежде всего — моральный долг перед Гертрудой, который до сих пор — и жене придется это признать — он исполнял блестяще.
    Прибыв в контору, Каммартен решил позвонить Гертруде, дать ей знать, что все спокойно. Он уже начал набирать номер, когда вошла секретарь.
    — Доброе утро, мисс Кайл; мисс Реддинг уже забрала свои вещи?
    — Я с пятницы не видела мисс Реддинг, — несколько высокомерно отвечала мисс Кайл. — Вещи её на месте.
    — В понедельник она приходила ко мне домой и дала ясно понять, что не намерена больше у нас работать. Боюсь, — добавил он, — что мисс Реддинг здесь не преуспела.
    Мисс Кайл, которой было прекрасно известно об их связи, промолчала.
    Разобрав почту, Каммартен позвонил в квартиру тещи, но ему никто не ответил. Он звонил еще дважды: перед тем, как уйти на обед и по возвращении. Не получив ответа, он позвонил дежурному швейцару дома и от него узнал, что миссис Масселл, теща Каммартена, в выходные уехала и до сих пор не вернулась, так что в квартире никого нет.
    — А миссис Каммартен, моя жена, справлялась у вас о своей матери?
    — Нет, сэр. Миссис Каммартен не связывалась со мной с тех пор, как ушла отсюда в пятницу.
    В полной растерянности Каммартен повесил трубку.
     "Где же Гертруда?"

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Другие уже задались этим вопросом — дошла очередь и до миссис Масселл. Возвращаясь из
Солсбери*
   Salisbury — один из древнейших городов Англии. Примерно в 13 километрах к северо-западу от Солсбери находится Стоунхендж.
после долгого уикенда, она захотела пообщаться с дочерью и сделала остановку в Тэдхеме. Явившись вскоре после ухода Бесси, она не смогла попасть в дом. Завидев миссис Масселл, из "Кедров", как черт из табакерки, выскочила миссис Эвершед. Когда к ним присоединился Каммартен, дамы успели обменяться информацией…
    — Так мне Гертруда сказала по телефону, — стоял на своем Каммартен.
    — Но она знала, что я поехала в Солсбери!
    — Я и не говорю, что не знала. Лишь повторяю ее слова.
    Теща потихоньку увела зятя в сад, разбитый за домом.
    — Ты сказал так из-за этой Эвершед. Где на самом деле Гертруда?
    — Не знаю! И это сводит меня с ума! — с нескрываемым раздражением выкрикнул Каммартен.
    — Когда вы виделись в последний раз?
    — В понедельник утром, когда она собиралась к Мейбл, — и добавил ей в пику, — по крайней мере, так она мне сказала.
    Миссис Масселл бросила на зятя неприязненный взгляд.
    — Послушай-ка, Альфред, если ты пытаешься намекнуть, что Гертруда сбежала с любовником — зря стараешься. Моя дочь не такая, к тому же убегать нет необходимости, ведь ей ничего не стоит с тобой развестись. Да-да, а ты как думал — мне все известно. Если Гертруда пропала, значит, с ней что-то случилось. Она могла потерять память — о таких людях каждый вечер передают по радио. Возможно, с ней произошел несчастный случай; ее могли даже убить — тебе это, наверное, даже в голову не пришло.
    Он разразился смехом — горьким смехом, — чем еще больше разозлил тещу.
    — Ты не слишком-то волнуешься о Гертруде, Альфред. Предупреждаю: окажешься в очень неловком положении, если с ней что-то случилось, а ты ничего не предпримешь.
    — А что я могу предпринять?
    — Прямо сейчас пойти со мной в полицию, пусть начинают расследование.
    — Бесполезно! — Каммартен нахмурился. — Полиция не станет этим заниматься.
    — Тогда я пойду одна, — заявила миссис Масселл и тотчас ушла.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Очень похожую ложь в деле Криппина разоблачили спустя несколько дней после убийства. Тем не менее прошло шесть месяцев, прежде чем к делу подключили полицию.
    Но у Криппена не было тещи, да и прислугу он не нанимал.
    У служанки миссис Эвершед, с которой Бесси поделилась информацией, в ухажерах ходил молодой констебль, ему она и передала слова Бесси, а также заключения миссис Эвершед. Девушка это сделала, чтобы развлечь молодого человека, не собираясь информировать полицию как таковую, ибо, несмотря на запертую гостиную, пока не возникло подозрений в том, что было совершено преступление.
    Однако с приездом миссис Масселл люди стали предполагать самое худшее. Завидев ее входящей в штаб местной полиции, все соседи были готовы поверить в то, что Каммартен убил свою жену. Встречаясь в гостях, на улице, в теннисном клубе, все вспоминали дело Криппена; при этом молодежь тактично делала вид, что прежде о нем не слышала.
    И потом, если бы полиция не пришла к такому выводу, она бы не стала серьезно заниматься делом. Прибыв в "Лавры" к половине десятого, суперинтендант Хойлок имел в распоряжении всю информацию и все имеющиеся факты: он знал даже то, что Изабел Реддинг пришла в пурпурном кашне, а в руках у нее была сумочка из крокодиловой кожи. Хойлок пояснил Каммартену, что, прежде чем прибегнуть к помощи Би-би-си в розыске пропавшей, он хотел бы получить подтверждение заявлению миссис Масселл.
    Каммартен провел его в столовую, которой довольно редко пользовались. Суперинтендант зачитал ему заявление тещи, Каммартен слушал и кивал, соглашаясь с каждым пунктом, а в душе опасаясь, что Гертруда рассердится, услышав свое имя по радио.
    — Когда вы в последний раз видели миссис Каммартен?
    — В понедельник утром, перед ее отъездом в Брайтон.
    Суперинтендант Хойлок убрал заявление обратно в карман.
    — Мистер Каммартен, вашу жену видели входящей в этот дом в понедельник вечером в начале десятого.
    До сознания Каммартена еще не дошло, какая в данный момент ему грозит опасность — он страшился лишь гнева Гертруды и поэтому разозлился.
    — Гертруда сама виновата: она не сказала мне, куда пошла! — ляпнул он.
    Теперь, вопреки указаниям жены, ему придется признаться, что она вернулась в понедельник вечером. Именно злость придала Каммартену находчивости, и он стал на ходу переиначивать версию, придуманную женой.
    — Лучше начну все с начала, суперинтендант. Днем к нам пришла моя сотрудница — мисс Изабел Реддинг. Она неоднократно здесь бывала — проводила уикенды. Почти родней нас считала. В последнее время моя жена стала ревновать, и отношения наши — что скрывать — испортились. Изабел приходила поставить все точки над i. Она дождалась Гертруду. У нас состоялся разговор, и произошла, так сказать, небольшая ссора. Но вскоре мы все прояснили, и я отвез девушку в ее квартиру. Вернувшись сюда — должно быть около полуночи — я не нашел своей жены. На следующий день соседи стали спрашивать, где она. Я не собирался раскрывать им душу, поэтому сказал первое, что пришло в голову. Не исключено, что жена меня бросила.
    В рассказ вписывались все обстоятельства, известные Хойлоку, кроме одного.
    — И последнее, мистер Каммартен. Вы просто-таки взбудоражили людей: среди них только и разговоров, что с вашей запертой гостиной дело нечисто …
    — Это должно быть, Бесси, наша служанка, — ответил Каммартен. — Понимаете, в понедельник после завтрака моей жене вздумалось почистить фарфор…
     — Это я уже слышал, — прервал его Хойлок. — Ничего страшного не случится, если я загляну в комнату.
    Каммартен извлек из кармана связку ключей и отпер дверь в гостиную. Суперинтендант увидел опущенные шторы, разложенный на полу фарфор, а на полу у окна — диванную подушку.
    — Посмотрим, что они на это скажут! — заметил суперинтендант. — Вот, что мы сделаем. Если до завтрашнего утра ничего не изменится, подключим к делу Би-би-си. Иногда, испытав огорчение, люди действительно теряют память. Спокойной вам ночи, мистер Каммартен. Не беспокойтесь! Мы пресечем все эти сплетни!
     "Сплетни! Что за сплетни?
    Ну, конечно! Как же он раньше не понял! Болтают, что он убил Гертруду!
    И как, по их мнению, он избавился от тела?
    Закопал под половицами?"

