Весь материал, представленный на данном форуме, предназначен исключительно для ознакомления. Все права на произведения принадлежат правообладателям (т.е согласно правилам форума он является собственником всего материала, опубликованного на данном ресурсе). Таким образом, форум занимается коллекционированием. Скопировав произведение с нашего форума (в данном случае администрация форума снимает с себя всякую ответственность), вы обязуетесь после прочтения удалить его со своего компьютера. Опубликовав произведение на других ресурсах в сети, вы берете на себя ответственность перед правообладателями.
  Публикация материалов с форума возможна только с разрешения администрации.

  Лео Брюс ‘появился’ вместе с его главным героем, сержантом Бифом в 1932 году, когда Руперт Крофт-Кук опубликовал свой первый роман ‘Дело для трех детективов’. Уже по этому произведению было понятно, что автор намеревался создать неотесанного, простонародного сыщика в противовес модным в то время утонченным аристократам, таким, к примеру, как лорд Питер Уимзи. В своем дебютном романе флегматичный деревенский полисмен обошел сыщиков-карикатур на Уимзи, Эркюля Пуаро и отца Брауна. В следующие четыре года были написаны еще четыре романа о сержанте Бифе.
  Сержант Биф разительно отличается от типичных книжных героев того времени. С одной стороны грубоватый, не терпящий возражений, бесцеремонный, но, когда дело касается расследования — рассудительный и проницательный детектив. Как только читатель первый раз знакомится с сержантом, то видит классическую карикатуру на недалекого полисмена, этакого сельского увальня — толстый, неуклюжий, с постоянным красным лицом и мокрыми от пивной пены усами. Его речь разительно отличалась от классического английского языка лондонских денди и представляла собой смесь кокни и английских провинциалов. Излюбленным местом пребывания, можно сказать, естественной средой обитания, были пабы. Биф был заядлым игроком в дартс, хотя особым мастерством не отличался: ‘замечательным было именно его усердие, а не умение’. Как детектив, сержант больше полагается на ‘свой здравый смысл’ и ‘что-то вроде гениальности, скрывающейся за его массивной фигурой’, чем на разные технические средства. И хотя сержант Биф вызывает у читателей смех, тем не менее мы (читатели) его уважаем и никогда не сомневаемся в его силах.
  После своих первых успехов он покидает ряды полиции и открывает частную практику на Лилак-Кресент, ‘ближайшее жилье возле Бейкер-стрит, которое ему удалось снять’.
  На протяжении всего цикла Лео Брюс, отдавая дань моде того времени, использует рассказчика – интеллигентного Лайонела Таунсенда, который то смущается грубостью Бифа, то восторгается его достижениями. Подобно Малькольму Уоррену из романов Клиффорда Китчина, Таунсенд как бы пребывает ‘за рамками’ сюжета, выступая скорее как зритель, чем как действующее лицо. Его вклад в расследование состоит в разве что неверных, неудачных версиях. Таунсенд — антипод Бифа, деликатен, вежлив, обходителен, и этот контраст вносит свою часть в пародийный, часто комический оттенок произведений автора. Эта дружба абсолютно разных людей не раз подчеркивается в романах Брюса. Вполне возможно, раздосадованный тем, что его произведения так и не стали бестселлерами, автор высказал свое разочарование устами своего героя. Биф часто упрекал своего ‘Ватсона’ в том, что добился бы большего, если он (Таунсенд) был поизобретательней.
  Но все же отдадим дань упорству Лео Брюса — все-таки работал он более тридцати лет и написал тридцать одну книгу. О сержанте Бифе написано восемь романов и десять рассказов, последний раз он появляется в романе ‘Холодная кровь’ – самой мрачной книге цикла.
  Три года спустя читателям был представлен Каролус Дин, который стал полной противоположностью сержанта Бифа – возможно, из соображений, что ‘раз вы не можете их победить, то к ним нужно присоединиться’. А затем познакомит еще с одним — проницательным и находчивым сержантом Грибом.

  “Clue in the Mustard”   Мое первое важное дело? — спросил сержант Биф. — Я могу рассказать о нем. Оно было интересным, несмотря на то, что все знали, кто мог убить пожилую мисс Крэклисс. Вы бы его назвали “мерным”. — Каким!? — Ну, ужасным, — пояснил Биф. — А, вы имели в виду “мерзким”. — Именно так.   
   Я хорошо знал, что сержанта часто недооценивали. Странный акцент довершал и без того, более чем странный портрет краснолицего любителя пива и известного завсегдатая местного паба. Бывший деревенский полицейский производил впечатление растяпы. Но на эту удочку попался не один преступник. Проницательность, внимательность и здравый ум помогли Бифу раскрыть немало убийств, и, уйдя в отставку, он зарекомендовал себя как отличный частный сыщик.

   Около двадцати лет назад Биф был констеблем в небольшой деревне Лонг-Коттрелл одного из графств неподалеку от Лондона. Любимыми занятиями полицейского были садоводство и дартс, и, когда вечером становилось слишком темно для первого, он принимался за второе. Старая мисс Крэклисс была хорошей знакомой Бифа, и он частенько на выходных помогал пожилой леди в саду.
   — Зарплата в те дни была невелика, а я собирал деньги на свадьбу, — пояснил он. — Кроме того, она позволяла мне пользоваться ее оранжереей, что меня очень устраивало. Почтенной и богатой леди было за шестьдесят. “Божий одуванчик” — сказал бы любой, впервые увидев немощную, морщинистую старушку, перенесшую несколько сердечных приступов. Костлявая с косой давно поселилась по соседству с ней, но никто не мог предположить, что мисс Крэклисс станет жертвой изощренного убийства. Кроме домработницы, миссис Крэйг, в доме проживал Риптон Крэклисс, племянник и будущей наследник хозяйки. Этот высокий, мрачный тридцатилетний мужчина, игнорировавший соседей и других жителей деревни, был довольно непопулярной личностью. Он и стал главным подозреваемым после трагедии.Милл-хауз, стоявший вдалеке от деревни, был красивым кирпичным домом. Окруженный высокой изгородью, с двумя большими оранжереями, он радовал глаз. Именно в этом саду Биф видел мисс Крэклисс живой в последний раз.
   — В тот майский субботний день я был свободен от дежурства и пришел немного поработать в саду. В одной из оранжерей росли мои горчица и кресс-салат, и я мог посмотреть, как они взошли. Мисс Крэклисс отдыхала в саду. Она сидела на своем любимом стуле и читала книгу. Несмотря на хорошую погоду, было довольно пасмурно, и женщина закуталась в плед. С улыбкой она смотрела, как я управляюсь с работой, и весело комментировала мои действия. Ничего не предвещало трагедии. А наутро я услышал о том, что она умерла.
   И вот как это произошло. Я, поработав в саду до полудня, попрощался с милой женщиной и ушел домой. Не дождавшись хозяйку к обязательному вечернему чаепитию, домработница, строгая шотландка миссис Крэйг, найдя Риптона в комнате, которую тот гордо называл своим кабинетом, сообщила ему об этом. — Ничего необычного, — сказал он. — Тетушка любит свой сад и может даже задремать в нем. Я схожу за ней, — продолжил он, выходя из дома. Через пару минут Риптон вбежал в дом. — Я звоню доктору, — крикнул он, а вы пойдите к тетушке. Кажется, у нее был приступ, и я боюсь, что он добил ее. Миссис Крэйг бросила заваривать чай и выбежала в сад. Покойная сидела на стуле, укутанная пледом. Безжизненный взгляд был ужасен, и, казалось, что глаза смотрят куда-то в сторону. “Бедняжка”, — подумала миссис Крэйг. — “Наверное, смерть была мучительной. Один из этих ужасных приступов”. Но она заметила и одну странность — румянец, который не так уж часто можно было увидеть на щеках хозяйки.
   Доктор Ридер-Бойс был прилежным, внимательным и добрым человеком. Он давно понимал, что очередной приступ станет последним для почтенной леди, и, прибыв на место, констатировал смерть. После того как покойную занесли в дом, он, осмотрев ее, задал ряд дежурных вопросов.
   — Нет, ничего такого, что бы свидетельствовало о плохом самочувствии тетушки, мы не заметили, — сказал Риптон Крэклисс.
   — Мы завтракали вместе, ели и пили одно и то же, — добавила миссис Крэйг.Доктор ушел домой, но на следующий день позвонил Бифу и предложил ему прийти.
   Биф нашел доктора тихим и растерянным.
   — Знаете, о чем говорят в деревне? — спросил полицейский. — Они думают, что Риптон Крэклисс убил тетю.
   — Почему они так думают? — спросил доктор.
   — Ну, вы знаете местные сплетни. Его здесь не любят, и все знают, что он получит наследство. Кроме того, он был дома в момент смерти старушки. Думаете, в этом что-то есть?
   — Сомневаюсь, — ответил доктор. — Она, однозначно, умерла от сердечного приступа. Я давно являюсь ее лечащим врачом. То, что она выглядела здоровой, ни о чем не говорит, и роковой приступ мог произойти в любой момент.
   — Но вы встревожены. Что-то не так? — поинтересовался Биф.
   — Так сразу не могу сказать. Есть кое-что, что мне не понравилось. Она как-то странно выглядела. Как если бы ее что-то потрясло. И еще несколько странностей...
   — Продолжайте.
   — Они могут оказаться совсем несущественными. Вероятно, так и есть. Но все же они меня беспокоят.
   — И тем не менее?
   — Над ее губой было небольшое пятно. Сначала я подумал, что это грязь, но оно было липким. Очень маленькое пятно. Как от конфет, которые она никогда не ела.
   — Еще что? Вы сказали несколько.
   — Когда мы втроем вышли, чтобы внести тело в дом, Риптон Крэклисс опередил нас всех. Он первым оказался на месте, и мне показалось издали, что он пытается поставить ее на ноги. Схватив тело за руки у локтей, он рывками дергал его на себя. Позже, осматривая труп, я обнаружил: Риптон был настолько груб, что даже оставил на ее коже следы. Мне это показалось очень странным, ведь мы были рядом и собирались осторожно перенести тело.
   — Понятно, — сказал Биф. — Скажите, а не было никаких следов насилия?
   — Нет, не было даже ссадин.
   — А она не могла быть отравлена?
   — Можно проверить. Но я не вижу никаких признаков.
   — Ладно. Я, пожалуй, взгляну на этот сад. Еще есть пара часов до того, как стемнеет, — сержант оседлал велосипед.
   
   Было достаточно светло, когда он вошел в обнесенный живой изгородью сад. Внимательно осмотрел стул, сиротливо стоящий на том же месте, брусчатку под ним.
     — Там ничего не было, — рассказывал он мне потом. — Никаких улик. Тогда я решил подождать результатов вскрытия. Но прежде чем отправиться домой, Биф зашел глянуть на свои горчицу и салат. На яркий свет в оранжерее прибежал встревоженный Риптон.
   — Какого черта вы тут делаете?!
   — Я только смотрю на свою рассаду, — сказал Биф. — Удивительно быстро растет, не так ли?
   — Я понимаю, что моя тетя разрешала вам пользоваться этим местом, — сказал Риптон. — Но она умерла. И порядки изменились. Я не против, но на будущее, если вы захотите прийти сюда, пожалуйста, сначала звоните.
   — Хорошо, — ответил полицейский, и они вышли.
   Биф вернулся в дом доктора, где они в течение получаса о чем-то говорили, затем вышли на улицу и, сев в машину, поехали в ближайший город. Дискуссия в полицейском участке была более продолжительной, и результатом стал ордер на арест Риптона Крэклисса по обвинению в убийстве его тети.
   
   — Арест Крэклисса стал сенсацией и укрепил мое положение в полиции. Газеты, как всегда, приврали, назвав это дело “Убийством в саду”, ведь мерзавец убил тетушку в другом месте.
   — Где?
   — В оранжерее. Он подождал, пока тетя устроилась на стуле, плотно укутавшись пледом, сковывавшим движение. И тогда он вышел к ней. Скорее всего, это произошло, когда миссис Крэйг задремала после обеда, и никто не мог видеть Риптона выходящим из дома. Пластырем он неожиданно заклеил старушке рот и привязал ее руки к стулу. Что она могла поделать? Она была немощной хрупкой женщиной и не могла бороться с этим бугаем. Ни о каких следах борьбы речи не могло быть. Но для ее смерти, конечно же, требовалось большее. Как бы ни были слабы старики, они не умирают просто так. Риптон отнес стул со старушкой в оранжерею и максимально растопил печь. Больное сердце леди не выдержало, и жара в оранжерее убила ее. На это понадобилось не более часа.
   Я не мог не воскликнуть от ужаса.
   — Я вам говорил, что это мерзкое дело, — продолжил сержант. — Но оно также изобретательное. Жертва умерла от сердечного приступа, и не осталось никаких следов воздействия на нее. Убийца даже думал о следах на руках, которые оставили веревки, врезаясь в тело, и попытался скрыть их, выдав за следы от своих пальцев, оставленных при попытке поднять труп с кресла, что он и проделал на глазах у доктора.
   И хотя все было очевидно, прямых улик не было. След от пластыря, израсходованный лишний мешок угля и никакого медицинского подтверждения. Это дело можно было назвать “Убийство жарой”. И если бы не признание убийцы, то не уверен, что мы бы смогли осудить его.
   — Но как вы до этого додумались? — спросил я констебля.
   Он улыбнулся.
   — Горчица и салат, — ответил он. — Как вы помните, я сказал Риптону Крэклиссу, что они удивительно быстро растут. Так и было. Они слишком быстро росли. Но в тот день солнце не светило. Как только я увидел эти тонкие, длинные стебли, я понял: что-то не так. Это был мой единственный ключ.

   Информационный блок | +

   Формат: Рассказ
   Первая публикация на языке оригинала: “The Evening Standard”, 24 марта 1950
   Другие публикации: “Murder in Miniature”, Academy Chicago, 1992 г.; “Serpents in Eden” ed. Martin Edwards, The British Library, 2016; etc
   Перевод: “Форум "Клуб любителей детектива"”, 18 октября 2011 г, А. Кузнецов.
   Переведено по изданию: “Murder in Miniature”, Academy Chicago, 1992 г.

  “Holiday Task”   Сидя на камнях у подножья одних из самых высоких скал на побережье Нормандии, я наблюдал, как сержант Биф наслаждается отпуском по полной программе. Нахлобучив на голову мягкую холщовою шляпу и закатав до колен брюки, он ловил креветок.
   Солнце уже стояло высоко, когда Биф предложил подняться наверх по тропинке, чтобы утолить жажду, и я радостно согласился. Мы пересекали пляж, когда, к моему удивлению, он приветствовал одного из трех мужчин, которые шли навстречу.
   — Это старый Леотар, — сказал он мне, немного понизив голос. — Один из лучших детективов в Сюртэ. Я работал с ним над делом мистера Г. — Привет, Лео!
   — Биф, дружище! — ответил тот по-английски, и последовала процедура представлений.
   Биф, как всегда, страдая избыточным словоизвержением, принялся объяснять, что он сейчас в отпуске, а Леотар ответил, что завидует. Он по горло занят сейчас на службе.
   — Всплывшее тело? — усмехнулся Биф.
   — Нет-нет, — сказал француз, чуть улыбнувшись. — Не всплыло. Свалилось сверху.
   — Что, со скалы?
   — Пойдемте, посмотрите, если хотите, — Леотар сделал приглашающий жест, и мы пошли в направлении, в котором француз и шел, когда мы с Бифом его встретили.
   Пока мы шли, Леотар немного ввел нас в курс дела. Этим утром несколько мальчишек сообщили об обломках автомобиля у подножья высокого утеса, известного как “Белый медведь”, и полицейский спустился, чтобы посмотреть, в чем там дело.
   Он обнаружил, что “крушение” — это слишком мягкое определение для покореженных частей металла, которые когда-то были автомобилем “Рено”. Кроме того, он обнаружил труп.
   — Установили, кто это? — спросил Биф.
   — О, да — сказал Леотар. — Это тело месье Анри Пуансто, недавно назначенного начальника самой большой тюрьмы в Нормандии, и, полагаю, наиболее ненавидимого человека в тюремной системе Франции.
   — Ага! — воскликнул Биф.
   — Не “ага”, мой дорогой друг. Мы не можем раскопать никакого “ага”. Автомобиль принадлежал Пуансто. Он сорвался на большой скорости прямо с края скалы — типичное самоубийство.
   — Наверное, ты прав, — признал Биф. — Однако я выбрал бы для себя другой способ. Кстати, возможный повод вам известен?
   — Пока нет. Нам сообщили об этом случае только сегодня утром. Я прибыл час назад. Перед тем как увезти тело, или то, что от него осталось, его, конечно, сфотографировали, измерили, записали положение и сделали рисунки.
   Мы приблизились к куче металла и облицовки, которая когда-то была автомобилем.
   — Мы должны успеть изучить все, что сможем, — сказал Леотар, — потому что через час начнется прилив.
   Третий человек начал снимать отпечатки пальцев, а сам Леотар исследовал окрестный пляж. Биф, едва взглянув на обломки и пляж, стал пристально вглядываться в вершину скалы над нами. Он первым нарушил молчание.
   — Не верю, что это самоубийство, — объявил он.
   — Увидим, — пожал плечами Леотар.
   