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    В четверг — Каммартен как раз собрался пойти на обед — в контору явился суперинтендант Хойлок в штатском.
    — Мисс Реддинг могла бы помочь нам в поисках вашей жены, — заявил он. — Могу я с ней поговорить?
    Каммартен пустился в объяснения. Он был доволен, что Хойлок попросил ее адрес, так как рассчитывал на "обнаружение" пурпурного кашне и сумки из крокодиловой кожи.
    — Дом довольно трудно найти. Я провожу — это сэкономит ваше время.
    У входа в квартиру Хойлок указал на три нетронутые бутылки молока.
    — Вторник, среда и сегодняшний день! — отметил он и постучал в дверь. — Похоже, нам никто не откроет.
    Каммартен заявил, что его это не удивляет, и добавил:
    — У меня есть ключ — так ей хотелось.
    Войдя в квартиру, суперинтендант оправдал ожидания Каммартена, сразу заметив пурпурное кашне на раскладном столике.
    — Это кашне было на ней в понедельник?
    — Дайте взглянуть! Да, верно, это оно.
    Взгляд Хойлока переместился на сумочку из крокодиловой кожи, лежащую на полу у плиты.
    — Интересно, почему она не взяла сумочку с собой?
    — Она ведь у Изабел не одна. — Каммартен поднял сумочку и раскрыл, демонстрируя, что она пуста. — Очевидно, Изабел переложила деньги и все остальное в другую сумку.
    — Получается, и девушка тоже исчезла! — воскликнул Хойлок. — Это то, что я называю любопытнейшим совпадением!
    — На самом деле не такое уж и совпадение! — быстро возразил Каммартен. — Когда я привез ее сюда в понедельник вечером, она сказала, что отправится прямиком к своему приятелю.
    — Вот так сразу? Не предупредив его?
    — Я поверил в это не больше вашего, — ответил Каммартен. — Когда мисс Реддинг стала при мне собирать вещи, подумал, что она ломает комедию.
    — Как зовут приятеля?
    — Фамилии не знаю. Она звала его Лен. Я видел его однажды — он околачивался на улице: высокий, смуглый парень, широкие брови, густые бакенбарды. Похож на испанца. Мужчины такого типа привлекают женщин. Вероятно, он партнер по танцам.
    Хойлок записал приметы Лена. После этого он открыл платяной шкаф, затем выдвинул ящики туалетного столика. Каммартен хотел, чтобы суперинтендант поинтересовался, не пропало ли что-нибудь из ящиков. Но Хойлок обратил внимание на другое.
    — Маловато вещей она с собой взяла!
    — У нее в чемодане осталось совсем немного места, — пояснил Каммартен, — поскольку она не могла не взять свой туалетный прибор — расчески, гребни, флаконы с духами — целых восемь предметов. Я сам видел, как она их упаковывала.
    — Как! Взяла все эти безделушки, когда у нее всего один чемодан? По мне, так она должна была оставить побрякушки, а забрать их, когда вернется за одеждой и мебелью.
    — Набор очень дорогой, — пояснил Каммартен. — Это мой подарок, сделанный, разумеется, с согласия жены! Он из черепахового панциря. Я купил его у "Перриерэ" за сто гиней.
    — Сто гиней! — Хойлок был поражен; информацию занес в блокнот.
    Каммартен подумал, что все идет просто прекрасно, вот только зачем Хойлоку так подробно знать передвижения Изабел.
    — Я уверен, — сказал он, — через несколько дней мисс Реддинг вернется за своими вещами. Или вы думаете, суперинтендант, что они с моей женой уехали вместе?
    — Нет. Но я считаю, что, если миссис Каммартен не вернется после объявления по радио, нам следует отыскать мисс Реддинг.
    Суперинтендант Хойлок вернулся в Тэдхем представить подробный отчет, Каммартен — на работу, проведя весь день в раздумьях о том, что же случилось с Гертрудой.
    После девятичасовых новостей имя Гертруды было названо в числе без вести пропавших, по всей вероятности, страдающей потерей памяти.
    Было за полночь, но Каммартен все еще бодрствовал в надежде, что может вернуться жена. Ему и в голову не пришло, что отсутствует она лишь по эгоистическим соображениям. Для собственного успокоения он вынужден был принять версию с потерей памяти. Кто-то сказал ему, что объявление в эфире всегда помогает найти таких людей, если они живы. Маленький человечек отчетливо понимал, что его ждет, если в ближайшие несколько дней сообщение по радио не даст результата.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Придя на работу на следующий день, Каммартен обнаружил там молодого человека, беседующего с мисс Кайл.
    — Мистер Каммартен, — сказала ему девушка, — этот джентльмен из Скотланд-Ярда.
    Каммартен пробормотал "доброе утро". Но не смог сразу осмыслить, что говорит ему полицейский.
    — …в пансионе в Западном
Кенсингтоне*
West Kensington — один из престижных районов Лондона, находящийся в западной части города.
, мистер Каммартен. На такси мы доберемся туда минут за двадцать. Если эта дама действительно миссис Каммартен, нужно будет сообщить в Би-би-си.
    Это была Гертруда. Ее фактически удерживала в плену хозяйка пансиона, на памяти которой миссис Каммартен была первым клиентом, внесшим — что подозрительно — задаток вместо багажа. У Гертруды хватило ума сообщить юноше в штатском: последнее, что она помнит — как уехала из Брайтона в прошлый понедельник. Пока тот составлял отчет для Би-би-си, Каммартен телеграфировал суперинтенданту Хойлоку.
    В такси, отвозившем их на станцию, где они, наконец, оказались наедине, Гертруда спросила:
    — Все в порядке, Альфред?
    — В полном! Но если бы ты не нашлась, все пошло бы наперекос. У тебя действительно провал в памяти?
    — Разумеется, нет! Просто в поезде я вдруг вспомнила, что мама уехала в Солсбери. Тебе звонить не рискнула — на всякий случай. Безопаснее держаться в стороне. Вот только деньги кончались. Вчера я пыталась незаметно перехватить тебя в метро.
    От Каммартена ускользнуло, с каким черствым равнодушием жена отнеслась к его тихому ворчанию по поводу того, чем грозило ее отсутствие.
     — Вчера все думали, что я тебя убил. И через пару дней…
    — Что ж, если подумать, это было бы лучшим выходом!
    В поезде они были в купе одни, и Каммартен отчитался перед женой в своих действиях. К его удивлению, Гертруда была весьма раздосадована, услышав о запертой гостиной и фарфоре.
    — Неужели кто-то поверит, что я могла быть настолько глупа! Какой смысл класть фарфор на пол?
    — Мне пришлось выдумывать на ходу.
    — Сейчас лучше выкинуть это из головы. Я буду притворяться, что все забыла, и они ничего не смогут с этим поделать.
    Соседи и не пытались ничего выяснять. Влияние Би-би-си настолько сильно, что провал в памяти все приняли как непреложный факт. С возвращением миссис Каммартен это дело полицию больше не интересовало. Примерно через неделю соседи и думать забыли о постигшем их разочаровании по поводу несостоявшегося скандала.
    Месяц спустя домовладелец Изабел Реддинг, не получив арендной платы, опечатал квартиру. Портниха подала на Изабел иск: эта мошенница не уплатила ей за работу сорок фунтов. Полиция Блумсбери не стала утруждать себя тщательными поисками и объявила Изабел Реддинг пропавшей без вести, в этом качестве она и попала в официальную полицейскую сводку. Суперинтендант Хойлок, вспомнив имя, отослал копию своего отчета в Скотланд-Ярд.
    — Вечная история! — проворчал инспектор, ответственный за поиски. — Невозможно напасть на след этих девчонок. Просто однажды ты случайно на них натыкаешься. Или не натыкаешься вовсе!
    С этими словами он выбросил отчет в корзину, содержимое которой, в итоге, попадает в Департамент Тупиковых Дел.
    Совместная жизнь Каммартенов вошла в спокойное русло.
    И хотя они не были сильны ни в логике, ни в знании законов, в общих чертах супруги понимали, что, перед тем, как полиция станет копаться у кого-либо в саду или разбирать чьи бы то ни было половицы, они должны для возбуждения дела сначала предоставить судье достаточные доказательства, что в каком-то из вышеупомянутых мест умышленно спрятан труп.
    Каммартены также понимали, что сейчас доказать это невозможно.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    В мае 1935 года Камартены на две недели уехали в Брайтон погостить у кузины Мэйбл. Во время их пребывания там некто Леонард Хэнлин, высокий, смуглый, привлекательный негодяй, бакенбарды которого обращали на себя внимание, был обвинен богатой старой девой в краже автомобиля и других мошеннических деяниях.
    Защита настаивала на том, что автомобиль и остальные вещи, а также денежные суммы — все это подарки; и, казалось, ответчик будет оправдан. В полиции знали, что этот человек ловко использует женщин в своих целях, и в этом случае провернул очередное дельце. В числе дорогостоящих вещей, которыми был заставлен его дом, был красивый и явно дорогой — из настоящего черепахового панциря — туалетный прибор из восьми предметов.
    Когда детектив-инспектор Карслейк спросил Хэнлина насчет последнего, тот осклабился.
    — Думаете, он мне не принадлежит? На этот раз вы правы. Его передала мне моя подруга. Ее зовут Изабел Реддинг.
    Один из людей Карслейка поехал по названному Хэнлином адресу; там он попал в неловкое положение, узнав, что с сентября девушка числится в Скотланд-Ярде пропавшей без вести.
    Детективу инспектору Рейсону, который просил сообщать любую информацию о владельце черепахового туалетного прибора, была направлена официальная записка. Найдя в отчете суперинтенданта Хойлока упоминание о приборе, Рейсон поехал к освобожденному под залог Хэнлину, чтобы самому увидеть набор.
    — Когда ты позаимствовал его, Лен?
    — Двадцатого июля прошлого года Изабел Реддинг попросила меня его заложить. Если хорошенько поищете в полицейских отчетах, раскопаете, что в тот день я был оштрафован на сорок фунтов за маленькое недоразумение на Пикадилли. У "Перриерэ", откуда наборчик, собственно, и взялся, сказали, что его всегда можно вернуть за 60 фунтов. Но на одной из бутылочек была вмятина и скол — со слов Изабел, это работа болвана, который ей его подарил (да сами проверьте) — и они сбросили цену до 45 фунтов.
    — Неплохая история, приятель — но ты спутал этот прибор с другим, — проинформировал Рейсон. — Ты в курсе, от кого Изабел его получила?
    — Еще бы. От забавного дядечки с пухлой мордашкой по фамилии Каммартен. Кто из нас детектив, мистер Рейсон?
    — Так ты сказал, двадцатого июля, — продолжал Рейсон. — Тебя ждет удар! В понедельник вечером седьмого августа мистер Каммартен видел, как Изабел паковала свой черепаховый прибор в чемодан.
    — Да ничего он не видел — только думал, что видит, — ухмыльнулся Хэнлин. — Послушайте! Я знал, что не смогу скоро выкупить вещицы обратно, а Пухлая Мордашка мог их хватиться. Так что мы с Изабел пошли к "Хэрридж" и заплатили тридцать семь с половиной
шиллингов*
Чуть меньше двух фунтов стерлингов
за имитацию; она была вполне себе похожа на настоящий набор, так что старина Пухлая Мордашка не заметил разницы. Я выкупил его месяцем позже; проверьте, если хотите.
    — Без тебя бы я не догадался, Лен. И где мне, по-твоему, найти эту особу?
    — Хотел бы я знать! Вообще-то, она девчонка, что надо.
    — Ну, еще бы — не донимала тебя своим черепаховым набором.
    — Не пойму, почему она сбежала! — нахмурился Хэнлин. — Получается, она меня кинула. Изабел пошла в дом Пухлой Мордашки и его жены — пошуметь там, поскандалить; сказала, что должна добиться развода. Она, конечно, слегка перегнула палку, но иногда это работает. Хотела разжиться тысячей фунтов. Может, она получила монеты и тратит их в свое удовольствие. Иначе, зачем еще ей скрываться от меня?
    У "Перриерэ" Рейсону подтвердили историю с покупкой и последующим залогом черепахового туалетного прибора. Следовательно, и история про его имитацию, которая успешно обманула Каммартена, должна быть правдивой. Но тогда концы с концами не сходятся.
    — Если девушка уходила в спешке с одним чемоданом, она не стала бы запихивать туда все восемь штуковин, не представляющих, как она знает, никакой ценности. Даже если притворилась перед Каммартеном, что берет их с собой, после его ухода она должна была их выложить. Гм! Может Хойлок что-то напутал!
    Приехав в Тэдхем, Рейсон выяснил, что Хойлок ничего не перепутал. Он узнал от Хойлока всю историю в подробностях, включая запертую гостиной и фарфор.
    — Получается, весь вторник и большую часть среды дверь была заперта? А шторы были задернуты?
    Получив подтверждение от Хойлока, Рейсон попросил адрес Бесси. Окольными путями инспектор ухитрился заставить девушку показать ему пресловутый фарфор, взяв на заметку, что это лишь дюжина безделушек.
    На обратном пути Рейсон размышлял о продвижениях в деле, если они действительно наметились.
    — Следующий шаг — выяснить, правда ли девушка вымогала у Каммартена тысячу. Хмм! Самый простой способ — спросить его самого.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Два дня спустя, выходя из Брайтонского поезда на вокзале Виктория, Каммартены с удивлением увидели встречающую их Бесси. И она была не одна.
    Рейсон вышел вперед и представился, буквально рассыпаясь в извинениях.
    — Прошу прощения за то, что сваливаюсь как снег на голову, мистер Каммартен, надеюсь, и миссис Каммартен меня простит. Я по делу Хэнлина — полагаю, вы читали о нем в газетах.
    Каммартен с облегчением почувствовал, что снова может дышать.
    — Возникли серьезные подозрения, что Хэнлин — тот самый человек, которого вы видели за окнами квартиры мисс Реддинг, о чем говорили в прошлом году суперинтенданту Хойлоку. Кстати, мы пока не установили местонахождение этой девушки.
    Каммартен, изобразив любезность, согласился проехать с Рейсоном в Скотланд-Ярд опознать Хэнлина. Теперь, когда все забылось, он пожалел, что вообще упомянул суперинтенданту о Лене. Тогда это казалось разумной предосторожностью. Он сказал Гертруде, что вернется в Тэдхем к часу пятнадцати — обед еще не успеет остыть.
    В такси Рейсон сказал:
    — Хэнлин обвиняется в мошенничестве, пострадавшие — исключительно женщины. Но у нас есть веские основания подозревать, что он что-то знает об исчезновении мисс Реддинг.
    — Мне он показался нагловатым, — вставил слово Каммартен, — хотя, полагаю, не стоит судить по внешности.
    — Не думайте, что вы его оскорбили, — сказал Рейсон. — Он обманывал вас на пару с этой Реддинг. Когда мы его прижали, Хэнлин признался, что знал о ее поездке с целью вытянуть из вас тысячу фунтов. Но он не знает, получила ли она эти деньги. Вы не против рассказать об этом?
    — Я не против рассказать об этом, — протянул Каммартен, пытаясь выиграть время; но, сообразив, что подобную сумму легко отследить, продолжил, — не против сказать, что денег я ей не дал. Такая сумма мне не по карману.
    Итак, это правда. С такого ракурса все показания и действия Каммартена приобретают иной смысл. Измышлениями ничего не докажешь — нужны факты. Предстоит еще поработать.
    — В доказательство того, что все знает о ваших делах, — продолжал Рейсон, — Хэнлин даже упомянул, что вы подарили Изабел черепаховый туалетный прибор и о том, что вы деформировали флакон для духов, чем снизили цену набора.
    Каммартена потрясло вероломство Изабел.
    — Я, конечно, не первый мужчина, из которого сделали дурака, — пробормотал он, — но не думал, что она вела себя настолько низко.
    Кабинет Рейсона — пятно хаоса на упорядоченности Скотланд-Ярда — сегодня был больше похож на склад. Письменный стол выдвинули, чтобы поставить деревянный раздвижной стол, содержимое которого, подобно савану, скрывала белая простыня.
    — Придется немного подождать, мистер Каммартен, — извинился Рейсон. — Присядьте.
    Каммартен сел, оказавшись слишком близко к раздвижному столу.
    — Когда мы ехали с вашей служанкой Бесси в поезде из Тэдхема, она меня рассмешила, — завел разговор Рейсон. — Бесси подумала, что вы убили миссис Каммартен, потому что дверь в гостиную была заперта, а дело-то было в стоящем на полу фарфоре.
    Каммартен — глупый коротышка — ничего не заподозрил.
    — Да. Моя жена чистила его, но опаздывала на поезд, и…
    — А почему миссис Каммартен чистила его в потемках?
    Каммартен проигнорировал вопрос, как будто не расслышал. Рейсон добавил:
    — Бесси говорит — шторы были опущены.
    Каммартен открыл рот и тут же его закрыл. Рейсон встал, нависая над ним.
    — Знаете что, мистер Каммартен, если бы с меня девушка пыталась содрать тысячу фунтов, я не повез бы ее домой. — Он сделал затяжку. — Я бы, скорее всего, ее убил. Совершив убийство, проник бы в ее квартиру, подбросил кашне и сумку, а чтобы создать видимость побега, избавился бы от дорогого туалетного прибора.
    И снова Каммартену стало трудно дышать. Но леденящий страх заставил его взять себя в руки.
    — Я вас совершенно не понимаю, мистер Рейсон. Вы пригласили меня на очную ставку…
    — Хотите спихнуть убийство на Хэнлина, Каммартен? Вы упаковали все эти черепаховые вещички в чемодан, увезли в свой дом и положили, сами знаете куда.
    — Я это отрицаю! — сдавленно крикнул он.
    — Не тратьте слов напрасно, Каммартен. Загляните-ка под простыню на столе. Догадываетесь, что под ней? Ну, так поднимите ее и посмотрите. Смелее, приятель! Там не Изабел — мы же не могли ее привезти.
    Каммартен сидел как парализованный. Рейсон стал медленно поднимать простыню. Каммартен не мигая смотрел на нее, спрашивая себя, не галлюцинация ли это. На раскладном столе он увидел флакон для духов со сколотой бутылочкой и вмятиной на крышке из черепахового панциря.
    Он вскочил, вырвал у Рейсона простыню и отбросил ее. На столе был разложен черепаховый туалетный прибор из восьми предметов.
    — Сами знаете, куда вы его положили! — повторил Рейсон.
    Со стоном, который прозвучал как признание, Каммартен повалился на стул и закрыл лицо руками. Когда он их отнял, Рейсон увидел, что маленький человечек будто постарел на несколько лет, и, тем не менее, был совершенно спокоен.
    — Полагаю, со временем это должно было случиться, — сказал он. — В каком-то смысле, это облегчение, что все закончилось. Теперь-то я знаю, каким с самого начала был дураком. Мне напомнил об этом черепаховый набор. — Он слабо улыбнулся. — Он стоил мне сто гиней!
    Это был тот самый туалетный прибор, который купил Каммартен, а Лен Хэнлин заложил и выкупил обратно. Фактически уверенный, что Каммартен похоронил Изабел вместе с имитацией, Рейсон взял у Хэнлина на время настоящий прибор.
    Но инспектор все еще строил догадки по поводу места захоронения; не имей он твердой уверенности, вряд ли можно будет получить ордер.
    — А вы неплохо выкручивались! — заметил Рейсон. — Если бы не эта выдумка с чисткой фарфора.
    — Первое, что пришло мне в голову, когда Бесси захотела прибраться в гостиной! Понимаете, я не смог закончить все в "утренней" комнате за одну ночь — а все из-за этого бута!
    Рейсон раскопал "утреннюю" комнату. Вместе с останками Изабел Реддинг там была найдена имитация черепахового туалетного прибора стоимостью тридцать семь шиллингов и шесть пенсов.
Леди, которая засмеялась
    У тех, кому сейчас под тридцать, имя Лусьена Спенгрейва ассоциируется лишь со "знаменитым преступлением", о котором нет-нет да и вспоминают в разговорах. На самом же деле, Спенгрейв сам был знаменитостью, а его преступление стало таковым лишь потому, что раскрылось окольным путем.
    Возможно, вам доводилось слышать об этом блестящем комике. Он был единственным в своем роде. Спенгрейв выступал лишь в одной роли — в роли циркового клоуна. Но выступал он не в цирке. Последние десять лет своей жизни Лусьен Спенгрейв играл эту роль в собственном вест-
эндском*
  Лондонский Вест-
Энд*
West End theatre
— главный центр развлечений, расположенный к востоку от Мейфэр и к северу от Трафальгарской площади. Именно здесь, в западной части британской столицы, сосредоточена главная театральная и концертная жизнь Британии. Кстати, Вест-Энд — в некотором роде антипод Ист-Энда (Esat End), рабочего квартала.
театре, где дешевые места стоили вполовину дешевле средней цены на подобные развлечения, а дорогие — вполовину дороже.
    Его клоунадам и пантомимам (как отмечали выдающиеся театроведы и историки циркового искусства), без преувеличения, несколько сотен лет. К примеру, та весьма примитивная сценка, где клоун, помогая дежурным по манежу скатывать ковер, падает и оказывается в него закатанным. Говорят, что в цирке этим только маленьких детей смешить. Спенгрейв же выступал с этой клоунадой перед самой искушенной на свете аудиторией. Его номер с ковром, впервые поставленный в Богемии в одиннадцатом веке, заставлял смеяться до упаду представителей всех классов общества.
    Ключ к тайне — что, однако, не являлось доказательством убийства — хранился в личности человека, который смог овладеть подобным искусством. И в деле о смерти Джун — жены Спенгрейва, которая умерла при столь драматических обстоятельствах, — детектив, использующий лишь серые клеточки, мог бы прекрасно обойти в расследовании своего более деятельного коллегу, машинально поставив в этом деле на талант Спенгрейва к манипулированию — без сомнения, смертоносный.
    Джун Спенгрейв пропала в последний четверг августа 1936 года во время коктейльной вечеринки, проходившей на лужайке их дома, построенного в Уитборне на берегу реки. В августе Спенгрейв не давал представлений, но не менее пяти дней в неделю упражнялся в домашнем гимнастическом зале, ведь ему — не меньше, чем пианисту — необходимо было поддерживать тонус мышц.
    Все гости — около двадцати человек — были друзьями Джуны. Она укоряла Лусьена в том, что он даже не пытался "наладить отношения" с ее друзьями (действительно, вне сцены Спенгрейв был довольно скучным, малообщительным человеком), поэтому он предложил прочесть им укороченную версию лекции — той, что в трех университетах принесла ему почетную степень доктора
наук*
Почётная степень доктора наук выдаётся вузами, академиями или Министерством образования без прохождения курса обучения и без учёта обязательных требований (по публикациям, защите и т. д.) лицам, достигшим больших успехов в деле и получившим известность в какой-либо области знаний (деятели искусств, юриспруденция, религиозные деятели, бизнесмены, писатели и поэты, художники и т. п.). Почётный диплом доктора наук не выдаётся в медицине.
.
    .
    Гости сознавали, что удостоены высокой чести. Чтобы вынести из гимнастического зала, двойные двери которого выходили в сад, знаменитый ковер, понадобилось шестеро мужчин; остальные принесли столик с подносом, к которому был привинчен кубок, и маски для номера с двухголовым псом. Произошла даже небольшая потасовка: каждый гость хотел, чтобы для демонстрации номера с ковром Спенгрейв выбрал помощником именно его.
    — Клоун, по сложившейся традиции, — существо неразумное, которое, однако, всеми силами старается быть полноправным членом общества. Клоун не прикидывается дурачком. Он отчаянно стремится помочь скатать ковер и при этом все сделать правильно. Обратите внимание на то, как двигаются мои плечи, когда я проталкиваюсь к ковру.
    Так он проанализировал действо с ковром. Следом разобрал сценку с двухголовой собакой.
    От сада к реке спускались три маленькие подстриженные лужайки. Джун расположила своих гостей на второй лужайке, подальше от ковра.
    Далее Спенгрейв около шести минут рассказывал о клоунаде, корни которой уходили ко двору Генриха VIII; затем очередь дошла до подноса с кубком.
    — В этой сценке вы увидите, как стремление помочь передается исключительно движениями ног. Мне нужно больше места. Верхняя лужайка как раз достаточно широкая. О, там же ковер!
    — Так, может, мы скатаем его и отнесем обратно в зал, мистер Спенгрейв?
    Это предложил Фред Перисс — красивый моложавый мужчина.
    Спенгрейв обернулся и уставился на Перисса так, будто тот предложил нечто из ряда вон выходящее.
    — Да, пожалуйста.
    Гости, в том числе и несколько девушек, как мухи на мед, кинулись к ковру. Потом они с полным правом могли заявить, что как-то помогли великому Спенгрейву с тем самым ковром.
    Когда ковер вернули в зал, Спенгрейв продолжил лекцию.
    — Клоун горд своей почетной обязанностью — отнести вино леди. Сейчас, если Джун мне поможет, я наглядно продемонстрирую. — И он позвал. — Джун, дорогая!
    Непозволительно заставлять ждать великого мужа — даже его собственной жене.
    — Джун! — кричали гости. — Джун, где ты? Джун!
    Позже установили, что часы в это время показывали примерно без десяти семь. В половине седьмого Джун Спенгрейв еще была на виду — элегантно очаровательная в зеленом крепдешиновом платье, слегка смущающаяся своей роли хозяйки.
    Ее исчезновение испортило вечеринку. Гости стали расходиться. Те, кто удостоились чести помогать Спенгрейву, вернули поднос с кубком, а также маски для сценки с двухголовым псом в гимнастический зал. В семь-пятнадцать ушел последний гость.
    В восемь Спенгрейв поужинал, без особого желания ковыряясь в тарелке. В восемь-тридцать он позвонил в полицейский участок Рединга. Сразу приехали инспектор с сержантом. Проведя полагающееся в таких случаях расследование, они не обнаружили никаких признаков того, что миссис Спенгрейв уехала по собственной воле. Также была рассмотрена и отброшена вероятность того, что она, никем не незамеченная, бросилась в реку.
    Поскольку Спенгрейв был личностью известной, спустя час подъехал сам главный
констебль*
начальник полиции графства
.
    — Мистер Спенгрейв, в ваших же интересах, я должен спросить…
    — Не сбежала ли моя жена с любовником? — опередил его Спенгрейв. — Нет. Если бы у нее кто-то намечался, она бы с превеликим удовольствием рассказала об этом мне.
    Его слова прозвучали вполне убедительно. Тут взгляд главного констебля упал на большую фотографию женщины, наделенную сдержанной, холодной красотой.
    — Это миссис Спенгрейв? — И, когда муж кивнул, заметил, — не имел удовольствие ее встречать, но лицо мне кажется знакомым.
    — Возможно, вы видели ее на какой-нибудь картине во время ежегодной выставки Академии
художеств*
  Королевская Академия художеств (англ. Royal Academy of Arts, часто просто Royal Academy) — наиболее влиятельная и авторитетная ассоциация художников Великобритании. Основана в 1768 году — 10 декабря этого года были утверждены первые 40 членов Академии. Первым президентом Академии был избран Джошуа Рейнолдс. Основой деятельности Академии являются ежегодные публичные выставки. По правилам, участвовать в них могут не только академики, но и любой желающий художник, для чего необходимо подать работу на рассмотрение конкурсной комиссии. Многие работы на ежегодных выставках продаются. Среди членов Академии были такие выдающиеся британские художники, как Томас Гейнсборо, Джозеф Тёрнер, Томас Филлипс, Джон Констебл, Джон Эверетт Милле и др. При Королевской Академии художеств существует и училище, в котором также учились крупнейшие художники, в том числе Тёрнер.
. Много лет назад она была натурщицей. Или в одном из моих выступлений — до нашей женитьбы Джун четыре года была моей ассистенткой.
    — Ну, конечно, вот где я ее видел! В "Леди, которая не желала смеяться".
    — Верно! Должно быть, вам не составит труда ее отыскать.
    — Если к завтрашнему полудню ничего не изменится, мы дадим объявление по радио, — сказал на прощание главный констебль.
    В пятницу ближе к полудню Спенгрейву позвонили. Из Эдинбурга пришел ответ на запрос: женщина, потерявшая память, по описанию имела некое сходство с миссис Спенгрейв.
    — Я прилечу завтра утром на воздушном такси, — ответил Спенгрейв. — Что даром время терять — на следующей неделе у труппы начинаются репетиции.
    Он рано позавтракал и перед отъездом предупредил экономку:
    — Утром должны подойти люди из театра осмотреть реквизит и кое-что забрать. Если к одиннадцати никто не появится, позвоните в театр и узнайте у управляющего, в чем дело. Когда придут, облегчите им задачу — дайте все, что попросят.
    Мужчинам был нужен лишь пылесос.
    Они развернули ковер и обнаружили в нем тело Джун Спенгрейв.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    В начале своего творческого пути Лусьен Спенгрейв был художником. В Школе
Слейда*
  Школа изобразительных искусств Феликса
Слейда*
Slade School of Fine Art
— художественное училище при Лондонском университете. Основано в 1871 г. и названо в честь Феликса
Слейда*
Felix Joseph Slade; 1790–1868 гг
, филантропа и коллекционера произведений искусства.
, где он постигал сие искусство, свою манеру письма Спенгрейв держал в узде. А когда стал профессионально заниматься живописью, то ему охотнее раздавали авансы, чем чеки.
    Чисто по-человечески он ничего не имел против популярности в качестве альтернативы — "забавно, но Спенгрейв не может не нравиться". Жизнь баловала его, однако людям приходится расплачиваться за свою популярность. И этому есть своя необъяснимая причина.
    Примечательно, что если во время первой встречи вы видели его сидящим, то могли бы подумать, что это крупный, высокий мужчина — таким он хотел казаться. Подобное впечатление создавалось из-за худого вытянутого лица, которое вызывало представление об ученом-монахе; растянутый рот с тонкими губами; большие, необычайно голубые глаза смотрели мягко.
    Кенфилд, заняв пост министра, заказал Спенгрейву свой портрет, но готовую работу забраковал, заявив, что она непохожа на оригинал. Кэррон Джеймс, драматург, бывший на пороге посвящения в рыцарское звание, заплатил Спенгрейву за этот портрет сто гиней.
    — Я покупаю его, Спенгрейв. Отлично исполнено! Да ведь этот портрет Кенфилду — точно удар хлыста по лицу! Я всегда терпеть его не мог. А тут он, бедняга, выглядит таким неудачником и похож на обычного человека, вроде меня. Так что вся ненависть улетучилась. Понимаете, о чем я?
    — Нет, — ответил Спенгрейв, — но ваш чек — просто подарок небес.
    — Удивительно! С вашим-то талантом. — Кэррон Джеймс не мог не поддержать собрата по искусству. — Если у вас сейчас нет работы, почему бы не попробовать себя в карикатуре? Я могу познакомить вас с нужным человеком.
    Спенгрейв принес на встречу с редактором оппозиционной газеты злободневную карикатуру на премьер-министра. Взглянув на нее, газетчик хихикнул, но смех застрял у него в горле.
    — Лично мне нравится! Но опубликовать такое не смогу. Я бы приобрел ее у вас за десять фунтов.
    — Отдам бесплатно, — сказал Спенгрейв, — если скажете, почему не опубликуете, ведь она вам явно понравилась.
    — Ваш рисунок правдив. Но правдив мучительно. Просто-напросто жесток! Меня так и тянет проникнуться к премьеру своего рода глубоким сочувствием.
    — Благодарю, — сказал Спенгрейв. — Рисунок ваш. Я пришлю вам десятку. До свидания!
    — Эй! Я не требую платы за откровенность!
    — Если вы довольны нашей сделкой, то я и подавно, — ввернул Спенгрейв и вышел.
    Он пришел в студию, жалея, что из самоуважения отказался от денег. Дела шли совсем плохо. Месяца через три ему придется обивать пороги ломбардов. Спенгрейв взглянул на себя во весь рост в большое зеркало.
    — Думал, что пишешь на злобу дня, считал себя чертовски остроумным, значит? А оказался всего лишь жестоким — твои работы никто не купит. Клоун!
    Он схватил кисть, палитру и стал рисовать свой портрет — исступленно и почти не сознавая, что углубляется в тему клоуна; работа была закончена спустя четыре часа. Спенгрейв отступил, чтобы хорошо ее разглядеть.
    — Моя лучшая работа! — он приглушенно хихикнул, и по щекам потекли слезы. — Правдива мучительно. Просто-напросто жестока!
    Он стал ходить взад-вперед по студии, пошатываясь, как пьяный.
    — Кэррон Джеймс сказал примерно то же самое. Видимо, глубоко в душе я жесток, и другие это осознают. Однако люди добропорядочны и никогда не примут меня таким. А я не хочу отличаться от других мужчин. Я хочу покупать еду, не думая о деньгах, хочу иметь возможность мыться и носить приличную одежду. Хочу, чтобы женщина любила меня без остатка и хотела иметь от меня детей. Я не хочу отличаться от других мужчин!
    Меланхолия породила жалость к самому себе, но разум взывал к борьбе за желаемое. Он повернулся к автопортрету.
    — Если я буду жесток к самому себе, других потянет "проникнуться ко мне своего рода глубоким сочувствием", как выразился редактор. Следовательно, я могу заставить их смеяться или плакать.
    Так он вывел формулу, которая через три месяца вознесла его на вершину славы, где он и оставался до конца своих дней.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    В течение пяти лет Лусьен Спенгрейв был гвоздем программы мюзик-холлов, гастролируя по всем столицам, где можно было, несмотря на высокие цены, собрать аншлаг. Он выбрал себе амплуа клоуна, который постоянно попадает в затруднительные положения. Обратившись к образу Белого клоуна-умника в новом несмешливом
амплуа*
  Первоначально Белый олицетворял образ крестьянина-мукомола; его старинное прозвище — Жан-Фарин (французское farine — мука, Жан-Мука), отсюда и его набелённое лицо и традиционный атрибут — батон. С 80-х годов 19 в. Белый начал выступать в дуэте с Рыжим, разыгрывая буффонные сценки, комизм которых строился на столкновении контрастных характеров — недотёпы Рыжего и застенчивого насмешника Белого. Со временем заметно видоизменилась маска Белого, его сценическая манера, грим, костюм. Костюм Белого с начала 20 в. приобрёл вычурную пышность, стал обшиваться блёстками и камнями, появились крахмальное жабо и манжеты, на голове — изящный белый колпачок, на ногах — лакированные или золотые туфли, в руках — щегольской стэк, вместо комичного парика — элегантная причёска; лишь лицо, как дань традиции, осталось по-прежнему набелённым, но чаще всего Белый выступал без грима. Изменился и сам образ Белого: артист стал играть умничающего резонёра, склонного к риторике, поучениям и показному благородству.
, Спенгрейв с такой неумолимой безжалостностью демонстрировал его "незабавность", что симпатии публики были безоговорочно отданы Белому клоуну, и в кульминационные моменты зрители безудержно хохотали. Они буквально ели у него из рук. Спенгрейв умело манипулировал людскими эмоциями. Раскрашенное бело-серым скудоумное лицо клоуна могло обескуражить промелькнувшей на нем ранимостью, проявляя непривычное для Белого клоуна малодушие.
    С приходом звукового кино мюзик-холлы отошли в прошлое, и Спенгрейв создал свой театр, репертуар которого состоял исключительно из музыкально-театральных постановок самого высокого класса.
    С Джун он познакомился в гостях у коллеги-художника. Джун была высокой блондинкой с правильными чертами лица и точеной фигурой, которую чаще называют статной, нежели красивой. А на его профессиональный взгляд художника, изгибы ее тела были скорее безупречно выверенными, нежели пышными.
    — Извести меня, когда закончишь работать с этой девушкой, — сказал он вполголоса.
    — Если у тебя есть для нее работа, то мы закончили — я и так должен ей за три сеанса. Джун, познакомься с мистером Спенгрейвом.
    Как многим натурщицам, Джун была присуща жеманная учтивость — следствие показного снобизма. В этом возрасте добросовестная, бескорыстная Джун преданно работала на тех, кто вел себя с ней как с леди.
    С ее великолепными физическими данными натурщица походила на царственную молодую королеву, переодетую горничной. Для сценки Спенгрейв сам придумал ей фасон платья из красного велюра — ткани, прошедшей путь от королевского наряда до домашнего халата.
    В постановке Спенгрейва Джун должна была вести себя как позирующая натурщица — сидеть неподвижно прямо, смотреть непроницаемым взглядом и не произносить ни звука — сценка называлась "Леди, которая не желала смеяться".
    В первый вечер Джун фактически загубила все представление тем, что в кульминационный момент залилась смехом вместе со всеми.
    — Замолчи, ты, безмозглая дурочка! — шикнул он с такой злобой, что ее смех разом оборвался. Это помогло избежать полного фиаско, но в тот вечер представление не имело успеха.
    Позже она вся в слезах пришла в его гримерную.
    — Мне ужасно жаль, мистер Спенгрейв. Понимаю вашу злость, но я ничего не могла поделать: смех просто вырвался!
    — Моя вина в этом тоже есть — мы недостаточно репетировали! Завтра в десять приходи сюда — снова все прогоним.
    После репетиции у него оставались сомнения насчет исполнения Джун. Спенгрейв угостил ее ленчем в своем жилище — он занимал верхний этаж театра — и спросил, уверена ли она, что не засмеется в следующий раз.
    — Опасаюсь за тот момент, когда вы падаете на ковер во второй раз — до чего же смешно, мистер Спенгрейв!
    — Хм. Я знаю, что вы стараетесь пересилить себя. Возможно, даже слишком стараетесь. Сядьте-ка в это кресло и расслабьтесь. Теперь, не напрягаясь, без усилий позвольте смеху мягко проскользнуть в ваш разум и прикажите ему остаться там. Повторяйте за мной: ковер несмешной… поднос с кубком несмешные… в том, что он делает, нет ничего смешного… я больше не засмеюсь…
    Он оставил ее и пошел в спальню отдохнуть. Вернувшись пару часов спустя, Спенгрейв нашел Джун в гостиной.
    — О, мне нужно было немного вздремнуть! — объяснила она и добавила, — не беспокойтесь, мистер Спенгрейв. Я больше не засмеюсь.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    "Леди, которая не желала смеяться" стало одним из самых популярных представлений. Оно продержалось на подмостках четыре года и было снято с репертуара только потому, что Джун подхватила пневмонию. Спенгрейв мог бы с легкостью заменить ее, но девушка была предана ему, исполнительна, публика к ней привыкла, так что он посчитал, что следует быть лояльным работодателем и проявить к ней немного сочувствия.
    Спенгрейв также выразил свою лояльность, приехав с дежурным гостинцем (виноградом) в санаторий, где Джун восстанавливала силы после болезни. Четыре года она вместе с другими членами труппы Спенгрейва гастролировала по Европе и Америке, и все же вне работы он почти не общался с ней и ничего о ней не знал.
    Спенгрейв старался вызвать ее на откровенность, обнаружив, что, не жеманясь, она проста и приятна в общении. Он подозревал, что у Джун не так много друзей, и в следующее посещение спросил ее об этом.
    — Даже не знаю, мистер Спенгрейв. Я хорошо лажу со многими людьми, хотя на самом-то деле, как кошка, гуляю сама по себе. Конечно, меня не привлекают не моего поля ягоды. Знаю, кое-кто думает, что я немного со странностями. Иногда это заставляет чувствовать себя одинокой, если вы понимаете, о чем я.
    Спенгрейв понимал — знал об этом в сто раз больше. В ту минуту, как он разоблачил себя, нарисовав автопортрет, он нашел свою формулу коммерческого успеха, но не избавления от одиночества.
    В свой следующий визит Спенгрейв предложил Джун выйти за него замуж.
    — О, мистер Спенгрейв! — Она была в нерешительности. — Что ж, я, разумеется, согласна, если вы действительно этого хотите. — А погодя добавила, — нужно немного привыкнуть. Понимаете, я никогда не думала о вас, как о других мужчинах. — У него перехватило дыхание — она будто ударила его ножом под дых. — Когда я, засмеявшись, подвела вас на премьере номера, вы были так добры ко мне, что я вознесла вас на пьедестал, сказав себе — он превосходит всех мужчин и женщин, когда-либо мною встреченных. Сейчас я думаю точно так же. И потому я немного робею перед тобой, король шутов.
    — Моя дорогая! — Он поцеловал ее, переполненный любовью и благодарностью. — Если ты так обо мне думаешь, то и я робею перед тобой, Джун. Вместе мы это преодолеем.
    Трехгодичный брак по-разному сказался на их несходных натурах. Джун ответственно отнеслась к обязанностям жены — так же, как в свое время и к обязанностям ассистентки, — церемонно окружала его заботой и старалась угождать. Обнаружив, что мужу нравится, когда она изысканно одета, Джун стала тщательно продумывать свой туалет. Когда ее присутствие ему не требовалось, она была предоставлена самой себе. В каком-то смысле Джун любила его — не подозревая, что совсем не была в него влюблена.
    Неожиданное богатство разбудило ныне дремлющие черты характера Джун. Она стала гордиться своей ролью жены богатого, знаменитого мужа, знающегося с высокопоставленными людьми, которые не искали ни богатства, ни славы, ни полезных знакомств. Это были люди не ее круга, а вот в местном парусном и теннисном клубах Джун считалась важной персоной.
    Постепенно у нее появилось много друзей, которым она нравилась, несмотря на то, что относилась к ним немного покровительственно. То, что Джун никогда не смеялась над их остротами, воспринималось как должное — куда уж им до величайшего в мире клоуна. А молодого Фреда Перисса — темноволосого, высокого, с гвардейской выправкой — особенно к ней влекло.
    Спенгрейв, со своей стороны, осознавал, что в браке он частично потерпел фиаско, в чем — глубоко в душе униженный — винил самого себя. В основе их совместной жизни лежало подчинение ему — такое же неукоснительное, каким раньше было обязательное присутствие на репетициях по его приказу. А одну стену он так и не смог сломать: если она и преодолела свою робость перед ним, все же осталась некая почтительность, что лишало их взаимоотношения непосредственности. Как туча на чистом небосклоне, в нем поселилась убежденность, что Джун относится к нему не так, как положено жене относиться к мужу.
    У Спенгрейва не было свободного времени, чтобы ходить с ней по гостям, а на ее вечеринках он присутствовал лишь мимоходом. Однако он был рад, что у Джун появилось так много друзей, хотя и считал их шумными и недалекими.
    Как-то в первую неделю августа до Спенгрейва, дремавшего в гостиной, внезапно донеслись непривычные звуки. Он резко выпрямился — сон как рукой сняло. Звук раздался снова. Из сада. Это смеялась Джун.
    Он ощутил покалывания в позвоночнике — вестники мрачного предчувствия.
    — А ведь последний раз я слышал, как она смеется, на той провальной премьере.
    Спенгрейв выбежал в сад, но не смог ее найти. Обогнув кусты лавра, он увидел Джун в объятиях Фреда Перисса. Она не сопротивлялась.
    — Фред! Ну, зачем ты это сделал! — горестно выкрикнула Джун.
    — К чему притворяться? И ты не оттолкнула меня, дорогая.
    — Это все испортило. И теперь мне нужно признаться Лусьену. До этого все было невинно.
    Спенгрейв проскользнул обратно в гостиную и, схватив книгу, уселся в кресло. Джун вошла через несколько минут. Она пригладила растрепавшиеся волосы и расправила смятое объятьями Перисса платье.
    — Лусьен, Фред Перисс только что меня поцеловал. И это был не дежурный поцелуй, а, думаю, самый настоящий. Полагаю, частично здесь есть и моя вина.
    — Не стоит нам терять голову. Лучше сейчас же поговорить с ним.
    — Он уже ушел. Ты сердишься на меня?
    Спенгрейв задумался. Он сам не раз обнимал и целовал ее, но никогда она при этом не смеялась восхитительным серебристым смехом — полным веселья и нежности. В объятьях других мужей жены бы, конечно, так смеялись.
    — Я не сержусь, Джун. На это нельзя сердиться. Ты влюблена в него?