   В течение последующих нескольких дней сержант Биф продолжал по утрам ловить креветок и уничтожать гигантские объемы завтрака в нашем небольшом отеле. Но по вечерам он и Леотар любили поговорить о работе, а я слушал.
   Если Биф был прав в своем упрямом отрицании теории самоубийства и неколебимой уверенности в том, что Пуансто был убит, то, по мнению Леотара, мотив найти будет нетрудно. В преступном мире у него было бесчисленное количество врагов: мужчин, которые пострадали от его жестокости и садизма.
   Но дальше этого утверждения Леотар не шел. Он не мог обнаружить ни одной улики, указывающей на убийство.
   Отпечатки пальцев на руле принадлежали Пуансто, а эксперт по автомобилям полагал, что, когда машина коснулась земли, двигатель еще работал. Казалось бесспорным, что Пуансто сорвался с края скалы по своей воле.
   Но почему? Ничто из того, что Леотар смог узнать о мертвеце, не давало никакого повода для самоубийства. Он был холостяком, который жил один, его финансы были в порядке, и он, казалось, был вполне доволен жизнью. Кроме того, он только что был назначен на одну из самых престижных должностей в этой системе.
   — Он переехал лишь за день до смерти, — объяснил Леотар. — Весь день он следил за расстановкой мебели, которую только что перевезли со старого местожительства. У него была хорошая мебель, большей частью в стиле ампир, и она прекрасно подошла к новому дому.
   Он въехал на территорию тюрьмы на своем автомобиле во время обеда и весь остальной день провел с рабочими, перевозившими мебель, в то время как его автомобиль находился в гараже, примыкающем к дому. Позже тем вечером он, очевидно, решил поехать покататься, поскольку, когда один из его помощников приехал в дом, то обнаружил, что Пуансто отсутствует, а гараж пуст.
   Биф кивнул.
   — У вас преимущество, — сказал он Леотару. — Его служба в тюрьме облегчает для вас проверку всех данных. Привратник должен был видеть, как он выезжал. Во сколько это было?
   Леотар нахмурился.
   — Вот как раз здесь мы обнаружили одну довольно забавную вещь, — сказал он. — Привратник клянется, что тот вообще не выезжал. Его смена длится от двенадцати дня до полуночи. Он помнит, как Пуансто прибыл на своем автомобиле, но он совершенно уверен, что до момента сдачи дежурства начальник не выходил. Человек, заступивший на дежурство после него, утверждает то же самое. Автомобиль Пуансто был единственным на территории тюрьмы, и он не проезжал через ворота тем вечером.
   — Это странно, — заметил Биф. — Там имеются другие пути?
   — Ни одного, — сказал Леотар. — В этом можно не сомневаться. Из тюрьмы нет никакого другого выхода.
   — Тогда, — вставил я, — если Пуансто был убит, то это, должно быть, очень широкий заговор, в который входил и один из привратников. Возможно, убийцы были его коллегами, привезли его на край скалы в собственном автомобиле и столкнули вниз.
   — Или сначала убили его, — предложил Леотар, — и просто завели двигатель, усадив за руль труп. Раны были таковы, что невозможно сказать, не был ли он убит, например, ударом по голове. Но проблема с этой теорией состоит в том, что эти два привратника — в высшей степени надежные люди, которые, похоже, говорят правду. Его подчиненные по большей части уважали Пуансто. Это заключенные его ненавидели.
   Меня позабавило, насколько серьезным сделался Биф после этих слов. Он, казалось, был неспособен ни думать, ни разговаривать ни о чем другом, как только о различных взаимоисключающих теориях самоубийства и убийства, приводя аргументы в пользу каждого. Насколько смог выяснить Леотар, не было никакого повода для самоубийства, поскольку было доказано, что у мертвеца не было ни денежных затруднений, ни сомнительных интрижек, ни других проблем.
   С другой стороны, для убийства было много как мотивов, так и подозреваемых. Главным же затруднением для теории убийства был тот факт, что Пуансто должен был, так или иначе, проехать через ворота самостоятельно или же оставить свой автомобиль вне тюрьмы раньше этим днем — но, во всяком случае, выйти-то он должен был по собственной воле.
   Если привратники не были соучастниками преступления, казалось невозможным, что убийцы, как бы ни были они сильны, смогли вывезти начальника и его автомобиль из тщательно охраняемой тюрьмы.
   
   Затем, за несколько дней до окончания отпуска, Леотар сделал захватывающее открытие. Двое мужчин, которые отбыли длительные сроки под присмотром Пуансто, прибыли в ближайший город за две недели до смерти начальника и уехали на следующий день утром. У Леотара было досье на каждого из них, и они, конечно, сразу попали под подозрение. Старший из них, по кличке Туз, был приговорен за непредумышленное убийство, а младший — за грабеж с применением насилия.
   Оба они были заклятыми врагами Пуансто, а младший брат Туза отбывал трехлетний срок с применением каторжных работ в тюрьме, в которую как раз был назначен Пуансто.
   Кроме того, о перемещениях этих двух мужчин в городе практически ничего не было известно, и слишком много не внушающих доверия типов готовы были поклясться, что те никогда не покидали определенного кафе в районе доков до ночи исчезновения Пуансто. “Но как я могу арестовать их? — вопрошал Леотар. — Ничто не связывает их с преступлением”.
   
   Следующим утром я снова сопровождал Бифа в его экспедиции за креветками. Биф только что закинул все свои сети, когда я услышал его взволнованный голос.
   — Что там сказал этот грек? — вопил он.
   — Какой грек?
   — Тот, который выпрыгнул из ванны, потому что только что додумался до того, что он должен был понять еще давным-давно.
   — Он сказал: “Эврика!”
   — Вот, это про меня. Поехали!
   
   Я хорошо знал, что означает подобное его настроение, кротко последовал за ним и наблюдал, как он выбросил свои креветки назад в море, оставил сети в кафе около вершины скалы и, не тратя времени на то, чтобы сменить свою в высшей степени непрезентабельную одежду на что-нибудь более приличное, уселся в единственный автомобиль в деревне, который сдавался в наем, и велел мне сказать шоферу, что мы едем в Ренн.
   Когда мы приблизились к городу, я спросил, куда именно ехать. Он просмотрел свои записи и с сильным акцентом произнес название фирмы, занимающейся перевозками грузов. Я дал указание шоферу, и после некоторого довольно опасного лавирования по улицам мы остановились у двери офиса.
   — Ждите здесь, — приказал Биф. — Если они не говорят по-английски, я позову.
   Похоже, что никаких языковых трудностей не возникло, поскольку Биф отсутствовал приблизительно двадцать минут. Когда он вновь присоединился к нам, и мы двинулись в сторону дома, я попытался его разговорить.
   — Это та фирма, которая перевозила мебель Пуансто? — задал я вопрос, скорее всего излишний по причине тривиальности. Но Бифу удалось меня удивить.
   — Нет, — сказал он и закрыл глаза.
   Когда мы вернулись, он поспешил в отель Леотара.
   — Конечно же, — сказал он вместо приветствия, — мы должны были понять это еще несколько дней назад. Я дал маху. Можешь арестовывать этих двух своих парней. Но тебе необходимо будет заполнить пробелы, Лео, потому что, в конце концов, я здесь в отпуске. Однако не думаю, что у тебя будут затруднения. Я только что поговорил с людьми, которые, по твоим словам, получили заказ на перевозку мебели Пуансто. Ну, так вот: они ее не перевозили.
   — Не получали заказа?
   — Нет. Не перевозили. Им позвонили по телефону и отменили заказ. Теперь понимаешь? У кого еще был доступ к жертве тем днем? Кто мог войти так, что никто ничего не заподозрил? Двое рабочих, доставивших мебель. Думаю, на опознании привратник выберет их из любой группы лиц.
   Им легко было убить Пуансто и беспрепятственно покинуть тюрьму. Этим двум было легко нанять фургон где-нибудь в другом месте — или даже купить, если у них были денежки и большое желание. Проще простого.
   — Уверен, так и было, — сказал Леотар. — Никаких затруднений, чтобы проломить голову Пуансто. А затем, полагаю, — француз стал очень саркастичным, — мертвец сел в свой автомобиль, миновал привратника, заехал на скалу и все еще сидел за рулем, когда автомобиль падал вниз?
   Но Биф не улыбнулся.
   — Да, сказал он. — Именно так все и было.
   Леотар решил продолжить игру.
   — Привратник не мог его видеть, потому что тот уже стал призраком, да?
   — Нет, Лео, — серьезно сказал Биф. — Привратник не мог его видеть по той же самой причине, по которой его не мог видеть никто другой. Ни его, ни его автомобиль. Не могу понять, почему я не подумал об этом прежде, — может потому, что это кажется смешным: один автомобиль внутри другого. Да, они сделали именно это. Перевезли его вместе с трупом и парой досок прямо на склад для хранения мебели. То есть начальник покинул собственную тюрьму в своем же автомобиле подобно Ионе в чреве кита. А теперь лишь заполни оставшиеся пробелы и отправляйся ловить своих парней. А я хочу поймать немного креветок к вечернему чаю.   Первая публикация на языке оригинала: The Evening Standard, 16 мая 1950 г. / на форуме: 22 декабря 2012 г. ▣ Перевод: Н. Баженов

  “Murder in Miniature”   — Редко так бывает — дело падает прямо на ваши колени, — сказал сержант Биф после очередной пинты пива.
   Я знал, что за глуповатой внешностью моего старого друга, за его рыжими усами и неуклюжими манерами скрывается один из проницательнейших современных сыщиков, раскрывший некоторые из самых сложных дел нашего времени. Так что я решил поддержать разговор, который он завел.
   — В каком смысле — упало прямо на ваши колени? — спросил я.
   — В прямом. Едва не сломал мне ноги. В поезде это было. Я сидел в вагоне третьего класса и обдумывал одно дело. Поезд дернулся, раздался грохот, и вот — у меня на руках труп, свалившийся с багажной полки. Один из самых странных трупов.

Два фута, шесть дюймов.*

76 сантиметров.

Вы вспомнили это дело? О нем говорили в прессе намного больше, чем обо всех моих расследованиях. Понимаете, на меня свалился труп Малыша Мамбо, самого известного карлика в мире. Именно я тогда выяснил, кто убил его.
   Сержант погрузился в долгую, вдумчивую тишину, и в конце концов я понял, что пришло время наполнить наши стаканы пивом.
   — Я только подумал, — продолжил Биф, — как это полезно для такого детектива, как я. Экс-полисмен. Обычный парень. Не один из этих типов с титулами и лишними деньгами. Я завсегдатай пабов и, если бы не это, я бы никогда не смог раскрыть то дело, о котором говорю. У меня не оказалось бы подходящих друзей. Я не был бы знаком со старым Диком Сойерби, ответственным за камеру хранения на Сент-Уотеркросской станции. Но, поскольку мы оказались знакомы, я и рассказываю вам эту историю.
   
   Малыш Мамбо был богатым человеком. Чарльз Мамби (так его звали на самом деле) был идеальным карликом, крошечным и с совершенными пропорциями. Он выступал в большом американском цирке, с которым объехал весь мир. За пять лет до происшествия он женился на англичанке по имени Нина. Она не была карлицей. Мне сказали, что в этом не было ничего необычного: карлики довольно часто заключают браки с обычными людьми. Нина была прекрасной девушкой. Все, кто их знал, отзывались о них как об очень преданной паре. Они организовали свой быт так, чтобы карликовость Мамбо не мешала им, — конечно, они были богаты, а значит, могли себе это позволить. У них была квартира в Лондоне и дом в Саутборне; так как никто из них не мог водить машину, у них был шофер, а в большом салоне автомобиля было установлено специальное сиденье для Мамбо.
   Я как раз ехал в раннем поезде из Саутборна в Лондон, когда все это случилось. Это ошарашило меня, как я уже говорил. Я только что вошел в пустой вагон, не заметив багажной полки. Он был мертвее мертвого, мне это было очевидно. Прежде чем дернуть стоп-кран, и принять прочие действия, я быстро осмотрел тело, пытаясь определить причину смерти. Левое плечо было перевязано, и это заставило меня подумать (и впоследствии врачи подтвердили это), что ему нанесли удар именно туда. Знаете, как раз в сердце. Чтобы добраться до сердца этого малютки, не нужно длинное лезвие. Кто-то пронзил его одним ударом. Но не сквозь одежду. Он был перевязан и снова одет после смерти.
   Как только мы прибыли в Лондон, началась свистопляска с трупом. Полиция, медики и все такое прочее. Я тоже был задействован. Репортеры очень хотели разыскать человека, нашедшего тело, но я тогда не хотел рассказывать свою историю. Сначала я хотел выяснить, кто сделал это. И что же я предпринял?
   Биф любит риторические вопросы, но я знаю, что лучше не пытаться отвечать, так что я лишь пожал плечами.
   — Я наблюдал за толпой — прибыл ли кто-нибудь встретить карлика. Никто об этом не подумал. Все были слишком заняты возней с трупом. И я получил свое. Я заметил беспокойную девушку, оставшуюся после того, как пассажиры ушли, и что-то высматривавшую на платформе.
   — Извините меня, — сказал я. — Вы случайно не ждете мистера Чарльза Мамби?
   — Да, да! Где же он? — это прозвучало так нервно, что я задумался, как бы ей сказать, когда она добавила:
   — Я его жена.
   — У меня плохие новости для вас, — сказал я. — Вам лучше присесть на время нашего разговора.
   Я сказал ей это, так как она могла бы упасть в обморок, если бы стояла, когда я рассказал ей о случившемся. После этого она издала какой-то крик и зарыдала. А я просто сидел и ждал, испытывая неприятное чувство от того, что, будучи посторонним человеком, ничего не мог сделать в этой ситуации.
   Придя в себя, она рассказала мне о происшедшем. Мамбо несколько дней провел в Саутборне. В этом не было ничего необычного. Он любил иногда побыть один, и в его доме все было оборудовано так, чтобы он мог легко вести нормальную жизнь. Она оставалась в городе и собиралась присоединиться к нему сегодня, но вчера вечером он позвонил и попросил ее встретить утренний поезд в 9:18 на Сент-Уотеркросской станции. Его голос казался расстроенным, но, когда она спросила, случилось ли что-нибудь, он бодро ответил: “Нет”.
   — На самом деле я не волновалась, — сказала она. — Чарли мог и передумать, как это часто случалось. Я задумалась, почему он не пользуется машиной, ведь она и Себойс, наш шофер, находились там. И вот я пришла встретить поезд, как он мне сказал, но, кажется, его не было в поезде, и я начала беспокоиться. Да, была еще одна странная вещь — Себойс был в этом утреннем поезде.
   Это меня заинтересовало. Себойс был одним из первых прошедших через турникет. Заметив миссис Мамби, он пояснил, что машина поломалась, и он приехал раздобыть запчасти. Он не заметил в поезде мистера Мамби, но это не удивительно, так как он не дожидался поезда на перроне, а прибыл на вокзал в последний момент и едва успел заскочить в поезд.
   — Видели ли вы еще каких-нибудь знакомых, выходящих из поезда? — спросил я у миссис Мамби.
   Она заколебалась, и в конце концов ответила, что ей кажется, всего лишь кажется, что она узнала Перси Мамби, брата мужа. Но она не уверена, ведь она видела его очень давно. Он был обычного роста — Чарльз был единственным карликом в семье, и она не обрадовалась появлению Перси. Если он когда-либо связывался со своим братом, то лишь с одной целью — позаимствовать денег. Нина видела его на своей свадьбе и еще один раз. Что он мог делать на том поезде, она представить себе не может.
   Я, конечно, попросил ее рассказать эту историю полиции — не мог же я скрывать эти улики от официального следствия.
   
   Вы, должно быть, видели газетные заголовки в тот день. Я никогда не видел подобных заголовков в деле об убийстве. “Малыш Мамбо убит” или “Карлик убит в Саутборнском экспрессе”. Все еще храню те газеты. Громкое было дело. Я в тех газетах фигурировал как “пассажир, который нашел труп”. Мое время тогда еще не пришло.
   Биф снова замолчал и начал ковырять в зубах.
   — Это было отвратительное дело, — продолжил он. — Гораздо более отвратительное, чем кажется на первый взгляд. Я думал, что вижу некий просвет, но не был уверен. Была одна мелочь, которая зародила во мне подозрения, вы могли бы назвать ее “противоречивой деталью”, я рассказал вам о ней, но, думаю, вы ее не заметили. Этого было недостаточно для каких-либо действий, но я задумался. Потом, когда я услышал, что Перси Мамби, бывший в том поезде, стал главным подозреваемым у официального следствия, я решил поговорить с ним.
   
   Перси Мамби был в очень нервном состоянии. Жил в небольшом отеле в Блумсбери и ждал, что его вот-вот арестуют. Он собирался увидеться с братом, но не успел. Адвокат сказал, что он унаследует большую сумму согласно завещанию Чарльза Мамби, и ему даже дали небольшую часть. Он знать не знал, что его брат в то утро был на том же самом поезде, и он считал это совпадением, хоть и не ожидал, что кто-нибудь в это поверит.
   — Я не верю, что вы сделали это, мистер Мамби, — сказал я ему.
   — Почему нет?
   — Поскольку я думаю, что знаю, кто сделал это.
   Мы какое-то время обсуждали это дело, и в конце концов он согласился нанять меня. Я должен был получить доказательства того, что мой подозреваемый виновен, и, если мне удастся это, я получу плату. Ну, а если меня ждет неудача, то моего клиента повесят, и поскольку он не получит никакого наследства, то и я не смогу ничего получить. Я брался за подобные дела и раньше.
   
   Я отправился в Саутборн. Также я получил разрешение осмотреть дом Мамби, но, как и ожидал, не нашел там ничего примечательного. К тому времени я понимал, что это было хорошо спланированное убийство, и такой хитрый преступник не станет разбрасываться уликами. Тогда я поговорил с билетным контроллером на саутборнской станции. Как я и ожидал, он был готов поклясться, что в то утро Малыш Мамбо не проходил через турникет. Такого пассажира он бы запомнил, но нет — были пассажиры с детьми, с младенцами на руках, с детскими колясками... Но никаких карликов. Я вернулся в Лондон, чувствуя, что я на правильном пути.
   У полиции появилось несколько новых подозреваемых, например бывший пациент психушки, который, как выяснилось, ехал в том поезде, а также оказалось, что костюмер Малыша Мамбо не может дать внятных показаний о том, где он был в то утро, а значит, он тоже под подозрением. Завещание покойного карлика не помогло следствию — несмотря на то, что вдове доставалась основная часть денег, брат, шофер и костюмер также получали значительные суммы денег, а значит, и у них был мотив.
   Я оказался в тупике из-за того, что у меня не было доказательств. Перси Мамби вскоре был арестован и обвинен в убийстве, тогда я понял, что нужно действовать очень быстро. Вот тут и пригодилась моя дружба со старым Диком Сойерби. Мы с ним часто играли в дартс в “Единороге”, небольшом пабе неподалеку от железнодорожной станции, этот старый Дик — спокойный и уравновешенный, к тому же седой, как барсук, мастер по выбиванию удвоения или утроения двадцати, — итак, мы сыграли пару игр, и тогда я рассказал ему, что хочу сделать. Сначала он не мог решиться, говоря, что так он может потерять работу, но, в конце концов, я сумел его уговорить. Тем вечером он был на работе, один в камере хранения, я пришел туда, и мы подняли реестр.
   Думаю, вы догадались, что я там искал? Я хотел обследовать все сумки и пакеты, оставленные в то утро, когда на меня свалился труп. По моей теории должен был быть один “забытый” пакет, и я был в этом уверен. Все пакеты, оставленные в этот день, позже были востребованы, кроме одного маленького кейса. Он был заперт на простенький замок, так что открыть его не составило труда. Когда старый Дик увидел содержимое, он даже присвистнул — там была детская одежда. Когда я развернул ее, то понял, что мне повезло — там было спрятано именно то, что я искал. Это был армейский нож, один из первых ножей, выпущенных компанией

Уилкинсона*

  Wilkinson Sword Ltd., ранее известный в США как Shick−Wilkinson Sword, — второй в мире по величине производитель бритв, аксессуаров для бритья. Первоначально компания занималась производством оружия.

.
   Я тут же побежал в Ярд, и в течение часа они забрали пакет и сняли с ножа отпечатки пальцев. К десяти часам следующего утра Нина Мамби была задержана по обвинению в убийстве мужа, и я провел нечто вроде пресс-конференции. Выглядел не как английский полисмен, а как американский президент.
   
   Все очень просто. Ей надоело быть замужем за карликом, и она придумала хитрость. Подождала момента, когда он был один в Саутборне, а она — одна в Лондоне, и никто не мог бы подтвердить их передвижения. Ночью она отправилась в Саутборн и там убила Малыша Мамбо, когда он принимал ванну. Не думаю, что кровотечение было очень большим, да и в любом случае все смыло водой. После этого она надежно перевязала рану, и одела его, но поверх обычной одежды нацепила детский наряд, позаботившись, чтобы лицо было скрыто. В поезде она нашла пустой вагон — это было нетрудно, так как обычно люди не любят пассажиров с детьми, да и утренний поезд из Саутборна никогда не бывает переполненным. Ей оставалось лишь снять детскую одежду с трупа и оставить его на полке, завернутым в мешок, — таким, каким я его нашел. У нее был билет первого класса, и после того, как она убрала детскую одежду в кейс, она перешла в переднюю часть поезда. Выйдя из поезда одной из первых, Нина успела сдать кейс в камеру хранения и перейти к исполнению роли жены, ожидающей мужа.
   Конечно, она не очень сильно рисковала: мать с ребенком в Саутборне вряд ли станут разглядывать так внимательно, чтобы потом её можно было идентифицировать, и, конечно же, никакой контролер, собирающий билеты в Лондоне, не сможет заметить, что она прошла мимо него, а затем вернулась встречать поезд.
   Уйдя с вокзала, она, вероятно, поспешила домой, чтобы до прихода домработницы или кого-то еще успеть привести свою постель в такой вид, как будто она в ней спала. Это было чисто сработано, и все могло бы сойти ей с рук, если бы я не заметил одну странность.
   — Какую? — спросил я, так как Биф явно ждал моего вопроса.
   — Что она там делала. На вокзале, хочу сказать. Все пассажиры давно разошлись, как я вам уже говорил. Если бы она в самом деле ждала мужа, то уже давно бы решила, что он опоздал на поезд или еще что-то в этом роде. Но она хотела, чтобы ее ожидание было замечено, и она ждала, пока я не подошел к ней. Вы можете сказать, что другой ошибкой было то, что она не избавилась от ножа, — он был самой яркой уликой, представленной в суде. Но я не знаю, как она могла избавиться от него раньше. Пока все шло по плану, ей было не о чем волноваться. Но разве она могла предвидеть, что я буду в том поезде? Это было ее крахом!   Первая публикация на языке оригинала: The Evening Standard, 6 сентября 1950 г. / на форуме: 13 января 2013 г. ▣ Перевод: А. Кузнецов

  “Doctor’s Wife”  — Бывают такие дела об убийстве, — сказал мой старый друг сержант Биф, — в которых местный полицейский — “деревенский бобби”, если хотите, — затыкает за пояс всех умных парней из Ярда ещё до того, как они приступят к расследованию. У них есть микроскопы и результаты вскрытия, а он просто знает людей, которые замешаны в дело, и обладает обычным здравым смыслом, который иногда стоит всех их научных теорий вместе взятых.
   После этой нравоучительной преамбулы я ожидал саму историю и, в какой-то степени, её получил.
   — Как раз такой случай произошёл, когда я работал в городке под названием Брэксхэм.
   Дело касалось смерти жены доктора. И оно бросило меня прямо в мешанину из медицинских терминов и технических деталей, в результате я даже сам начал ощущать себя врачом. В течение многих последующих недель я продолжал рассуждать о

чашках Петри*

  Чашка Петри — лабораторная посуда, имеет форму невысокого плоского цилиндра, закрывается крышкой подобной же формы, но несколько большего диаметра. Применяется в микробиологии и химии.

и бациллах.
   Но, заметьте, я всё выучил правильно. Если уж подковываться технически, так всерьёз, и мне не хотелось, чтобы меня кто-то мог сразить каким-либо сугубо медицинским мумбо-юмбо.
   В городе было несколько врачей, но в основном на виду были два партнёра, которые к тому же были кузенами, — доктор Маркрайт и доктор Гадж. Они составляли превосходную пару, поскольку, хотя оба были и умны, и популярны, общее мнение гласило, что доктор Гадж был умнее, а доктор Маркрайт популярнее.
   Думаю, никто этого просто не мог отрицать, поскольку доктор Маркрайт — крупный мужчина со светлыми волосами, который походил на мистера

Гладстона*

  Уильям Юарт Гладстон (1809–1898) — английский государственный деятель и писатель, неоднократно был премьер-министром Великобритании.

, но более приветливого, чем на портретах, — многим помог, не взяв ни гроша, и был готов просидеть около пациента всю ночь напролёт. Доктор Гадж, — человек с несколько узковатой головой и стремительными движениями — как было известно, не раз доказывал свою правоту, даже когда его мнение расходилось с мнением признанных специалистов.
   Так вот, умерла именно жена доктора Маркрайта. Она была очень хорошей и доброй женщиной, которую каждый мечтал бы встретить в жизни, и абсолютно не имела врагов. Она умерла вполне естественной смертью от столбняка, который начался из-за раны на её руке. Она открывала консервную банку с горохом каким-то старинным консервным ножом — тот соскользнул и сильно порезал подушечку большого пальца на левой руке.
   Доктор Маркрайт совершал в это время объезд своих больных, а доктора Гаджа, уехавшего в отпуск, заменял врач, который как раз в это время был на операции. Миссис Маркрайт не хотела его тревожить, поэтому она открыла аптечку, которая хранилась в их с мужем комнате.
   Эта аптечка предназначалась только для их личного пользования и содержала обычные лекарства: крушину, аспирин, антисептическую мазь, йод, желудочные средства, микстуру от кашля и прочие мелочи, а также бинты и пластырь. Порез у миссис Маркрайт был слишком глубоким, чтобы мазать его йодом, поэтому она тщательно его промыла и временно перевязала бинтом, наложив мазь, пока не приедет муж и не сделает всё как положено.
   Подменяющий врач был довольно модным и тщеславным молодым человеком, которого мало кто любил, но я знал его как приличного игрока в дартс и человека, у которого не было никаких возражений против кружечки пива. Это дело, казалось, очень его расстроило.
   Доктор Маркрайт сказал жене, что она всё сделала совершенно верно, и наложил новую повязку. Никто из них не придавал ране слишком большого значения, и в течение последующих сорока восьми часов миссис Маркрайт только радовалась, как быстро заживает порез.
   Однако на третий день она начала чувствовать боль в ногах и стала раздражительной, что было ей несвойственно. Она отправилась спать и попросила ее не беспокоить. Спустя некоторое время муж все же решил проверить, как она, и обнаружил, что ноги у неё сведены, как он сказал потом, тонической судорогой.
   Доктор Маркрайт сразу понял, в чём дело, и бросился в кабинет за антистолбнячной сывороткой, которую тут же ввёл. Но было уже поздно, и двенадцать часов спустя в страшных мучениях его жена умерла.
   Доктор Маркрайт был просто убит горем, и все ему глубоко сочувствовали. Кроме того, его поведение казалось образцовым.
   Хотя и он, и подменяющий врач были уверены, что смерть бедной женщины произошла от столбняка, доктор Маркрайт настоял, чтобы в сложившейся ситуации было произведено вскрытие.
   Так и было сделано, и диагноз подтвердился. Жена доктора умерла от пореза на руке. Винить было некого. И всё бы на этом закончилось, если бы я, сержант местной полиции, лично не знал участников этой драмы.
   Говорят, что хороший детектив никогда не строит расследование на догадках. Конечно, не строит. Но половина успешных расследований практически начинается с предположения, которое затем доказывают. Что я хочу этим сказать: если бы я захотел выглядеть важным и надувать щёки, я мог бы назвать то предположение плодом моих размышлений, и сказать, что сразу стал вести поиски в единственно верном направлении, опираясь на мотив. Но не хочу врать. Я начал с предположения, а уж затем перешёл к рассуждениям и расследованиям, которые доказали, что я прав.
   Прежде всего, я поехал в Лондон, где никто ничего не мог знать о нашем деле, и долго беседовал со знакомым доктором. Думаю, в конце нашего разговора я знал о столбняке столько же, сколько он. Затем я забрал из аптечки Маркрайтов все лекарства и отослал их бактериологу. И, наконец, я навёл справки, чтобы узнать, когда наблюдался последний случай столбняка. Это не заняло много времени. Приблизительно за шесть недель до этого случая маленькая девочка играла в карьере и порезала колено осколком стекла. Доктора Маркрайта вызвали слишком поздно, чтобы он мог что-нибудь сделать для неё. Фактически я узнал, что, как только эта страшная болезнь проявилась, спасти пациента уже невозможно.
   Я спросил доктора Маркрайта о той маленькой девочке, и он, казалось, рассказал всё так же открыто, как о собственной жене.
   — Конечно, признаки были схожими, — сказал он мне, — но в данном случае развитие болезни шло медленнее.
   — Вы уверены, что у маленькой девочки был именно столбняк? — спросил я.
   — О, абсолютно. Я послал образцы доктору Принсу, специалисту-бактериологу. Он сразу подтвердил мой диагноз.
   Я поблагодарил его и отправился к доктору Принсу. Он отлично помнил тот случай. Маркрайта этот вопрос очень интересовал, и доктор Принс был рад разрешить все сомнения. Умный парень, этот Маркрайт. Возможно, не такой блестящий ум, как у Гаджа, но всё-таки умён. Гадж — это своего рода гений. Сам мог бы стать отличным бактериологом. Большой друг Принса, часто к нему наведывается. Маркрайт? Тоже, но реже. А затем я спросил, можно ли посмотреть чашку Петри, в которой, как он сказал, он вырастил культуру для доктора Маркрайта. Доктор Принс сказал “конечно” и начал просматривать ряды стеклышек, которые хранились в шкафу. Чем дольше он искал, тем больше волновался, а я убеждался в своей версии. В конце концов, после целого часа поисков Принс был вынужден признать, что чашка исчезла. Мне кажется, он немного обиделся, когда я сказал, что так и предполагал. После этого загадка фактически разрешилась. Отчёт независимого эксперта-бактериолога подтвердил, что мазь, которую я ему послал, была, как он выразился, “чрезвычайно загрязнена спорами столбняка”.
   Теперь, способ, по крайней мере, был ясен. Убийца взял споры столбняка и смешал их с мазью в аптечке доктора Маркрайта, а поскольку такая чашка Петри отсутствовала в лаборатории доктора Принса, было вполне очевидно, что споры взяты оттуда.
   Это было почти идеальное убийство. Настолько идеальное, что все, кроме меня, были вполне удовлетворены. Что могло быть более естественным? Случайная рана. Начавшийся столбняк — никто не мог его предвидеть. Смерть из-за болезни, которая является фатальной в девяносто процентов случаев. И всё-таки миссис Маркрайт была убита — это так же верно, как то, что Авеля убил Каин. Но почему? Именно ответ на этот вопрос помог мне понять и всё остальное. Кто может захотеть убить хорошую, дружелюбную домохозяйку, которая никогда никому не сказала недоброго слова? Ответ очевиден: никто. Заражённая мазь предназначалась вовсе не для неё, а для её мужа. А если она предназначалась мужу, то глупо предполагать, что споры подмешал этот самый муж. Тогда кто? Подумайте сами. Доктор Гадж был арестован, как только я смог связаться с Ярдом и получить ордер.
   
   Гадж был очень терпеливым человеком. Выбрав практически неподдающийся обнаружению метод, он ждал. Как только доктор Принс выделил из образца бациллу столбняка, доктору Гаджу во время одного из его частых посещений лаборатории Принса было совсем нетрудно выкрасть чашку Петри. Подмешать микробы в мазь не составляло абсолютно никаких проблем, а затем всё, что ему требовалось, это ждать, пока доктор Маркрайт порежет себе палец, или произойдёт что-либо подобное, — и всё.
   Мотивы? Полно, как я и предполагал. Единоличная практика и всепоглощающая ревность к популярности Маркрайта. Но Гадж был ненормальным, после ареста выяснилось, что он использовал чашку Петри, которую украл у доктора Принса, в качестве пепельницы. Несмотря на всю необычность дела и изобретательность убийцы, по сути, раскрыть его было довольно просто, как только я высказал начальное предположение.
   Но что помогло мне его сделать? Только что я говорил вам. Когда вы — местный полицейский, вы знаете обстановку. И людей — вы знаете людей лучше, чем любой из ваших психиатров. Именно поэтому я знал Гаджа. Хитрый, как сто китайцев. Бесконечно терпеливый. И убийца, если я когда-либо видел убийц. Ему почти удалось совершить идеальное убийство, о котором все так много говорят. Только оказалось, что он убил не того человека.   Первая публикация на языке оригинала: The Evening Standard, 11 октября 1950 г. / на форуме: 31 марта 2013 г. ▣ Перевод: Н. Баженов

  “Beef and the Spider”   — Вот это, — не совсем грамотно сказал сержант Биф. — Это — убийца. Тот, который выходит вон из того автомобиля. Ты бы никогда на него не подумал, правда?
   Я действительно не подумал бы, и так и сказал своему старому другу Бифу подчёркнуто убедительным тоном.
   — А это он, — настойчиво повторил Биф. — Я не зря поработал над этим делом. Он это сделал, и я в этом так же уверен, как в том, что яйцо — это яйцо.
   — И ты сможешь это доказать? — спросил я.
   — Пока нет. Но смогу. Мне нужно лишь одно малюсенькое свидетельство, и мы его повесим.
   — Кто же он? — спросил я.
   — Зайдём сюда, и я расскажу, — ответил Биф, подталкивая меня к двери бара, который в этот ранний час был почти пуст. Он заказал две пинты пива, и мы сели.
   — Человек, на которого я тебе указал, это сэр Освальд Питкэрн, баронет. Ему принадлежит крупный кирпичный завод. Большая часть земли здесь также принадлежит ему. — Биф сделал паузу ради одного из тех небольших драматических эффектов, которые он так любил. — Он убил своего брата, — сказал он наконец.
   Я знал, что несколько месяцев назад сэр Уильям Питкэрн, тот самый брат, о котором шла речь, исчез утром по пути в свой офис на кирпичном заводе, прямо по дороге. Его тело было найдено в канале с баржи приблизительно в тридцати милях отсюда.
   Голова его была разбита, и всё указывало на убийство. Кроме того, его смерть произошла спустя лишь две недели после того, как сэр Уильям унаследовал титул и крупную денежную сумму от своего дяди.
   — Очевидным подозреваемым был его брат, человек, на которого я сейчас тебе указал, сэр Освальд Питкэрн. Он был довольно мелким поверенным и занимался грязными делишками, всегда без денег, и, если бы не чрезвычайно своевременная смерть брата, полагаю, Освальд попал бы под суд за то, что присвоил деньги своих клиентов. Но со смертью брата он унаследовал титул, а с ним и деньги.
   — Тем не менее…
   — Минуточку, — остановил меня Биф, поднимая одну из своих красных ручищ. — Есть ещё кое-что. Наручные часы с гравировкой Освальда Питкэрна были найдены на берегу канала рядом с тем местом, где тело было брошено в воду. “Простенькое дельце”, — думали все мы, пока не начали расследование. А затем мы просто упёрлись лбом в кирпичную стену, и, если мне не удастся найти ещё несколько дополнительных улик, не будет никакой надежды предать Освальда суду.
   — Как это? — вежливо поинтересовался я.
   — Ну, этот Уильям Питкэрн был на обеде в клубе накануне вечером, перед тем, как его тело было обнаружено со следами смертельных побоев.
   Его жена, которая в какой-то степени инвалид, слышала, как он поставил свой автомобиль в гараж около часа ночи. Она уже почти спала, но слышала, что он вошёл как обычно.
   Некоторое время спустя он зашёл в её комнату и пожелал доброй ночи, а утром принёс ей чай, как делал всегда, спросил, не нужно ли чего. Затем она услышала, как он покинул дом, чтобы направиться в офис.
   Это было в девять часов. Она в этом уверена, потому что как раз начинались девятичасовые новости по радио. Он всегда уходил примерно в это время, чтобы пешком добраться до офиса и быть там в девять тридцать. Но он так и не пришёл в свой офис. Когда было обнаружено, что его нет, был организован поиск, но только в конце дня было найдено тело, и то, надо сказать, нам просто повезло. Его могло бы вынести в Иейн и болтать там в течение недели, и никто бы не заметил. Это пустынная часть канала.
   