    Она обдумывала свой ответ, стараясь честно все решить для себя, но потерпела неудачу.
    — Ох, я не понимаю любви.
     Джун говорила искренне — и не осознавала, что на самом деле лжет. И она очень скоро это поймет. Спенгрейв подумал, что его время, возможно, еще не упущено.
    — Тогда давай забудем об этом, дорогая.
    — Я так рада, что ты не сердишься, Лусьен. Я вполне способна об этом забыть. Буду думать о чем-то другом.
    — Может, обо мне? — он порывисто вскочил с кресла.
    И опять послышался восхитительный, приятный звук — это переливался ее вновь обретенный смех. Вне себя от счастья, Спенгрейв обнял ее.
    — Ты смеешься, потому что счастлива сейчас? — спросил он.
    — Ты так смешно выглядел, когда выпрыгнул с кресла — как "Джек-из-коробочки".
    Поцелуй был испорчен, момент омрачён. Но Спенгрейв не отчаялся. Если он сможет завладеть ее воображением, будут еще "настоящие" поцелуи.
    Она сказала, что перед обедом хочет покататься на лодке. Он подогнал плоскодонку и, стоя для равновесия одной ногой на причале, а другой — в лодке, позвал Джун. Спенгрейв смотрел, как она приближается — смотрел со вновь пробужденной страстью, — и опять она засмеялась:
    — В этой позе с таким забавным выражением лица ты мне кого-то напоминаешь, — отсмеявшись, объяснила Джун. — Не могу понять, кого!
    — Может, пуделя, выпрашивающего кормежку? — высказался Спенгрейв.
    — Ну, нет. — Серьезно ответила она. — Жаль, не могу вспомнить.
    В душе он глубоко расстроился, но виду не подал. А она завела разговор о вечеринке.
    — Когда ты ее устраиваешь, дорогая?
    — В последний вторник августа. Было бы очень мило с твоей стороны уделить гостям пару часиков. Они бы это оценили!
    Спенгрейв был готов на все, лишь бы только она вела себя с ним как жена с мужем. И, возможно, так будет.
    — Дорогая, я твой на всю вечеринку и обеспечу ей полный триумф. — Выслушав ее радостные восклицания, он продолжил. — Знаю, я немного занудствую на вечеринках. Так и не научился сидеть сложа руки, болтая о спорте и тому подобном. Как думаешь, понравится им моя прошлогодняя оксфордская лекция? Мы можем поместить реквизит на лужайку.
    Гости придут в восторг, заверила Джун. Она знала, что хотя многое им, возможно, будет непонятно, но польстит само его внимание.
    За ужином она была такой общительной, веселой, оживленной, что он не узнавал ее. Джун стала более непосредственной, думал Спенгрейв, раскрывшись — подобно розе в лучах солнца — на фоне их новых взаимоотношений. Весь вечер им владела эта мысль.
    Позже Джун рассмеялась — как объяснила — над его халатом. Это был черный шелковый халат, совсем не новый — она часто видела его и до этого.
    Перед сном сомневающийся в себе и неуверенный в Джун Спенгрейв сел на край ее кровати и стал говорить все, что приходит в голову — чтобы она не поняла, как он напряжен.
    — До вечеринки еще масса времени, Джун. Давай уедем куда-нибудь недели на две? Можем смотаться в Швейцарию.
    — Если это для меня, спешить некуда. — И добавила, — мне и здесь хорошо.
    — Мне тоже! — он сжал ее руку. — Это наш дом: твой и мой. Славное местечко. А как было бы замечательно, будь у нас настоящая семья. Так ведь, Джун?
    Джун не ответила. Ее лицо напряглось, исказилось, и Спенгрейв испугался, что его слова прозвучали, как упрек: ведь она все еще не родила ему ребенка.
    — Джун, дорогая! — он склонился над ней, коснулся губами ее волос. — Я только хотел сказать…
    До него донеслось негромкое фырканье — как будто школьник пытается сдержать смех во время урока.
    Отпрянув, он вскочил на ноги, и она откровенно расхохоталась. Он стал подальше от кровати, пристально глядя на нее. Когда, отсмеявшись, Джун подняла на него глаза, смех возобновился. Он ждал, стоя неподвижно, пока она от изнеможения не остановилась.
    — Думаю, я знаю, почему ты смеешься надо мной, но, может, сама объяснишь?
    — Не могу удержаться! — выдохнула она. — Ты… в этом халате… говоришь… такие слова…до чего же ты смешной! — доносился до него ее лепет.
    Ничего не сказав, он направился к двери.
    — О, Лусьен, несправедливо обижаться и сердиться на меня! Ты смешной — иначе ты не был бы собой — особенно, когда говоришь серьезно. Не жди, что я буду вести себя с тобой, как с другими мужчинами.
    — Да. Так я и думал, — сказал он и вышел из комнаты.
    Объяснение Джун было невразумительным: ведь не думала же она так о нем до сегодняшнего дня. Мужчина, который хотел стать ее возлюбленным, пробудил ее женственность и заставил понять, что муж у нее поистине клоун.
    Спенгрейв спустился в личный кабинет, примыкавший к гимнастическому залу, и налил себе бренди покрепче. Позже, разбирая кое-какие вещи, он нашел автопортрет, написанный в его студии в
Блумсбери*
Bloomsbury — традиционный центр интеллектуальной жизни Лондона.
.
    — Лучшая моя работа! — слова вернулись к нему через годы. — Правдива мучительно. Просто-напросто жестока! — Но не так, как жестокий смех, который был пламенным
мечом*
  И выслал его (Адама) Господь Бог из сада Эдемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят. И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Эдемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни" (Быт. 3:22-24).
, отделявшим его от человечества и в клинке которого он отражался "непохожим на других мужчин". Он снова взглянул на автопортрет и вспомнил свое отчаяние. — В прошлый раз я нажился на своем страдании. Почему бы не повторить? Работа. Хвала небесам, она не захотела уезжать в отпуск! Чтобы забыться, уйду с головой в работу.
    Порывисто схватив альбом и карандаш, Спенгрейв рухнул в кресло и стал делать заметки для нового номера — вариации на тему закатывания в ковер с участием девушки-ассистентки.
    На следующий день он поехал в Лондон и провел пару часов за бумажной работой — со второй недели сентября в театре должен был открыться очередной сезон. Его ждало письмо: мама преемницы Джун писала, что девушка заболела корью и сможет приступить к репетициям лишь через две недели.
    Неделю спустя Джун, проходя в саду мимо дверей гимнастического зала, увидела, как муж, раздраженный, подпирает стену.
    — Что случилось, Лусьен?
    — Мейбл больна. Приходится репетировать без нее. Проще застрелиться!
    — А я не подойду? — Она вошла в дверь. — Что нужно делать?
    — Ничего сверхъестественного, дорогая. Девушка оказывается в ковре вместо клоуна.
    — Понятно. Только платье испортится.
    И она сняла его.
    — Ковер оцарапает тебе плечи. Держи! — И он помог ей надеть халат — тот самый черный шелковый халат.
    — Он затрещит по швам, — предупредила она. — Я же крупнее тебя.
    От этих слов Спенгрейв почувствовал себя раскомандовавшимся деспотичным карликом.
    — Когда я раскатываю ковер, выпрямляйся и смотри на меня; не отводи взгляда, пока я не отыграю свою часть представления. Будешь закатываться в ковер — делай два оборота, иначе тебя в нем заметят. Лучше сделать это самой — я могу тебя травмировать. Ляг так, чтобы талия была по центру. Первый оборот накручиваешь ковер рукой. А для второго используй свой вес.
    Два часа Джун беспрекословно выполняла его указания, и тут ей пришло в голову, что этот номер с ее участием, проделанный на вечеринке, будет отличным розыгрышем. Ее немного беспокоило, как бы лекция по теории клоунского искусства, которая вызвала интерес у преподавателей Оксфорда, не ввела в ступор ее друзей. А так они, по крайней мере, повеселятся, увидев, как она выскакивает из ковра. Джун знала, что ковер задействован в лекции.
    Когда она предложила свою идею Спенгрейву, он не выказал энтузиазма. Но Джун убедила, что запросто сможет ускользнуть, пока он будет удерживать внимание гостей.
    — А как же твое платье? Ведь ты нарядишься на вечеринку.
    — Я все обдумала: улизну в свою комнату и переоденусь в красное велюровое платье из нашего старого номера. Оно с тех пор так и висит в реквизитной — принеси мне его завтра. Ковер не испортит велюр, а красный цвет отлично сольется с пестрым ковром.
    — Придется пробыть внутри две-три минуты. Хватит тебе дыхания?
    — Конечно, воздуха там маловато. И ведь ты сейчас не слышал, как я тебя оттуда звала? Как бы то ни было, я не прочь попробовать.
    — Хм! Надо что-то придумать, чтобы Мейбл не задохнулась, ей придется лежать там больше десяти минут.
    Придя в театр на следующее утро, костюмера Спенгрев не застал. Лично взяв ключ у вахтера, нашел номер по списку и забрал велюровое платье из несгораемого шкафа, положил его в чемодан Джун.
    — Она сущий ребенок, — размышлял Спенгрейв по дороге домой, — ее детский ум отметил его как самого умного, сильного, доброго, порядочного, богатого, влиятельного мужчину, а ее женский инстинкт находил его смешным.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Работники сцены одним движением развернули ковер, и оттуда выкатился труп Джун Спенгрейв. Оправившись от шока, мужчины сообразили запереть двери, и пока один побежал звонить в полицию, другой остался у дверей в качестве охранника.
    Вскоре за инспектором подъехал начальник полиции графства. Он распорядился направить телефонограмму с соболезнованиями в аэродром Эдинбурга. К тому времени как Спенгрейв вернулся домой, опознав тело в морге Рединга, главный констебль ознакомился с основными фактами. Первоначально предполагалось, что Джун задохнулась, но в медицинском отчете указывалась, что умерла она от потрясения.
    Рассказ Спенгрейва об исчезновении на вечеринке, в сущности, повторял показания гостей.
    — Когда вы попросили мужчин свернуть ковер и отнести его обратно в зал, мистер Спенгрейв, я так понял, к нему бросились и женщины. Не думаете, что бедная миссис Спенгрейв тоже решила помочь и, упав на ковер, была случайно туда завернута? В общем, все получилось прямо как в цирковом номере.
    — Теоретически возможно все. Но это уж очень неправдоподобная версия. Там было по меньшей мере шестеро мужчин. Если бы она упала на ковер, по крайней мере трое увидели бы это.
    — Тогда миссис Спенгрейв, должно быть, уже находилась внутри ковра, когда мужчины начали его скатывать.
    — Очевидно так, — согласился Спенгрейв.
    — Доктор с уверенностью заявляет, что на теле не было никаких признаков насилия. Никто ее не толкал и силой не закатывал в ковер. Следовательно, хозяйка ускользнула от гостей и завернулась в ковер — то есть гости невольно помогли ей совершить самоубийство.
    Спенгрейв выглядел равнодушным: как будто потерял интерес к делу, и произошедшее его совсем не касалось.
    — Вчера я дал вам понять, что Джун не была счастлива со мной. Но это не вызывало у нее депрессию, и она последний человек, который бы прибегнул к самоубийству.
    Главный констебль решил, что Спенгрейв не притворяется. Он не делал вид, что убит горем. Но в то же время не выказывал никакого желания помочь.
    — Тогда почему, — продолжил главный констебль, — имея опыт работы вашей ассистенткой и зная этот ковер: насколько он тяжелый и плотный — она подвергла себя опасности?
    Спенгрейв в возбуждении щелкнул пальцами.
    — Вот именно! — воскликнул он. — Вы сами сказали — "зная этот ковер". И я добавлю кое-что еще. Ковер был скатан неправильно — а именно: справа налево, если смотреть, стоя спиной к реке. Я заметил это, но не хотел утруждать гостей, прося раскатывать его и скатать заново. Догадываетесь, что это значит?
    Это был кусочек головоломки, которого не хватало главному констеблю.
    — Она рассчитывала на то, что его должны скатать с другого конца, — догадался он, — и, следовательно, ее раскатают. — Спенгрейв согласно кивнул. — Но чего ради это проделывать?
    — Позабавить гостей и… посмеяться над моей лекцией. Она была, — добавил Спенгрейв, — сущим ребенком.
    Таким образом, когда возникли подозрения, что имело место убийство, Спенгрейв с присущей ему искусностью направил рассуждения главного констебля в иное русло, наведя на ненасильственную причину смерти.
    На дознании ответы Спенгрейва по существу не отличались от показаний, данных начальнику полиции графства. Слушая Спенгрейва, тот, однако, внимательно за ним наблюдал. Но лицедеи умеют контролировать телодвижения, мимику и непроизвольно себя не выдадут. Жюри вынесло вердикт — смерть от несчастного случая. Главный констебль негласно обратился в Скотланд-Ярд.
    Главный инспектор Карслейк засомневался.
    — Даже если это убийство, муж физически его не совершал, — сказал он. — Фактически убийство совершили гости. И Спенгрейв их даже не подстрекал.
    — Если бы вы убедили пьяного лечь на рельсы, а потом наблюдали, как его переезжает поезд, я бы мог повесить вас, Карслейк, даже не доказывая, что вы подстрекнули машиниста, — заявил главный констебль.
    — Но леди не была пьяна, — возразил Карслейк. — И Спенгрейв не…
    — Он совершил убийство. Взгляните! — главный констебль развернул схему сада, где в футах и дюймах были указаны все расстояния. — Женщину последний раз видели в шесть тридцать пять, когда Спенгрейв закончил демонстрацию номера с ковром. С шести сорока до примерно шести сорока семи все гости были вот здесь, и глаза их были прикованы к Спенгрейву, который рассказывал о сценке с двухголовой собакой. — Карандаш переместился вправо вверх. — Спенгрейв единственный мог видеть ковер — реквизит ничто и никто не загораживал. Он бы увидел — должен был видеть, — как его жена направляется к ковру.
    — В этом, конечно, есть рациональное зерно, — признал Карслейк.
    — Спенгрейв сказал гостям, что сомневается, достаточно ли места на нижней лужайке для демонстрации трюка с подносом и кубком. И один из гостей — Перисс — спросил его, не скатать ли им в таком случае ковер и не унести ли его в зал. Спенгрей сказал: "Да, пожалуйста". Это подстрекательство. — Главный констебль продолжал. — Но Спенгрейв гнет свою линию и даже если знает о наших подозрениях, думает, что доказать мы ничего не сможем.
    — Вообще-то я тоже так думаю, — мрачно заметил Карслейк. — Ну что ж, постараемся.
    После месяца стараний Карслейк сам был на волосок от убийства.
    Завернув своего подчиненного в ковер Спенгрейва, он пришел к заключению, что на четвертом витке плотно сдавленные весом края не дают воздуху проникнуть внутрь. Страдалец-подчиненный понял это несколько раньше.
    — Да он просто свалил с больной головы на здоровую! — вспоминая главного констебля, ворчал Карслейк после месяца бесплодного расследования. — Как мы докажем, что Спенгрейв уговорил ее лечь в ковер и видел, как она это делала, а не смотрел в свои записи или куда-то еще? Меня тошнит от подобных дел. Подсунуть их все "Тупичкам" и спать спокойно!
    Спенгрейв продал свой дом, сдал дорогую мебель на хранение и вернулся в квартиру на верхнем этаже театра. Номер с девушкой в ковре так и не был поставлен.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Департамент тупиковых дел, по природе своей, не мог начать следствие до тех пор, пока в деле не появятся новые факты, пусть даже одним боком касающиеся произошедшего, вроде случайного высказывания. Когда обвинение предъявлялось благодаря нечаянному стечению обстоятельств, главный инспектор Карслейк называл это "фортуной" детектива инспектора Рейсона.
    — У меня тоже есть племянница, — утверждал Карслейк. — И я думаю, что выполняю свои обязанности дяди не менее хорошо, чем ты. Но моей племяннице еще никогда не случалось в разговоре выложить мне информацию по тупиковому делу годовой давности. Так что не спорь со мной — это твоя фортуна.
    Полицейские разговаривали в машине незадолго до полудня; на дворе стоял октябрь 1937 года — со смерти Джун Спенгрейв прошло четырнадцать месяцев. Они завели разговор о племяннице Рейсона, чтобы преодолеть дискомфорт, который оба чувствовали, направляясь в театр Спенгрейва, — ведь их вопросы поставят его в затруднительное положение. Такое состояние было необычно для детективов, но сказывалась известность Спенгрейва, имевшего множество почитателей.
    — Ничего она мне не выложила — просто начала препираться, — возразил Рейсон. — Я сказал, что нет необходимости покупать новое платье, ведь у нее уже есть очаровательный наряд. А она ответила, что над ней до старости будут смеяться, если увидят в велюре на августовской садовой вечеринке. Я вспомнил из досье слова "велюр" и "садовая вечеринка"! И это мою почти трехмесячную работу, проведенную по этим словам, вы называете фортуной, сэр!
    — Не стоит величать меня "сэр" в его присутствии, — усмехнулся Карслейк. — Это твое дело, парень — тебе и раскручивать!
    Машина остановилась возле театра. Рейсон сунул удостоверение в окошечко кассы. Через некоторое время кассир к нему вышел.
    — Мистер Спенгрейв сожалеет, но вам придется подождать несколько минут. Следуйте за мной, пожалуйста.
    Извилистыми коридорами их провели за сцену; оттуда наверх, в гримерную Спенрейва вел лестничный марш. В огромной комнате было множество зеркал. Над ними висело панно, запечатлевшее Клоуна разных времен.
    В дальнем углу гримерной стоял письменный стол и два дивана, которые и заняли детективы.
    — Не приходилось сталкиваться с изнанкой сцены! — заявил Карслейк — Чего ради вешать телефоны над умывальником, не говоря уже об аппарате, что висит за занавеской в ванной.
    — Гримерная для них одновременно офис и гостиная. — Глаза Рейсона разглядывали панно, на котором были изображены клоуны различных эпох: придворный шут; горбун, которого колотит средневековая публика;
бомолох*
  В греческой комедии бомолох ("шут около алтаря") — шут, образ простодушного хитреца-земледельца, приверженного старине.
из греческой комедии; король пирушек в шутовской короне, приносимый в жертву богине Иштар в древнем Вавилоне. — Бог мой! Да у них у всех лицо Спенгрейва! — воскликнул Рейсон. — Он поймал взгляд Карслейка и с вызовом добавил, — с этим парнем следует играть в открытую.
    Несколько минут они сидела в молчании. Дверь отворилась и, оглянувшись на нее, оба детектива от изумления замерли, а через мгновенье сконфузились, как школьники.
    — Прошу извинить, что заставил вас ждать, джентльмены.
    Спенгрейв был в гриме. Детективы уставились на скудоумное лицо клоуна: бело-серое с выкрашенными кармином щеками, вблизи суровое и отталкивающее — с конической шляпой на лысом парике.
    — Может, нам… может, вы предпочтете сначала разгримироваться, мистер Спенгрейв? — пробормотал Рейсон.
    — В этом нет необходимости. Вы же не думаете, что я стану отпускать шуточки и падать в ковры. — Голос, исходивший от этого абсурдно-нелепого лица, был раздраженный и в то же время властный. — Мы делали фоторекламу нового представления. Садитесь, пожалуйста. Чем могу помочь?
    — У нас к вам серьезное дело, мистер Спенгрейв, касающееся смерти вашей жены. Если вы откажетесь отвечать на вопросы или ответы нас не удовлетворят, мы вынуждены будем просить вас проехать в Скотланд-Ярд.
    Спенгрейв повернулся во вращающемся кресле к зеркалам туалетного столика, и Рейсону пришлось созерцать множество лиц Клоуна, которые пристально смотрели на него.
    — Приступайте, инспектор!
    — Можете вы описать платье, которое было на вашей жене?
    — Нет. Я не обращаю внимания на женские платья и не запоминаю их.
    — Странно, учитывая вашу нынешнюю и прошлую профессии.
    Рейсон раскрыл портфель. Он вынул оттуда лист картона, на котором было нарисовано зеленое крепдешиновое платье.
    — Это платье было на ней надето?
    Спенгрейв взглянул на рисунок. На загримированном лице не отразилось никаких эмоций.
    — Возможно, — ответил он. — Да, думаю, это оно.
    — Вы совершенно правы! Это оно. Пять женщин, бывших на той вечеринке, опознали его, — сказал Рейсон и добавил, — я получил ордер на обыск вашей мебели, сданной на хранение. Платье висело в гардеробе покойной миссис Спенгрейв. Между прочим, все гости заявили, что им не позволили увидеть тело.
    — Я здесь не при чем — так распорядилась местная полиция, — бросил Спенгрейв. — В любом случае, в этом не было необходимости. Я сам опознал тело.
    — Да, конечно. После того, как вернулись из Эдинбурга. Тогда тело подверглось лишь беглому осмотру, и на нем все было так же, как в момент обнаружения. — Рейсон подался вперед и слегка постучал по рисунку. — Вы это платье видели на вашей жене в морге, мистер Спенгрейв?
    — Не могу вспомнить.
    — Не можете вспомнить! — эхом повторил Рейсон. — Хотите сказать: может да, а может, нет? — Когда Спенгрейв кивнул, Рейсон извлек фотографию, сделанную полицейским фотографом в гимнастическом зале. — В морге вы видели вот это платье. И хоть фото черно-белое, видно, что фактура ткани совершенно другая. А здесь это же платье в цвете. — Рейсон протянул ему другой лист картона — маленький, смятый, пожелтевший от времени, — на котором было изображено красное велюровое платье.
    — А это платье вы узнаете, мистер Спенгрейв?
    — Нет, — выпалил Спенгрейв. — Я же сказал вам, что не запоминаю женские платья.
    — Но должны же вы помнить ваше собственное творение? Вы сами разработали его дизайн. И сейчас держите в руке свой же рисунок. В этом платье она выступала с вами в "Леди, которая не желала смеяться".
    — Бог мой, а ведь и правда! — воскликнул Спенгрейв, как будто удивившись.
    — Восемнадцатого августа прошлого года, — продолжал Рейсон, — вы расписались в книге вахтера за ключи от гардеробной театра или как вы там ее называете. Вы зашли туда с чемоданом в руке. Двадцать первого августа главный костюмер послал вам записку, что платье пропало. Вы в ответ написали "принял к сведению" и завизировали. Почему ваша жена пожелала надеть это платье, мистер Спенгрейв?