   Теперь о том, что разбивает дело против его брата. Тем самым утром у Освальда Питкэрна было одно из его редких слушаний в суде. Он был там с самого утра и ни разу не покидал здания, за исключением обеда, на котором он был вместе с секретарём городской корпорации и другим поверенным. Это подтверждает дюжина человек, включая начальника полиции. Первое дело рассматривалось в девять двадцать, и Освальд Питкэрн уже был тогда в зале суда. Поэтому он не мог убить брата тем утром, проехать приблизительно 30 миль в обе стороны и возвратиться — и всё это между девятью часами, когда Уильям вышел из дома, и девятью двадцатью, когда Освальда видели в суде.
   Не было никакого шанса, что жена Уильяма перепутала время, — из-за новостей по радио, а кроме того, это было обычным временем, когда её муж уходил на работу, и не было никакой причины, почему он должен был нарушить свой распорядок именно этим утром.
   Освальд Питкэрн объяснил находку своих наручных часов в канале, сказав, что серебряный браслет на них был почти сломан, и его брат взялся его починить. Это было похоже на правду, поскольку хобби Уильяма Питкэрна заключалось в таких механических работах, а браслет, как обнаружили, действительно был повреждён. И до сих пор больше раскопать ничего не удалось.
   Биф сделал паузу. Я воспользовался этим, чтобы принести ещё две пинты и зажечь сигарету. Он уже попыхивал своей огромной трубкой.
   — Но я знаю правду, — гордо заявил он. — И знаешь, что дало мне первый толчок к решению? Паук. Видел когда-нибудь, как паук дёргает за нить и трясёт паутину?
   Я кивнул.
   — А знаешь, зачем пауки это делают? Я расскажу. Так делает только самец. Он меньше самки и хочет ей сказать, что это именно он, поскольку боится, войдя в сеть, попасть к ней на обед. У них нет никаких других способов узнать друг о друге. Понимаешь теперь, почему паук дал мне ключ к тайне?
   — Боюсь, пока нет, — ответил я.
   — Как я всё это вижу, дело было так, — продолжил Биф. — Освальд Питкэрн отчаянно нуждается в деньгах и знает, что ему светит большой срок за растрату, если он не сможет её возместить. Поэтому он решает убить своего брата.
   Он всегда завидовал Уильяму, и он ужасно нуждается в деньгах. Освальд выбирает канун дня, когда сам должен быть в суде, и звонит брату, говоря, что должен срочно того увидеть тем же вечером. Он, вероятно, знал, что брат где-то обедает, и назначает время после этого обеда.
   Они встречаются, и Освальд под каким-то предлогом заставляет брата выехать из города. Затем Освальд убивает брата, помещает тело в заднюю часть автомобиля и привозит его на берег канала, где уже разведал пустынное место.
   Он берёт ключи брата, а затем скидывает тело в воду. Ему было необходимо сделать это, чтобы температура воды скрыла фактическое время смерти. А затем он едет в дом брата.
   Он часто останавливался там и прекрасно изучил привычки брата, что было довольно легко, поскольку Уильям был известен своей педантичностью.
   Следуя обычным действиям брата и используя его ключи, он загоняет автомобиль и входит в дом. Его невестка, будучи инвалидом, так привыкла к ежедневным вечерним передвижениям мужа и издаваемым звукам, что у неё не возникает никаких подозрений, что это не Уильям открывает её дверь и говорит ей: “Доброй ночи, любимая”. В голосах и фигуре братьев явно проглядывало фамильное сходство.
   На следующее утро Освальд встаёт в обычное для своего брата время, принимает ванну и бреется — в точности так, как это ежедневно делал его брат, заваривает чай и, надев халат своего брата, входит в спальню невестки, сначала отключив электричество из опасения, что она может зажечь свою настольную лампу. Он знает, что жалюзи будут всё ещё опущены в это зимнее утро — был январь — и что его невестка всегда в это время ещё наполовину сонная. Он подаёт ей чашку и спрашивает, не нужно ли ей чего-нибудь ещё, но уже в следующий момент поворачивается к ней спиной и выходит из комнаты. Затем он покидает дом, стараясь, чтобы его никто не увидел. Поскольку он живёт один, в квартире его никто не хватится, но “на всякий случай” он, вероятно, измял свою кровать накануне вечером и разместил на столе остатки завтрака. Затем всё, что ему требовалось, это появиться в суде и оставаться там на виду у свидетелей, пользующихся всеобщим доверием, до тех пор, пока тело брата не будет найдено.
   Его невестка, как паучиха, была убеждена, что звуки, которые она слышала, производились её мужем. Она сказала полиции, что её муж возвратился накануне ночью в своём автомобиле и ушёл в офис, как обычно, в девять, если судить по радиопередаче, и, конечно же, никто, включая её саму, нисколько не сомневается относительно этого факта. Теперь ты понимаешь, почему я назвал сэра Освальда Питкэрна убийцей. Но я никогда не додумался бы до этого, если бы не паук.
   — Очень хорошая история, Биф, — сказал я. — Ты, может быть, и прав, но должен признать, что это — всего лишь теория. Нет ни одного факта, который мог бы её доказать.
   — Да, фактов нет, — глубокомысленно ответил Биф. — Но вот что я тебе скажу. Сегодня я собираюсь вновь повидать вдову сэра Уильяма. Я не потерял надежды получить эту маленькую крупицу доказательств, которой мне недостаёт. Можешь пойти со мной, если хочешь, — щедро предложил он.
   
   В тот же день в четыре часа нас провели в гостиную небольшого дома, в который леди Питкэрн удалилась после смерти мужа. Она сидела в инвалидном кресле.
   — Мне очень неприятно вновь затрагивать эту болезненную тему, леди Питкэрн, — сказал Биф, — но я часто задавался вопросом, не возникла ли у вас какая-либо новая догадка относительно того, что же действительно произошло с вашим мужем. Вам не вспомнилось что-нибудь любопытное, что случилось или в день накануне его смерти, или в то роковое утро? Что-либо необычное? Возможно, припомнилась некая мелочь?
   — Ну, сержант, — сказала леди Питкэрн. — Даже забавно, что вы это спросили. Один маленький пустячок очень меня взволновал. Я никогда не говорила про это полиции, потому что шок от смерти мужа поначалу начисто стёр всё из головы, а потом это казалось совершенно неважным.
   — Что это было? — нетерпеливо спросил Биф.
   — Просто мелочь. Помните, мой муж каждое утро обязательно приносил мне чашку чая? Ну, в день его убийства он принёс её, как обычно, но, лишь услышав, как он хлопнул парадной дверью, я отпила глоток и обнаружила, что он положил сахар.
   И это действительно экстраординарная вещь. Понимаете, ни мой муж, ни я никогда не кладём сахар в чай. Вот, Освальд, например, всегда кладёт. И с тех пор я часто задавала себе вопрос: чем была занята голова моего мужа тем утром, что он стал таким рассеянным? Кажется, он был просто не в себе.   Первая публикация на языке оригинала: The Evening Standard, 18 ноября 1950 г. / на форуме: 16 декабря 2012 г. ▣ Перевод: Н. Баженов

  “Summons to Death”   — За это дело я не получил никаких лавров, — с сожалением произнес сержант Биф. Речь шла о таинственном убийстве, совершенном много лет назад, когда сам он был еще молодым констеблем. — А все потому, что они не дали мне возможности собрать доказательства.
   После этого он хорошенько приложился к пинте пива и пососал кончики своих рыжих усов. А затем приступил к рассказу.
   
   Убитый был старым поверенным — приятным человеком, у которого в мире просто не было врагов. Его звали Киббл, и его практика находилась в небольшом провинциальном городке Пайбридж. Он пользовался доверием и любовью, а его дела шли довольно успешно. Помещения в его офисе были довольно большими для того времени и того места — просторные высокие комнаты в одном из зданий банка. Биф неоднократно посещал его там и думал, не слишком ли шикарно иметь двух или трех клерков и девушку на коммутаторе, а также вестибюль с кожаными креслами — единственный в Пайбридже. Но дела Киббла, очевидно, оправдывали эти траты.
   Он был убит в тот же день, когда Пайбридж потерял своего самого выдающегося гражданина — Симеона Динса, который жил в Петчфилде — большом доме почти в миле от города.
   Старый Динс был богат и немного эксцентричен. У него было два сына, и именно это сделало смерть Киббла таинственной.
   Динс решил вычеркнуть обоих сыновей из завещания и оставить все свои деньги на благотворительность. Что послужило причиной, или что произошло между ним и сыновьями за несколько дней до его смерти, так и осталось неизвестным, но с полицейской точки зрения это не имело большого значения.
   Важным было то, что оба были наследниками и оба должны были быть вычеркнуты из завещания, поэтому у них был равный интерес проследить, чтобы это новое завещание не было подписано.
   Утром того дня, когда был убит Киббл, старый мистер Динс послал за ним и дал все инструкции. Никакой тайны из этого не делалось: клерки в офисе Киббла смогли рассказать о положениях нового завещания.
   Работа была срочной, пояснил Биф, поскольку Динс знал, что долго не протянет, и был полон решимости, как может быть только упрямый и рассерженный человек, добиться, чтобы сыновья не получили от него ни пенса. Киббл начал работу в тот же день и ему удалось закончить составление документа еще до того, как клерки пошли домой.
   В конце рабочего дня один из сыновей старого Динса пришел повидать Киббла. Он хотел знать, сделал ли отец какие-либо изменения в завещании. Это был Джеральд Динс, младший сын, хорошо известный в городе пьяница и игрок в крикет. Киббл, конечно же, сказал, что не может обсуждать дела клиента, и между ними возник какой-то спор.
   Киббл засиделся в офисе допоздна. Это до конца так и не получило объяснения, но, возможно, его и не требовалось. Его остальная работа, вероятно, была расстроена из-за внезапной необходимости сконцентрироваться на завещании. Он собрался и вышел на Хай-стрит приблизительно в восемь часов, когда Биф только заступил на дежурство.
   — Добрый вечер, констебль, — сказал Киббл, поскольку, как сказал мне Биф впоследствии, Киббл всегда находил время переброситься словечком.
   — Добрый вечер, сэр. Сегодня вы поздновато.
   — Да, и я еще не закончил. Я должен дойти до Пэтчфилда, чтобы повидать старого мистера Динса. Только что звонил его сын и сказал, что отец умирает.
   Тем же вечером Киббл был избит до смерти на пути в Пэтчфилд. Завещание, которое он составил, так и не было найдено, и никакая его версия никогда не была подписана, поскольку вскоре после полуночи старый Динс мирно скончался, и смерть его была совершенно естественной.
   В то время Биф был молод и неопытен, но он понял, что оказался в самой гуще захватывающей тайны. Всем было ясно, что Киббла убил один из двух сыновей.
   Биф рассказал в участке все, что знал, благородно не опуская свою беседу с Кибблом или упоминание о последнем телефонном звонке. Именно он, по мнению Бифа, был ключом ко всему делу. Если бы Биф смог узнать, кто звонил Кибблу, у него были бы веские основания утверждать, что он знает убийцу или его сообщника.
   В любом случае информация, переданная в телефонном разговоре, была ложной. Старый Динс тем вечером демонстрировал все признаки улучшения, и прогнозы доктора стали более оптимистичными.
   Не ожидая начала расследования уголовной полицией из Скотланд-Ярда, Биф зашел на местный телефонный коммутатор и поговорил с мисс Риггс — молодой леди, которая в одиночку дежурила тем вечером.
   На номер мистера Киббла после шести часов был только один звонок. Он поступил с Пайбридж-909 — номера мистера Оливера Динса.
   Биф убедил офицера из Скотланд-Ярда, занимающегося расследованием, позволить ему присутствовать на допросе Оливера.
   Скоро стало очевидно, что его алиби — непробиваемо. Не только жена и молодой сын подтвердили, что тем вечером он не покидал дома, но местный аукционист, в высшей степени солидный и надежный человек, прибыл к ним на обед и был с Оливером с семи почти до десяти часов. Так как тело Киббла было найдено в половине одиннадцатого, и он был уже мертв в течение приблизительно двух часов, Оливер совершенно не мог совершить фатального нападения.
   Биф сказал, что почувствовал волнение, когда инспектор из Скотланд-Ярда спросил Оливера, делал ли он какие-либо телефонные звонки тем вечером.
   — Телефонные звонки? Да, я позвонил бедняге Кибблу. До меня дошли какие-то глупые слухи о том, что отец собирается изменить завещание, и я хотел знать, если ли в этом хоть доля правды.
   — Вы не говорили ему, что ваш отец умирает?
   Оливер посмотрел на него, как на идиота.
   — Как я мог ему это сказать? — спросил он. — Я понятия не имел, в каком состоянии отец. Я не видел его с прошедшего дня.
   Перемещения Джеральда проследить было труднее, поскольку его никто не видел между моментом, когда он покинул Киббла в половине шестого, и его кратким появлением в “Руках точильщика” в четверть девятого.
   Он объяснял этот промежуток традиционным способом — он был в кино. Затем было известно, что в девять он был в “Орле”, но мнения о том, сколько времени он там провел до того, как начались девятичасовые новости, разделились. Он объявил в “Руках точильщика”, что идет в “Орел”, а в “Орле” сказал, что он здесь прямо из “Рук точильщика”.
   — Думаю, он вполне мог это сделать — сказал Бифу инспектор из Скотланд-Ярда. — У него был автомобиль, и он мог ускользнуть в Пэтчфилд, убить Киббла и возвратиться, уместив все это между переходом из одного паба в другой. Люди не обращают внимания на точное время. Но если это сделал он, то что относительно телефонного звонка? Если он не звонил, то должен был знать о звонке, иначе откуда он мог знать, что Киббл пойдет той дорогой?
   — Забавно, не так ли? — произнес Биф своим самым раздражающим тоном.
   — Есть только один способ, как это могло произойти, — сказал человек из Ярда. — Участвовали оба брата. Тщательно спланированная работа. Синхронизированные часы. Умно. Сговор. Вы не согласны, молодой Биф?
   Дойдя до этого места в своем рассказе, Биф, больше не “молодой” Биф, почесал голову.
   — Я не согласился, — сказал он. — Видите ли, я любил Оливера и верил ему. Хороший игрок в дартс. Я не верил, что он имеет к этому хоть какое-то отношение. С другой стороны, Киббл был вызван на смерть по телефону, а единственный звонок в его офис прибыл из дома Оливера.
   Долго ломал я над этим голову. А затем внезапно меня осенило, и я пошел и все рассказал человеку из Ярда. Как я говорил вам, он собрал все доказательства и получил все лавры. А вы еще не догадались?
   Я покачал головой.
   — Тот телефонный звонок! — сказал Биф. — Его смертельный вызов, не так ли? Я считал, что, кто бы ни сделал тот телефонный звонок, это был убийца. Но снаружи был сделан только один звонок.
   А изнутри? Я ведь говорил вам, что имелся коммутатор? И я сказал, что все это произошло много лет назад — еще до появления автоматических коммутаторов.
   Все, что требовалось сделать Джеральду, — спрятаться где-нибудь в офисе после разговора с Кибблом и до того момента, как Кибблу должен был поступить этот звонок. Затем, настолько поздно, насколько он смог это себе позволить, он позвонил в офис Киббла с коммутатора и сказал, что отец срочно требует своего поверенного.
   Киббл ничего не заподозрил, поскольку в те дни телефонный звонок звонил одинаково, шел ли вызов по внутренней сети или извне. Я не знаю, покинул ли Джеральд здание до Киббла, или ушел вслед за ним. Но через некоторое время он уже был в Петчфилде, готовый убить старика.   
   Просто, не так ли? Ну, ладно. Что будете пить?   Первая публикация на языке оригинала: The Evening Standard, ??? / на форуме: 13 апреля 2013 г. ▣ Перевод: Н. Баженов