    — Этот случай припоминаю, — произнес Спенгрейв тем же властным, раздраженным голосом, — однако причины не помню.
    — Позвольте высказать предположение, почему вы захотели, чтобы она его надела; поправьте, если я ошибаюсь, — сказал Рейсон тоном, не терпящим возражений. — Вы придумали номер, в котором девушку завертывают в ковер вместо вас. Попросили жену сыграть роль девушки и сказали, что поставите номер на вечернике. Вы отвлекли гостей, так что она смогла незаметно для них завернуться в ковер. Затем подстроили все так, чтобы кто-нибудь предложил скатать ковер. Когда это предложил мистер Перисс, вы сказали "да, пожалуйста", и тем самым обрекли жену на смерть. То есть совершили убийство.
    — Как вы просили — поправляю вас, — фыркнул Спенгрейв, — вы ошибаетесь.
    — Может, в деталях я и ошибся, — сказал Рейсон. — Но вы отрицаете тот факт, что придумали номер с девушкой, которую закатывают?..
    — Полностью, — прогремел Спенгрейв. — Это был бы невыполнимый номер.
     — Осматривая мебель в хранилище, я ничего не обнаружил в столе — он был практически пуст, — продолжил Рейсон. — Но под подушкой кресла из кабинета нашел листок с вашими записями. Вот его перепечатанная копия. Я понял не все ремарки. Но в одной из них говорится: "Клоун пинает свернутый ковер (смех). Клоун пытается унести ковер. Не получается. Уходит (смех). Возвращается. Раскатывает ковер. Девушка садится".
    — Ну, хорошо! — Спенгрейв встал. Даже в такой момент его поверженная фигура была не трагичной, а лишь гротескной.
    — Мне понадобится двадцать минут — разгримироваться. Не подождете в фойе?
    — Простите, мистер Спенгрейв. — И вновь взгляд Рейсона упал на панно — на алтарь Иштар, где Клоуна приносили в жертву. — Мы должны остаться здесь.
    Но, как известно, Спенгрейв все же сумел застрелиться из пистолета, который он держал в выдвижном ящике именно на этот случай.
Убьешь меня — убей мою собаку
Примечание: | +
   По аналогии с английской пословицей "Love me, love my dog" — любишь меня, люби и мою собаку (т.е. все со мной связанное). Эквивалент в русском языке: "Кто гостю рад, тот и собачку его накормит"
    КОГДА мы слышим, что полиция "действует в соответствии с полученной информацией", то понимаем — полицейский осведомитель или случайный информатор в очередной раз помог Скотланд-Ярду выйти сухим из воды. Это клише фигурировало и в деле Артура Крауча, труп которого полиция обнаружила примерно через полгода после убийства. По мнению полиции, убийство было хорошо спланировано — совершенно не за что ухватиться. Ведь, чтобы найти убийцу, следует найти труп.
    Именно то, что полиция "действовала в соответствии с полученной информацией" (а не собственно убийство, как ни странно), вызвало общественный резонанс, шумиху, расспросы в парламенте. Как была получена информация? Обстоятельства преступления исключают наличие свидетеля на любом его этапе. Похоже, от общественности что-то скрывалось.
    И дело было не в том, что Стреттон мог оказаться невиновен в убийстве — вина его очевидна. И не в том, что кого-то интересовало имя и адрес информатора. Нет, практически все хотели убедиться только в одном — что в данном случае действительно существовал человек или люди, которые рассказали полиции, где находится тело.
    Историю раздула Лига друзей животных — так получилось, что, когда Крауч был убит, вместе с ним была собака. И не просто собака, а мастиф! Легендарный английский мастиф — в настоящее время такая же
редкость*
   К концу XIX-го века численность мастифов в Англии сократилась до угрожающих размеров. Если на выставке 1871 года было представлено 63 мастифа, то несколькими годами позже — ни одного. В 1872 году в Англии группой ценителей этой породы был основан Клуб английских мастифов. Но на пути их решения стали Первая, а затем и Вторая мировые войны, которые практически свели на нет все усилия по восстановлению породы. В 1946 году прояснилось истинное положение дел. Большинство питомников, специализирующихся в разведении английских мастифов, отказались от дальнейшей работы по содержанию мастифов — у людей элементарно не хватало средств. На всю Британию осталось около 20 особей, из которых основная часть была не пригодна для воспроизведения, поскольку эти собаки были просто стары. Впоследствии еще более страшный удар постиг когда-то многочисленную породу. Эпидемия чумы к концу 1947 года пощадила только семь собак!
, как карета, запряженная лошадьми. Это огромное свирепое животное с еще более кровожадной наружностью: размером с датского
дога*
Датский дог — самая высокая порода собак.
и внешностью бульдога.
    Только благодаря породе собаки убийство привлекло внимание общественности. Вспомнили, что матросы Френсиса Дрейка использовали мастифов для абордажных атак на испанские галеоны, что Нельсон боялся этих собак и изгнал их из Королевского флота.
    И вот в 1937 году мастиф фигурирует в деле об убийстве в необычной роли информатора. В самом деле, нашлись такие, кто верил: собака могла прийти к выводу, что ее хозяин был убит, поняла, что следует связаться с полицией, и в течение полугода упорно не оставляла попыток сообщить о случившемся — и, в конце концов, самоотверженно исполнив свой долг, была брошена Скотланд-Ярдом на произвол судьбы.
    В эту душещипательную историю Мастифа-мученика, обладающего чуть ли не человеческим интеллектом, верили даже "несобачники", поскольку так было проще, нежели найти логическое объяснение.
    Вечером двадцать третьего июля Крауч, проживающий в
Хэмпстеде*
Hampstead — территория на северо-западе лондонского района Камден. Также известна как Hampstead Village. Один из самых дорогих и престижных.
, вышел из дома, ведя на поводке собаку; машина была припаркована поблизости. Пятнадцатилетний школьник, остановившийся поглазеть на мастифа, засвидетельствовал, что Крауч окрикнул мужчину, который как раз проходил мимо его дома, по-видимому, знакомого. Мальчика интересовала собака, поэтому он заметил только, что другой мужчина был "высокий", а Крауч — "низкий".
    Лишь в одном немаловажном моменте мальчик был уверен: Крауч (жертва) уговаривал высокого мужчину (предполагаемого убийцу) сесть в автомобиль.
     "Окажи услугу, давай съездим на моей машине", — сказал Крауч.
    Мальчик подумал, что для человека, предлагающего подвезти другого, он довольно необычно выражается, поэтому и запомнил эти слова.
    На рассвете двадцать четвертого июля автомобиль был найден в центральном Лондоне. Но мужчина и собака (которая, встань она на задние лапы, возвышалась бы над своим хозяином, не говоря уже о том, что была значительно тяжелее его) бесследно исчезли. В течение полугода в деле не было никаких подвижек. И вот тебе раз — убийство раскрыто за несколько часов.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Высокого мужчину, которого уговаривали сесть в машину, звали Дэнис Стреттон. В сорок с небольшим он был известным в узких кругах инженером. Крауч был его сокурсником и близким другом. По окончании университета Стреттон получил степень бакалавра с отличием первого класса, а Крауч, не отличившийся в учебе, в дальнейшем вместо инженерных разработок занялся разработками финансовых махинаций. Формально они оставались друзьями, хотя не виделись целых семь лет.
    Заметка в газете, сообщавшая, что Крауч отбыл на отдых со своей второй женой, содержала неверную информацию, иначе бы Стреттон не околачивался в Хэмпстеде рядом с его домом.
    Он приехал с единственной целью — предаться своей болезненной меланхолии. А заодно позлорадствовать у дома Крауча, точнее, у дома, в котором жила первая миссис Крауч, умершая около восемнадцати месяцев назад. Эта красивая мечтательная бельгийка до того, как семь лет назад стала миссис Крауч, была помолвлена со Стреттоном.
    Автомобиль стоял в паре десятков ярдов от дома, так что Стреттон не обратил на него внимания. Внезапно из дома вышел Крауч с мастифом, и не успел его бывший сокурсник отступить на несколько шагов, как хозяин мастифа его заметил.
    — Дэнис! — окликнул он.
    Глупо было притворяться, что ничего не слышал. Стреттон обернулся и, пораженный огромной головой мастифа, приходившейся вровень с бедром Крауча, а заодно и неловкой ситуацией, потерял дар речи.
    — Ну же, Дэнис, давай не будем огорчать друг друга, — и продолжил, — мне чертовски тебя недоставало!
    — Очень любезно с твоей стороны, Артур! — Стреттон не поверил Краучу. — В газете писали, что ты уехал в
Суссекс*
Sussex — историческое графство юго-восточной Англии.
, или я…
    — Уезжаю сегодня вечером. А сейчас веду старину Оскара к ветеринару, оставлю его там на десять дней. — Бессодержательный разговор: видимо, Крауч тоже чувствует неловкость, хотя — напомнил себе Стреттон — язык у него всегда был хорошо подвешен. — Послушай, Дэнис, давай будем откровенны друг с другом, как когда-то. Понимаю: что бы я ни сказал, это ничего не изменит. Но, тем не менее, у меня к тебе просьба.
    — Я тебя слушаю.
    В том душевном состоянии, в каком находился Стреттон, простая невежливость не принесла бы ему удовлетворения.
    — Сейчас я веду тяжбу с бельгийскими родственниками за имущество бедняжки Леони. Возникли проволочки с установлением личности и… я бы хотел узнать, не поможешь ли ты мне?
    — Я? Я-то чем могу помочь?
    — Леони как-то обмолвилась, что ты не вернул ей паспорт.
    — Разве? — Стреттон задумался.
    Крауч продолжил:
    — После свадьбы в Бельгии она, конечно, взяла мою фамилию. Паспорт на ее девичью фамилию — единственный способ убедить их, что Леони Крауч была Леони де Риперт.
    — Если он все еще у меня, то может быть только в одном месте. Я пришлю тебе паспорт.
    Но Крауч не этого хотел.
    — Нельзя ли мне пойти с тобой и забрать его сегодня же, Дэнис? А то у меня эта тяжба уже в печенках. А Мэрион — моя жена — всю плешь проела: пора-де уже забрать паспорт и все уладить.
    — Но я сдал квартиру и живу сейчас в
Эссексе*
Essex — Графство на юго-востоке Англии. Входит в состав региона Восточная Англия. Столица — Челмсфорд.
в уединенном коттедже на болотах. Доктор прописал мне свежий воздух. Дом в пятнадцати милях от Лондона. Учитывая движение на дороге, добираться туда не менее полутора часов.
    — Не важно, в какое время я приеду к тестю, а пообедать могу и по дороге. — И добавил, — окажи услугу, давай съездим на моей машине.
    Крауч мог быть чертовски убедительным. Как это не раз бывало, Стреттон дал ему себя уговорить.
    — Что ж, давай; но может статься, паспорта у меня нет. — Он с опаской взглянул на мастифа. — Ты хочешь сначала отвезти собаку?
    — Нет. Получится большой крюк. Отвезу на обратном пути.
    Он открыл заднюю дверцу машины. Мастиф неторопливо забрался внутрь и устроился на полу.
    — Сейчас поезжай мимо доков, в сторону
Тилбери*
   Группа терминалов порта Лондона, расположенных в городе Тилбери региона Восточная Англия, в эстуарии реки Темзы. Эссекский порт Тилбери — один из трех главных портов Великобритании.
, а дальше я тебя направлю, — сказал Стреттон, садясь рядом с Краучем. — Я живу на северном берегу реки, в чаще леса.
    Крауч выехал из северного Лондона и направился на восток. Время от времени они обменивались банальными замечаниями, перебрасывая их, образно говоря, через разделяющую их стену ненависти.
    Когда они стояли в продолжительной пробке, Крауч повернулся к псу и потрепал его по холке. Тот зевнул. Крауч перевел взгляд с огромной челюсти на горло Стреттона. Ибо Крауч, жертва, обладал инстинктом убийцы — убийцы, который медленно уничтожает свою жертву, используя моральное и психологическое оружие.
    Во времена студенчества Крауч и Стреттон мало чем отличались от своих сверстников, но потенциал обоих обещал им в будущем успех; их связывала самая обыкновенная дружба, но для Крауча это была дружба с привкусом откровенной, нескрываемой зависти.
    Во время Первой мировой войны оба работали в одной промышленной компании. Как-то возвращаясь с военного судна, они подверглись торпедной атаке; Крауча тогда обуяла настолько дикая паника, что Стреттону с риском для жизни пришлось вытаскивать его из воды.
    Весьма сомнительно, что спасенный способен питать искреннюю благодарность к своему спасителю. Скорее, он склонен считать себя его вечным моральным должником. А в этом конкретном случае, когда Крауч выказал слабость, Стреттон, продемонстрировав определенное превосходство, вдобавок нанес ему оскорбление.
    С того времени — незаметно для Стреттона — их отношения изменились. Крауч стал замечать покровительственное отношение со стороны бывшего сокурсника. Поглубже запрятав свое раздражение, он поддерживал им внутренний огонь ненависти, непрерывно горевший всю оставшуюся жизнь.
    Десять лет, прошедших после окончания войны, Стреттон не знал, что обрел врага в лице Крауча: пару раз у него возникали подозрения, но Крауч всегда выпутывался. Правда открылась Стреттону только после женитьбы Крауча на Леони. Но причины вражды он так и не понял. Стреттон практически забыл тот случай во время торпедной атаки.
    Первый знаковый инцидент произошел, когда Стреттону предоставили возможность стать младшим партнером. Пока он приводил в порядок дела с управляющим банком, его информировали, что партнерство выкупил кто-то другой — этим другим оказался Крауч, который с легкостью оправдался перед бывшим сокурсником.
    Позже Стреттон предоставил права на свое изобретение — более эффективную паровую турбину — "Хармоддл Лимитэд", которая собиралась немедленно пустить ее в производство. Через несколько недель "Хармоддл" возглавил Крауч. Права компания оставила за собой, ежеквартально выплачивая штраф за то, что не внедряла изобретение. И двигатель Стреттона так и не увидел свет. Крауч и этому без труда нашел оправдание.
    Во время одной из рабочих поездок в Брюссель Стреттон познакомился с Леони и, в конце концов, сделал ей предложение. Поскольку ее семья придерживалась строгих религиозных взглядов, они решили, не венчаясь, пожениться в Англии. Из-за ее паспорта возникла небольшая заминка, и, пока он с этим разбирался, от Леони пришло письмо, в котором она писала о разрыве помолвки и просила не искать с ней встреч.
    Тогда Стреттон особо не горевал. И, хотя Леони внешне была очень привлекательна, ее резкий необоснованный отказ он скорее был склонен рассматривать как счастливое избавление.
    А спустя полгода Крауч, приняв веру Леони, обвенчался с ней в Бельгии.
    Как только Стреттон узнал об этом — словно прожектором высветило все его фиаско последнего десятилетия. Он обозвал себя легковерным дураком, который приблизил к себе Крауча, чтобы тот присваивал его достижения и препятствовал его успеху.
    Не было ни выяснения отношений, ни оскорблений, ничего похожего на размолвку или ссору. Как будто срок их дружбы просто истек. В душе Стреттона поселилась пассивная, интеллигентная ненависть, которая редко вредит объекту, но медленно отравляет субъекта.
    Стреттон считался хорошим специалистом, но в карьере его были взлеты и падения: и, когда разливался медленно действующий яд, все неудачи он записывал на счет Крауча. Леони стала символом его разрушенной жизни. Память о ее красоте мучительно будоражила его воображение, закрывая доступ мыслям о других женщинах. На фоне этой одержимости возникла некая уверенность, что однажды Леони к нему вернется. Известие о ее смерти вызвало у Стреттона нервный срыв. После выписки из лечебницы ему порекомендовали отдохнуть от работы и в течение года пожить на свежем воздухе, занимаясь физическим трудом. Стреттон купил в Эссексе коттедж на болотах; здесь он копался в огороде, изредка охотился на уток, и время от времени плавал в
эстуарии*
Aestuarium (лат.) (затопляемое устье реки) — однорукавное, воронкообразное устье реки, расширяющееся в сторону моря.
Темзы.
    Через год после смерти Леони из колонки частных объявлений инженерной газеты он узнал, что Крауч снова женился. Там же было напечатано, что Крауч со своей женой проводит короткий отпуск в Суссексе в доме ее отца.
    Физическое здоровье Стреттона улучшилось, но образ Леони продолжал преследовать его, заставив поехать взглянуть на дом, в котором другой наслаждался ее прелестями.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Погруженный в свои мысли, Стреттон забыл, что после Тилбери должен показывать дорогу. В полумиле от коттеджа он понял, что Крауч, свернув с автомагистрали на проселочную дорогу, едет в правильном направлении.
    Он не говорил Краучу, как называется коттедж. Но даже если бы и сказал — тому, кто незнаком с местностью, следовало бы уточнять дорогу или постоянно сверяться с топографической картой.
    Сейчас они ехали по безлюдной глуши. Под влиянием необъяснимого поведения Крауча Стреттон стал буквально кожей — спину начало покалывать — ощущать мастифа, от которого его отделяла лишь спинка кресла. Происшествие на дороге выдало его эмоции.
    Все произошло в считанные секунды. Из-за живой изгороди едва ли не под колеса машины выпрыгнула косматая белая собака. Крауч резко затормозил. Мастиф вскочил, заскулив. У Стреттона вырвался приглушенный крик.
    — Извини! — воскликнул Крауч. — Пришлось реагировать сразу.
    По его тону Стреттон понял, что выдал себя.
    Дальше дорожку пересекала речка глубиной десять футов.
    — Я смогу здесь проехать, Дэнис?
    "Сможешь, — подумал Стреттон, — ведь ты здесь уже был".
    А вслух сказал:
    — Все будет в порядке, только веди очень медленно. Это всего лишь брод для скота.
    Стреттону показалось, что голос его при этом дрожал. Мастиф сел и, просунув голову между мужчинами, смотрел в ветровое стекло. От собачьего дыхания к горлу Стреттона подступала тошнота. Он все еще не доверял своему голосу и, чтобы скрыть промах, шутливо заметил, как ни в чем не бывало:
    — Смотри, чтобы твой
мегатерий*
   Megatherium (греч.) — вымерший род огромных (до 6 метров в длину) наземных ленивцев, существовавший от 2 млн до 10 тыс. лет назад на территории Южной и отчасти Северной Америки. Изучение следов мегатерия показало, что он передвигался преимущественно на задних лапах. При этом по высоте он вдвое превосходил слона. Свой мощный хвост он мог использовать как дополнительную опору. Будучи растительноядным, мегатерий использовал передние лапы, несущие большие (до 17 см) когти, для захвата и пригибания к земле веток деревьев.
не выпрыгнул из окна и не съел
бобтейла*
   Bob-tailed sheep-dog (анг.) — староанглийская пастушья овчарка. Голова, туловище, ноги и особенно бедра собаки покрыты густой, волнистой, без завитков, пышной, достаточно грубой, косматой шерстью с хорошим подшерстком, защищающим собак от холода и ветра.
, — или фермеры меня отсюда выкурят.
    Крауч, сбавив скорость, переезжал брод.
    — Оскар никогда не нападает, если я ему не прикажу, — засмеялся он. — А уж тогда он на любого набросится.
    Смех действовал Стреттону на нервы. Он понимал, что безоружному человеку не выстоять против этого зверя.
    А Крауч продолжал в том же духе.
    — Ты знаешь, это бойцовская порода, — подливал он масла в огонь. — Если уж вцепятся, то не отпустят, пока не издохнут. В наши дни они практически исчезли — во всей стране не больше десятка наберется.
    Они переехали брод; коттедж был за следующим поворотом.
    — Нужно проехать немного вперед, чтобы дорогу не загораживать. Хотя тут все равно никто никогда не ходит.
    Стреттон пожалел о последнем замечании. Но потом здравый смысл взял верх. Если Крауч напустит на него мастифа, это будет убийством. Он, конечно, может скрыться, но полиция узнает, что в деле фигурирует мастиф; а поскольку их так мало по всей стране, собаку быстро разыщут, и Крауча повесят.
    — Можешь припарковаться за коттеджем — так легче развернуться и выехать.
    Когда Крауч вышел из машины, мастиф высунул голову в открытое окно. Одним прыжком мягко приземлившись в сад, он потянулся и принюхался.
    — Оскару лучше остаться в машине, — сказал Крауч и открыл заднюю дверцу. — Оскар — охранять!
    Вместо того чтобы подчиниться, мастиф съежился и заскулил.
    — В чем дело, старина? — он погладил собаку и принялся с ним сюсюкать. Но, когда Крауч повторил приказ, пес стал ходить вокруг него, ласкаться и повизгивать, по-собачьи извиняясь, что не повинуется хозяину. — Он чем-то расстроен. — Крауч был в недоумении. — Дэнис, ты не против, если я к тебе прикоснусь? Хочу показать, что мы друзья. — Крауч положил руки Стреттону на плечи. — Ну, ну! Дэнис — друг! Дэнис — хороший!
    Разыгрывая эту нелепую пантомиму, Крауч встал на цыпочки и сделал вид, что целует его.
    Мастиф проигнорировал всё представление и вполз обратно в машину только после того, как хозяин заорал на него.
    Крауч захлопнул дверь, но — заметил Стреттон — оставил открытым окно. Собака сможет прибежать на зов хозяина.
    — Все эти научные исследования собачьего разума чертовски ненаучны! — воскликнул Крауч. — Они годятся лишь для примитивного человеческого разума. У собак все по-другому. Возьми Оскара. Он понимает только семь слов и думает, что все полицейские душки, потому что щенком его приласкал констебль. В то же время они чертовски чувствительны и могут понять многое из того, что неподвластно нам. Что-то вроде шестого чувства, я полагаю, которое не поддается анализу.
    — Боюсь, я всегда был равнодушен к животным, — Стреттон почувствовал, что страх отступает. — Ну, так мы идем?