  “The Chicken and the Egg”   — Что появилось первым - курица или яйцо? — риторически спросил сержант Биф. — Я должен был это выяснить, когда расследовал смерть мистера Рампла. Что было причиной, а что — следствием. В одном случае произошедшее оказалось бы самоубийством, а в другом — особенно мерзким убийством.
   Преступление было крайне циничным, ибо старик Фредди Рампл был самым безобидным человеком на свете.
   Я тогда был полицейским, молодым констеблем, патрулирующим деревню, и хорошо знал старого мистера Рампла, добродушного толстяка-вдовца, любившего детей и животных.
   Несмотря на богатство, он жил просто. Его старый дом стоял на главной улице, кроме Фредди в нем проживали миссис Уайт, домработница, и Даффи, его молодая воспитанница.
   Еще у Рампла было два старых друга, которых он пожелал сделать своими наследниками (за вычетом сумм для миссис Уайт и Даффи). Одним из друзей был Мервин Плакстон, школьный учитель, а вторым — Фаррелл Уинч, бывший страховщик.
   Теперь о трагедии. В тот солнечный летний день я был на службе — патрулировал площадь, когда ко мне подбежал мальчишка:
   — Пойдемте скорее, мистер Биф. К старому мистеру Рамплу!
   Собралась толпа, что было редкостью для нашей деревни. Когда народ расступился и пропустил меня вперед, я увидел тело бедного старика Рампла с разбитым черепом.
   За домом мистера Рампла находился один из тех больших складов-зернохранилищ, которые часто можно увидеть в Кенте и Сассексе — трехэтажная постройка с длинными окнами. У нее были раздвижные двери на двух верхних этажах, а старые подпорки сохранились еще с того времени, когда туда действительно поднимали мешки с зерном. Старый Рампл превратил верхний этаж в мастерскую, где на досуге собирал модели.
   В дни вроде этого он держал раздвижные двери открытыми, и, взглянув вверх, я увидел, что они все еще открыты.
   Среди толпы я увидел Фаррелла Уинча.
   — Ужас, — сказал он. — Ужас. Я все видел. Я вошел в переулок и вдруг услышал какой-то крик на верхнем этаже склада. Не могу ясно его передать, понимаете, просто хриплый крик. Я посмотрел и увидел Рампла в открытом дверном проеме. Он выглядел, как сумасшедший.
   — Что вы имеете в виду? — спросил я.
   — Он смотрел остекленевшим взглядом, раскачиваясь взад-вперед на высоте в тридцать футов. Я понял, что он вот-вот упадет.
   — Почему вы так решили?
   — Не знаю, просто был уверен в этом. Я попробовал уговорить его взять себя в руки. Я крикнул: “Рампл! Рампл!” Не знаю, может, что-то еще. Тогда он внезапно бросился вперед, как под воздействием какой-то силы.
   Мне это объяснение не очень-то понравилось, но не было никаких сомнений, что Уинч что-то кричал старику перед его падением. Несколько свидетелей подтвердили это.
   В толпе, собравшейся вокруг мертвого тела, нашелся человек, пришедший сразу же после трагедии. Он догадался, что надо посмотреть в мастерской — есть ли кто-нибудь внутри. Он сбегал туда, но там было пусто! Однако выйти оттуда незамеченным было просто невозможно!
   Я приступил к рутинному расследованию и начал искать первые зацепки. Мервин Плакстон, второй наследник Рампла, держал свой автомобиль в хлеве, переоборудованном в гараж, под зернохранилищем. Он сказал, что во время трагедии ремонтировал двигатель. Плэкстон тоже слышал, как Уинч кричал, предупреждая Рампла, после чего раздался глухой стук упавшего тела. Тогда он вышел и присоединился к собирающейся толпе.
   Далее — миссис Уайт и Даффи. Первая довольно грубо ответила вопросом на вопрос. “Где, вы думаете, еще я могла быть этим утром? Конечно, готовила обед на кухне! Или вы полагаете, что утка сама себя приготовит?”. Даффи неопределенно ответила, что была наверху. Когда я надавил и потребовал более детальный отчет о ее передвижениях, она разрыдалась.
   Наконец, девушка объяснила, что не может представить себе жизнь без мистера Рампла, и случившееся стало ужасным ударом для нее. Как и все, она выбежала посмотреть, что произошло, и стала одной из первых, увидевших ужасные останки ее благодетеля.
   Мне не понравилась мысль о давно задуманном самоубийстве, и я решил, что если Рампл и убил себя сам, то это было результатом увиденного или услышанного в течение часа до смерти. Он заходил в дом в одиннадцать часов (в это время он обычно пил кофе с миссис Уайт). Старик был приветлив, шутил и весело рассказывал о том, что собирает модель кареты.
   Я задался вопросом: что случилось в мастерской этим утром? Кто еще там был, и по какой причине мистер Рампл стал раскачиваться у открытой двери? Почему он не прыгнул сразу?
   Я должен был ответить на эти вопросы, и временами это дело казалось мне почти сверхъестественным. Если кто-то столкнул Рампла, то Уинч что-нибудь бы да заметил. Даже если убийца и был вне поля зрения, остались бы какие-нибудь признаки. Да и как преступник мог быть уверен, что Рампл не станет сопротивляться? Может, какой-то механизм? Но остались бы следы. Замаскированная катапульта? Но она действует внезапно, без долгой паузы. Я вернулся к версии самоубийства.
   Тогда, как и было сказано вначале, я стал задаваться вопросом: “курица или яйцо?”. Что было причиной, а что следствием? И самое главное, какова была последовательность событий?
   Озарение пришло внезапно, когда я сидел и курил трубку. Я выскочил из дому и побежал в зернохранилище, где тщательно обследовал древесину вокруг раздвижных дверей. После этого я сделал один из самых безрассудных шагов для молодого полицейского — пошел и арестовал Фаррелла Уинча по обвинению в убийстве Фредерика Рампла.
   Вы бы только видели лицо инспектора, когда я ему рассказал о содеянном! Он поклялся, что через минуту я буду уволен. Деревенский констебль производит арест, даже не предупредив начальство!
   Но, как вы знаете, для меня все закончилось хорошо, ведь я не ошибся, и Уинч был повешен.
   Почему я решил, что он виновен? Я думал над его показаниями, переставляя в уме порядок событий. Ведь никто не знает, что было раньше: крик Уинча или появление Рампла в дверях. Допустим, сначала был крик, следствием которого было появление Рампла в дверях, а не наоборот!
   Рампл, работая на скамейке в глубине помещения, слышит, как старый друг зовет его по имени снаружи. Он откладывает инструменты и подходит к открытым дверям. Предположим, что Уинч на это и рассчитывал и заранее подготовился к такому развитию событий. Ему нужно было только прибить пару гвоздей и натянуть леску над полом возле двери, чтобы Рампл споткнулся. Слишком просто.
   Бедняга Рампл слышит Уинча, выглядывает на крик, спотыкается, падает и насмерть разбивается. А Уинч в это время имеет железное алиби. Ему оставалось только сбегать наверх и убрать леску до того, как придет еще кто-нибудь. Следы от гвоздей подтвердили мою версию.
   Так что вы могли бы сказать, что в этом деле причина и следствие поменялись местами.   Первая публикация на языке оригинала: The Evening Standard, 29 июня 1951 г. / на форуме: 16 февраля 2012 г. ▣ Перевод: А. Кузнецов

  “Blunt Instrument”   — Просто? — переспросил сержант Биф, рассказывая о деле, которое он расследовал несколько лет назад. — Да, это столь же просто, как олумбово яйцо, но после того, как догадаешься. Это дельце заставило многих поломать голову и самим себе создать сложности, именно потому, что было столь очевидным.
   Само преступление было зверским убийством старухи ради ее денег. Нет, я не отвечал за расследование. Этим занималось Управление уголовных расследований. Можно сказать, что я действовал как советник. Это было первое дело, порученное молодому Теккерею, который служил у меня констеблем, когда только пришел в полицию. Умный молодой парень, который вскоре очутился в Ярде. Таким образом, я дал ему то, что можно было бы назвать преимуществом моего опыта.
   Убийство произошло в тихой деревеньке в южных графствах.
   Меньшим из двух деревенских магазинов владела миссис Грин, пожилая вдова, которая жила там одна и имела репутацию довольно скупой женщины. Дождливой осенней ночью местный полицейский, констебль Моэм, совершал свой обход приблизительно в полночь, когда заметил, что дверь магазина миссис Грин немного приоткрыта.
   Он вошел в магазин и осмотрелся. В конце прилавка он увидел ужасное зрелище: миссис Грин лежала в том, что, даже на коронерском суде впоследствии было названо лужей крови.
   Она была маленькой женщиной, и Моэм впоследствии заявил, что он даже не мог себе представить, что одно убийство может сопровождаться такой бойней. Ее череп был расколот одним сильным ударом топора. И около нее лежал этот самый топор — тяжелое двуручное орудие.
   Констебль Моэм действовал правильно, и прежде, чем обитатели деревни сели завтракать, еще не зная о преступлении, доктор исследовал тело, а из главного города графства была вызвана уголовная полиция.
   Охота фактически началась. Но кого следовало ловить? Дело казалось совершенно непонятным.
   По свидетельству доктора, миссис Грин была убита одним ударом топора, нанесенным кем-то, стоящим перед ней, приблизительно в шесть или семь часов предыдущим вечером. Надежнее сказать, между пять и восемью.
   Не было никаких отпечатков пальцев. Не видели никого, приближающегося к магазину. В деревне не появилось никаких незнакомцев. И, как выяснилось, не было украдено ничего кроме наличных денег, — впрочем, сумма была не маленькая.
   Насильственное преступление, скорее всего непреднамеренное, является самой трудной загадкой, и детектив-инспектор Теккерей проклинал судьбу, которая в качестве первого самостоятельного дела дала ему именно этот случай. Но он приступил к расследованию тщательно и систематически, и задолго до того, как я ознакомился с делом, ему удалось собрать кое-какую полезную информацию.
   Сначала он собрал сведения о деревне и о событиях в вечер убийства. Последней покупательницей в магазине была мисс Винч, которая, по ее словам, заглянула за перцем приблизительно в пять тридцать. Миссис Грин выглядела как обычно и жаловалась на налоги и погоду.
   — Я закроюсь сегодня в шесть, — сказала она мисс Винч, — чтобы успеть послушать новости. В любом случае, народу сегодня немного.
   Когда мисс Винч покидала магазин, она никого не видела и никого не встретила по пути домой. Ближайшими соседями миссис Грин была пожилая чета Блэки, дом которых находился приблизительно в ста ярдах. Они были дома весь вечер, но не слышали ничего необычного.
   — Ничего удивительно, — протараторила миссис Блэки, — поскольку у мужа слух постоянно ухудшается, и я большую часть времени провожу на кухне, где включено радио. Единственным человеком, которого мы видели тем вечером, был Джим Кэссиди. Он прошел мимо наших ворот около семи часов, когда я выпускала из дома кошку. Да, в направлении миссис Грин. Конечно, он никчемный человек, но не думаю, что он мог бы такое сделать.
   Теккерей не был так уж уверен в последнем. Любой пакостник, лодырь и пьяница, которого все жалеют, вполне способен и на убийство, потому что в течение жизни не привык бороться с трудностями. И Кэссиди был единственным человеком, про которого было известно, что он находился около магазина в нужное время.
   Однако тем вечером в деревне находились еще двое мужчин, которые прибыли из других мест. Был Том Баттери, странствующий точильщик, который регулярно появлялся здесь несколько раз в год со своим инструментом. Большинство домохозяек знали его и считали немного простоватым, хотя дурачком он не был, если дело касалось браконьерства или даже, как поговаривали, кражи курицы. Затем был еще мужчина по имени Мотбери, который прибыл в гостиницу Вулпек на велосипеде как раз перед шестью часами и был первым в баре после его открытия.
   — Крупный парень нездорового вида, — сказал хозяин. — Начал с виски, и затем перешел на пиво. Обычно поступают наоборот, и я не мог не предположить, что у него кончаются деньги. Он уехал сразу после семи. Нет, не пьяный, но тепленький. Мне показалось, нарывался на драку. Я никогда не видел его ни до этого, ни после.
   Ни одного из них по справедливости нельзя было считать подозреваемым, хотя Том Баттери в свое время и отбыл срок, — просто не было ничего, что могло бы связать их с преступлением.
   Тем не менее был еще один человек, который вначале казался самым вероятным подозреваемым, потому что хорошо знал убитую. Это был Бен Виллард, который работал на нее уже в течение нескольких лет в качестве водителя фургона, помогал в магазине и даже выполнял кое-какую работу у нее в саду.
   Тем вечером он добрался домой в пять часов и обнаружил, что к жене в гости пришла ее сестра. Он просидел с этими женщинами, которые ручались за его присутствие, примерно до восьми часов, после чего направился в Вулпек, куда явился приблизительно в четверть девятого и где оставался до закрытия.
   — Нет, вел себя как обычно, — заметил хозяин. — Никогда особенно не болтает, и этот вечер не был исключением.
   Тогда Теккерей занялся топором. Несомненно, топор использовался для убийства, что доказывалось наличием пятен крови и небольшого количество человеческих тканей, и, конечно, орудие принадлежало самой миссис Грин. Теккерей даже смог проследить его покупку несколькими месяцами ранее в магазине в небольшом городке, куда она приезжала на фургоне с Беном Виллардом.
   Именно здесь Теккерея поджидала первая удача, поскольку владелец магазина был словоохотлив.
   — Я прекрасно помню этот случай, — сказал он. — Миссис Грин была нашей клиенткой в течение нескольких лет, и, поскольку мы ведем и оптовую торговлю, настаивала на том, чтобы покупать товары по оптовым ценам. Ее человек, Виллард, был в тот день в магазине вместе с ней, поскольку топором предстояло работать именно ему. Я думаю, она предпочла бы купить менее дорогой инструмент поменьше, но Виллард объяснил, что в таком случае от него будет мало пользы, и, в конечном счете, она позволила ему выбрать топор по вкусу.
   При допросе Бен Виллард, казалось, отвечал искренно. Он просил, чтобы миссис Грин купила большой топор, поскольку она хотела, чтобы он зимой срубил два больших дерева. Нет, ему и в голову не приходило, что его можно использовать в качестве оружия. Фактически он пожаловался миссис Грин, что топор недостаточно острый, чтобы им можно было рубить. Топор хранился в сарае позади дома, и он видел его тем утром, когда ходил за углем. Сарай был заперт, когда он уходил домой в вечер убийства, и все еще был заперт, когда он пришел следующим утром, но и у него, и у миссис Грин были ключи. Это было все, что он знал.
   Вот и все, что знал Теккерей, когда он позвонил мне и попросил, чтобы я приехал и взглянул на все это. И это было все, что он смог мне рассказать, когда я прибыл. Более того, это было все, что я знал, когда назвал ему убийцу. В том перечне фактов, который я изложил и вам, он дал мне один ключ ко всей загадке — простой, но однозначный ключ.
   Конечно, впоследствии ему пришлось проделать большую работу, чтобы собрать доказательства. Идентификация одной из банкнот, найденных у виновного человека. Обнаружение пятен крови, плохо смытых с его одежды. Но и тех, предыдущих фактов, вполне хватило, чтобы мне стало ясно как божий день, кто убийца.
   А вы еще не догадались? Ну, спросите себя, как топор попал в магазин?
   Бен оставил его запертым в сарае, и замок на следующее утро не был поврежден. Если Бен не пришел и не принес топор сам, то это могла сделать только сама старая леди. А поскольку алиби Бена было железным, я понял, что именно она, должно быть, предоставила убийце оружие.
   Все еще не понимаете? Теккерей тоже не понимал, пока я не указал ему, что единственным человеком, которому она могла сама вручить топор, был тот, кто собирался его для нее заточить. То есть точильщик.   Первая публикация на языке оригинала: The Evening Standard, 20 августа 1951 г. / на форуме: 10 мая 2013 г. ▣ Перевод: Н. Баженов

  “I, Said the Sparrow”

— Кто убил петуха Робина?    — Я, — сказал Воробей,    Своим луком и стрелой    Я убил петуха Робина. ©

  — Вы

токсофилит*

  Человек, увлекающийся стрельбой из лука.