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    В просторном пятикомнатном сельском коттедже мебель из лондонской квартиры Стреттона смотрелась неуместно. Одно окно гостиной выходило на болотистую долину и Темзу. Другое (сейчас вид загораживала машина Крауча) — на редкий лес, за которым в полумиле жили ближайшие соседи Стреттона.
    — Всего пятнадцать миль от Лондона, а как на необитаемом острове! — Крауч завел разговор, откинувшись в самом что ни на есть продукте цивилизации. — У тебя здесь уютное гнездышко, Дэнис. Ты сам ведешь хозяйство?
    Достав из бара виски, Стреттон вынул оттуда и коробку с документами. Ему остается либо поссориться с Краучем, либо считать его обычным гостем.
    — Трижды в неделю на велосипеде приезжает женщина, убирается и готовит мне еду.
    Стреттон открыл коробку, развязал перевязанный веревкой небольшой пакет, на котором стояла буква "Л" — Леони.
    Крауч поднял стакан.
    — Что бы там с тобой ни случилось, старина, пусть все плохое пройдет!
    — Спасибо! — стоя спиной к Краучу, Стреттон открыл пакет и увидел, что Леони была права насчет паспорта. Там также находились ее свидетельство о рождении и остальные документы. Было бы мелочно с его стороны делать вид, что ничего не нашел.
    — Тебе это было нужно, Артур?
    — Весьма обязан, Дэнис! — если бы Крауч просто забрал паспорт, то, возможно, покинул бы дом невредимым. Но он стал листать его и комментировать увиденное. — Очень похожий снимок! — Крауч перевернул страницу. — А вот и то, что нам нужно: "Леони Тереза де Риперт; родители Альфонс Мария де Риперт…"
    Под шелест страниц полились аккорды воспоминаний. В свое время Стреттон предоставлял все документы в трех экземплярах британским и бельгийским властям. Безусловно, бельгийский юрист мог бы переслать их из дела.
    — Артур, для чего тебе на самом деле понадобилось ехать сюда? — голос Стреттона звучал твердо, так же твердо его рука подняла стакан виски. — История с паспортом — вздор.
    — Дорогой друг!
    — Ты был здесь раньше в мое отсутствие.
    — Как ты мог такое подумать?
    — Ты забыл уточнить у меня дорогу.
     "Потребуется время, чтобы он сказал правду", — подумал Стреттон, но вновь ошибся.
    — Твоя взяла, Дэнис. Я признаю себя виновным в "жульничестве с лучшими намерениями". — Он осушил стакан. — Я уже говорил, что чертовски скучал по тебе. Пока была жива Леони, о примирении не могло быть и речи. После ее смерти я услышал, что ты заболел, и предположил, что именно кончина Леони тебя подкосила. Мне необходимо было выяснить, что с тобой творится.
    Крауч в своем репертуаре: его слова ни доказать, ни опровергнуть. В действительности он, скорее всего, приезжал полюбоваться на дело своих рук.
    — Ну а теперь, когда ты выяснил все, что нужно?
    — Я хочу знать, не могу ли хоть чем-нибудь тебе помочь, Дэнис?
    — Да, Артур, можешь! — Увидев при этом выражение глаз Крауча, у Стреттона отпали последние сомнения. Он оскорбительно рассмеялся. — Не беспокойся, я не собираюсь просить денег. Я лишь требую правды. Правда поможет мне разобраться с тем, что творится у меня в душе.
    Крауч пожал плечами как бы в нерешительности. Чтобы собраться с мыслями, он налил себе еще выпить.
    Но правда о Леони причинила еще больший вред!
    — Боюсь, правда известна большинству наших знакомых. Никаких сенсационных подробностей. Мы просто-напросто невыносимо наскучили друг другу. К несчастью для нас обоих, ее религиозные взгляды делали невозможным получение развода.
    У Стреттона зашумело в ушах. Сокрытие его изобретений, все разочарования (реальные и мнимые), в которых он видел руку Крауча, — все теперь воплощала трагическая фигура Леони.
    — Тогда ради чего был этот брак?
    — Старина, не сыпь соль на рану! И потом, не стоит преувеличивать! Все было не настолько плохо. Во время медового месяца, например…
    — Замолчи! — слово прозвучало как удар хлыста.
    Краучу стало не по себе.
    — Лучше я пойду, Дэнис. Напрасно мы о ней заговорили. Но ты хотел услышать правду.
    — Мне нужна вся правда, Артур. К какой гнусной лжи ты прибегнул, чтобы заставить ее бросить меня, как будто я морально прокаженный?
    Крауч поставил недопитый бокал и поднялся с кресла.
    — Я ничего такого не говорил. Я даже не ухаживал за ней, пока она тебя не бросила.
    Стреттон отрезал ему путь к двери.
    — Что ты наговорил ей обо мне? — твердил он, словно в течение последних семи лет это было единственное, что его волновало. Отвечай и проваливай на все четыре стороны.
    — Я же сказал…
    — Ты, мерзкий крысёныш, скажешь мне правду, или я ее из тебя вытрясу. — Он схватил Крауча за горло, втолкнул назад в кресло и, упершись коленями ему в бедра, откинул голову за подлокотник. — Наверняка это была какая-то непристойность, иначе она потребовала бы объяснений. Ты просто хотел отнять ее у меня и обольстить. Отвечай — слышишь, или я задушу тебя! Ну же, отвечай, гаденыш! Говори!
    Стреттон не задушил Крауча — он сломал ему шею.
    Та часть Стреттона, которая еще ждала признания Крауча, не понимала, почему же он молчит. А другая часть знала, что после слов о том, что с Леони (за исключением медового месяца) было скучно, Крауч был приговорен.
    Стреттон отступил и, переводя дух, посмотрел на бездыханное тело.
    — Боже мой! Я забыл о проклятой псине!
    Безоружному человеку не выстоять против этого зверя. И вновь в ушах послышался глухой звук — а вдруг это шорох лап мастифа в прихожей. Стреттон не мог вспомнить, закрыта ли входная дверь.
     "Если он увидит Артура через стекло — прыгнет прямо в окно".
    Он схватил коврик и набросил его на то, что еще недавно было Артуром Краучем.
    Выглянул в окно, выходящее на болото, посмотрел в обе стороны и ничего не увидел. Переступив через ноги трупа, перешел к окну, выходившему во двор.
     "Вижу салон машины".
    Псины на месте не было, в противном случае он бы ее увидел. Сделав стопку из книг, встал на нее и смог разглядеть пол машины.
     "Его там нет. Должно быть, рыскает возле коттеджа в поисках хозяина. Или поджидает в коридоре, когда он выйдет из комнаты".
    Шум в ушах создавал иллюзию внешнего шума, и это наводило на Стреттона панику. Он слышал собаку там, где опасался ее застать: шорох в саду, царапанье в стену, стук лап, поднимающихся по ступенькам.
    Наверху в спальне лежало ружье, с которым он охотился на диких уток. Стреттон подошел к двери и, опустившись на колени, заглянул в замочную скважину. Никого. Может быть, зверь припал к полу, готовый прыгнуть, как только откроется дверь?
     "Да ведь он не может знать, что произошло, а то бы залаял или еще как-нибудь отреагировал".
    Стреттон вспомнил, что у Крауча не было возможности позвать пса.
     "Придется рискнуть!"
    Он открыл дверь в коридор. Никого. Входная дверь была открыта.
    Добежать до спальни — и он спасен. Стреттон закрыл дверь гостиной и бросился наверх.
    Захлопнув за собой дверь спальни, он стоял, переводя дух. Коробка с патронами находилась под кроватью. Как только Стреттон взял в руки заряженное ружье, паника отступила, и он смог трезво оценить ситуацию: никто не поверит, что он убил Крауча в порядке самообороны. Так же, как и в то, что это было случайностью — да Стреттон и сам в это не верил.
    Теперь он стал спокоен и даже обрел хладнокровие. Крауч направлялся в Суссекс: его планы изменились только по выходе из дома. Так что никто не знал, куда он отправился.
     "Нужно найти собаку и разрядить в нее оба ствола".
    Словно пехотинец, со вскинутым ружьем прочесывающий местность в поисках врага, он обогнул коттедж, прочесал сад и для полной уверенности снова заглянул в машину.
     "Где же ты? Выходи, зверюга, я с тобой разберусь".
    Вооруженный, он больше не боялся зубов мастифа. И все же животное, словно насмехаясь над его материализмом и здравым смыслом, образно говоря, держало его в своих лапах. Стреттон чувствовал, как ладони становятся влажными, покалывает в позвоночнике, и по спине пробегает холодок. Его неотступно преследовала мысль о том, что собака побежала в полицию.
    Он попытался выдавить из себя смех, но, похоже, мысль была не такой абсурдной, какой могла показаться. Что там Крауч говорил о шестом чувстве у собак?
    И еще о том, что эта собака особенно любит полицейских.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Прошло четверть часа, прежде чем материализм и здравый смысл взяли верх, и Стреттон смог мыслить рационально.
    В болоте тело не утопить. Пара часов дождя — и пустошь превратится в сеть ручейков, которые унесут все содержимое в Темзу. Остается закопать его в саду на грядке с картошкой. Земля там была мягкой, слой почвы достаточно толстый.
    Копать он начал около семи вечера, положив дробовик на расстояние вытянутой руки. Луна взойдет в 10-57. До этого тело необходимо зарыть. Не то, чтобы он опасался наблюдения, но для собственного спокойствия, чем меньше будет света во время погребения Крауча, тем лучше. Здесь ему сопутствовал успех. К тому времени, как закончил копать, луна еще не взошла.
    Стреттон вернулся в коттедж и, стиснув зубы, приступил к перетаскиванию трупа. Поглощенный этим занятием, он совсем забыл, что в любую минуту, застав его врасплох, может появиться мастиф.
    Могила находилась в пятнадцати футах от большого сарая, который он использовал как гараж. Возвращаясь со своей ношей к могиле, он проходил мимо бампера машины Крауча, припаркованной между коттеджем и гаражом. И неожиданно вспомнил, что оставил дробовик у могилы.
    Стреттон замер, парализованный страхом. Когда оцепенение прошло, он, даже не сбросив с себя ношу, побежал. Отыскав дробовик, внезапно истерически зарыдал. Успокоившись, Стреттон пальцем нащупал оба курка. Через некоторое время дыхание пришло в норму.
     "Я потерял голову. Если это случится снова, у меня ничего не получится".
    Когда он засыпал могилу, взошла луна. Паника отступила. Даже если мастиф вернется, он не видел, что произошло; а нападать без повода не станет.
    Возвращая лопату в сарай, Стреттон спокойно нес ружье под мышкой.
    Вернувшись в коттедж, закрыл входную дверь. Подогрев воду на керосиновой печке, он разделся донага и вымылся в цинковом тазу. Помывшись, оделся, приготовил ужин. Плеснул себе немного виски и убрал бутылку: нужно было еще отогнать машину Крауча в Лондон и оставить ее в переулке.
    Стреттон не посчитал нужным вымыть бокал Крауча. Такого рода предосторожность — пустая трата времени и сил. Он считал, что, если будет действовать по плану, его никто не должен заподозрить.
    Вскоре после полуночи Стреттон с новыми силами продолжил заметать следы. Понимая, что не сможет вернуться, пока не начнут ходить автобусы, он взял с собой легкий плащ — ведь в любом случае ему придется четыре мили идти пешком.
    Лунный свет купался в болоте, блестел на далекой Темзе. Стретон вышел из коттеджа, закрыл за собой дверь. В этих местах не было нужды запирать ее на замок.
    И вновь на том же самом месте — у бампера автомобиля — к нему вернулась паника. Он искоса бросил взгляд налево — туда, где находилась могила.
    И увидел мастифа.
    Тот неподвижно сидел у могилы, как будто охранял ее. В лунном свете его глаза мерцали как два зеленых огонька.
    Незнакомый с повадками собаки, Стреттон решил, что та не подозревала о его присутствии. Задержав дыхание, он стал медленно отходить. Выйдя из поля зрения пса, понесся к коттеджу за ружьем и запасными патронами. Он знал, что его ружье действенно лишь на расстоянии нескольких футов. Нужно идти прямо на зверя или — если пес на него нападет — стрелять в последнюю секунду. Он вышел из дома на ватных ногах, убеждая себя, что менее чем через минуту все будет кончено — так или иначе.
    Мастиф сидел на прежнем месте. Так же светились зеленым глаза. Когда до собаки оставалось футов десять, Стреттон остановился. Мастиф не замечал его. Сверкающие глазищи смотрели не на него, а прямо перед собой, как будто пес выжидал.
    Стреттон двинулся с места. Мастиф издал негромкое беззлобное рычание, которое скорее выражало протест, чем угрозу.
    И все еще не хотел смотреть на Стреттона. Он решительно его игнорировал. Следовал шестому чувству?
    Но если оно и было у мастифа, то о свойствах ружья понятия не имело.
    Похоронить пса было тяжелее, чем его хозяина. Стреттон нуждался в передышке. Используя рычаг, он сумел втащить тушу в садовую тачку и нетвердой походкой направился с ней в гараж. Пришлось еще раз зайти в коттедж помыться.
    В половине третьего Стреттон был в центральном Лондоне, где и бросил машину. Остаток ночи он провел в турецких банях.
    На следующий день мастиф был похоронен недалеко от Крауча.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    В полночь миссис Крауч, обеспокоенная отсутствием мужа, стала по телефону наводить справки о дорожных происшествиях. После звонка ветеринару и своим слугам в Хэмпстед она обратилась в Скотланд-Ярд.
    В следующие несколько дней мастиф привлек пристальное внимание части общественности — по той простой причине, что это окутывало исчезновение Крауча еще большей тайной.
    Трудно представить, что кто-то сбежит, взяв себе в компаньоны мастифа. Потеря памяти также исключалась, ведь опознать хозяина такого редкого, заметного зверя не составило бы труда. Любой проходимец мог убить пса, но избавиться от огромной туши было бы так же трудно, как и избавиться от тела. Теперь это было дело об убийстве с, так сказать, двойным трупом.
    Всю неделю Стреттон с тревогой читал газеты. Школьник, видевший, как он садился в машину Крауча, дал описание, подходящее десяткам тысяч людей. Также в газетах напечатали обращение к "неизвестному другу" с просьбой связаться с полицией. Поскольку никто не откликнулся, "высокого" мужчину стали подозревать, но его личность оставалась загадкой. В восточном Лондоне не нашлось никого, кто видел машину с мастифом. Через несколько дней Стреттону стало ясно: ничто не указывало на него полиции.
    Тем не менее временами материализм и здравый смысл подводили его, и тогда накатывали депрессия и неуверенность. Стреттон не терзался чувством вины — он ни разу не вспомнил о Крауче как о личности.
    Ему то и дело мерещились горящие глаза мастифа (мастифа, который питал особую привязанность к полиции), выжидающе смотревшие прямо перед собой. Ну что за ерунда это шестое чувство! Конечно, некоторые виды насекомых — пчелы, муравьи и прочие — пожалуй, наделены… чем-то вроде коллективного разума…
     "Если собаки действительно имеют шестое чувство, они явно не смогут донести результаты его деятельности до человечества, так что какая вообще разница есть оно у них или нет!" — так Стреттон пытался обратить все в шутку, но до конца не смог выкинуть навязчивую мысль из головы.
    За месяц напряженной работы полиции так и не удалось найти ни единой зацепки к установлению личности убийцы или местонахождению трупа, и дело было передано в департамент тупиковых дел.
    Когда Стреттон не впадал в мистицизм, связанный с собакой, то чувствовал себя в безопасности. Образ красавицы Леони перестал являться ему, так что душевное здоровье пошло на поправку. Как будто он начинал жизнь заново — расквитался за прошлое, и все было забыто. Через пару месяцев Стреттон был готов вернуться на работу.
    Он решил, что какое-то время придется пожить в коттедже. На месте картофельной грядки возвышалось два холмика могил. Стреттон орудовал лопатой, разбивая четко очерченную границу грядки. Он подумал, что почва осядет не раньше чем через год; пока он остается в коттедже — ему нечего опасаться. Женщина, которая вела хозяйство, не отличалась ни сообразительностью, ни любопытством.
    Она приходила около одиннадцати по вторникам, четвергам и субботам. В январе он по понедельникам, средам и пятницам ездил в Лондон, чтобы наладить прежние профессиональные связи и устроиться консультантом.
    Претворяя в реальность мистические страхи Стреттона, в первую неделю февраля, спустя шесть месяцев после убийства, мастиф заговорил из могилы.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Это случилось во вторник утором в начале одиннадцатого. Стреттон встал поздно, поскольку вечером засиделся за книгами, и только закончил одеваться, как увидел, что в переулок въезжает машина, а за ней — вторая, третья, четвертая. Из машин, не спеша, вышли с десяток мужчин, некоторые были в полицейской форме.
    Стреттон помчался вниз и открыл дверь.
    — Вот ведь, сэр, а он оказывается дома! — воскликнул детектив-инспектор Рейсон. Я-то думал, он сейчас в Лондоне. О, Боже! Да он забросает нас вопросами, прежде чем мы откопаем ответы.
    — Твой выход! — мрачно отозвался старший инспектор Карслейк. У него каждый раз возникали серьезные сомнения касательно законности методов Рейсона.
    — Доброе утро, мистер Стреттон, — поприветствовал его Рейсон. После назвал себя и представил Карслейка. — Мы получили информацию из надежных источников, то есть… ну, короче говоря, нам бы хотелось провести раскопки в вашем огороде. Не возражаете?
    Стреттон понял, что это конец, хотя маленький шанс выкрутиться всегда есть.
    — Что за странная просьба, — спокойно заметил он. — Думаю, я имею право спросить, какого рода информация?
    Стреттон подумал: они скажут, что ищут тело Артура Крауча. В этом случае он не потерял бы присутствия духа.
    — Это не совсем "информация", мистер Стреттон, — поправился Рейсон. — Фактически мы получили сведения о том, что мастиф…
    — О, Боже! — выдохнул Стреттон. И уже не в первый раз от суеверного ужаса его руки вспотели, а по спине побежали мурашки.
    Рейсон мгновенно среагировал.
    — Я понятно объясняю, мистер Стреттон? — засыпал словами детектив-инспектор. — Видимо, понятно. Пока наши люди занимаются делом, пожалуй, лучше пройти поговорить в доме. Дел-то у них на пять минут. Я был здесь вчера с одним из этих молодых "ученых" фермеров — ну, вы знаете, бакалавр каких-то там наук и прочее. И вы подумайте, при этом разбирается в земледелии! Представьте только, он указал на грядку, где земля раскопана в глубину больше, чем нужно. По его словам, это произошло не позднее, чем в прошлом году. Поразительно, он смог это определить, только заглянув за вашу изгородь!
    Стреттон привел их в гостиную. Он посчитал, что через полчаса тело уже должны будут обнаружить. Бесполезно разыгрывать, что кто-то другой закопал его там. Надежда постепенно его покинула. Осталось только чувство собственного достоинства.
    — Думаю, вы уже знаете, что ваши люди найдут тело Артура Крауча…
    — Подождите-ка, — вмешался Рейсон. — Я еще не успел сказать, что все, что вы скажете, может быть использовано…
    — Спасибо, это лишнее. — Стреттон это очень хорошо понимал; но все же несколько потерял самообладание. — Вы намекнули, что мастиф Крауча все еще жив. Либо я схожу с ума, либо ваши люди откопают его вместе с хозяином.
    Рейсон, задумавшись, долго смотрел на него.
    — Всё может быть! — согласился он. — И даже то, что это собака Артура Крауча нас вызвала.
    Вот тут-то у Стреттона сдали нервы. Он в изумлении уставился на детектива и через мгновенье рухнул в кресло.
    — Так я что, убил другого мастифа?! — это был крик души сломленного человека.
    — Ну что вы, я этого не говорил, — Рейсон чуть ли не извинялся. — Вот видите, все, что я говорю, используется и против меня тоже. — Он взглянул на своего начальника и добавил, — мне жаль, мистер Стреттон, но с этим вам следует самому разобраться.
    — Должно быть логичное объяснение! — закричал Стреттон. — И я смогу его найти. В саду случайно оказался второй мастиф. Именно той ночью! Выпал один шанс из миллиона!
    — И удвоил шансы на успех! — хохотнул Рейсон.
    — Но тогда весь этот вздор о шестом чувстве оказался правдой. — Голос Стреттона сорвался. — Какое бы там ни было чувство, как, черт возьми, этот зверь привел вас сюда? Он приехал на полу машины шесть месяцев назад! Это противоречит разуму, говорю я вам.
    — Совершенно верно, — успокаивающе произнес Рейсон. — Но нельзя же требовать от мастифа разумных действий. Шестое чувство, говорите. Скорее уж, собаки все понимают.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Пару часов спустя Рейсон и старший инспектор Карслейк возвращались в Скотланд-Ярд. Стреттона час назад увез сержант. Проезжая по Западному Лондону, Рейсон и Карслейк молча курили.
    — Дело ты раскрыл и раскрыл успешно, Рейсон! — Однако тон у Карслейка был обиженный. — Предъявил доказательства и, конечно, если не хочешь, можешь не говорить, как ты их обнаружил. — Рейсон не отреагировал. Карслейк продолжил. — Я так и не понял, что он имел в виду под "шестым чувством". Но появление второго мастифа это, конечно, один шанс на миллион. Оно и обернуло дело в твою пользу.
    — Да, сэр, только не было никакого второго мастифа. Так-то, — ответил Рейсон. — В этом деле только один мастиф. Неоспоримый факт — сейчас по всей стране лишь девять мастифов. А вы знаете, сэр, — он выдержал эффектную паузу, — что ни один из девяти даже не появлялся в Эссексе. Заставляет задуматься, да?
    — О чем это ты! — рявкнул Карслейк. — Прошлым вечером ты официально сообщил мне, что проник в коттедж в отсутствие хозяина и снял отпечатки пальцев, и они совпали с одними из отпечатков из машины Крауча. И что с тобой был эксперт по почве, и так далее. Или ты не хочешь рассказывать, как вообще обнаружил этот коттедж?
    — О, как обычно, повезло! — обыденным тоном произнес Рейсон, но, заметив разочарование на лице старшего инспектора, смягчился. — Видите ли, сэр, моя племянница та еще любительница поглазеть на витрины…
    — К черту племянницу! — взорвался Карслейк. — Извини, Рейсон, вырвалось. Ничего личного. Но ты уже не в первый раз начинаешь объяснения с присказки об этой молодой леди. Может, обойдемся без нее?
    — Договорились! — ухмыльнулся Рейсон. — Попробуем зайти с другого конца — вы когда-нибудь видели мастифа?
    — Д-да. Ну конечно! То есть не мог не видеть! Страшные зверюги. Только не говори мне, что твоя племянница их разводит, или я разрыдаюсь.
    — Нет, она видела их не больше вашего, сэр. — Рейсон продолжал развивать свою мысль. — Когда она увидела мастифа, он настолько ее заинтриговал, что она пошла спросить о цене. — Рейсон наклонился к водителю, — Джордж, можешь вернуться через
Стрэнд*
   Strand — — центральная улица Лондона, которая соединяет районы Вестминстер (центр политической жизни) и Сити (центр деловой активности). Начинается на Трафальгарской площади и ведёт на восток параллельно течению Темзы в сторону Флит-стрит.
и остановиться у дома номер 968?
    Машина остановилась у магазина, на котором затейливыми буквами красовалась надпись: "Клуб собак". Витрины были огорожены и представляли собой ниши. В каждой лениво разгуливали собаки. Рейсон оглядел витрины.
    — Его нет! — с сожалением воскликнул он. — Может, внутри?
    Зайдя в магазин, Рейсон кивнул продавцу и торопливо прошел в кабинет владельца, находящийся в дальнем углу.
    — Мистер Брадделл, это мой начальник — старший инспектор Карслейк. Покажите ему, пожалуйста, то, что вы показывали моей племяннице и расскажите то, о чем рассказали мне.
    — Конечно. Собаку хотят купить и, возможно, это произойдет уже завтра — если только она не нужна Скотланд-Ярду.
    — Нет, спасибо. Он свою работу сделал.
    Мистер Брадделл провел их в длинную комнату, уставленную клетками, в которых содержались собаки всех известных пород и мыслимых вариаций пород.
    — Вот он, мистер Карслейк!
    — Где? — спросил Карслейк. Он искал глазами мастифа.
    Рейсон указал на собаку средней величины с белой косматой шерстью и поразительной головой.
    — Это кто? — вопросил Карслейк.
    — Помесь пастушьей собаки и мастифа, — ответил Брадделл.
    — Видите, сэр? — вмешался Рейсон. — Бобтейл — мастиф! Мастиф — бобтейл! Вот вам и шестое чувство!
    — Щенков, — продолжил Брадделл, — принес нам мелкий фермер из Эссекса, из того поселения, что рядом с болотом. Он не понял, какой они породы. Да и мы тоже — до тех пор, пока не стала развиваться голова мастифа.
    — Моя племянница, — сказал Рейсон, — увидела двух щенков в витрине. И упомянула об этом за чаем.
Тот, кто сам себя наказал
    У многих маленьких девочек рано проявляется материнский инстинкт. Вреда от этого, как правило, не бывает ни им самим, ни окружающим. Торранс Оллбери — позже Пенкроф, а еще позже Макклелланд — тому подтверждение. Она никогда не играла с куклами или фигурками животных. Ее первым "ребенком" была живая младшая сестра. Правда, бдительная няня не одобряла подобные эксперименты. Следующим "ребенком" был Лайл Макклелланд, которого Торранс выбрала, когда ей было десять лет, а ему — одиннадцать, и он был на целый дюйм выше.
    Лайл не слишком подходил для девичьей игры. В фантазиях Торранс ему, должно быть, предназначалась роль своенравного сына, поскольку он был активным и умным мальчиком, хотя и подверженным временами меланхолии и неуверенности в себе. Он честно сообщал Торранс обо всех своих поступках, хороших и плохих, а она уже затем сама распределяла похвалы и порицания. Лайл воспринимал упреки девочки так же серьезно, как если бы они исходили от мудрого и сочувствующего взрослого. Иногда он даже запирался в туалете и плакал, потому что боялся, что никогда не будет достаточно хорош, чтобы соответствовать требованиям Торранс.
    Не то чтобы Торранс была такой уж строгой маленькой девочкой. Лайл сам заставил ее стать столь педантичной, приняв ее как хранительницу своей совести. Если от Торранс не было слышно упрека, когда по ощущениям самого Лайла такой упрек должен был быть, он становился беспокойным и крайне сварливым.
    Семьи жили в Рубингтоне, примерно в 30 милях от Лондона. Полковник Оллбери, чья жена получала доход с наследства, все еще числился кадровым офицером и работал в военном ведомстве. Макклелланд-старший владел небольшой флотилией грузовых судов. Человек по сути добродушный, он омрачал жизнь своих домочадцев строгостью и жесткостью своих принципов. Мать Лайла сохранила природную жизнерадостность, однако преданно поддерживала взгляды своего мужа на порочность окружающего мира, вызывая у ребенка моральное смятение, которое Торранс бессознательно усмиряла. Ее краткие лекции — толерантные банальности, почерпнутые из слов няни и родителей, — дали мальчику образцы нормального поведения, вытащили из приступов депрессии и вернули ему самоуважение.
    Когда Лайлу исполнилось тринадцать, его отправили в Чарчестерскую школу, и он смог видеться с Торранс всего четыре месяца в году. Разлука почти не повлияла на их отношения, которые, впрочем, уже начали меняться.
    Во второй год обучения Лайл пригласил в гости на неделю летних каникул Альфреда Пенкрофа. Пенкроф признал, что Торранс произвела на него впечатление. Лайл воспринял эту информацию без всякого интереса. Пенкроф приезжал еще трижды, каждый раз стараясь как можно дольше общаться с Торранс. У Лайла были собственные свидания, о которых он подробно рассказывал Торранс, получая от подруги необходимые порции похвалы или порицания.
    Материнские наклонности Торранс по отношению к Лайлу перестали быть игрой, когда девочка выросла и стала взрослой. Она была глубоко заинтересована в благополучии Лайла, которое и ей самой давало душевное спокойствие. С Лайлом Торранс чувствовала себя более непринужденно, чем с любым другим мужчиной. Он не давил на нее мужским авторитетом и всегда внимательно слушал все, что она рассказывала о себе. Кстати, он был единственным из ее друзей, кто разделял растущий интерес Торранс к классической музыке.
    Лайлу было шестнадцать, когда он впервые поцеловал Торранс. Это был, скорее, разумный ход, нежели душевный порыв. Несмотря на некоторую практику в этом деле, поцелуй Лайла вышел неуклюжим. Торранс была раздражена. Их привязанность друг к другу была настолько глубокой, что обоим казалось совершенно естественным проявлять свою детскую влюбленность где-нибудь в другом месте.
    — Ты же не будешь делать из мухи слона? — Лайл попытался сохранить лицо. — Бьюсь об заклад, на последних каникулах Пенкроф тебя целовал!
    — У нас с тобой все по-другому, — ответила девушка.
    Лайл дал себе слово, что больше не будет целовать Торранс, и он держал свое обещание почти одиннадцать лет.
    "По-другому"! Это загадочное выражение снова всплыло через три года. Они были на одной вечеринке по случаю двадцать первого дня рождения. Вечеринка вышла шумной, а к завершению даже слегка буйной. На следующий день Лайл высказался о веселье, осветив его со своей точки зрения и не пощадив никого из участников.
    — Ты целовал Фриду? Но, Лайл, она ведь замужем! Ты должен был это знать!
    — И что с того? На такой вечеринке! Мы все были немного пьяны — кроме тебя, конечно, — и я не думаю, что она вообще понимала, кто ее целует.
    — Жены бывают разные, — промолвила Торранс. — Тебе не кажется, что это было отвратительно — подстрекать ее выставлять себя такой дурой?
    Признавая подстрекательство — тем более что оно было ненамеренным, — Лайл был вынужден принять отвратительность своего поступка. Это была самая сокрушительная из воспитательных лекций Торранс — она же и последняя.
    Когда Лайлу исполнилось двадцать три, отец попросил его взять на себя управление филиалом в Австралии и стимулировать семейный бизнес на далеком континенте. Это был столь неожиданный знак родительского доверия, что Лайл тут же помчался к Торранс, ожидая от нее поздравлений.
    — Говоришь, тебя не будет три года?
    Торранс знала, что именно это Лайл и скажет. Она предполагала, что они поженятся в начале весны, и хотела, чтобы он ясно дал понять, что он тоже так считает. Но Лайл продолжал говорить только о своей будущей работе.
    Торранс могла бы, не теряя достоинства, спросить его напрямую. Или хотя бы поинтересоваться: "А как же я?" Да что угодно, что заставило бы его признать, что это был решающий момент в их отношениях. Вместо этого девушку внезапно охватила застенчивость, справиться с которой она могла, лишь проявив определенную дерзость.
    — Ты никогда не вернешься. Женишься на очаровательной австралийке, и вы будете день за днем наслаждаться прекрасной погодой.
    — Женюсь на куче документов, ты имеешь в виду? Мне придется развивать бизнес нашей фирмы и завоевывать авторитет.
    Лайл резко обернулся и увидел на лице Торранс какое-то беззащитное выражение.
    — Ты что, не рада? — спросил он.
    — Конечно же, рада, болван!
    — Я заскочу в четверг попрощаться.
    — Не надо. Прощаться — это так ужасно. Просто исчезни, Лайл.
    — Хорошо. Думаю, мы еще встретимся, прежде чем я уеду.
    Что ж, Торранс сама сделала Лайла эмоционально глухим. Тот неуклюжий детский поцелуй семилетней давности предотвратил их сближение. Лайл не был готов жениться на ней здесь и сейчас — так зачем было обсуждать эту тему?
    До того, как Лайл отбыл в Австралию, они так и не встретились.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    В Сиднее возможностей для светской жизни было предостаточно, но Лайл пользовался ими своеобразно. Для жен, которые по определению были "чужими", он разработал собственную тактику. С чужими женами — никаких двусмысленных шуток. Более того, любые разговоры с ними должны были касаться лишь самых общих вещей и прерываться, как только это позволяли приличия. По мнению окружающих, причина этого крылась не в возможном неподобающем поведении со стороны жен, а в глубоко скрытой порочности самого Лайла Макклелланда, которую он, очевидно, стремился подавлять. Казалось, что правила, выработанные Лайлом для собственного применения, распространялись и на незамужних девушек. Втайне он боялся запутаться в отношениях, но не понимал ясно, почему он боится именно этого.
    В конце первого года пребывания Лайла в Австралии от Торранс пришло письмо. В нем она сообщала, что вышла замуж за Альфреда Пенкрофа. На несколько секунд у Лайла потемнело в глазах: он погрузился в пучину эмоциональных переживаний. У Лайла возникло ощущение, что он стал жертвой какой-то нелепой шутки. Он не мог понять, что происходит.
    В тот год он не поехал в отпуск в Англию, как планировал. Объяснил это решение возросшим объемом новых заказов, которые у него появились. Ощущая себя глубоко несчастным, Лайл ударился в мелкие тайные интрижки, дорогие и непродолжительные, которые вызывали у него лишь презрение к самому себе и приносили новые беспокойства. Впервые он всецело ощутил на своих плечах груз своей раздутой совести.
    В следующем году внезапная смерть отца вынудила-таки Лайла вернуться. Когда он встретился с Торранс, та была уже пятнадцать месяцев как замужем.
    Они встретились в саду — том самом саду. Родители Торранс подарили ей на свадьбу родовой дом, а сами сняли квартиру в Лондоне.
    Молодая женщина стояла у калитки. Пенкроф был чем-то занят по другую сторону от теннисного корта.
    — Торранс!
    — Да! — она как будто давала согласие на предложение о замужестве.
    Они сразу принялись оживленно болтать. Не об Австралии, не о путешествии через океан, не о смерти отца Лайла. Говорили о цветах, за которыми Торранс ухаживала в саду. Говорили обо всем и ни о чем. Пенкроф подошел незамеченным. Усмехнулся и снова ушел по своим делам. Мужчины встретились только за чаем. Пенкроф был приветлив; Лайл — дружелюбен. Никаких обид. Никакой ревности.
    За чаем Лайл заметил, что Торранс изменилась. Но эти изменения были совсем не такими, каких ожидаешь от девушки, ставшей чьей-то женой. Торранс выглядела стройнее, чем прежде, ее глаза казались больше, а когда она не говорила сама и не прислушивалась к разговору, на ее лице появлялось мечтательное — и даже какое-то грустное — выражение. Лайл старался не обращать внимания на физическую привлекательность своей давней подруги, хотя и не мог не замечать свежий румянец на ее щеках, особую грацию и плавность движений. В общем, Лайл понял, что ему следует избегать Торранс.
    В следующие шесть месяцев он часто видел Торранс. Мать Лайла и его сестра переехали в квартиру в Челтнеме, но сам он остался жить в Рубингтоне, ожидая, по его словам, подходящего покупателя на их дом, хотя для сделки с недвижимостью специально был нанят агент. У Лайла сложилось впечатление, что Торранс принимает его общество на прежних условиях. И действительно, все было почти так же, как раньше. Как и прежде, они с удовольствием обменивались книгами и граммофонными пластинками; продолжали играть в теннис. Играть каждый из них стал хуже, поэтому они предпочитали встречаться на корте один на один, то препираясь, то весело болтая во время игры.
    Бывали моменты, когда Лайла начинала мучить совесть. Он пытался сдержать обуревавшие его душевные порывы. Лайл боялся, что вызовет у Торранс чувство отвращения, если случайно проговорится, что его мысли о ней выходят далеко за рамки простой дружбы. Однажды он чуть не дошел до крайней точки презрения к себе. Как-то раз вечером, сидя в своей гостиной со служебным револьвером в руке, Лайл спросил себя, не достиг ли он окончательной степени своей глупости? Или безумия? От опрометчивого поступка его спасло рассуждение, что человек, застрелившийся из-за любви, — законченный идиот. К тому же Лайл нес ответственность за свою мать, сестру и семейное дело, которым нужно было управлять. В общем, Лайл запер револьвер в ящике письменного стола, где также хранил сумбурные и безэмоциональные письма от Торранс.
    В эти месяцы различные сплетни подтверждали догадку Лайла о том, что брак Торранс и Альфреда оказался неудачным, что он развалился, едва успев начаться. Сплетники, знавшие Торранс и Лайла с детства и считавшие их отношения сугубо братско-сестринскими, не колеблясь, добавляли, что Пенкроф очень скоро нашел себе утешение. Если это так, то почему же не было развода? В худшем случае Торранс могла бы прямо заявить, что муж ей изменяет, и она не желает больше с ним жить. Однако сама Торранс не проронила ни слова против Пенкрофа. За эту преданность Лайл вознес ее на еще более высокий пьедестал.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Однажды в январе, вернувшись вечером домой, Лайл обнаружил несколько новых граммофонных пластинок, которые Торранс привезла днем, передав их через приходящую уборщицу. Торранс хотела, чтобы Лайл послушал записи и оценил их.
    Послушав музыку, Лайл сложил пластинки в сумку, где они лежали, намереваясь вернуть их Торранс. Когда он вышел из дома, то увидел, как на подъездную дорожку свернул автомобиль Пенкрофа, в котором, очевидно, ехала его жена.
    — Привет, Торранс! Я как раз шел к тебе с этими пластинками. Можешь отослать все обратно, кроме "Энигмы"
Элгара*
  Эдуард Уильям
Элгар*
Edward William Elgar; 1857–1934 гг.
— британский композитор романтического направления. Некоторые из его крупных оркестровых произведений, в том числе "Энигма-
вариации"*
Enigma Variations
и "Торжественные и церемониальные
марши"*
Pomp and Circumstance Marches
, получили широкое признание. Он также является автором ораторий, симфоний, камерной музыки, инструментальных концертов и песен.
…
    Из машины послышался смех — смех Пенкрофа.
    — Обознался, старина. Это я! Торранс у Грэмшоу, а я приехал прямо из города. Давай, я передам ей эти пластинки, — он сунул сумку под приборную панель. — Вот, решил воспользоваться случаем. Подумал, угощу-ка тебя выпивкой в память о старых добрых временах.
    Его тон был сердечным, хотя и немного смущенным. Ходили слухи, что Пенкроф испытывает финансовые затруднения. Подозрения Лайла о надвигающемся кризисе усилились, когда Пенкроф заговорил о своей работе: он был землемером при окружном совете.
    — Работа, конечно, престижная; да вот зарплата мизерная. Но она помогает моей частной практике — дает возможность знакомиться с влиятельными людьми. Все эти люди в основном набожны. Я хочу сказать, дружище, что не могу даже помыслить о разводе. Ни при каких обстоятельствах. Я так и сказал Торранс.
    — При чем тут развод?
    Лайл действительно не понимал хода мыслей Альфреда.
    — Да будет тебе, Лайл! Уж мы-то с тобой можем перестать нести чушь. Мы с Торранс потерпели аварию при взлете. Это не ее вина. И не моя, если по совести. Назовем это неожиданной несовместимостью…
    — Я слышал разные сплетни. Торранс мне ничего не говорила. Так что, Альфред, извини…
    — По крайней мере у нас хватило здравого смысла не придираться друг к другу по этому поводу. Мы прекрасно ладили… пока ты не вернулся домой. Прости за прямоту.
    — Мы с Торранс близкие друзья с самого детства, — Лайл мысленно уговаривал себя быть сдержанным. — Конечно, если ты считаешь, что я вижусь с ней слишком часто…
    — Мне безразлично, как часто ты с ней видишься, и наплевать, по какой причине. Я лишь предупреждаю тебя: если рассчитываешь на развод, то будешь сильно разочарован.
    Мысли в голове Лайла кружились, как в водовороте. Потом перед ним встал четкий образ Торранс.
    — У нас схожие музыкальные вкусы. Есть некоторые общие интересы. Но, боюсь, ты мне не поверишь, когда я скажу, насколько мы с ней разные.
    — Эх, старый добрый Лайл! Ты вечно забиваешь себе голову такими пустяками. Почему бы тебе не открыть глаза и не признаться самому себе, что ты ее жаждешь? Черт возьми, я же видел, как вы двое смотрите друг на друга!
    Зародившееся было гневное отрицание разбилось об осознание правоты Пенкрофа. Образ Торранс в голове Лайла вспыхнул еще ярче. Что его привлекало в музыке? Торранс. А в живописи? Все нежнейшие цвета и плавные изгибы линий он связывал с ее телом. Как выразился Пенкроф, он жаждал ее. Жаждал Торранс, самую неприкосновенную из всех жен.
    В тот момент Лайл Макклелланд остро ненавидел Альфреда Пенкрофа. Но у него все еще хватало самообладания, чтобы трезво оценить силу своих чувств и понять, какую провокацию задумал Пенкроф.
    — Если не возражаешь, Альфред, думаю, тебе лучше меня оставить. Я хочу побыть один.
    Пенкроф допил свой напиток и неохотно поднялся.
    — Слушай, Лайл. Не стоит так переживать. Уже, наверное, все знают, что в городе у меня есть подружка…
    — Это дело твое и Торранс.
    — Мое, Торранс и… твое, если ты прекратишь геройствовать. Я возражаю только против развода. Не хочу быть собакой на сене. Просто прошу вас обоих быть осмотрительными.
    Лайл ничего не ответил. Пенкроф остановился у двери.
    — Будь осторожен, парень, — сказал он. — Но действуй! "Сорви скорее
розу"*
  Слегка перефразированная фраза "Срывайте розы
поскорей"*
Gather Ye Rosebuds
. Это название картины английского художника Джона Уильяма Уотерхауса, написанной в 1909 году. На картине изображены прекрасные девушки, которые собирают цветы на широком лугу. Название заимствовано из поэмы XVII века "Девственницам: спешите наверстать упущенное", автором которой является Роберт Геррик. Поэт, прославляя радости молодости и весны, советует отбросить скромность и скорее надевать подвенечный наряд, потому что молодость быстротечна и все "ближе миг заката".
… пока этого не сделал кто-нибудь другой! Спокойной ночи, сэр
Галахад*
мифологический персонаж, один из рыцарей Круглого стола Короля Артура. Прославился своим благородством.
.
    Самообладание оставило Лайла, и долго сдерживаемый гнев вырвался наружу. Прежде чем Пенкроф успел выйти за порог, Лайл быстро отпер ящик письменного стола.
    Лайл застрелил Пенкрофа, когда тот заводил мотор своей машины.
    На улице шел дождь, струи которого хлестали Лайла по лицу. Постояв несколько секунд под дождем, он вернулся в гостиную, положил револьвер на письменный стол, сел в кресло и стал ждать. Должно быть, кто-нибудь услышал выстрел. Через минуту кто-то обязательно появится.
    Но никто не появился. Через двадцать минут стало совершенно ясно, что немедленного расследования "по горячим следам" не будет. Однако Лайл не почувствовал облегчения, потому что за себя он не боялся. У него не было острого желания жить, но у него были обязательства перед матерью и сестрой, и он должен был сделать все возможное, чтобы избежать повешения.
    Он надел макинтош и перчатки. С некоторым трудом протиснулся за руль машины Пенкрофа — и выехал на главную дорогу. Примерно в двух милях от Рубингтона он развернул машину так, чтобы казалось, будто она возвращалась домой из Лондона, съехал на травянистую обочину и вернулся к себе пешком.
    Лайл подошел к дому с задней стороны. Прошел через собственный сад с теннисным кортом. Стянул с себя макинтош и разложил его на траве. Снял всю верхнюю одежду, включая обувь, бросил каждую вещь на макинтош. Затем вытер руки о траву и, связав все в большой узел, занес вещи в дом. Только когда Лайл оказался внутри, его начала бить дрожь. Он переоделся в сухое, выпил крепкий виски и стал обдумывать свое положение.
    Когда он выходил из машины Пенкрофа, на главной дороге никого не было видно. Если это так, он будет в безопасности. Если ошибся, его повесят — хотя это будет не его вина, поскольку он сделал все, что было в его силах.
    Взгляд Лайла упал на револьвер, все еще лежавший на письменном столе. Во время службы в армии Лайл проходил курс баллистики и знал, что пуля в теле Пенкрофа может быть связана с этим револьвером, который, по сути, нельзя бесследно уничтожить. Он также читал, что полиция почти всегда обнаруживает любые попытки сжечь одежду. Лайл откинул край ковра в сторону и осмотрел половицы. Он приступил к работе тщательно, твердо решив не оставлять никаких следов, видимых невооруженным глазом. Через полтора часа вновь установленные на место доски пола скрыли под собой револьвер и завернутую в макинтош окровавленную одежду.
    Тело нашли еще до рассвета, но Лайл узнал об этом только из вечерних газет. Полиция опрашивала всех знакомых Пенкрофа. К Лайлу полицейские пришли вскоре после девяти вечера. Лайл сказал детективам, что последний раз видел Пенкрофа в прошлое воскресенье и что ему ничего не известно о передвижениях последнего за это время.
    Когда полицейские уходили, появился отец Торранс. Полковник Оллбери был вполне еще бодрым, хорошо сохранившимся мужчиной лет пятидесяти, но сегодня он выглядел усталым и осунувшимся. Он пробормотал что-то вроде приветствия и надолго замолчал, пока Лайл, наливая полковнику выпивку, недоумевал, зачем тот к нему пришел.
    — Вы кажетесь немного измотанным, сэр.
    — Да, да, пожалуй. Ужасное дело, Лайл.
    Полковник снова замолчал. Лайл попытался его расшевелить.
    — Как это переносит Торранс?
    — Она спокойна. Спокойнее быть не может. Когда полиция с ней беседовала, я был рядом. Ей задавали вопросы целых два часа, но все в рамках приличия. Я переночую у Торранс, а завтра отвезу ее в нашу квартиру. Если полиция не будет возражать.
    — Почему они должны возражать?
    — Я… не… знаю, — ответил полковник, как будто взвешивая каждое слово.
    После новой долгой паузы он вдруг разразился красноречием:
    — Это был очень скверный человек. Он и все свои финансовые дела запустил! Оставил Торранс без гроша. Ей придется заново начинать жизнь. Да еще с этим скандалом на своей шее.
    — Никакой скандал Торранс не затронет.
    Сказанное Лайлом прозвучало нелогично. Но полковник, похоже, ожидал именно этих слов.
    — Надеюсь, ты прав, мой мальчик. Но проблема-то вот в чем. Независимо от того, найдут убийцу или нет, люди будут удивляться, за что Пенкрофа убили. Ведь не было никакого ограбления.
    Глупая оплошность, подумал Лайл. Он легко мог бы выдать все за ограбление и спрятать вещи Пенкрофа вместе со своей одеждой и револьвером.
    Полковник молча выпил еще одну порцию алкоголя. Он словно ожидал, что хозяин даст ему какое-то объяснение. Лайл рассказал о своем разговоре с полицейскими, после чего полковник собрался уходить.
    — Меня беспокоит неожиданность подобных событий, — сказал он. — Вот ведь забавно! Только вчера я был здесь у Торранс, обедал с ней. Она ставила новые граммофонные пластинки. "Энигма-вариации" Элгара. Прекрасное исполнение! Ты, конечно, знаешь?
    Лайл кивнул. Он совсем забыл про эти пластинки, которые Пенкроф выхватил у него из рук и сунул под приборную панель. Среди них была и пластинка с записью "Энигмы" Элгара.
    — Я, кстати, считаю, — добавил полковник, — что музыка Элгара создает ощущение, что с тобой не может случиться ничего плохого, если ты сам этого не допустишь. А теперь смотри, что с нами случилось! Ну, Лайл, спокойной ночи. Я скажу Торранс, что мы с тобой говорили.
    Лайл был озадачен. Странное замечание о музыке Элгара. Словно притянутое за уши. Мысли Лайла вернулись к грампластинкам. Их наличие в автомобиле могло быть использовано как доказательство того, что вчера вечером он и Пенкроф встречались. Лайл сказал полиции, что не видел Пенкрофа с прошлого воскресенья. Полиция, должно быть, не оценила значение грампластинок, иначе потребовала бы объяснений — или арестовала бы его. Следовательно, о пластинках можно не беспокоиться.
    На дознании Торранс сделала официальное заявление, и ее не допрашивали. Лайла Макклелланда вообще не вызвали в суд. После вынесения открытого вердикта Лайл разочаровался в действиях полиции и… обвинил сам себя перед судом собственной совести.
    Его совесть всегда была своеобразным инструментом — отсюда и потребность в наставнике в лице Торранс. Это был принцип, навязанный Лайлу его отцом, главенствующим постулатом которого была идея о том, что жестокость по отношению к себе не может быть неправильной, даже если она нелепа с точки зрения других людей и вредна для окружающих.
    Ссылаться на правомерность убийства Альфреда Пенкрофа было бы нечестно. Да, он убил крысу, стремившуюся очернить душу добропорядочной женщины. Также верно и то, что он сам мысленно прелюбодействовал с той же добропорядочной женщиной и поэтому не мог претендовать на моральное превосходство.
    В качестве собственного обвинителя Лайл легко доказал, что убил мужа, дабы обладать его женой.
    Итог был не в пользу обвиняемого. Тот человек, каким проявил себя Лайл, лишь усугубил бы его мерзостную сущность, предложив порочную любовь упомянутой добропорядочной женщине. Поэтому, естественно, он никогда больше не должен видеться с Торранс. Этот добровольный приговор имел определенное преимущество. Теперь для Лайла каждый день будет лишь очередным витком на беговой дорожке, на которой он будет преумножать семейное состояние ради своей матери и сестры.
    В течение следующих семи месяцев указанная беговая дорожка вращалась довольно равномерно. Лайл отказался от идеи продать дом и продолжал в нем жить, поскольку все в Рубингтоне напоминало ему о Торранс, усугубляя тем самым его наказание. Он перешел на полуспартанский образ жизни как в отношении питания, так и физических нагрузок.
    Случались и небольшие проколы, скорее воображаемые, чем реальные. Мгновения, когда его взгляд задерживался на той или иной стройной фигуре. Однажды Лайл поймал себя на том, что, прогуливаясь по торговым улицам Лондона, он вглядывается в лица проходящих мимо женщин, словно высматривая среди них Торранс. Хуже того, у него появилась привычка выходить в свой палисадник по субботам и воскресеньям, если он слышал, что Торранс должна приехать на выходные к друзьям в Рубингтон. Он знал, что, сойдя с поезда, она должна будет пройти мимо его дома, поскольку у семейства Оллбери не было машины.
    Этот период закончился в августе, через семь месяцев после дознания. Лайл возился возле своего крыльца, а Торранс возвращалась на станцию. Она прошла по подъездной дорожке к дому и взглянула на безжизненную грядку с засохшими кустами герани.
    — Тебе нужна помощь садовника, — сказала Торранс.
    — Знаю. Давно собираюсь заняться садом.
    Они обошли дом вокруг и вышли к теннисному корту. Лайл начал что-то быстро бормотать о ком-то, кто чуть было не купил его дом… и тут их взгляды встретились. Во взгляде Торранс была нерешительность, заставившая Лайла вздрогнуть.
    Их поцелуй вызвал у обоих некоторое удивление — как будто они никогда не испытывали подобного ранее. Лайл мысленно отбросил в сторону всю философию своего отца. И почему он не поцеловал Торранс перед отъездом в Австралию? Теперь Лайл был уверен, что она бы его дождалась.
    — Сначала надо поставить в известность миссис Уоткинс, — сказал он. — Она, наверное, наблюдала за нами из кухни.
    Торранс покачала головой.
    — Люди сами должны все узнать, — высказала она свое суждение. — Прошло уже семь месяцев.
    — В понедельник утром я пойду в регистрационное бюро. В городе, разумеется. Одно такое бюро есть возле моего офиса. Четыре дня уйдет на оформление бумаг. Стало быть, в четверг, в полдень, если ты не возражаешь…
    — Не возражаю, — ответила Торранс. — А теперь я пойду. Не ходи на вокзал меня провожать. Лучше в понедельник угости обедом в "Блейнлис".
    За обедом Лайл умудрился рассказать Торранс о своих тайных интрижках, которые он проворачивал в Сиднее. Торранс не стала его упрекать, а лишь посмеялась над идеей серьезного отношения к подобным вещам. Новая философия постепенно овладевала Лайлом. Искупая грехи, нет смысла портить свою нынешнюю жизнь. Брак с женщиной, превосходящей вас в моральном отношении, может принести удовлетворение, если вы будете непрестанно стараться следовать ее примеру. Первым и самым очевидным долгом Лайла было сделать Торранс счастливой, а это означало принять свое собственное счастье скромно и не поднимая шума.
    Короче говоря, теперь Лайл был готов снисходительно отнестись даже к своему ужасному поступку — убийству Альфреда Пенкрофа. Это был несчастный случай — в том смысле, что исходные обстоятельства не возникли бы, если бы Лайл осознавал, что всю жизнь был влюблен в Торранс. Его глаза были закрыты таинственными шорами. И все. Больше об этом не следовало думать.
    По сложившейся практике их брак зарегистрировали в отделении Скотланд-Ярда, и информация об этом была передана в полицию Рубингтона, которая не дала никаких комментариев по этому поводу. Как улика к делу об убийстве, не имеющему, казалось бы, мотива, информация об этом браке была очень важным свидетельством; хотя с виду она ничего не доказывала и сама по себе не давала никаких новых направлений в расследовании. Тем не менее отныне за всеми перемещениями Лайла Макклелланда будет вестись пристальное наблюдение. Это же, кстати, относилось и ко многим другим преступникам, у которых было так же мало оснований опасаться ареста.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    В августе снять загородную дачу было практически невозможно. Но молодоженам было все равно. Лайл забронировал номер в отеле в Брайтоне. После ужина они прогулялись вдоль моря. Лайла охватило чувство благоговения сродни меланхолии.
    — Поверь, Торранс, я приложу всю свою энергию и ум, чтобы добиться успеха.
    — Ни того, ни другого не понадобится. Мы больше не будем усложнять друг другу жизнь. Это будет так весело, что у нас не останется времени напрягаться по этому поводу.
    Столь глупые слова вывели Лайла из состояния умиления. Позже, когда они вернулись в свой номер, Торранс заметила, что настроение у Лайла испортилось.
    — Ты как старый бука, — сказала она.
    Лайл улыбнулся, хотя взгляд его оставался серьезным. Он подошел к туалетному столику, покрутил в руках пудреницу жены.
    — Я пытаюсь привыкнуть к моему счастью, — промолвил он. — Мне приходится все время мысленно повторять: "Торранс — моя супруга". Ну, разве не смешно?
    — Нет, не смешно, потому что я чувствую то же самое. Только, наверное, по-другому. Мне и радостно, и грустно! Последние семь месяцев я себе места не находила. Думала, ты будешь винить меня за то, что я стала причиной всего этого.
    — Я никогда ни в чем тебя не винил — только себя.
    Торранс босиком, шурша атласным платьем, пробежала через комнату и встала прямо за спиной Лайла.
    — Должно быть, он наговорил тебе таких отвратительных вещей, что ты потерял самообладание. И ты почувствовал, что никогда себе этого не простишь... Но теперь уже все кончено, дорогой.
    Несколько секунд Лайл не чувствовал ничего, кроме полнейшего изумления. Когда он, наконец, обернулся и встретился с Торранс взглядом, у него словно гора свалилась с плеч. Перед женой теперь не нужно было признаваться.
    — Я не потерял самообладание. Я потерял этические ориентиры.
    И, словно боясь, что его перебьют, Лайл поспешил продолжить:
    — Сначала я сидел и ждал полицию. Потом я решил, что мой долг перед моими родными — спасти себя, если у меня получится. Я начал мыслить как преступник, и у меня это получалось до отвращения хорошо. Вернувшись домой, я проявил определенную смекалку и спрятал револьвер и одежду под половицами в гостиной. Вот так трагедия превратилась в фарс под названием "Как бы не попасться полиции"! Я был в жутком состоянии и думал, что уже никогда больше не увижу тебя. Когда же прошло время, и мы с тобой решили пожениться, я подумал, что будет менее постыдным ничего тебе не говорить, чем обременять тебя правдой, о которой ты сама догадалась благодаря твоей удивительной интуиции. К тому же я боялся, что, узнав правду, ты в ужасе отшатнешься от меня. Скажи, Торранс, ты останешься теперь со мной, не бросишь меня?
    — Как я могу?! Я никогда не считала это таким уж ужасным. Если бы я… отшатнулась от тебя, я бы не солгала полиции по поводу тех грампластинок.
    Видя, что Лайл не совсем ее понимает, Торранс объяснила.
    — Альфред рассказал мне о том, что он хотел тебе предложить. Я его предупредила, что ты можешь его побить. Кажется, я даже сказала, что ты можешь его убить. Я думала, что убедила его не ездить к тебе. Когда меня спросили об этих пластинках, я поняла, что Альфред, вероятно, был у тебя дома, потому что я сама привозила тебе пластинки. В общем, я сказала полицейским, что положила их в машину перед тем, как утром Альфред уехал, чтобы поменять их для меня в магазине, и что он, должно быть, забыл это сделать.
    В голове Лайла все путалось.
    — Мы должны это уладить, — сказал он, размышляя вслух.
    Ему вдруг остро захотелось сбежать от близости Торранс. Он отодвинулся от жены, сел на край кровати и прижал ладони ко лбу.
    — Зачем ты солгала полиции об этих пластинках?
    — Не глупи, дорогой!
    Торранс вновь оказалась рядом с Лайлом. Ее лицо было совсем близко.
    — Эти пластинки доказывали, что тем вечером вы встречались. Я посчитала это опасным — и я оказалась права. Отец мне сказал, что ты заявил полиции, что не видел Альфреда с прошлого воскресенья.
    Торранс видела, что ей не удается успокоить мужа. Лайл встал и начал ходить взад-вперед по комнате. Его мысли все время возвращались к образу Торранс. Маленькая девочка, всегда казавшаяся ему старше и мудрее, подружка, чья смелость и ясность мысли давали ему опору в его собственной жизни, постепенно растворялась во взрослой Торранс, такой любимой и желанной — и такой недостижимой.
    Лайл посмотрел на Торранс — такую достижимую в тот момент: буйство каштановых волос, зеленый атлас и алые губы. Не та, другая Торранс. Совсем не та женщина. И Лайл задал ей вопрос.
    — Ты понимала, что становишься соучастницей преступления?
    — Юридически? Какое это имеет значение?
    — К черту термины! Ты понимала, что помогаешь убийце своего мужа избежать наказания?
    — Я понимала, что помогаю тебе!
    — Значит, понимала. И твоя преданность спасла меня от виселицы. Я должен быть благодарен тебе за это. Но я не могу…
    — Постарайся меня понять, Лайл, — умоляла Торранс, и ее раздражение его упорством тонуло в боли огорчения. — Я думала, что ты сделал то, что сделал, из-за особых чувств ко мне. А я сделала то, что сделала, из-за чувств к тебе. Это же совершенно естественно.
    — Другими словами, любовь оправдывает все? Даже убийство? Кредо романтичных дегенератов! Если у тебя на пути встают муж или жена, убей их — во имя любви. Я так и сделал, но я ненавидел себя за это.
    — Значит, ты ненавидишь меня за то, что я тебе помогла?
    Лайл содрогнулся, но лишь на мгновение.
    — Я с детства считал тебя более утонченной натурой, чем я сам, неспособной на те проказы и мерзости, которые я совершал. Но сегодня ты перевернула мой мир с ног на голову, и он уже никогда не станет прежним.
    Торранс ничего не ответила. Она долго молчала; потом раздвинула шторы на окне и стала смотреть на залитое лунным светом море. Вскоре она почувствовала, что ее муж успокоился.
    — Лайл, дорогой, — сказала Торранс, — давай посмотрим на ситуацию со стороны. В детстве и юности мы часто перегибали палку. Это привело нас обоих к ужасным ошибкам: меня — к замужеству с Альфредом, тебя — к мысли о том, что я тебе не нужна. Но надо ли продолжать на одних ошибках строить другие? Мы с тобой получили второй шанс. Я была твоей преданной подругой, которая тоже всегда любила тебя. Ты не имел права возводить меня на пьедестал. Но теперь я прошу, чтобы ты помог мне с этого пьедестала спрыгнуть.
    Она протянула ему руки. Он нежно взял их в свои. Руки Торранс будто дарили Лайлу новую надежду.
    — Я всегда хотел быть только с тобой. Всегда! — мысли Лайла обратились в прошлое. — Никогда я не смог бы полюбить другую женщину. Даже мои друзья-мужчины были для меня всего лишь знакомыми, потому что ты забирала всю мою способность к дружбе. Физически ты всегда казалась мне самой прекрасной женщиной, какую я только мог себе представить…
    — Тогда мы можем все начать сначала. Мы снова найдем друг друга, Лайл!
    Как и много лет назад, их поцелуй вышел неуклюжим.
    — Прости, Торранс. Хотел бы я, чтобы это было возможным.
    Торранс вцепилась мужу в плечи и держалась за них, пока он с силой не отстранил ее руки.
    — Я не могу воспринимать тебя как одну из тех светских девушек в Сиднее, — сказал он.
    Торранс с тоской посмотрела на мужа.
    — Жизнь не даст нам третьего шанса, Лайл.
    — Жизнь только притворилась, что дает нам второй шанс. Мы с тобой уничтожены, Торранс. Мы перестали существовать в том виде, какими были раньше. Нас не осталось даже на то, чтобы утешить друг друга.
    С этими словами Лайл вышел из номера и закрыл за собой дверь.