? — спросил молодой Теккерей.
   — Никак нет, англиканская церковь, — машинально ответил сержант Биф, поскольку в этот момент был занят разрезанием большой маринованной луковицы.
   Человек из Скотланд-Ярда вздохнул.
   — Я имею в виду, имеете ли вы представление о стрельбе из лука?
   — Пытаешься быть остроумным? — спросил сержант Биф. — Я в отставке не настолько давно.
   Теккерей, который когда-то служил констеблем под командованием Бифа, знал его достаточно хорошо и не выказывал нетерпения.
   — Я спросил потому, что расследую это убийство в Триффорде. Вы, наверное, о нем читали. Человек убит стрелой.
   — Расскажи подробнее, — сказал сержант Биф, который был не в силах сдерживать нетерпеливый блеск в глазах.
   Теккерей добился того, чего хотел.
   — Непременно. Ледвик Джейн был президентом “Клуба Робин Гуда”, объединяющего любителей стрельбы из лука, которые традиционно раз в год проводили в его поместье турнир. Людвик был богатым вдовцом, имеющим сына Денниса. Деннис — красивый парень, бывший армейский капитан, энергичный и спортивный — один из лучших лучников в клубе, если их все еще называют лучниками.
   Самому Джейну уже перевалило за восемьдесят, это был долговязый, нескладный старик. Несколько лет назад у него случился удар, который, хоть и не вызвал паралича, но привел к неуверенности в движениях, дрожанию конечностей, кроме того, речь старика стала невнятной, а нижняя челюсть все время отвисала.
   Он больше не пытался стрелять из лука, но не потерял интереса к этому делу и превратил ежегодный турнир в своего рода прием в своем большом викторианском загородном доме.
   В десять часов вечера, после того, как состоялись финалы, в которых его сын, Деннис, выиграл Кубок Робин Гуда, Ледвик Джейн стоял на балконе своей спальни. Он уже пожелал доброй ночи брату Рэймонду, с которым распил последний стаканчик виски с содовой в кабинете, и отправился спать.
   Его сын, который находился на расстоянии в несколько сотен ярдов внизу на озере, говорит, что видел отца издалека, освещенного светом из спальни, падающим сзади. Деннис не видит в этом ничего особенного, поскольку его отец был человеком привычки.
   Все более молодые участники приема спустились к озеру согласно плану, составленному во время торжественного обеда. Был очень теплый вечер, и они решили, что будет забавно отправиться к воде, а возможно, и покататься на лодке. Выбранное место было неподалеку от лужайки, на которой проводилось соревнование, и рядом находился небольшой павильон, в котором они хранили свои луки и стрелы.
   Остальную часть этой истории нам рассказал брат Ледвика. Он, Рэймонд Джейн (бухгалтер, который специализируется на документах, связанных с подоходным налогом), после того, как Ледвик ушел, выпил еще немного виски. Ему пришлось позвонить, чтобы принесли еще содовой, и, пока пил, он немного поболтал с Паркинсом, слугой.
   Затем Рэймонд отправился наверх. Его комната была рядом с комнатой брата, а окно было открыто. Внезапно он услышал звук падения и треск ломающегося дерева, бросился в комнату Ледвика и обнаружил его лежащим на балконе поверх сломанного шезлонга. 
   Там было довольно темно, и, только когда он перетащил тело брата в комнату, то увидел стрелу. Она прошла прямо через небо Ледвика и проникла в мозг. Старик был, несомненно, мертв.
   — Теперь послушаем остальные факты, — сказал Биф.
   — Таковых немного.
   Среди кустов на лужайке был обнаружен один из луков, которыми участники соревнований пользовались в этот день. Угол входа стрелы был таков, как если бы стрела была выпущена именно оттуда.
   Подозреваемые — это все активные токсофилиты, находящиеся на территории во время убийства.
   — Или же те из них, у кого был какой-либо мотив, — вставил Биф.
   — Ну, таковой имелся, более или менее, у всех, кроме, возможно, мистера Ньюнеса Друри. Видите ли, все они были родственниками. Клуб токсофилитов в значительной степени был семейным делом, и Ледвик обычно приглашал всех родственников остановиться в доме. Остальные находились в это время в деревенской гостинице в миле или двух от места преступления и все сидели в баре.
   На озере были два сына Рэймонда, Кит и Алек, и подружка Кита Нэнси Мэйнард. Там же находилась дочь Ледвика, Грэйс.
   Я говорю, что все они являются подозреваемыми, потому что Ледвик был очень богатым человеком, и согласно его завещанию, которое я внимательно изучил, все его состояние делится вполне естественно: значительные доли отходят сыну и дочери, а немного меньшие равные доли — брату и племянникам.
   Любой из них получил бы достаточно денег, чтобы начать собственное дело, а доля Рэймонда позволила бы ему жить в комфорте до конца дней.
   Единственный человек без очевидного мотива, этот Ньюнес Друри, кажется, достиг некоторого понимания с дочерью Ледвика, но подтверждения этому я найти не смог. Такая вот ситуация. Шесть человек не старше тридцати, все были примерно в том месте, откуда застрелен Ледвик, в основном имеют мотив, и все — опытные лучники.
   — Отпечатки пальцев? — спросил Биф.
   — Полагаю, лучники обычно надевают перчатки. Во всяком случае, на убийце они были. На стреле отпечатков нет. Луком пользовались днем Деннис и Кит, и на нем полно их отпечатков. Больше ничего.
   — Никаких следов?
   — Стерты.
   — Каково расстояние от места, где, как считается, стоял убийца, до Ледвика?
   — Приблизительно двадцать ярдов.
   — В самом деле? — произнес Биф, впервые демонстрируя некоторый признак оживления. — Двадцать ярдов? Это интересно.
   Повисло долгое молчание. Затем Теккерей стал собирать свои записи.
   — Я могу сказать вам, что каждый из молодых людей рассказал, чем занимался в это самое время. Конечно, слова одного подтверждаются только словами другого. Кит и его подруга взяли плоскодонку и плыли с шестом по озеру…
   — Не бери в голову все это, — резко сказал Биф. — У тебя в Триффорде сейчас кто-нибудь остался?
   — Да. Там Коул.
   — Можешь ему позвонить?
   — Попытаюсь. Что вы хотите знать?
   Биф откинулся на спинку стула.
   — Несколько моментов. Вообще-то, мне следовало бы съездить туда самому. Но я становлюсь старым и ленивым. Ладно, скажи-ка своему парню, чтобы он позвал к телефону слугу, а потом говорить буду я.
   Биф глубокомысленно опустошил стакан пива, пока Теккерей сделал то, что его просили.
   — Мы совершенно уверены, что Паркинс ни разу не выходил из дома той ночью, — сказал он, прикрыв рукой трубку. — А остальные слуги в доме не ночуют.
   Биф кивнул и, когда наконец слуга оказался на другом конце провода, не спеша задал свои вопросы.
   — Вспомните ту ночь. Вы приносили виски с содовой для мистера Джейна и мистера Рэймонда? Так? Ну, сколько там было виски и сколько содовой?
   Теккерей, наклонившись поближе к трубке, мог услышать металлический звук голоса в трубке.
   — Сифон был почти полон. Графин виски был заполнен приблизительно на одну треть.
   — И когда позвонил мистер Рэймонд? Вы заметили?
   — Да. Я обратил на это внимание, потому что был удивлен. Сифон был пуст. Виски убыло почти наполовину.
   — Им нравилась слабенькая водичка, так?
   — Нет. Мне и показалось это странным, поскольку оба любили добавлять лишь чуть-чуть содовой.
   — Хорошо, когда вы, наконец, убрали поднос?
   — Тем же вечером. После того, как мистер Рэймонд ушел. Графин был пуст, а в новом сифоне уровень понизился примерно на дюйм.
   — Вы остановились поболтать с мистером Рэймондом?
   — Я был вынужден. Он все расспрашивал меня о семье и прочем. А я хотел поскорее возвратиться к своему очагу.
   — Спасибо, Паркинс. Вы очень помогли. Между прочим, вы токсофилит?
   — Нет, сэр. Я не знаю, как обращаться с луком и стрелами.
   — Я тоже, — рассмеялся Биф и положил трубку.
   — Итак? — Теккерей был весь в нетерпении.
   — Умно, — сказал Биф. — Чертовски умно. Тебе придется хорошенько потрудиться, чтобы собрать улики, если ты намерен его повесить. Я могу назвать убийцу. По крайней мере, я вполне в этом уверен. Но доказательства придется искать тебе.
   — Продолжайте, — сказал Теккерей.
   — Почему Рэймонд позвонил Паркинсу? — спросил Биф. — И заставил его задержаться в течение десяти минут или больше? Был полный сифон содовой. Его было невозможно использовать весь. Почему же он вылил его, создавая себе предлог, чтобы вызвать Паркинса в кабинет, если не собирался обеспечить себе алиби?
   — Значит, он знал, когда Ледвика застрелят?
   — Он знал, когда Ледвик умрет. Позволь задать тебе другой вопрос. Ты считаешь, что есть такой человек с луком и стрелой, кто способен в полутьме попасть в открытый рот другому человеку с двадцати ярдов?
   Если ты действительно так думаешь, значит, никогда не играл в дартс. Ты можешь попадать в утроение двадцать три раза подряд, но измени дистанцию на фут, и ты не сумеешь повторить такой бросок.
   Эти лучники стреляют по неподвижным целям, а не по оленям в Шервудском лесу. Среди них не найдется ни одного, кто мог бы попасть даже в голову человека не со стандартной дистанции. Я это сразу понял. Ледвика не застрелили из сада. Он был отравлен своим очень умным братом.
   Все, что Рэймонд должен был сделать, когда он положил яд в виски, это позволить Ледвику уйти спать и удерживать Паркинса в запертой комнате подальше от звонка. Он знал, что никто ему не помешает, поскольку слышал о планах молодых людей и знал, что Паркинс был единственным слугой, который ночевал в доме.
   Итак, он продержал Паркинса достаточно долго, затем поднялся в комнату брата и обнаружил, что тот уже мертв. У него имелась наготове стрела, и он пропихнул ее через небо в мозг, чтобы все выглядело, как будто брат погиб в результате выстрела из кустов.
   Он уже вылил оставшуюся часть виски, в котором был яд, и промыл графин содовой. Затем несколькими сильными ударами сломал шезлонг.
   Его алиби было железным. Его брата, стоящего на балконе, под которым где-то бродят шесть прекрасных лучников, убивают стрелой, нацеленной в по обыкновению широко раскрытый рот.
   Кто стал бы подозревать яд? В причине смерти, казалось, не было никаких сомнений, — в причине, с которой у него не могло быть никакой связи. Но ты потребуй вскрытия и увидишь, прав я или нет. Есть что-то весьма убедительное в луке и стреле, но, знаешь ли, если подумать…
   — Точно, — сказал Теккерей, — если подумать.   Первая публикация на языке оригинала: The Evening Standard, 6 октября 1951 г. / на форуме: 7 ноября 2012 г. ▣ Перевод: Н. Баженов

  “A Piece of Paper”   Самое неприятное дело, с которым я когда-либо сталкивался, — сказал сержант Биф, — произошло в небольшом городке неподалеку от Лондона, где я тогда служил. По чистой подлости я никогда не встречал ему равного.
   Все случилось довольно внезапно. В восемь вечера меня вызвали в усадьбу Мерривелл. Миссис Грибли, мирная старушка, которую я довольно хорошо знал, умерла от передозировки снотворного.
   Она и старый Берт Грибли, ее муж, были известны как дружная пара — настоящие

Дарби и Джоан*

  Джон Дарби и его жена Джоан — символы дружной пары. Впервые в печати упомянуты в 1735 году в поэме Генри Вудфолла (Henry Woodfall) "Радости, которые любовь никогда не забудет" (The Joys of Love never forgot).

, как говорили вокруг. Они оба души не чаяли в сыне Реймонде, который был весьма многообещающим студентом-медиком. Они были обеспеченными, и подразумевалось, что деньги принадлежали миссис Грибли. Тем не менее она была щедрой, особенно по отношению к молодому Реймонду, который приобрел спортивный автомобиль и квартиру в городе, а к родителям наведывался лишь на выходные.
   Берт Грибли рассказал простую, но трагическую историю. Он весь день был в Лондоне и добрался домой только в семь часов. Он обнаружил, что жена сидит мертвая в кресле у камина, а рядом с ней полупустая бутылка снотворного, выписанного для него несколько месяцев назад местным доктором. На столе лежала записка, написанная почерком миссис Грибли, и Берт вручил ее мне: “Я не могу отделить себя от тех, кто мне дорог. Я не могу жить. Не вините никого в моей смерти, которая является моим собственным выбором. Клара Грибли”.
   Это была самая что ни на есть стопроцентная предсмертная записка, которую редко удается обнаружить рядом с телом, поэтому я задался вопросом, не может ли она быть подделкой. Нечасто самоубийство выглядит столь явно. В принципе, я прямо сейчас могу сказать вам, что позже эксперты по почерку подтвердили, что записка действительно написана рукой миссис Грибли.
   И это, можно сказать, решало дело. Я даже теперь не знаю, почему я не был удовлетворен, но имелось несколько мелочей, которые были не совсем обычны. Прежде всего, что она подразумевала под теми, кто ей “дорог”? Я спросил об этом Берта Грибли.
   — Не знаю, — сказал он, — меня это тоже озадачило. Единственные люди, которых, как я понимаю, она могла назвать своими “дорогими”, — это я и Реймонд. Конечно, несколько лет назад она потеряла своих родителей, а в прошлом апреле умерла ее сестра, но это вполне естественные семейные потери. Кроме того, она не была особенно близка с сестрой.
   Я спросил его, какое у нее было настроение, когда он видел ее в последний раз.
   — Когда я уезжал этим утром, она была совершенно в порядке. Она всегда была веселой женщиной и сегодня такой же, как обычно.
   Была и другая вещь, которая казалась мне не совсем соответствующей обстоятельствам: тот факт, что часть снотворного оставалась в бутылке. Самоубийцы обычно стараются действовать наверняка.
   — Я вчера купил новую партию, — сказал Берт. — Я получаю по двадцать порций за раз. Она, кажется, взяла десять из них.
   Должно быть, это была своего рода интуиция, которая заставила меня попросить разрешения осмотреться прежде, чем уйти. Берт сказал, что, конечно, можно, и я произвел обычный осмотр. Единственное, что я нашел и что могло представлять хоть какой-то интерес, был листок бумаги на полу, а на нем пара слов, написанная почерком миссис Грибли.“С глубоким прискорбием”, — прочел я. Я предположил, что это было неудачным началом, и она отложила листок и написала ту записку, которую в конечном счете оставила.
   В течение следующих нескольких дней я упорно трудился над этим делом и узнал пару любопытных фактов. Например, молодой Реймонд днем был в этом районе. Это не было чем-то из ряда вон выходящим, поскольку в городе у него была девушка, которая работала в парикмахерской, и вторая половина дня у нее была свободна.
   Я спросил его, был ли он в Мерривелле, и он сказал, что нет, у него не было времени. Он расстался с девушкой приблизительно в четыре часа и поспешил назад в Лондон, куда прибыл до шести.
   Затем вперед вышел брат миссис Грибли и заявил, что он пил чай вместе с умершей в четыре часа и оставался с нею почти до половины пятого. Она была весела как обычно, ничем не озабочена и ела с аппетитом.
   Он не знал ни о чем таком, что могло бы объяснить ее самоубийство или ссылку на ее “дорогих”. Я проверил его передвижения очень тщательно и обнаружил, что он вернулся к себе в дом, который расположен в трех милях, приблизительно к пяти.
   Передвижения Берта Грибли также было легко проверить. Он выехал из Лондона поездом в 5:35 с человеком по имени Сондерс, дом которого расположен в нескольким ярдах от его собственного. Они шли со станции вместе и зашли к Сондерсу, чтобы послушать по радио результат первого забега в Ньюмаркете, потому что оба поставили на одну лошадь. Как только Берт узнал, что не выиграл, он пошел к себе домой.
   Ну, вот так все и было, и я понимал, что должен был бы вполне успокоиться, но все еще чувствовал, что что-то не так. Вскрытие не дало ничего нового.
   А затем я услышал нечто, что заставило меня задуматься. Неделю назад миссис Грибли послала за местным поверенным по имени Коули и попросила его составить новое завещание. Ее предыдущее было сделано, когда она уже была замужем и она оставляла все Берту, за исключением единовременной суммы своему брату.
   Теперь же она объяснила, что для этих двоих пожилых людей вполне достаточно того, что дает им бизнес, и она хотела оставить все состояние Реймонду. Мистер Коули почти закончил подготовку документа и должен был принести его ей на подпись через день или два, поскольку миссис Грибли уже одобрила черновик.
   Это еще больше осложняло дело. Я все еще не видел, как это могло быть не самоубийством, поскольку записка была вполне убедительной. Но все равно, у любого из этих трех мужчин появлялся вполне убедительный мотив, поскольку муж или брат могли попытаться не допустить подписи нового завещания, а сын, возможно, предполагал, что оно уже подписано.
   Я решил сконцентрироваться на том листке бумаги, который нашел в Мерривелле. Единственными словами на нем были: “С глубоким прискорбием”, и я продолжал мысленно повторять их и так и этак. Конечно, они не были началом записки о самоубийстве. Они были слишком торжественными и слишком формальными.
   Если бы она хотела сказать, что жалеет, что причиняет боль, она бы так и сказала, и записка началась бы как-то так: “Мне жаль…” А как же могли быть использованы те слова? Конечно, что-то довольно серьезное. Начало сообщения, передающего очень плохие вести, а так как слова были написаны ее почерком, и эксперты сказали, что чернила высохли лишь несколько часов назад, это было сообщение, которое она приняла, — именно то сообщение, которое могло бы заставить ту веселую женщину, с которой ее брат расстался в 4:30, совершить самоубийство два или три часа спустя.
   Я обдумал эту возможность. Если так, сообщение прибыло по телефону. Телеграмма, зачитанная по телефону, сейчас обычное дело. Я проверил этот вариант и вновь был озадачен, поскольку никакая телеграмма в тот день в Мерривелл не поступала.
   А затем внезапно у меня появилась идея.
   Какое сообщение могло заставить эту добрую пожилую женщину совершить самоубийство? Было только две возможности: смерть мужа или сына. Если бы кто-то позвонил ей и сказал незнакомым голосом, что имеется телеграмма для Грибли, а затем прочел: “С глубоким прискорбием вынуждены сообщить вам, что ваш муж (или ваш сын) скончался так-то и так-то в такое-то время от таких-то причин”, — разве это все не объяснило бы? Нет. Не совсем все. Поскольку кто бы ни умер, второй-то оставался, нуждаясь в ее заботе и любви. Было невозможно — или по существу невозможно — для них умереть одновременно. И вот тогда для меня все встало на свое место.
   Берт Грибли знал, что его жена собиралась оставить все свои деньги их сыну, и требуется действовать быстро и решительно, если он хочет этого не допустить.
   Тем вечером прежде, чем сесть в поезд в Лондоне, он позвонил домой и, изменив голос, например зажав нос (старый прием) продиктовал телеграмму, объявляющую, что Реймонд погиб в результате несчастного случая. Он прибыл домой в приблизительно в 6:20 или около того, а не в семь часов, как он утверждал, поскольку в доме Сондерса всего в нескольких ярдах он услышал результат скачек, который передавался приблизительно в 6:16, и сразу же бросился домой. Там он обнаружил, что жена вне себя от горя, и за полчаса убедил ее совершить совместное самоубийство. Для чего теперь им жить, спросил он? С новой партией его снотворного они могли принять по десять порций каждый и вместе мирно уйти. Клара была бы с ним и Реймондом, и ей не пришлось бы разлучаться с теми, “кто ей дорог”. Каждый из них написал предсмертную записку, чтобы не было недоразумений.
   Бедная женщина, должно быть, согласилась довольно быстро, поскольку еще до семи они написали свои записки и Клара была мертва, полагая, что ее муж проглотил свою порцию. Все, что Берту оставалось сделать, это уничтожить собственную записку, послать за доктором и полицией и рассказать нам, как он нашел свою жену, вручив ее подлинное заявление о намерении совершить самоубийство.
   
   Возможно, мне никогда не удалось бы обвинить его, хотя я знал, что подстрекательство к самоубийству — это само по себе убийство, но все улики пока были довольно хлипкими, а многое было просто догадкой.
   Помогла мне его самонадеянность. Он был настолько уверен в себе, что, когда столкнулся с обвинением в отправке телеграммы, он признал, что посылал ее. Очевидно, он полагал, что его видели в телефонной будке. Он попытался изобразить сожаление за результат, как он сказал, “глупого розыгрыша”.
   Мне потребовалось много дней, чтобы продвинуться дальше, но в конце концов он признался, полагая, что раз речь шла о совместном самоубийстве, он не может быть обвинен в убийстве. Сдрейфил в последний момент — так он заявил.   Первая публикация на языке оригинала: The Evening Standard, 28 января 1952 г. / на форуме: 6 августа 2013 г. ▣ Перевод: Н. Баженов

  “A Glass of Sherry”   — Я могу ее убить, — заявила миссис Пламмери.
   — Знаю, что можешь, — сдержанно ответил ее муж, а затем добавил: — Так почему же ты этого не сделала?
   Миссис Пламмери попыталась рассмеяться.
   — Гилман, что ты имеешь в виду?
   — Именно то, что сказал, дорогая, — без улыбки ответил мистер Пламмери. — Для нас это означает тридцать тысяч фунтов, и это уже после вычета всех налогов. Оно того стоит.
   
   С этой беседы и начались события, приведшие к смерти мисс Алисии Гринлиф, приходившейся Фреде Пламмери тетей и крестной.
   На планирование ушел почти месяц. Рассматривались разные методы, но все они отбрасывались как невыполнимые, пока, в конце концов, не нашелся подходящий. Они выбрали следующий четверг — на этот день выпадал короткий день у компаньонки мисс Гринлиф, таким образом, вторую половину дня и вечер миссис Таки должна была провести с семьей.
   
   Мисс Гринлиф жила в большом доме сразу за деревней. Алисия была энергичной старушкой — несмотря на то, что ей было за семьдесят, энергично работала у себя в саду и занималась организацией общественных мероприятий. Она прямо высказывала собственное мнение и не церемонилась с окружающими. Именно эта грубость и побудила Фреду Пламмери заявить, что она может убить собственную тетю.
   Темным декабрьским вечером Пламмери вышли из дома, чтобы навестить мисс Гринлиф. Это было в шесть часов. В деревне они зашли в магазин, и Фреда Пламмери сказала, что заберет покупку по пути домой. Супруги незаметно прошли к дому мисс Гринлиф и уже в четверть седьмого дружелюбно беседовали с ней.
   В половине седьмого, как они и ожидали, мисс Гринлиф предложила им шерри, и, пока Гилман отвлекал внимание тети, Фреда смогла подмешать снотворное в ее стакан. К семи старушка уже уснула и похрапывала сидя в кресле.
   Гилман и Фреда улыбнулись друг другу — их план шел как по нотам. Они осторожно подняли старушку, положили ее на кухонный пол, сунув головой в духовку, и даже подложили подушку.
   — Никаких грубостей, как в том случае, когда таким образом убили старика, — заметил Гилман. — Тогда преступника разоблачили из-за того, что убитый был в синяках.
   Затем они заткнули все щели в комнате, включили газ и оставили дверь закрытой, но незапертой.
   
   Для них наступил самый тяжелый час, так как супруги решили не выходить из дома до тех пор, пока не убедятся, что старушка мертва.
   — Нам не нужно никакое воскрешение, — угрюмо заметил Гилман.
   Они вымыли ее бокал из-под шерри и уселись в гостиной. Даже если бы кто-нибудь пришел, они могли бы притвориться, что не знают о происходящем на кухне, и отвлекать пришедшего разговорами, пока не станет слишком поздно и не останется шансов на оживление старушки.
   Но никто не пришел. В половине девятого они удостоверились, что мисс Гринлиф умерла, и тихо вышли из дома. Парочка постарались не попадаться никому на глаза, и это им удалось.
   
   Наступила финальная фаза мероприятия, когда было нужно немного лицедейства, чтобы исключить возможные подозрения. Фреда Пламмери позвонила в полицейский участок.
   — Это полиция? — спросила она. — Я миссис Пламмери. Подозреваю, что лишь напрасно трачу ваше время, но мой муж считает, что я должна вам позвонить. Это насчет моей тети, мисс Гринлиф. Час назад она позвонила нам и сообщила нечто необычное.
   Фреда могла слышать, как на том конце линии посмеивался полицейский. Все знали, что мисс Гринлиф постоянно говорит что-то необычное.
   — Она сказала, что собирается убить себя. Нет, к ее словам мы относимся не слишком серьезно, хотя и посчитали, что об этом стоит рассказать.
   Фреда повесила трубку и вздохнула.
   — Вот и все! — выдохнула она.
   
   Когда на следующий день к ним пришли двое полицейских в штатском и выразили сочувствие, Гилман и Фреда Пламмери были к этому готовы. Но когда полицейские уходили, один из них вдруг спросил:
   — Где была мисс Гринлиф, когда она позвонила вам вчера вечером?
   — Дома, — быстро ответила Фреда.
   — Миссис Пламмери, вы уверены в этом?
   — Конечно. Она говорила, что она дома.
   — А вы были здесь?
   — Да.
   Что же все это значит? Ведь телефонная станция была автоматической, и регистрация звонков не велась.
   — Я спросил вас об этом, так как вчера после двух часов дня телефон мисс Гринлиф сломался.
   Фреда не потеряла голову.
   — Ну, это она говорила, что она дома, — ответила миссис Пламмери.
   
   Но это не удовлетворило полицейских, и на следующий день они пришли снова и около часа допрашивали Фреду.
   — Не стоит беспокоиться, — сказал Гилман. — Все будет в порядке, если только ты не растеряешься. Они могут подозревать, но они ничего не докажут, если только ты сама им не расскажешь ничего такого.
   Но, в конце концов, она проболталась. Спустя четыре или пять дней изнурительных допросов, она призналась, что той ночью они с мужем были в доме тети. Оказавшись уличенной в одной лжи, она сдалась и призналась во всем.
   Фреда была приговорена к пожизненному заключению. Гилман был приговорен к повешению.
   
   Он был очень зол на жену.
   — В следующий раз, — заявил он, — нужно будет убедиться, что на месте преступления нет женщин.   Первая публикация на языке оригинала: The Evening Standard, 7 октября 1952 г. / на форуме: 6 августа 2013 г. ▣ Перевод: А. Кузнецов

  “Beef for Christmas”   — Уже знаете, чем займетесь на Рождество?
   Вопрос, заданный моим старым другом, сержантом Бифом, звучал подчеркнуто равнодушно. Я подозревал, что у него, как говорится, “кое-что припрятано в рукаве”.
   — Да, все распланировано, — солгал я. Мне хотелось вытянуть из него всю правду.
   — Жаль, — заметил Биф и отхлебнул из пинтовой кружки. — Придется уговорить кого-то еще поехать со мной. Может получиться миленький рассказ для книжки.
   — Поехать? — недовольно переспросил я. — Поехать куда?
   — Нэтчет, — коротко ответил Биф. — Около Брэксхэма. Неподалеку от моего последнего места службы в полиции.
   Прошло не так много лет, подумалось мне, с тех пор, как Биф был сельским полицейским, и я считаю, что своей нынешней известностью частного детектива он обязан именно мне, своему

Босуэллу*

  Джеймс Босуэлл — шотландский писатель и мемуарист, слава которого основана на двухтомной “Жизни Сэмюэла Джонсона” — книге, которую часто называют величайшей биографией на английском языке.

. Мне совсем не понравилась мысль о том, что кто-то другой станет описывать его дела.
   — Что там за дело? — спросил я как можно небрежнее.
   — Вы же заняты, — надулся Биф. — Вас это не интересует. — Затем, добродушно усмехнувшись, как способен лишь он, добавил: — Однако я не прочь рассказать вам.
   Я смотрел на его потное красное лицо и торчащие в стороны рыжие усы и в сотый раз задавался вопросом: как столь бесхитростный человек, как Биф, мог бросать вызов преступникам с изощренными умами и побеждать. Иногда он вел себя почти по-детски!
   — Когда-либо слышали о человеке по имени Мертон Уотлоу? Нет? Ну, возможно и нет. Он один из самых богатых людей в стране. Или... скорее был таковым.
   — Налоги? — спросил я, готовый посочувствовать незнакомому мне бизнесмену.
   — Не так они, как желание растранжирить капитал. Просто удивительно, что можно сделать в этом отношении сегодня. Было время, когда миллионер просто в принципе не мог обеднеть. Этот же Мертон Уотлоу говорит, что не сможет взять деньги с собой на тот свет, и швыряет их как ненормальный. Он тратит несколько зарплат премьер-министра на поддержание своего дома в Нэтчете, а у него есть и другие жилища. Если внутренний штат прислуги состоит из восьми человек, а только садовников — полдюжины, это можно себе позволить, только тронув капитал.
   — И что? — нетерпеливо спросил я.
   — Его семье это не нравится, — сказал Биф. — Полагаю, вполне естественно. Они хотят, чтобы им хоть что-то перепало. Надеются пережить его. А кто не хочет? Они считают, что старик должен жить на проценты с капитала, и так ему и заявили. Это лишь разозлило его. Он словно закусил удила. Вы должны посмотреть картины, которые он покупает!
   — Как вы об этом узнали?
   — Он консультировался со мной, — важно произнес Биф. — Уотлоу в последнее время получает анонимные письма, угрожающие покончить с ним, если он не прекратит сумасшедшие траты. Эти угрозы лишь подлили масла в огонь. Но он хочет, чтобы я раскопал о них все.
   — Понимаю. Но почему Рождество?
   — Потому что он всегда приглашает на Рождество своих родственников. Получает удовольствие от того, что заставляет их приехать в Нэтчет-Грэндж и увидеть, как он тратит бешеные деньги на рождественский прием. Сами подарки, которые он им дарит, встают поперек горла, когда задумываешься, сколько они могут стоить. Он выбирает для них какие-нибудь глупости, страшно дорогие и абсолютно бесполезные. Я не удивлюсь, если один из них действительно его однажды прикончит. Они, конечно, люто ненавидят его.
   — Разве он этого не боится?
   — Вряд ли. Уотлоу — большая шишка, влиятельный, активный и жесткий человек. Ему шестьдесят, но выглядит как огурчик. Дюжину раз обогнул земной шар. Похоже, он вообще ничего не боится.
   — Тогда чего же он хочет от нас?
   — От меня! Про вас он ничего не говорил. Он хочет, чтобы я узнал, кто ему угрожает. Просто чтобы удовлетворить любопытство, как он сказал. Мертон заявил, что расценивает это не более, чем шутку, но его секретарь, некто Филип Мис, почти с ума сошел от беспокойства. Таким образом, я собираюсь провести Рождество в Нэтчете.
   — Я поеду с вами, — сказал я.
   Биф молча кивнул, но его усмешка показала мне, что он расценил мои слова как капитуляцию. Когда я вспоминаю теперь наше пребывание в Нэтчете и последующие ужасные события, то не уверен, что он не прав.
   
   — Он пришлет за нами автомобиль, — заявил Биф 23 декабря, в день, когда мы должны были прибыть в Нэтчет, и я скоро убедился, что это было явным преуменьшением. У двери скромного дома Бифа на Лилак-Крещент остановился роскошный роллс-ройс, и я был поражен, увидев не только шофера в униформе, но и анахроничного лакея в ливрее. Он подошел к двери дома, взял наши чемоданы и открыл для нас двери машины. Мы медленно выехали из города.
   Но лишь когда мы приехали в Нэтчет-Грендж, у меня возникло чувство нереальности происходящего. Разве могли существовать такие здания в Англии в середине нынешнего столетия? Был ясный день, и мы сразу увидели большую территорию и сады, распланированные неким современным

“Умелым Брауном”*

  Ланселот Браун, прозванный “умелым Брауном”, — английский ландшафтный архитектор, крупнейший представитель системы английского парка, которая господствовала в Европе до середины XIX века.

, оранжереи, высящиеся как в

Кью-Гарденс*

  Королевские ботанические сады Кью, или Сады Кью — комплекс ботанических садов и оранжерей площадью 132 гектара в юго-западной части Лондона между Ричмондом и Кью, исторический парковый ландшафт XVIII–XX веков.

, конюшни и маслодельни — все в прекрасном состоянии и действующее. В прошлом столетии это поместье могло принадлежать лишь герцогу, сегодня же оно выглядело попросту как чудо.
   Парадную дверь нам открыл Рамбольд, дворецкий, — высокий человек, отрешенный и неулыбчивый, как статуя. Он провел нас в библиотеку, и у меня было время понять, что Мертон Уотлоу был библиофилом, и предположить, что его собранию нет цены.
   — Интересно, действительно ли он прочел все это, — усмехнулся Биф.
   Прежде чем я ответил, вошел маленький бледный мужчина лет сорока.
   — Меня зовут Mиc, — сказал он, поздоровавшись. — Я секретарь Мертона Уотлоу. Он спустится через минуту.
   Я собрался было вежливо начать светскую беседу, когда Биф со своей обычной прямотой грубо спросил:
   — Так что там с анонимными письмами?
   — Об этом, — бесстрастно сказал Филип Мис, — вам следует спросить самого мистера Уотлоу. Не моя епархия.
   — Видели сами какое-нибудь из них? — настаивал Биф.
   — Мистеру Уотлоу предпочитает сам вскрывать собственную корреспонденцию. Он лишь показывает то, что желает поручить мне.
   Открылась дверь, но вошел не расточительный миллионер, а крупная красивая женщина, роскошно одетая и увешанная драгоценностями. Я не слишком разбираюсь в подобных вещах и не смог определить, настоящие ли они.
   — Моя жена, — неожиданно сказал Филип Мис. — Сержант Биф и мистер Таусер.
   — Таунсенд, — недовольно поправил я его, кланяясь одновременно миссис Мис. В конце концов, мое имя должно быть известно столь же широко, как Бифа.
   Я услышал, как Биф запыхтел, как делал всегда в присутствии подобных женщин — красивых и респектабельных дам, внушающих ему страх.
   На сей раз я собрался вернуть беседу в приятные и обычные рамки.
   — У нас была восхитительная поездка, — начал я. — Сельская местность...
   Но я не успел сказать больше ничего, поскольку все мы повернулись к вошедшему Мертону Уотлоу. Это был, как сказал Биф, крупный мужчина, и годы лишь немного заставили пригнуться его плечи. Он производил впечатление силы — как характера, так и тела. Предполагаю, его можно было бы назвать красивым мужчиной, хотя я нашел его бычью силу и властные манеры немного подавляющими.
   Он сделал в мою стороны намек на поклон и заговорил с Бифом, сразу же затронув интересующую его тему.
   — Сегодня вечером вы увидите их всех на обеде, — сказал он. — Мне показалось разумным пригласить шестерых из них. Хочу покончить с этим делом до

Дня подарков*

  День рождественских подарков, второй день Рождества. В этот день принято дарить подарки; состоятельные люди делают небольшие денежные подарки прислуге, почтальону.

.
   
   — Посмотрим, что можно сделать, — сказал Биф в своей любимой флегматичной манере. Мне хотелось, чтобы он продемонстрировал больше внимания и больше признательности за то, что Мертон Уотлоу выбрал именно его.
   Именно в этот момент я почувствовал себя обязанным деликатно сделать замечание Бифу, поскольку тот демонстративно уставился на Фриду Мис и особенно, как я заметил, на ее драгоценности, да так, что явно смутил ее. Я отвел его в сторону, как будто бы попросить спички.
   — Биф, — прошептал я, — не смотрите на нее так.
   Он не обратил на меня внимания и вновь обратился к Уотлоу.
   — Прежде всего, я хочу взглянуть на эти анонимные письма. Гадкая вещь, я всегда это говорю. Помню, в одной деревне...
   — Боюсь, вы не сможете их увидеть. Я не озаботился их сохранить.
   — Очень жаль. Мы могли бы передать их экспертам по почерку.
   — Они были напечатаны.
   — Все равно. Вы удивитесь, как легко вычислить пишущую машинку. Ну, нет так нет! А теперь, кто у нас есть?
   — Вы имеете в виду моих гостей? Я, как вы знаете, холостяк, поэтому моя родня состоит из семейств моего брата и сестры — оба уже умерли. Первым идет племянник, майор Алек Уотлоу.
   К моему неудовольствию, Биф достал большой черный блокнот и начал медленно писать в нем карандашом.
   — У Алека есть жена, Пруденс, по-моему, довольно анемичная женщина, и по контрасту — шумная неуправляемая дочь по имени Молли.
   — Ясно, — кивнул Биф.
   — Теперь еще имеется дочь моей сестры с мужем, доктором Сиддли, и их сын Эгберт, которого я считаю слабоумным, хотя его родители со мной не согласны. Это все.
   Я вздохнул с облегчением, поняв, что записывать Бифу больше не надо, но его следующий вопрос поверг меня в шок.
   — И все они надеются кое-что получить, если переживут вас, — я правильно понимаю? Если, конечно, что-то останется.
   Похоже, Мертон Уотлоу не обиделся. Он слабо улыбнулся и кивнул:
   — Это так.
   — Еще один момент, — продолжал Биф. — Что с теми, кто здесь работает? — Его голос упал до хриплого, но прекрасно слышимого шепота, когда он кивнул в сторону Филипа и Фриды Мис. — Они, например?
   Уотлоу заколебался.
   — Полагаю, вы должны рассматривать по возможности всех, хотя должен сказать, что в данном случае считаю это полной чепухой. Филип со мной уже десять лет. Рамбольд немного дольше, и большая часть слуг тоже давно со мной. Но вам решать, включать их или нет.
   Биф убрал блокнот.
   — Предоставьте это мне, — сказал он.
   Как показали события, он был прав. Он действительно нашел решение, которое, как я теперь убежден, оказалось правильным. Но это не помогло спасти человеческую жизнь.
   
   Обед тем вечером представлял собой что-то невообразимое.
   — У моего повара есть коллекция старых меню, — объяснил Мертон Уотлоу, — и он обнаружил одно, датированное годом моего рождения. Это обед, устроенный королевой Викторией для ее гостей в Осборне 19 декабря 1894 года. Мой повар настоял на том, чтобы воспроизвести его. Я думаю, вы убедитесь, что наши викторианские предки любили поесть.
   Насколько он оказался прав! Эта бесконечная еда возвращается ко мне в кошмарах. Было шесть перемен и для большинства блюд предлагалась альтернатива, едва ли уступающая основному. Нам вручили карты, на которых было воспроизведено оригинальное меню POTAGE, то есть суп, прочитал я в начале без какого-либо предчувствия, на прозрачном телячьем бульоне или а-ля Кольбер. Уф, подумал я, и обнаружил в качестве ENTREE, то есть первого блюда, фазана по-милански. Затем появилось почти исчезнувшая из нашего меню RELEVE, то есть перемена. Она была написана на английском, но выглядела не менее угрожающей: ростбиф, йоркширский пудинг. На ROTI, то есть жаркое, была индейка а-ля Чипота или свинина по-китайски. В качестве ENTREMETS, то есть легких блюд, предлагались: спаржа в соусе, пирог с фаршем, пудинг с изюмом, заливное с апельсинами по-английски.
   Но Мертон Уотлоу еще не закончил на этом со своими родственниками. Словно чтобы дополнительно поддразнить их, предлагался ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ СТОЛ. Туда входила половина говяжьей туши, голова кабана, пирог с дичью, свиной студень, пирог с вальдшнепами и паштет из гусиной печени.
   Только двое из сидящих за длинным столом разглядывали этот чудовищный каталог без содрогания: это Биф и Молли Уотлоу, доченька-оторва племянника миллионера, майора Алека. Его жена, описанная Уотлоу как анемичная, выглядела так, как будто страдала морской болезнью. Что касается остальных, то майор, крепкий мускулистый мужчина, говорящий фразами, короткими, как его стрижка, жевал в молчаливом осуждении, в то время как доктор Сиддли, изможденный, но говорливый человек, сидел и со знанием дела обсуждал любой предмет, кроме еды. Его сын Эгберт, вялый гигант, казалось, лишь наполовину понимал, что происходит вокруг. Его мать, дама с короткими и густыми волосами, когда смотрела на Мертона Уотлоу, напомнила мне старую поговорку: “Если бы взглядом можно было убить...” Мисы также обедали с нами, и я заметил, что на Фриде больше нет брильянтов.
   — Не думал, что можно разжиться такими харчами, — заметил Биф, ловя любопытные взгляды от более утонченных гостей. — Не в сегодняшней Англии.
   Он проговорил это через голову Пруденс Уотлоу хозяину застолья.
   — О да, — согласился Мертон Уотлоу. — Можно получить все, если вы готовы тратить деньги.
   Это замечание, сделанное нормальным голосом, сопровождалось тем, что называют многозначительным молчанием.
   Накануне сочельника я уже знал родственников Мертона Уотлоу довольно хорошо. Хотя я и сочувствовал им и понимал, как мучает их невероятная демонстративная расточительность Уотлоу, все же ни один из них не казался мне способным на убийство.
   Они не были общительными, и если бы мы все собрались, чтобы весело встретить Рождество, то получили бы катастрофу. У Бифа, однако, на уме было что-то другое, и я, как его летописец, смотрел и ждал, в каком направлении пойдут его подозрения.
   Напоминающий скрежет голос доктора Сиддли, обсуждающего систему общественного здравоохранения, шумные движения и громкие выкрики Молли Уотлоу, вызывающее молчание и бесконечное чтение газеты ее отцом, огорченное хныканье Пруденс Уотлоу, вид лунатика Эгберта и воинственная обиженность миссис Сиддли — все это не красило их, но с учетом обстоятельств вызывало мой интерес.
   Биф, однако, с проницательностью, столь редкой в нем, казалось, предоставил этих людей мне и сосредоточился на слугах. Он исчез с Рамбольдом, а затем вернулся, вытирая усы, и сообщил, что было интересно.
   