✎﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏

    Утром следующего дня Лайл уже был в Рубингтоне. Он поручил местному агенту по недвижимости найти покупателя на его дом и продать мебель с аукциона.
    Миссис Уоткинс была в месячном оплачиваемом отпуске. Лайл вошел в свой пустой дом и начал утомительный процесс по разбору личных вещей.
    Новая философия рухнула при первом же потрясении, и ничто другое не заняло ее места. Лайлу еще только предстояло понять, что человек без всякой философии — какой бы непрочной и эгоцентричной она ни была — становится добычей любой равнодушной стихии.
    Его буквально ошарашил рутинный визит детектива-констебля Биссета из полицейского участка. Лайл вдруг с ужасом вспомнил, что рассказал Торранс о том, где он спрятал револьвер. У Торранс было время сообщить в полицию.
    — В чем дело? — выдохнул Лайл.
    — Не волнуйтесь, мистер Макклелланд. Мы просто хотели уточнить. Правда ли, что вы выставили ваш дом на продажу? То есть вы собираетесь уезжать из наших мест?
    — Да. Я скоро поеду в Сидней.
    — Ваша жена едет с вами?
    — Я… э-э… мы еще не обсуждали этот вопрос. Думаю, это только наше с ней дело!
    Биссет откланялся и направился, как он сказал, к ближайшей телефонной будке.
    Лайл налил себе виски. Глупо было паниковать, увидев перед собой младшего полицейского чина, проводившего рутинное расследование после убийства. Ну, не Торранс же надоумила детектива прийти к нему! Лайл вернулся к своим домашним делам.
    Поскольку у него больше не было никакого этического кодекса, на который он мог безоговорочно положиться, флюгер его мыслей вскоре повернулся в другую сторону. Женщина, покрывающая убийцу своего мужа, всегда будет готова предать отвергнувшего ее любовника. Чем скорее будет найдено новое место для захоронения одежды и револьвера, тем лучше. Единственным подходящим местом для сокрытия улик, по мнению Лайла, теперь была Темза.
    Ему нужно снова начать "мыслить как преступник". Автомобиль, остановившийся где-то ночью, привлечет внимание. Однако в августе при дневном свете нет ничего более обыденного, чем машина, припаркованная у края тротуара.
    Лайл тут же принялся снимать половицы.
    В середине дня он погрузил в машину макинтош, в который были завернуты револьвер и окровавленная одежда, включая ботинки, и проехал около пяти миль до реки. Миновав одну-две стоявшие недалеко от берега машины, он нашел свободное место и припарковался. С собой Лайл прихватил пару книг, понимая, что придется ждать до сумерек. Он уже устраивался поудобнее на лужайке, когда подъехала еще одна машина, из которой вышел… детектив-констебль Биссет.
    — Простите, что снова беспокою вас, мистер Макклелланд. Когда я сказал своему шефу, что вы уезжаете в Австралию и что я не знаю, едет ли с вами ваша жена — вы ведь только-только поженились, если я правильно понял, — он сказал: "Биссет, в этом нет ничего особенного". Это были его собственные слова, сэр.
    — Тогда позвольте узнать, почему вы за мной следите?
    — Ради бога, не волнуйтесь, сэр. Мой шеф сказал: "Биссет, если он продает свой дом, ему придется вывезти оттуда все, чего не должны найти новые жильцы". Поэтому, мистер Макклелланд, из соображений чистой формальности я вынужден попросить вас показать мне, что у вас вон в том тюке на заднем сиденье машины.
×

Подробная информация во вкладках

Рассказ замечательный. Почему Викерса не переводят? Очень интересный угол зрения, прием. Убийца известен, способ убийства тоже, нужно найти или угадать, где преступник ошибся. Неосмотрительно как-то со стороны Каммертена. Я упустил, он знал или не знал о повреждении? Прятать тело в собственном доме как-то стрёмно, но что он мог сделать? Сжечь? Завернуть в ковер и увезти в химчистку? Но таковые широкое распространение получили только после Второй мировой войны. Не мог же Каммартен так долго ждать! :crazy:

Поэтому яма, камни, цемент - приятное и уединенное место. Мне кажется, что Рейсон в конце блефовал, улики против Каммартена у него, конечно, были, но инспектор Скотланд-Ярда рассчитывал на что-то более надежное - на чистосердечное... О, этот запах убийства - от глупого коротышки разило им на милю!
Единственное, что я не понял, почему сдвинутые шторы должны были свидетельствовать, что Гертруда чистила фарфор в темноте? А включить свет: потолочную люстру, бра, настольную лампу?..

Спасибо за редкую возможность.

Доктор Праути писал(а): Единственное, что я не понял, почему сдвинутые шторы должны были свидетельствовать, что Гертруда чистила фарфор в темноте? А включить свет: потолочную люстру, бра, настольную лампу?…

Видимо, в этих широтах в начале августа еще с утра светло, и при открытых шторах света предостаточно (если только она не опасалась того, что ее увидят за чисткой фарфора :shock:

… но, думаю, эта версия не рассматривается).

Доктор Праути писал(а): Я упустил, он знал или не знал о повреждении?

Он и повредил флакон.
Ну и

Доктор Праути писал(а):Почему Викерса не переводят?

Так и не вылечившись от миссис Брэдли, я "подхватила" Викерса, так что очередной рассказ с инспектором Рейсоном вскоре будет ждать своих читателей.

Рассказ классный. Получил море удовольствия. Очень понравился "почерк" автора. Не очень часто можно встретит такой формат повествования.
*задумчиво* вот бы весь сборник прочитать.

Доктор Фелл писал(а): *задумчиво* вот бы весь сборник прочитать.

Вот бы весь сборник перевести :write:

buka! Садитесь, оценка "пять". Вопросов больше не имею. Викерс — это отличный вирус. "Болейте" дальше. ДТД - это посильнее будет, чем девушка Фиделити Доув…

buka, спасибо большое! Рассказ действительно отличный.
До этого я читал несколько рассказов Виккерса, но все они даже рядом с данным рассказом не стояли.

Согласна, что рассказ замечательный.

Доктор Праути писал(а): Единственное, что я не понял, почему сдвинутые шторы должны были свидетельствовать, что Гертруда чистила фарфор в темноте? А включить свет: потолочную люстру, бра, настольную лампу?..

Да хотя бы и совсем без света... :jokingly:

Скажем, я однажды усердно наводила порядок в кухонном шкафу в полпятого ночи — без особого повода и при том, что уборкой я в принципе никогда (хорошо, почти никогда) не занимаюсь.
Вдохновение, знаете ли :crazy:

    А вот фарфор, разложенный по ковру (по-ка-вру), - это ... что-то феерическое! Вспоминаем миссис Оливер: если бы начальником Сколенд-Ярда была женщина… Если бы начальником местного отделения была женщина, или коллекционер, или хотя бы просто умственно здоровый человек, ордер он выписал бы немедленно.
Если не мужа притянуть за убийство, так хоть жену за головотяпство со взломом…
    Вы только вдумайтесь (мне до сих пор не по себе): фарфор! — расставить!! — по полу!!!
    Фарфор - это моя слабость. Ушла пить валерьянку…

Доктор Праути писал(а): Мне кажется, что Рейсон в конце блефовал…

Конечно, блефовал. Иногда мне кажется, что без улик можно обойтись при расследовании 90% убийств.
Существо проблемы в том, что убийца — практически всегда трус. Необязательно, но часто, — идиот. У человека не хватило присутствия духа и ума (находчивости, изворотливости, etc.), чтобы разумно решить свои проблемы. Разумно — значит, без убийства, самоубийства и прочей ерунды, чрезвычайно вредной для его собственного благополучия. Откуда же у него возьмется смелость противостоять обвинению?

Огромное спасибо :give_rose:

Замечательный рассказ!
    Мне очень понравился язык (и рассказа, и перевода) - такой "хроникально-журналистский". Читать было очень комфортно и приятно.
    "Детектив-наизнанку" - интересная разновидность детектива (такую же структуру имел популярный киносериал "Коломбо").
    Решение загадки, правда, строится на довольно экзотическом для русскоязычного читателя обстоятельстве — на изготовлении (по заказу) дешёвой имитации дорогого предмета.
    И я согласен с Iris — полицейским частенько приходится блефовать, рассчитывая на "вырывание" у преступника чистосердечного признания.

    Рассказ очень понравился. С перевернутым детективом знаком только по Коломбо. Очень интересный прием, ни чуть не меньше держит детективную интригу, активно эксплуатируя четвертый вопрос детектива, на который обычно мало кто обращает внимание: как изобличить?
    В этом рассказе даже есть ключи и читатель сам мог догадаться где накосячил убийца.
    А еще убийство довольно правдоподобное не правда ли? Убил в порыве гнева, а потом давай сочинять план спасения. Не очень то по классическим канонам где гениальные убийцы комбинаторы кишат как… кто там обычно кишит. Зато это в целом придает рассказу какую то жизненность и правдоподобность.
    Обычно мы придираемся к различным случайностям, но здесь они как будто на месте и даже не хочется сетоваиь на то что жена забыла что мама уехала, а иначе все могло бы быть иначе. А что если она хотела подставить мужа? Вспомнилась недавняя экрагизация одной известной писательницы. И еще второй сыщик вышел на разгадку тоже случайно. Почему первый не дожал, как это делает Коломбо.
    Впрочем все это не портит произведение. Перед нами прекрасно раскрытая криминальная драма убийцы неудачника. И мораль простая и понятная: не изменяй, хуже будет.)))

Спасибо. Особенно за бобтейла. :give_rose:

    Спасибо за рассказ.
    Отличный рассказ, отличная интрига.

    В расследовании есть некоторый элемент случайности, но в целом всё совершенно логично: щенки от мастифа родились в местности, где мастифы не появлялись много лет, - это ого-го какая наводка :good:

, учитывая, что мастифов в стране считанные единицы.

Первый элемент сомнения внес молодой фермер, обративший внимание на возмутительно глубоко обработанную грядку. Ох уж эти молодые ученые — готовы говорить о больших пустяках, жарко доказывая свою, никому не нужную правоту. На этот раз подвернулся инспектор. И к несчастью Стрэттона, инспектор не отмахнулся от казалось бы нелепой информации. Всё проверил. Сыграла свою роль и паранойя убийцы, троллинг с мастифом, и наблюдательная непосредственность племянницы Рейсона. Он вообще уникальный человек, не голова, а сито - просеевает мелкие незначительные факты и оставляет то, что другие бы выбросили за ненадобностью.

Отличный рассказ, интрига, загадка, психология людей, собак... Великолепный литературный, такой слегка неровный, цепляющий глаза, слог. Спасибо переводчику и редактору за очередную работу Департамента Тупиковых Дел. Вот вам цветочки :give_rose:

Как хочется добить всю серию!

Хотелось бы сказать, что это первый рассказ о Департаменте. И еще. Я сначала не могла понять, как можно использовать газовую горелку в качестве подставки для утюга, пока не нашла вот это. (для увеличений изображения, навести на него курсор)

buka писал(а): Рейсон съездил в Банбери и привез стариков Фербрассов в Уолхэм.
По приезде он дал им пять шиллингов и отослал в аптеку Эрроусмита за грелкой.

    Другими словами, послал на очную ставку…
    Спасибо за рассказ и перевод
    Всё думаю, эта несчастная дудочка... Сентиментальность многих отправила на эшафот…

Огромное спасибо за рассказ!

Благодаря вам, мне всё больше и больше начинает нравиться Р. Викерс. Необычный подход и интересные решения. А также иллюстрация того, что практически любое преступление полицейские (при должном старании) могут раскрыть.

    Спасибо за рассказ.

    Как и в рассказе М. Иннеса "Энигма-Джонс" здесь тоже имеет значение цирковой трюк (в данном случае, с ковром).
    Но ведь, действительно, получается, что Спенгрейв формально не убивал свою жену.
    Его можно было обвинить либо в подстрекании к убийству (что тоже довольно спорно), либо в неоказании помощи (раз он видел, как его жена заворачивается в ковёр, то мог понимать и осознавать, какие трагические события могут произойти).

Виктор. В данном случае все же, наверное, имело место преступное бездействие (вот только не знаю, было ли это наказуемо тогда в Англии). И, как мне показалось, он решился на это в последний момент, когда унести ковер предложил именно Фред Перисс — потенциальный возлюбленный его жены. Может, предложи это кто-то другой, Спенгрейв бы сказал, что ковер скатан неправильно и нужно его "перезакатать".

    Спенгрейва можно и нужно было судить за убийство.
    Убийство может быть совершено как физическими средствами, так и средствами психического воздействия; как путем действия, так и путем бездействия. Значение имеет лишь одно — наличие преступного умысла.
    Судя по тому, что невыполнимый априори номер был разработан и доведен до сведения жертвы именно Спенгрейвом, умысел в действиях подозреваемого присутствовал.

Перекинул с нашей "запертой комнаты" несколько рассказов из цикла "Департамент тупиковых дел", которые мы переводили десять лет назад. Тогда издательство АСТ еще не сделало нам замечательный подарок — .
Но у автора есть немало внесерийных рассказов. Скоро ~~смотрите на всех телеэкранах нашей страны~~ читайте в этом топике рассказ " Тот, кто сам себя

наказал"*

.
Я, скромно признаюсь, за свою "читательскую карьеру" прочел уже, даже сосчитать (если вдруг захочу) не смогу. Это уж точно Mission: Impossible :crazy:

Но этот рассказ… Вроде обычная история, но… суперская! Скоро!

Кстати, может кто-то в курсе насчет первого издание "Убьешь меня — убей мою

собаку"*

. Нашел что d 1949 год и только. В pulp-журналах рассказ (я по крайней мере не нашел) не печатался.

Рой Викерс: Избранное

Рой Викерс: Избранное

Убийца−подкаблучник

Убийца−подкаблучник

Убийца−подкаблучник

Убийца−подкаблучник

Убийца−подкаблучник

Убийца−подкаблучник

Убийца−подкаблучник

Убийца−подкаблучник

Убийца−подкаблучник

Убьешь меня — убей мою собаку

Убьешь меня — убей мою собаку

Убьешь меня — убей мою собаку

Резиновая дудочка

Резиновая дудочка

Резиновая дудочка

Леди, которая засмеялась

Леди, которая засмеялась

Леди, которая засмеялась

Re: Рой Викерс: Избранное