   Рано утром в сочельник единственный человек, кого я считал по крайней мере симпатичным, покинул нас, так как Фрида Мис должна была встречать Рождество со своими родителями. Я почувствовал некоторое разочарование, но утешался уверенностью, что вечер почти наверняка принесет неожиданности и, возможно, заинтересует такого криминолога, как я. И я не разочаровался. Но насколько более страшным все оказалось!
   Именно в сочельник Мертон Уотлоу обычно осчастливливал своих родственников, как он называл это, “небольшим сюрпризом”. Это могла быть экскурсия или представление, якобы предназначенные для развлечения, но фактически призванные продемонстрировать способность Уотлоу тратить деньги. В один год, как нашептала мне на ухо миссис Сиддли, он отвез их в самую большую оранжерею, где собрал всех действующих лиц старой рождественской баллады, включая шесть горлиц и куропатку на грушевом дереве. В другой раз он организовал спектакль с участием всей труппы музкомедии за несколько дней до его премьеры в Лондоне.
   — Полагаю, в этом году он привезет Раймонда Джидли, — добавила она.
   — Невозможно! — воскликнул я, поскольку она назвала самого популярного телевизионного артиста, который не только исполнял Мендельсона в очень удачной интерпретации, но и пел фальцетом собственные баллады и давал советы по поводу семейных проблем после их драматической постановки перед экраном.
   — Не для Мертона. Вы услышали, что он сказал вчера вечером вашему другу? Нет ничего, что нельзя было бы купить за достаточно большие деньги. А у Мертона их все еще достаточно. Как долго их еще хватит — это, конечно вопрос.
   Обед тем вечером едва ли уступал подаваемому накануне. Биф стал необычно веселым, и я с растущим беспокойством наблюдал, как он опрокидывает бокал за бокалом.
   Как я заметил, Филип Мис отсутствовал.
   — Филип немного прихворнул, — спокойно сообщил Уотлоу. — Думаю, он прилег.
   — Жаль это слышать, — сказал доктор Сиддли. — Хотите, я на него взгляну?
   — Очень мило с вашей стороны, Стэнли. Он, вероятно, сейчас отдыхает. Но если сможете заглянуть перед тем, как идти спать, я уверен, он будет признателен. Это первая спальня наверху лестницы — над гостиной. Смею предположить, он объелся.
   — Неудивительно, — застонала миссис Уотлоу. — Интересно, слуги способны делать свою работу? Или, возможно, у них менее тяжелый рацион? — с надеждой добавила она.
   — Нет, мне нравится, когда они получают все то же, что и я. А теперь через несколько минут встречаемся в гостиной. У меня для вас небольшой сюрприз!
   
   Гостиная в Нэтчет-Грэндж оказалась шестидесяти футов в длину, и в одной из ее стен шел ряд больших георгианских окон с великолепными старыми занавесками из камчатного полотна. Сегодня от самого дальнего окна до стены напротив был повешен занавес, как на сцене. Перед ним были расставлены стулья, поэтому мы сели, как в театре, ожидая, когда раздвинется занавес.
   Чтобы всем собраться, потребовалось некоторое время, и ввиду событий, которые последовали, оказалось полезным, что я заметил порядок прихода гостей. Первыми были мы с Бифом и миссис Уотлоу, и почти сразу за нами вошла миссис Сиддли. Затем ворвалась Молли, громко обращаясь к матери через всю комнату — что-то о глотке свежего воздуха. После этого наступило долгое ожидание, пока не вошел Эгберт, который от двери оглянулся, как будто в замешательстве. Майор вошел один, а затем появился доктор.
   Внезапно громкоговоритель около занавеса начал играть популярную музыку — чересчур громко на мой вкус. Это меня удивило, в частности потому, что миссис Сиддли сообщила, будто бы дядя терпеть не может музыку и что одним из немногих способов траты денег, которым он не воспользовался, было собирание коллекции граммофонов. Однако, подумал я, нужно же было сделать хоть какое-то вступление к спектаклю.
   Сам Мертон Уотлоу не появился, и, когда я увидел, что Биф с тревогой смотрит на дверь, то подумал, что все это начинает выглядеть по меньшей мере зловещим. Я вопросительно посмотрел на Бифа, но он не обратил на меня внимания. Он выглядел осоловевшим от съеденного и выпитого.
   Мы, должно быть, просидели так по меньшей мере десять минут. Напряженность нарастала. Наконец, Биф сказал:
   — Думаю, мне следует пойти и взглянуть.
   Из дверного проема раздался сильный и резкий голос самого Мертона Уотлоу.
   — В этом нет необходимости, — сказал он. — Простите, что заставил вас ждать. Вы знаете, у слуг сейчас свой рождественский обед, и я должен был поднять бокал вместе с ними.
   Я заметил, что после того, как мы вышли из столовой, никого из слуг не было видно.
   — Теперь, если вы займете свои места, у меня для вас, как я уже сказал, небольшой сюрприз.
   Не чувствовалось радостного предвкушения, которое зрители ощущают в театре перед поднятием занавеса, — вместо приятного предвкушения было какое-то неприятное предчувствие. Сам я был уверен, что, независимо от того, что мы увидим, это предназначено вовсе не для нашего удовольствия.
   Мы смотрели, как Мертон Уотлоу пересек помещение и подошел к углу, где занавес подходил к окну. Он начал очень медленно тянуть шнур и одновременно огни в гостиной начали меркнуть, а занавес раздвигаться. Как только его половины разошлись на несколько футов, музыка стихла.
   Позади занавеса конец комнаты был превращен в миниатюрную сцену со вполне достаточным, но не очень ярким освещением. Затем мы увидели, что с хорошо отрепетированной улыбкой и дружеской манерой появился мистер Раймонд Джидли.
   
   Мне нет нужды описывать представление, поскольку мало найдется тех, кто не знаком с очарованием и непосредственностью этого артиста. Действие длилось не меньше получаса, и небольшая благодарная аудитория горячо приветствовала исполнителя.
   Пока мы приходили в себя, Мертон Уотлоу подошел к доктору Сиддли.
   — Думаю, самое время осмотреть Филипа, — предложил он. — Уверен, ничего страшного, но раз вы были так добры, что сами предложили, мы будем признательны.
   — Конечно, — сказал Сиддли и вышел из комнаты.
   Оглядываясь назад, я понимаю, что это были последние минуты, которые можно было бы назвать обычной жизнью в Нэтчете. Мы нормально разговаривали, по крайней мере так нормально, как могут разговаривать люди, находящиеся на взводе, и хотя лично я не чувствовал особого беспокойства относительно Филипа Миса, мне казалось, что мы чего-то ждем. Во всяком случае, когда доктор Сиддли вошел, все взоры обратились к нему.
   — Мертон, — сказал он, и даже в этих двух слогах каждый уловил нотки потрясения и несчастья.
   Уотлоу подошел, и Сиддли что-то прошептал ему на ухо. Я подумал, что Филип Мис, должно быть, умер или внезапно тяжело заболел. Когда двое мужчин повернулись, чтобы выйти, все последовали за ними.
   Я сразу скажу вам, что именно мы увидели, когда заглянули в комнату Филипа Миса. Он висел, голова набок, на веревке, наброшенной на высокий карниз комнаты, а около него лежали два стула: один сбоку, второй за спиной, очевидно, опрокинутые ударом ноги. Окно в комнате было открыто.
   Я услышал рядом с собой тяжелое дыхание Бифа и увидел, как он уставился на тело, затем его взгляд поднялся, проследил за веревкой и опустился к стульям.
   Сиддли вышел вперед. Появился нож, и веревку разрезали, Сиддли подхватил тело и перенес его на кровать. Веревка на горле так затянулась, что пришлось ее разрезать.
   — Безусловно мертв, — сказал Сиддли.
   — Сколько времени? — голос Бифа звучал командно.
   — Не могу сказать точно. У меня нет опыта в подобных вещах. Наверное, порядка получаса.
   Биф задал Сиддли еще лишь один вопрос:
   — Это вы открыли окно, когда заходили в первый раз?
   — Нет, — решительно ответил врач. — Я ничего не касался.
   Я украдкой взглянул на Мертона Уотлоу. У меня было ощущение, что этот большой мужчина глубоко потрясен, но прекрасно владеет собой. Он повернулся к своему племяннику, майору.
   — Алек, пожалуйста, немедленно позвони в полицию.
   — Конечно.
   — Стэнли, вы абсолютно уверены, что ничего нельзя сделать? Искусственное дыхание или что-нибудь еще?
   — О, нет. У него сломана шея.
   — Тогда мы спустимся вниз.
   Вся компания двинулась к выходу, но, увидев, что Биф задержался в коридоре, я не последовал за остальными, а сделал вид, что пошел в свою комнату.
   — Полагаю, это Mиc писал анонимные письма, — заметил я, когда мы остались одни.
   — Не вижу, что заставляет вас так думать.
   — Конечно же, его самоубийство.
   — Или убийство, — ответил Биф и направился в комнату Миса.
   Секундой позже Биф уже демонстрировал свои лучшие качества. Он был в своей стихии, действовал стремительно и уверенно.
   — У нас немного времени до приезда Уиггса, — заметил он.
   Уиггс был инспектором уголовной полиции в Брэксхэме, с которым работал Биф. Я знал, что Бифу не нравился его начальник.
   Я наблюдал, как Биф достал рулетку и начал измерять все: длину веревки, оставшейся висеть, длину от места отреза до начала узла, точный рост Mиса, высоту стульев...
   Затем он сделал небольшую паузу, обдумывая увиденное. Я почти слышал, как скрипят извилины его мозга. Затем Биф вновь обрел стремительность. Он наклонился к стульям и тщательно исследовал ножки и перекладины. Затем он подошел к подоконнику и некоторое время стоял там.
   — Хорошо, — сказал он. — Идем вниз. Я видел все, что хотел.
   Мертон Уотлоу собрал всех гостей в библиотеке, тактично избегая комнаты, в которой мы испытали первое потрясение. Но когда Биф это увидел, он извинился и отправился в гостиную. Затем вернулся и остался с нами.
   После этого все прошло гладко. Полиция сделала формальный осмотр, был вызван другой врач, и нам сказали, что мы потребуемся на дознании, но до него нас никто не задерживает. Я, как англичанин, испытал гордость за наши национальные учреждения, наблюдая за четкими и спокойными действиями как полиции, так и врача. В детективе-инспекторе Уиггсе я не заметил ничего, способного вызвать враждебность Бифа, но я знал, что это — старая рана.
   Итак, уже скоро мы смогли отправиться спать.
   
   Только когда на следующий день мы приехали в дом Бифа и остались одни в комнате, которую он называл “гостиной”, сержант разъяснил свою точку зрения на случившееся.
   — Конечно, это убийство, — сказал он. — Вы должны были сразу догадаться.
   — Почему?
   — Задайте несколько “почему” самому себе. Почему окно было открыто? Почему Mиc не оставил никакой записки, если собирался покончить с собой? Почему веревка настолько туго впилась в шею? Почему его жена уехала встречать Рождество впервые за десять лет? Задайте себе эти вопросы!
   — Тогда начинайте. Давайте послушаем, что думаете вы.
   — Убийство, которое должно было выглядеть самоубийством. Между обедом и тем фокусником в гостиной...
   — Биф! Раймонд Джидли не фокусник!
   — Ну, неважно, кто он там. Прежде чем мы сели, чтобы смотреть на него, кто-то вошел в комнату Миса, обездвижил его силой или, скорее, ввел ему наркотик, завязал веревку узлом на его шее так туго, что он не мог кричать, поставил один стул на другой и самого Миса сверху в таком положении, чтобы он мог стоять только на цыпочках. Он не мог освободиться от веревки, не мог подняться, не мог убежать. Он не был большим или сильным мужчиной, как вы знаете, и просто ничего не мог поделать.
   — Если действительно произошло именно так, — сказал я, — убийцу найти нетрудно. У нас есть хорошая коллекция подозреваемых, хотя мы рассматривали их как подозреваемых в другом. Вы говорите, что все было сделано, пока мы ждали в гостиной. Я точно знаю, сколько потребовалось времени каждому, чтобы добраться туда.
   Биф посмотрел на меня с жалостью:
   — Нет необходимости. Я знаю, кто это сделал. Я сказал вам, что он оставил Филипа Миса так, чтобы, когда тот упал, это было бы похоже на самоубийство.
   — Тогда, полагаю, убийца отодвинул стулья и смотрел, как тот умирает?
   — О нет, он слишком умен! Ему нужно было алиби. Он должен был быть где-нибудь в другом месте, когда Mиc умрет, и он действительно был в другом месте. И свидетели этому мы все!
   — Тогда, как...
   — Вы должны знать. Вы видели, как он это сделал. Видели, как он убил Филипа Миса.
   — Не говорите чепухи, Биф.
   — И я видел, а это главное! Убийца обхватил двойной веревкой ножку нижнего стула, а затем спустил веревку из окна. Вы можете видеть, где она терлась о стул и подоконник. Ему оставалось лишь дернуть сразу за две веревки, а затем вытянуть ее за один конец, и все улики исчезнут. Остается самоубийство.
   — Но когда он это проделал?
   — Когда раздвигал занавес для того фокусника.
   — Мертон Уотлоу?
   — Конечно. Я подозревал нечто странное с самого начала. Я знаю этих людей, которым хочется, чтобы рядом был свидетель-эксперт, который, как они считают, не слишком умен. Когда мы приехали туда, Mиc не заинтересовался письмами — и это после того, как Уотлоу сказал мне, что тот чуть с ума не сошел, — я знал, что кто-то из них лжет. А затем я услышал несколько вещей от Рамбольда. Это был первый раз, когда для слуг устраивают праздник, и это позволяет их всех одновременно занять в сочельник. Уотлоу, как выяснилось, очень следил, чтобы они были все вместе. И, повторяю, это был первый раз, когда жена Миса отсутствовала на Рождество.
   Еще одно. Уотлоу ненавидел шум и никогда не терпел в доме никакой музыки. Тем не менее, пока не вышел этот акробат, музыка играла очень громко, заглушая любые звуки из комнаты выше. Но окончательно убедило меня то, что я увидел в гостиной, когда заглянул туда после того, как мы с вами сошли вниз. Она лежала в углу у окна, где стоял Уотлоу, и окно все еще было открыто на несколько дюймов. Веревка. Хорошая длинная тонкая и прочная веревка. У него не было возможности ее убрать. Не то, чтобы это имело большое значение, считал он. Со всеми этими театральными эффектами и занавесом она не кажется очень уж странной. Но я знал настоящую причину. Он потянул ее тем же движением, которым убирал занавес.
   — Мне все еще трудно поверить. Какой у Уотлоу мог быть мотив?
   — Лучший из всех. То, что называют вечным треугольником. Вам не понравилось, что в первый день я уставился на Фриду Мис, не так ли? Но у меня были причины. Как только я увидел на ней те брильянты, я понял, что подарил их ей, вероятно, очень богатый мужчина. Если бы Уотлоу увидел, что я смотрю на них, подумал я, и именно он их ей подарил, он быстренько велит ей убрать их подальше и не демонстрировать, пока я в доме. Так и произошло.
   Есть только один момент, в котором я сомневаюсь. Действительно ли Филипу Мису стало плохо тем вечером? Если да, то Уотлоу повезло. Если нет, возможно, его сделали больным. Или Уотлоу, вероятно, придумал еще что-то, чтобы удержать его наверху. Это не очень важно, но я хотел бы знать. Думаю, со временем узнаем.
   — Но если вы, Биф, так уверены, почему не рассказали все детективу-инспектору Уиггсу. Вы же не хотите, чтобы трусливый убийца остался безнаказанным?
   — Уиггсу? После того что он сделал, когда у меня были неприятности из-за велосипеда священника? Вряд ли. Завтра я напишу письмо в Ярд, и пусть они действуют. Вы правы, назвав это преступление трусливым. Так и есть. И убийца не настолько умен, как думает. Он сделал ту же самую ошибку, что постоянно делаете и вы, Таунсенд.
   — Какую?
   — Недооцениваете меня! Это не дело. А теперь давайте опрокинем пару-тройку. Что? Да выпьем же!   Первая публикация на языке оригинала: The Tatler, 8 ноября 1957 г. / на форуме: 10 сентября 2016 г. ▣ Перевод: Н. Баженов